«Дом страданий»

— Сообщите, что пришел мистер Блумер, хочет с ней повидаться. — Филип снял шляпу и в упор уставился на элегантного клерка отеля, в безупречных белых перчатках.

Тот поднял телефонную трубку.

— Мисс Джерри, к вам некто мистер Блумер, — с присущим ему изысканным равнодушием произнес он, глядя мимо чисто выбритого, ничем не примечательного лица Филипа, в дальний конец поражающего роскошью холла.

Филип услыхал в трубке знаменитый женский голосок — знакомые журчащие модуляции:

— Кто он такой, черт подери, этот мистер Блумер?

Недоуменно пожал плечами, чувствуя, как ему неудобно в пальто. Его уши крестьянского мальчишки, смешно торчащие из-под грубой, жесткой копны волос, покраснели.

— Я слышал, что она ответила. Сообщите ей: мое имя Филип Блумер, и я написал пьесу, которая называется «Дом страданий».

— Мистер Филип Блумер, — с вежливым безразличием объяснил клерк. — Говорит, что написал пьесу под названием «Тот дом страданий».

— И он проделал весь путь, только чтобы сообщить мне это? — Глубокий, богатый оттенками голос красиво рокотал в трубке. — Скажите ему — это классно!

— Разрешите я сам! — Филип бесцеремонно выхватил из рук клерка трубку. — Хэлло! — начал он дрожащим от волнения голосом. — Это Филип Блумер.

— Как поживаете, мистер Блумер? — насмешливо прозвучал очаровательный голос.

— Все дело в том, мисс Джерри, что я написал пьесу. — Филип спешил поскорее все ей высказать, построить фразу, как надо, — подлежащее, сказуемое, дополнение, — лишь бы только она не повесила трубку. — Она называется «Дом страданий».

— Но клерк назвал ее иначе — «Тот дом страданий», мистер Блумер.

— Он ошибся.

— Как глуп этот клерк! Сколько раз я ему говорила об этом — все без толку!

— Я был в офисе мистера Уилкеса, — спешно продолжал в полном отчаянии Филип, — и меня там уведомили, что текст все еще у вас.

— Какой текст?..

— Моей пьесы «Дом страданий»! — закричал Филип в трубку, чувствуя, что его прошиб пот. — Когда я принес пьесу мистеру Уилкесу, то в разговоре с ним предложил, чтобы вы сыграли в ней главную роль, и они отправили вам ее прочитать. Так вот. Кому-то в «Гилд-театр» понадобилось взглянуть на мою пьесу, но она у вас, вы ее держите вот уже два месяца. Вот мне и хотелось бы узнать, не будете ли вы столь любезны и не вернете ли ее мне?

На другом конце провода послышался вздох, потом наступила пауза.

— Не угодно ли вам, мистер Блумер, подняться ко мне? — произнесла мисс Джерри довольно бесстрастно, но не без завлекающих интонаций.

— С удовольствием, мэм, — ответил Филип.

— Номер тысяча двести пятый. — Клерк деликатно забрал из рук Филипа трубку и водрузил ее на место.

Поднимаясь в лифте на нужный этаж, Филип с тревогой глядел на свое отражение в зеркале. Поправил съехавший чуть на сторону галстук, попытался пригладить непослушные волосы. Ему совсем не нравилась собственная внешность — похож на мальчика с фермы, например помощника дояра: может, и проучился пару лет в сельской школе. Всегда он старался всячески избегать встреч с людьми театра. Ну, скажите на милость, кто же из них поверит, что вот такая деревенщина написала пьесу? Достаточно бросить на него один взгляд!

Выйдя из лифта, через коридор, по мягким коврам, он направился прямиком к номеру 1205 — вот он: на металлической двери висит на скрепке листок бумаги. Собрался с духом, позвонил — открыла сама мисс Адель Джерри: перед ним стояла высокая, темноволосая дама — само воплощение женственности: запах изысканных духов, вечернее платье, открывающее взору чуть ли не квадратный ярд пышной груди… Огонь, что горит в ее глазах, вызывал всеобщее восхищение — она блистала на многих сценах, в том числе и у таких мэтров, как Брукс Аткинсон, Мантл, Джон Мейсон. Рука ее покоится на круглой ручке двери; прическа простая, головка склонена чуть набок; с интересом разглядывает его, Филипа Блумера, замершего перед ней в коридоре.

— Это я — мистер Блумер, — напомнил Филип.

— Не соблаговолите ли войти?

Какой сладкий, нежный, без всякой вычурности голос, — будто нарочно приспособлен, чтобы своей мелодичностью и приятностью снимать нервное напряжение у таких юношей, как он, — работников на ферме, например помощников дояра.

— Там, на двери, кто-то оставил для вас записку. — Филип радовался, что на ум пришла хоть одна фраза — она поможет ему наконец шагнуть внутрь.

— Ах, благодарю вас! — Она сняла скрепку с листком.

— Наверно, послание от какого-нибудь вашего таинственного поклонника, — предположил Филип с улыбкой, принимая в душе твердое решение быть с ней отчаянно галантным — пусть и следа не останется от привычного его образа парня с фермы, например помощника дояра.

Мисс Джерри подошла поближе к окну, пробежала листок, поднеся его очень близко к глазам, словно близорукая, — все ее дивное тело, казалось, замерло, сосредоточилось на написанных строчках.

— Ах, да это меню! — И бросила листок на стол. — Сегодня на ужин жаркое из ягненка.

Филип на секунду зажмурился: все вокруг ему только чудится, стоит открыть глаза, и это мгновенно исчезнет, пропадет — и очаровательная мисс Джерри, и ее роскошный номер, да и сам отель.

— Пожалуйста, садитесь, мистер Блумер.

Он открыл глаза, — все на своих местах, — уверенно прошагал по всей комнате и присел, прямой как аршин, на маленький позолоченный стульчик. Мисс Джерри уютно устроилась на диване, как девчонка, подобрав под себя ноги; рука на широкой спинке дивана, ладошка с соблазнительными пальчиками свешивается с края.

— Знаете ли, мистер Блумер, — заметила мисс Джерри своим прелестным, игривым голоском, — вы ведь совсем не похожи на драматурга.

— Это для меня не новость! — Филип помрачнел.

— Вы такой крепыш, такой здоровяк!

— Я это знаю.

— Но вы в самом деле пишете пьесы? — И вдруг, словно давняя его интимная знакомая, подалась к нему.

Филип, повинуясь религиозным законам целомудрия, мучительно отводил глаза от ее великолепной груди — два волнующихся холма… Непредвиденная трудность на пути его интервью с ней.

— Да-да, вы не ошибаетесь, — забормотал он, нарочито глядя мимо нее, через ее покатое плечо. — Да, в самом деле, я же вам говорил снизу, по телефону. И я пришел, чтобы забрать свою пьесу.

— «Дом страданий». — Словно глубоко размышляя над чем-то, она покачала головой. — Какое удачное название. Однако… немного странное для такого жизнерадостного на вид юноши.

— Да, мэм. — Филип старался, как мог, держать голову прямо и смотреть только в потолок.

— Как приятно, что вы в этой связи вспомнили обо мне! — Мисс Джерри подалась к нему еще сильнее, а благодарный взгляд ее вдруг увлажнившихся прекрасных глаз запросто достиг бы в эту минуту третьего ряда балкона. — Фактически я в простое вот уже три года. Думала, никто больше и не вспомнит об Адели Джерри. Как грустно!

— Ах, что вы, что вы! — Филип, чтобы переубедить ее, призвал на помощь всю свою способность к утонченному обхождению. — Я, например, вас не забывал никогда.

Его ложь, конечно, не очень удачный выход из положения, но правда в тысячу раз хуже.

— Итак, мистер Блумер, «Гилд-театр» намерен ставить вашу пьесу? — ласково осведомилась мисс Джерри.

— Да нет, я этого не говорил. Просто кое-каким моим знакомым актерам пришла в голову идея пустить мою пьесу по кругу, — пусть прочтут, — но так как она лежит у вас вот уже два месяца…

В заманчивых глубинах темных глаз мисс Джерри погас огонек интереса.

— Мистер Блумер, у меня нет ни одного экземпляра вашей пьесы. Она у моего режиссера, Лоуренса Уилкеса. — И послала ему очаровательную улыбку, тут же обнажившую все морщинки на ее лице. — Мне очень приятно с вами встретиться. Теперь я буду пристальнее следить за новой, талантливой порослью в театре.

— Благодарю вас, — пробормотал Филип, чувствуя себя на седьмом небе.

Мисс Джерри ласково, с явной симпатией глядит на него… Глаза его, не в силах вынести блеска направленного на него взора, скользнули вниз, к ее пышной груди.

— Ах, мистер Уилкес! Я видел много его спектаклей. Вы были просто восхитительны в них. Какая игра! Да и он чудесный режиссер.

— Да, у него есть свои сильные стороны, — холодно согласилась мисс Джерри. — Но и свои границы. Это очень серьезный недостаток. Трагедия американского театра заключается в том, что в нем нет сейчас ни одного человека без таких границ.

— Да, я согласен с вами.

— Расскажите мне, мистер Блумер, о вашей пьесе. О той роли, которую вы прочите мне. — И села поудобнее, положив ногу на ногу, словно приготовилась к долгой беседе.

— Ну, — начал Филип, — это пьеса о пансионе. Мрачном, безотрадном, очень бедном пансионе; там прохудились и текут трубы, а его несчастные обитатели не в состоянии платить за свои жалкие комнатушки. В общем, в таком духе.

Мисс Джерри молчала, ждала — что дальше.

— Истинно главенствующий демонический дух этого заведения, — продолжал Филип, — неряшливая, тиранствующая, строящая всевозможные козни, грубая женщина. Я писал ее портрет со своей тетки — владелицы такого пансиона.

— Сколько ей лет? — поинтересовалась мисс Джерри тихим, ровным, без всяких эмоций голосом.

— Кому? Моей тетке?

— Да нет, этой женщине из пьесы.

— Сорок пять. — Филип поднялся и принялся большими шагами ходить взад и вперед по комнате, все больше увлекаясь рассказом о своей пьесе. — Эта негодница вечно сует нос в чужие дела, заглядывает в замочные скважины, подслушивает у дверей; по услышанным где-то обрывкам фраз сама составляет вымышленные трагические истории своих пансионеров; постоянно ссорится с членами своей семьи… — Он осекся и спросил робко: — Что с вами, мисс Джерри? Мисс Джерри…

Она сидела, свесив голову на грудь, и горькие слезы тихо катились по ее лицу.

— Ах, этот человек! — теперь уже рыдала она. — Этот человек!.. — И, вскочив с дивана, кинулась к телефону и набрала номер.

Слезы неудержимо текли у нее из глаз, прокладывая две темные бороздки через тушь для ресниц, тени на веках, пудру на щеках и губную помаду.

Филип инстинктивно отскочил к стене и встал, зажатый там между столом и шкафом, заложив за спину вмиг похолодевшие руки; так он и застыл в своем укрытии, словно ожидая нападения.

— Лоуренс! — закричала мисс Джерри в трубку. — Как я рада, что ты дома! Ко мне тут пришел молодой человек, предлагает мне роль в своей пьесе. — Горькие слезы все текли ровно по выверенному маршруту — по двум бороздкам на щеках. — Знаешь, какую он мне предлагает роль? Я скажу тебе об этом только после того, как вышвырну вон этого нахала не только из своего номера, но и из отеля!

Филип от этих слов совсем прилип к стене.

— Да успокойся ты, Лоуренс! — Она еще усилила свой поставленный голос. — Надоело мне выслушивать твои медоточивые извинения! Роль женщины сорока пяти лет, — рыдая, она чуть не касалась губами трубки, — злой, неряшливой, уродливой, ненавистной всем владелицы пансиона, которая подглядывает в замочные скважины, подслушивает у дверей, да еще и дерется с членами своей семьи… — Сломленная, будто неожиданно свалившимся на нее горем, она сжимала телефонную трубку двумя руками, и, так как льющиеся потоком слезы не давали ей говорить, уже только слушала. Филип тоже слышал в трубке мужской голос — тот беспрерывно говорил что-то, — видимо, убеждал ее успокоиться, зря не волноваться.

Наконец, не обращая больше никакого внимания на тревожный голос в трубке, мисс Джерри встала.

— Мистер Блумер, — молвила она чуть ли не с зубовным скрежетом, прилагая явные усилия воли, чтобы произнести его фамилию, — скажите на милость, каким образом вам в голову пришла светлая идея предложить мне такую богатую, такую пленительную роль?

Филип старался не терять самообладания, собрать все силы, пока стоял в своей нише между столом и шкафом.

— Понимаете, — заговорил он пискливым, давно забытым мальчишеским голосом, — я видел вас в двух пьесах…

— Заткнись, ради Бога! — бросила мисс Джерри в говорящую трубку; потом с холодной улыбкой подняла глаза на Филипа. — Ну, выкладывайте, мистер Блумер, в каких именно пьесах вы меня видели?

— «Солнце на востоке», — прохрипел Филип, — и «Возьмите самых последних»…

Новый поток слез готовился вот-вот хлынуть вновь из прекрасных темных глаз.

— Лоуренс! — прорыдала она в трубку. — Знаешь, почему он предлагает мне эту роль? Оказывается, видел меня в двух пьесах — в двух твоих великих хитах. В роли шестидесятилетней ведьмы в «Солнце на востоке» и еще в другой — матери Богом проклятого выводка ирландских хулиганов в «Возьмите самых последних»… Ты погубил меня, Лоуренс, погубил! Мне конец!

Филип, выскользнув из своего неудобного пристанища, тихонько приблизился к окну и выглянул наружу: не меньше двенадцати этажей… Ничего себе!

— Все, буквально все видели меня в этих ролях! Теперь, как только появляется пьеса, где есть мать — сморщенная старуха, говорят: «Позвоните Адели Джерри». Не забывай: я женщина в полном соку, в расцвете таланта! Мне нужно играть Кандида, Гедду1, Жанну д'Арк! А все прочат меня только на одну роль — престарелой мамаши героя! Или, еще хуже, содержательницы нищенского пансиона!

Филип, глядя сверху на Мэдисон-авеню, невольно скорчил кислую мину.

— И кто во всем этом виноват? Кто удружил мне? — Голос мисс Джерри зазвучал по-театральному — в полную силу, трагически. — Умолял меня, клянчил, канючил, кнутом и пряником заставил меня сыграть эти две отвратительные роли?! Лоуренс Уилкес! Только он, он один, несет полную ответственность за гибель великолепной театральной карьеры великой актрисы. Знаменитый Лоуренс Уилкес обманным путем заставил меня сыграть роль матери, когда мне исполнилось всего тридцать три!

Филип только втягивал голову в плечи, слушая, как ее глубокий голос набирает силу, заполняя своей мощью все пространство комнаты.

— И ты еще удивляешься, — она сделала перед телефонной трубкой широкий жест рукой и всем предплечьем, — почему я не хочу выходить за тебя замуж?! Можешь присылать мне букеты цветов, книги, билеты в театр; писать мне письма, лицемерно утверждая в них, что тебе, мол, все равно, с какими мужчинами я встречаюсь! Начиная с этого момента, я намерена гулять со всем гарнизоном губернаторского острова! За обедом я буду сидеть каждый день рядом с тобой, но зато с другим мужчиной… Я ненавижу тебя, Ларри, ах, как я тебя ненавижу!..

Устав наконец от криков и рыданий, она бесшумно опустила трубку на рычаг, медленно, словно испытывая острую боль, дотащилась до глубокого кресла и беспомощно погрузилась в него — вся мокрая, в испачканном, смятом платье, выбившаяся из сил, надутая, словно обиженный ребенок.

Филип, сделав глубокий вдох, повернулся к ней… Мисс Джерри устало от него отмахнулась.

— Здесь нет вашей вины. Вот уже третий год я прохожу через такие мучения. Вы просто жертва событий, больше ничего.

— Благодарю вас, — поспешно откликнулся Филип.

— Такая молодая еще женщина, как я! — беспомощно застонала мисс Джерри, став в эту минуту похожей на маленькую обиженную девочку в своем глубоком, слишком просторном для нее кресле. — Никогда у меня больше не будет приличной роли! Никогда! Только одни матери, мать их… — Она вовремя остановилась. — Этот человек доконал меня. Никогда не имейте с ним ничего общего! Это не человек, — это маньяк, эгоист! Если вдруг во втором акте дадут занавес — распнет родную бабушку! — Она вытерла глаза, и косметика расплылась по всему ее лицу. — Представьте, он еще хочет, чтобы я вышла за него замуж! — И демонически засмеялась.

От этого смеха у Филипа мурашки поползли по спине.

— Я вам так сочувствую… — Больше он не мог произнести ни слова, — в нем вновь проснулся парнишка с фермы, например помощник дояра.

— Он сказал, чтобы вы пришли и забрали свою пьесу. Живет рядом, через дорогу — в Чатхэме. Позвоните снизу, от консьержа, и он спустится к вам.

— Благодарю вас, мисс Джерри.

— Ну-ка, подойдите поближе! — приказала она, когда слезы ее иссякли.

Он медленно подошел, и она, прижав его голову обеими руками к своей роскошной, пышной груди, поцеловала в лоб; потом ухватила за смешно торчащие уши и напутствовала:

— Ты такой милый, чистенький, глупый мальчик! Я правда рада, что в театре подрастает новое поколение. Ну а теперь ступай!

Филип медленно приблизился к двери, там остановился, повернулся к ней, — ему вдруг захотелось тоже что-нибудь сказать ей на прощание. Но когда он увидел Адель Джерри — как она сидит в этом кресле, уставившись невидящим взглядом в пол, а на лице ее, очень грустном, выпачканном краской, выпукло проступает не такой уж молодой возраст, — то отказался от своего намерения. Тихо открыл дверь, выскользнул в коридор и так же тихо прикрыл ее за собой.

Перешел через улицу, глубоко, всей грудью вдыхая холодный, свежий воздух; вот этот подъезд: он позвонил Лоуренсу Уилкесу от консьержа.

Когда Уилкес вышел из лифта с экземпляром пьесы «Дом страданий», Филип сразу узнал его: опрятно, очень элегантно и со вкусом одет; видимо, только что посетил парикмахерскую, но лицо измученное, даже изможденное, — такие лица в киножурналах новостей у тех, кому удалось остаться в живых после первого воздушного налета, но они уже не надеются спастись от второго.

— Мистер Уилкес, — произнес Филип, — это я…

Уилкес посмотрел на него, улыбнулся, и, словно принося извинения, смешно склонил голову на одно плечо.

— Молодой человек, в театре нужно хорошо усвоить одну важную вещь. Никогда не говорите актрисе, какую роль, по вашему мнению, она может сыграть! — Протянул ему его пьесу «Дом страданий», повернулся и не торопясь направился к лифту.

Филип глядел ему вслед, покуда за двустворчатой дверью лифта не скрылась его спина в пиджаке безукоризненного модного покроя. Потом выскочил на улицу и помчался как угорелый через весь город по направлению к «Гилд-театр».

Загрузка...