Дневник. 1941-1943

Вернувшись домой, поспал часа два (а надо было укладываться, а не спать!) и в 9½ пошел звонить.

Оказывается позвонил я слишком рано. Тук еще ничего не знал, о моем деле ему не было доложено, а Плохотин сказал, что он не успел, т[ак] к[ак] Тук только что пришел. Предложил звонить через час, а на мое возражение о невозможности этого, сказал, что я могу позвонить завтра в 9 ч[асов]. Все мое поведение, как выяснилось потом, было чрезвычайно опрометчиво. Правда, оно об'ясняется тем, что в разговоре со мной Плохотин сказал, что билеты мне дадут скорей всего на 15-ое число.

Итак, я вернулся домой и напившись чаю преспокойно лег спать. Если б я только предвидел следующий день!..

 12. Ужасный день, о котором я никогда не забуду...

Утром побрился и вместо того, чтобы звонить Туку (я знал, как это трудно) отправился в Турксиб, где был в 9¹⁰. Пропуск к Туку мне дали с его разрешения. После двадцатиминутного ожидания, попадаю в кабинет, где застаю Тука и Плохотина. Тук мне вручает ходатайство о провозе дополнительного багажа с разрешительной резолюцией и говорит о том, что билеты {на сегодня} я получу на горстанции у нач[альника] ст[анции] Чеботарева.

Пылкая благодарность, вылетаю из кабинета, даже забыв визировать пропуск. Возвращаюсь, снова бегу вниз.

Забыл упомянуть: я сказал, что сегодня мне выехать трудно.

— Надо выехать, — говорит Тук, — потом билеты не получите.

— Постараюсь! — весело ответил я и поспешил к Гершфельду.

— Прощаюсь, ангел мой, с тобою! — закричал я, ворвавшись к ним в номер.

— Как? — изумленно спросил Гершфельд.

Я об'яснил положение. Видимо, Гершфельду стало очень неловко. Он прежде так много нахвастал, столько говорил о своих связях, о том, что ему билеты достать и устроить багаж ничего не стоит, затем столько времени водил меня и, наконец, направил к мужу кассирши (хотя и это шанс, когда нет никаких других) и вот, оказывается, я сам устроил все без него, да еще как нельзя лучше и быстрее!

Правда, свое поведение он об'яснял тем, что у них разладились отношения с Турксибом, который требует с них один вагон, в котором размещается «Дойна». Но мне то от этого не легче.

В общем, он забормотал:

— Это, наверное, Ленский там говорил...

Впрочем, он сам понял, что это жалкое об'яснение и смущенно замолчал. Я просил его написать отзыв о моей работе (этого я добивался целый месяц!) и он опять отказался писать (он в это время писал ноты) и обещал сделать к часу дня, когда я зайду вторично. С тем я и ушел.

Прихожу к Чеботареву на горстанцию, в кабинете полно народу, все чающие движения воды. Обратился к нему вне очереди, он навел справки, оказалось за мной забронировано два места в международном вагоне!

Как мне вредит эта вечная недооценка самого себя и своих возможностей! Это, наверно, наследие моего бедного, забитого прошлого, эпохи царизма, когда боялся всякого полицейского.

Теперь, я писатель, а это «звание» высоко ценится в Советском Союзе (правда не всегда, напр[имер] в ССП Казахстана оно ничего не стоит!). Мне надо было итти прямыми путями, как я и сделал в конце концов, а я, вместо этого вел переговоры с разными Фурманами и Ленскими (Тут тоже есть смягчающее обстоятельство — нам все уши прожужжали разговорами о том, что билеты достать чрезвычайно трудно, что на это надо употребить недели...)

Итак — международные места! Но почему два? Тут очевидное недоразумение. Я прошу Чеботарева позвонить, но он мне советует лучше самому пойти в Турксиб. Бегу рысцой, вспотел, как мышь (набеду, надел под пальто теплушку, а день очень теплый).

С трудом добился вторичного пропуска к Туку. Причиной недоразумения послужилое мое выражение в ходатайстве от ССП: «с женой и малолетним сыном». Тук написал Чеботареву записку, где предлагал устроить нас всех трех в двухместном купе международного вагона или же дать мне место в другом вагоне.

Опять лечу вприпрыжку к Чеботареву. Он ворчит:

— Что я здесь могу сделать? Вопрос еще не выяснен. Приходите в час или в полвторого, тогда будет известно, какие места освободятся...

Пошел домой, но предварительно зашел в ССП; узнал неприятную вещь: оказывается, у кассирши нет рейсовых карточек, она только пойдет сегодня их получать... Порядочки!

Прибежал домой, всполошил Галюську заявлением о том, что мы сегодня уезжаем!

Немного помог в укладке и опять пустился в поход. Занес книги в Пушк[инскую] б[иблиоте]ку (последний комплект прочит[анного] мною «Вестн[ика] Ин[остранной] Лит[ературы]»), попрощался с симпатичной библиотекаршей Ал[ексан]дрой Ивановной. Затем к Гершфельду, отдал наушники, отзыв, конечно, не был готов. Произошел довольно резкий разговор, в результате которого отзыв я получил (правда, не совсем меня удовлетворяющий). Распрощались.

Зашел на почтамт, перевел газеты на имя Курочкина.

На горстанции был в 1¹⁵. Чеботарев мне предлагал подождать еще час-полтора, очевидно, хотел устроить мне все три места в международном, но я отказался. В результате — два международных и одно мягкое. Красота! (Заплатил 1446 руб[лей]).

Несусь домой, по дороге зашел к Сергеевой, получил маленькую посылочку для И[вана] В[ладимировича] и был в ССП — кассирша ушла за рейсовыми карточками. Во время беготни весь взмок от пота.

Дома — укладка. Юлия Карловна (учит[ельница] музыки) пришивает ярлыки к чемоданам (я их, к счастью, заготовил раньше). Галюська побежала за хлебом, но встретила Валю Решетникову, которая шла к нам, узнав о нашем от'езде. Хлеба купили у нее (большую буханку и кирпичик). Она тоже стала помогать в укладке.

Я вертел мясо для котлет, и когда кончил, Ю[лия] К[арловна] забрала его и ушла стряпать котлеты домой. Галюська пошла на рынок купить сухих фруктов, Адик с Олегом ушли отправить телеграммы Шумилову и Молодовым и за рейсовыми карточками.

Я укладывался. Около 4-х приходит Адик злой — рейсовых карточек не получил, т[ак] к[ак] кассирша занималась с акынами. Он не стал ждать, у него страшно разболелась голова.

Я опрометью побежал в Союз, получил карточки, попрощался с Мукановым и Богдановым и полетел домой. Договорился с каким-то безносым возницей, что он приедет ко мне в 6 часов и увезет вещи на вокзал за 300 р[ублей].

Дома застал еще Ольгу Михайловну (одну из наших знакомых), которая зашивала чехлы на чемоданах. Надо сказать, что если бы не все эти наши добровольцы-помощники, мы ни за что не уехали бы в этот день. Пришел Черенков, которого еще днем предупредил Адик (специально ходил в школу).

Вещи почти уложены, безносый не приехал и я побежал искать подводу. На углу Пушкинской и Ташкентской обнаружил возницу на длинных дрогах, запряженных парой быков. Уговорил и улестил его увезти нас за бутылку водки и 150 р[ублей] деньгами. У него что-то испортилось в дрогах, мы покрутились несколько минут на месте, выправляя дышло. Наконец, приехали к дому. Там оказался еще Ал[ексан]др Демьяныч, который помог таскать вещи на дроги. Сложили, кое-как привязали, поехали.

С нами в качестве провожатого пошел Черенков.

На Конно-Заводской несколько тюков и чемоданов неожиданно шлепнулись в грязь — так плохо сделана укладка. Начали собирать, увязывать. На Ташкентской за нами следовали три подростка-хулигана, задавшиеся целью ограбить нас. Останавливали волов, крича «птрр...», вились вокруг, как коршуны, даже подскакивали к возу. Кое-как мы от них отбились. Я уж начал кричать «страшным» голосом:

— Уходите, или буду стрелять!

Это ли подействовало или они увидели, что мы все время бдительны, но они отстали. А не будь с нами Черенкова они бы нас определенно ограбили. На Ташкентской наши вещи еще раз падали в грязь — второй раз, а у самого вокзала — в третий. Многие тюки и чемоданы оказались замазанными, особенно тюк с рукописями.

Часть вещей занесли в вокзал (то, что пойдет с нами), а остальное подвезли к багажному бюро, где носильщик занял очередь.

Ох, уж это багажное бюро! Я всегда буду вспоминать его с ужасом. Страшный беспорядок, неорганизованность. Вдобавок, мой носильщик сложил вещи в стороне, далеко влево, а очередь с тюками была справа. Потом носильщик ушел, предоставив мне справляться самому. Вначале я был настроен оптимистически — «успеется, дескать» и сделал химич[еским] карандашом надписи на всех своих тюках. (Приехали мы на вокзал около 7 ч[асов] вечера). В 9 ч[асов] я начал нервничать, пошел к начальнику вокзала.

— Успокойтесь, без паники, все сдадите, все уедете...

А что было дальше!! Военные в машинах лезут вне очереди, всех отталкивая, женщины истерически визжат, их проклиная, вход забит огромными ящиками, очередь стеснилась, как в «хорошем» трамвае, не сдвинуться, а мои вещи в стороне и две бабы, которых носильщик оставил вместо себя, соскучившись ожиданием, ушли — на посадку пассажиров.

Когда дошла до меня очередь, я оказался внутри багажного, а вещи никто не передает, да и невозможно их передать. Нач[альник] вокзала вошел в мое положение, приказал вешать мои вещи, а их нет! (Было только три, которые бабы кое-как передали через головы еще до ухода). Нач[альник] вокз[ала] вызвал двух милиционеров, кое-как расчистили проход, а все же мои вещи подавать некому. К счастью там появился Адик. Еще до расчистки прохода он суетился со своими слабенькими силенками, стараясь подтащить тюки к проходу (но его никто, конечно, не пропускал). Наконец, нашлись две женщины, которые сказали:

— Положите потом наши вещи на весы?

— Да, да! — Я готов был обещать все, что угодно.

Вещи, наконец, свалены у входа, начинают класть их на весы. Какой то гражданин среднего роста в круглой котиковой шапке, видя мои усилия, говорит:

— Давайте ваши вещи, т[оварищ] Волков, я буду класть на весы.

Я бесконечно благодарен, передаю тюки и чемоданы. Уложено.

— Сколько вещей? — спрашивает нач[альник] ст[анции], который сам принимает деятельное участие во взвешивании, перетаскивании мест и т. д. (А организовать дело, как-следует, он не сумел и работа у него шла дьявольски медленно).

— Пятнадцать! — отвечаю я.

Считать неудобно, проверяют, оказывается не то 13, не то 14.

Решили свешать, сняли, при подсчете оказалось 14. Пятнадцатого нигде не могу найти. Наконец, с помощью людей обнаружил под ногами, в груде больших тюков, еще один тючок с книгами! Слава богу! Дело идет к концу...

Я так измотался и изнервничался, что никак не мог вытащить ящик с пишущей машинкой, притиснутый тюками, а милиционер стоял, как истукан, и никак не желал помочь.

Наконец, квитанция выписана, надо ее оформить в кассе. Нач[альник] ст[анции] выпустил меня через заднюю дверь, я оказался на перроне и мчусь в вокзал. Подбегаю — трах! Погас везде свет... У дверей меня встречает мой носильщик. Спрашивает, как ни в чем не бывало:

— Сдал?

— Сдал!....

Он меня за руку подвел к кассе — тьма везде...

— Спички есть? — спрашивает кассирша.

К счастью оказались (я взял, когда накануне звонил Туку).

У нее была свечка, зажгли, она стала выписывать квитанцию.

— 1039 рублей!

У меня нет столько денег, бегу к Г[алюське], наконец, рассчитался, получил квитанцию. Тут еще оказалось (когда я подошел к Г[алюське]), что тюк с рукописями остался на платформе в баг[ажном] бюро. Он был весь грязный и порванный; я его сдавать не стал, а Адик пришел к матери и там его преспокойно оставил. Носильщик с Адиком побежали за ним и, к счастью, принесли. Целых три носильщика выносят вещи на перрон, к междунар[одному] вагону. Проводник не впускает:

— Куда это с таким количеством вещей? Только по 16 кило на человека!

А у нас по меньшей мере 160! И вещи жуткие, грязные.

— Часть пойдет в мягкий вагон, — говорю я. — Потом намекаю ему на вознаграждение, шепчу, что у нас есть водка и т. д.

Пронесли большую корзину, потом еще кое-что, мелочи на руках у Гал[юськи] и Адика.

— Разрешите хоть пронести постель! — говорю я.

Заносится постель в красном одеяле. Осталось только 4 вещи, я и один носильщик идем в мягкий, тут посадка прошла беспрепятственно, я ввалился в купе, прямо себя не помня, без сил, без дыхания.

Проводник проверял у меня билет, мне кажется, у меня были только две бумажки вместо трех, третью (плацкарту) я, возможно, потерял, хотя как я без нее узнал номер места — не знаю. Вообще, это темная история, которая так и не выяснилась. Проводник потребовал с меня плацкарту только на 5-ый день путешествия, а я заявил, что отдал ее ему и тем дело кончилось.

Носильщику отдал 150 р[ублей], но пришли другие, начали клянчить, дал еще 90 р[ублей].

Через несколько минут поезд тронулся...

Как всё-таки удалось уехать — не понимаю, из 100 шансов — 99 было против! Но все удивительно укладывалось в этот день. Помощники зашивали чемоданы и укладывали, вещи на телегу, удачно нашел человека с волами и сагитировал его везти нас (а время было глухое, позднее, можно было два часа проискать подводу!), отбились от хулиганов, сумел сдать багаж в том аду, который царил в багажном... Даже, если бы свет погас на 5–10 минут раньше, мы бы остались. Но — все это миновало.

Поезд тронулся. Прощай, Алма-Ата!

 13. Долго стоял у окна, когда поезд отошел от А[лма]-Ата I, за окном мелькали знакомые места — окрестности 71-го раз'езда, куда мы ездили за сазанами. Потом лег, но долго не спал, волнуясь задним числом за все пережитое.

8 часов утра. Просыпаюсь. Ст[анция] Чу. Пошел к Гал[юське], успокоил ее, она очень плохо спала ночь, беспокоилась, сел ли я. Взял чайник, колбасы, хлеба, позавтракал у себя. В 10 ч[асов] Луговая. Опять иду в междунар[одный] вагон. Оказывается, гражданин в круглой шапочке, который помогал мне подавать вещи, едет с женой в одном купе с Галюськой и Адиком и это заслуж[енный] деятель искусств УССР Адольф Иосифович Страхов. Выражаю благодарность, завязывается знакомство

Обнаружилось, что в суматохе забыли Адиковы ботинки, напис[ал] письмо Ф[анни] С[оломоновне] Гуз с просьбой взять их и прислать с попутчиком.

С 12 до 2 спал, потом читал газеты. В 3 часа Джамбул. Взял у Г[алюськи] еще продуктов, пообедал.

В 4⁴⁵ проехали туннель, довольно длинный. В прошлый раз его проезжали ночью. Света не было, легли спать в 7 часов.

 14. Проснулся часа в 4, долго лежал, думал, опять спал. Увидел во сне, что Илюхины приняли нас со слезами радости. Вряд ли это сбудется...

Встал в 7½ часов, ст[анция] Туркестан, сначала узнал новости (оказывается, взят Житомир!), потом достал кипятку и только после этого обнаружил ларек, где выдается хлеб по рейсовым карточкам. Успел получить буханку в 3 к[ило]г[рамма], но бросил за нее 30 р[ублей] без сдачи и садился уже на ходу. Неважно!

Погода чудная, тепло, снегу нет, все греются на солнышке во время многочисленных остановок. Из Чиили отправил письмо Виве.

Появился на станциях рис. В обмен на чай и за деньги я приобрел к[ило]г[раммов] восемь — хватит нам на зиму.

В 7 вечера по моск[овскому] врем[ени] Кзыл-Орда. Еще получил по рейс[овой] карт[очке] 1½к[ило]г[рамма] хлеба — был вечер, все сидели по вагонам и потому мне это удалось легко. Достал кипятку, поужинал.

С перерывами читал «Вокр[уг] Света» (свет зажигался и гас).

 15. Утром сидел в международном. Всех охватил «соляной» психоз, все тащат в вагон соль, которой тут масса. Я тоже купил два ведра по 50 р[ублей]. Потом валялся, читал, в 12 ч[асов] м[осковского] вр[емени] Казалинск.

С'ел в ресторане очень плохой обед. (два кусочка жесткой ветчины с манной кашей)

В Кзыл-Орде к нам сел новый попутчик — очень толстый, плотный и веселый человек, всеобщий друг. Впоследствии оказалось, что он армянин; хотя ему 40 лет, он всем рекомендуется Сеней.

Купе заполнилось шумом, разговорами и хохотом. Сеня — коммерсант в полном смысле слова, все время занят разными торговыми оборотами.

Вечером беседовали в темноте. Дама, которая ездила из Ленинграда в А[лма]-Ата в командировку и возвращается обратно, рассказывала ужасы об осажденном Ленинграде. Особенно потрясает рассказ о старухе, которой сын оставил 500 р[ублей]; но когда она израсходовала из них 200 р[ублей] на дрова, он отобрал от нее остальные деньги, она умерла от истощения и лежала в квартире три месяца одна. Вместо нее нашли скелет, обглоданный крысами.

О изобилии крыс и мышей она рассказывает чудеса.

 16. Ночью проехали Аральское море. Утром опять к Гал[юське]. Интересно поговорил со Страховым, он много рассказывал о себе, о своей борьбе с укр[аинскими] шовинистами, которая особенно ярко выразилась во время выбора места в Киеве для памятника Пушкину, автором которого является Страхов.

Он распаковал одно место и показал модель монумента «Гунн XX века». Сильная вещь, ярко рисующая варварство фашизма. Он сделал это в Талгаре, в хате, без всяких инструментов, пользуясь одним стэком, без натурщиков... Удивительная работоспособность и сила художественного воображения!

Я читал свои стихи — понравились.

В 12 час[ов] моск[овского] времени — Челкар. Послал Виве открытку.

Вечером нашел мешочек с чаем, о котором мы думали, что он остался в А[лма]-Ата. Опять ночь без света.

 17. Утром, по обыкнов[ению], пил чай у Галюськи. Часов в 10 Актюбинск. Организовал распродажу чая, выручил 900 р[ублей]. Теперь хватит денег на выгрузку в Москве.

Долго писал дневник, пользуясь черновыми набросками в записной книжке.

Ночью долго не спал, думал о литер[атурных] делах. Планы мои таковы:

1) Постараться поместить перевод «Молдавии» в каком-нибудь журнале, а по радио — прочесть отрывки; 2) Составить сборник «Песни о войне», предложить «Сов[етскому] писателю» или ГИХЛ.; 3) В Детгиз сдать переработку «Бойцов-невидимок»; 4) Б[иблиоте]ке истор[ических] романов предложить «Царский токарь» (и выяснить судьбу этой книги в Детгизе); 5) Оформить в «М[олодой] Гв[ардии]» договора на «Математику и жизнь» и «Лобачевского», и приняться работать над этими книгами; 6) Побывать в К[омите]те по Делам Искусств и продвинуть «Профессора Витаминова»; 7) с молдавским постпредством говорить о либретто молд[авской] нац[иональной] оперы; 8) связаться с журналами и дать ряд научно-попул[ярных] статей.

Вот какой обширный план! Буду работать не так, как в Алма-Ата.

 18. В 3 часа утра Чкалов. Удалось получить хлеб по рейсовым карточкам за 4 дня — по 20 число включительно. Пропал хлеб только за 1 день — за 13 число, первый день пути. Хлеба у нас теперь большой запас.

Мы едем шестые сутки — и все еще вокруг степи и степи — теперь только они стали холмистыми. Как необ'ятна наша страна! Послезавтра Москва...

 19. В три часа утра Куйбышев. Стоим где-то на пятом пути, вижу только скучное серое здание вокзала, и то издали. Лег спать.

В 7 часов утра проснулся от стука колес по мосту, оказывается едем через Волгу по сызранскому мосту. Долго ехали параллельно Волге (по ней густо шло сало), миновали ст[анцию] Батраки, и вот, наконец, Сызрань. Погода чудесная, тепло, невдалеке сосновая роща — давно невиданное зрелище!

Почти весь день провел в международном вагоне, сделал товарообмен — 10 банок соли променял на бутылку масла (вероятно, очень плохого). В 7 вечера узловая станция Рузаевка.

 20. Ночью была загадочная история — кто-то откуда-то стрелял, и в результате — убито трое и ранен один из числа людей, которые ехали на площадке между вагоном-рестораном и международным вагоном. Тяжелая история...

Почти весь день и часть вечера просидел в международном и за это поплатился: перебегая в свой вагон в темноте на ст[анции] Голутвино, споткнулся, ушиб колено и растянул сухожилие левой руки.

Поезд идет с сильным опозданием — часов на 6.

В Москву прибыли в 11³⁰ вечера. Итак — вот она Москва, белокаменная, златоглавая... привет тебе, Москва! Тяжело достались 25 месяцев отсутствия, но теперь мы дома!

С носильщиками было трудно, их перехватывали впереди. Я со своей больной рукой кое-как вытянул три свои вещи на платформу и ждал. Наконец, пришла Гал[юська] и сменила меня, а я пошел к междунар[одному] и там с помощью Адика вытаскал вещи. Страхов достал двух носильщиков и сначала перенес свои вещи, а потом эти же носильщики пришли за нами и отнесли багаж в вокзал. Там они применили какую-то изобретательную комбинацию, в результате которой мы (я) заплатили за лишний багаж всего 63 рубля. В благодарность мы заплатили им по 250 р[ублей] и они остались страшно довольны.

 21. Ночь просидели на вокзале. Я звонил Евгению — безуспешно (потом узнал, что у него другой номер телефона). В шесть с небольшим шофер ЗИС'а предложил увезти нас с вещами за 300 р[ублей], мы согласились и в полов[ине] седьмого были уже на Наставническом, в полной еще темноте.

Стучу, выходит Вас[илий] Иван[ович], расцеловались, стал вносить вещи, а сам думаю: «Не отказывает, значит все в порядке!» Кат[ерина] Ив[ановна] встретила меня сердечно, тоже расцеловались, а с Гал[юськой] они обнялись и всплакнули.

Итак, мы дома!

Началась раскладка вещей, ревизия того, что оставалось Все абсолютно цело, кроме, м[ожет] б[ыть], тех немногих вещей, которые «загнала» Паша.

Но самое главное — нашли два письма от Вивы — последнее от 1/X. Он еще в Сталинабаде. Мои предположения, что он пишет в Москву — оправдались. Нашли также письма от Анат[олия], Людмилы, Молодовых.

В 9 часов пришел на вокзал, с Адиком, нашел там Страховых, пригласил к себе, а сам поехал к В[асилию] И[вановичу] Шумилову.

Когда я ехал на трамвае, у меня было такое ощущение (оно и в дальнейшем осталось), что я как-будто и не уезжал никогда, что эвакуация — точно плохой сон! Те же улицы, та же толкотня в трамвае, также я прошел к выходу и спросил стоящего передо мной умышленно солидным баском:

— На Зацепе сходите?

В[асилий] И[ванович] принял меня радостно, в Ин[ститу]те меня ждут, занятия мои замещал он и другие преп[одавате]ли. Значит и тут все в порядке. Он рассказал мне московские новости и сообщил мне расписание. Завтра с 1 до 3 у меня первая лекция, я заявил, что буду читать.

В плане дня была еще поездка к Евгению, но т[ак] к[ак] мы все устали и не спали ночь, то ее отложили.

Хозяева пригласили нас к себе в комнату и предложили перейти в две маленькие комнаты, которые занимали Лиза и Валя. Пошли вместе — планировать, как разместятся вещи. Будет тесно, но делать нечего, пришлось согласиться — они нас вообще могли не пустить и наделать нам массу неприятностей.

Спать легли очень рано.

 22. Утром Страховы (которые ночевали у нас), распрощались. Я подарил А[дольфу] И[осифовичу] «Волшебника» и «Чуд[есный] шар», а он обещал мне вырезать «ex-libris». Прощанье было «трогательное».

Потом я засел за подготовку к лекции и около 1 часа дня был в Ин[ститу]те. Все те же знакомые лица, толкотня в коридорах, шум.... А когда же это было — груды осколков на лестницах, которые ссыпаются вниз с сухим мелодичным звоном?... Во сне?!....

Когда я раньше думал о той первой лекции, которую я прочту после двухлетнего перерыва, мне казалось, что я растрогаюсь чуть не до слез. Ничуть не бывало. Я вошел в аудиторию, точно был в ней вчера, деловито призвал слушателей к порядку и после пояснительных разговоров приступил к делу. Читал с полным самообладанием, уверенно и спокойно.

После лекции ждал Вас[илия] Ив[ановича] с полчаса, но не дождался и поехал домой.

Вечер посвятили на перетаскивание вещей в новое помещение, занимались этим до часу ночи. Разместились тесновато, но уютно. Комнаты чистенькие, оклеенные новыми обоями. Разительный контраст с нашим помещением в А[лма]-Ата.

 23. Часов до 12 — разборка книг, которыми завалено все. Потом был в милиции у нач[альника] пасп[ортного] стола, получил разрешение на прописку, дальше — поехал на Лубянку, в издательства.

Прежде всего в Детгиз. Увы.... Наумовой и Абрамова там уже нет, все новые лица. Камира нет, пошел, представился Дубровиной, поговорили о планах, я напомнил о «Цар[ском] токаре», она обещала выяснить вопрос, посоветовала мне познакомиться с гл[авным] редакт[ором] Кононовым. Был и у него, что-то он на меня не особенно приятное впечатление произвел. По моему — чересчур сух и прилизан, «джентльмен», а я теперь «джентльменов» не люблю! Ему тоже говорил о «Цар[ском] токаре».

Зато Камир — «простой парень». Принял меня радостно, заявил, что ждал меня (оказывается, что Детгиз по его инициативе даже посылал мне вызов, которого я не получил).

Он предложил мне писать книгу «Совр[еменная] авиация» в сотрудничестве с ген[ерал]-майором Юрьевым или к[аким-]н[ибудь] другим крупным военным специалистом.

— У него будут знания, а вы можете сделать книгу занимательной.

Я согласился. Об'ем он намечает 8–10 листов, так что есть где развернуться. Просил звонить или зайти в субботу, 27-го.

В «М[олодой] Гв[ардии]» нашел Сергеева, отдал алма-ат[инскую] посылочку. Серг[еев] настаивает на том, что «Мат[ематика] и жизнь» д[олжна] б[ыть] написана к 15/II. Я заявил, что к этому сроку книгу сделаю, он будет оформлять договор. Видел Сафонова, который предложил мне писать биогр[афию] Лобачевского на основе джентльм[енского] соглашения.

Я это предложение отклонил.

— Никаких джентльменских соглашений. Когда будет договор, тогда и стану писать книгу.

Еще побывал у Вас[илия] Ив[ановича] Шумилова. Он взял мое заявление, но мы с ним решили подождать с оформлением до четверга, когда вернется Ивановский, т[ак] к[ак] заменяющий его Иларионов — большой формалист, и говорит не о моем восстановлении, а о зачислении вновь, что означает потерю стажа.

К Шумилову ехал по новой линии метро — 3 очереди. Видел станции — Новокузнецкую, Павелецкую, з[аво]д им[ени] Сталина. Грандиозное дело — провести такое строительство во время войны!

Дома застал Евгения (я с ним созвонился из Детгиза), поговорили с час, выпили по стаканчику кр[асного] вина.

Весь вечер — разборка книг.

 24. В пять утра ходил на дров[яной] двор, хотел записаться в очередь на получение топлива, но дров не было, ничего не вышло.

Закончил часам к 12 разборку и укладку книг, в комнатах начинает устанавливаться порядок.

Затем поехал в ССП. Первым человеком, которого я встретил в Союзе, был Арий Давыдович Ратницкий! Встретились радостно; он работает в Литфонде, посвятил меня в курс событий, рассказал, какие надо документы и т.п. Встал на учет, а затем поехал в Литфонд. Там ничего сделать не удалось, т[ак] к[ак] еще нет прописки и др[угих] документов. Решил получать снабжение через Литфонд, это, пожалуй, выгоднее, чем через Ин[ститу]т.

Домой вернулся около 4 часов. Встал вопрос о санит[арной] обработке. Пошли все трое на Воронцово поле, на «А», простояли там около часа и, не дождавшись трамвая, вернулись домой.

 25. Весь день занимался в Ин[ститу]те. Ивановский отдал 26. приказ о восстановлении меня в должности доцента с окладом 1100 р[ублей] в месяц.

 26. Утром прошли сан[итарный] осмотр и все же прописки нет. Потребовали мой воинский билет, я пошел с ним в военный стол и там заявили, что билет устарел и я должен пройти переосвидетельствование в комиссии.

После занятий в Ин[ститу]те отправился в Молотовский райвоенкомат и мне предложили завтра к 10 часам явиться в поликлинику №47, к доктору Зайц.

Вечером, в 9 часов был салют по поводу взятия Гомеля — первый московский салют. Я выходил смотреть — очень красиво, когда взлетают десятки красных и зеленых шаров.

 27. Был у д[окто]ра Зайц, к[ото]рая направила меня к глазному врачу — на завтрашний день. После занятий в Ин[ститу]те проехал в Литфонд и ССП — хотел продвинуть свое оформление, но без прописки ничего не вышло. Директором Клуба писателей оказался Анат[олий] Алексеев[ич] Болихов, с которым я вместе работал по эвакуации писателей в 1941 г[оду]. Он меня вспомнил, хотя заявил, что я сильно изменился; я получил от него талончик и пообедал — обеды не то, что в Алма-Ата!

Спать лег рано.

 28. Прошел медосмотр. Женщина-врач смеясь заявила мне:

— С такими глазами можете быть снайпером!

Резолюция: годен с очками. Но, по ее словам, мой возраст не берут. А С[ергей] И[ванович] Губкин говорил, что меня забракуют, как доцента. В общем, я не беспокоюсь. Если даже возьмут в Кр[асную] Армию, буду работать в армейской или дивиз[ионной] газете — семью из А[лма]-Ата вывез, они здесь хорошо проживут.

Вечером перечитывал 1 и 2 книги дневника и сам удивлялся: какая продуктивность, как много сделано работы и скольки еще там записано интересных замыслов! К некоторым я, безусловно, вернусь.

Направил сегодня радио, а то уж очень было без него скучно и была полная оторванность от событий.

 28 (продолж[ение]) Адик ездил на вокзал выяснять, пришел ли багаж, но ему не удалось ничего сделать.

 29. Утром до Ин[ститу]та сам ездил на вокзал. Сутолока там ужасная, но мне удалось вклиниться к справочному окошку без очереди и я узнал, что багаж пришел. Это приятно. Потом занимался в Ин[ститу]те.

 30. К 9 часам явился на комиссию в Молотовск[ий] Райвоенкомат, но Зайц оказалась больна, комиссия отложена до 3-XII. Добился того, что мне разрешили прописаться условно, до того, как будут оформлять воинские документы. Поехал домой и с Катер[иной] Иван[овной] отправились в милицию. Воен[ный] стол оказался отзывчивым — мне поставили штамп: «принят на учет», но девица из окошка, где прописывают, заставила доставать трехрублевые марки. Пришлось бежать на Таганку. В общем, наконец, прописался! Теперь мы московские жители!

Поехал в Литфонд и только-только успел сдать свои документы симпатичн[ому] старику Петру Иванычу; он обещал мне выхлопотать карточки на всех и предложил явиться за ними к 6 часам. Справку о том, что я доцент, просил сдать в ССП. Я пошел туда — моя справка не годится, надо нотариальную копию. Поехал в Ин[ститу]т, машинистка напечатала три копии, но в нотар[иальной] конторе на Ордынке их не приняли: они копии с копии не заверяют. Пошел пешком к трамваю, заблудился, сделал колоссальный конец и вышел к Краснохолмскому мосту. В общем, в Литфонд попал к 6 часам и карточки получил, а также сухой паек. П[етр] И[ваныч] предложил пока его не прикреплять и не тратить, м[ожет] б[ыть] удастся обменять на литерный, если будет справка.

Дорога ночью тяжела — темно и скользко, публика ходит с электр[ическими] фонариками. Где они их берут?

 Декабрь.

1. Утром получили багаж. В очереди к кассе стоял недолго, но замучился, таская вещи из камеры хранения наверх через коридоры, заставленные тележками с грузом. Вымок, как мышь, опять размахал левую руку. Багаж свезли в санит[арной] машине за 400 руб[лей]. Ура, теперь багаж дома! Ящик с пиш[ущей] машинкой поломался, но внутри все в целости и машинка работает. В футляре от стенных часов лопнуло одно стекло, есть и другие мелкие поломки, но в общем все в порядке, продукты все целы, а это главное.

Гора с плеч долой, эвакуация закончена, все имущество в Москве.

Ездил в Комитет по Высш[ей] Школе, хотел оформить справку об утверждении в должности доцента, но безуспешно.

Заходил к Камиру. Он при мне звонил полк[овнику] Шиукову; у того оказалась рукопись «Боевой самолет», и он согласился работать со мной над тем, чтобы создать из нее книгу «Совр[еменная] авиация» для Детгиза. Просил меня Шиуков позвонить ему в понед[ельник], 6-XII, чтобы условиться о встрече.

Был у Сергеева. Теперь он уже толкует о том, что книга моя не срочная, м[ожет] б[ыть] издана во второй половине 44 г[ода], работать над ней можно не спеша, но договор они со мной заключать будут. Посмотрим. Оказ[ывается], Сергеев совсем не так уж влиятелен в редакции, как он говорил в. А[лма]-А[та].

Вечером разбирали багаж, гл[авным] образом книги.

 2. С утра занимался в Ин[ститу]те, потом отправился в Энергосбыт, хлопотать лимит, отказали и там — опять же надо нотариальн[ую] копию. Со справкой, выданной мне из Ин[ститу]та А. С. Покровской, отправился к нотариусу, копии были еще накануне напечатаны, сдал на засвидетельствование.

В тот же день отправил в Молотов, в архив Наркомугля, заявление о высылке мне выписки из протокола об утверждении меня в должности доцента.

 3. Утром был на комиссии в военкомате — признан годным к нестроевой службе. Заявил об этом в Ин[ститу]те, предложили в понедельник принести бумаги — чтобы меня забронировать.

 4. После Ин[ститу]та поспешил в нотар[иальную] контору, получил там копии и пешком пошел в Электросбыт. Вышел очень удачно на улицу Осипенко, было полов[ина] пятого, прием до 5. Сделал дело быстро и удачно — получил лимит на 2,3 кв. в день — теперь живем!

 5. Ездили на дачу. Абсолютно все разграблено — остались голые стены, даже многие рамы вынуты. Немцы, пожалуй, не сделали бы так чисто. Даже все полочки со стен содраны. Велосипеды случайно уцелели, но заржавели сильно. Часть уцелевших вещей перенес к Шумилову, часть с большими трудами свез и снес к Потапову.

 6. Звонил Шиукову, он просил зайти завтра. Свез в ССП копию со справки о присвоении звания доцента. Приняли и написали соответ[ствующее] ходат[айство] в Карт. бюро, которое я свез в Литфонд — Петру Иванычу.

 7. Ездил за новыми карточками, но П[етр] И[ваныч] их еще не получил. Заезжал к Шиукову — тоже неудачно. Его не было дома, я подождал часа 1½ и поехал домой.

 8. Получил литерный паек и прикрепился к магазину. Снабжение теперь будет очень хорошее, особенно если сравнить с тем, какое было в Алма-Ата. Вот норма (на всех трех человек): 10,6 к[ило]г[раммов] мясо — и рыбопродуктов, 3 к[ило]г[рамма] жиров, 7,5 к[ило]г[раммов] макар[он] и круп, 3 к[ило]г[рамма] сахару и конд[итерских] изд[елий], 1 к[ило]г[рамм] печенья, 10 яиц, мыло, табак и т. д.

 9. Утром встал со страшной голов[ной] болью, t° — 37,4.

Пришлось все же ехать в Ин[ститу]т. Выпил зараз два порошка от гол[овной] боли и отправился. Был я весь мокрый, кашель, головная боль. Даже не хотел читать лекцию, но вошел, посмотрел на эту сотню голов... и начал. В общем «разошелся», провел все 4 часа, а вернувшись домой, смерил t° — 38,6°. Пошел в поликлинику, получил бюллетень.

От Вивы — письмо из Сталинабада, пишет, что ждет нового назначения, куда — неизвестно.

 10. Весь день лежал.

 11–12. Болезнь. Читаю.

 13. Не совсем поправился, но ездил в Ин[ститу]т, читал лекцию.

Потом был в Литфонде, подписался на «Вечерку» и «Лит[ературу] и Иск[усство].» Других газет не дали.

 14. Занимался в Ин[ститу]те. Свез в Литфонд стандарт[ные] справки, подал заявление на дрова.

 15. Перепечатал «Молдавию», пользуясь свободным днем.

 16. Созвонился с Шиуковым, вечером был у него. Говорили о характере книги, он мне дал свою рукопись и иллюстрации к ней. Вернулся около 10 вечера.

 17–18. Читал шиуковскую рукопись. Материала много, но изложен он суховато, в стиле учебника. Надо его оживить.

 19. Ездили в Никольское, к Верочке Барсуковой. Вернувшись, занимался с Адиком (это приходится делать почти каждый вечер).

 20. Ничего существенного.

 21. Ездил в райсобес после занятий в Ин[ститу]те, хотел встать на учет, но не было справки из домоуправления. Побывал в Литфонде, узнавал о дровах, никаких результатов.

 22. Стал на учет в райсобесе, а потом два раза был на Рогожском рынке, притащил на себе дрова, не особенно приятное занятие, заболела спина. Вечером написал план книги «Совр[еменная] авиация».

 23. Получил гонорар из УОАП — 300 р[ублей], но забыл узнать за что — от «Дойны» или из какого-нибудь кукольного театра? Надо справиться. Ездил к Шиукову, долго беседовали о книге, он мой план принял.

 24. Ездил в Детгиз к Камиру, не застал его. Оттуда прошел в Молдавское постпредство и вдруг встретил там Деляну! Оказывается «Дойна» приехала сегодня — вот ждали бы мы их! Мы уж в Москве больше месяца... Гершфельда не видел, но видел его сестру. Передал привет Д[авиду] Г[ригорьевичу], просил заходить. Вероятно, они будут давать концерты. Деляну подал мысль об издании сборника стихов, для которых я бы явился переводчиком, он обещал зайти. Он не хочет ехать с «Дойной», думает остаться в Москве.

Хлопотал в Литфонде о дровах, опять безрезультатно.

 25. Грустная новость!.. Узнал, что умер Анатолий Михайлович Розов, Толя Розов, мой друг и соавтор... Была его дочь Туся и рассказала, что его нет на свете уже полтора года. Подробности смерти ужасны. Умер он одинокий, всеми покинутый, семья его — жена и дочь — были в Куйбышеве, где прекрасно жили. Погубил Толю не голод, не холод, а его неприсобленность к жизни, отсутствие энергии, напора, заставляющего цепляться за жизнь зубами, ногтями. Бедный друг! Не войдет уж он никогда, не стукнет в дверь со словами: «Можно?» Грустно...

Сегодня же узнал о Марголиных. Получил от нее письмо из Мордовской АССР, из г[орода] Темникова, где она живет с Мишей [нрзб: или «Митей»?]. А Абрам Исаевич, оказывается, все еще в Кр[асной] Армии, был на передовой, имеет медаль за храбрость и чуть не попал в офицеры, но что-то помешало. Вот еще вояка обнаружился!

Кстати — 23-XII был в квартире Пермитиных, узнал, что она занята. Ан[астасия] Ив[ановна] не вернулась, Ефим тем более и когда ему удастся снова вернуться в Москву — неизвестно.

 26. Утром ходил на Рогожский рынок и договорился с шоферами о том, что они привезут вечером кубометр дров за 1000 р[ублей]. Обманули, не привезли. А мы из-за них не поехали к Худяковым.

Перепечатал план книги «Совр[еменная] авиация».

 27. Созвонился с Камиром, он просил заехать к нему с планом в 5 часов. После лекции в Ин[ститу]те поехал. План он забраковал из-за его энциклопедичности. Такую книгу Детгизу сейчас не осилить. Нужна книга: «Самолеты на войне», такую он и предлагает написать. Договорились на том, что я буду основным автором этой книги, а Шиуков — соавтором и, возможно, только консультантом, если ничего не напишет (а это, вероятно, так и будет). Камир просил составить новый план и согласовать его с Шиуковым.

Домой вернулся со зверской головной болью.

 28. После Ин[ститу]та работал над планом книги «Самолеты на войне». План получился большой, развернутый.

 29. Утром план перепечатал. Захватил в Детгизе ходатайство Камира в Литфонд о дровах для меня, но оно ничуть не подействовало на твердолобого Хесина. Он опять отказал мне.

В Детгизе встретил Маршака, он поздоровался так, точно мы вчера лишь виделись в Москве. Вид у него очень неважный, он все болеет.

— Над чем вы работаете?

— Буду писать книгу «Самолеты на войне»

— Это хорошо. А беллетристика?

— Пока ничего.

— Вам надо стать лауреатом сталинской премии.

— Я бы ничего не имел против... — Сказал ему о «Цар[ском] токаре». Он того мнения, что надо сдать во «взрослое» изд[атель]ство.

Обещает помочь (но цену этой помощи я уже знаю. Кончается ничем, как с «Рыбкой-Финитой»). Просил меня звонить.

Завез план Шиукову (а второй оставил в Детгизе Лунину для передачи Камиру).

 30. После занятий в Ин[ститу]те заезжал в Литфонд, получил карточки. Звонил Камиру, его мой план вполне удовлетворил. Если Шиуков его одобрит, Детгиз будет заключать договор.

 31. Опять звонил Камиру. Шиуков с планом согласился, так что Камир оформляет договор. Просил послезавтра позвонить, он скажет, когда приехать для подписания. 8 листов, мой гонорар 1300 р[ублей], Шиукову — особо.

Между делами оформил маленькое, но существенное дело: прикрепился на хлеб к соседней булочной, где всегда бывает белый хлеб, и где нам очень удобно получать. Для этого пришлось побывать в Таганской конторе хлебторга.

Новый Год поехали встречать к Евгению. Поездка была очень трудная — трамваи переполнены, пробки на путях, где застревают буксующие машины... Но все же доехали благополучно. Женя вернулся в 10 часов, у них оказалась обрезанной радиопроводка, мы с Герой ее исправили. В 11½ сводка — взят Житомир и еще 150 пунктов. Без четверти двенадцать — выступление М[ихаила] И[вановича] Калинина.

Женя рассказывал много интересного, такого, чего нет в печати.

В двенадцать подняли стаканы с вином...

https://corpus.prozhito.org/person/1852