Добро пожаловать в город!

Образец любви

Кэтрин шла рядом с Гарольдом по улице к его дому, крепко прижимая к себе связку книг.

— Я уйду в монастырь, — сказала вдруг она, — уйду из этого мира, буду жить в уединении.

Гарольд с чувством неловкости разглядывал ее через стекла очков.

— Ты этого не сделаешь. Они тебе этого никогда не позволят.

— Позволят, вот увидишь! — стояла она на своем; шла твердым шагом, уверенно, глядя прямо перед собой; как ей хотелось, чтобы дом Гарольда стоял подальше, ну, кварталов через десять. — Не забывай — я католичка и имею полное право поступить в монастырь.

— Для чего? Какая в этом необходимость? — робко пробормотал Гарольд.

— Как ты считаешь, я красива? Имей в виду, я не ищу комплиментов, просто мне это нужно знать в силу личных причин.

— Конечно, красива! — отвел ее сомнения Гарольд. — Мне кажется, красивее тебя нет девочки в школе.

— Все вы так говорите. — Кэтрин чувствовала, как ее покоробило это словечко — «кажется», но она не подала виду. — Я сама в этом не уверена, но ведь все говорят. Да и ты вроде тоже не очень в этом уверен, как и я.

— Что ты! — всполошился Гарольд. — Совсем напротив!

— Ну, если судить по тому, как ты себя ведешь…

— Порой очень трудно сделать окончательные выводы о поведении человека.

— Я люблю тебя, — холодно призналась Кэтрин.

Гарольд, сняв очки, стал нервно протирать стекла носовым платком.

— Ну а что ты скажешь о Чарли Линче? — Занимаясь своим делом, он старался не смотреть на Кэтрин. — Кто не знает, что ты и Чарли Линч…

— Неужели я тебе совсем не нравлюсь? — задала вопрос Кэтрин с каменным лицом.

— Конечно, нравишься. Очень нравишься! Но этот Чарли Линч…

— У нас с ним все кончено. — Кэтрин от негодования клацнула зубами. — Он мне жутко надоел.

— Очень приятный парень, — заступился за него Гарольд, снова нацепив очки на нос. — Во-первых, капитан бейсбольной команды, а во-вторых, староста восьмого класса и…

— Это меня совсем не интересует! — оборвала его Кэтрин. — Больше не интересует, — уточнила она.

— Благодарю тебя, — молвил Гарольд. — Мне пора заниматься.

— В субботу вечером Элеонор Гринберг устраивает вечеринку. — Кэтрин замедлила шаг — до дома Гарольда оставалось совсем немного. — Я могу прийти к ней с кем хочу. Не будешь ли моим кавалером? Ну, что скажешь?

— Видишь ли, в чем дело, моя бабушка… — замялся Гарольд. — В субботу мы едем к ней. Она живет в Дойлстауне, штат Пенсильвания. У нее семь коров. Я обычно езжу к ней летом. Я даже научился правильно доить коров, и они…

— В таком случае вечером, во вторник, — быстро заговорила Кэтрин. — Отец с матерью в этот день обычно уходят играть в бридж и не возвращаются домой раньше часа ночи. Я буду одна с маленьким ребенком, но младенец спит в своей комнатке, так что я буду практически одна.

«Ну что это, как не откровенное приглашение?» — подумал Гарольд.

— Может, придешь, составишь мне компанию?

Гарольд, чувствуя себя абсолютно несчастным, с трудом сглотнул слюну; почувствовал, как краска заливает лицо, проникает даже под стекла очков… Громко кашлянул — пусть Кэтрин подумает, если заметит его смущение, что он покраснел от приступа кашля, от натуги.

— Может, похлопать тебя по спинке? — порывисто предложила Кэтрин.

— Нет, не нужно, благодарю тебя, — спокойно ответил Гарольд. — Приступа кашля как не бывало.

— Так ты придешь вечером во вторник?

— Мне бы очень хотелось… но мама не отпустит меня из дома так поздно. Она говорит: вот когда тебе исполнится пятнадцать…

Кэтрин скривилась, и на лице ее появились отталкивающие морщинки.

— Но в среду я видела тебя в библиотеке в восемь вечера.

— Библиотека — это другое дело, — слабо оправдывался Гарольд. — Иногда мама делает для меня исключение.

— Можешь сказать ей, что идешь в библиотеку, — нашла выход Кэтрин. — Что тебя останавливает?

Гарольд мучительно, глубоко вздохнул.

— Стоит только мне соврать, как мама сразу догадается, — объяснил он. — В любом случае нельзя врать матери.

Кэтрин закусила пухлые губы, не скрывая равнодушного удивления.

— Не смеши меня!

Остановились у многоквартирного дома, где жил Гарольд.

— Очень часто днем, — не унималась Кэтрин, — я сижу дома одна, никого больше нет. Почему бы тебе, когда будешь возвращаться из школы, не свистнуть перед моим окном — оно выходит на улицу. Я его открою и тоже свистну, давая тебе понять, что все в порядке. Идет?

— Знаешь, я все время ужасно занят. — Гарольд с беспокойством поглядывал на привратника Джонсона, который не спускал с них глаз. — Каждый день после полудня я занимаюсь бейсболом в клубе «Монтаук», потом — час занятий на скрипке; к тому же у меня «хвост» по истории, и мне нужно прочитать столько глав из учебника к следующему месяцу и…

— Хорошо. В таком случае я буду провожать тебя из школы каждый день! — упорствовала Кэтрин. — Ты ведь из школы идешь домой?

Гарольд вздохнул.

— Видишь ли, каждый день я играю в школьном оркестре…

С несчастным видом он смотрел в упор на Джонсона, наблюдавшего за ними с заученным, циничным выражением на лице; как все привратники в мире, он знал, кто из жильцов когда выходит и возвращается домой, и у него, конечно, свое, особое мнение по поводу всех этих шастаний взад-вперед.

— Мы сейчас разучиваем «Поэта и крестьянина», там очень сложная партия первых скрипок, и я не знаю, когда, в котором часу закончится репетиция, и…

— Хорошо. Тогда я тебя подожду. — Кэтрин глядела ему прямо в глаза, не скрывая, что горько в нем разочарована. — Посижу у входа для девочек и подожду.

— Послушай, — изворачивался, как умел, Гарольд, — иногда репетиция затягивается до пяти вечера.

— Неважно. Я подожду!

Гарольд с тоскливым видом поглядывал на входную дверь, всю из позолоченного металла и толстого, холодного стекла.

— Ладно, признаюсь тебе. Видишь ли, я не очень люблю девчонок. У меня столько других дел — голова идет кругом. Не до них.

— Но тебя до дома провожает Элайн, — не выдержала Кэтрин. — Я вас видела.

— Хорошо, черт подери! — заорал Гарольд, с трудом подавляя желание ударить кулаком по этому розовенькому, нежному личику, с холодными голубыми глазами обвинителя, с дрожащими пухлыми губками. — Да, ты права! — кричал он. — Мне нравится, когда меня провожает домой Элайн! Оставь меня, наконец, в покое. У тебя есть свой ухажер — Чарли Линч. Он у нас настоящий герой, питчер в бейсбольной команде. А я не могу даже сыграть правого края. Оставь меня в покое!

— Нет, он мне не нужен! — закричала и Кэтрин. — Мне неинтересен этот Чарли Линч! Как я тебя ненавижу! Как ненавижу! Все, решено — я поступаю в монастырь!

— Отлично! — Гарольд немного успокоился. — Превосходно. — И открыл дверь.

Джонсон по-прежнему, застыв на том же месте как статуя, смотрел на него бесстрастно, все понимая.

— Гарольд, — теперь уже мягко заговорила Кэтрин, с печальным видом касаясь его руки. — Будешь проходить мимо моего дома — насвистывай мелодию «Бегин зе Бегин». Тогда я пойму, что это ты. «Бегин зе Бегин», Гарольд…

Резко отбросив ее руку, он скрылся в подъезде. Она смотрела ему вслед, а он даже ни разу не оглянулся; вошел в лифт, нажал кнопку, дверь закрылась за ним… Все кончено! Теперь его не вернешь… Слезы подступили к глазам, но она сумела взять себя в руки и не расплакаться, только печально устремила взор вверх, на окно четвертого этажа, — там его спальня.

Повернувшись, медленно, еле волоча ноги, прошла целый квартал до своего дома. На углу улицы, когда она шла опустив голову и глядя в асфальт, перед ней возник какой-то мальчишка, который бесцеремонно налетел на нее и извинился:

— Ах, прошу прощения!

Она подняла голову и холодно осведомилась:

— Что тебе нужно, Чарли?

Чарли Линч улыбался ей, правда через силу.

— Как смешно, что я неожиданно въехал в тебя! Ничего себе — так столкнуться! Знаешь, я не смотрел, куда иду, думал о чем-то другом…

— Да, понятно. — Кэтрин ускорила шаг к дому. — Все ясно.

— Разве тебя не интересует, о чем я думал? — осторожно осведомился Чарли, поравнявшись с ней.

— Прости меня. — Слез как ни бывало; закинув голову, она старательно разглядывала какую-то точку на фоне вечернего неба. — Это я спешу.

— А я думал о том вечере, два месяца назад, — затараторил Чарли. — О той вечеринке, которую устроила Нора О'Брайен. В тот вечер я проводил тебя до дома и поцеловал в шейку. Помнишь?

— Нет, не помню, — разочаровала она его.

Прибавила сколько могла скорости и пошла вдоль ряда совершенно одинаковых двухэтажных домиков; перед ними детишки играли в прятки, катались на роликовых коньках и, неожиданно выскакивая из-за крыльца, с криками «А-а-а, ма-а-а!» наставляли друг на друга игрушечные пистолеты и пулеметы.

— Прости меня, мне нужно поскорее домой, присмотреть за младенцем — мама собирается куда-то уйти.

— Что-то ты не сильно торопилась, когда стояла с Гарольдом, — напомнил Чарли, не отставая от нее ни на шаг; в глазах его мелькнула ярость. — С ним ты шла медленно-медленно, никуда не спешила.

Кэтрин бросила на него короткий, уничтожающий взгляд.

— Не понимаю, Чарли Линч, неужели ты вообразил, что это твое дело? Насколько я понимаю, это мое личное дело.

— В прошлом месяце ты меня провожала домой.

— Но это было в прошлом месяце! — громко вымолвила Кэтрин.

— Чем же я перед тобой провинился? — Лицо Чарли Линча исказилось от внутренней боли — веснушчатое лицо, с мальчишеским носом, с шишкой на лбу, куда однажды угодил удар бейсбольной битой. — Прошу тебя, Кэтрин, скажи мне, что я такого сделал?

— Ничего, — ответила она по-деловому скучно. — Абсолютно ничего.

Чарли Линч увернулся от троицы карапузов, которые на полном серьезе вели дуэль на деревянных мечах: те глухо стучали по их щитам из крышек мусорных ведер.

— Нет, видно, я что-то натворил.

— Ничего! — отрезала Кэтрин решительным, не терпящим возражений тоном.

— Убирайся отсюда, чужеземец! — крикнул возникший прямо перед Чарли мальчишка лет семи, с игрушечным пистолетом, из которого он целился в дружка, такого же мальчишку, тоже с пистолетом. — В этом городе нет места для нас двоих, чужеземец! Даю тебе на размышления двадцать четыре часа, потом заговорит моя пушка!

— Согласен! — отвечал второй.

Чарли обошел воинственных пацанов.

— Может, сходим сегодня в кино? — Чарли догнал Кэтрин, в полной безопасности миновав обитателей Дикого Запада. — Кэри Грант в главной роли. Говорят, очень смешная картина.

— С удовольствием пошла бы, да вот беда — нужно сегодня вечером догонять по чтению.

Чарли молча шел, стараясь не столкнуться с озорниками — те увлеченно сражались на дуэлях, боролись, вели перестрелку. Кэтрин шла чуть впереди, с высоко поднятой головой, вся такая румяненькая, пухленькая, с розовыми коленками, а Чарли, вздыхая, высматривал у нее на шейке то местечко, куда поцеловал ее впервые, — после этого нежного поцелуя душа его улетела на небо…

Вдруг он засмеялся — натянуто, неестественно. Кэтрин и бровью не повела, даже не оглянулась.

— Знаешь, я все думаю об этом парне, ну, о Гарольде, — начал он. — Что за дурацкое имя — Гарольд! Приходит он в бейсбольную команду, а тренер вышвыривает вон его на первой же тренировке. Бросает ему, точно, три мяча подряд — а он не ловит, между ногами у него пролетают! Бросает в него — опять не поймал: мяч отскакивает от земли и ударяет его прямо по носу. Вот умора! Ты бы поглядела в эту минуту на физиономию своего Гарольда! — Чарли визгливо фыркнул. — Мы все чуть не поумирали со смеху: прямо по носу, в самый кончик! И знаешь, как его дразнят ребята? Четырехглазый Оскар. Не видит из «дома» даже первой базы! Четырехглазый Оскар — разве не смешно? — Голос Чарли звучал уже не столь уверенно.

— О тебе он так дурно никогда не отзывался, — Кэтрин уже входила в подъезд своего дома. — Говорил мне, что восхищается тобой и считает тебя отличным парнем.

Натянутая улыбочка исчезла с лица Чарли, не оставив ни малейшего следа.

— Но все девчонки его просто не выносят! — Чарли ничуть не щадил ее чувств. — Просто потешаются над ним.

Кэтрин только улыбнулась про себя — да, что-то там болтали малышки в гардеробах и на переменках.

— Думаешь, я вру?! — возмутился Чарли. — Да сама спроси у любой!

Кэтрин равнодушно пожала плечами — вот ее квартира, она уже дома. В темноте площадки Чарли подошел к ней вплотную.

— Пойдем со мной завтра в кино! — прошептал он. — Пожалуйста, Кэтрин, прошу тебя!

— Я уже тебе сказала — я занята!

Он протянул наугад руку, нащупал в темноте ее мягкую ручку.

— Кэти… — канючил он.

Она резко отняла руку, сказала громко:

— У меня нет свободного времени.

— Пожалуйста, прошу тебя! — все еще шептал он.

Кэтрин упрямо качала головой. Чарли, протягивая обе руки, искал ее; нашел, порывисто обнял, попытался поцеловать… Она энергично, повернув в сторону голову, нанесла ему резкий удар по голени.

— Пожалуйста!.. — У Чарли из глаз полились слезы.

— Убирайся отсюда! — кричала Кэтрин, забарабанив кулачками по его груди.

Чарли защищался, хныкал:

— Но ты же позволяла целовать себя… Почему же не сейчас?

— Не приставай ко мне, я же сказала! — Кэтрин быстрыми, расчетливыми движениями одернула платье.

— Я все расскажу твоей матери! — кричал в полном отчаянии Чарли. — Ты гуляешь с методистом1! Где это видано?! С протестантом!

У Кэтрин от ярости расширились глаза, щеки покраснели от хлынувшей в лицо крови, рот плотно сжался.

— Ну-ка, убирайся отсюда! С тобой у меня все кончено! Я больше не буду разговаривать с тобой! И прошу тебя — нечего меня повсюду преследовать!

— Я хожу там, где мне вздумается, черт подери!

— Я слышала, что ты сказал. То мерзкое слово, которое ты употребил.

— А я буду ходить за тобой повсюду, где только захочу, черт бы тебя побрал! — заорал обиженный Чарли еще громче. — Мы живем в свободной стране!

— Не стану больше с тобой разговаривать до конца жизни! — старалась перекричать его Кэтрин; голос ее звенел, дребезжащим эхом отражаясь от почтовых ящиков и медных дверных ручек. — Ты меня утомляешь! Ты мне абсолютно неинтересен. Глупец! Ты мне не нравишься! Самый большой идиот на свете! Ступай домой!

— Вот увидишь, я сломаю ему шею! — кричал Чарли. Глаза его помутнели от гнева. — Сломаю вот этими руками! — Кулаки метались перед лицом Кэтрин. — Я ему покажу! Тоже мне, — скрипач! Вот разберусь с ним, так у тебя отпадет охота с ним встречаться! Ты его целуешь?!

— Да, целую! — И в голосе Кэтрин зазвучали триумфальные нотки. — Целую, целую постоянно, неустанно! И он-то умеет целоваться! И не разводит слюни перед девчонкой, как ты!

— Пожалуйста! — опять заныл Чарли. — Пожалуйста!.. — И, шаря в потемках руками, двинулся к Кэтрин.

Она холодно отвела его руки и, собрав все силы, всем своим крепким, пухленьким телом, весом в восемьдесят пять фунтов, бросилась на него и с размаху ударила по лицу. Затем повернулась и взлетела вверх по лестнице.

— Я убью его! — завопил Чарли в лестничный «колодец». — Убью этого скрипача голыми руками!

В ответ лишь хлопнула закрывшаяся дверь…

— Будьте любезны, — обратился Чарли к привратнику Джонсону, — передайте мистеру Гарольду Перселлу, что один приятель ждет его внизу. Ему будет приятно меня увидеть. Если, конечно, вас не затруднит.

Джонсон поехал вверх на лифте, а Чарли тем временем с мрачным удовлетворением оглядывал лица окружавших его восьмерых друзей, которых он привел с собой, чтобы те засвидетельствовали: месть осуществлена в соответствии с установленными правилами.

Гарольд вышел из лифта и приблизился к группе ребят, стоявших в коридоре; с любопытством оглядел их близорукими глазами. Они тоже на него смотрели: этакий чистенький, прилизанный очкарик, с длинными белыми пальцами.

— Привет! — Чарли отделился от группы, встал к нему вплотную. — Хотелось бы поговорить с тобой с глазу на глаз.

Гарольд все еще разглядывал окружившие его бессловесные фигуры, — в глазах нет и следа жалости, лишь жажда мести. Тяжело вздохнул, понимая, что ему грозит.

— Хорошо. — Открыл входную дверь и удерживал ее, покуда все мальчишки, один за другим, не оказались на улице.

До пустыря в следующем квартале все шли молча, эту тишину нарушали лишь нарочито тяжелые шаги секундантов Чарли Линча.

— Снимай очки! — приказал Чарли, когда они наконец достигли центра заброшенной площадки.

Гарольд снял, неуверенно оглядываясь, куда бы их положить.

— Давай подержу, — вежливо предложил Сэм Розенберг, главный подручный Чарли.

— Спасибо, — поблагодарил Гарольд, передавая ему на хранение очки; повернулся лицом к Чарли, редко, слепо моргая; встал в боксерскую стойку. — Ну что ж, давай!

Чарли глубоко дышал. Вот он, его враг, перед ним, — постоянно моргающий, подслеповатый, с тонкими руками музыканта, бледный… Весит, пожалуй, футов на двадцать меньше его.

Чарли почувствовал, как закипает в жилах кровь, как она его возбуждает… Тоже занял удобную боксерскую стойку и, сделав выпад, нанес противнику удар правой прямо в глаз.

Бой длился недолго, хотя дольше, чем Чарли ожидал. Гарольд продолжал боксировать, каждый раз натыкаясь на смертоносный заградительный огонь крепко сжатых кулаков Чарли — мощных, умеющих наносить самые чувствительные, самые жестокие удары.

Все лицо Гарольда было в крови, один глаз заплыл, разорванная рубашка пропиталась кровью, и она каплями стекала ему на штаны. Чарли твердо стоял на ногах, — даже и не думал увертываться от слабых ударов Гарольда или отражать их. Чувствовал, как его костяшки сдирают кожу на лице соперника, как они соприкасаются с его костями, с глазом, как его заливает кровь… Почти входил в раж от удовольствия, когда Гарольд, покачиваясь, обессиленный, падал на него всем телом, и обрушивал новый шквал ударов своих жестоких, безжалостных кулаков. Казалось, не только он сам, но и костяшки пальцев, и сухожилия сжатых кулаков, и даже ритмично работающие плечи получают удовольствие от беспощадной расправы.

Время от времени Гарольд глухо стонал — когда Чарли, устав от ударов в голову, переходил к ударам хуком в живот. Если не считать этих стонов, бой, в общем, проходил в полной тишине. Все восемь приятелей Чарли спокойно, как истинные профессионалы, наблюдали за поединком, не делая никаких замечаний, не выражая никаких эмоций. Равнодушно смотрели на Гарольда, когда он, наконец, рухнул на землю. Нет, он не потерял сознания, но был настолько измочален, что уже не мог пошевелить и пальцем. Лежал, растянувшись во весь рост на земле, уткнувшись окровавленным лицом в грязь и гальку пустыря.

Чарли стоял над поверженным врагом, тяжело дыша; сжатые, окровавленные кулаки приятно дрожали. Как он счастлив, что вот это слабое, ненавистное ему, хрупкое создание беспомощно лежит на земле, лицом в ней, грязной, истоптанной, только искренне сожалеет, что удовольствие от избиения этой хлипкой фигуры уже прошло. Он молча ждал, покуда Гарольд не зашевелился и сказал, не отрывая лица от земли:

— Ладно, этого довольно. — Кое-как поднял голову, с усилием сел, потом с помощью дрожащих рук встал на ноги, шатаясь из стороны в сторону, не в состоянии прижать руки к туловищу — не слушаются и ужасно трясутся… Все же он удержался на ногах, спросил:

— Не вернете ли мои очки?

Молча Сэм Розенберг, главный подручный Чарли, отдал ему очки. Гарольд, на ощупь, дрожащими руками наконец водрузил их на нос. Чарли разглядывал его, — эти абсолютно целые очки как-то не вязались с разбитой вдребезги физиономией. Неожиданно Чарли осознал, что плачет.

Он, Чарли Линч, победитель более чем в пятидесяти свирепых боях, не пролил и слезинки с тех пор, как его отшлепали в четыре годика (о слезах, когда стоял с Кэтрин, он забыл); а сейчас горько плакал и ничего не мог с собой поделать. Рыдания сотрясали все тело, горячими слезами выжигало глаза. Плача, он вдруг вспомнил, что рыдал на протяжении всего боя, с того момента, как нанес свой первый удар противнику, правой в глаз, — рыдал до последнего момента, когда тот, выбившись из сил, повалился на землю, лицом вниз, прямо в грязь.

Чарли смотрел на Гарольда: глаз заплыл, нос распух, свернут на сторону, волосы влажные, грязные, спутались от пота; во рту запекшаяся кровь и земля, но лицо… Лицо его, повинуясь несломленному духу, спокойно, безмятежно, на нем не дрогнул ни один мускул… Гарольд не плачет… И Чарли, горько рыдая, знал заранее — не будет плакать и после, и он, Чарли Линч, ничего не сможет сделать, чтобы добиться его слез.

Гарольд глубоко вздохнул и еле-еле, не сказав ни слова, поплелся домой.

Чарли смотрел ему вслед — хрупкий, избитый, изуродованный, еле переставляющий ноги мальчишка, далеко не герой, — и слезы все лились из его опухших, красных глаз. Вскоре эти ручейки заслонили от его взгляда фигуру Гарольда — она исчезла.