Дислексия

Автобус

В тот год выпало много снега.

Забор, что отделял стройку от моего дома, ушел в сугробы.

Стройка стала открытой, доступной, как ценности новой этики.

Ее заняли подростки. Они сидят в недоделанном здании, это их место.

Еще стадион через дорогу, там не бегают, а тоже сидят и пьют пиво. В морозы особенно.

Люди передвигаются, проделывая в сугробах узкие тропинки, идут друг за другом гуськом. Чтобы пропустить встречного, делают шаг в сторону и проваливаются в сугроб. Как будто исчезают.

А снег все лежит: белый, как белье и отбеливатель, пушистый, как полотенце, новый, как дети.

В Многоярославце не посыпают тротуары реагентами. От этого зима кажется настоящей, а не разъятой на атомы, как в Москве. Все как будто по-настоящему, только наоборот. Как в старом советском фильме. Торговых центров нет, вместо них — рынок, где продают и овощи, и валенки, и бабкины панталоны в цветочек. Саня носит их дома вместо шорт, как пижаму. Такие продаются везде: в «Ивановском трикотаже» в Москве и на рынке в Многоярославце. У Сани их несколько: по колено и покороче, с начесом и летние.

Саня носит ушанку, шарф, варежки. Рюкзак с учебниками, термос с кофе. Часы на правой руке. Татуировку на левой. Все это для нее впервые, раньше она так не делала.

Каждое утро я ее провожаю, машу в окно, шлю воздушные поцелуи.

Саня выходит в семь, еще темно. Фонари не горят, но земля светится утренним снегом. Пороша, говорит Саня.

Недавно читали с пятым «А» стихотворение Есенина, Саня думала: ну какая пороша, какие сани, так не бывает. «Сосна подвязалась косынкой, а снег стелет шаль», — кто скажет, какие литературные тропы использует поэт?

После урока Эля написала на стикере, что Есенин ей понравился тем, что сменил четырех женщин.

Саня идет мимо рынка, мимо гаражей, мимо вывески «Электрические и тепловые сети». У старого кирпичного здания «Сетей» стоит женщина, куртка нараспашку, курит. В приоткрытую дверь видна винтовая лестница, пустые бутылки, грязь. Здесь много такого. Гостиница «Дружба», например, — я называю ее «шлюшечная». Это неполиткорректно, говорит Саня, не шлюхи, а секс-работницы.

Многоярославец немноголюден, эти лица на улицах ей уже знакомы, она их уже видела, вчера или в том сезоне.

Мы здесь уже полгода, в этой зиме, с этими людьми, в этих утренних повторениях.

Саня заметила, что подростки не отводят глаза при встрече, смотрят нагло, в упор, а взрослые глядят в сторону, уступают дорогу. Раньше она об этом не думала, не замечала. Раньше я не обращала внимания на тех, кому меньше восемнадцати, не выделяла их как людей, говорит Саня.

Рюкзак тяжелый, в нем учебники, два термоса, тридцать тетрадей.

Когда Саня пролезает под шлагбаумом, рюкзак задевает балку, и Саня падает. Никто не видит, как она лежит на спине, смотрит в черное небо. Дорога сейчас пустая, иногда проезжают машины. На ногу наступать больно. Несколько шагов еле-еле, но потом ничего, жить можно. Русалочка — это плохая или хорошая метафора? Ей становится себя очень жалко, теперь только январь, и кажется, что зима никогда не закончится. Саня снимает варежку, трет глаза. На ресницах застывают льдинки.

На проезжую часть выбегает собака, лает. Саня боится собак. Она останавливается, ищет глазами хоть кого-нибудь человеческого. Собака большая, в ее ушах — желтые клипсы.

Саня достает из рюкзака бутерброд, кидает его собаке, она видела, так делают в кино, чтобы задобрить зверя. Зверь игнорирует бутерброд и кидается под колеса летящей машины. Машина притормаживает, объезжает собаку, та бежит следом, лает невыносимо важно, невыносимо глупо.

Саня вспоминает мачеху из «Двенадцати месяцев», представляет директрису.

На остановке сидят погруженные в себя женщины, с некоторыми Саня здоровается. Иногда они что-нибудь спрашивают: был ли вчера Ильинский, сколько сегодня градусов, могут и отменить, такие сугробы, по всей области отменяют.

Но автобус приходит. На лобовом стекле табличка «Дудиново». Водитель бежит к ларьку, возвращается с кофе в пластмассовом стаканчике.

Раньше Саня ездила с учительницами в тошнотворной маршрутке.

Автобус отходит на пять минут раньше, стоит на десять рублей дороже.

В автобусе Саня одна. Ей нужна тишина, нужен покой.

Дети, оставьте меня в покое, говорит старая учительница в меме про школу. Это все про меня, думает Саня. Она чувствует усталость, чувствует старость.

На площади за вокзалом продают растворимый кофе с собой, беляши и сосиски, здесь есть ларек, ломбард, автобусы и маршрутки. Отсюда едут в Ильинское, в Неделино, в Обнинск, в Медынь, отсюда Саня едет в Дудиново.

Автобус отходит в 7:30, к 8:00 надо быть уже в школе.

Зинаида Денисовна ждет маршрутку, на ней зеленый пуховик, пуховой платок, очки заиндевели на морозе.

Здравствуйте, давно стоите, как ваши дела?

Каждое утро Саня спрашивает: как ваши дела, и Зинаида Денисовна каждый раз смеется: да какие дела, здесь так не разговаривают.

Потом они молчат. Потом: ну как там седьмой «Г»?

Саня возводит к небу глаза: вот так. Не спрашивайте.

Горленко?

Горленко.

Ну ясно.

Ага.

А вы такую тактику примените, советует Зинаида Денисовна, вы говорите с ними тихим, тишайшим голосом. Чем они громче, тем вы тише, не пробовали так?

Не пробовала.

А Горленко я вызову маму. У вас завтра сколько уроков?

Зинаида Денисовна — учительница физики и класрук в седьмом «Г». Она с ним не справляется. Никто с ним не справился бы. Саню он уничтожил еще осенью. А теперь уже ничего, жить можно, говорит она.

Подъезжает автобус, Саня платит водителю сорок пять рублей, садится к окну, рядом ставит рюкзак, достает свой термос с кофе. Это как будто спасает. Саня смотрит в окно, пьет крепкий кофе и мечтает о лете. Летом она хочет поехать в Европу, вернуться в Москву, пойти с папой в лес. Она достает телефон и пишет в ватсап Горошку: в июле устроим большое путешествие по Европе, будем ходить по музеям, есть в кафе, спать до 12, жить в отелях. Горошек отвечает: как ты? Еду в школу, пишет Саня.

Проезжают главную площадь, памятник воинам 1812 года, памятник Сусанину, кинотеатр «Нева». Здесь садится много людей, Саня ставит рюкзак на колени. На трассе водитель набирает скорость, закуривает. Салон наполняется запахом сигарет. Саня закрывает нос варежкой.

Водитель резко тормозит, термос ударяет Саню о зубы, и кофе разливается на куртку. Бля, говорит Саня.

Она выбрала автобус, потому что в маршрутке ездит Рина из седьмого «А», очень общительная. Рина рассказывает истории про младшего брата, как он ходит, что говорит. И нельзя сказать «бля».

Директриса вызвала Саню к себе в кабинет и сказала: вы, как учитель русского языка и литературы, должны провести мероприятие «Вирус сквернословия». Он пройдет в феврале, на неделе русского языка.

Бля, сказала Саня.

Пассажирка, что сидела рядом, посмотрела на нее, на ее куртку, на свою куртку и снова ушла в телефон. Что тут скажешь.

За окном мелькает черно-белый пейзаж.

Черные сучки на белом снегу, черное небо, белые столбы, белые морозные выхлопы от машин.

В автобус заходят молодая женщина и ее сын. Мальчик забирается на переднее сиденье с ногами, чтобы первым видеть дорогу. Ему это важно.

В автобусе его уже знают и, если сиденье занято, уступают. На другое он не садится, только на это. Встает на колени и смотрит вперед.

Саня фотографирует мальчика и постит снимок в соцсеть. Пишет: а я сижу сбоку у окна и вижу не ту же картинку, что мальчик, а более безопасную, отстраненную. мама же его всегда сидит в телефоне, она видит то, что ей показывают. в общем, каждый сам выбирает, как смотреть на дорогу из автобуса.

Буквы иногда прыгают в Саниной голове, слова путаются, но автозамена на телефоне помогает отследить и исправить.