Дневники. 1984

1994

7 января. Был в концертном зале «Россия». Вручение «Золотого Овна». Занудливое действие и ужин, который мы все честно за это заработали. Скучно, все куплено.

Дневник надо писать ежедневно или — бессмысленно.

Почти закончил 1-ю главу нового романа.

17 января. Вчера Егор Гайдар подал в отставку. При всем скверном к нему отношении формулировка отставки безукоризненно честна, и я полностью с нею согласен: русские налогоплательщики должны будут расплачиваться за белорусскую инфляцию и строительство нового Белого дома (его стоимость в 5 раз превышает расходы на культуру) — преступление. Теперь народ это знает в образной форме.

Сегодня был на приеме по поводу 130-летия земства. В Свято-Даниловом монастыре. Из впечатлений внешних: сервировка, кухня, качество кухни, хотя и экономят. Я давно уже не видел такой коллекции хрусталя. Водка в графинах. Встретил Ник. Аркадьевича. Время поваров. Видел Ципко, Михалковых С. В. и Н.С. Никита говорил о ненависти к России инородцев. Я спросил, что случилось с О.П. Табаковым? Мы когда-то вместе ужинали у Олега. Н.С. ответил: «Он наполовину еврей». — «Но наполовину!» — «Евреев наполовину не бывает». Его же мысль о русском характере: «Хорошо бы дом, но если его надо строить, то можно без него и обойтись».

18 января, вторник. Писали весь день «Книжный двор». Сюжет: с Володей Орловым — о «Шеврикуке», с Ефимом Лямпертом — о романе В.П. Астафьева. Ефиму 30 лет, он — врач-гинеколог-акушер, говорим и о романе «Побежденные» Ирины Головкиной. Ефима я провоцировал сказать больше, чем он хотел, т.е. о злости и злобе Астафьева. Но я сказал об отдельных, поразительных по силе сценах. Много размышляли о «Побежденных». Надо написать статью: невостребованное.

19 января. Ельцин принял отставку Гайдара. Утром был ректорат по поводу заочки. Шла речь о минимуме почасовой нагрузки. Все мыкались и суетились о себе. Интересы дела и института Минералова не интересуют. Совершенно неприлично явился Смирнов, рассказывал о своих успехах в Париже.

20 января, четверг. Весь день был дома. Приехал Анатолий из Сочи (родственник Копылова). Рассказывал о разгоне там демонстраций и патрулировании улиц. Мы незаметно вырастили поколение, которым ход порядка и ход событий в мире безразличен. Они целиком базируются на картинке в ТВ.

Продолжаю писать роман. Меня это увлекает.

23 января, воскресенье. Самое сложное — находиться «в состоянии прозы». Нельзя читать, писать, заниматься чем-либо — ты ждешь, боишься спугнуть, перемешать со знакомым. Роман выруливает на главу «мать».

В субботу вместе со своим учеником Виталием Амутных был в театре ЦДС на «Шарадах Бродвея». Спектакль (по фильму «Это все о Еве») с Л. Касаткиной. Ставил Бурдонский. Все увлекательно, но плосковато, нет изощренной, любимой мною мыслительной психологии.

Вчера ходил чинить «видик». Взяли 36 тысяч.

28 января, пятница. В среду в «Литературке» вышла статья Евг. Щегловой «Стоящий за дверью. Сергей Есин и его герои». Неинтересно. Господи, милые, оставьте нас в покое, занимайтесь собою, как мы занимаемся собой, не копайтесь в нашем, у вас достаточно своих, не лезьте все мерить своим двойным гражданством, у нас оно одно.

Нападки на меня последнее время идут жестокие. Может быть, это и к лучшему. Все ожидают, что я буду бороться за Литинститут, а я все без боя освобожу, и тогда крутитесь сами с воспитанием своего подрастающего слабого юношества. ТВ, пресса постепенно из нас, русских, всех делают антисемитов, мне надоело быть каким-то анти.

31 января, понедельник. Был на «Беренике» в ЦДМ, в постановке Бородина. Мое давнее любопытство, что «слышали» современники — удовлетворено. И снова соблазн: а как это звучит по-французски. Ведь те актеры и актрисы потрясали. Очень хороша и сама постановка: свет, светильники, которые все действующие лица держат в руках, архитектура среди которой разворачиваются события. Играется все на роскошных лестницах бывшей оперы Зимина.

Утром страдал у зубного.

Вечером — секретариат СП. Говорили Бондарев, Распутин… Интересна мысль Бондарева: все — сейчас же. И Распутина: о закате литературы. Жесткое письмо идет, нехорошо тому, кто пишет в мягкой, прочной манере.

2 февраля, среда. В институте открылось совещание молодых. Девушки в столовой очень хорошо все подготовили. Обедал вместе с Распутиным.

Весь день прошел в скандалах: не из чего платить зарплату, не хватает 11 млн. Это все проделки правительства. Конфликт с Ольгой Вас., нашим молодым главбухом, разрастается: здесь все замешано на злой женской себялюбивой и пронырливой во­ле.

Вечером был с Викт. Симакиным в театре: «Шарф Коломбины» с Васей Дичковым. Кружево вокруг холодного рассудочного текста Г. Саркисяна. Эстетика позаимствована от Фокина. О, это воровство в театре!

Скандал с В.С. Она готова предавать меня каждому встречному. Я — рационалист. «Тайные занятия рыбки» (секретные) упоминаются в рассказе у Селенджера. Мы не такие.

3 февраля, четверг. Вечером в ректорате сидели В. Распутин, С. Шуртаков, С. Иванов, Ю. Минералов, Лева Скворцов, я. Все это было после семинара прозы. С завистью сидел на семинаре: вот моя работа, а не унитазы. В ход пошла последняя бутылка коньяку из Албании. Много интересного рассказывал Шуртаков. Его курс: Бондарев, Мандель, Фридман (свободный человек) и Бакланов. Рассказывал, кто из ребят что привозил с каникул из дома: Годенко (отец — директор МТС в Мордовии) — сушеную картошку, кто-то мед в бутылках и т.д. Я многое тоже высказал из своего обидного и потайного. Распутин подарил мне (подписал) «Сибирь».

4 февраля, пятница. Закрытие заседания. Опять говорил Бондарев. Приняли моих двоих: Долженко и Амутных. Секре­тариат благодарил меня.

5 февраля. Были у Михайловской. Чудный сын Маргариты Леонтьевой Гоша. Прекрасный торт из желе. Выпили крепко. Михайловская (от Ро­занова) начала тягостный разговор о евреях, предупреждая меня об отдельных высказываниях — особенно в марте, апреле. Надоело!

13 февраля, воскресенье. Анапа. Последнее время жил как в бреду. Мне кажется, у меня поехала крыша. Все из-за института. Я понимаю, что ничего не могу предотвратить, и остановить, и предвидеть, но мечусь, затыкаю щели в судне, которое топят. Еще хуже, когда затыкаю возможные бреши. Пишу какие-то письма, пытаюсь перехватить у судьбы инициативу. 4-го выдали зарплату по «расценкам» декабря. Понадеявшись на указ президента, а потом распоряжение правительства, я поднял (согласно указу) зарплату в 1,95 раза. Но, естественно, денег никаких не пришло, и я вернулся к старому.

Перевел старика Озерова на полставки. Его подтексты — библейство, но ему 80 лет и мифическая загрузка.

Писать о В.П. Смирнове не буду, все это сплошная боль. Вот как он ответил на приглашение студентов на панихиду по Пушкину 10 февраля в институте. Не желая сказать по-бытовому, что просто занят, заявил: «В этих стенах, оскверненных валютными пунктами...» За счет этих валютных пунктов он прожил месяц в Париже! (К слову, на панихиде служил отец Артемий, роскошный молодой, несколько кокетливый батюшка. Бывший студент с филфака МГУ. Во время очень интересного слова — разжигал ладан перед панихидой — он что-то прыснул даже по-французски.)

А тут еще сумасшедший Вас. Вас. Калугин принялся душить Саркисову. Старуха по этому поводу написала письмо. Мрак! И еще проигранный процесс (разгильдяйство проректора по хозяйству Ларисы Ник. и Ашота, нашего юриста) по поводу жилого крыла нашего общежития.

От всего этого я и сбежал в отпуск, черт с вами, вы позируйте, а я линяю!

Завтра постараюсь написать о поезде, о попутчиках, а сегодня еще об одном событии последних дней. Твердо решил печатать уже давно написанные «Огурцы» и отправил их в «Современник». Предварительно дал прочитать В. Сорокину — откликнулся «литературным», в его манере, письмом, явно с наметкой на общественно-литературный резонанс, — и Рус. Кирееву. Этому дал с тайным расчетом, ибо в опусе довольно много места уделено и ему. У Руслана очень благодушный отзыв, сказал, что, например, не знал о моем звонке Новикову, с которым он дружен, сказал также, что в записках нет надсада и стремления кого-либо обидеть, но позиция и ситуация. Что скажет теперь Куняев? Надо обязательно добавить письмо Любимову и мою заметку в «Лит. России».

Живу в санатории им. Крупской. Разместили прекрасно.

14 февраля, понедельник. Звонил С.П. Вышло мое интервью в «Н.Г.» Что-то со словом «вегетарианец». О новостях в институте пока говорить рано.

Утром ходил по Анапе. Самое главное — нашел раскопки уровней Горгиппии. Мне важно, чтобы за спиной обязательно был «крошечный», впаявшийся в землю — одни фундаменты — город, и тогда уже весь берег, небо, залив превращаются в место действия древнего мира. Босфорское царство! Синдская гавань!

В городе очень холодно после прошедшего урагана, пустынно. Граждане бывшего Советского Союза прекратили болеть. Пустыми стоят огромные санатории. Работают лишь два — Крупской и Чкалова. «Крупская», в котором живу я, заполнена в лучшем случае на 20-30%. Все попытки оккупировать, удержаться на плаву обречены на поражение. Здесь ножницы: коллективы и тот стиль, за который могут платить только очень богатые люди.

Читаю «Улисса». Не пишется.

На косе среди моря — стаи лебедей и уток. Прошел мимо памятника-стелы. На ней надпись: «Здесь в здании курзала 1 февраля 1918 года была провозглашена Советская власть в г. Анапе» (вырезано на камне).

«Устанавливается одновластный режим — Советская власть. 21 сентября 1993 года» (это самодеятельная надпись фломастерами или краской). И рядом: «Быть монарху» (цвет побледнее).

15 февраля, вторник. Включился в полный, как военнообязанный первого года службы, комплекс лечения: бегаю, хожу на процедуры, мало с кем разговариваю, много гуляю.

Во время прогулки у моря, на высоком обрыве, нашел кладбище. Это за маяком, и дежурный, поднимаясь на башню, должен его видеть. Есть несколько надгробий начала века. Живым нет дела до мертвых. Старинный русский деревенский обычай с деревянными крестами благородней: память, пока крест не сгнил. Мертвые с нами, пока память о них живет. Видеть искрошенные бетонные надгробия — невыносимо.

В этом смысле мое положение ужасно. Мне надо бы самому подготовить фотографию, которая будет на моем надгробье. Я слишком много отдал сил своей деятельности как литератор, чтобы теперь о чем бы то ни было жалеть.

С.П. рассказывает о своем крошечном сыне. Эти рассказы не только меня занимают, но делают этого ребенка удивительно близким. Сострадание — вот путь к любви.

Написал несколько страниц в «Ошибку 2-х». Все время читаю «Улисса». Какая гениальная, поздно прочитанная книга! Она так проста во всей своей немыслимой изощренности, что невольно начинаешь себя корить: почему не я, не я это придумал и написал? Но есть еще один немаловажный момент: сколько же времени вложено в этот пухлый том!

Сегодня по ящику показали подписание договора Ельциным и Шаймиевым (Россия и Татарстан), потом женщина-корреспондент задала как бы обоим вопросы. С какой ненавистью Б.Н. смотрел на нее: надо делать еще одно интеллектуальное усилие, чтобы понять вопрос. Но внезапно инициативу ответа перехватил Шаймиев: как тяжело Ельцину привыкать, что кто-то из Казани равен тебе.

Идея рассказа: человек ходит по кладбищу и подправляет могилы, реставрирует дощечки.

Вооруженные нашими историческими знаниями, как никогда близко и подробно мы имели возможность наблюдать лицо тирана. Хорошо — тирана не будущего.

Не забыть попутчиков по поезду. В дороге прочел книжку Вероники Куцилло «Записки из Белого дома». На журналистском жаргоне Б.Н. — Бэн. Книжка резко ангажированного автора, и тем не менее есть поразительные пассажи (стр. 152). Уже заканчивается штурм парламента, и до конца книги остается лишь пять страниц: «Я, кажется, перестаю нормально оценивать действительность. Те, за окном, они кто? Они же — наши, мои, т.е. президентские. А эти, внутри, с автоматами и без, они чьи? Не наши. Почему же те, молчаливо стоящие на набережной, вызывают ужас и ненависть? Их солдаты, их танки... И если бы я сейчас могла каким-то образом исчезнуть отсюда и очутиться на той стороне, хотела бы я этого? Нет. Я бы не простила себе предательства до конца жизни. Сбежать, уйти — я ведь это уже пробовала один раз и помню, что после этого чувствуешь...».

Идея рассказа: живые ходят к мертвым в гости. Как бы вход в зеркало.

16 февраля, среда. Написал статью о книжке Вер. Куцилло. Кому — не знаю. С большими ехидными цитатами. Подтекст: что же вы, гады, трепали языком! Невольная аналогия мстительного человека: любой конфликт разрешается мирно, кроме конфликта с собственным парламентом.

Мельком показали по ТВ вскрытый гроб с Гамсахурдией. Как мало остается от человека. Но эти маски накладываются на мои постоянные мысли о смерти.

Завтра начну писать сцену «общежитие». Это трудно; писать надо помалу, иначе происходит сползание стиля, нет столь любимого мною уплотнения. Общежитие надо выходить.

С высокого берега видно, как под вечер лебеди перелетают в соседний заливчик: волны, барашки, пена. Вообще-то издалека лебедь напоминает сегодняшний скоростной реактивный истребитель. Летящая змея, хищная птица.

19 февраля, суббота. Тоталитаризм закончился в 1985 году. Дальше все пошло под горку. Нетерпение инородных диссидентов губит Россию. Мы так долго терпели и шли к другому государству, что не хватило сил на финишную. Пишу так, может быть, потому, что смотрю по ТВ Олимпийские игры.

Два соображения. После выступления Юрия Власова. Его отца (работника КГБ, отказавшегося от тесного сотрудничества с Берией) в 48 лет заставили сделать «прививку от рака», а через 4 месяца он погиб от саркомы. Вспомним также В.И. Ленина. В статье М. Алданова, связанной со смертью В.И., описывается факт выступления 20-летнего Ульянова в Самаре: пусть голод, голод создает революционную ситуацию.

В одном случае распущено КГБ (речь на 1-м съезде советов), в другом — пала империя.

Много говорят о Сараево. Мне иногда кажется, что режиму Б.Н. очень сейчас нужна была бы, чтоб продержаться, война из патриотических побуждений.

20 февраля, воскресенье. Сегодня был дивный день. Солнце, море синее, снег у берега растаял. Лебеди берут хлеб из рук.

Пишу уже в половине двенадцатого ночи. Видел сон, от него и проснулся. Вдруг во сне из моего правого бедра фонтаном через какие-то прорывы потек гной, похожий на поносную жидкость светло-горчичного цвета. Я спал в своей комнате и закричал, вскочил: Валя, Валя! Определенно, была какая-то радость освобождения, за которой должно было прийти и выздоровление. Со второго раза Валя зашевелилась у себя, и я увидел через щель в двери, что она в руке несет йод, который, не донеся до меня, разлила. Швырнув пузырек, она пошла к себе, сказав, дескать, что сама больна. И тут почувствовал, что хочется взять тяжелый молоток и ударить по голове. Опять было чувство гнева, обиды и досады, Нельзя же так любить только себя!

После завтрака уехали на машине с соседом по столу Алексеем, подполковником, живущим в Новороссийске. Долго размышлял об особенностях Краснодарского края. Климат и возможности почвы здесь таковы, что мужик вынужден все время ждать результата, работать, наш — философствует, он ищет смысл. В этом отношении краснодарский мужик — политик, наш — философ.

Несколько поразительных моментов почувствовал от осмотра города. Сверху — вид Цемесской бухты. Памятник погибшим кораблям из бронзовых волн, на каждой из которых абрис и название судна, затонувшего в 1918 году, помечено и расстояние от берега. Невольно вглядываешься в прозрачную воду: не покажутся ли призраки? Хорош и гранитный красноватый коленопреклоненный матрос, глядящий на воду. Все на века. Трагично и сильно. Здесь же где-то и сгинувший по халатности с пассажирами несколько лет назад «Адмирал Нахимов».

На другой стороне огромный, в духе монумента на Пресне, памятник высадки куниковцев. Идея потрясающая: чудовищная плита, как часть судна, и выходящие через десантный люк люди. Видно, что все это стоило немало. И со всем можно было бы смириться, даже с торопливостью Л.И. Брежнева, стремящегося отбить себе место в бессмертие. Но памятник этот проецируется на бедность ближайших бетонных пятиэтажек. Я представил себе маленькие кухни, тонкие, лишенные звукоизоляции, стены и подумал: а нельзя ли было воздвигнуть что-нибудь подешевле?

Утром бегал и купался. Вечером опять болит левая нога. Сосуды.

22 февраля, вторник. В моих двух комнатах два туалета, два радиоприемника и цветной телевизор. Идут Олимпийские игры. Иногда, когда заканчивается передача, бывают странные и смешные моменты: реклама подпирает конец программы, а переключаешь на другую — там тоже банковские дела, мебель для офисов или аукцион московской недвижимости, но в это же самое время и по радио продают по самым дешевым и убыточным для продавца ценам партии английского шоколада или итальянской обуви. Ходил давать телефонограмму по случаю 23 февраля. По дороге купил «Литературную газету»

«Москва, Литинститут, Льву Ивановичу Скворцову.

Дорогой Лева, поздравляю тебя и в твоем лице всех наших оруженосцев профессорского, преподавательского, студенческого, аспирантского и технического контингентов с былым праздником Советской Армии. Желаю всем здоровья. С особым волнением вспоминаю наших фронтовиков: Георгия Ивановича Куницына, Михаила Петровича Лобанова, Юрия Давидовича Левитанского и всех других. Пошли им Бог долгих лет жизни. Сергей Есин».

Интересно, как воспримут этот текст?

В санатории много увечных детей: хромота, волочит ножку, согнутая ручка. Глядя на них, сердце обливается кровью. Но еще больше жалко матерей.

«Литературка» идиотически пытается меня «достать». Опять о валютном окне в институте. Мерзко. Действительно, вторая древнейшая.

23 февраля среда. Вечером шел по лестнице, на ступеньках Антон (лет 6, без руки) играет с приятелем в электронную игру. Бодро, без смущения нажимая культей на кнопку.

Сегодня же вечером танцы. Все увечные ребята любят танцевать, и делают это очень ловко. Элегантный Алексей перетаптывается на месте. Антон же любит плавать и все норовит прыгнуть с вышки.

Вечером объявили о решении Думы об амнистии. То, что голосовал против Гайдар, понятно. Даже смятение я прочел на его лице по ТВ. Я с ужасом воспринимал эти события, зная Бэна. Боюсь, он не остановится ни перед чем. От судьбы трудно уйти, когда человек обходит ее виток, она догоняет и хлопает его.

Не вернуться ли мне в Москву? Страшно.

Написал сцену обольщения. Хорошо. Роман скользит, как плохой конькобежец. Но образ, кажется, я поймал.

Днем был с Алексеем и Петром на дне рождении Людмилы Андреевны. Странная компания. Богатый, многообильный стол. Какая-то неясная молодежь.

24 февраля, четверг. Плохо спал. Отхожу от вчерашних безумств. Возраст таков, что уже два бокала шампанского для меня — излишество. Вчера поздно выяснилось лицо дамы, которая нас пригласила. Она многие годы работала в бюро туризма Анапы, продала квартиру за 27 млн. и уходит в монастырь. Думаю, что просто временно выплывает в другую жизнь, прячась от кого-то. Судя по разговорам за столом, мирской жизни она не прерывает. Раньше мы привыкли, что имидж санатория до некоторой степени спасает нас от нежелательных знакомых. Я понял, что мою общительность надо попридержать.

Сегодня выступил Ельцин. Надоело слушать речи, написанные помощниками. В этом смысле Ленин, да и Сталин, были интереснее, в их выступлениях чувствовалось собственное дыхание.

Немножко писал.

25 февраля, пятница. Когда возникает свое — исчезает чужое. Жил я более или менее спокойно до 13.30 . Позвонил С.П. Что-то происходит с арбитражем. Ольга Васильевна, наш главбух, сказала: Есин специально уехал, а я на суд не пойду.

Второй раз охватывает меня всепоглощающий гнев по ее поводу. Пошел и сдал билет. Еду в Москву 28-го, на 10 дней раньше…

Но одновременно С.П. передал мне телефон в Анапе некоей Светы, моей родственницы, которая только что мне звонила. Светлана Ивантеева из Владивостока? Света из Дубны? Это племянница Светик, дочь Тамары Мироновой. Нашел ее (Черноморская, 46). Сели, поговорили, сколько вспомнили о нашем детстве. Боже мой, куда все улетело? Покойники живы в моей памяти.

26 февраля, суббота. В 15.00 подал в отставку Казанник. Перед этим, накануне, я слышал его интервью. Значит, на него давят со страшной силой. Власть — еще две-три отставки — будет опозоренной.

Сегодня шел по набережной и, как всегда, стоя писал роман. Нос к носу столкнулся с одетым в камуфляж парнем, омоновцем из Нижнего. Получает 350 (я — 100) тыс. в месяц, живет в двухкомнатной квартире. Жена и ребенок. Рассказывал жуткие вещи о Москве. Жили они, кстати, 95 человек, в «Украине». Не без удобств. Толпа все время шла безоружной. Может быть, были вооружены 10-12 человек впереди. Толпа смешала их, и они разбежались. Интересно, что о потерянном, отнятом у омоновцев и брошенном оружии никто не заикается.

Встреча с этим Сережей — судьба. Буду писать роман дальше. Послезавтра уезжаю.

27 февраля, воскресенье. Весь день сегодня ходил. Немножко писал. Был в краеведческом музее. На месте Анапы стоял большой мусульманский город. Все разбили, разорили в порошок. Вечером улицы почти не освещены. Так, наверное, было в прошлом веке. И масса полуголодных собак. Дружба собачьего народа: скрещиваются немыслимые породы.

Немного поменял роман. Практически целиком 1-ю главу. А пусть дальше время вертит сюжет. Напишу еще смерть отца и путч.

Главный грех — уныние.

28 февраля, понедельник. Уехал из Анапы. С утра уже чувствовал себя простуженным. Когда массажистка Оля хлопала на прощанье меня по бокам, чувствовал, как внутри все хрипело.

Прелестный, выстроенный в сталинском духе — «культура и порядок» —вокзал в Тоннельной. По дороге в автобусе все жаловались, что ездить стало невозможно, цена на билеты чуть ли не удваивается через месяц.

Поезд оказался на диво чистый и ухоженный, но за какую-то немыслимую цену. Проводница русская, переехавшая из Латвии, рассказывает, что все практически пришлось бросить, чтобы получить хоть какую-то зарплату. Ее сменил — латыш, которому возвращают «прежние» земли.

Со мною в купе два крутых — или омоновца, или рэкетира, или и то и другое, молодые симпатичные парни. Приступ разгулялся. Пью чай и ем мед. Засыпаю довольно рано. Один из молодцов за простынкой ночью трахает пассажирку, претенциозную, старше его лет на 5-6.

2 марта. Приехал в 5.00 по расписанию. На работе все разваливается. Поговорил с Ольгой: или заявление и тогда готовиться выступать на суде буду я, или выступай. Приехал домой и сразу свалился.

4 марта. Утром 3-го температура 38,5. Еле доплелся. Просидел на суде. Дело — к повторному рассмотрению.

Теперь болею дома. Звонил Ерохин. Бедняжку объявили на какой-то тусовке антисемитом, ибо в статье о Минкине он сказал: «русский бы так не поступил». Замучили нас еврейским вопросом. Этот вопрос касается только евреев, и пусть они его и разбирают. Есть еврейский вопрос или нет еврейского вопроса, но Алла Гербер все равно лишь бойкая публицистка, не писатель.

Еще из сведений: Нерлер прислал ответ на мою публикацию об «окне» Мандельштама. Не пожалел денег. Он сам в Нью-Йорке, Аверинцев — в Вене, и оттуда защищают интересы О.Э. Мандельштама, заключенного, погибшего из-за того, что не получил лишней тарелки супа. Хорошо защищают. Я представляю реакцию самого О.Э.: живое или мертвое? Объяснил же я им, что через это окно — половина наших институтских доходов!

8 марта. Весь день на ТВ ведьмин шабаш. Одна дикторша спрашивала у какой-то иностранной дамы: «Сколько американских бизнесменов нужно привезти в Россию, чтобы настало возрождение?»

6-го ездил с В.С. на «Емелю», премьеру спектакля, который поставил Симакин.

10 марта, четверг. Слушал «Евгения Онегина» в театре Станиславского и Немировича-Данченко. Боже мой, слушаю всю жизнь — что за чудо эта опера. Как светло соединились здесь два гения русских. Поразительно угаданы народные песни в ткани этого довольно рафинированного действия. Особенность русской музыкальной культуры — мы хотим знать слова, и в русской опере это необходимо, как нигде. Каждый звук здесь волнует, каждое выпорхнувшее слово заново осмысливается. Но может быть, я смотрю этот спектакль в последний раз? Смерть страшна не червями и могилой в полиэтиленовом гробу, а потерей этого дивного «Слыхали ль вы за рощей глас ночной?».

11 марта. Был на совещании в правительстве Москвы, мое письмо Ю.М. Лужкову, которое я долго и старательно сочинял, возымело действие: мэр со всей определенностью заявил, что фасады и ограды в этом же году нам отремонтируют. Проводивший заседание Александр Сергеевич Матросов (очень большой начальник) дал указание готовить проект реконструкции института. Заковыка же здесь такая: а не перейти ли Литинституту с его собственностью к городу?