До новой встречи

Прервав чтение, Антон снова посмотрел в левый угол зала.

— Подтверждаем! — ответила хором тридцать четвертая токарная, на этот раз громко и четко.

Антон скрутил листок:

— Мы, ученики-токари, ожидаем, что с трибуны высокого собрания так же честно выскажутся и все остальные товарищи.

Выступление Антона понравилось ремесленникам. В зале начались перебежки. Председатель Таня Загорушина тщетно размахивала колокольчиком. Ученики теснились к старостам своих групп. Андрей Матвеевич послал в президиум записку, советуя объявить перерыв.

Вторая половина комсомольского собрания напоминала дачу присяги. От модельщиков выступил Глоба. Слесарные ученики прислали в президиум записку, где под словами: «Дорожим, любим свое училище, среди нас нет подлеца», — стояли сорок подписей.

Николай Федорович верил, что те, кто говорит так горячо, от всего сердца, не могут совершать такие поступки. Но кто же тогда гадит?

Резолюции не принимали. Покидая зал, каждый ученик чувствовал свою личную ответственность за честь училища.

После Вадим со смущением вспоминал, как он был неправ, предлагая создать патрули. На утреннее построение ученики явились в отутюженных гимнастерках, брюках, аккуратно подшитые подворотнички отличались отменной белизной, ботинки были начищены до блеска. А вечером в училище снова позвонили из двадцать второго отделения милиции…

Неожиданно Оленька нашла нарушителя. Вечером она возвращалась из города, подошла к главному входу в парк, и что-то ей показалось страшно одной идти по темным, безлюдным аллеям. Стояла непогода, густо валил мокрый, липкий снег.

Оленька замедлила шаг, надеясь дождаться попутчика. Ожидания ее не обманули, у входа в парк ее нагнал Евгений Шабров. Не успели они пройти и полсотни метров по аллее, как он поскользнулся и упал. Помогая стряхнуть снег с шинели, Оленька почувствовала, что на нее пахнуло винным перегаром:

— Ты, Евгений, выпил?

— Ерунда. Взял маленькую кружку пива.

Про неприятную встречу в парке Оленька никому не сказала. Вскоре она заболела гриппом. Неделю Ольга Николаевна продержала Оленьку в изоляторе. В школе приближалось время сдачи контрольных работ за первую четверть. Оленька послала Варю к Евгению с учебником геометрии и просила отметить пройденные разделы. Просьбу ее он выполнил неохотно, сделанные наугад пометки относились только к задачам заключительного семестра.

В день выписки подруги встретили Оленьку радостно, наперебой угощая ее конфетами. Оказалось, Евгений подарил им две коробки. Не было конфет только у Тани Загорушиной. Оленька удивилась:

— Тебя и не угостил?

— Отказалась. Дорогие конфеты, на чьи деньги? Да и какой-то Евгений странный был, пел, смеялся.

Поднимаясь по лестнице общежития, Оленька думала, не поговорить ли ей с Вадимом, но решила повременить. Она попросила дневального вызвать ей Антона.

Оленька увела Антона на лестницу и смущенно призналась, что больше не смеет молчать. Евгений откололся от коллектива, и, видимо, он позорит своими поступкам училище. Может, ей следовало бы рассказать о своих подозрениях директору? Но она думает, что лучше будет, если с Евгением поговорит его товарищ.

Просьба Оленьки застала Антона врасплох. После летних каникул, действительно, Евгений стал скрытным, у него появились какие-то тайные интересы. Что ж, придется поговорить с ним…

А в вечерней школе Антону дали неутешительную справку. Шабров пропустил шестьдесят четыре урока. Что же делать? Передать справку в комитет комсомола? Антон нервничал, сознавая, что своим молчанием укрывает товарища, а иначе он поступить не может.

Три дня прошло в мучительных колебаниях. После занятий в мастерских Евгений забежал в общежитие, быстро собрал учебники. Вместе с ним вышел и Антон.

— В кино? — равнодушно спросил Евгений.

— Провожу тебя в школу, — холодно отозвался Антон, — а вечером приду встречать.

— В дядьки набиваешься? — с насмешкой спросил Евгений. — Что ж, из тебя толк выйдет.

— Если нужно, то буду и дядькой, а девятый класс ты у меня закончишь.

Можно было подумать, что Евгений примирился с тем, что его будут конвоировать в школу, но, как только они вышли из парка, неожиданно разговор принял острый характер:

— Я, Антон, в опекунах не нуждаюсь.

— Ты опять водишь дружбу с каким-нибудь Кутком. Смотри, плохо это кончится.

— Шпионишь?

Евгений швырнул учебники к ногам Антона и побежал к трамвайному кольцу. Подобрав полевую сумку, Антон подождал, надеясь, что Евгений успокоится и вернется, но время шло, а он не возвращался. Заглянув в сумку, Антон вытащил тетрадь по математике, последняя запись там была сделана в сентябре.

Вадим в этот вечер уехал к Камчатовым. Ростовы занимались в плавательном бассейне, Сафар был на стрельбище, а Яков помогал библиотекарше переплетать книги. Антон снова остался один со своими думами. Вынул он из-под матраца припрятанный старый номер «Комсомольской правды», перечитал заметку «Настоящий друг».

«В селе у горы Медной жили три товарища: Алексей, Николай и я. Однажды мы возвращались с посиделок. Ночь выдалась снежная. До нашего села оставалось еще десять километров. В пути нас нагнали знакомые, предложили подъехать. На розвальнях было два места. Николай обрадовался предложению. Иначе поступил Алексей:

— Всех взять не можете, пойду и я пешком.

Этот будто бы незначительный случай открыл мне глаза. Я понял, кому из моих товарищей могу доверять, с кем должен делить дружбу.

Но неправильно было совсем отвернуться от Николая, и мы ему помогли…»

Подло поступил Николай, покинув товарищей. Да разве он, Антон, не бросает Евгения, своего друга? Как бы поступил паренек из села у горы Медной? А как поступила бы Мария Ивановна? Антон вырвал из блокнота лист бумаги.

«Старосте 34-й токарной группы

О. Жуковой

Заявление

Считаю своим комсомольским долгом поставить в известность группу, что мой товарищ Евгений Шабров снова попал под влияние чуждых советскому обществу людей! Перестал посещать вечернюю школу, пьет спиртные напитки, курит.

Прошу мое заявление поставить на обсуждение группы

A. Mypaш»

Заявление Антона напугало Евгения. Но на собраний он держался развязно:

— Хочу учусь, а нет желания — брошу. Вечерняя учеба добровольная.

— Правильно говоришь, — рассудительно ответил ему Иван. — Учеба в школе добровольная, а уйти ты не волен. Зачем чужое место занял? Деньги-то на тебя тратили.

Яков до конца не выслушал вторичное объяснение Евгения и резко перебил:

— Вот дурак. Только полтора года до порога института осталось, и бросил заниматься…

Несколько вечеров Евгений после отбоя подолгу просиживал за учебниками. Электрический свет мешал ребятам, но никто не ворчал, понимая, что ему надо многое наверстать. Но слово у Евгения было рыхлое, как и характер. Вскоре он вернулся из школы без книг, в грязной шинели, с фуражки свисал сломанный козырек, рассеченная губа вспухла.

Пошатываясь, Евгений размашисто вынул из шинели нарядную коробку и пустил по кругу. Добротные папиросы с золотистым отливом соблазняли и ребят, не баловавшихся табаком. Закурил Митрохин, взяли по папиросе Иван и Анатолий… В коридоре стало дымно, как в курительной комнате. Пьяное бормотание Евгения забавляло подростков. В тепле окончательно захмелев, он сбивчиво доказывал, что в училище его не понимают. Яков, который дежурил в этот вечер, рассердился:

— Тряпка!

— Я? — обиделся Евгений, — повтори!

— Мешок бесхарактерный. Не хочешь по-хорошему жить.

Яков записал в журнал: «Девять часов пятьдесят минут вечера. Ученик Евгений Шабров вернулся в нетрезвом виде». Снова обмакнув перо, сделал вид, будто переписывает курильщиков. Маленькая хитрость подействовала, коридор опустел. Теперь Яков выскажет Евгению все, что думает о нем. Но отчего Анатолий пытается втолкнуть Евгения в ближайшую комнату, где жили слесари, а тот, упираясь, бубнит:

— Сбежали… Испугались дневального, велика личность!

— Молчи! Директор…

Евгений сразу же протрезвел, решительно направился в умывальную. Поздно! Его неровная походка еще в парке вызвала у Николая Федоровича подозрение:

— Шабров!

Евгений шел, не оборачиваясь. Николай Федорович еще громче повторил приказание. Евгений остановился, по привычке одернул шинель.

Из комнат, чуть приоткрыв двери, выглядывали ученики. К их неудовольствию директор увел Евгения на административную половину. В кабинете было холодно. Мимо раскрытой форточки летели снежные хлопья. Николай Федорович захлопнул форточку, зеленые шторы, шурша, упали вниз. Евгений стоял у двери, хмель проходил, начинала болеть голова.

— Где пил?

— У Гостиного двора.

— Кто угощал?

— Не все ли равно…

Наглый ответ вывел Николая Федоровича из терпения. Он схватил Евгения за борта шинели, сильно встряхнул, но быстро опомнился, пальцы сами разжались. Евгений испуганно отшатнулся. Николай Федорович сам не узнал своего голоса, когда предложил Шаброву вывернуть карманы. Так он и знал! На стол вместе с хлебными крошками, табачной трухой упала пачка пятидесятирублевых бумажек.

— Откуда у вас эти деньги, ученик Шабров?

Евгений объяснил, что две тысячи рублей ему, якобы, дал на костюм капитан, друг отца. Он назвал даже фамилию, имя и отчество знакомого, полевую почту, оговорив, что за литерную букву не ручается, понадеялся на память, не записал.

Этому можно было поверить. В годы войны с Ленинградского, Волховского фронтов, а иногда из Прибалтики, Украины, приходили денежные переводы, написанные карандашом по-телеграфному лаконично: «Товарищ директор, купите ребятам подарки к празднику». Десятка четыре таких переводов с оправдательными документами и сейчас хранятся в сейфе. Но Николай Федорович всем своим опытом воспитателя чувствовал — Шабров лжет. Нельзя верить ни одному его слову.

Евгения на месяц лишили отпуска в город. Из вечерней школы его отчислили за пропуск занятий. В пятницу он сдал три контрольные работы. На отобранные у Евгения деньги Николай Федорович велел сшить ему костюм. В субботу Евгения возили в ателье снимать мерку. Костюм должен быть нарядный. Максим Ильич выбрал темно-синий отрез. Появилась надежда, что парень выправится, а в воскресенье он сбежал.

Произошло это около полудня. В общежитие зашла девушка, которая назвалась сестрой Шаброва.

Евгений и его сестра недолго постояли у окна, беседуя шепотом. Затем, накинув на плечи шинель, он пошел проводить ее до ограды. Евгения увела старая знакомая — Эмилия.

43

На комсомольской работе Вадим уже был не новичок, но нет-нет да и опять споткнется. Правда, его срывы проходили незамеченными для комсомольцев. Секретарь партбюро, директор или замполит вовремя поправляли комсомольский комитет.

Набело переписав повестку дня комсомольского собрания, Вадим прочитал вслух:

— «Что такое счастье?»

«Крупный выигрыш и счастье».

«Комнатный счастливец».

«Продавцы счастья».

Повестка дня на этот раз была выбрана интересная.

После провала с лекцией по философии Вадим стал осторожнее, рассудительнее, собрание задумано большое, почему бы и не посоветоваться? В рабочее время он избегал обращаться к Евгению Владимировичу по комсомольским делам. В группе не должен он выделяться из среды своих сверстников. После окончания рабочего дня Вадим застал Евгения Владимировича в партбюро. Старый мастер внимательно прочитал повестку, вдумываясь в каждое слово, иногда подымал глаза и поверх очков задумчиво смотрел на Вадима, словно хотел спросить: «Шутите или серьезно?» Повестку он посоветовал составить просто: «Что такое счастье», и все. Вадим не согласился, такова воля комитета, и утром до занятий побежал к директору:

— Думаем поговорить.

— Райком подсказал?

— Нет, сами придумали.

— Молодцы, — похвалил Николай Федорович, осторожно, ставя чуть заметные точки возле заголовков. А эти зазывные следует убрать. Когда я был таким же подростком, как и ты, отец однажды взял меня на ярмарку. Вот там я и увидел, как факир заманивал публику: «Человек, съевший костер», «глотатель змей», «женщина под пилой».

Больше возражать не приходилось.

Девять объявлений написала Оленька: «Что такое счастье», а ниже — «Товарищ, приходи на открытое комсомольское собрание послушать и поговорить».

Комитет натолкнулся на трудность там, где ее совсем не ожидал. В лекторской группе райкома никто не читал лекций о счастье. Отрядили Оленьку в горком комсомола — и снова неудача. Не сразу она поняла, отчего Вадим без горечи и волнения встретил эту неприятность. В комитете сидела Мария Ивановна и горячо доказывала:

— Утомлять ребят не советую. Для вступительного слова мне достаточно полчаса.

В речи Марии Ивановны не было заученных фраз, щегольских цитат. Начала она просто:

— Человек рожден для счастья, как птица для полета. Так много лет назад сказал писатель Короленко. Но люди по-разному понимают счастье. В капиталистическом мире счастье определяют по несгораемому ящику»: чем больше золотых слитков, тем человек счастливее. Это волчья мораль. За деньги, награбленные, наворованные, не приобретешь настоящего счастья. Я расскажу вам, как понимает свое счастье наша советская молодежь. Как представлял себе счастье Юрий Смирнов.

Погас свет. С экрана в зал смотрел парень, очень похожий на Митрохина. В темноте еще громче звучал голос Марии Ивановны:

— Юрий старательно учился, чтобы быть полезным Родине. Это помогало ему в трудные минуты, делало его сильным, волевым… Юрий Смирнов совершил подвиг во имя счастья своего поколения.

На экране возникали все новые и новые дорогие лица. Вот школьница Зоя Космодемьянская. Вот строитель с Выборгской стороны Феодосий Смолячков, вот партизан Саша Чекалин…

Марии Ивановне было легко перейти к разговору об училище. Смирнов и Смолячков — питомцы трудовых резервов. Сейчас в сто двенадцатом училище есть много ребят, похожих на них в своих буднях.

Когда же в зале зажгли свет, Мария Ивановна сказала, что среди ремесленников есть и такие, которые убеждены, что человеку достаточно маленького личного счастья.

После доклада слово попросил Антон:

— Не скрываю, мечтаю выиграть двадцать пять тысяч! Что бы я сделал на выигрыш: купил бы костюм с жилеткой, зеленую шляпу, три галстука и на своей машине поехал бы сперва на юг, затем махнул на Дальний Восток посмотреть, как люди живут… Почему Вадим, когда мы с ним как-то спорили, обозвал меня обывателем? Я же собираюсь путешествовать не на капиталистические деньги.

Антон так увлекательно рассказывал о своих планах, что, казалось, ему осталось только одно: пойти в сберегательную кассу и получить выигрыш.

— Не согласна я с Антоном, — начала Оленька, поднимаясь на трибуну — Деньги, конечно,: человеку очень нужны, но это не все. Главное — это увлекательная работа. Но есть среди нас ребята, которые отказываются от большого, живут мечтой-о крохотном счастье, — с маленького человека меньше спрашивают. Каждый день вместе с нами садится за парту Серафим Громов. Вместе с нами он учится мастерству, а знаете, какую дорогу он наметил? После окончания училища остаться в Ленинграде, получить тепленькое местечко, и мотив уважительный — у него есть бабушка, у бабушки — шестнадцатиметровая комната, а он у бабушки единственный наследник. Вот как понимает счастье Серафим Громов!

Обсуждение-доклада подходило к концу, когда на трибуне показался Андрей Матвеевич.

— Счастье — это большое слово. Каждый из вас его ищет. Но найдут свое счастье люди волевые, честные. Разве будет счастливым ваш товарищ, ученик Лев Зайцев, если он в своей тетради написал такой эпиграф: «Не гонись, Лев, за большим. С маленького человека меньше спрашивают». Так он и поступает в училище. Ошибся Лев. Промахнулся и ваш бывший товарищ Евгений Шабров. За веселой жизнью он погнался, легкой она ему кажется, но дорожка скоро оборвется. Настоящее счастье познается в труде и в большой дружбе.

Об этом интересном, собрании долго говорили в училище.

В воскресенье в клубе показывали кинофильм «Сердца четырех». Вадим видел эту картину еще в полку и решил в кино не идти, а покататься с горы. В последние дни у него сильно болела голова, он купил в аптекарском магазине пять пакетиков пирамидона. Ольга Николаевна увидела, как принимал на собрании таблетки и спросила:

— Которая?

— Третья. Да что-то не помогает.

Ольга Николаевна отобрала у него пирамидон:

— Перестаньте портить сердце, больше гуляйте.

С ледяной горы Вадим увидел Тамару, бегущую по аллее. Надо было бы ее встретить, да ребята будут смеяться. Все-таки Вадим отдал санки, пошел ей навстречу:

— Смотри, какой подарок тебе и мне от самого генерала.

— От генерала? — Вадим высоко подкинул свою шапку.

— Скоро уже месяц, как папа генерал. Все скрывал, а вчера указ пришел.

Тамара раскрыла свой чемоданчик. Внутри лежали две пары беговых коньков. Камчатов хорошо помнил, какой номер сапог носил его связной.

До вечера Тамара и Вадим обновляли коньки. Условились опять встретиться в среду, но в этот вечер Вадим был занят. Приехал ученый из Политехнического института читать лекцию о скоростном точении. Оказывается, на токарном станке можно довести скорость резания до двух тысяч метров в минуту! Интересные подсчеты сделал Андрей Матвеевич. Если токари завода-шефа освоят новый режим резания, то заводу потребуется в четыре-пять раз меньше станков.

На следующий день Яков увеличил скорость резания на сорок метров. Антон презрительно усмехнулся.

— Подумаешь, тоже мне скорость!

Унести из читального зала газету считалось в училище непоправимым грехом. Виновных лишали права входа в библиотеку на месяц. Но настроение у Антона было такое, что его не остановило бы еще более суровое наказание.

Когда библиотекарша отвернулась, Антон проворно вложил газету в книгу. В общежитии он снял скатерть со стола, вырезал из газеты статью известного токаря-скоростника и аккуратно вклеил вырезку в тетрадь. В статье был и чертеж. Название резцов Антон надписал красным карандашом, металлический сплав пометил синим.

Скоро в тетради было полно эскизов и чертежей резцов. Антон неутомимо выискивал новые резачки с отрицательным и положительным углом. Он умел хранить свою тайну Даже Анатолий не подозревал о его увлечении. Антон зачастил и в кладовую, интересуясь, есть ли пластинки отечественного сплава с высоким содержанием карбидов титана Т15К6. Он соглашался и на более низкий сорт Т5К10. Кладовщик Иван Панкратьевич только разводил руками.

Две недели Антон наведывался в кладовую. Наконец, у него терпенье лопнуло. Иван Панкратьевич, как обычно, развел руками, Антон назвал его старой кочергой и выместил всю злость на двери. Удар ногой был так силен, что вместе с винтами вылетела и верхняя петля.

Николай Федорович выслушал жалобу кладовщика, оставил у себя требование и сказал, что разберется. В новом проступке Антона Николай Федорович видел больше, чем кладовщик. Дверь сорвана — это плохо. Но чем вызвано недовольство Антона? В кладовой нет твердого сплава. Возник новый вопрос: зачем ему понадобились пластинки, что он надумал — выменять металл, сделать какую-нибудь безделушку? Недавно мастер отобрал у Антона искусно выточенный волчок, мог и дорогой сплав пойти на новую самоделку. Просматривая инструментальные карточки токарей, Николай Федорович обратил внимание на одну особенность: за последний месяц Антон сломал резцов больше всех в группе.

— Превышает нормальную скорость, — объяснил Евгений Владимирович. — Ребята работают по пятьдесят-шестьдесят оборотов в минуту, Антон — на сто десять-сто двадцать. Резец не выдерживает нагрузки, горит, крошится. Пытается Якова обогнать.

— Если металл требовался не на самоделку, то, может, для резцов? — невольно вырвалось у Николая Федоровича. — Что ж, сплав выбран удачно.

Усадив мастера в кресло, Николай Федорович раскрыл программу обучения по токарному делу, перелистывая страницы, сказал:

— Обгоняют ученики курс, и ничего нет в том удивительного. Яков и Антон острее нас, старшего поколения, чувствуют новое. Ищущей натуре мало того, что мы с вами ей даем. Научить ученика управлять станком, изготовлять детали — это еще не все. Теперь важно и каким методом он будет пользоваться. Придет наш питомец в цех, дадут ему, к примеру, проточить вилку к аппарату. Сделает он ее за один час, а его соседи за это время изготовят десять деталей. Каково настроение будет у нашего выпускника? Нужно так готовить молодых рабочих, чтобы по знаниям они близко подходили к технику. Ремесленник не может быть иждивенцем. Получив по своей специальности все, что до него накоплено, он обязан искать и находить новое в металлорезании.

Поломка Антоном резцов — не случайное дело. Директор правильно заговорил о том, что программы стареют, надо их дополнять, иначе жизнь обгонит.

Антон занимался в спортивном зале, делал на кольцах упражнение, когда его позвали к директору. Опять! Кажется, легонько пнул дверь, а шурупы посыпались, наверно дерево сгнило.

В кабинете директора горела люстра. Николай Федорович стоял у раскрытого книжного шкафа, перебирая книги, Антов присел на диван. Директор был озабочен, у прищуренных глаз густая паутинка мелких морщинок. «Быть грозе». — подумал Антон. Разложив книги по полкам, Николай Федорович выпрямился:

— Ни одной брошюры по скоростному точению. Вам, Антон, будет трудновато.

Антон смутился. Никого он не посвящал в свои замыслы, откуда же директор знает о них?

— Догадаться нетрудно. Резцы у вас крошатся, не выдерживают скорости. Надеюсь, что твердые сплавы не на самоделку выписывали?

— Нет, — честно признался Антон.

До этого вечера Антон не подозревал, что скоростное точение металла, которое ему казалось новым открытием, имеет свою историю. Десять лет назад в Лесном ученые в лаборатории опробовали на высоких скоростях напаянный резец.

— Торопишься больше узнать, за это не бранят, — тихо говорил ему Николай Федорович. — Выпишем сплавы для резания стали и чугуна. Но, скажи, Антон, зачем же двери-то ломать?

К изумлению Ивана Панкратьевича, ремонтировать дверь кладовой пришел не паренек из модельной группы, а сам виновник. Антон сменил петли, смазал замок, укрепил филенку и даже поставил новую ручку! Изумление его возросло еще больше, когда вечером Максим Ильич в самом деле прислал Глобу починить дверь. Значит, Антону никто ничего не приказывал, действовал сам? Иван Панкратьева опять только развел руками.

Через несколько дней Евгений Владимирович вызвал Антона в свою конторку.

— В кладовой есть пластинки твердого сплава.

44

Спать Якову не хотелось, лишь привычка вставать и ложиться по сигналу удерживала в постели. Ему даже казалось, что он слышит, как дежурный подошел к столу, вот он вдел указательный палец в веревочную петлю и ждет, поглядывая на часы. Наверно меньше минуты осталось до побудки. Первый удар прозвучит мягко, боек чуть коснется стенок колокола, затем последуют еще два спокойных удара, а потом поднимется такой звон, что от него не схоронишься даже под подушкой. Кто установил такой порядок побудки — неизвестно, но каждый дневальный считал обязанным его соблюдать.

Яков натянул одеяло на голову, пусть друзья подумают: «заспался парень». Прошла не одна минута, целых пять, может и больше, а сигнала все не было, в спальне стояла тишина.

В тот день было чудесное утро. Сквозь замерзшие стекла в спальню пробивались солнечные лучи. В коридоре послышался размеренный, мелодичный бой часов. Яков равнодушно считал до семи, а часы продолжали отбивать. Одиннадцать часов! Откинув одеяло, Яков вскочил с постели и растерянно огляделся. Вот здорово! Выходит, он один проспал. Кровати товарищей заправлены по-солдатски, комната прибрана, от двери к столу проложена новая темно-малиновая ворсистая дорожка, графин наполнен свежей водой.

— Ушли, не разбудили…

Горькая обида комом подкатила к горлу. Не сразу Яков увидел лежавшую на тумбочке отутюженную парадную форму, носовой платок и маленькое письмо. Что такое? Сомнения не могло быть, это его собственная форма, а на конверте чертежным пером аккуратно выведены фамилия Якова, полностью имя и отчество. Из конверта выпали два листа бумаги, один из них — выписка из приказа по училищу:

«Ученика тридцать четвертой токарной группы Якова Пичугина освободить от занятий по случаю дня рождения». На другом листке в заглавной части два слова: «Яша, поздравляем» и ниже тридцать пять старательно выведенных подписей.

Дружеский сюрприз! Яков стоял посреди комнаты довольный, счастливый. Он засмеялся, представив себе, как без колокола проходила побудка, — одевались ребята, наверно, в коридоре.

Потом он припомнил, как отмечали дни его рождения в маленькой деревушке на берегу Ножемы. Хорошее то было время! Утром, задолго до рассвета, мать растапливала печь, пекла ватрушку. Ох, и мастерица же на была! Положит на противень тонкий слой теста, а творогу и сметаны в полтора пальца…

Якову в такой день выдавали самую лучшую курточку, брюки, ботинки. Семейный праздник в доме Пичугиных начинался вечером. В сумерки из леса возвращался отец-лесник. Почему-то Якову ярко запомнилось, что вместе с отцом в жарко натопленную избу столбом врывался сухой морозный воздух.

Непривычно Яков чувствовал себя в свой праздничный день. В классах и мастерских шли занятия, и только он, да еще кот Снежок, известный лентяй, слонялись в училище без дела. Не будь на нем парадной формы, он отправился бы в мастерскую.

Дежурным по общежитию был Серафим Громов. Яков поболтал с ним, потом с уборщицей. Исправил обрыв в электрическом чайнике и на все это затратил меньше часа.

Большой перерыв прошел весело, но вот сигнал. И товарищи разбежались по аудиториям и мастерским, он снова остался один. В читальне две студентки Библиотечного института составляли новый каталог. Библиотекарша удивленно посмотрела на Якова в парадной форме, но ничего не сказала, выдала по его просьбе комплект журнала «Огонек».

Медленно надвигался вечер. У слесарей оказался пустой урок. Шумной ватагой ввалились они в библиотеку, выбрали книги, ушли. Снова стало тихо. В читальном зале зажгли свет, и Якову стало немножко грустно, опять вспомнилась деревня на берегу Ножемы. К этому часу там собирались родные, начиналось веселье.

В читальню вошел Вадим:

— Скучаешь?

— Какой-то день получился непонятный, — сказал Яков. — Не будничный и не праздничный…

— День только начинается, — загадочно ответил Вадим.

В тот вечер столовая выглядела нарядно, давно ремесленники не видели ее такой праздничной. Возле буфетной стойки появились подмостки для струнного оркестра. На столах, сдвинутых в виде буквы «П», вместо надоевших клеенок белели скатерти. Даже цветы, которые, к огорчению Антонины Осиповны, ребята перед началом обеда переставляли на подоконники, сейчас стояли на своих местах. Тюльпаны и бегонии в глиняных горшках, обернутых в свежую бумажную рогожку, казались только что принесенными из оранжереи.

Необычность этого ужина подчеркивало еще одно немаловажное обстоятельство. Ученики входили в столовую не строем и все в парадной форме. Оленька заплела свои непокорные волосы в тугие косы, обвила их вокруг головы и скрепила белоснежным бантом. Антон и его товарищи из струнного оркестра где-то достали целлулоидные воротнички, с непривычки терло шею, но они и вида не показывали.

Ученики тридцать четвертой токарной группы сидели за центральным столом. Между директором и мастером посадили Якова, который боялся даже подумать, что пиршество затеяно в честь его, пятнадцатилетнего паренька.

Когда все были рассажены, Максим Ильич взмахнул над головой астрой; шеф-повар, стоявший в дверях кухни со скучающим видом, мгновенно исчез, и официантки внесли глиняные кувшины хлебного кваса собственной варки, глубокие блюда с винегретом и тарелки, доверху наполненные колбасой и сыром…

Оркестр заиграл вальс. Ребята проголодались, посматривали на сыр, шпроты, но никто не дотрагивался до еды Все чего-то ждали. Николай Федорович наклонился к Вадиму, тот смущенно отмахнулся. Директор поднял руку, к этому жесту — «внимание» в училище привыкли. Умолк оркестр. Стихли разговоры. Тогда встал Вадим.

— Ребята и девчата! Мы собрались своей большой семьей, чтобы отметить день рождения нашего отличника Яши Пичугина. Пожелаем ему от всего сердца здоровья, новых успехов в классах, мастерских и исполнения девятисот девяноста девяти желаний по его выбору…

Аплодисменты гремели долго и торжественно.

Максим Ильич взобрался на эстраду, предложил:

— Прошу наполнить бокалы шампанским.

На столах не было бокалов, не было и шампанского, стояли алюминиевые кружки и стаканы, а в кувшинах пенился хлебный квас. Но что с того? Не всегда и шампанским так дружно чокаются! Не многие могли дотянуться со своими кружками и стаканами до радостно взволнованного виновника торжества, поэтому чокались со своими соседями. В большой семье шел большой праздник.

За ужином имениннику подносили подарки. Слесари вручили Якову чернильный прибор, на зеленом мраморе зеркалом светилась металлическая именная дощечка. Токари подарили логарифмическую линейку и набор резцов. Модельщики — футбольный мяч… Никогда у Якова в день рождения не было столько подарков.

Оркестр играл туш, Якова обнимали, жали руки. Какой заговор! Все училище готовилось отметить день рождения. Оказывается, обсуждали на комитете комсомола, и никто словом не обмолвился. Какие замечательные у него товарищи!

Пиршество продолжалось и после вручения даров. Оркестр заиграл застольную. Из кухни вышла необычная процессия. Впереди важно шагал шеф-повар с ножом и вилкой, за ним два поваренка катили на роликах стол, а на нем лежал железный противень с настоящей вологодской преснушкой — тонкий слой теста, творогу и сметаны в полтора пальца. Словно ее только что из русской печки вынула мать Якова.

Именинник не знал, кого и благодарить. Смутно Яков догадывался, почему это произошло. Раз как-то вечером ребята разговорились. Накануне у Алексея был день рождения. Дедушка подарил ему портфель, мать — «конструктор».

— Им-то что, — Георгий мотнул головой в сторону парка. Под этим жестом подразумевались ребята, проживающие дома — У них есть родные, как-никак справят праздник.

В ту ночь в спальне токарей до рассвета вспоминали как дома праздновали дни рождения. Яков похвастал, что если отыщется мать, то всю токарную группу он пригласит в деревню попробовать вологодской преснушки.

— Угощай, — радушно шептал Вадим, передавая имениннику вилку и нож. Ты хозяин.

Небольшое замешательство организаторов празднества вызвал отказ Якова открыть бал. Антону, ответственному за танцы, боялись сказать правду — разбушуется, не унять. Члены комсомольского комитета надеялись сами все уладить. Раскрасневшийся, смущенный стоял Яков в кругу друзей, товарищей и неуклюже оправдывался:

— Кадриль могу, пожалуй еще барыньку спляшу, а вальс пойду танцевать — засмеют.

Выручила Оленька, увела «новорожденного» в комнату за сценой, показала, как танцуют вальс. Пришлось все-таки ему открыть бал. Только он поставил условие, что будет танцевать исключительно с Оленькой.

Оркестр давно ждал команды. Антон занял дирижерское место, сердито постучал палочкой по пюпитру и объявил:

— Вальс!

В зале на одно мгновенье погасло электричество, сразу из кинобудки вырвался белый свет, а со сцены навстречу бежали лучи — ярко-красные, зеленые, голубые… Оленька положила руку Якову на плечо. В танцующую пару с балкона полетели цветные ленты, а затем Якова и Оленьку обогнали Вадим с Тамарой, потом от стен одна за другой стали отходить пары, вливаясь в круг танцующих.

Ночью Яков долго, не мог уснуть. Свет уличного фонаря косыми лучами падал на тумбочку, освещая новенький портфель. Гравировка на полированной пластинке оставалась в тени, но и в темноте он словно различал на металле прорезь букв: «Отличнику учебы Якову Пичугину от директора училища».

Перед глазами Якова до мельчайших подробностей проходил минувший день. А под утро ему приснился сон. В избе на берегу Ножемы был праздник. Отмечали день рождения Якова. На стене у окна, над выцветшей картинкой из «Нивы» висело новое двуствольное охотничье ружье — подарок отца. Мать вынула из русской печи дымящуюся ватрушку. Одно только Яков не мог понять — как в их маленькой избе поместилась токарная группа. Все сидели за столом, и никто не жаловался на тесноту. Вот братья Ростовы, Вадим, Алексей, Сафар, а рядом с отцом Николай Федорович и Евгений Владимирович. Все дружно смеялись, над Мурашом. Оленька учила Антона танцевать вальс, он неуклюже крутился, наступая ей на туфли…

45

В укромном уголке инструментального ящика Антона лежали резцы из твердого сплава — подрезные и расточные. Можно было начинать пробу, но произошла задержка. Евгений Владимирович не был уверен в прочности фундамента и не разрешал до проверки переключать шпиндель на большое число оборотов.

— Перестраховщик, — злился Антон.

Скоростное точение увлекло его по-настоящему. Он представлял себе, как его отливающая зеркальным блеском шестерня будет на выставке в Москве. Под деталью отполированная дощечка, на ней выгравировано: «Шестерня. Время на обработку — один час сорок пять минут. Проточена скоростным методом за шестнадцать минут. Работу выполнил ученик Ленинградского сто двенадцатого ремесленного училища Антон Мураш».

Выдержки у Антона, однако, хватило ненадолго. Почему не рискнуть? Выкрошится резец — не беда, у него есть еще один в запасе, о котором неизвестно инструментальной кладовой. Хуже было со временем для экспериментов, — Евгений Владимирович уходил последним. Оставалось утро, те полчаса, когда группа завтракала и находилась на линейке.

Вечером Антон подготовил станок, утром тайком пробрался в мастерскую. Зажав в центрах деталь, он включил станок на четыреста оборотов, не обратил внимания на вибрацию. Надо успеть проточить хотя бы одну штуку. Резец коснулся металла и необычно быстро двинулся вперед. Поверхность получалась гладкая, зеркальная. Антон торжествовал: теперь Евгений Владимирович убедится, кто прав. Но что это такое? Стружка почему-то не ломалась, свивалась в кольцо, Антон растерялся. Дымящий свистящий ком нещадно хлестал станину…

В это время токарная группа возвращалась из столовой. Услыхав необычный гул в мастерской, Евгений Владимирович прибавил шаг; распахнув дверь, первое что он увидел — побелевшее лицо Антона. От перенапряжения гудел мотор, резец завяз в металле. Евгений Владимирович выключил привод, показал ученикам выкрошившуюся кромку резца:

— Поспешил, Антон. Благодари счастливый случай, что ослаб ремень, сломался только резец…

Евгений Владимирович увел Антона в конторку:

— На фронте, Антон, за такой поступок тебя бы отдали в трибунал.

— Я из хороших побуждений.

Евгению Владимировичу было жаль ученика. Он понимал — такой беспокойной голове, как у Антона, трудно запастись терпением. Не видит он, что без кропотливой подготовки не одолеть ему скоростное точение. И нельзя высказывать ему свое сочувствие, иначе Антон по-своему это истолкует.

Смелость Антона подкупала токарей. Ребята не строго осуждали его за самовольство.

Только Серафим Громов нарочно громко спросил в столовой у Льва Зайцева:

— Наш-то скоростник теперь успокоился?

За Антона неожиданно вступился Яков:

— Антон непоседа, это факт. Но ведь до многих тонкостей токарного ремесла он дошел своим умом. А ты вот, Серафим, родом из-за Невской заставы, про эту сторону сколько песен сложено, сколько оттуда замечательных людей вышло. А ты, видимо, там как чужой, подкидыш. В твоем характере нет ничего от заставы. Живешь в училище как иждивенец. Скажет мастер, запишешь в тетрадь, задачу посложнее перепишешь у товарищей.

Взыскание на Антона было наложено, но Евгений Владимирович оставил за ним право участвовать в подготовке станка к переводу на скоростное точение. Ошибка и разговор с мастером на многое открыли глаза Антону. Понял, новая технология требует знаний.

Готовил станок главный механик училища, а Евгений Владимирович все лично сам проверял. Как только затвердел новый фундамент, он встал за станок, включил привод, приложил ухо к станине и сделал первую запись в тетрадь: «Вибрация продолжается». Из лаборатории принесли прибор в деревянном ящике. Через узкую прорезь виделись белый циферблат и вздрагивающая стрелка. Прибор оберегал Антон, ближе чем на полметра он не подпускал ребят. Эта предосторожность была излишней. Прибор действовал безотказно в любых условиях, но Евгений Владимирович не разубеждал ребят, пускай приучаются к бережливости.

После проверки коллективно изложили механику претензии: устранить вибрацию, тщательно отбалансировать патрон, отрегулировать приводной шкив. Антон окопал станок, слесари-ремонтники стянули двумя железобетонными поясами-подушками фундамент, заменили в станке изношенные шестерни. Выверяя шпиндель, Евгений Владимирович измерил отжатие из восьми положений.

Подготовка станка затянулась, ребята были недовольны, считали, что так и до выпуска не попробуешь скоростного точения. Но однажды утром, приведя группу в мастерскую, Евгений Владимирович не скомандовал, как обычно: «Разойдись», а пригласил пройти всех к рабочему месту Антона.

Евгений Владимирович и Антон надели защитные очки, ребятам было отведено место за проходом. Трудно разместиться почти четырем десяткам подростков возле одного рабочего места. Анатолия и Якова оттиснули в третий ряд, передние совершенно заслонили перед ними станок. Тогда Яков из чугунных отливок сложил столбик и забрался на него. Наконец, началось то, чего так нетерпеливо ждали. В мастерской стоял необычный шум. Хотя работал один станок, Антон не сводил глаз с суппорта. Обгорая, дымилась стружка. В скоростном резании нельзя применять охлаждение, оно мешает размягчению металла. И вот, когда победа была совсем рядом, повторилась старая история. Резец прошел по металлу половину заданного пути, но стружка не ломалась, навивалась на валик, опутывая зажимные гайки, суппорт. Евгений Владимирович остановил станок.

Скоростное точение открывало ремесленникам то, о чем еще и в учебниках не говорилось. В неопытных руках Антона, такого же ученика, как и они, подростки уже видели, что обычное точение металла отстало на полвека от новой технологии. На обточку верхнего валика прибора норма была тридцать две минуты. Два контрольных хронометра показали одинаковое время — три минуты две секунды. Не навейся ком стружки, всего полминуты потребовалось бы Антону, чтобы закончить обработку. Из-под проходного резца деталь выходила гладкая, отпала необходимость в чистовой отделке.

Попытались проточить еще один валик. К станку встал Яков. Дважды Евгений Владимирович выключал привод, ломал стружку На станине лежал причудливо свившийся ком, похожий, на большой «еж» для чистки лампового стекла, только вместо игл — острые, обожженные, цветастые кромки. Евгений Владимирович, показывая на него, объяснял подолгу обдумывая каждое слово:

— К скоростному точению ведут еще не дороги, а малоизведанные тропинки. Кто хочет стать скоростником, тому придется много перетерпеть, зато какой успех ждет смельчаков.

Евгений Владимирович испытующим, долгим взгляд дом обвел учеников:

— Кто из вас не боится трудностей?

Привычно, как в классе, ремесленники подняли руки, а Яков правую и левую. Евгений Владимирович снял очки, у глаз разгладились морщины.

— Уговор не нарушать. Поначалу давайте подумаем, как отвести стружку от резца.

На партийном бюро Евгений Владимирович доложил о начале скоростного точения. Были предложения пригласить консультантом известного токаря-скоростника Валеева. Неожиданно против высказался Андрей Матвеевич:

— Интерес ребят к новому методу металлорезания нельзя тушить. Программа не догма, для пользы не грех ее и нарушить. Но, по-моему, еще рано приглашать Валеева. Пусть ученики своим умом попытаются дойти до правильного решения. Небольшая хитрость — чужую мысль переложить на металл.

За то, чтобы дать ученикам простор для самостоятельных поисков, высказался и Николай Федорович.

Читая описания и просматривая эскизы резцов в технических листках Вадим обнаружил, что не жалуются на плохое поведение стружки токари, которые пользуются резачками с искусно выбранной лункой. Это мнение Антон встретил сперва недоверчиво. Разве может маленькая выемка отводить стружку? В его тетради имелись уже эскизы стружколомателя семи вариантов, оставалось выбрать самый лучший. Дальнейшие поиски привели Антона в Дом техники. В гардеробной среди пальто висела шинель ученика из сто двенадцатого училища. Кто же это может быть? Уж не Вадим ли? — обрадовался Антон. В читальном зале у окна занимался Яков. На столе возле него лежали свертки чертежей. Он потеснился и дал место Антону. Работая за одним столом, они обнаружили, что каждый, идя своим путем, пришел к решению: не устраивать специального стружколомателя, а усовершенствовать конструкцию резца, для чего надо лишь найти нужную конфигурацию лунки. Так Яков и Антон начали создавать конструкцию резца «P-МП», что должно было обозначать «Резец Мураша — Пичугина». Нашел дорогу в Дом техники и Вадим.

Среди самых технически неоправданных замыслов стружколомателей, представленных ремесленниками, встречались и интересные. Но одна беда — проекты требовали затрат, реконструкции станка. Евгений Владимирович настаивал:

— Ищите, есть простое решение, которое не потребует специальных приспособлений.

Вадим сделал уже несколько эскизов резца, но ему думалось: что, если сделать иначе лунку? И вечером он снова садился за чертежный стол.

Давно Вадим не был на Моховой, купил открытку, тут же на почте карандашом написал, что у него много дел, обещал все рассказать при встрече. Тамара рассердилась, ответила телеграммой: «Занимаюсь, здорова»; Вадим догадался, что на него обиделись, но все равно он не мог сейчас пожертвовать целый вечер на поездку.

К защите своего резца Яков и Антон готовились не менее серьезно, чем к экзамену. По вечерам, если они не шли в Дом техники, то закрывались в комнате за сценой.

Испытание резцов и стружколомателей было назначено на субботу. Еще в пятницу в проходе, возле станка Антона установили продолговатый, узкий столик и на нем разложили резцы с наклейками, кому они принадлежат, и три стружколомателя.

Раньше всех в механическую мастерскую пришел Валеев. Маленького роста, худощавый, смуглый, он сперва разочаровал ребят. Не верилось, что этот человек точит металл со скоростью тысяча метров в минуту. По просьбе мастера Валеев отобрал два резца — один Антона с Яковом, другой — Громова. Серафим с видом победителя оглядел товарищей и протиснулся в первый ряд. Евгений Владимирович сказал:

— Громов, пробуйте свой резец.

Серафим встал за станок, установил шестерню, включил привод. Скорость была такая, что, казалось, шестерня стоит недвижимо, и только по дымке и блестящему, все более увеличивающемуся кругу можно было судить о высокой скорости резания. Треск раздался неожиданно, от шестерни посыпался сноп искр. Евгений Владимирович выключил мотор. Валеев, осторожно отстранив Серафима от станка, прикрыл ладонь ветошью, поднял над головой резец, с выгоревшей пластинкой: — Неправильный угол, заточки вызвал большую теплоотдачу.

Валеев точно преобразился. Темные его глаза смотрели пытливо, чувствовалось, что каждому резцу он уже дал безошибочную оценку.

Установив резец, отрегулировав зажатую в центрах деталь, Яков передал Антону управление станком. Стружка, выходя из-под острия, свивалась в спираль, ее набралось столько, что скоро она начнет стучать по станине. Антон, не поднимая глаз, чувствовал, что возле него стоит Яков и волнуется не меньше. Ком стружки еще проскакивал между ребрами станины. Наступил критический момент. Будет ли стружка дальше накапливаться под резцом или сломается? И когда казалось, что стружка начнет бить станину, обовьется вокруг резца, застопорит ход станка, случилось то, о чем Антон и Яков думали, производя расчеты. Стружка надломилась и упала в противень. И снова резец без помех врезался, в металл, а стружка продолжала накапливаться и ломаться…

Валеев похвалил Антона, горячо пожал ему руку:

— Я не один…

Видя, что до Валеева не доходит, что у этого резца два автора, Антон сам взял Якова за руку. Хотел он было сказать, что мысль о лунке подал Вадим, да передумал, хватит и того, что, он, Антон, делит славу с Яковом. Вместе с учениками радовался и Евгений Владимирович. Долго не мог он начать беседу. Нужно технически грамотно и доходчиво рассказать, почему в твердосплавных резцах обязательно должна быть лунка. Ребята шумно поздравляли Якова и Антона, а они стояли в кругу друзей, растерянные, еще не понимая, какое полезное дополнение внесли они, ученики-ремесленники, в скоростное металлорезание.

Вторая половина дня в училище началась несколько необычно. После звонка токари, слесари и модельщики не разошлись по классам и мастерским, а собрались в старом корпусе и окружили станок, на котором работал Валеев. Ребята с интересом наблюдали, как быстро уменьшалась слева горка поковок, а с другой стороны станка, наоборот, росла горка блестящих брусков. По рядам ремесленников то к дело прокатывался шепот: «Вот это скорость!».

46

Училище получило из Службы погоды заказ изготовить соединительные планки для новых приборов. Сложность новой работы состояла в том, что после проточки в каждой свинцовой планке надо было высверлить четыре глубоких отверстия миллиметровым сверлом.

Этот заказ был поручен Антону и Алексею. На сверловке вязли и ломались сверла. Они договорились, что нужно придумать приспособление, но в первый же вечер Алексея вызвали на тренировку хоккейной команды. Он не смог отказаться. Между ним и Антоном произошла размолвка.

Антону сопутствовала удача. Удивительно легко он нашел правильное решение и смастерил двухместное приспособление. Отверстия точно совпали с шарообразными механизмами. Работал Антон без поломки сверл, Алексею же на день не хватало и десятка. Это его очень угнетало, и после занятий он спешил домой, чтобы нанести на бумагу новый замысел.

В большой комнате квартиры Волгиных в трехъярусной люстре из вырубок патронной ленты горела лишь одна лампочка, освещая только стол, в комнате стоял мягкий полумрак. По вечерам долго засиживался у самовара старый Волгин. Он пил чай, читал газету, полотняным вышитым полотенцем утирая пот. Алексей устраивался тут же на краешке стола, раскладывал тетради, готовальню, вынимал из портфеля скатанный в трубочку эскиз. Уже несколько вечеров Егор Савельевич стал замечать, что с внуком его что-то происходит. И следа не осталось от той легкости, с какой он раньше готовил уроки. Весь вечер чертит, делает расчеты, а вернется из училища — еще мрачнее.

Видя затруднения внука, Егор Савельевич не утерпел, сам взялся за карандаш. Путанно ли Алексей объяснил сложную токарную задачу или деду не знакома была новая технология, только ясного ответа внук в этот вечер не получил.

Утром Алексей явился в общежитие еще до побудки. Растормошил Антона, присел к нему на постель и несмело изложил просьбу:

— Покажи, Атон, приспособление, замаялся, а не получается.

— Думать надо, — поучал Антон (его самолюбию льстила покорность Алексея). — Всего себя отдашь, добьешься своего. Я оркестр забросил, мяч не брал в руки.

— Выручи, чувствую, не одолеть. Сколько сверл сломал, а норму не выполняю. Вчера тебе записали девять заданий.

— Девять, — самодовольно потянулся Антон. — Я, братец мой, могу дать и все пятнадцать норм, стоит мне только захотеть.

Хорошее настроение Антона обнадежило Алексея:

— Поможешь, Антон, скажи честно?

— Помогу.

— Настоящий ты парень!

Антон вылез из-под одеяла, сделал приседание, затем двумя пальцами несколько раз провел по складкам хорошо отутюженных брюк и, не торопясь, начал одеваться.

— Не теряй времени. Иди в мастерскую, положи на мое место свои три болванки. Я незаметно подложу тебе готовые.

Алексей вскочил:

— Твою работу выдать за свою?

— На планках нет гравировки — чьи, а за три нормы мастер похвалит ученика Алексее Волгина. Глядишь, и попадешь на Доску почета.

— Я сам, понимаешь, хочу хорошо работать!

Антон вспыхнул. В своем предложении он не видел ничего плохого даже больше — считал, что поступает великодушно. Он нисколько не встревожился, что сразу после ухода Алексея с постели поднялся Вадим.

Все утро Вадим был под впечатлением случайно услышанного разговора. Поломка станка, критика на комсомольском собрании оставили заметный след на характере и поведении Алексея. Не поддался парень соблазну, предпочел неудачу ложной славе, обману. Ну, а как быть с Антоном? Нельзя оставлять такой поступок безнаказанным.

В тот день редколлегия выпустила новый номер стенной газеты. На пестром газетном листе четко выделялось: «Девять норм Антона Мураша». Если бы стенная газета вышла накануне, то и Вадим был бы доволен. Не прохлопали, сделали по-газетному, оперативно. Сегодня он смотрел другими глазами на этот факт. Антон давал рекордную выработку — это правильно, а что им двигало? Не соревнование, а честолюбие. Боязнь, что его замыслом воспользуется товарищ, заглушила человеческое достоинство. В Антоне проснулся собственник.

Когда он сообщил редколлегии о разговоре Алексея с Антоном, Оленька заупрямилась:

— Антон один из лучших учеников. Из него выйдет настоящий новатор.

— Кулак выйдет, — горячился Вадим, — понимаешь, Антон не новатор, а кулак.

Вадим созвал внеочередное заседание комитета.

Первым исчезновение стенной газеты заметил Антон. В то утро он особенно часто бегал в инструментальную кладовую. Приятно хотя издали взглянуть на заметку, тем более, что с центрального прохода можно было прочитать заголовок: «Девять норм Антона Мураша».

Решив, что газету сняли, чтобы исправить какую-то ошибку, Антон, протачивая планки, не забывал поглядывать на стену. За половину дня он с трудом выполнил две нормы, хорошо, что в тумбочке скопился достаточный запас деталей. Оленька прошла в точильное отделение, и Антон взял запасные резцы, легонько отстранил Оленьку от точила. «Вадим прав, — подумала Оленька. — Кулацкие черточки проявляются даже в таких мелочах».

— Торопишься?

— Давай резцы подправлю. Смотри, завалила подрезной.

— Не беспокойтесь. — и раньше Оленька, бывало, сердилась на Антона, но ссора в точильной не была мимолетной вспышкой, он это чувствовал. Утром Вадим о чем-то шептался с ней, потом газета была снята.

На станке Вадима ослаб привод. После окончания смены он задержался в мастерской, чтобы составить дефектную ведомость. Антону представился удобный случай все осторожно выведать, однако выдержки у него не хватило, накопившаяся за день злость прорвалась.

— Ты приказал снять газету?

— Я, — спокойно ответил Вадим. — Не заслужил, чтобы про тебя хорошее писали.

— Чужой славе завидуешь?

— Не встречал я твоей славы. Настоящий новатор никогда не откажет товарищу.

— Алексей наябедничал?

— Нет, я рано проснулся. Сам все слышал. Кулацкая в тебе, Антон, душонка сказывается.

Понимал Вадим, что сейчас им мирно не договориться. Он сильно толкнул обе половинки дверей и вышел из мастерской. Антон оперся на станину, смотря, как навстречу друг другу бежали и снова расходились дверцы, пропуская и сразу гася на полу широкие световые полосы.

«За что же комсомольский бог обиделся? — недоумевал он. — И выругаться-то по-настоящему не сумел, подумаешь, назвал кулаком».

Вставив в маленькую дрель трехмиллиметровое длинное сверло, Антон просверлил дверцу крышки, корпус тумбочки, но не остановился, пока острие сверла не впилось в пол. Он старательно выдул из отверстия опилки, просунул туда шпильку со шляпкой, подкрашенной под цвет ящика. Это был простой, остроумный запор. Теперь его приспособление находилось в полной безопасности.

В эти дни Алексей узнал, как дружба скрашивает горечь. Каждое утро к нему являлся Сафар и вручал эскиз нового варианта многоместного приспособления. Сделала набросок и Оленька. Забегали в механическую подростки из слесарных групп узнать, не требуется ли их помощь. В тумбочке Алексея скопилось десятка два предложений. Много в них было вложено фантазии, но, к сожалению, все это было мало обосновано технически. Когда счет эскизов перевалил за тридцать, Алексей сложил их в папку и принес в комитет.

— Если все мысли объединить, — сказал он, раскладывая на столе эскизы, — может получиться интересное приспособление. Но честно ли это будет? Антон один сделал.

— Ерунда! В том и наша сила, что нас много, а Антон — одиночка.

Вадим зашел посоветоваться к директору. И робкие попытки самостоятельного творчества учеников все же были приятны Николаю Федоровичу. Он с удовольствием рассматривал эскизы. Но радостная новость не смогла заглушить в нем чувства требовательного педагога. Вадим заметил, что директор дольше других рассматривал эскизы Сафара и Митрохина. Почему их работам такое внимание, догадаться было нетрудно. На этих эскизах пунктир был слишком жирен, центральные линии имели надлом, в углах из-под туши выглядывал карандаш.

Сложив эскизы, Николай Федорович аккуратно завязал папку:

— Какое принял решение комитет?

— Ничего важного на этой неделе у нас не было, мы и не заседали.

— А творческая инициатива учеников — разве это не важный вопрос?

— Мы, — Вадим поправился, — я хотел поставить его в разном.

— Ошибаешься. Такому вопросу не жаль посвятить весь вечер.

На заседании комитета докладывал Вадим. В бригаду творческого содружества вошли: Алексей, Яков, Сафар, Митрохин и Евгений Владимирович. По вечерам бригада запиралась в конторке мастера, куда допускались лишь двое — Николай Федорович и Вадим. Работу над многоместным приспособлением токарный мастер превратил в учение. Он направлял и терпеливо ждал, когда сами ученики придут к верному решению. Только через две недели рабочие чертежи нового приспособления стали поступать в слесарную мастерскую.

Бригаду содружества Антон рассматривал как неприятельскую. К тумбочке он пристроил второй секретный запор. Мучила Антона неизвестность. По разрозненным чертежам невозможно было определить, нашли ли в бригаде верный ход. Надо было ждать окончания сборки.

Новое приспособление опробовал Яков. За один проход проточил девять деталей и просверлил, не снимая их со станка. Однако отверстия в планках получались с рваными краями, вязло сверло. Евгений Владимирович сам встал к станку. Допущен просчет. Но где? В системе крепления, в подающем ли механизме? А может, порочна сама идея девятиместного приспособления?

Упали духом ребята: сколько думали, сколько времени потратили — и все труды в лом. Евгений Владимирович был спокоен, будто ничего и не случилось. Он запер приспособление в сундук и объявил бригаде:

— Отдохните денек…

От неудачи бригады, казалось бы, Антон только выигрывает. Как он ждал этой минуты! Теперь же он места себе не находил и сам не мог понять, почему их неудача не принесла ему радости.

Сборщики запросили как можно больше планок. Антон не раз хвастался, что он может довести выпуск до десяти-двенадцати норм, но сдавал половину своей выработки, остальные планки прятал, а когда волынил, то доставал их из тайника. Евгений Владимирович рассудил: «Нельзя, чтобы сборочные бригады зависели от каприза Антона». На изготовление планок был поставлен Пичугин. Полную смену Яков не отходил от станка, сделал пять планок, сломал три сверла, а годными были признаны только две планки, у остальных — смещение отверстий.

Антон ждал, что Яков придет с поклоном. Ему-то он не откажет. Пусть в училище знают, что и такой способный токарный ученик не обошелся без услуг Антона. Но Яков молчал. Он словно бы даже не замечал Антона. Не замечал, что тот уже перестал прятать свое приспособление и нарочно оставляет его на тумбочке.

Ребята не избегали Антона, но на каждом шагу он ощущал, что трещинка в его отношениях с товарищами растет и растет. Он перестал прятать и сработанные им за день планки, а Евгений Владимирович примет работу, равнодушно выпишет наряд, кладовщик механически выдаст партию болванок. И оба не скажут ни приветливого, ни грубого слова. Несколько вечеров Антон провел в слесарной мастерской, сделал копию своего приспособления. Принес, положил Якову на тумбочку:

— Пользуйся. У меня натура широкая.

Сказал и — ходу. В друг слышит — сзади оклик. Оглянулся, видит, прямо на него идет Яков, держа на вытянутых руках приспособление.

— Возьми, Антон, это твое. Для Алексея пожалел, а мне не надо. Голова-то у тебя светлая, придумал удачно. Но ведь нас, Антон, много — вся группа, все училище. Наше приспособление будет лучше твоего, в этом можно не сомневаться.

Но был в училище человек, который понимал, что Антон по натуре не эгоист. Сгоряча отказал Алексею, потом заупрямился, так оно и пошло. Как ему помочь, об этом часто задумывалась Мария Ивановна, — в училище не вызвать его на откровенность.

Марии Ивановне в библиотеке подобрали книги для диссертации, получился объемистый пакет. Антон был в это время в библиотеке и сам вызвался помочь донести книги до трамвая. Мария Ивановна увезла его к себе домой.

На следующий день состоялось заседание комсомольского комитета. Мария Ивановна до самых дверей проводила Антона и сказала, что будет ожидать его в учительской. Антон не спросил разрешения присутствовать, забрался в угол и терпеливо просидел два часа, не вылезая оттуда даже в перерыв. Когда Вадим, спросил, у кого есть вопросы, Антон поднялся шумно отодвинул стул. Все невольно обернулись в его сторону.

— Есть заявление, разрешите зачитать.

Медленно, отчеканивая каждое слово, он читал:

«В комитет ВЛКСМ

от комсомольца Антона Мураша

Заявление

Признаю, что обида на Алексея Волгина и желание быть впереди товарищей пробудили во мне черты, осужденные советскими людьми. В моем поведении появились кулацкие-замашки. Поначалу это обвинение я не воспринял, считал, какой же я кулак, если происхожу из трудовой семьи. Мария Ивановна рассказала мне, что кулак может быть не только по богатству, а и по повадкам. Считаю, что себялюбие, зависть и жадность не должны быть в характере комсомольца. Я осознал свою вину, сделал немало попыток ее исправить — и все напрасно. Мне думается, что теперь неправы товарищи. Обращаюсь в комитет просьбой, если я виноват — наказать, а комсомольцев Якова Пичугина и Алексея Волгина обязать пользоваться моим приспособлением. Еще неизвестно, когда они изготовят свое. А планки крайне нужны на сборке. Если возможно, включите и меня в бригаду творческого содружества».

Вадим взял его заявление. Выступили все члены комитета, и не было двух мнений. Так и записали: «Указать комсомольцам Якову Пичугину и Алексею Волгину, что они неправильно поступают, отказываясь от приспособления комсомольца Антона Мураша».

Стали расходиться. Антон растерянно спросил:

— А как же со взысканием?

— Ты, Антон, нас сегодня порадовал, — признался Вадим. — Комсомолу важны не меры взыскания, а то, что ты осознал ошибку и сам ее исправил.

47

В парке осел снег, потемнели деревья. Теперь на уроках и в мастерских все чаще токарей называли выпускниками. Слово «выпускник» стало упоминаться и в официальных документах.

Из министерства пришло распоряжение рекомендовать двух выпускников-токарей в экспериментальную лабораторию научно-исследовательского института. Не думал Николай Федорович, что эта телеграмма принесет столько хлопот Евгению Владимировичу. У него в группе был один бесспорный кандидат — Яков, а кто второй? Дальше шли в одной цепочке: Антон, Вадим, Сафар, Алексей, Оленька.

— Назначайте. Мне трудно выбрать, — признался Евгений Владимирович. — У меня в группе хватает хороших ребят.

Из института технолог привез чертежи в темно-синей папке. На титульной стороне выпуклая надпись: «Диплом первой степени». В правом углу чертежа стояли требования: четыре треугольника и цифра двенадцать — высокий класс чистоты и точности.

Кому же поручить эту работу?

Месяц назад Вадим и Антон послали заявления в Москву с просьбой направить их в Заполярье. Евгений Владимирович надумал из Оленьки вырастить мастера — себе смену. Еще в декабре он написал на нее характеристику и рекомендовал в техникум трудовых резервов.

Повзрослел и Сафар, стал серьезным, вдумчивым юношей. Самолюбию Сафара льстило оспаривать место в экспериментальной мастерской. Но он трезво оценил обстановку. Проба сложная. Чтобы обработать фигурный пуансон, нужно мастерски владеть суппортами — продольным и поперечным. Безошибочно производить подбор шестерен. Мысленно он уже видел, как белые линии, едва заметный пунктир, заштрихованные площади переходят с чертежа на кусок стали.

Сафар не сомневался: если постарается, то проточит детали на нужные треугольники, выдержит нужные размеры. А как же завод? Сафару хотелось поступить на «настоящий» завод.

На обдирке и чистовой отделке Якова не покидала уверенность. Умело и красиво он одновременно управлял суппортами — продольным и поперечным. Сложность обработки фигурного пуансона заключалась в радиусной форме, в шести ступенчатых выступах, требующих точности, незаметной для человеческого глаза. Трудности у него возникли при доводке выступов. Взяло сомнение — не груба ли наждачная бумага №1. В чертеже допускался второй номер. Евгений Владимирович посоветовал Якову проявить большую самостоятельность.

Не отважился Яков на риск. Нерасчетливо проведешь шкуркой, и непоправимый брак. Где требуется микронная точность, нужно принимать трезвое, безошибочное решение. Экспериментировал Яков доводку на аналогичной детали.

Заинтересовался и Алексей опытами. Сомнение Якова подтвердилось — наждачная бумага оказалась грубоватой. Из научно-исследовательского института им прислали нулевую бумагу.

Ровно за пять рабочих дней Яков закончил работу, Алексей — позже на два часа. Изготовленные ремесленниками пуансоны были безоговорочно приняты строгим контролем. В тот же день пошла телеграмма в Министерство с просьбой по окончании ремесленного училища молодых рабочих Якова Пичугина и Алексея Волгина назначить токарями шестого разряда в экспериментальную мастерскую научно-исследовательского института.

Практику токари проходили на механическом заводе. Сафару так хотелось попасть в цех, что он не дождался заводского автобуса и уехал на трамвае.

В проходной Сафар вынул из гимнастерки новенький пропуск. Закрыв пальцем верхнюю строчку «Временный», он показал его вахтеру и вышел на площадку, которую рабочие прозвали «Пятачок с гривенником», — площадка была круглая с маленьким выступом, где росла сосна с четырьмя стволами. От этой площадки уходила в глубь заводского двора мостовая, вымощенная ровной брусчаткой, и пять асфальтовых дорожек.

«Круговая» дорожка привела его к зданию, похожему на авиационный ангар, только раз в десять больше. К деревянным воротам подходило железнодорожное полотно. На фасаде темнели выложенные белым кирпичом буквы: «МХ».

Сафар вытащил из кармана пропуск: в правом углу фиолетовый треугольник, а в нем те же буквы. Значит, сюда.

Он перешагнул высокий порог. Цех начинался за третьей дверью, у входа стояли гигантские станки — расточные, карусельные. Кран легко пронес трехметровый вал еще в окалине. За средним проходом стояли токарно-винторезные станки, и Сафар обрадовался, словно увидел старых знакомых.

В цехе кончала работу ночная смена и заступала дневная. В проходах было многолюдно, люди спешили в раздевалку и к рабочим местам. Сафар прошел почти до конца цеха и еще не увидел ни одной конторки. Вдруг слышит, кто-то его громко окликнул: «Товарищ Хасынов! Вас просит зайти начальник цеха. Вход с тамбура, второй этаж»

Сафар оглянулся — в главном проходе и в соседнем не увидел никого знакомых. Что за чертовщина? И вдруг опять тот же голос. Сафар поднял голову и разглядел серый раструб динамика: «Старший мастер Михаил Дмитриевич. Вас просит зайти главный технолог завода. Захватите, пожалуйста, чертеж ПК-17».

В крохотной приемной начальника цеха было людно. Бухгалтер жался к двери, проглядывая расчетную ведомость. Инженер по ремонту оборудования держал в одной руке помятый пневматический патрон, другой раздраженно размахивал перед лицом сухонького человека, очевидно, механика. У самого входа сидела пожилая женщина в темном халате. Сафар поинтересовался:

— Кто крайний?

Из кабинета вышла секретарша с такими же, как у Ани, крашеными волосами.

— Начальник занят. Принимать не будет. С утра у него беседа с молодым рабочим. — Обратившие к Сафару, она сказала: — Борис Григорьевич вас ждет.

Комнату, в которую ввели Сафара, нельзя было назвать кабинетом, в ней много было схожего с конторкой мастера училища. Да и сам начальник в синей курточке поверх пиджака, немного сутулый, напоминал Евгения Владимировича, только он был моложе лет на десять и не носил очков.

— Давайте знакомиться — Крылов Борис Григорьевич

— Сафар Хасынов.

— Расскажите, откуда родом, что умеете делать. По рассказу Бушуева, вам мало и золотой медали.

Сафар знал, что Евгений Владимирович неплохо о нем отзывается, и все-таки покраснел, не ожидал такой аттестации. Борису Григорьевичу мешали телефонные звонки, он сердито переключил все три аппарата на приемную и сосредоточенно слушал рассказ ремесленника — короткий, как и сама его жизнь.

— А теперь мой черед рассказывать…

Борис Григорьевич отдернул шторку на стене, в широком окошке Сафар увидел механический цех.

— В знаменитом цехе, Сафар, будешь проходить практику. Отсюда в 1912 году вывезли на тачке провокатора. Хозяин-немец насмеялся над требованием рабочих, позвал конную жандармерию. Забастовка перекинулась на остальные цехи. Шестьдесят восемь дней был мертв завод. Рабочие выстояли, потому что весь трудовой Питер стоял за их спиной. Цени, помни, на какой завод идешь, дорожи и гордись, что ты теперь рабочий человек.

Они спустились в цех.

Борис Григорьевич показал рабочее место Сафара. Это был станок ДИП последнего выпуска, лучшего и желать нельзя! Распред принес наряд, чертеж, подсобные рабочие привезли на электровагонетке сотни две откованных клапанов и сложили штабелем у станка.

Бориса Григорьевича отозвали на другой участок, и цех снова показался Сафару угрюмым, не то что в училище; куда ни взгляни, всюду незнакомые люди. Особенно нелюдимым ему показался сосед слева, мрачный человек, низко склонившийся над суппортом.

Надо было приниматься за работу. Станок Сафару был знаком, ничего мудреного не видел он и в чертеже, если бы в училище ему поручили проточку клапанов, он ни на минуту бы не задумался, а на новом месте немножко робел.

Сафар зажал клапан, проверил — никаких отклонении. Снял первую стружку, установил резец на второй заход и почувствовал, что кто-то сзади за ним наблюдает.

— Обожди, парень. Так ты одну норму выполнишь, а на нашем участке никто не дает меньше двух.

Это сказал сосед слева, на вид такой хмурый, безразличный ко всему, в руках он держал резцы и приспособление — круглую крышку с шестью прорезями и зажимными гайками.

— Открывав тумбочку.

Сафар попридержал непослушную дверцу, догадываясь и еще не веря, что ему дарят набор резцов. Но это именно так и было. Положив резцы нас нижнюю полку, сосед сказал:

— Счастливые резцы, это тебе на развод.

— Я же не постоянный. У вас только практику прохожу.

— Нет, парень, в нашем третьем механическом нет временных. Если кто к нам пришел, от нас не уйдет.

Иван Захарович — так звали соседа — легонько повернул Сафара к тумбочке, вложил в прорези шесть клапанов, завернул ключом зажимные гайки.

— Понятно? Ну, теперь действуй.

Ничего в жизни училища не изменилось. После завтрака и утренней линейки группы расходились по аудиториям, мастерским. И все же чувствовался наступающий праздник. В клубе монтеры заменяли устаревшую проводку прожекторной линии, прокладывая вместе ветхого шнура свинцовый кабель. Максим Ильич опять в актовом зале беззлобно поругивался с полотерами, Антонина Осиповна переселилась в портновскую мастерскую. Ее тревожило, что не у всех первогодков пригнана парадная форма. Иван Спиридонович производил примерку, намечая мелом, где укоротить, а то и выпустить запас.

В клубной половине шли репетиции. Драматический кружок ставил комедию «Слава», группа сольного пения готовила сцену из оперы «Князь Игорь». Духовой оркестр уединялся в надстройку над прачечной, разучивая марши. От разноголосых звуков дребезжали стекла и в нижнем этаже.

Училище готовилось к шестому выпуску своих питомцев. Пройдя квалификационную комиссию, выпускники сразу повзрослели, в их поведении появилась необычная степенность. В перемену, если они и выходили в парк, на двор, то разве за тем, чтобы понаблюдать, как резвятся их младшие товарищи.

В радостные хлопоты непрошенно заглядывала и печаль — неизменная спутница всех проводов. Сколько пережито за минувшие два года! На столе директора лежала стопка дипломов и рядом книжки нарядов Министерства трудовых резервов. Документы пробуждали у Николая Федоровича странное чувство радости и грусти. Он хорошо помнит, как вначале подростки, робко подходили к станкам, с неуклюжей старательностью управляли суппортами, как красивыми стружками набивали карманы халатов к негодованию сестры-хозяйки.

Слесарные ученики скашивали углы на гайках для паропровода, где точность определяется «на глазок». Хорошо помнит он хромоногие табуретки — первые работы модельщиков и невольно сравнивает с ними отливку корпуса водопомпы с несколькими выступами и наклонными отверстиями, сделанную по модели Глобы.

Давно ненужной стала Сафару деревянная подставка у его станка. Трудно узнать в Оленьке девочку-подростка из детского дома. Как она выросла, похорошела! Минувшей весной комсомольская газета «Смена» поместила портрет Оленьки — отличницы учебы. И пошли письма ворохами. Много неприятных часов пережил тогда Николай Федорович. А началось это вот с чего. Андрей Матвеевич, зайдя в канцелярию, увидел, что машинистка стоит у окна и вслух читает на конверте стихотворную надпись:

За околицей отцветает рябина,

Лед на сердце комом лег…

Под стихотворной строфой на конверте было нарисовано сердечко, пронзенное стрелой. Имя и фамилия Оленьки были написаны цветными карандашами.

Когда Андрей Матвеевич положил директору на стол пачку писем, у Николая Федоровича появилось желание швырнуть всю пачку в огонь, но он вовремя спохватился. Письмами вправе распорядиться только сама Оленька.

Аня сбегала за Евгением Владимировичем. Молча сидел он у стола, перебирая конверты, и горько пожалел, что пустил фотокорреспондента в мастерскую. С Оленькой вызвалась поговорить Мария Ивановна. Девушка пришла в кабинет директора, переворошила конверты и удивленно вскрикнул:

— Неужели это все мне?

Затем она разделила всю пачку на две части, одну передала Николаю Федоровичу, другую Евгению Владимировичу.

— У меня от вас секретов нет. Прочитайте. Хорошие письма отдайте мне, — Оленька смущенно затеребила выпорхнувший из-под халата бант и тихо добавила: — плохие жгите.

Оленьке отдали письма от ремесленников и ее сверстниц — учениц школ, три бросили в мусорную корзину, автору одного письма Николай Федорович сам написал ответ: «Старый осел. Прошу оставить в покое мою ученицу. Иначе я вынужден буду отправить письмо в трест, пусть сослуживцы по достоинству оценят ваши никчемные вирши и осудят ваши гаденькие мыслишки…»

Андрей Матвеевич хотя и ни разу не видел старшего экономиста из рыбного треста — автора письма, но ясно представлял себе этого стареющего хлюпика.

Грустил последние дни и Евгений Владимирович, поглядывая на своих питомцев. За станками теперь стояли не ученики, а настоящие токари. От высокой скорости сливались угловатые очертания отливок, поковок. Ему пришла в голову забавная мысль: он может уйти из мастерской на час-два, и ничего не случится. Не начнется в проходах игра в футбол, а было время… «Запрещаю играть», — Евгений Владимирович улыбнулся, вспомнив начальные слова своего первого распоряжения по мастерской. Два года не прошли бесследно и для мастера, на голове прибавилось седых волос, пришлось заменить стекла в очках на более сильные. Зато какая выпала награда за труд — заводы ссорятся из-за его питомцев! В большую жизнь уходят токари шестого выпуска. Отложив чертеж, Евгений Владимирович мысленно рисует себе такую картину: вот Вадим входит в светлый заводский цех, поглядев на работу ремесленника, рабочие говорят: «Узнаем бушуевский почерк!» А если питомцу выпадет путевка в незнакомый город — и там добрым словом обмолвятся: «Паренек ленинградской закваски, чуют руки станок…»

В этих мечтах, простых и счастливых, молодеет старый мастер и хочет, чтобы летние каникулы стали покороче — сиротливо ему без учеников.

Евгений Владимирович тайно готовил каждому выпускнику подарок от себя — набор резцов. И вот, за неделю до выпускного вечера, опять случилась беда.

Училище изготавливало приборы для Северного флота. Вадим и Георгий работали на обточке малых валиков, Антон производил чистовую отделку.

На заседании праздничной комиссии Антона задержали. Не желая отставать от товарищей, он после ужина вернулся в мастерскую. Через два часа на тумбочке Георгия было уже пусто, Антон начал брать детали с рабочего места Вадима. Сверяя размеры, Антон поднес к лампе чертеж и невольно вздрогнул, стало жарко, задрожали руки. На синьке, под масляным пятном после двойки и запятой явственно выступала единица. Ошибка! На одну десятую миллиметра сточено металла больше, чем требовалось по замыслу конструктора. Две недели он, Антон, портил работу своих товарищей. Разжав центры, схватив валик и чертеж, Антон кинулся во второй этаж, громко повторяя:

— Что я наделал! Нужно остановить сборку!

Потрясенный несчастьем, Антон забыл, что после пуска старого корпуса слесари работали в одну смену. На сборочном участке тускло горела лампочка пожарного сигнала, освещавшая беспокойным светом главный проход. Антон подбежал к распределительному щиту, включил свет. На верстаке в просторных ящиках, пахнущих свежей смолой, лежали новенькие приборы МГ-3, бережно обложенные мягкой стружкой, тут же высились горки фанерных крышек. В центре крупно чернела надпись: «Верх! Осторожно!» В углу крышки стояло клеймо военпреда — фиолетовый круг.

Подсчитав первый ряд и умножив на четыре, Антон ужаснулся: собрано и принято сто приборов! На рассвете грузовик увезет их в порт. Где обнаружится ошибка Антона — у гранитных причалов в бухте Полярной, в лютый ли шторм на Баренцевом море — угадать трудно. Сейчас он твердо знал одно: ошибка станет известна лишь через два-три месяца, а может, и позже. Зачем шуметь?

В дни беспризорной жизни Антон просто из озорства обманывал людей. Вместо ашхабадской расписной шали доверчивые хозяйки уносили с толкучки рогожные куклы. От одной мысли, какое растерянное лицо будет у женщины, так ловко обманутой, он смеялся до слез. Так было еще два года назад.

Теперь у погубленных приборов стоял другой Антон. В училище научили его токарному мастерству, научили по-новому смотреть на окружающий мир. Здесь он понял смысл слов, выражающих лучшие человеческие чувства. Узнал, что обман не доблесть, а подлость; узнал, что драка не геройство, а хулиганство; узнал, что есть в жизни дружба — крепкая, настоящая, которая в огне не горит, в воде не тонет.

В сложившемся характере Антона еще таились и отрицательные черточки, самой страшной из них была боязнь ответственности. Зачем себе выносить приговор? Да и когда — накануне выпуска. Виноват военпред, никто его не приневоливал принимать первый прибор по рабочему чертежу, запятнанному маслом. Он нарушил правило. Кто может упрекнуть Антона в нечестности? Никто. А если он признается, то его выгонят из училища. Разве производству нужны бракоделы?

Никто не видел, как Антон стоял на сборочном участке у ящиков, никто не видел, как он, пугливо оглядываясь, бежал из слесарной мастерской, как рванул рубильник, выключая электрический свет.

Антон предпочел умолчать. Он был уверен, что клещами не вырвут у него признания. Да и кто узнает про его оплошность? Требовалось одно — сохранить спокойствие, продолжать как ни в чем не бывало чистовую отделку валиков.

Вернувшись в токарную мастерскую, Антон установил деталь, включил привод. И тут только до него дошло, что не хватит сил подвести резец к металлу, не может он сознательно портить валики. Выключив станок, убрав инструмент, он убежал в парк.

К отбою он не вернулся. Ночь выдалась туманная. Белое влажное покрывало сперва нависло над полем, затем придвинулось к парку, спрятало здания училища. Застегнув шинель на все пуговицы, Антон задумчиво бродил по аллеям, шел напрямик по мокрой высокой траве.

За эту ночь Антон вспомнил всю свою жизнь.

Утро нового дня застало его в парке. Из общежития выбежали ремесленники в одних гимнастерках, без поясных ремней и головных уборов. Антон спрятался в беседке. Физкультурная зарядка началась с разминки. Хотелось скинуть шинель, выскочить из беседки и пристать к бегущим. Сердцем он чувствовал, как тревожатся из-за него товарищи. «Подумают, что опять сбежал». Знал, крепко накажут его за оплошность и все же простят, но если он промолчит — никогда не простят.

Антон, не, раздеваясь, вошел в мастерскую. Не смея взглянуть на ребят, шагал по проходу и слышал, как один за другим станки переключаются на холостой ход. От входных дверей до конторки мастера каких-нибудь сорок метров, но теперь каждый шаг превратился для него в километр.

— Приборы в море дадут отклонение, — охрипшим голосом крикнул Антон, едва переступив порог конторки. — Прикажите задержать отправку.

Евгений Владимирович, еще не понимая, что произошло, поднялся ему навстречу. Антон предупредил вопрос:

— Пятно на чертеже.

Включив настольную лампу, Антон поднес чертеж к свету, неотточенным карандашом обвел место, где под жирным пятном после двойки чуть заметно выступала единица.

— Всего на одну сотку…

Сточенная сотка губила приборы. У Евгения Владимировича пересохло во рту. В скольких руках побывал этот чертеж, и все проглядели притаившуюся под пятном единицу! В несгораемом шкафу дрожащими руками он отыскал в бумагах служебную записку, к которой был приколот контрольный чертеж. В слесарно-сборочной мастерской Евгений Владимирович микрометром проверил валики, лежавшие на верстаке, и не проронил ни одного слова. Антону было бы легче, если бы мастер выругался. Захватив валик, оба чертежа, Евгений Владимирович отправился к директору, а Антону велел идти к станку и без разрешения никуда не отлучаться.

Поползли слухи. Тридцать четвертая токарная группа якобы лишается в соревновании первого места. Был у Антона похвальный диплом и сгорел! Несчастье обрушилось на выпускников, а переживало все училище. В выпускной токарной группе учились оба Ростовы, Яков, Сафар, Оленька, Вадим — хорошие ребята, которых по праву можно назвать душой комсомольского коллектива, и вот они покидают училище с горечью.

Прошла вторая тревожная для Антона ночь. Задолго до побудки выпускники встали, оделись, заправили кровати. Проект приказа действительно был заготовлен. Как только Николай Федорович уходил в мастерские или на учебную половину, Аня мчалась в кабинет, торопливо раскрывала папку, не понимая — радоваться или печалиться. Приказ лежал неподписанным.

Ошибку исправляла вся токарная группа. К радости ребят, на чистовую отделку Евгений Владимирович снова поставил Антона. Мастерски владел он доводкой, но появилась в характере несвойственная ему осторожность. Пугала ошибка. Он чаще, чем обычно, выключал привод, недоверчиво подносил кондуктор к детали.

На четвертый день после происшествия Евгения Владимировича пригласили к директору. Обстановка в кабинете явно не располагала к неприятной беседе. На маленьком круглом столике лениво урчал электрический чайник. На подносе стояли две чашки, ваза с печеньем, на блюдце — лимон. Николай Федорович по-домашнему встретил токарного мастера, усадил за стол.

Евгений Владимирович по старинной привычке держал блюдечко на ладони, мучительно стараясь угадать, чем закончится неожиданное чаепитие. Умел распекать Николай Федорович. Грубого слова не скажет, а виновника в жар и холод бросит. «Может, мне самому лучше начать неприятный разговор», — решил он.

— Прошу, Николай Федорович, не снижать Антону разряда, не отбирать диплом с отличием. Виноваты двое: я и военпред. Меня глаза подвели, сигнал: стекла пора менять. Флотский «полпред» нарушил инструкцию. — И, нервно поглаживая козырек своей фуражки, добавил: — А больше моя вина. Любое взыскание буду считать справедливым. Большая жизнь открывается перед Антоном. Подумайте, нам ли его пятнать?

Фуражка выпала из рук Евгения Владимировича, он ее поймал, но от неловкого движения с переносицы сорвались очки и как маятник закачались на металлической цепочке.

— В этом неприятном происшествии я вижу и другое, радостное — награду за наш труд, — тихо начал Николай Федорович, и, переменив тон, сурово спросил: — Вы убеждены, что Антон мог скрыть ошибку?

— К моей докладной записке приложено объяснение военпреда. Подтверждает: неприятность была бы обнаружена в море.

Николай Федорович взял из папки проект приказа, разорвал его в мелкие клочья.

— Я долго взвешивал, стоит ли наказывать Антона. Были колебания. Вы, Евгений Владимирович убедили меня, что не стоит. От всего сердца хочу поздравить.

Обиделся Евгений Владимирович. Встал, резко отставил чашку, чай выплеснулся на блюдце, несколько капель попало на скатерть.

— Поздравляете? С чем? Разве ошибка стала служить предметом поощрения? Вы, Николай Федорович, коммунист, зачем же смеяться? Столько лет вместе работали. У меня есть свое мнение: Антон мой ученик, я за него и ответ несу.

Горячность токарного мастера была хорошо известна Николаю Федоровичу. К своим ученикам он привыкал всем сердцем, жил их интересами. Однажды директор застал его за несвойственным ему делом: старик вписывал очки в турнирную таблицу игр мастеров футбола.

Николай Федорович поспешил разъяснить недоразумение:

— Я пригласил вас, чтобы посоветоваться, как написать приказ.

— Лучший советчик — своя совесть. Моя просьба — не наказывайте Антона.

— Согласен. Антону простим невольную оплошность. Вам объявим благодарность.

— Мне благодарность? Столько приборов испорчено!

— Сто двенадцатое училище готовит не приборы, а молодых рабочих, — мягко поправил Николай Федорович. — Поймите, что вы человека, настоящего советского человека воспитали из Мураша. Вспомните, кем он был два года назад. Одна у него оставалась дорога — тюрьма. Разве прежний Антон признался бы в ошибке? А наш Антон не побоялся наказания, не побоялся, что его исключат из училища.

Николай Федорович схватил руки Евгения Владимировича и крепко пожал. Затем включил чайник, он тоже терпеть не мог остывший чай.

48

С легким сердцем Вадим поехал на дачу. Он нашел свободное место в вагоне. Девушки комбината «Красная нить» ехали за ягодами. Не умолкали баяны, песни, а он скучал. Всю дорогу не покидала его тревога — будет ли Тамара ждать его. Он не знает даже приблизительного адреса дачи Камчатовых. Договаривались, что Вадим выедет двенадцатичасовым поездом, а он едва успел на двухчасовой. Думал Вадим и другое — не обидит ли Тамару его подарок? Так все хорошо было придумано, но случилась беда.

Сразу же за густым сосновым лесом показались нарядные домики. Вадиму во время войны приходилось проезжать по этой пригородной ветке. Вот еще одна примета — две беседки-близнецы, обвитые диким виноградом. За окном промелькнул открытый семафор. Поезд замедлил ход. Еще с верхней подножки Вадим долгим взглядом окинул платформу. Среди встречающих Тамары не было. Горько уезжать обратно. А что делать? Скучать на незнакомой станции? Когда Вадим уже направился в билетную кассу, его нагнала девушка с такими же, тяжелыми, как у Тамары, косами, только черными, отчетливо выделявшимися на белом платье. Шею ее закрывал легкий зеленый шарф. В руке она держала широкополую соломенную шляпу.

— Вы, случайно, не к Камчатовым?

— Угадали.

— Мне поручили вас встретить.

По дороге Вадим узнал, что его спутницу зовут Вера, учится она в одном классе с Тамарой. Ничего серьезного не произошло у Камчатовых. Приехали гости, Тамара осталась дома помочь Елене Павловке по хозяйству.

— Ваше опоздание, — шутливо призналась Вера, — такого страху на меня нагнало. С первым поездом приехало четыре ремесленника и на этом три. Боялась, вдруг проглядела.

Пройдя по горячему асфальту шоссе несколько сот метров, Вера скрылась в зарослях акации. Вадим едва за ней поспевал. Затем они вышли в поле, засеянное клевером. Вера легко нашла в цветном ковре тропинку. Шла она быстро, ветерок с залива откидывал кисти ее шарфа прямо в лицо Вадиму.

Камчатовы снимали дачу в двадцати минутах ходьбы от станции. На песчаной площадке у открытой веранды танцевали под радиолу. Елена Павловна отдыхала в гамаке под зеленым шатром старых берез. Подходя к даче, Вадим взвалил свой воздушный пакет на плечо и нарочно согнулся, как бы под большой тяжестью. Вера забежала вперед и предупредительно открыла калитку.

— Тамара, принимай запоздалого гостя. Вадим положил подарок на круглый столик и, обмахиваясь платком, пожаловался:

— Насилу донес. Захолустная станция, ни одного носильщика.

Подруги тесно окружили Тамару. Их заинтересовал подарок, его необычная цилиндрическая форма. Развязав тесьму, Тамара осторожно сняла верхний лист бумаги, за ним шел другой, огненно-красный, дальше, темно-синий, зеленый, затем черный с золотой окантовкой. Как посреди цветочной клумбы стояла Тамара. Вокруг нее ложились листы все новой и новой окраски, а подарка все еще не было видно. Но вот на ладони Тамары нежит крохотная веточка, на стебельке зеленые лепестки и три ягодки.

— Спасибо, Вадим, за подарок.

Тамара приколола к платью брошку.

Неудачно-начатый день продолжался более счастливо, и этим Вадим был обязан Якову и Антону. Еще за неделю до поездки на дачу Вадим купил флакон дорогого одеколона. Он решил таким подарком отметить переход Тамары в десятый класс. Красивая коробка была значительно больше самого флакона, в карман ее не положишь. У финляндского вокзала при выходе из трамвая Вадима толкнули. На ногах он удержался, но коробка выскользнула из рук, флакон разбился.

У Вадима денег было только на дорогу. Опечаленный вернулся он в общежитие. Антон гладил себе и Якову брюки, а Яков бегал в умывальную комнату мочить тряпку и менял утюги. Не удалось Вадиму скрыть свою неудачу. От досады за товарища Антон чуть не прожег брюки. Долго Яков рылся в карманах, подкладывая к рублевой бумажке серебро, медяки. У Антона оказалось денег и того меньше. Вадим снял парадную гимнастерку, откинул одеяло, лег. Яков вскочил, подбежал к тумбочке, достал что-то из резной шкатулки и вложил Вадиму в руку очень искусно сделанную из разноцветных камней брошь — веточку земляники.

— Купил для двоюродной сестры. Сделай одолжение, возьми.

— Не надо, спасибо. Ведь скоро выпуск. Наверно, поедешь в Морозовку?

Яков обиделся и невольно обратился со словами, которые часто упоминал Вадим.

— Скажи, ты настоящий комсомолец?

— Думаю, что ты настоящий комсомолец, — серьезно ответил Вадим, стараясь сдержать улыбку.

— Если у меня будет беда, ты разве мне не поможешь?

— Ну, какая там беда, и без меня потанцуют.

— Неправда, мы знаем, что ты давно собирался к Камчатовым. Зачем же скрываешь, обманываешь?

Уступил Вадим просьбам, аккуратно завернул веточку земляники в чистый лист бумаги; пакетик получился жалкий, маленький. Ну, что это за подарок, такая бедность, невольно сравнишь его с нарядной коробкой одеколона.

В течение почти двух лет Антон собирал коллекцию тонкой цветной бумаги, у него скопилось около сотни листов и ни одного одинакового. Антон предложил другу всю свою бумагу, и ребята быстро завернули брошку, сделав красивый и большой пакет.

Последним поездом уезжал в город Вадим, школьницы остались ночевать у Камчатовых. На вокзале Тамара, пожимая Вадиму руку, хотела сказать «до следующего воскресенья», а вырвалось другое:

— Спасибо, Вадим, что приехал… Я была рада. Я была очень рада.

В среду неожиданно Тамаре пришлось быть в городе. Концерт в Доме пионеров кончился рано, и она пригласила Вадима посмотреть новый фильм. За ними увязался и Антон.

До начала сеанса оставалось больше часа. Вадим предложил Тамаре и Антону погулять по Невскому проспекту.

Зная привычку Вадима вечно куда-то спешить, Тамара взяла своих спутников под руки. С ней скучать было невозможно. Она интересовалась, какую программу к выпускному вечеру подготовили участники самодеятельности. Недовольна была, что в ее школу мало прислали пригласительных билетов. Она спрашивала, Антон, отвечал, а Вадим мало-помалу мрачнел — пригласил товарища в компанию, и нате — сам оказался лишним.

На площади Восстания шла киносъемка. Юпитеры заливали ослепительным светом вокзал.

— Пойдемте посмотрим, — торопилась Тамара, таща собой обоих приятелей. В эту секунду регулировщик перекрыл движение, улицу запрудили потоком двинувшиеся машины. Вдруг раздался крик, заглушивший сердитое ворчанье автомобильных двигателей и отрывистый лай сигнальных рожков.

— Мураш! Вадим!

В кузове грузовика стоял парень в какой-то драной поддевке, на стриженой голове засаленная форменная фуражка. Трудно было признать в нем Евгения Шаброва. После его побега прошло меньше года, а как он огрубел, постарел, ему можно было дать все двадцать пять лет! Правую щеку перерезал глубокий шрам. Евгений угрюмо глядел на своих товарищей, зябко кутаясь в поддевку:

— Вот и свиделись…

— Свиделись.

Вадим не узнал своего голоса. Евгений стал для них чужим человеком.

— Какие новости в училище?

— Закончили по пятому разряду. Уезжаем за Полярный круг.

Горькая была встреча. Антон нервничал, не найдя в кармане спичек, разломал карандаш. Когда-то этот парень в жалких лохмотьях — Евгений Шабров, человек без паспорта, был его другом. И у Антона могла быть такая судьба. Страшно было даже думать об этом…

Понимал и Евгений, как глупо он поступил, сбежав из училища. И вот финал: Эмилию снова выслали на север за спекуляцию, его, Евгения Шаброва, осудили за кражу.

— Счастливые вы, ребята. Может, и я закончил бы сто двенадцатое, может, и из меня токарь-лекальщик вышел? Как думаете? Вышел бы?

Голос у Евгения дрогнул. Ребята молчали.

— Сам виноват, — не глядя на него, ответил Вадим. — Евгений Владимирович всегда тебя хвалил, а он в токарном деле профессор.

— По какой статье идешь? — спросил Антон.

— По тридцать пятой.

Наклонившись к Тамаре, Антон шепнул:

— Долго ему не разрешат жить в крупных городах.

Евгений усмехнулся:

— Не отбыть срок. Весной ночевал на парковых скамейках. Самая лучшая гостиница — сырой подвал.

И опять все четверо замолчали.

Регулировщик начал пропускать транспорт. Тронулись машины, Евгений махнул рукой. Только и можно было разобрать:

— Передайте Николаю Федоровичу!.. Пускай… Вот если бы можно было… жизнь начать…

Он сел на скамейку рядом с милиционером и, уже не оборачиваясь, еще раз махнул рукой.

49

В понедельник Вадим и Антон уезжали в Заполярье. Провожать пришли их сверстники, Николай Федорович, Камчатовы, Евгений Владимирович. Иван и Анатолий опаздывали. Первой увидела их Оленька. Впереди шагал Анатолий, чуть наклонившись вперед, держа на вытянутых руках большой сверток. За ним, стараясь не отставать, Иван с таким же пакетом. Протиснувшись к отъезжающим, Анатолий с удовольствием передал свою ношу Вадиму, а Иван — Антону.

— Весь Ленинград объехали. Здесь адреса всех цветочных магазинов города, — Анатолий показал узкий листок бумаги, исписанный сверху донизу. — Хорошо, что в Ботаническом саду нам подарили. А продать отказались.

Оленька сняла газету с пакета; из большого глиняного горшка одиноко торчал худосочный черенок с бледно-зелеными лепестками.

— Цитрусовые деревья, держите в тепле. Через три года будете иметь своя лимоны. Витамины за Полярным кругом — наставительно говорил Анатолий, — это эликсир жизни.

Из мощного динамика женский голос предупредил граждан пассажиров и провожающих: «Скорый поезд отойдет через пять минут». И здесь, на вокзале, Николай Федорович вел себя как в училище. Уезжающие хотели побыть в кругу друзей до последней минуты, но, уступая, настойчивым требованиям директора, придвинулись к самому входу в вагон. Евгений Владимирович крепко обнял Вадима, сунул ему в карман шинели тетрадь: наставления по скоростному резанию:

— Едете в незнакомое место, пригодятся мои записи.

Антон неожиданно обхватил токарного мастера, поднял и поцеловал.

Елена Павловна расплакалась, генерал поцеловал Вадима в лоб. Тамара была грустна, но Вадиму показалось, что ей безразлично, что он уезжает.

Вадим охотно ехал в Заполярье. Там начиналось восстановление механического завода. С таким же желанием он отправился бы в любую географическую точку страны, туда, где нужны токари. «Однако человек всегда остается человеком, трудно ему покидать обжитое место, где остаются товарищи, друзья, — думал Вадим, — но это ведь не надолго. Жизнь еще только начинается. Мы еще встретимся». И он тихонько произнес: «До скорой встречи, друзья!»

Сперва скрылись продолговатые прямоугольники кирпичных привокзальных зданий, затем за окном вагона замелькали путевые сторожки, тропинки, пахотные поля и огороды. На некоторых перегонах курьерский поезд шел медленно. К самой насыпи подходили траншеи, обнесенные в шесть колов колючей изгородью. В одном месте, у дзота, стоял обгоревший танк, время и непогода не стерли на башне фашистского клейма — белый крест. Такова судьба убийц.

Пассажиры быстро обжили свои полки. В пятом купе завели патефон. Проводник, надев белый передник, разносил чай. В вагоне полярного экспресса наступила нормальная дорожная жизнь

Вадим продолжал стоять у окна, подавленный навязчивой думой, стараясь понять причину, почему на вокзале Тамара была холодна, словно присутствовала при отправке грузов малой скоростью, а не провожала друга. Обижаться-то, кажется, ей не на что было. За последний месяц между ними не произошло даже маленькой размолвки.

Громкий смех, раздавшийся в купе, ненадолго отвлек Вадима от думы. Три моряка Северного флота, возвращавшиеся к месту службы из краткосрочного отпуска, и Антон ожесточенно били медными костяшками по обшарпанной крышке походного сундучка. Антон умело сходил дуплями на оба конца, его партнер, пожилой боцман-сверхсрочник, налил стакан лимонада и шутливо предложил:

— Получай награду.

Вадим смотрел и смотрел в окно. Седыми, дряхлыми шатрами уходили в низину стога сена. В бессчетный раз он спрашивал себя, почему все провожающие по очереди мяли его в своих объятиях, целовали и только Тамара пожала руку:

— Пиши. Буду отвечать аккуратно.

Так безучастно сказала Тамара, отошла в сторону, пропуская Ростовых. Когда тронулся поезд и на платформе стало особенно шумно, он опять услышал ее голос:

— Пиши, не забывай наш адрес…

— Молодой человек…

Вадим невольно оглянулся. Кого это так громко окликнули? В соседнем купе на верхней полке сидел, свесив ноги, старик. Он улыбался и радушно протягивал свежий номер «Огонька».

— Молодой человек, скучаете? Рекомендую почитать. Занятный рассказик.

Первый раз в жизни Вадима назвали «молодым человеком». Педагоги и мастера звали учеников по имени, фамилии, а то просто «ребята». На улицах, в трамвае называли «ремесленник». Старик случайно подсказал Вадиму, что он незаметно перешагнул еще одну возрастную черту. Так вот почему так холодна была Тамара! Им обоим шел семнадцатый год. На один миг он допустил мысль, что если бы не он уезжал, а Тамара? Конечно, прощаясь с ней на вокзале, Вадим вряд ли решился бы ее обнять.

Поезд подходил к узловой станции. Проводник снял со стены футляр с цветными флажками, вышел в тамбур. Игроки заспорили. Боцман, недовольный малым выигрышем, на весь вагон укорял Антона, опоздавшего выставить на кон пустышечный дупель. Вадим лицом прижался к холодному оконному стеклу. В перестуке колес ему слышалось: «Пиши, не забывай наш адрес!»

И от мысли, что на свете есть почта, которая передаст весточку через любые расстояния и принесет ответ Вадиму стало веселее. Пройдя в свое купе, он забрался на полку, достал из полевой сумки открытку и надписал: «Ленинград, Моховая…» В сердце Вадима рождалось большое, хорошее чувство. Он видел светлый цех с тремя пролетами и невольно вспомнил напутствие заместителя министра трудовых резервов на выпускном вечере: «Вы будете первыми токарями-скоростниками в Заполярье. Постарайтесь, чтобы и там скоростное точение стало обыденным делом».

— Постараемся, мы ведь из ремесленного, — засыпая сказал Вадим.

В купе осторожно вошел Антон, поправил одеяло, спадающее с постели Вадима, погасил свет.

Поезд уходил на Север, увозя Вадима и Антона к новой жизни.