Дневник Кати Громовой

Декабрь

А ведь я уже почти исписала тебя, Дневник. В тебе осталось совсем мало чистых листов. Я сейчас пишу в тебя довольно редко, но всё равно тебя хватит ненадолго. Что, интересно, я буду делать, когда писать будет уже негде? Конечно, можно запросто взять любую другую толстую тетрадь, написать на обложке «Дневник Кати Громовой: часть 2» и продолжать делать заметки там, но это будет уже совсем не то. Я так привязалась к тебе за эти полтора года. Ты — единственное, что у меня осталось из той, прежней жизни. Смогу ли я променять тебя на другой дневник? Не знаю.

Твоя Катя.

Сегодня ночью мне приснился очень странный сон. Я опять напилась и заснула. Проснулась ночью с дикой жаждой, повернулась в постели, чтобы встать, и увидела, что у моих ног на кровати сидит мужчина. Я его сразу узнала — этот был тот самый человек, которого я видела в бреду, когда валялась с чумой. И снова у меня возникло это ощущение, что я его откуда-то очень хорошо знаю, что он мне очень близок — но в то же время совершенно незнаком. Было темно, я опять не видела его лицо, но знала, что он смотрит на меня и улыбается. Правда, на этот раз по голове он меня не гладил. Я так лежала-лежала, потом вспомнила вопрос, на который он не ответил в прошлый раз, и шёпотом спросила: «Ты меня любишь?». Он долго молчал, потом тихо ответил: «Нет». И мне стало так невыносимо грустно, как будто всё на свете кончилось после его ответа. Я проснулась и поняла, что это был сон, но вот это чувство не ушло, я ревела в кровати до самого утра.

Наверное, стоит пить меньше. Может, эта та самая «белочка», о которой все так любят шутить?

В комбинате сегодня был какой-то дурдом. Хлеб пекли целых три часа, из-за этого чуть не опоздали к сроку, когда приезжает машина. Варвара Петровна сказала, что дрожжей недоположили, и тесто долго всходило. Но я сегодня сама занималась тестом вместе с Аней — всё в порядке было с дрожжами. Может, какие-то просроченные попались?

Но это ещё не всё — с гуляшом и котлетами тоже просрочка вышла, а котлеты вообще перегорели дочерна и рассыпались в руках. Диана Ивановна наругала девчонок, но они клялись, что всё делали правильно, да и занимаются котлетами не первую неделю. В общем, мистика какая-то.

Ещё одна плохая новость, Дневник. Ну, не то что плохая… неприятная. Сегодня чуть потеплело, и я решила прогуляться до промзоны, где любила бывать летом, посмотреть, как там сейчас. Конечно, зимой там делать нечего, но я всё равно поднялась на пятый этаж блока 44, куда часто лазила раньше. Оттуда видна почти вся южная часть промзоны и подступающая к ней роща из сосен и елей. Так вот, мне сразу показалось, что вид из окна какой-то не такой. Пришлось приглядеться, чтобы понять, в чём дело: на месте рощи остались только голые стволы. Деревья там есть, но они сбросили всю хвою, иголки — не знаю, что там ещё у них. Такого раньше я никогда не видела. Зимой я выезжала иногда за город, и тогда ели и сосны стояли с хвоей, пусть и покрытые снегом — а тут только стволы торчат, как какое-то кладбище. И земля вся жёлтая под ними — должно быть, как раз из-за опавшей хвои. Хотела даже пойти в ту сторону, но пришлось бы идти довольно далеко через всю промзону, а там и заблудиться можно. Так что не рискнула.

Мне кажется, это как-то связано со смертью животных и исчезновением птиц.

Мука, которую сегодня привезли в пекарню из складов, была жёсткой, как крупа, и плохо пахла. Сказали, чтобы привезли другие кули — а там то же самое. И мясо для котлет тоже попахивало, как подгнившее, и картошка была мягкая, противно мялась под пальцами, никому из девчонок не хотелось прикасаться к клубням. Я, конечно, сразу вспомнила, как Рома матерился на Хоя, но девочкам не сказала — Рома запрещает мне разбалтывать то, что он говорит мне. В общем, всё кончилось тем, что после третьей поездки туда-сюда мамонты потеряли терпение, заорали, чтобы мы готовили еду из того, что есть, и уехали. Еда, конечно, вышла не очень, хотя есть можно. Ближе к вечеру сам Хой приезжал — видимо, Рома надавал ему по шапке.

С едой сегодня ещё хуже — полный абзац, это если не выражаться. Мука как стиральный порошок, мясо с гнильцой, даже макароны отдают плесенью. Аня мне шепнула, что его Славик слышал, будто бы в складах испортились все запасы, и нормальной еды нет. Я сказала, чтобы она не говорила ерунды — как в такие морозы вся еда может взять и испортиться? «Ну а почему тогда нам такую тухлятину возят, ведь им самим же это и есть», — сказала Аня, и я не нашла, что ответить.

После обеда сходила в штаб, но Ромы там не было, он уехал с Хоем. Я отправилась на склад, а там целая компания на «Хаммерах» перекрывает дорогу. Никого не пускают — «приказ Жибы». Так вот и пришла домой, ничего не понимая. Напилась бы, да только бутылки тоже там, на складе. Какая ещё беда нам на голову свалилась?

Странно. Только что открывала холодильник, там у меня кефир стоит, принесла пару дней назад из комбината. Сразу положила в холодильник, даже не открывая. Сейчас хотела глотнуть — а он скис до безобразия, всю кухню провонял. А ещё хлеб, который я вчера в хлебницу клала, совсем каменный стал, можно зубы обломать.

Всё это нехорошо, Дневник. У меня очень плохое предчувствие.

У меня дома был Рома, ушёл полчаса назад. Зашёл в три часа ночи. Хотя стучался тихонько, всё равно напугал меня. Он был сам не свой. Я сначала подумала, что он пьяный, но он был трезвый, только очень испуганный. «У нас почти не осталось еды, Катя, — сказал он мне, когда я налила ему чай. — Я не понимаю, что происходит». Я стала рассказывать ему о том, что происходит на комбинате, но он отмахнулся: «Да знаю я всё, знаю». Как он рассказал, даже в морозильниках и замороженных погребах все продукты за последние дни испортились, их стало невозможно есть. Мясо тухнет, овощи гниют, мука плесневеет, консервы начинают бродить и лопаются, даже пиво и вино стали кислыми, как уксус. «Единственное, что не портится — соль и водка», — сказал Рома и засмеялся. Он ещё днём по-тихому отправил машину в Иркутск к Мамонту, чтобы доложить о ситуации и спросить, что делать. Рома считает, что нужно начать эвакуацию в Иркутск, потому что без продуктов тут жить не получится.

«А если и там то же самое?» — ляпнула я. Рома молчал-молчал, потом сказал: «Надеюсь, это не так». С тем и ушёл. А я заметила, что он так почти и не пил чай. Понюхала — гадство. А ведь я ещё вечером перед сном пила тот же чай, и всё было нормально.

Зря я съела эти отвратительные печеньки из холодильника — теперь тошнит и живот бурчит без остановки. Но ничего другого съестного в доме не было, не гнилым мясом же травиться.

Сегодня никуда не ходила, кроме комбината. Со склада привезли полную гадость, и тут уж все девчонки догадались, что дело нечисто. Поползли перешептывания по углам, но я в них не участвовала. Пытались готовить хлеб и плов из того, что было — получилась такая каша, что смотреть мерзко. Только консервы вроде тушёнки и маринованных овощей были более-менее нормальными (и то не все), вот мы и пожарили тушёнку с овощами и состряпали блюдо, которое потом отдали мамонтам.

Оцепление со складов сняли — Рома разрешил всем желающим пройти туда и самим убедиться, во что превратились запасы. Точнее, его заставили это сделать, потому что все решили, что он в сговоре с Мамонтом вывез в Иркутск всю еду, оставив только гниль, которым всех кормят. Конечно, мамонты тут же разобрали ящики с водкой и напились в хлам. До сих пор слышен их ор на улице. Мне бы, конечно, тоже бутылочку, но соваться к мамонтам, когда они в таком состоянии, себе дороже.

Ходила в комбинат — там всего десяток девчонок. Сказали, что из складов ничего больше не возят. Я уговорила Женю пойти со мной туда, может, нам тоже что-нибудь достанется. Она боялась, и я подбодрила её, сказав, что если она будет со мной, нас не тронут — мамонты знают, что со мной лучше не связываться (в этом я была совсем не уверена, просто хотела уговорить Женю). Мы дошли до места, прячась по дворам. Ещё на подходе увидели труп, он лежал на снегу возле открытых ворот. После такого входить в территорию уже не рискнули, тем более что за забором были слышны пьяные голоса. Так и вернулись ни с чем.

Теперь сижу, как на игле. Где Рома? Что вообще происходит? Осталась ли хоть какая-то еда в городе?

Есть хочется. А в холодильнике уже даже не гниль, а лишь кости и какая-то серая пыль на месте продуктов. Я выпила полный желудок воды, так голод не так сильно чувствуется.

На улице слышна стрельба.

Отключился свет.

Замечательно. Теперь и батареи стынут. У меня ощущение уже виденного. Как там это называется — дежа-вю?

Стрелять вроде перестали. Не знаю, есть ли на улице люди — уже слишком темно, чтобы разглядеть, к тому же в окнах нет света. В доме всё холоднее — сейчас, наверное, не больше 10 градусов. Сижу в дублёнке.

Дорогой Дн

Дорогой Дневник, я

проверка проверка проверка

Ну, вроде пишет. Тут такой дубак, что пришлось десять минут катать стержень от ручки в ладонях, чтобы паста не сворачивалась. Буду писать быстро, пока она опять не замерзла.

Итак, дорогой Дневник. Я в частном доме в Васильевском квартале, и делать мне абсолютно нечего, кроме как писать о событиях последнего дня, так что готовься к длинной записи.

В этот дом меня привёл Рома. Я уже почти решила сама выбираться из квартиры, и тут он прямо ввалился ко мне. Выглядел страшно: весь трясущийся, на щеке синяк, вместо кожанки какой-то изодранный синий пуховик — в общем, опять еле узнала его. Он сказал, чтобы я быстро оделась и пошла с ним, если хочу жить. Я, конечно, стала спрашивать о всяком, но он сказал, что нет времени, всё потом расскажет. Ходили по дворам, Рома и сам не понимал, куда именно хочет пойти. Когда я спросила, чего он хочет, он ответил: «Нужно найти укромное безопасное местечко на время». Я сразу подумала о микрорайоне, где жили мы с Мартой, до него нужно было идти через весь город. Поэтому сказала: «Тут не очень далеко есть квартал с частными домами». Рома сразу согласился — оказывается, за всё время, проведённое в Пригорске, он так и не выучил расположение кварталов. В общем, мы туда и пошли по моей указке, причём каждый раз, когда Рома видел хотя бы одного человека издалека, то сразу приказывал мне сворачивать с ним в сторону, прятаться.

На улице Зорге наткнулись на два трупа. Мне показалось, что их не расстреляли, а закололи ножами. Крови было очень много, она была разбрызгана метров на десять вокруг. Мне стало плохо, и Рома сказал: «Только не вздумай сознание потерять, я не хочу нести тебя на руках, и сам уже на пределе». Когда пришли в Васильевский квартал, Рома первым делом проверил, нет ли дыма из труб, потом выбрал самый дальний дом на улице, так что пришлось ещё полкилометра пройтись. Я спросила, кого он так боится, и он ответил: «Всех». Зашли во двор, Рома выбил дверь гаража, нашёл там топор и лом и выломал дверь веранды. Внутренняя дверь не была заперта изнутри. Мы зашли, и я сразу поняла, что в доме есть чумные трупы — запах стоял, не очень сильный, но ощутимый. Рома вообще не обратил на это внимание, сразу стал ломать шифоньер в гостиной, чтобы можно было печь растопить — точь-в-точь как мы с Мартой год назад. И стал рассказывать, что происходило в городе, когда я сидела дома.

«Самая большая моя ошибка — то, что я разрешил им увидеть, что продуктов больше нет, — сказал он. — Но другого выхода не было, все взбунтовались и приперли меня к стенке. Если бы я не дал им доступа к складам, то они вздернули бы мена на воротах штаба, как Ануфра». Рома ждал вестей из Иркутска, но так и не дождался. Мамонты, увидев пустые склады и поняв, что еды нет, разбежались буквально за час. Некоторые напились и стали буянить, некоторые искали еду, но Рома понял, что они ему больше не подчиняются, и решил скрыться. «Хотел взять из кладовки штаба хотя бы немного оставшейся там еды, которая была там с утра, — сказал он мне. — Но там уже всё сгнило». Сначала он хотел угнать броневик, но тот не завёлся. Потом пересел в свой «Хаммер» — то же самое. Тут Рома понял, что с бензином тоже что-то произошло, как и с едой. Он в итоге ушёл пешком, взяв с собой винтовку. Сначала он

Так, продолжу. Эта чёртова ручка опять перестала писать, но я нашла способ её «разогреть»: нужно очень быстро засунуть стержень в печь и тут же его вытащить, и ручка опять начнёт писать.

Значит, Рома сначала просто пошатался по центру города в надежде найти некоторых своих друзей, которые могли бы остаться верными ему. Так и не нашёл, зато наткнулся на Амира с двумя дружками, которые злились на него ещё со времён того случая с убийством Джафара. Они стреляли в него, но не попали, и Рома сбежал. Ходил к складам, но не вошёл, как и мы. Посетил ТЭЦ, где должен был быть Дэн, но там уже было пусто. Потом пошёл в комбинат, нашёл там убитых женщин. Тут вспомнил обо мне, решил увести меня подальше от центра города и направился в мой дом, но возле Дома печати столкнулся с какими-то мужчинами. «Точно не мамонты, — сказал Рома. — Я их не узнал, зато они, конечно, меня прекрасно узнали». У мужчин были дробовики, но они бросились на него с ножами. Рома понял, почему они не стреляют в него, когда сам попытался выстрелить в них из винтовки: нажимал на курок, и ничего не происходило. Попытался сбежать, но его догнали и порезали ножом пуховик. Роме удалось в потасовке оглушить одного из них и сбежать. Второй долго за ним гнался, но не догнал. Из-за этой стычки Рома пробежал мимо моего дома и прождал, спрятавшись во дворах, несколько часов, прежде чем убедился, что те двое ушли. Тогда он зашёл за мной.

Я спросила, что он планирует сейчас сделать, и Рома ответил, что он всё ещё ждёт помощи из Иркутска. А пока лучше всем, кто хочет выжить, держаться подальше от центра города. «Я там видел ещё кое-что», — начал он, но потом замялся и не стал рассказывать дальше, как бы я ни упрашивала.

Рома приказал мне сидеть в доме и не выходить, если только на дым не придут другие люди: тогда мне нужно бежать, но потом всё равно вернуться — иначе он не сможет меня найти. А он пошёл искать еду и разведать — вдруг помощь от Мамонта уже приехала, а он не знает. По-моему, он сам в это не верит, просто ему не хотелось сидеть на месте. Я предложила ему хотя бы переночевать в тёплом доме, но он отказался — сказал, что у него сейчас ещё есть силы, а чем дальше, тем он будет голоднее, так что лучше действовать сейчас. Так и ушёл, даже не успел печь натопить как следует. Вот и всё, что я узнала от него.

Потом ещё напишу.

Сколько уже я не ела ничего? Два с половиной дня? А ощущение такое, как будто неделю голодаю… В школе В. В. как-то рассказывал нам, что в холоде голод чувствуется намного острее.

Всё-таки заставила себя подняться, выйти во двор и заглянуть там в погреб. Ни-че-го. Судя по костям и ошметкам, там было мясо. Сейчас от него ничего не осталось.

Ну, когда же он вернётся? Скоро уже ночь, а в этом доме одна переночевать я не хочу. Этот ужасный трупный запах просто

В чёртовом доме даже воды нет. Пришлось выйти на улицу и набрать снега в кастрюлю. Растопила, выпила. Робинзонада. Романтика! Ха-ха.

Дневник, это была самая ужасная ночь в моей жизни. Я удивляюсь, что ещё жива. Это был настоящий кошм

Нет, давай без всяких эмоций, как я это умею. Значит, вот. По-моему, после полуночи всё началось. Я заснула, и мне приснилось, что рядом с домом кто-то ходит. Я подумала, что это Рома, обрадовалась, выглянула, а это оказалась Марта. Мёртвая, сгнившая вся, почти только скелет. Я заорала и проснулась. Подумала, что это сон, стала подкидывать «дров» в огонь, и тут стали в дверь стучаться. Не так, как стучался бы Рома, а как будто поскребывали снаружи. Я чуть не умерла от страха. Спросила: «Кто там?» — а мне никто не отвечал. Почему-то спросила: «Марта, это ты?» — тоже без ответа. Сидела, тряслась, потом стуки прекратились, и я опять заснула. Снова снилось, что во дворе собираются мертвецы, только на этот раз там была не только Марта, но и Петя, и Ленка, и мама, и папа, и Женя… Все такие страшные, чёрные, никакой зомби из фильмов не сравнится. Хотели войти, а я кричала, чтобы они не входили. Марта стала смеяться и шипеть, как змея: «Мы-то не войдём, но что сделаешь с хозяином дома?». И тут я вспомнила, что в другой комнате в доме лежат тела тех, кто раньше тут жил, и проснулась от ужаса. Больше никто не стучал, но зато я слышала шорохи в соседней комнате. Нет, это были не глюки, не сон — я точно это слышала! Хотела выбежать из дома, но боялась, что там, за дверью, будут другие. Читала молитву, крестилась, пыталась заснуть опять, но не получалось. Так и просидела почти до рассвета, не шевелясь, пока опять не отключилась. На этот раз мне приснилось, что я смотрю в окно гостиной (там как раз окно второго этажа соседнего дома видно, забор невысокий). В соседнем доме горел свет, не электрический, а слабый, как от свечи, и мелькали силуэты. Они как будто танцевали! Вечеринка у них была, понимаешь, Дневник? Мёртвые встали и веселились. Может, Марта с остальными тоже к ним присоединились. Сейчас я даже не понимаю — может, это был не сон, может, я действительно смотрела в окно, а потом из-за паники упала в обморок. Дневник, я не сумасшедшая, клянусь! Что это за чертовщина? Что ночью тут происходило? Неужели они и правда ожили? Но это же бред!

Выходила в уборную. Во дворе на снегу остались следы, много следов. Значит, они приходили на самом деле.

Время примерно два-три часа дня, если смотреть по солнцу. Разломанный шифоньер заканчивается, но я всё равно ночевать тут сегодня не буду. Только не после того, что было прошлой ночью.

Голод просто скручивает живот. Кстати, я только теперь поняла, что имел в виду Рома, когда говорил, что видел что-то отвратительное. Это же очевидно. Люди ели убитых. Ведь это единственное, что осталось из съестного.

Мне кажется, Рома уже не вернётся. Через пару часов стемнеет.

Да, теперь я уверена. Он не придёт. Нужно что-то делать самой.

И опять эта тишина, как в прошлом январе! Снова такое ощущение, что во всём мире осталась жива я одна. Только на этот раз, может быть, так оно есть. А может, и я тоже умерла, только сама не заметила этого.

А знаешь что, дорогой Дневник? Это всё. Сейчас я сделаю последнюю запись и уйду, оставлю тебя здесь. В тебе ещё осталось несколько чистых листов, но я не думаю, что хочу видеть твоё завершение. И уж тем более не хочу, чтобы ты видел моё. Так что пришло время прощаться.

Хотела написать в конце: «Если кто-нибудь найдёт мой дневник, то…». Но ведь мы оба знаем, что никто не найдёт. Никто тебя не прочитает, кроме меня. И знаешь, меня это даже радует. Я уйду и не вернусь, а ты останешься. Я умру, а ты останешься. Весь мир рухнет, а ты останешься и будешь хранить мою историю.

Ты был мне хорошим другом, Дневник. Не знаю, была ли я хорошей подругой тебе. Я слишком часто оставляла тебя без рассказов, слишком часто забрасывала, так что прости, если иногда я писала скудно. Мне тоже было тяжело через всё это проходить.

Я не знаю, куда я иду и что будет со мной. Наверное, я умру от голода, или меня утащат мертвецы, или меня убьют и съедят живые, или я сама убью кого-нибудь и съем — только это ничего не изменит. Я утром думала о моём сне, где был человек, который сказал мне, что он меня не любит… Я, кажется, поняла, кто он такой. Всё кончено.

Что же ещё написать… Не хочу заканчивать. Не хочу оставлять тебя в этом мёртвом доме. Сидеть бы и писать всякую ерунду до темноты, но мне нужно выдвигаться, пока солнце не село.

Прощай, мой любимый Дневник. Не забывай меня. Я-то тебя точно не забуду, пока буду жива.

Твоя Катя.

г. Якутск

29 июня — 12 сентября 2013 г.