До новой встречи

Рядом с передовой статьей шли выписки из донесений милиционеров о несчастных случаях от подобранных «трофеев». Внизу газеты крупно было выведено: «Товарищи ученики, сдавайте «трофеи»».

С утра Николай Федорович уезжал по делам, вернулся и, не раздеваясь, прошел к столовой. То, что он там увидел, превзошло его ожидания. На полу лежали обрывки пулеметных лент, «лимонка», помятая финская граната без деревянной ручки, четыре запала, бутылка горючей смеси, покореженный диск немецкого автомата и золотистая горка гильз. Понять, какую жертву принесли ребята, увлеченные военной романтикой, мог только педагог по образованию и по сердцу.

Радость Николая Федоровича, однако, перешла в тревогу. Характер учеников еще не вполне сложился. Удрученные несчастьем и рассказом Марии Ивановны, подростки добровольно отдали «трофеи». Но пройдет неделя, может быть и месяц, забудется случай у Шлаковой горы. Кто поручится, что ребят снова не потянет на левый берег Невы, под Усть-Тосно, на ораниенбаумский «пятачок», в болотистую низину под Пулковом?

Беспокойство Николая Федоровича было подсказано не просто осторожностью. Кто-то из ребят смалодушничал, — не сданы пистолет, кортик, обломок штыка. Это оружие, ходившее по рукам учеников, не могло исчезнуть из училища. Собрались члены комсомольского комитета, составили список, у кого могут быть эти «трофеи». Оружие могли утаить Сафар, Анатолий и слесарь Евлахов. После Бориса это были главные «трофейщики».

В воскресение Сафар опоздал к обеду. Ботинки у него пожелтели от грязи, на отвороты брюк налипла глина. Вадим вернулся в зал, попросил официантку принести стакан чаю. Сафар заметил неладное и насторожился.

До чая Вадим не дотронулся. Сафар, не поднимая головы, торопливо хлебал суп, настороженно ожидая вопроса, где он пропадал весь день?

— Скажи, Сафар, ты настоящий комсомолец?

Сафар отодвинул тарелку.

— В чем я провинился?

— Пистолет я видел в руках у тебя, — напрямик сказал Вадим. — А это что? — он кивнул на перепачканные глиной сапоги и отвороты брюк. — Опять за старое?

Сафар вскочил, в его глазах вспыхнул злой огонек. Вскочил и Вадим. Его живые глаза смотрели без злости, укоризненно, и этого честного, открытого взгляда Сафар не выдержал и отвернулся.

— Выходит, Сафар, я ошибся, — тихо произнес Вадим. —Пистолет ты не прятал, не ходил за новыми «трофеями»?

— Нет!

Сафар нервно забарабанил пальцами по столу.

— Ну, прости, коли так. Напрасно обидел. Доложу комитету, что ты дал комсомольское слово. Будем у других ребят искать пистолет.

Утайку пистолета Сафар не считал серьезным грехом.

Кто больше него сдал «трофеев»? Чьи пулеметная лента, «лимонка», бутылка горючей смеси? Он не раскаивался, что обманул Вадима, такого же ученика. Тревожило, что сбором «трофеев» занялся комитет. За испорченным вечером пришла ночь — длинная, бессонная. Задремал Сафар под утро.

Сигнал побудки прервал тягостный сон. Случилось, что в умывальной Вадим и Сафар мылись у одного крана.

— Не сердишься за вчерашнее? — напомнил Вадим. — Но кто же все-таки утаил пистолет?

Сафар молчал. В коридоре он догнал Вадима.

— У меня пистолет.

В одних нательных рубашках, опоясанные полотенцами, выскочили они на улицу. Сафар, несмотря на маленький рост, бежал легко, Вадим с трудом за ним поспевал. У фундамента сгоревшей сторожки Сафар остановился. Стал спиной к пруду, отсчитал девять шагов, затем носком ботинка очертил на земле круг:

— Здесь спрятан.

Тут же лежал ржавый обруч. Орудуя им, Вадим взрыхлил слежавшуюся землю. Вскоре самодельный лом погнулся, натолкнувшись на металл. Вадим извлек из ямы коробку противогаза, внутри лежал пистолет, заботливо обложенный ветошью, дуло и рукоять лоснились от масла. Сафар взял пистолет. Лицо у него посерело. Жаль отдавать «трофей». Сорвавшись, как со стартовой черты, он побежал к пруду.

— Плохой будет конец твоему увлечению, Сафар! — крикнул Вадим. — На комитет сам принесешь пистолет, строгий ответ будешь держать за утайку!

У главного здания Вадима нагнал Сафар, отдал пистолет и, не оглядываясь, помчался в общежитие.

Попытки утаить «трофеи» беспокоили Николая Федоровича. В субботу, заглядывая в тумбочки, он обнаружил обойму гильз. Это был сигнал: несчастье у Шлаковой горы стало забываться. Что же делать? Можно отобрать «трофеи», но разве подростки не найдут другие надежные тайники.

Понимал Николай Федорович, что тянет его питомцев на места боев, где сражались их отцы и старшие братья. Окриком, приказом не вытравишь из ребят любовь к военной романтике. Да и зачем? Долг педагога развивать у молодежи любовь к Родине, воспитывать ее физически выносливой, морально закаленной. Еще ходят по земному шару клейменые поджигатели войны.

Но как отучить учеников от опасных блужданий по минированным полям и не погасить любви к оружию! Это раздумье и привело Николая Федоровича в штаб Ленинградского военного округа. Там его принял генерал-лейтенант Петров. Они долго беседовали. Провожая директора училища, генерал сказал:

— Будем думать вместе…

32

Три тонны поковок лежали на заводском дворе возле кузницы, а в училище не было ни грамма бензина. Максим Ильич задолжал заводу полтонны горючего и не осмеливался просить еще. Очутившись в трудном положении, он избегал встреч с токарными мастерами.

Во вторник проводил линейку Андрей Матвеевич. Первой вышла из зала тридцать четвертая токарная группа. «Миновала гроза!» — обрадовался Максим Ильич. Больше всего он боялся Евгения Владимировича. Мастер, да еще секретарь партбюро! Вдруг видит, что Бушуев стоит с ним рядом и протирает очки:

— Признательны, Максим Ильич, за шестерни.

— Бензину…

— Оперативно вы обернулись. Уходил домой — пусто, прихожу лежат поковки. Теперь колхозный заказ, как бывало фронтовой шел.

Евгений Владимирович заспешил в мастерскую, a Максим Ильич так и не понял — серьезно благодарил токарный мастер или с иронией? Не на волшебном же ковре привезли поковки. Прежде чем пройти в кладовую, глянул в гараж, там, над ямой, стояла полуторка без одного колеса, а по дороге в кладовую ему навстречу катила вагонетка, груженная поковками! Лишь под вечер Максим Ильич разузнал, как были доставлены поковки…

Первое комсомольское поручение радостно волновало Антона. Во время киносеанса он часто ощупывал карман гимнастерки, не выпала ли выписка из протокола заседания комитета, а когда рвалась лента, и в зале зажигался свет, Антон вынимал выписку и читал: «Ответственность за выполнение социалистического обязательства по запасным тракторным шестерням возложить на Мураша».

После сеанса Антон отвел Сафара в угол зала. Не заметил ли он во время того несчастного похода за «трофеями» где-нибудь подбитый грузовик или танк. Ничего утешительного Сафар не сказал. В обгоревших машинах горючее, конечно, не могло сохраниться.

Под утро Вадим почувствовал, что кто-то осторожно толкает его в бок. Открыв глаза, он увидел у кровати Антона в полной форме, даже верхняя пуговка на гимнастерке была застегнута.

— Знаешь, можно и без бензина поковки доставить в училище. Помнишь, Андрей Матвеевич рассказывал, как в отряде морской пехоты моряки тащили пушку? Размякла проселочная дорога. Застрял тягач. Бревна, что подкладывали, утопали в грязи, тросы рвались, а ребята оказались здоровые, выкатили орудие на новую огневую позицию. Почему же мы ждем бензин?

— Действуй, — согласился Вадим.

Из кружка тяжелоатлетов Антон унес пудовую гирю, в мастерской взял пять забракованных шестерен. Секретарем назначил Якова, связным — Анатолия. Испытание на выносливость происходило в комнате за сценой. Обстановка была официальная. Антон сидел за письменным столом, а за маленьким-конторским — Яков. У двери лежали пудовик и заплечный мешок с шестернями. Первым на вызов явился известный в училище лыжник-бегун Григорий Егоров.

— Фамилия, имя, отчество? — спросил Антон, словно видел Григория в первый раз.

— Да брось ты…

— Фамилия, — еще более строго повторил Антон. — Я спрашиваю, как ваша фамилия? Если запамятовали, то захватили бы метрику.

— Егоров.

— Желаете ли вы, товарищ Егоров, принять участие в важном мероприятии?

— В каком? — заинтересовался Егоров, но, заметив, как усмехнулся Антон, поспешил согласиться. — Записывайте, я человек компанейский.

— И компанейскому человеку нужно пройти испытание. Поднять семь раз пудовик, с мешком за плечами спуститься вниз по лестнице и вернуться назад.

Пудовую гирю Григорий поднял десять раз. Анатолий вел контроль за выполнением второго испытания. Григорий легко сбежал вниз, без одышки поднялся наверх.

— Безусловно, годен! — объявил Антон.

Яков подозвал Григория, вручил предписание, в котором было сказано:

«Товарищу Егорову. Предлагается вам завтра явиться в шестнадцать часов для выполнения комсомольского поручения. Сбор в парке у беседки. Ответственный А. Мураш».

Антон занес в список наиболее крепких ребят, поэтому отбор сперва проходил гладко. Однако каким-то неведомым путем про испытания на выносливость узнал Лосев.

Иван выжал положенное количество раз пудовик, упражнение далось нелегко, запыхался, вспотел, но все-таки взялся за мешок, хоть его уже пошатывало от усталости.

— Отставить! — сказал Антон. — Неполноценный. Следующий…

Вернувшись в общежитие, Иван снова пережил всю сцену своего позорного провала. А еще «шеф»! До конца не дал пройти испытания, зачислил «неполноценным». Допустим, что у Григория и Алексея мускулы крепче, но ведь они и старше его, Ивана, на целых полгода! От обиды он даже всплакнул. Вадим, отложив уроки, присел к нему на кровать и осторожно выпытал причину слез…

Если бы не предательские слезы, Иван, конечно, не пожаловался. Он видел, как вернулись из клуба Яков и Анатолий, пришел куда-то выходивший Вадим, вскоре в коридоре послышался и голос Антона. Чтобы можно было незаметно наблюдать за происходящим в комнате, Иван оставил между простыней и одеялом маленькую щель. Антон вошел, как всегда, покачиваясь, оглядел ребят, сидящих у стола. Иван тревожно подумал: «Наверно, Вадим успел поговорить с ним, и Антон крепко обиделся. Так и есть». Вот он подходит к кровати садится, сует руку под одеяло — «наверно, ущипнет». Иван решил, что как бы больно ни было, он стерпит, закрыл глаза, приготовился к щипку, но почему-то рука Антона проникает под подушку и оставляет там какой-то круглый предмет. Щекой Иван нащупал яблоко, — в обед выдавали вместо компота.

— Ешь, Антон, сам, — прошептал Иван из-под одеяла. — Тебе нужны витамины, малокровие — плохая штука.

— Напрасно паникуешь. Неполноценный ты не по-настоящему, а только для таскания тяжестей. Нужно, брат, считаться с критикой. Вот будет у меня комсомольское поручение поинтеллигентнее — обязательно тебя возьму.

Антон поднялся с постели, начал раздеваться. Лосев смотрел на него растроганно и печально.

— Хочешь быть у меня секретарем?

— А Яков ? — Это предложение было Ивану по душе, но он не хотел обидеть товарища. — У меня почерк хуже.

— У Якова свое дело. Я ведь ответственный от комсомола, и мне без двух секретарей не обойтись.

— Тогда пиши вторым секретарем.

33

В городе не хватало строительных материалов. Начало восстановления старого корпуса училища было перенесено. На этот раз был даже назначен срок — осень. Но не проходило ни одного дня, чтобы в ремесленном не вспоминали о старом корпусе. Ленинградские комсомольцы-металлисты, электрики, хлебопеки изучали строительные специальности. Не могли оставаться безучастными к этому патриотическому начинанию и ремесленники. Да и тесно было в механических мастерских.

Да, пора, пора было восстанавливать старый корпус. Начиная с марта, день ото дня тяжелее становилась сумка почтальона. Письма приходили из Старой Руссы, Новгорода, Арзамаса, Ташкента, Чернигова, из новых городов, названия которых картографы не успели еще нанести на карту.

Вадим начинал понимать, почему такая большая тяга в сто двенадцатое училище. Сколько бы ни приходило писем, Николай Федорович не позволял работникам канцелярии вскрывать конверты. Не признавал он и стандартных ответов, отпечатанных на машинке, или, еще хуже, оттиснутых на ротаторе, начинавшихся обычно штампованной фразой: «Уважаемый товарищ», — дальше следовало многоточие, достаточное по своим размерам, чтобы втиснуть туда фамилию и инициалы.

Ответы Николай Федорович писал сам. И они не были похожи один на другой, хотя подростки спрашивали об одном и том же — как поступить в ремесленное училище. Советуя, подсказывая, а иногда и сурово распекая за орфографические ошибки, Николай Федорович каждому давал подробный и точный ответ.

В переписке директора Вадиму встретились два любопытных письма. Год назад паренек из-под Саратова прислал заявление — что ни строчка, то ошибка, а расписался солидно: «Никита Михайлович Самосадов». Подчеркнув ошибки, Николай Федорович послал ответное письмо:

«Дорогой Никита.

Твое заявление нельзя передать в приемную комиссию, от стыда сгоришь. В больших неладах ты живешь с родным языком. На одном листке ученической тетрада ухитрился сделать восемь грубейших орфографических ошибок.

Теперь малограмотному путь к мастерству закрыт. Чтобы стать настоящим токарем, нужно уметь читать чертежи, решать сложные уравнения, иначе нельзя управлять станком. Чтобы стать металлистом, да еще, как ты пишешь, «знатным человеком», то изволь полюбить грамматику, математику, физику, — вот тогда и будем серьезно обсуждать твою просьбу».

Под Первое мая из-под Саратова пришло в училище второе письмо, в конверт вложена выписка из табеля успеваемости ученика шестого класса Никиты Самосадова. По всем предметам четверки, была, правда, единственная тройка за поведение, но к ней приписка: «это не а, я Леонтий Балашов прыгал через парту». В письме, написанном на двух страницах, старый знакомый не сделал ни одной орфографической ошибки и расписался скромно: «Н. Самосадов». Паренек стал серьезнее, понял, что еще не скоро его будут величать по имени-отчеству.

В эту весну много было желающих поступить в сто двенадцатое училище, по три кандидата на одно место. Однажды Николай Федорович сказал Вадиму, что, будь цел старый корпус, меньше писали бы отказов. Да где взять материалы? Директор четырежды просил разрешения на восстановление корпуса. Дважды отказали, на третий раз ответили туманно: «Просьбу учтем», а недавно в министерстве просили обождать до осени.

Вадим обнаружил в комитете за шкафом фотогазету. От долгого лежания фотографии покрылись желтыми пятнами, но все же было видно, что механическими мастерскими старого корпуса мог бы гордиться даже крупный завод. Аккуратно отклеив фотографии, Вадим вложил их в учебник физики. На занятиях книгу взял Антон, и фотографии разожгли в нем желание побывать в старом корпусе. Вадим уступил его настойчивым просьбам. Чтобы избежать любопытных, они решили ночью пробраться в полуразрушенное здание.

Подготовку к вылазке взял на себя Антон. У кочегара он выпросил старые комбинезоны, из стола дневального унес запасную свечу. Вход в старый корпус загораживал покоробленный лист фанеры, подпертый простым деревенским засовом. Вадим бесшумно снял засов, осторожно сдвинул фанеру и первым проник в зал. Антон шел следом, высоко держа свечу. Узкое пламя, вздрагивающее от сквозняков, освещало небольшую часть помещения.

В главный зал попали две бомбы. Из-под каменных глыб торчали железные ребра раздавленных станин, сплющенные батареи парового отопления. Наиболее сильно пострадала стена, выходящая на черный двор. Антон насчитал девять проломов.

Долго Вадим и Антон лазали по глыбам. Осмотрели главный зал, затем проникли в галереи. Уходить не хотелось, но «местная электростанция», как Антон шутливо называл свечу, стала работать с перебоями. Он, обжигая пальцы, бережно собирал оплывший парафин и старательно наставлял комочки к тающей кромке. Скоро остался огарок, который невозможно было удержать в руке, пришлось его укрепить на спичечной коробке и торопливо пробираться к выходу.

Ночная вылазка не осталась в тайне. Кто-то из ребят увидел, как Вадим и Антон выходили на черную лестницу, как в ту ночь в старом корпусе блуждал огонек.

Спустя несколько дней в Таврическом дворце собрались юноши и девушки Ленинграда. Многие из них были здесь впервые. Но этот зал с белыми колоннами, амфитеатром, заставленным рядами тяжелых кресел, был им хорошо знаком. Здесь выступал Ленин. И вот с этой исторической трибуны комсомолец Дмитрий Горунов сказал простые слова:

— Строителей мало, домов разрушенных в нашем городе много. Каждый из нас должен сделать вывод. Лично я изучу ремесло каменщика и по вечерам буду работать на стройке.

Утром слова паренька с Выборгской стороны Горунова повторили тысячи молодых ленинградцев. Антон отобрал у Якова газету и умчался в канцелярию, разыскал кусок картона, лезвием безопасной бритвы вырезал газетный столбец, наклеил его между двумя фотографиями старого корпуса и наверху некрасиво, но броско написал: «Восстановим!». До вечера Антон таскал свою «молнию» под гимнастеркой, на последнем уроке он незаметно передал сверток Вадиму и вскоре получил обратно. К уголку была приколота записка: «Антон, приветствую. Действуй».

Еще зимой в училище среди ремесленников один только Вадим мечтал о восстановлении старого корпуса, теперь ему приходилось остужать пыл товарищей. На уроке черчения братья Ростовы набросали эскиз расположения токарных станков в главном зале, тогда как за этот урок им нужно было снять размеры и сделать чертеж привода плоскошлифовального станка.

Время, проведенное в танковом полку, письма с фронта, беседы Евгения Владимировича наложили заметный отпечаток на характер Вадима. Он научился трезво, без излишней горячности, решать серьезные дела. Молча и терпеливо Вадим подбирал материалы для восстановления старого корпуса. В папке с пометкой «строго секретно» хранились чертежи, копии докладных директору и служебных записок.

Антону не нравилась «восстановительная канцелярия». Занятый хлопотами, Вадим не подозревал, что затевается бунт. В субботу заседал комитет. Повестка дня была исчерпана. Оставалось закрыть заседание, но Вадим, бывая в партийном бюро, ввел и у себя порядок спрашивать в конце у членов комитета, нет ли каких-либо замечаний и пожеланий. И тут с места поднялся Георгий.

— Почему нашему училищу опять отказали в выдаче наряда на кирпичи?

— Комитет не занимается хозяйственными вопросами, — попытался Вадим уклониться от ответа.

— Кирпичные заводы работают круглые сутки, в городе есть кирпич, — упрямо возразил Георгий. — Училище, которое выпускает токарей, в первую очередь, должно быть обеспечено материалами.

Георгий торопливо развернул свернутые в трубочку бумаги, громко, внятно, словно на уроке у Марии Ивановны, зачитал жалобу на Ленплан, проект письма в Кремль. Жалоба и проект, написанные на меловой бумаге каллиграфическим почерком, вызвали у членов комитета должное уважение.

Горячность Антона, — а Вадим и не сомневался, что это он подбил Георгия на выступление, — могла погубить задуманный план. Вадим выступал в прениях, четыре раза давал справки, просил повременить, подождать, его осторожность шла вразрез с настроениями активистов. Вадим задумался: может быть, правы товарищи? Он снял свое предложение…

Комитет поручил Вадиму и Антону отредактировать и отправить письмо. В этот же вечер в него были внесены поправки, о которых говорили на заседании.

Антон считал, что письмо в Кремль необходимо отправить с нарочным. Это, по его мнению, более надежно, а главное, быстрее. Он убедил и Вадима. Но где взять нарочного? Попросить командировку? Николай Федорович не одобрит эту затею. Зачем, мол, занимать дорогое время у членов Политбюро по будничному делу. Вот так скажет и попробуй, возрази. Антон упорствовал:

— Сколько народу ездит в Москву. Неужели не найдем человека?

— Чужого?

— Иной чужой лучше родного.

Этот разговор происходил в понедельник утром, а вечером, надев парадное обмундирование, Вадим и Антон сказали, что их вызвали в горком комсомола на совещание, а сами поехали на Московский вокзал.

Поиски подходящего человека были трудны. Взгляды Вадима и Антона прямо противоположны. Вадим отводил одно за другим предложения Антона. У него на фронте сложилось неизгладимое убеждение, что в слово «нарочный» вложен военный дух. Потому он уговаривал Антона не торопиться, есть еще время присмотреться, не так легко найти человека, которому можно довериться.

Ушли два скорых поезда. Началась посадка на «Красную Стрелу». Носильщики скучали от безделья. В экспрессе уезжали ответственные работники, артисты, офицеры. Их дорожный багаж состоял из небольшого чемоданчика, а то и просто из портфеля. Ремесленники усталые ходили по платформе от последнего вагона к паровозу и обратно.

Приближалось время отхода «Красной Стрелы», а еще не был намечен нужный человек. Думалось ребятам, что их затея обречена на провал, придется пакет отправить почтой или отложить поиски на завтра. Вадим первым заметил возле девятого вагона морского капитана. На гладко отутюженном кителе поверх четырех орденских колодок сияли золотом две звезды. Лучшего нарочного трудно было и желать!

— Разрешите, товарищ капитан, обратиться.

Морской офицер, увидев по-военному вытянувшегося ремесленника, не мог сдержать улыбки.

— Случайно, вы не в Москву?

Офицер ответил:

— Почти угадали, в Москву, а затем дальше, — транзитный пассажир.

О том, что капитан может отказать в небольшой просьбе комсомольскому комитету училища, Вадим и мысли не допускал. Он распахнул планшетку.

— Простите, товарищ капитан, Красная площадь вам не по пути?

Увидя под целлофаном конверт, на котором крупный буквами было выведено — «Кремль», офицер догадался, чем закончится разговор.

— Буду и на Красной площади.

— У нас, — продолжал Вадим, — очень важное общественное дело…

Антон поспешил принять участие в беседе.

— Выручите, может, и мы вам пригодимся…

Торгашеский подход рассердил Вадима. Боясь, что Антон обидит моряка каким-нибудь новым несуразным предложением, он наступил ему на ногу. Антон поморщился, но стойко перенес боль. Это безмолвное предупреждение не ускользнуло от внимания офицера и позабавило его. Ремесленники ему нравились, и он искренне жалел, что до отхода поезда не успеет угостить их яблоками, расспросить, где худощавый паренек был трижды ранен. Раздался свисток, офицер взял конверт, поднялся к на площадку вагона. Вадим и Антон, обгоняя провожающих, бежали рядом с вагоном. Паровоз набирал скорость. Офицер в последний раз приветливо махнул фуражкой, затем, держась за поручни, высунулся и что-то громко крикнул. Слов уже нельзя было разобрать, но ребята поняли — он обещал выполнить просьбу.

34

Максим Ильич сидел у окна, перед ним на толстом картоне лежало холщовое тряпье, раскрытая масленка и вычищенные части замка. Три раза в месяц он чистил винтовку — подарок наркома за участие в штурме Перекопа. В ремесленном училище никто не поверил, если бы сказали, что Максим Ильич снайпер, что было время — не в полку, а в армии не находилось стрелка искуснее.

На инспекторских стрельбах сам командующий любовался меткостью огня сибирского паренька.

С той поры минуло четверть века. Постарел Максим Ильич, под глазами появились пучки тонких морщинок, в руках исчезла прежняя уверенность. Из ста возможных выбивал не больше шестидесяти очков.

Увидя в дверях директора, Максим Ильич положил винтовку на пол, поднялся навстречу. На этот раз, к его удивлению, Николай Федорович не спрашивал, завезен ли песок, куплены ли метлы, получена ли сталь? Он интересовался делами, не имеющими никакого касательства к хозяйству:

— К сезону готовишься? А где ружьецо? Или с винтовкой пойдешь на уток?

— Давно не хаживал на залив, — Максим Ильич провел рукой по самой макушке головы — это была его любимая манера показывать, как он сильно занят.

— Не хочешь ли в воскресенье тряхнуть стариной? — неожиданно сказал Николай Федорович.

Какой охотник весной откажется провести выходной день в камышах, в молодом ельнике?

Разговор об охоте, начатый днем, был продолжен вечером. Прежде чем подписать приказ о «трофеях», Николай Федорович решил посоветоваться. В проекте отмечалась инициатива комитета комсомола, а дальше кара: за самовольные отлучки и хранение взрывчатых веществ — отчисление из училища. Никто не возразил против суровости приказа.

Когда совещание педагогов и мастеров подходило к концу, Максим Ильич получил записку — Николай Федорович просил его задержаться. У директора и завхоза всегда найдутся дела по хозяйству. Вскоре все разошлись. Николай Федорович включив настольный бесшумный вентилятор, табачный дым густо погнало к открытой форточке. В комнате стало прохладнее и легче дышать.

— Как приказ?

— В самую точку.

Николай Федорович нахмурился.

— Мне кажется, приказ пройдет рикошетом.

Максим Ильич не сразу нашелся, что и ответить на мрачные предположения:

— Не понимаю, почему ты сам настроен против приказа?

— Я не против приказа. Для взрослого человека приказ — закон, а нашим ученикам еще только пятнадцать лет, и мысли у них свои, ребячьи. Увлечению трофеями требуется найти интересную замену. Такое решение и партбюро приняло. Вот и есть у меня одна думка. Дадим ученикам настоящие ружья, настоящие боеприпасы! Пожалуй, интереснее им бить белку, зайца, утку, чем блуждать по землянкам и минным полям.

Много лет Максим Ильич и Николай Федорович знали друг друга. В гражданскую воину они служили в одном полку, вместе учительствовали в начальной школе, потом на несколько лет дороги их разошлись. Николай Федорович ушел в Политехнический институт, Максим Ильич — в педагогический вуз. Встретились они снова незадолго до Великой Отечественной войны. Николай Федорович как был, так и остался беспокойным человеком. Сутки для него всегда казались маленькими.

Ему было непонятно чувство скуки, он жил, как живут настоящие коммунисты, заглядывая далеко вперед.

Вернувшись в училище после ранения, Николай Федорович предложил Максиму Ильичу — преподавателю математики — взять в свои руки хозяйство училища. Через неделю немцы ворвались в Стрельну; незаметно наступила первая военная зима. Блокада выводила из строя водопровод, канализацию, отопительную систему. И тут новый завхоз понял, как осенью разумно решил директор. И Максим Ильич, добродушный математик, смущающийся не меньше ученика за поставленную двойку, глядя на директора, стал суровым солдатом. От его стараний зависела жизнь училища, жизнь подростков…

В конце беседы говорил уже Максим Ильич, в нем пробудилась страсть охотника. На стуле лежал исписанный лист бумаги, где между кругами и заштрихованными треугольниками и квадратами, изображающими озера, болота, леса, чередовались названия охотничьих хозяйств.

35

Незадолго до отбоя почтальон принес запечатанную телеграмму. На конверте стоял штамп: «Правительственная. Вручить немедленно». Дежурным по училищу был Иван Лосев. Спрятав конверт под гимнастерку, он потуже затянул поясной ремень.

Ученики не знали — радостные или неприятные вести принесла телеграмма. Антон напрасно осаждал Ивана. Правительственную телеграмму нельзя вскрывать, но любопытство захватило и дежурного. По совету Антона он поднес конверт к настольной лампе, но темные листы, проложенные с двух сторон, оберегали текст важной телеграммы…

Телеграмма в конверте волновала подростков. Николай Федорович приехал рано, взял конверт и ушел в свой кабинет. Он не был на утреннем построении. Перед завтраком слесари увидели директора у главного входа, Максим Ильич держал раскрытую папку. Директор, подписывая бумаги, хмуро поглядывал на шофера, лежавшего под машиной. Только выехал из гаража — отказал ручной тормоз. На улице дождь, диабазовая мостовая — каток, долго ли до беды.

Антон уговорил Вадима сходить к Николаю Федоровичу. Может, телеграмма — ответ на письмо комитета комсомола. Вадим не застал директора, увидел лишь, как расстилался дымный ковер по мостовой, камуфлированная малолитражка свернула на объездную аллею.

Уезжая, Николай Федорович не сказал секретарю, где его можно разыскать. Но в училище неведомыми путями приходили вести точной дислокации директора. Утром он заезжал на Инженерную улицу, около полудня видели, что директорская машина стояла у Центрального архива. Шофер пристроился к экскурсии, осматривавшей Медного всадника.

К вечеру Николай Федорович позвонил из Смольного, вызвал Вадима, попросил созвать комсомольский комитет и пригласить на заседание Антона. Вадим заинтересовался причиной экстренного совещания, но вместо ответа услышал в трубке короткие гудки.

Николай Федорович вернулся в училище около шести часов вечера. На ходу снимая шинель, он велел секретарю вызвать Максима Ильича, Евгения Владимировича и, если можно, разыскать Добрынина. Аня любила срочные вызовы. Открыв телефонный справочник, не глядя на диск, она безошибочно набирала нужный ей номер.

Заседание комсомольского комитета проходило в кабинете директора, что подчеркивало значительность события. Николай Федорович подозвал Георгия и вместе с ним, раскатав привезенные из архива эскизы, укрепил их на доске расписания занятий. Затем он вынул из портфеля телеграфный бланк, и то, что волновало учащихся весь день, перестало быть тайной.

— «Правительственная», — Николай Федорович глубоко вздохнул. — Директору сто двенадцатого ремесленного училища. Одобряем инициативу комсомольцев восстановить старый корпус. Даны указания отпустить строительные материалы согласно заявке районного инженера. Желаем успеха».

Телеграмма из Кремля одинаково взволновала учеников и их наставников. Вскочив с мест, все столпились у эскизов, Антон взял со стола телеграмму», забился в угол, чтобы своими глазами прочитать, что написано. Трудно было понять только Максима Ильича: когда все повскакали, он даже не шелохнулся. Значит, материалы будут отпущены. Но почему, почему комсомольцы мало запросили!.. Эх, знать бы наперед… Максим Ильич первым взял слово.

— Вношу предложение поблагодарить правительство, — Максим Ильич заглянул в раскрытую тетрадь, добавил: — Только нужно внести поправку в письмо комсомольцев. Ребята по неопытности в хозяйственных делах не упомянули, что училищу требуется еще три тонны кровельного железа на дачу в Токсове и деньгами пятьсот тысяч рублей…

Если дело касалось просьб по хозяйству, Максим Ильич умел говорить зажигающе. Метр, кубометр, тонна — он произносил с поэтическим вдохновением. Антону понравилось выступление завхоза, и он искрение жалел, что не посоветовался с Максимом Ильичом перед отправкой письма. Вспомнилось и Георгию, как отец, возвращаясь со сверхурочной работы, оправдывался перед матерью, что лишний рубль в хозяйстве никогда не помешает. А тут не рубль — полмиллиона, да могли дать и железа на дачу.

Иначе думал Вадим. С каким бы удовольствием он крикнул: «Вы, Максим Ильич, становитесь рвачом!» Но с помощником директора ученику не положено разговаривать таким языком!

Как только Максим Ильич сел на свое место, Вадим все же дал волю своим чувствам:

— За хозяйскими заботами Максим Ильич проглядел политическое значение комсомольской инициативы.

Не ожидал и Николай Федорович такой резкости от секретаря. Эти слова будто произнес не Вадим, а взрослый человек, умудренный большим жизненным» опытом. Слушая выступление Максима Ильича, он и сам сделал в блокноте пометку: «М. И., грубая ошибка, аполитичность».

— К иждивенчеству нас зовете, — запальчиво продолжат Вадим — к попрошайничеству. Мы просили правительство отпустить нам цемент, стекло, железо и кирпич на старый корпус, обещая его восстановить своими силами, а теперь нас толкают на то, чтобы требовать денег, выпрашивать материалы на токсовскую дачу.

Георгий и Антон чуть было не переметнулись на сторону Максима Ильича. А теперь, слушая Вадима, полностью соглашались с ним. Теперь они серьезно побаивались, что их товарищ не встретит сочувствия, не убедит взрослых. Вадим предлагает, как любил говорить Антон, «высокую материю». А предложение Максима Ильича житейское, заманчивое.

— Ленинградцы отдают часы своего досуга на восстановление жилых домов. Почему мы, ремесленники, должны ждать, чтобы за нас строители подняли из развалин старый корпус? Евгений Владимирович сколько раз нам говорил, что дали бы только строительные материалы, а восстановить корпус мы и сами можем.

Выступивший после Вадима Добрынин смутил всех математическими выкладками:

— Дело-то оно хорошее, только вы учтите… По два-три часа в день плюс выходные по семь часов. Итого дополнительная нагрузка сто часов в месяц. Это, безусловно, отразится на учебе…

Вдумчиво слушал выступавших Николай Федорович. Прав Добрынин, но прав и Вадим. Профессионалы-строители принизят интерес учащихся к восстановлению старого корпуса, заглушат интересное, полезное начинание комсомольцев. Правильно, что училище готовит молодых рабочих. Но где сказано, что подростков нужно учить только обрабатывать металл, разве менее важно научить ремесленников в малых и больших делах прежде всего видеть государственные интересы?

Все дело чуть не испортил Антон. Не дождавшись, пока и ему дадут слово, он крикнул с места:

— Максим Ильич не видит дальше гвоздей и цемента…

Николай Федорович прервал выступление Добрынина, велел Антону извиниться. Антон, насупясь, молчал. Николай Федорович повторил свое требование. Антон понял, что перестарался:

— Максим Ильич! Это я сгоряча сказал. Вне очереди пошлите двор убирать.

Мера самонаказания всех развеселила. Дальнейшее обсуждение показало, что комсомольцы напрасно волновались. Евгению Владимировичу нравилась горячность ребят, их настойчивость в отстаивании своего замысла.

— Старый корпус нужно восстановить своими силами. Страх Добрынина не оправдан. Энергии у ребят много. Сократим клубное расписание, реже будут бывать на стадионе. Ученики сознательно идут на жертвы. Мы, воспитатели, можем только гордиться, что в училище растут инициативные люди… В меркантильных интересах нельзя губить благородное начинание комсомольцев.

Такая строгая отповедь не обескуражила Максима Ильича. Свои позиции он не считал подорванными, теплилась еще надежда, что директор не упустит возможность получить деньги, раз подвернулся такой счастливый случай.

Однако получилось иначе.

— Жаль, — тихо начал Николай Федорович, — что хозяйственные заботы заглушили в Максиме Ильиче педагога. Общественная стройка, зачинаемая комсомольцами, еще на одну ступень поднимает сознательность питомцев училища.

Максим Ильич только делал вид, что записывает выступление директора, на самом же деле рисовал чертиков с выпученными глазами, на тоненьких ножках. Вычертил и товарный вагон с надписью: «Кровельное железо».

Надо было бы ему промолчать, а завтра сочинить нужный документ и в «рабочем порядке» уговорить Николая Федоровича дать свою подпись. Может, и теперь еще не все потеряно? Как знать! Максим Ильич подрисовал к вагону с кровельным железом еще три, как вдруг услышал такое, что его даже бросило в жар. Николай Федорович обратился к членам комитета:

— Завтра после занятий начнем разбирать завалы. Раз так решаем, — ни одного дня не будем терять.

36

В субботу утром Максим Ильич вызвал Сафара и Анатолия. Он по секрету им сказал, что собирается на охоту и может их взять с собой.

Вторая половина дня для ребят тянулась бесконечно долго. Отпроситься у мастера нельзя, и так подозрительно посматривает в их сторону Антон, а ему не соврешь. Максим Ильич строго наказал никому из ребят не болтать о предстоящей поездке.

Занятия кончились. Не заходя в общежитие, Анатолий и Сафар побежали на квартиру Максима Ильича. Все было готово к выезду, — ружье, складные удочки и три заплечных мешка. В прутяной корзиночке дремала подсадная утка.

Выехали из Ленинграда поездом, сошли на полустанке и через полчаса ходьбы оказались на опушке молодого леса. Уже вечерело, пора было подумать о ночлеге. В деревню решили не заходить, — ночевать под открытым небом, ночь будет теплой. В стороне от дороги протекала узкая, но довольно глубокая речка с песчаными сухими берегами. Максим Ильич оставил Анатолия рыбачить, а сам с Сафаром отправился за хворостом в лес. Вернулись они быстро, раскинули палатку, разложили костер.

Анатолий зачерпнул в котелок воды и не сводил глаз с гусиных перышек — поплавков. Брали окуни и серебристые узкие рыбешки — подъязки, как объяснил Максим Ильич. Минут через сорок котелок был полон. Рыбу потрошили все, но приготовление охотничьего ужина Максим Ильич никому не доверил. Когда вода закипела, сначала кинул в котел несколько очищенных картофелин и лавровых листков, добавил луковку, перца и только потом уже бросил рыбу, чтобы не разварилась.

В одном из мешков оказались клеенка, миски, ложки, хлеб. То ли уха была приготовлена умело, то ли ребята проголодались на свежем воздухе — трудно сказать, только Сафар съел две миски.

После ужина Максим Ильич закурил трубку. Ребята с удовольствием легли отдохнуть на пахнущий весной ельник.

Майская ночь коротка, но было еще темно, когда Максим Ильич разбудил подростков. Сложив палатку, закинув за спину мешки, они выбрались на дорогу. Рассвет застал их в зарослях на берегу залива. В дымке, ярко освещенной солнцем, величаво вставал из воды город-остров Кронштадт. Недалеко от берега, оставляя позади почти недвижимую косу черного дыма, шел в Ленинградский порт пароход. Максим Ильич без труда отыскал в прибрежном кустарнике два шалаша, рядом покачивался легкий челн.

— Прячьтесь в шалаш и не шумите. Птица весной особенно осторожная.

В шалаше было тесно. Ельник щекотал шею, залезал в рукава. Сафар ежился, но терпел. От непривычного сиденья на корточках у Анатолия болели ноги, но и он не решался оторваться от «глазка», проделанного в стенке. Да и стыдно ему было признаться, что устал. Максим Ильич еще в вагоне говорил: «Настоящий охотник должен уметь часами сидеть в засаде и не выдать себя. Зверь и птица в лесах, близких к большому городу, всегда настороженны».

Привязав бечевку к «ногавке» на ножке «утки-зазывалы», Максим Ильич пустил ее в воду. Утка радостно плавала, ныряла, выбирая что-то съедобное на дне, и совершенно не обращала внимания на пролетавших мимо птиц. У ребят закралось сомнение в охотничьих качествах подсадницы. Наконец, утка наелась и распелась, да еще и как! Подозревая ловушку, птицы пролетали мимо. Однако подсадная пела так искусно, что вот от одной из стай оторвался красавец-селезень, но, прежде чем сесть на воду, несколько раз пролетел над шалашом. Обманщица плавала и звала. Не выдержал селезень. Размахивая крыльями, опустился на воду.

Анатолий и Сафар не понимали, почему Максим Ильич медлит. Им хотелось его поторопить, но, помня про запрет, они молчали. Анатолию думалось, что Сафар слишком громко дышит, еще спугнет селезня, и Анатолий тихонько ущипнул товарища.

Селезень поверил обманщице, играл с нею, забыв осторожность. Максим Ильич поднял ружье, не торопясь прицелился, выстрелил. Селезень взлетел. Сафар от огорчения громко вздохнул: какой досадный промах. Но селезень поднялся только до кроны высокой сосны и с раскрытыми крыльями упал в воду.

— Утонет! — прошептал Анатолий.

— Сиди, — сердито остановил его Максим Ильич, — пока солнце разогреет землю, может подсадница еще приворожит.

Обманщица, довольная, что попала на залив, беззаботно плавала и озорно звала селезней из пролетавших мимо стай.

Максим Ильич отполз. Сафар передвинулся на его место, взял ружье. Первого селезня он спугнул, зато второго сбил на лету. Даже старый охотник крякнул от удовольствия. Ничего не скажешь, удачный выстрел! Стрелял и Анатолий, но промахнулся.

В воде уже плавали четыре убитые птицы, когда Максим Ильич вылез из шалаша. За ним выбрались и ребята».

— Поезжайте оба, — сказал Максим Ильич, чтобы ребята не спорили между собой.

Сафар, отталкиваясь шестом, направил челн к подсадной утке.

В молодом ельнике охотники сделали последний привал. Ребята с удовольствием скинули заплечные мешки и повалились в траву. Максим Ильич вынул из кисета манок из гусиного перышка, продул и тихонько свистнул. Где-то в глубине ельника ему ответили. Вот в кустах мелькнула сероватая птица с черными пятнами на крыльях и вылетела на небольшую полянку. Прыгая с кочки на кочку, рябчик с любопытством поворачивал голову по сторонам, ища, откуда идет этот приятный зазывной свист.

Сафар схватил ружье. Но Максим Ильич не дал ему прицелиться:

— Весной, парень, рябчиков не бьют. Такой закон у охотников.

Сафар не сводил глаз с беззаботно прыгающей на полянке птицы:

— Только одного рябчика. Никто не узнает. Мы ведь здесь одни. Кто докажет?

— Совесть, — сурово сказал Максим Ильич и надел чехол на ружье.

Усталые вернулись с охоты Сафар и Анатолии в училище. Смотреть на убитых селезней собрались ремесленники со всех комнат. Сафар, подражая Максиму Ильичу, медленно и степенно объяснял:

— Вот крайний селезень, что с сизой шейкой, это широконосик.

— И верно. Какой у него широкий клюв, — радостно подтвердил Иван.

— А это, — Сафар поднял на руке красивую птицу с острым носом и хвостом, — шилохвост.

И Анатолий хотел себя показать бывалым охотником:

— Максим Ильич чуть было крякву не подбил. Это утиный царь, красивый такой, сам сизый, клюв зеленый… Юные охотники рассказали и про рыбную речку, где окуни стоят в очереди за червяком.

Не могли понять сверстники Сафара и Анатолия, почему те оказались такими счастливыми, почему это именно их, а не других учеников Максим Ильич взял на охоту, тем более, что они не отличники. У Анатолия были две двойки за контрольные работы. На эти вопросы не могли ответить и сами участники охоты…

Известие, что правительство разрешило восстановить старый корпус, взбудоражило ребят. Педагогам с трудом удавалось наводить порядок в аудиториях и мастерских. Ребята придумывали десятки уважительных причин, чтобы убежать со своего рабочего места. Они собирались в умывальных комнатах, возле инструментальных кладовых, на лестницах. Еще не умея правильно положить кирпич, они уже мечтали о скоростных методах.

Еще до первой перемены в старом корпусе казались разгороженными проломы и ходы со стороны двора. Николай Федорович приказал выставить вахтерский пост. Любознательность подсказала подросткам иные пути — более опасные. В полуразрушенное здание ребята стали проникать из чердачного окна общежития, спускаясь по пожарной лестнице. Можно было наглухо забить окно, выходящее на крышу, но кто поручится, что не будет новая лазейка, еще более опасная?

Обдумав все это, Николай Федорович стал действовать энергично, по-солдатски. Он велел снять вахтерский пост и разгородить ходы в старый корпус. На учебной половине и в мастерских был вывешен приказ: «Ученики, замеченные в самовольном посещении старого корпуса, лишаются права участвовать в восстановительных-работах». Три строчки приказа навели нарушенный в училище порядок. Антон сам подобрал бригаду, привел ее в бельевую кладовую, взял рабочие костюмы одного цвета — серого, Митрохин отыскал в узле и надел зеленоватый комбинезон, но Антон приказал снять:

— У меня бригада, а не какой-нибудь сброд.

Яков выточил Антоновой бригаде колесики для трех тачек. Алексей отковал в кочегарке захватные крючки, чтобы легче было вывозить груженые тачки. У ручки каждого лома и на тачках сделали пометку: «Бр. А. М.». Это означало, что инвентарь принадлежит бригаде Антона Мураша. Разборка завалов велась в день полтора-два часа. На субботники выходило сто человек, а бригады двух смен простаивали, им не хватало инструмента. Особенно большой спрос был на железные ломы. Подросткам нравилось разбивать глыбы…

Видя, как опустошается хозяйственная кладовая, Максим Ильич серьезно встревожился, взывая к сознательности бригадиров. В первый день субботника кладовщик выдал семнадцать ломов — весь наличный запас. Вечером в кладовую сдали двадцать три лома. Прибыль инструмента заронила у Максима Ильича подозрение. И когда дня через три по окончании работ ему доложили, что сдано сто три лома, он, не дожидаясь утра, зажег «летучую мышь» и отправился осматривать парковую ограду. Страхи Максима Ильича оказались напрасными, ограда была цела. Оказалось, что ребята отыскали на свалке металлического лома железные прутья и сами отковали их в кочегарке.

Разборка завалов все же продвигалась медленно. За неделю от кирпича, извести, искореженного железа был освобожден лишь метровый проход возле окон. Разговоры о том, что до каникул завалы не разобрать, расхолаживали ребят; в своих мечтах они видели уже пуск мастерских старого корпуса в первый день нового учебного года. Выход казался прост — дать возможность всем трем сменам работать каждый вечер. Для этого нужно было осветить здание, но в кладовой училища имелась только начатая бухта обыкновенного шнура. Пожарный надзор и инженер по технике безопасности требовали, чтобы перекидка была сделана из кабеля. По утрам Николай Федорович стал находить у себя на столе пачки записок — ученики просили провести электричество в старый корпус.

В комитете комсомола побывали все бригадиры. Потеряв окончательно надежду, что Максим Ильич добудет кабель, Вадим и Георгий поехали на машиностроительный завод. Секретарь заводского комсомольского комитета свел их к директору. Директор поначалу показался ремесленникам хмурым, зато обворожил их начальник снабжения — высокий худощавый человек с узкой клинообразной бородкой по фамилии Костылев. Через каждые два слова он добродушно вставлял «золотко». Выслушав просьбу комсомольцев, Костылев решительно выложил на стол связку ключей и с подкупающей теплотой заворковал:

— Рад помочь, золотко, но ни одного метра кабеля нет на складе. Вот вам ключи. Пройдите, золотко, посмотрите сами. Побряцав ключами, Костылев убрал их в карман. Широкая натура начальника снабжения, его сочувствие могли растопить камень. Однако секретаря комитета Симу Третьякову не тронул жест с ключами. Из заводов управления она повела ребят не в проходную, а в материальный склад, разыскала там старшего кладовщика и по-хозяйски спросила:

— Какой остаток кабеля?

Кладовщик выдвинул из нужную карточку и, вырвав листок, написал: «Остаток кабеля — шестьсот восемнадцать метров». По привычке расписался, поставил число, год.

Увидя снова в дверях своего кабинета Симу Третьякову и ремесленников, директор коротко спросил:

— Обманул?

— Ну, конечно.

Чувствуя недоброе, Костылев старался угадать, откуда ждать удар.

— Мне думается, у нас на складе найдется немного кабеля, — сказал директор, чтобы не ставить своего снабженца в неловкое положение. — Может, запамятовали? Хозяйство большое…

— Иван Афанасьевич, будь на складе кабель, сам был бы ходатаем, — старательно убеждал Костылев. — Просят не для баловства.

Третьякова усмехнулась краешками губ и через стол передала записку директору.

— Этот кабель из неприкосновенного фонда! — вывернулся Костылев. — Не имеем права расходовать.

Вадим и Георгий приуныли, но на директора уже не подействовала новая уловка. Сурово покачав головой, он наложил резолюцию на уголке справки.

— Чему вы, взрослый дядя, учите, подростков? Лжи? — сказал он.

Вечером, возвращаясь из управления, Николай Федорович увидел в старом корпусе свет. Он свернул на двор. В большом зале на столбах покачивались семь пятисотсвечовых ламп. На вопрос, где достали кабель, Максим Ильич показал на Вадима.

С того дня все три смены работали по два часа. Подростки разбивали ломами глыбы, девушки выбирали кирпичи, молотками разбивая известь. Наиболее физически сильные ребята по расстеленной на щебне широкой металлической ленте вывозили на тачках мусор.

Вскоре главный зал и оба крыла были очищены от каменных глыб и искореженного металла. В стенах старого корпуса зияло двенадцать проломов, через которые могли легко проезжать грузовые машины.

Антон водил свою бригаду на экскурсию поглядеть каменную кладку, — ничего хитрого, сложного ребята не заметили.

Началось восстановление. В левом крыле разместилась слесарно-водопроводная мастерская. В модельной плотницкая бригада заготавливала рамы, двери. На простое стояла лишь бригада Антона. В сарае хранился цемент, известь, были завезены доски, бревна, не хватало только кирпича. Из развалин выбрали тридцать тысяч штук кирпича, а чтобы заделать все проломы, нужно было в десять раз больше. Кирпичный завод, на который был выдан наряд, неожиданно стал на капитальный ремонт.

У ремесленников начал остывать интерес к восстановлению корпуса. Николаю Федоровичу страшно было даже подумать, что ученики будут лишены возможности выполнить свое слово. Сколько разобьется хороших мечтаний! Приближались каникулы. Это особенно тревожило комсомольский комитет. И все из-за кирпича! Андрея Матвеевич вспомнил, что на невском берегу за рощей «Три тюльпана» находятся развалины лесопильного завода и выгоревший жилой дом; при прорыве блокады Ленинграда там находился наблюдательный пункт бригады морской пехоты.

В первое же воскресенье Вадим, взяв в попутчики Сафара, отправился на невский берег. Разведка внесла ясность: новый лесопильный завод строился выше по Неве. Но комсомольский комитет еще не знал, как Николай Федорович посмотрит на замысел ребят разобрать заводские развалины.

37

Не ожидал Максим Ильич, что так сразу вырастет его популярность в училище. Подростки проявляли невиданное усердие в хозяйственной службе. На уборку двора раньше назначали за провинность, теперь было столько добровольцев, что комендант выбирал наиболее физически крепких, а те уже между собой кидали жребий.

Антон разгрузил две трехтонки угля. Перепачкался в угольной пыли, одни зубы белели. В душе, намыливая голову, он похвастал новому подручному кочегара:

— В воскресенье поеду уток бить.

В училище возник коллектив юных охотников. Председателем ребята избрали Сафара. «Какой же я начальник без кабинета?» — сказал Сафар и «явочным порядком» занял угол в комнате комсомольского комитета.

Арсенал общества состоял из одной двустволки. Два десятка ружей могли бы навсегда отбить у ребят охоту путешествовать на минные поля, но где их взять? В магазинах «Динамо» училищу предложили малокалиберные винтовки. А без оружия какое же охотничье общество? Не пройдет и месяца, как оно развалится.

Смеркалось, когда Сафара вызвали из библиотеки. В кабинете директора он застал Вадима и незнакомого лейтенанта артиллерии. Николай Федорович представил его офицеру:

— Председатель наших охотников Сафар Хасынов.

— Лейтенант Седов, адъютант генерал-лейтенанта Петрова.

Не понимал Сафар, к чему такая церемония. И какое он, Сафар, имеет отношение к лейтенанту Седову? Проштрафиться юные охотники как будто еще не успели.

Все выяснилось быстро. Офицер вынул из планшетки конверт и, протягивая Сафару, по-военному доложил:

— От генерала Петрова. Приказано вручить лично.

Сафар не поверил, скосил глаза, не ошибка ли? Нет.

На конверте четко написан номер ремесленного училища, а ниже чуть помельче выведено: председателю коллектива юных охотников Хасынову.

Он неторопливо вскрыл конверт. В письме было написано:

«Товарищ Хасынов.

Штаб Ленинградского военного округа дарит юным охотникам двадцать ружей и надеется, что ученики ремесленного училища отблагодарят Родину, большевистскую партию отличными успехами в учебе.

Генерал-лейтенант Петров».

Сафар растерянно взглянул на директора, точно спросил, что дальше делать? Николай Федорович стоит словно по команде «смирно» и только чуть глазами показывает: «Держись, будь самостоятельнее…»

Сафар вспомнил, как дед благодарил трактористов за хорошую пахоту. Он подтянулся и строго произнес:

— Передайте, пожалуйста, генерал-лейтенанту большое спасибо от юных охотников.

Но выдержки ему хватило ненадолго. Сафар по-мальчишески просто спросил офицера:

— Где ружья?

— На дворе.

Не будь Сафар председателем общества, а только простым охотником, то он, конечно, съехал бы вниз на перилах и по дороге успел бы шепнуть дружкам про генеральский подарок. Но положение обязывает, пришлось дождаться взрослых и, не торопясь, вместе с ними спуститься во двор.

На открытой военной машине-вездеходе лежали четыре низеньких ящика. Машину окружили ремесленники, некоторые даже успели прихватить в мастерских гвоздодеры. Одновременно сняли крышки у всех четырех ящиков. В каждом из них лежало по пяти новеньких двустволок.

К неудовольствию записавшихся в охотничьи кружки, вылазка в лес была назначена на конец месяца. Ребята возмущались — чему их учить? Известно, что утки летают стаями, знай только прицеливайся и разряжай ружье. Недовольных было много, но ворчали шепотом. У Сафара был железный характер, он пригрозил отчислить болтунов из коллектива. Присмирел даже Антон.

Ни в одной аудитории нельзя было вместить всех кружковцев, занятия перенесли в спортзал. Максим Ильич снова почувствовал себя педагогом. Из первой беседы ремесленники узнали, что охотничьи ружья бывают гладкоствольные и нарезные, курковые и бескурковые.

Максим Ильич рассказывал, как собаки ищут дичь. Особенно позабавило ребят, когда охотник начал крякать, а со шкафа, где стояла прутяная корзина, откликнулась подсадная утка.

Затем занятия перенесли в парк. Ружей на всех не хватило, несли по очереди. Максим Ильич показывал, как надо маскироваться, учил, как заходить с подветренной стороны.

В овраге за оградой парка было оборудовано стрельбище. Там решалась судьба, кому выпадет счастье участвовать в первой охотничьей вылазке.

Первым стрелял Сафар. Тяжелые это были для него минуты, положение обязывало его быть примерным стрелком. От деда, известного в его краях охотника, ему крепко доставалось. Дед требовал бить белку ползарядиком в голову, чтобы попадать двумя-тремя дробинками, не больше. Он бранил внука, если тот дробью портил шкурку.

Начались испытания. На краю оврага по проволочке пробежал заяц. На полдороге его нагнал выстрел. С глиняными тарелочками Сафару не повезло. На какую-то долю секунды промедлил и из пятнадцати разбил только семь. Меткую стрельбу показал Яков, разбив десять тарелочек. Это был лучший результат.

На стрельбище произошло небольшое недоразумение. Заканчивались состязания, ребята из токарных групп давно отстреляли, а Вадима все еще не вызвали на линию огня. Не понимая, почему его обходят, он отозвал Сафара от судейского столика:

— В списке пропущена моя фамилия?

— Действительно, фамилия твоя пропущена, — покорно согласился Сафар, его маленькие глаза хитро усмехнулись, — такова воля совета общества.

Сафар раскрыл протокол:

«Провести в воскресенье вылазку юных охотников в лес, персонально пригласить директора училища, секретаря партбюро и секретаря комитета ВЛКСМ».

Вадима обрадовало внимание товарищей, но он все же возразил:

— Вы пригласили на охоту секретаря, за это спасибо. Теперь разрешите члену общества юных охотников выйти на стрельбище…

Около года Вадим не стрелял из винтовки, охотничье же ружье держал впервые. На стрельбище находилось все училище. Секретарь комитета комсомола, фронтовик, должен бить без промаха! На огневом рубеже он забыл про все на свете, не сводя глаз с границы оврага, ожидая появления мишени. Вадим израсходовал семь патронов, поразил движущуюся мишень, разбил шесть тарелочек. В меткости стрельбы он уступил только Якову и Сафару. В ночь на воскресенье двадцать юных охотников выехали в лес.

…И вот лес, лесная предрассветная тишина. Затаившись, подростки лежали в кустах. Тетеревов слетелось на поляну с десяток. Распустив хвосты, воинственно чуфыкая, птицы наступали друг на друга, дрались и расходились, чтобы, отдохнув, опять вступить в драку.

Когда ребята налюбовались птичьим боем, Максим Ильич разрешил им стрелять, но предупредил:

— Бить можно только петуха и не выскакивать до моего сигнала за подбитой птицей…

38

Вскоре училищу стало известно, что на невском берегу есть кирпич, годный для восстановления старого корпуса. В комсомольском комитете задумались, кого командировать к директору. Вадима неудобно — его инициатива. Поручить Антону вести переговоры — горяч. Пойти ходатаем за комсомольцев неожиданно вызвался мастер.

Николай Федорович колебался — отпустить ребята на невский берег или нет? Подростки могли отстать в учебе. Согласие он дал с условием, что на разборку развалин поедет лучшая бригада, и что с подростками неотлучно будет находиться Евгений Владимирович.

На сборы бригаде Антона дали три дня, а ребята управились за вечер. В хозяйственной кладовой не нашлось крученого троса. Во время сборов Антон исчез. Когда в трехтонку были уже погружены походные палатки, продукты, посуда, инструмент, он вернулся и пытался незаметно бросить в кузов три мотка троса. Отозвав Антона в сторону, Вадим понизил голос:

— К старому тянет?

В глазах Антона вспыхнул недобрый огонек, невольно сжались кулаки:

— Где написано, что мотки краденые?

— Если утащил, Антон, снеси назад, — спокойно продолжал Вадим. — Я задержу отъезд.

— Говорю, не крал. Мотки бесхозные, в створе невской баррикады еще столько же валяется^.

Выехали за город. Вадим и Антон вместе с Евгением Владимировичем укрылись от встречного ветра за кабиной. Остальные подростки разлеглись на матрацных тюках. Вадим низко наклонился к Антону и, стараясь, чтобы товарищи не услышали, сказал:

— Прости, Антон. Нехорошо про тебя подумал.

В знак примирения Антон несколько выдвинулся со скамейки вперед, чтобы Вадима меньше обдувало встречным холодным ветром.

К вечеру следующего дня на двор училища въехала машина, груженная кирпичом. Ремесленники повскакали с постелей и полураздетые выскочили на улицу. К приходу Максима Ильича кирпичи были сложены ровными штабелями у стен старого корпуса, а трехтонка загнана в гараж.

На невском берегу бригада обжилась. Жизнь в лагере несколько омрачал неистовый азарт Антона. Каждое утро от развалин уходили в город две машины, а ему все казалось мало. В нем пробудилась ненасытная жадность к работе. Перед побудкой он подводил часы-ходики на двадцать минут, а к вечеру отводил назад. Ребята знали про проделки, бригадира, но помалкивали, они жили одними интересами с Антоном. Не будь мастера, который сдерживал их пыл, пожалуй, и ночью с факелами они вели бы разборку здания. Недовольство Антона все же прорвалось:

— Можем посылать в город четыре трехтонные машины кирпича!

Разговор закончился крупной размолвкой. Евгений Владимирович пригрозил снять Антона с бригадирства и отправить в город.

Дальнейшие события показали, что Антон не отказался от своего замысла, но в свой план никого не посвящал, терпеливо ожидая, когда он останется на развалинах полным хозяином.

Наступил восьмой день жизни бригады на невском берегу. Утром почтальон известил Евгения Владимировича и Вадима, что в полдень их ждут в детском санатории, где помещаемся телефонный переговорный пункт. Антон с трудом скрывал радость, ходьбы до санатория не меньше сорока минут, столько же обратно, плюс время на ожидание…

На переговорном пункте Евгений Владимирович и Вадим задержались. Телефонистка известила, что провод занят. Не подозревая, что на берегу готовится рискованная операция, они согласились обождать. В лагере наступило время обеда. Расстелив брезент у догорающего костра, Сафар по кругу расставил миски, в центре — котел гречневой каши и глубокую латку, доверху наполненную румяным картофелем. Бригадники, не замечая стараний повара, смотрели на крышу, где находились Георгий и Яков. Этажом ниже, на подоконнике, лежал Антон, чуть не до пояса высунувшись наружу, на его ногах сидел Митрохин, выполняя роль груза. Антон обмотал тросом выступ, кинул конец вниз. Стоявшие внизу бригадники, цепко ухватившись за трос, принялись раскачивать подрубленную стену, но она стояла крепко. А надо было спешить, каждую мину мог вернуться мастер. У Антона в голове мелькнула заманчивая мысль: подвязать один конец троса к шасси трехтонки. Теперь оставалось умело соединить усилия ремесленников и мотор в восемьдесят лошадиных сил: Антон отдал команду. Ребята подтянули трос, шофер включил мотор, однако машина забуксовала. Стена лишь чуть накренилась. Антон пугливо взглянул в сторону детского санатория:

— А ну, братки, еще раз, только дружно!

Машина протяжно загудела, будто взбираясь в гору. Подростки плечом уперлись в кузов. В стене послышался глухой треск, на штукатурке появились трещины.

Антон снова подал команду. Стена вздрогнула и, грохоча, стремительно рухнула. Над котлованом поднялся огромный черный столб. Еще не дождавшись, когда осядет едкое облако известковой пыли, ребята побежали к месту падения стены. На дне котлована и лужайке валялась стена, раздробленная на глыбы. Антон прикинул, что здесь кирпича не меньше чем на двадцать машин.

После полудня вернулись в лагерь Евгений Владимирович и Вадим. Еще издали они заметили, что от жилого флигеля осталась только лестничная клетка. Все было ясно, не надо никого и спрашивать, чья это затея с подрубкой стены. Евгений Владимирович немедленно увел беспокойного бригадира в палатку, допросил, как валили стену, какие были приняты меры предосторожности. Антон долго чертил на земле, где стояли ребята, как привязали трос к трехтонке.

За самовольство он все же был смещен с бригадирства до конца разборки.

К отъезду в город начали готовиться утром, а выехали в сумерки. Несмотря на неровную дорогу, ребята задремали. Не спал только Евгений Владимирович, все думал, рассказать ли Николаю Федоровичу о самовольстве бригадира или молчать. А если бы случилось несчастье? С другой стороны — Антон умело организовал эту операцию с обвалом стены, никто из ребят не мог пострадать.

А мастер это такой же педагог, как учитель физики, русского языка. Так разве учитель станет глушить в своих питомцах находчивость, чувство нового? К большой жизни учеников нужно готовить не в тепличных условиях. Молодец Антон: энергичный, находчивый парень.

За этими размышлениями Евгений Владимирович не заметил, как въехали на городскую окраину. За крутым поворотом дороги показалось заводское кирпичное здание. В огромных окнах полыхал пламенный отсвет плавильных печей. Казалось, что горит весь цех.

39

Сборная команда баскетболистов училища неожиданно проиграла слабому противнику — команде школы ФЗО. Виной этому был Григорий. В первом тайме его крепко держал защитник —высокий парень. Пытаясь уйти от своего «сторожа», Григорий в начале тайма сделал вид, что передает мяч Глобе, а сам через голову направил в кольцо… В зале ему долго аплодировали за искусный бросок. Похвала ему понравилась. Он стал играть «на публику», и команда сразу же потеряла слаженность.

А вслед за этой неприятностью Вадиму пришлось пережить и другую.

Антон прислуживался к каждому слову директора, но предложение пойти на выучку к ученикам школы ФЗО строителей расценил как личное оскорбление и стал избегать встреч с Николаем Федоровичем. Особенно он сердился на Вадима и снова пересел за последнюю парту.

После возвращения из командировки Антон заважничал, свысока смотрел на другие строительные бригады училища. Сколько кирпича привезла его бригада! Ходко шла заделка второго пролома, так чего ради идти к кому-то на выучку? И вдруг слава Антоновой бригады рухнула. На вечернем построении Николай Федорович зачитал докладную инженера-строителя: «Каменная кладка в первом проломе выполнена плохо. Предлагаю ее разобрать». От себя директор добавил:

— Не справились, возгордились, не хотели учиться у своих товарищей, а теперь сроки не позволяют дальше экспериментировать. Видимо, придется искать каменщиков-профессионалов.

— Вот тебе и народная стройка! — злился Антон.

На разборке завалов его бригада давала двойную норму, но кирпичная кладка оказалась гораздо сложнее, чем он ожидал.

После отбоя ко сну в умывальной комнате собралась вся бригада. Несколько раз заходил дневальный, просил разойтись по-хорошему; пришлось вывернуть на щите предохранительные пробки. Сговор продолжался в темноте, и только угроза позвонить директору заставила подростков разойтись.

На воскресенье была назначена экскурсия в Петропавловскую крепость. Собирались на площадке у главного здания. Как только колонна ремесленников скрылась за поворотом объездной аллеи, из сторожки, где дворники прятали свой нехитрый инструмент, выскочил Антон. Оглядевшись по сторонам, он громко свистнул. Из кочегарки выбрался Анатолий, за ним показались Яков и другие ребята. Ни слова не сказав, Антон направился по тропинке на черный двор, за ним гуськом понуро плелись остальные.

Плохая кладка пролома заставила Антона многое передумать. Горько он жалел, что пренебрег советом учиться у людей, знающих кладку. Первый раз в жизни Антон всю тяжесть неудачи добровольно взвалил на свои плечи. Всю ночь он просидел над книжкой «Совет каменщику», прочел, как работают звеньями, как можно положить за смену одиннадцать тысяч кирпичей, но сколько ни вчитывался, так и не нашел ответа, отчего получается перекос в стене.

По воскресным дням работы в старом корпусе воспрещались. Антон действовал напористо, решил тайком сменить кладку в первом проломе. Еще с вечера он наказал товарищам утром уйти из общежития и незаметно схорониться в кочегарке.

Ребятам тошно было смотреть на свежую кладку в проломе Кирпичи лежали неровно, посередине стены, и по краям образовались горбатые выпуклости. Теперь на собственной беде ребята убедились, что ремесло каменщика не менее сложно, чем токарное.

До возвращения товарищей с экскурсии Антон надумал разобрать забракованную кладку и по-новому, без ошибок заложить пролом.

Антон выбрал два лома, полегче передал Георгию, потяжелее оставил себе. Яков вынимал кирпичи и кидал в круг, где их подхватывали Григорий, Сафар, Митрохин и торопливо сбивали молоточками раствор. Старательно работала бригада, известковая пыль густо покрыла потные лица ребят.

В бригаде никто не баловался табаком, но пятиминутный перерыв «на перекур» сделали через полтора часа. Антон вычитал в газете, что таков порядок рабочего дня у строителей.

После «перекура» начали кладку. Антон встал за каменщика, взял в помощники Якова. Братья Ростовы в одних трусах и резиновых сапогах забрались в корыто и ногами месили раствор. Антон клал кирпичи осторожно один к другому, приравнивая кельмой. Положил семь рядов, решил проверить. Георгий, забравшись по выступам на верх пролома, опустил веревку, Антон поймал конец, приложил к первому ряду и выругался. В кладке опять обнаружился изъян. Точно какая-то неведомая сила выдавливала изнутри кирпичи.

Антон со злости швырнул кельму в траву. Если бригадир пал духом, выходит, дела в бригаде совсем плохи. Анатолий прятал глаза, со страхом думая, как после новой неудачи над ним будут подшучивать дружки из слесарной группы. Яков угрюмо смотрел в землю. В плохой кладке он винил целиком себя. Всю жизнь Яков прожил в Морозовке, там каждый крестьянин сам кладет печь и трубы выводит, а он, нате вам, простую стену не сумел вывести!

Второй перерыв на «перекур» затянулся: Подростки сели в кружок на траву возле своего бригадира. А что он мог им сказать? Неожиданно спасительную идею подал младший Ростов:

— На передовых заводах и то не все ладно бывает. Недавно в «Ленинградской правде» писали, как на «Электросвете» осваивали радиолампочки. Одна лампа стоит тридцать шесть рублей, на последней операции из ста лампочек браковали девяносто пять. Не постыдились же ребята на заводе, отправились в Политехнический институт. Ну, ученые и внесли поправку в технологический процесс. Теперь из ста лампочек идут в брак только пять, и то на заводе и в институте недовольны. А почему бы нам не пригласить консультантом каменщика?

— Деньги нужны, — отозвался Яков. — Где их взять?

Неодобрительно поглядывали на младшего Ростова и остальные члены бригады. Однако Антон ободрился.

— Нам нужен совет. Каменщика нам сейчас не заполучить. Но и Яков не прав. Знатному человеку кошелек покажешь — оскорбишь. Коли нужно, он и без оплаты придет и поможет. Беда в другом: строителям не до нас. Иное дело школа ФЗО, там готовят каменщиков. Живем по соседству, почему бы в самом деле к ним не заглянуть?

Григорий возмутился:

— Токари-лекальщики идут на поклон! Идут на выучку к фезеошникам!

Все разом заговорили, заспорили, так что ни слова нельзя было разобрать. Анатолий крикнул:

— Помолчите, тети базарные! Конечно, на выучку к ученикам ФЗО нам, токарям-лекальщикам ходить не к лицу. В этом вопросе Григорий прав.

Понизив голос до шепота, он посвятил товарищей в свой план. Ребята теснились к нему. Из круга часто доносились слова: «Разве это поклон?..»

Через четверть часа после примирения сторон Анатолий, Яков и Григорий уже прогуливались у пруда за парковой оградой, где ученики школы ФЗО играли в городки. Анатолий не скрывал тревоги. Строители — ребята плотные, коренастые, правда, добродушные, но если их обидеть, то бьют они крепко. Тихоня Лев Зайцев ходил неделю с синяком под глазом. В него случайно попали мячом, а он швырнул его в канализационный люк. Ну, ему и всыпали.

Сама судьба покровительствовала замыслам ремесленников. На вытоптанной городошной площадке лишь двое подростков беззаботно гоняли надутую резиновую камеру. Заговорщики встали у кромки поля. Не подозревая опасности, игроки продолжали разучивать обводку. Анатолий свистнул. Григорий цепко ухватил рыжего, веснушчатого медлительного подростка. Анатолий и Яков вцепились во второго паренька. Пленник Григория оказался ловким парнем, он вывернулся и одновременно кулаком ударил своего противника по уху. Григорий упал не столько от удара, сколько от неожиданности. Паренек же не спешил использовать свое преимущество, благородно ожидая, когда обидчик поднимется с земли.

И вот они стоят со сжатыми кулаками, оба готовые к защите и нападению. Григорий помнил приемы, заученные в кружке бокса: прикрывая правой рукой лицо, он сделал прыжок вперед, нанес резкий удар в грудь. Подросток покачнулся, но, падая, успел нанести ответный удар. Яков, заметив, что Григорий не справиться, поспешил к нему на выручку. Вдвоем они повалили рыжего паренька, завели руки за спину и крепко стянули ремнем. В это время второй пленник ловко подставил Анатолию ножку и, не оглядываясь, побежал прямо к школе.

«Группа захвата» тронулась в обратный путь. Впереди шагал Григорий, прикладывая пятаки к синякам под глазами, за ним — пленник, Анатолий и Яков сзади. Рыжий паренек никак не мог понять, за что его схватили, в чем он провинился, и молча покорился силе. Когда через пролом в ограде его протиснули в парк училища, он успокоился. Сейчас недоразумение выяснится, он вернется в школу и сможет смело смотреть в глаза товарищам, себя в обиду не дал, но одному против трех, конечно, трудно устоять. Увидя, что его ведут к полуразрушенному зданию, где поджидает несколько подростков, пленник больше не сомневался, что его принимают за кого-то другого, кто, видимо, здорово чем-то насолил ремесленникам. Когда Григорий снял с него ремень, мелькнула озорная мысль: — бежать. Но разве убежишь, если вокруг стоят однолетки, такие же быстрые на ногу, как и он сам.

Бригадники, не участвовавшие в захвате, с любопытством присматривались к рыжему пареньку. И будь пленник не так взволнован, он увидел бы в глазах окружавших его подростков сочувствие.

— Как парень, тебя, звать? спросил Антон. — Разговор у нас небольшой, но приятнее, когда знаешь, с кем дело имеешь.

— Сначала скажи свое имя, порядочные люди так знакомятся.

Паренек держался вызывающе. Так и надо. Нельзя раскисать в тяжелом положении. Антон уважал смелых ребят.

— Антон.

Пленника звали Степаном.

— Ну, так за какие грехи меня бить? Может — лодка? Так это не мы, а охтенские угнали вашу лодку…

Перечислив причины, за которые, по его мнению, ремесленники могли его поколотить, отрицая свое в них участие, Степан замолчал.

— Обожди, не торопись. Бить тебя никто не собирается, мы не какие-нибудь бандюги, а ремесленники, — строго сказал Антон, мучительно обдумывая, как поскладней объяснить этому парню, зачем его сюда привели. По синяку под глазом Григория и сорванной на гимнастерке Анатолия петлице можно было догадаться о том, что произошло у пруда.

Антон ногой опрокинул пустой бочонок из-под извести, положил на днище перочинный нож и многозначительно поглядел на своих ребят. Подростки догадались, чего от них требовал бригадир, послушно зашарили в карманах. Яков присоединил к ножику вечное перо, Ростовы — кусок прожекторного зеркала, Григорий — карманный фонарь, Сафар — пастушью дудку, Митрохин — металлическое сердечко, искусно выпиленное из нержавеющей стали.

Антон легонько подтолкнул Степана к бочонку:

— Если человеком будешь, то все это добро твое. Уговор один — покажешь, уйдешь отсюда и никому ни слова…

Антон жестами показал на пролом. Степан ничего не понял, что от него требуют, что здесь происходит. Ждал — будут бить, вместо побоев — подарки, требуют соблюдения какой-то тайны. И вещички стоящие, в школе ни у кого из ребят нет такого фонаря, настоящая маленькая динамо-машина. Но что у ребят за расчет его одаривать? От Антона не ускользнула растерянность парнишки.

— Не сомневайся, не обманем. Дело-то у нас серьезное, как бы это сказать?.. — Антон запнулся, старательно подыскивая нужное ему слово, и выпалил: — Общественное у нас дело.

Зачерпнув лопаткой раствор и взяв кирпич, он пояснил:

— Понимаешь, мы ремесленники, токари-лекальщики, слесари и модельщики, своими силами восстанавливаем старый корпус. Все у нас поначалу гладко получалось. Завалы разобрали, трубы парового отопления нарезали, санитарные узлы собрали, а вот тут на кладке осечка случилась. Шов идет грязный, сам видишь. А мы уж в Москву написали. По правительственной телеграмме получаем материалы. С осени новый набор придет, увеличенный, а у нас корпус не будет восстановлен… Может, поможешь?

Степан совсем растерялся: ремесленники затеяли настоящее дело. Ну, а его-то зачем бить? Побили и руки связали ремнем… С другой-то стороны, подумал он, пригласи его по-хорошему, вряд ли он им поверил бы.

— Кончать перекур!

Антон взял у Якова кирпич, обстукав молоточком затвердевшие комочки, плеснул раствор на кирпичный ряд. Степан стоял один на тропинке, ведущей к воротам. Он мог свободно убежать и не двигался с места.

Три ряда кирпичей положил Антон в пролом. Степан хмуро наблюдал за кладкой. За такую работу ему даже нетребовательный мастер больше двойки не поставил бы! Когда Антон положил на край побитый кирпич и плеснул раствор, чтобы выровнять, Степан крикнул:

— Резьбу сорвешь!

Подойдя к пролому, он недовольно провел рукой по грязному неровному шву, приказал:

— Снимите четыре ряда!

Подростки смотрели на своего бригадира, словно спрашивая: послать к черту нелюбезного консультанта или слушаться? Антон без колебания взялся за лом и ожесточенно принялся выбивать кирпичи…

Но дело и дальше не пошло на лад. Антон сбивал контрольную бечеву, вот опять очередной промах — положил в начало ряда горбатый кирпич. Профессиональное чувство строителя подтолкнуло Степана. Он скинул рубашку и, оставшись в одних трусах, оттеснил ребят, взялся за кельму. Не только в движениях, но в воркотне сейчас он подражал своему школьному мастеру.

На своих подручных ему не приходилось обижаться, даже Антон отступился от бригадирства, усердно таскал воду, месил раствор и был доволен, если Степан, отходя от пролома, предлагал ему положить пяток-другой кирпичей.

Брешь в проломе уменьшалась. Чувствовалась опытная рука, ряды поднимались ровно, швы между кирпичами получались тонкие. До края верхней кромки осталось меньше полметра, когда во дворе показалось четверо. Впереди шел Николай Федорович, рядом незнакомый человек невысокого роста, коренастый, в офицерской гимнастерке без погон, за ними Максим Ильич, и паренек, сбежавший у пруда. Надвигалась гроза; Степан, не поднимая головы, шепнул:

— Рукавишников, наш воспитатель. Может, пронесет?..

В свое предположение Степан и сам не верил. Рукавишников громко возмущался на ходу:

— Избили, увели… Я уже звонил в управление…

Николай Федорович привык к неожиданностям! Такова уж судьба директора училища. Двести пятьдесят учеников — это двести пятьдесят еще не сложившихся характеров. Он допускал, что кто-то из его питомцев не постеснялся кулаками решить конфликт с соседями. Но никак он не мог поверить, чтобы три ремесленника ни с того ни с сего напали на одного ученика соседней школы.

Между тем Рукавишников замедлил шаги, недоуменно оглянулся на своего провожатого. Паренек, который, сообщил ему о происшествии у пруда, стоял в совершенной растерянности. Товарищ, его товарищ, которого побили и увели, как ни в чем не бывало с кельмой в руках стоял на плечах у какого-то парня и заканчивал закладку пролома! Вот кто-то из помогавших ему ребят опрокинул ведро извести, и он обрушился на него с бранью.

— Как видите, жив и здоров ваш ученик, — ядовито заметил Николай Федорович. — Придется не мне, а вам приносить повинную.

Николай Федорович догадывался, почему Антонова бригада не на экскурсии. Ясно стало, каким путем к ним попал подросток из школы ФЗО. Непонятным было только вот что: если паренька побили, почему же он так старательно работает, почему смущен и недоволен приходом начальства не меньше, чем ремесленники?

Степан послушно спрыгнул на землю и, стряхивая сохнущий на руках раствор, стоял и молча ждал неприятных вопросов. Обида на ремесленников давно прошла, в последний «перекур» он сочувственно убеждал Григория, что к следующему воскресенью синяк пройдет, учил, что, когда дерешься, то, падая, надо защищать лицо.

— Кто тебя, Степан, бил покажи не бойся, — покровительственно начал допрос Рукавишников, раскрывая блокнот.

— Чего меня бить? Просто повздорили…

Паренек, который привел воспитателя, крикнул:

— Не били! Да ему руки связали ремнем!

Степан только усмехнулся одними глазами, и от этого взгляда товарищ его съежился, будто его ударили мокрой тряпкой.

— Ребята занимаются стоящим делом, — твердо сказал Степан. — Сперва у нас недоразумение возникло. Разве возбраняется помогать?

Несмотря на такую защиту, Николай Федорович догадывался, как обстояло дело. Конечно, опять начудили ребята! Их поступок несколько оправдывало упорство, с которым они старались добиться добротной кладки. Вся бригада добровольно лишила себя выходного дня, не пошла на экскурсию. Как тут решать? Положение директора и воспитателя было сложным. Николай Федорович со свойственной ему прямотой сказал:

— По-моему, ребята без нас разобрались…

Рукавишникову ничего не оставалось делать, как только пожать плечами.

Осмотрев кладку, он похвалил ремесленников и Степана. Что касалось Николая Федоровича, тот просто сиял. Отпала нужда искать каменщиков, ученики выполнят свое обязательство, сами восстановят старый корпус! Ну, а за драку на лужайке Антоновой бригаде придется держать ответ, но неприятный разговор Николай Федорович отложил до утра.

Когда начальство ушло, Антон крепко пожал руку Степа:

— Настоящий ты парень. Жаль, если тебе попадет в школе.

— Тимошке всыпят, а мне за что? Сегодня меня на лужайке бросил, завтра кого-нибудь другого, такой и в бою подведет, — сказал Степан. — Мы с ним более чем товарищи — земляки. Еще в интернате хлебали из одного котелка. Вот и удружил…

Приближался вечер, но Антон не давал команды к отбою. Ребята решили до темноты заложить еще один пролом хотя бы до половины. Максим Ильич передал приказ директора — немедленно кончить работу.

Настало время прощаться. От подарков Степан категорически отказывался. Антон пригрозил:

— Не возьмешь — обидишь, ножичек в мусор брошу!

Сафар поступил проще — без спроса сунул Степану свою дудку в карман. До самой школы ребята проводили своего нового товарища.

На обратном пути все восхищались Степаном.

— Да, парень он душевный, с характером, — задумчиво произнес Антон.

На другой день Сафар опоздал к ужину, ребята уже пили чай. Вырвав из записной книжки листом, он торопливо написал несколько слов и, садясь на свое место, передал записку Антону. Тот прочитал и кинулся к окошку.

На зеленой лужайке, напротив столовой, развалились на траве восемь подростков в серых комбинезонах и среди них Степан.

— Нарушил слово! — крикнул он. — Пробовал сохранить тайну и не удалось. Одного меня ребята к вам не отпустили.

Антон и Степан встретились, как старые друзья, и сразу же разгорелась ссора. Степан так и не согласился на бригадирство.

За вечер бригада заложила самый большой пролом. Степан отрядил на леса трех своих товарищей. От взрыва пострадали карнизы, восстановление их — сложная, кропотливая работа. Ребята из школы ФЗО научили Антонову бригаду проверять отвесом и причальной ниткой качество кладки.

Позже ремесленники узнали, что Степана, когда он вернулся к себе в школу, вызвали на партбюро. В училище приходил Рукавишников с двумя мастерами. Они измерили рулеткой главный зал старого корпуса. Рукавишников пришел к Евгению Владимировичу и о чем-то долго с ним беседовал. В тот же вечер стало известно, что строители взялись помочь уложить перекрытия и поставить стропила.

Крепко Степан подружился с ребятами из ремесленного. Однако в последний день кладки сам он не пришел, прислал только своих товарищей. Эта неожиданность и расстроила планы Антона. Как хорошо было задумано! Последний кирпич кладет Степан на пластинку из нержавеющей стали, где выгравировано: «Старый корпус восстановлен силами учащихся, преподавателей и мастеров в 1945 году».

Степан появился перед самым шабашом; он был в новенькой гимнастерке, подпоясанной флотским ремнем, — в пряжку смотреться можно. За ним степенно шагал рослый старик. Одет он был по-старомодному: в жилетке поверх синей сатиновой рубахи. Из нагрудного кармана жилета выпадала серебряная массивная цепочка.

— Здравствуйте, малыши!

— Мой дедушка — Артем Петрович Горелов, — радостно улыбаясь, знакомил Степан ребят со своим дедом.

Имя Артема Горелова не сходило со страниц ленинградских газет. Не зная, как встречать знатного штукатура, что говорить, Антон отрядил Сафара за секретарем, но это оказалось излишним. К приходу Вадима вся бригада каменщиков сидела на траве вокруг гостя. Зная, что ремесленники на штукатурных работах встретят еще больше трудностей, чем на кладке, Степан уговорил деда научить их набрасывать и разравнивать раствор.

Этот вечер закончился праздником. На кладке последнего кирпича присутствовала вся администрация училища и Горелов. Кто-то из ремесленников предложил Степану халат. Он отказался — такое торжество и переодеваться в будничное платье! Степан положил в нишу памятную дощечку. Плеснул раствор и заделал кирпичом отверстие.

Новые заботы легли на плечи директора училища. Под обломками погибло все оборудование старого корпуса. Из деталей и узлов, уцелевших под развалинами, удалось собрать станки — девять токарных, один строгальный. Да и что это за станки! Подкрашенная рухлядь…

Каждый день Николай Федорович ездил на Выборгскую сторону, за Невскую заставу, видели его и в Кировском районе. Достал пять станков, а нужно сто, не меньше! Спать он ложился с тяжелой думой, перебирая в памяти знакомых директоров, к кому можно было бы завтра поехать. Однажды проснулся — подают телеграмму. В Москве не забыли про письмо ремесленников. Уральский завод «Станкостроитель» коротко извещал, что по заказу 19707 в адрес училища отгружены станки: семь токарно-винторезных, четыре строгальных. Не успел он выпить кофе, как позвонили из училища. Получены телеграммы из Украины, Хабаровска, Коврова. Все предприятия как сговорились: «По заказу 19707 вам отгружаются станки»…

На столе у директора лежал разлинованный лист бумаги, куда он сам по-хозяйски вписывал марки станков. За один день почта доставила десятки телеграмм. Николай Федорович вызвал Вадима, отдал телеграфные бланки.

В заседании редколлегии участвовали комсомольский комитет, Андрей Матвеевич и Гнедышев. Новый номер стенной газеты выпустили на двух листах. Вид ее был праздничный. Заголовок «Спасибо партии!» рисовали Анатолий и Оленька. Передовую написал Андрей Матвеевич. Это была единственная статья в газете, а всю остальную площадь заняли телеграммы.

Все училище участвовало в субботнике. На дворе из-под навеса убрали дрова, уголь. Евгений Владимирович уже намечал, как расставить станки в главном зале старого корпуса.

В училище начали прибывать ящики, огромные, как парковая сторожка, снимали их с машин подвижные автокраны. Станки поступали водным путем и по железной дороге, из Москвы на самолете доставили приборы.

Адреса на ящиках лучше слов рассказывали ребятам, как необъятна Советская страна.

40

Приближались экзамены. Анатолий и Яков в сочинении на вольную тему сделали по нескольку грубых орфографических ошибок. Мария Ивановна предложила им остаться после уроков. Анатолий ответил:

— Сейчас важнее не русский язык, а восстановление старого корпуса.

— Посмотрим, что скажут ваши товарищи.

Антон и не предполагал, что ему будут подавать заявления. Подумать только, Мария Ивановна обращается к нему, Антону! И как написано здорово:

«Бригадиру каменщиков

А. Мурашу

От учительницы русского языка

и литературы М. И. Петровой

Заявление

Прошу обсудить поведение членов вашей бригады Якова Пичугина и Анатолия Ростова: хорошо участвуя в восстановлении старого корпуса, они плохо выполняют домашние задания…»

Как тут быть? Только сейчас Антон понял, какой это тяжкий труд — разбирать заявления о проступках.

В хмуром настроении он пришел к Андрею Матвеевичу.

— Давайте вместе вызовем.

Андрей Матвеевич прочитал заявление.

— Не могу. Вам адресовано, сами и действуйте, а когда будете обсуждать, пригласите, приду…

Как назло, в этот день Тамара привела свой класс на экскурсию в училище. Анатолий видел, как девушки пошли в спортивный зал, а оттуда, конечно, Вадим проводит их в старый корпус. Ну что ж, пускай посмотрят, как Анатолий в комбинезоне управляет «пистолетом» — прибором, который разбрасывает по стене раствор.

Он очень был удивлен, увидев на лесах Иванах Лосева.

— Брысь!..

— Мне Антон велел, — упрямился Иван, с удовольствием направляя струю раствора на стену.

Анатолий кинулся было к лесам, а у лесенки как из-под земли вырос Антон.

— Не тронь!

— Обещал же мне «пистолет», — умоляюще просил Анатолий.

— Мало ли что было.

— Из бригады гонишь?

— Временно, — пробурчал Антон. (Ох, тяжко вести разъяснительную работу!) — Принесешь от Марии Ивановны записку, свою очередь на «пистолет» уступлю.

— Причем тут записка? Мария Ивановна поручила тебе поговорить со мной, только указать на ошибку.

— Вот мы и поговорили.

В дверях показался Вадим, за ним Тамара и ее подруги. Анатолий выбрался во двор через боковую дверь. Пришлось-таки идти к Марии Ивановне!

В мастерских старого корпуса заканчивался монтаж оборудования. В правом крыле слесари-монтажники установили два уникальных станка. Ученые, конструкторы, рабочие вложили в металл свои самые смелые замыслы. Из обтекаемого стального кожуха справа выходила подвижная ровная площадка. Сбоку станины небольшой щиток, на нем три металлические пластинки с девятью кнопками, а над ними лампочки — зеленая, синяя, голубая. Нужно рабочему произвести токарные работы, нажимает первую кнопку — на щитке загорается зеленая лампочка, из колодцев бесшумно по направляющим поднимаются передняя и задняя бабки и каретка с резцедержателем. Требуется сделать строгальные операции — включается синяя лампочка. Из колодцев выдвигаются механизмы строгального станка. Включение голубого света дает сигнал к автоматическому монтированию на площадке шлифовального устройства.

На эти два станка в Совет Министров поступило девяносто восемь заявок от заводов. Министр наложил резолюцию: «Выдать уникальные станки сто двенадцатому ремесленному училищу». И никто в министерстве не заспорил. Нельзя же учить молодежь мастерству на станках, отживающих свой век!

Главный зал, где еще недавно дыбились глыбы и гуляли сквозняки, теперь было не узнать. В первых рядах стояли станки токарные, за ними — фрезерные и строгальные. Ряды разделяли двухметровые проходы, застланные резиновыми дорожками. Щедрость Максима Ильича превзошла все ожидания. В крыльях, где стояли уникальные станки, он не пожалел даже ковровых дорожек. В оранжерее на Потемкинской улице купил четыре пальмы.

В день открытия новой мастерской гвардейцы-летчики прислали полковой оркестр. Ремесленники построились на дворе у старого корпуса. Впереди — токарные группы. Сзади них и по краям — фрезеровщики, строгальщики, слесари, модельщики и ученики-строители. Все в новых комбинезонах.

Широкая голубая лента закрывала проход в старый корпус. Двери и окна были распахнуты, внутри виднелись ряды новеньких станков. Трудовым парадом командовал Андрей Матвеевич, — и в штатской форме он сохранил военную выправку.

— Парад, смирно!

Эхо повторило команду. Замерли ряды ремесленников, не шелохнутся. Из главного здания Оленька и два ассистента вынесли знамя училища и встали впереди колонны.

Смолкли торжественные звуки Государственного гимна. Николай Федорович прошел ко входу в старый корпус, коснулся рукой голубой ленты.

— Дорогие ребята! Сегодня суббота. На календаре будничный день, а в жизни нашего училища это день высокого торжества. Вступает в строй наш старый корпус. Мне думается, нужно изменить название. Мало в нем осталось старого, все новое, даже стены и те обновлены. Станки первоклассные. И всем этим своим счастьем мы обязаны партии большевиков.

Троекратное русское «ура» волнами, перекатами доходило через парк к невским берегам. Оленька подняла знамя, красное полотнище заполыхало над строем. Николай Федорович подал ножницы Вадиму: восстановление старого корпуса — комсомольская инициатива.

— К торжественному маршу…

Вадим перерезал голубую ленточку. Первыми вошли в корпус токари, за ними фрезеровщики, строгальщики и встали к станкам. Гости, модельщики, слесари разместились в главном проходе и у входа. Евгений Владимирович, как старший по возрасту подал команду:

— Начинай!

Одновременно зашумели сто двадцать пять моторов, гулко осыпалась стружка. Глядя на серьезные лица своих питомцев, Николай Федорович счастливо думал: «Здесь, на крохотном участке родной земли, ребята — завтрашние квалифицированные рабочие, видят, как могуча их Родина. Где, в какой еще стране в такой короткий срок развалины могли превратиться в действующий механический корпус!

41

До летних каникул осталось меньше недели. Сданы экзамены. Оленька получила на всю группу новые тетради, сразу их не раздала, а вечером аккуратно надписала на обложках: «Тридцать четвертая токарная группа второго года обучения».

Окончание учебы совпало со спортивными соревнованиями. Легкоатлеты и волейболисты училища вышли в финал. В приподнятом настроении Николай Федорович покинул стадион «Динамо». В руке он нес фуражку, набегавший с залива свежий ветерок лениво лохматил густые седеющие волосы. Несколько минут назад Оленька и Григорий опустили флаг соревнования. Два чемпиона из одного училища — небывалый случай.

На стадионе, кроме тренера, попечителем команды, как всегда, был Максим Ильич. С его лица не сходила улыбка. Можно было подумать, что это он, а не Григорий в финальном забеге на грудь опередил своего ближайшего соперника.

Когда ребята переоделись, Максим Ильич отпустил их в буфет выпить хлебного квасу, а сам сел на кромку запасного футбольного поля, напоминая незадачливого торговца на сельском базаре. Перед ним лежали трусики, майки, среди одежды возвышался хрустальный кубок, а возле него четыре металлические вазы и в каждой по развернутому вымпелу.

Отряженный нанимать такси, Антон ухитрился привести машину прямо к запасному полю. Без пропуска на стадион автомобиль не пропустят. Отправляясь на поиски машины, он взял у Оленьки шарф, обвязал им правую руку, — каждый милиционер знает: голубой цвет — цвет главного судьи спортивного соревнования.

Никому не доверяя, Максим Ильич бережно уложил вазы на сиденье машины, кубок взял к себе на колени. Рядом с шофером села Оленька, а остальные члены команды возвращались в автобусе.

Приближался час футбольного матча команд мастеров «Динамо» Ленинграда и Тбилиси. По проспекту к стадиону шли нескончаемым потоком легковые машины. Сюда, на Крестовский остров, будто ринулся автомобильный транспорт со всего города.

Николай Федорович лишил себя удовольствия посмотреть матч по важным причинам. Накануне на совете спортивного общества условились в случае победы на финальных соревнованиях сразу же собраться и составить списки команды, отъезжающей на юг.

Официально заседал совет спортивного общества, но в зал проникли болельщики. И они так шумно высказывали свое мнение, что Вадим невольно выругался:

— Помолчите немного, стадионные Цицероны.

Митрохину было не совладать с такой оравой. Вадим поспешил помочь растерявшемуся председателю совета:

— Пусть каждый участник заседания возьмет лист бумаги и сам наметит состав сборной команды легкоатлетов училища.

Спустя четверть часа на столе лежала стопка бумаги. По сорок голосов получили Оленька, Григорий и Митрохин, на четыре голоса меньше Антон. Одинаковое количество голосов получили Сафар и Георгий. От слесарей — Таня Загорушина, от модельщиков — Глоба.

Шум разгорелся, когда начали намечать состав баскетболистов. Претендовали команды первой слесарной и седьмой модельной. В весеннем розыгрыше обе имели одинаковое количество очков. Встреча в финале закончилась ничейным результатом. Опять на столе председателя собрались записки, но голоса разделились поровну. Деловой спор грозил перейти в ссору. Николаю Федоровичу было известно, что не уступят ни слесари, ни модельщики; он предложил послать сборную — решение, примиряющее обе стороны.

Но это был не мир, а временное перемирие. Антон, составляя список сборной, в основной состав внес слесарей — своих дружков, а в запас поставил модельщиков. Николай Федорович вступился за модельщиков, и Антону пришлось признать, что он поступил не принципиально.

Начались тренировки уезжавших на юг. В общежитии, столовой, в мастерских часто возникали оживленные беседы. Поводов была тьма. Удастся ли Григорию на стометровке скинуть секунду, а в забеге на километр показать время, близкое к всесоюзному рекорду для юношей? Горячо обсуждали случай на тренировке — Антон бросил диск. Отличный бросок. Диск упал в трех метрах за красным флажком. Рекорд страны, а судья не засчитал: Антон коснулся земли. Тревогу вызывали тренировки баскетболистов. Сборная, составленная из сильнейших игроков, не имела спаянности, каждый играл за себя, а это равносильно проигрышу.

Преподаватели сначала сердились: увлечение спорят мешало занятиям. Но вскоре оказалось, что и в каждом, даже самом серьезном, наставнике жил маленький болельщик. Угрозы закончились полной капитуляцией. Даже Ольга Николаевна, за всю жизнь не побывавшая ни на одном футбольном матче, и та интересовалась, скинул ли Григорий десятую секунды на стометровке, какое время в эстафете у Тани Загорушиной? Не остались в стороне от спортивного азарта и официантки. За обедом лучшие кусочки жареного непременно попадали в тарелки уезжавших спортсменов.

На лето ремесленники разъехались: одни к родным в деревню, другие — в Токсово, на дачу училища. На всех путевок не хватило. Часть ребят, проживавших в общежитии, осталась в городе. Ремесленники установили в парке у пруда палатки. Жизнь в палаточном городи приносила каждый день много нового. Андрей Матвеевич хорошо знал город, музеи. Возил он ребят и в Невский лесопарк, там загорали, купались. Пенсионер Иван Борисович Чащин — участник Обуховской обороны — рассказал подросткам, как происходили события, вошедшие в историю борьбы рабочего класса. Долго ремесленники простояли у стен картографической фабрики и на месте знаменитого переезда…

В палаточном городке и в Токсово нетерпеливо ждали вестей от спортивной команды.

В гостинице «Зеленая долина» ленинградцев разместили в коттедже, от которого к старому саду подходили четыре аллеи молодых тополей. Москвичи жили в каменном флигеле у пруда. Вода в нем чистая, на самом глубоком месте виден на дне песок и камешки. А купаться здесь не разрешали, раздолье только лебедям. Остальные участники поселились в главном корпусе.

Молодость ворвалась в «Зеленую долину», нарушив установленный здесь порядок, напоминавший послеобеденный час в санатории. Первоклассная гостиница приняла вид общежития при стадионе. В гардеробе, где обычно хранились шляпы и фуражки, теперь лежали футбольные мячи, гранаты, сетки. В коридорах столы оказались сдвинутыми и превращены в настольный теннис. Девушки носили шаровары и спортивные блузки. «Портили» вид ребята, признающие при температуре двадцать градусов в тени единственный вид одежды — трусы.

Директор «Зеленой долины» Максимиладзе — высокий сухощавый грузин, не ожидавший подобного нашествия, неистово шумел, убеждая Терентьича, старого швейцара, быть строже. К довершению всех его горестей, горьковчанки подарили Вале — горничной пятого этажа — темно-голубой спортивный костюм. Только Максимиладзе отчитал Валю за нарушение формы, как заметил кастеляншу в желтой полосатой пижаме. Но он был окончательно потрясен, увидев у старого Терентьича на ногах спортсменки. А в день открытия соревнования и сам Максимиладзе нарядился в белый спортивный костюм. Так «Зеленая долина» стала гостиницей спортсменов.

Команда сто двенадцатого ремесленного училища отличалась дисциплиной. По железному расписанию жили ленинградцы. Ольга Николаевна следила, чтобы меню состояло из высококалорийной пищи. В южном городе летом много соблазна: дешевы вишня, черешня, клубника, на каждом углу продавцы «эскимо», в любой подворотне тележки, торгующие фруктовой водой. Личные деньги Максим Ильич изъял у ребят еще в поезде и хранил на сберегательной книжке. Спал он спокойно, не зная, что Григорий, самый отъявленный сладкоежка, все-таки утаил кое-что про запас.

Два дня не было происшествий. Максим Ильич телеграфировал в Ленинград: «Живем по-спартански, готовимся к атаке». Когда телеграфист выстукивал на аппарате эту весточку, Григорию стало скучно в гостинице. Но как уйти, если объявлен тихий час, а в саду, у входа в коттедж, покачиваясь в гамаках, Максим Ильич и тренер сражаются за шахматной доской? От скуки прогуливаясь по коридору, Григорий заметил, что в раскрытое угловое окно заглядывает зелень столетнего дуба. Подтянув к себе большую ветвь, он мгновенно скрылся в густой листве и бесшумно спустился на землю. Маленькая неприятность постигла его, когда он перелезал через забор. Впрочем, Григорий горевал недолго, зашпилил порванные брюки булавкой: поднес к штанине зеркальце, дырки не видно. На пляже, за изгородью низкорослого кустарника пряталась брезентовая палатка летнего ресторана. Развалившись в тростниковом кресле, Григорий придвинул меню. Заказ он сделал не маленький: пять порций мороженого, тарелку вишен, стакан простокваши и бутылку лимонада.

В гостинице не заметили его исчезновения. Но вылазка в ресторан дала себя знать. За вечерним чаем Григорий вяло мешал ложечкой в стакане, печенье и пастилу незаметно переложил на тарелку Антона. После чая все ушли на спортивную площадку — одни играть в баскетбол, другие — смотреть. Оставшись дома, Григорий ослабил на два деления поясной ремень, боль утихла, но ненадолго. Еще за вечерним чаем Максим Ильич обратил внимание на плохой аппетит Григория, за ужином посадил его возле себя и велел официантке подать ему порцию семги для аппетита…

Рассвет Григорий встретил совершенно разбитым. В таком состоянии нечего делать на стадионе, но как отказаться? Ольга Николаевна сразу определит причину заболевания. Лучше перетерпеть боль.

За минувшую ночь стадион принарядился. Над входной аркой и трибунами развевались флаги. Несмотря на будний день, трибуны были пестры от гостей. На южном секторе, где немилосердно припекало солнце, было столько вскинуто разноцветных зонтов, что, казалось, подымись ветер — и все эти зонты: голубые, лиловые, зеленые, синие с белыми ромашками сольются в гигантский парашют и взлетят над трибунами.

Вот и наступил спортивный праздник, которого так ждали в ремесленных училищах. Две девушки и три паренька в алых майках чемпионов отделились от колонны участников торжественного парада, подошли к мачте у судейской трибуны и под звуки Государственного гимна подняли флаг спортивного общества «Трудовые резервы».

Состязание открыли девушки. По зрителям на трибунах можно было безошибочно определить, в каком секторе за какой город болеют. В первом забеге на сто метров Оленька уступила лишь горьковчанке. В третьем и четвертом забегах победили москвички. В забеге на восемьсот метров Таня Загорушина хорошо взяла старт, а финишировала еще лучше. Как только она грудью коснулась ленточки, на весь стадион раздался радостный возглас:

— Танюша, две минуты семнадцать секунд!

Это кричал Антон. Вскочив на скамейку, он размахивал фуражкой и секундомером. Москвичи, киевляне, уральцы — все, кто был на стадионе, дружно аплодировали ленинградке.

Успех Тани Загорушиной — приятная новость. Максим Ильич и Антон заранее вписывали в актив команды победу и в мужском забеге на тысячу метров. Это была коронная дистанция Григория. На ленинградских стадионах он не робел, выходя на старт с известными бегунами.

Наступило время забега, на который столько надежд возлагали ленинградцы. Главный судья объявил шесть участников, а к стартовой черте вышли только пятеро юношей. Григорий должен был бежать под третьим номером. Максим Ильич сколько ни напрягал зрение, смотрел в бинокль, но среди бегунов, стоявших на старте, Григория не было. Судья помахал флажком, призывая к вниманию своих помощников. Затем он поднял пистолет. Сафар и Антон не слыхали выстрела.

Сафар кинулся в раздевалку под трибунами, Антон побежал на прибрежную часть стадиона. На обочинах запасного поля, заросшего травой, паслись козы. Антон увидел, как в просвете между кустами дикого винограда мелькнула голубая футболка. Услышав торопливые шаги, Григорий оглянулся. Ясно, что привело на берег обозленного Антона.

— Заболеть человеку нельзя, — угрюмо сказал Григорий, — я вчера еще плохо себя чувствовал…

Антон хорошо знал пристрастие Григория к сладкому.

— Покажи тридцатку, — потребовал он, испытующе поглядывая на товарища.

— Мои деньги…

— На нашем дворе за такое дело били.

В сердцах Антон крут был на руку. Как ни шлифовали его в училище, привычка, приобретенная на улице, доказывать свою правоту кулаком у него иногда прорывалась. Дальше играть в прятки было бесполезно. Григорий признался:

— Подумаешь, трагедия — съел одну порцию мороженого.

— Одну порцию?

Григорий только вздохнул:

— Пускай обождут ставить замену, Сафару не взять призового места. Скажу главному судье: резинка в трусах порвалась.

Первые четыреста метров Григорий вел бегунов. Больше всех нервничал Антон. Неужели Григорий не выдержит предложенного им же резкого темпа? Так и случилось. На вираже его настиг москвич, а выйдя на стометровку, резко от него оторвался, с каждой секундой увеличивая просвет. На середине второго круга Григория обошел и горьковчанин.

Максим Ильич охрип от крика, стараясь ободрить Григория. А тот, пробежав еще метров шестьдесят, сошел с дорожки. Ленинградцы не видели, кто разорвал ленту в третьем забеге. Покинув трибуну, они бежали в раздевалку узнать, почему их товарищ отказался от борьбы. Третье место и то прибавило бы команде очков.

В гостиницу возвращались без песен, шофер временами сочувственно оглядывался. К вечеру стали известны результаты первого дня. По сумме очков команда ленинградского училища вышла на четвертое место. Выручила Таня Загорушина, могло быть хуже. Гнев ребят против Григория потерял прежний накал. Нужно не упустить последнюю возможность занять призовое место. А для этого необходимо было выиграть юношескую эстафету, бег на три тысячи метров, да и баскетбольной команде обязательно выйти в финал.

Второй день соревнований Григорий провел в постели, глотая горькие пилюли и держа грелку на животе. По радиорепортажу он следил за ходом спортивной борьбы. В эстафете юношей 4х100 заключительную стометровку бежал Сафар. Антон сумел ему мастерски передать эстафету. Пятьдесят метров Сафар и паренек из горьковского училища шли вместе. Радиокомментатор неосторожно сделал предположение, что в заключительном броске горьковчанин окажется сильнее ленинградца.

Стадион затих, затем разразился рукоплесканиями. Диктор объявил, что Сафар первым коснулся ленточки. Григорий вскочил с постели. Во что бы то ни стало утром он должен выйти на тренировку!

Команда ленинградцев все-таки заняла второе место.

42

Незаметно пролетели летние каникулы. Загорелые, возмужавшие вернулись ремесленники в мастерские и классы. Сколько воспоминаний было у токарей! Кажется, за год всех не переслушаешь. Вадим две недели отдыхал в здравнице, а остальное время каникул провел у танкистов. За ним приезжал Овчаренко на вездеходе. Полк находился в лагере на Карельском перешейке. Семья Камчатовых жила в соседней деревушке на даче. Елена Павловна устроила на закрытой веранде уголок для Вадима, а Овчаренко привез его в лес, где для него была раскинута маленькая палатка.

Елена Павловна чуть было не поссорилась с мужем, успокоилась только когда полковник дал слово, что он и Вадим, будут приходить обедать.

Задолго до обеденного перерыва у штабной палатки останавливалась малолитражная машина, из которой выскакивала Тамара. Овчаренко научил ее управлять автомобилем, подарил ей шлем и шоферские перчатки.

От лагеря до дачи Камчатовых было немногим больше километра, а Тамара везла их по лесной дороге и выезжала к даче с противоположной стороны Камчатов не спорил, видя, сколько радости доставляет дочери управление машиной.

В одно из воскресений Камчатовы ездили в лес за грибами и взяли с собой Вадима. На обратном пути грибников застал дождь. Все здорово промокли, зато с каким удовольствием ели за ужином картошку с белыми грибами.

Было что рассказать и Антону о поездке на юг. Раньше срока вернулся Яков из Морозовки, осунувшийся, бледный. В деревне получили похоронную. Командир пехотного батальона Даниил Пичугин погиб и похоронен в Праге.

Из отпуска на сутки опоздал Евгений Шабров. Оправдывался, что задержался, у матери. Ему поверили, хотя нетрудно было уличить его во лжи. Поступая в училище, он в анкете собственноручно написал: «Отец пропал без вести на Ленинградском фронте, мать умерла в 1937 году». Где провел Евгений свои каникулы, стало известно позже.

Изменилось и на заводе отношение к училищу с той поры, как вступил в строй старый корпус. Технологи да и сам главный инженер стали чаще наведываться в учебные мастерские ремесленников, привозить заказы.

Казалось, что теперь-то сто двенадцатое ремесленное училище займет первое место в социалистическом соревновании, но неожиданно упала дисциплина. В служебных записках постовых милиционеров говорилось: «На трамвае номер четыре ехал подросток в форме ремесленника. Отказался уплатить за проезд и обругал кондуктора. По знакам на петлицах удалось установить, что это был ученик сто двенадцатого ремесленного училища». «Продавал белье». «Пил пиво в закусочной на Банковской линии»…

Каждое такое известие было прямым упреком директору училища, коммунисту. Очевидно, Николай Федорович опять что-то недосмотрел. Похвалу, награды он всегда относил на коллектив, а случалась беда — всю тяжесть принимал на себя. Больше времени мастера и педагоги стали проводить в группах, навещать ребят в общежитии, чаще стали устраивать культпоходы в театр. Андрей Матвеевич получил разрешение показывать в училище новые кинофильмы первым экраном, а записки из милиции продолжали поступать.

Большие надежды Вадим возлагал на патруль. Эта крайняя мера не понравилась старому мастеру Евгению Владимировичу:

— Милицейские обязанности на себя берете. Ну что ж, тогда пригласим милиционеров вести комсомольскую работу в училище.

Разговор этот происходил в комсомольском комитете. Активисты распалились было, защищая Вадима, и притихли, — задели их правильные слова старого коммуниста:

— Если плоха дисциплина, то не с обходов надо начинать, а чтобы каждый ученик и за стенами училища чувствовал ответственность и понимал, что его поведение небезразлично коллективу.

Евгений Владимирович посоветовал активистам поговорить с товарищами о чести училища.

И вот снова ученики переполнили актовый зай. Андрей Матвеевич говорил с долге каждого ученика беречь традиции училища и с горечью признал, что среди учащихся завелись нечестные ребята. Николай Федорович зачитал записки из милиции, однако не мог назвать ни одной фамилии.

Вопрос — кто нарушитель дисциплины, да и один ли он в училище, волновал весь коллектив, но кто первый выскажет свое возмущение?

На сцену вбежал Антон, одернул гимнастерку, поглядел в левый угол зала, где обычно сидели токарные ученики:

— Ребята, так и говорить?

Из зала ему крикнули что-то неразборчивое.

— Мы, ученики-токари тридцать четвертой токарной группы, — Антон медленно раскручивал лист, свернутый в трубочку, зачитывал фамилии, — готовы принести клятву под знаменем училища, что никто из нас непричастен к поступкам, позорящим звание советского учащегося.