Дава Собел
ДОЧЬ ГАЛИЛЕЯ
ДАВА СОБЕЛ
ДОЧЬ ГАЛИЛЕЯ
Исторические мемуары о науке, вере и любви
Санкт-Петербург АМФОРА
2006
DAVA SOBEL Galileo ‘ s Daughter
Перевела с английского О. В. Чумичева
При оформлении титульной страницы использованы портреты Галилео Галилея кисти Юстуса Зюстерманса (1635 г.) и сестры Марии Челесте кисти неизвестного художника
Собел, Д.
Дочь Галилея / Дава Собел; [пер. с англ. О. Чумичевой]. - СПб.: Амфора. ТИД Амфора, 2006. - 503 с. - (Серия «Новая Эврика»).
Очень увлекательная, написанная в лирическом ключе биография великого ученого Галилео Галилея, которого на протяжении всего наиболее плодотворного и трудного периода его жизни неизменно поддерживала и вдохновляла старшая дочь, унаследовавшая от отца интеллект, трудолюбие и богатое воображение.
Оглавление
Часть 1. Во Флоренцию
I. «Та, что была столь драгоценна для Вас»..
II. «Эта великая книга Вселенной»
III. «Яркие звезды свидетельствуют о Ваших добродетелях»
IV. «Дабы истина стала очевидной и общепризнанной»
V. «Я имею в виду самый лик Солнца»
VI. «Усердный исполнитель Божьих установлений»
VII. «Злоба моих преследователей».
VIII. «Нам остается лишь гадать среди теней»
Часть 2. В Беллосгвардо
IX. «Как почитают отца нашего великие мира сего»
X. «Счастье неустанно занимать себя на службе Вам»
XI. «То, в чем мы более всего нуждаемся»
XII. «Благодаря нашему рвению»
XIII. «Воспоминания об их красноречии»
XIV. «Малое и незначительное тело»
XV. «Благодаря милости Бога я встал на правильный путь»
XVI. «Буря многих наших мучений»
Часть 3. В Риме
XVII. «В поисках бессмертной славы»
XVIII. «Поскольку Господь наказует нас такими розгами»
XIX. «Надежда иметь Вас всегда рядом»
XX. «И меня следовало бы умолять опубликовать подобную работу»
Часть 4. На попечении Тосканского посольства. Вилла Медичи, Рим
XXI. «В каком беспокойстве я живу, ожидая вестей от Вас»
XXII. «С великим сожалением узнала я, что Вы пребываете в палатах Святой Инквизиции»
XXIII. «Тщеславные амбиции, совершенное невежество и небрежность»
XXIV. «Вера, обращенная к чудотворной Мадонне Импрунетской»
XXV. «Суд, сурово осудивший и Вас, и Вашу книгу»
Часть 5. В Сиене
XXVI. «Я не знала, как отказать ему в ключах»
XXVII. «На праздник Сан-Лоренцо случилось настоящее опустошение»
XXVIII. «Я готова принять на себя обязанность читать покаянные псалмы»
XXIX. Книга живущих, или Пророк в своем отечестве
Часть 6. Возвращение в Аргетри
XXX. «Если бы только Вы могли заглянуть мне в душу и увидеть ее устремления»
XXXI. «Пока я не услышу, как сие произнесут Ваши губы»
XXXII. «Пока я пытаюсь понять множество вещей»
XXXIII. «Воспоминания о сладости былой дружбы»
Благодарности
Эпоха Галилея (хронологическая таблица)
Флорентийские меры веса, длины и наличности
Библиография
Италия в 1603 г. Фольгеровская Шекспировская библиотека, Вашингтон
Галилей демонстрирует свой телескоп венецианскому дожу. Архивы Алинари, фотоархив «Арт-ресурс», Нью-Йорк
Часть 1 Во Флоренцию
I «Та, что была столь драгоценна для Вас»
Достославнейший господин отец! Мы здесь пребываем в печали в связи со смертью Вашей возлюбленной сестры, нашей дорогой тети. Но наша печаль о ее утрате - ничто в сравнении с заботой о Вашем состоянии, ибо Ваши страдания, отец, будут намного горше, поскольку в мире этом, поистине, не осталось у Вас никого - теперь, когда она, та, что была для Вас столь драгоценна, покинула его; так что мы можем только воображать, как Вы перенесете всю тяжесть столь внезапного и совершенно неожиданного удара. И пока я излагаю Вам, как глубоко мы разделяем Ваше горе, Вы, должно быть, находите гораздо большее утешение в размышлениях о природе общих для каждого человека невзгод, ибо все мы здесь на Земле, лишь чужаки и странники, что вскоре обретут свой истинный дом на Небесах, где только и существует безупречное счастье и куда, как мы должны надеяться, удалилась благословенная душа Вашей сестры. Итак, во имя любви к Богу, мы молим Вас, отец, утешиться и предать себя в Его руки, ибо, как Вы прекрасно знаете, именно этого Он и желает от Вас; поступить иначе значило бы повредить себе и причинить боль также и нам, поскольку мы горестно сокрушаемся, когда слышим, что отец наш обременен невзгодами, ведь у нас нет иного источника добра в этом мире, помимо Вас. Я более ничего не добавлю, кроме того, что от всего сердца мы молим Господа о том, чтобы Он даровал Вам утешение и всегда пребывал с Вами. Заверяю Вас нежно в своей неизменной любви.
Писано в Сан-Маттео, мая, 10-го дня, в год 1623-й от Рождества Христова.
Горячо любящая дочь,
Сестра Мария Челесте
На следующий день после похорон сестры Виржинии уже достигший всемирной известности ученый Галилео Галилей получил это - первое из ста двадцати четырех сохранившихся до наших дней писем, когда-то составлявших часть обширной корреспонденции, исходящей от его старшей дочери. Она, единственная из трех детей Галилея, унаследовала от отца блестящий ум, работоспособность и чувствительность и благодаря этим достоинствам стала его близким и доверенным лицом.
Дочь Галилея, родившаяся в результате его продолжительной, так и не скрепленной законным браком связи с венецианской красавицей по имени Марина Гамба, появилась на свет на заре нового века. Это случилось жарким летним днем 13 августа 1600 г., - в тот самый год, когда доминиканский монах Джордано Бруно был сожжен в Риме на костре за упорство во множестве ересей и богохульстве, в том числе и за то, что утверждал: Земля вращается вокруг Солнца, а не остается неподвижной в центре Вселенной. И в этом мире, который еще не осознал своего места во Вселенной, Галилею предстояло вступить в тот же космический конфликт с Церковью, балансируя
по опасному пути, ведущему между Небесами, которые он почитал как добрый католик, и небесами, которые ученый открывал с помощью телескопа.
[1] Здесь и далее все письма сестры Марии Челесте к Галилею предоставлены Национальной библиотекой, Флоренция.
При крещении Галилей дал дочери имя Виржиния, в честь своей «драгоценной сестры». Но поскольку он так и не женился на матери Виржинии, то обрек девочку на безбрачие. Вскоре после того, как ей исполнилось тринадцать лет, он отослал дочь в монастырь Сан-Маттео в Арчетри, где она провела жизнь в бедности и уединении. Став монахиней, Виржиния приняла имя Мария Челесте - «Небесная», воздавая тем самым должное тому восхищению, которое ее отец питал к звездам. Даже посвятив жизнь молитвам и покаянию, она оставалась преданной дочерью Галилея, воспринимая его едва ли не как святого-покровителя. Нежная забота видна в ее письме- соболезновании, и чувство это в последующее десятилетие лишь возрастало по мере того, как отец старел и все чаще болел (тем не менее не прекращая исследований), и особенно, когда он опубликовал книгу, приведшую его на суд Святой Инквизиции.
Когда Мария Челесте пишет «мы», она подразумевает себя и сестру Ливию - странную, необычайно молчаливую вторую дочь Галилея, которая также постриглась в монахини в Сан-Маттео и стала сестрой Арканжелой. И только их брат Винченцо, младший из трех детей, родившихся от союза Галилео и Марины, особым указом великого герцога Тосканского был признан законным ребенком и отправился изучать юриспруденцию в Университет Пизы.
Таким образом, сестра Мария Челесте утешала оказавшегося в одиночестве отца: в ту пору обе дочери его пребывали в замкнутом мире обители, сын еще не стал взрослым человеком, бывшая возлюбленная умерла, а семья, в которой он сам родился, распалась: кто-то ушел из жизни, кто-то уехал в дальние края.
Галилею к тому времени исполнилось пятьдесят девять лет. Он бесстрашно отстаивал свои взгляды в одиночестве, и сестра Мария Челесте знала это из книг, которые он писал, и из писем, в которых он пересказывал ей суждения коллег и критиков, причем не только из Италии, но и из Европы, лежавшей по ту сторону Альп. Хотя ее отец начинал карьеру как профессор математики, преподавая сперва в Пизе, а затем в Падуе, все европейские философы связывали имя Галилея с наиболее поразительной серией астрономических открытий, когда-либо совершенных одним человеком.
В 1609 г., когда сестра Мария Челесте была еще ребенком и жила в Падуе, Галилей установил в саду за домом телескоп и направил его в небо. Не виданные доселе звезды проступили из темноты, обогащая известные созвездия; туманный Млечный Путь превратился в скопление множества звезд; горы и долины нарушили привычное совершенство Луны; а вокруг Юпитера в строгой последовательности двигалась свита из четырех небесных тел, представлявшая собой планетарную систему в миниатюре.
«Возношу безграничную благодарность Богу, - восклицал Галилей после этих удивительных ночей, - за то, что он был так добр и сделал меня первым свидетелем чудес, скрытых во тьме на протяжении всех прежних столетий»[1].
Вновь открытые миры изменили жизнь Галилея. В 1610 г. он получил от великого герцога пост главного математика и философа и переехал во Флоренцию, ко двору Козимо Медичи. Удостоившись столь великой чести, Галилей взял с собой обеих дочерей, которым было в тот момент десять и девять лет, но оставил младшего сына, четырехлетнего Винченцо, в Падуе, с Мариной.
Галилея прославляли как второго Колумба, первооткрывателя новых миров. Однако даже на пике славы он вызывал также враждебность и подозрения. Ведь, в отличие от знаменитого путешественника, который обнаружил далекие земли, заселенные язычниками, Галилей вступил на священную территорию. Едва лишь первый поток его открытий успел поразить европейцев, как последовала новая «волна»: ученый увидел темные пятна на сияющем лике Солнца, обнаружил, что «мать любви», как он называл планету Венера, имела циклы изменений, подобные фазам Луны.
Все эти наблюдения поддерживали непопулярную гелиоцентрическую модель Вселенной, предложенную Николаем Коперником около полувека назад, но страдавшую отсутствием доказательств. Галилей стал первым, кто нашел подтверждение теории. А столь характерный для него пламенный стиль выражения своих идей - порой полный грубого юмора, порой напоминавший застольные речи и публичные диспуты - заложил фундамент новой астрономии: наука эта вышла за пределы Латинских кварталов университетов и стала достоянием широкой общественности. В 1616 г. папа и кардинал-инквизитор высказали Галилею свое недовольство, предупредив, что он обязан прекратить наскоки на царство сверхъестественного. Движение небесных тел, утверждали они, описано в псалмах, в книге Исайи и во многих местах в Библии, и все эти вопросы были рассмотрены святыми отцами Церкви.
Галилей подчинился, прекратив все разговоры на данную тему. Целых семь лет подряд он соблюдал осторожность, направив все силы на наименее опасные исследования, такие как использование данных о спутниках Юпитера в навигации, в надежде помочь морякам с большей точностью определять долготу в открытом море. Он изучал поэзию и писал критические статьи по литературе. Модифицировав телескоп, он создал сложный микроскоп. «Я с огромным восхищением наблюдал за множеством крошечных живых существ, - сообщал ученый, - рядом с которыми блоха казалась чудовищно большой, а комары - необыкновенно прекрасными; с огромным удовлетворением я увидел, как мухи и другие насекомые могут передвигаться, прилипая к зеркалам, вниз головой»[2].
Однако вскоре после смерти сестры, последовавшей в мае 1623 г., Галилей нашел причину вернуться к своей гелиоцентрической модели Вселенной, к которой его тянуло как мотылька к огню. Тем летом на престол святого Петра в Риме взошел новый папа. Верховный понтифик Урбан VIII, будучи интеллектуалом, принес в Ватикан интерес к научным исследованиям, не характерный для его заурядных предшественников. Галилей был лично знаком с этим человеком - он показывал папе, как работает телескоп, и однажды ночью, когда во время банкета при флорентийском дворе зашел спор о движущихся по небу телах, обнаружили общность взглядов. Урбан, со своей стороны, восхищался ученым так глубоко, что даже написал в его честь стихотворение, в котором упоминались виды, открывавшиеся сквозь «стекло Галилея».
Восшествие на святой престол папы-поэта вдохновило Галилея на продолжение работы над давно запланированным трактатом, посвященным сопоставлению двух космологических теорий: гелиоцентрической и геоцентрической, которые он, по собственному его признанию, считал «двумя главными системами мира».
Телескоп, собственноручно изготовленный Галилеем.
Геоцентрическая модель мира Птолемея. Андреас Целлариус, 1661 г.
Музей Виктории и Альберта, фотоархив «Арт-ресурс», Нью-Йорк
Вероятно, сестре Марии Челесте было трудно мириться с таким положением дел - увязывать свою роль Христовой невесты и взгляды отца, потенциально делавшие его величайшим врагом католической церкви со времен Мартина Лютера. Но дочь все же одобрила его устремления, потому что знала глубину его веры. Она приняла убежденность Галилея в том, что Бог диктовал Священное Писание, чтобы направлять дух человека, но предложил вместе с тем и бесконечно разворачивающуюся Вселенную как вызов человеческому разуму. Понимая, насколько поразительны способности отца в данном исследовании, Мария Челесте молилась за его здоровье, долголетие, за исполнение «каждого его желания». В качестве монастырского аптекаря она составляла эликсиры и делала таблетки, защищавшие от эпидемических заболеваний и укреплявшие здоровье отца, дабы тот мог успешно работать. Ее письма, исполненные веры в невиновность Галилея в какой бы то ни было ереси, поддерживали его во время сурового испытания, в конечном противостоянии Урбану и инквизиции в 1633 г.
Гелиоцентрическая модель мира Коперника. Корбис-Беттман
В нежных, исполненных любви взаимоотношениях Галилея и его дочери не заметно ни малейших следов раздоров и разногласий. В них не было ни враждебности, ни тайного противостояния, ни открытого столкновения взглядов. Это была история любви, исполненная тайны и трагедии.
Большинство писем сестры Марии Челесте путешествовали в карманах посланников, в корзинах с бельем и сладостями, вместе с травами и медикаментами, преодолевая короткое расстояние между монастырем Сан-Маттео, расположенным на склоне холма южнее Флоренции, и Галилеем, проживавшим либо в городском, либо в загородном доме. Однако после того как в 1632 г. папа в гневе вызвал ученого в Рим, посланцам пришлось совершать более долгий путь - на лошадях, за две сотни миль, и их часто задерживали в карантине, установленном из-за эпидемии чумы, сеявшей смерть и ужас по всей Италии. Перерывы в общении длились месяцами, что порой неизбежно нарушало его целостность и последовательность, но каждая дошедшая до нас страница сохраняет атмосферу повседневной жизни со всеми ее деталями: от зубной боли до запаха уксуса.
Галилей аккуратно складывал все полученные от дочери послания, он собирал не только письма, но и, скажем, сделанные ей заказы на фрукты или на принадлежности для шитья; в его архиве упоминания о сугубо личных делах чередуются с пространными высказываниями по поводу церковной политики. В свою очередь, и сестра Мария Челесте также бережно хранила письма Галилея, не раз отмечая в ответных посланиях, что ей доставляет большую радость перечитывать их. К тому моменту, когда эта женщина получила последнее причастие, письма, собранные на протяжении всей ее жизни в обители, составляли значительную часть всего ее земного имущества. Но затем мать-настоятельница, обнаружившая письма Галилея во время уборки кельи умершей сестры Марии Челесте, вероятно, сожгла их из опасений или уничтожила иным образом. После знаменитого суда в Риме монастырь не желал хранить писания лица, «весьма подозреваемого» в ереси. Таким образом, многолетняя эпистолярная беседа отца и дочери давным-давно превратилась в монолог.
Мы не знаем, что писал дочери Галилей, сохранились лишь его высказывания о ней, обращенные к другим людям. «Женщина исключительного ума, - характеризовал ее Галилей коллеге-иностранцу, - и несравненной добродетели, нежно ко мне привязанная»[2.1].
При первом знакомстве с письмами Марии Челесте обычно предполагают, что ответы Галилея, должно быть, лежат где-то в тайниках Ватиканской библиотеки, и стоит только какому-нибудь энергичному энтузиасту взяться за дело и добраться до них, как недостающая часть диалога будет восстановлена. Но увы, архивы эти были уже несколько раз «прочесаны» как религиозными деятелями, так и допущенными к исследованиям светскими лицами, тщетно пытавшимися услышать голос Галилея-отца. Пришлось признать, что сведения о том, что мать-настоятельница действительно уничтожила документы, - это самое разумное объяснение их исчезновения. Историческая важность любой бумаги, подписанной Галилеем, не говоря уже о материальной ценности подобных памятников, была осознана лишь в последние два столетия, и, увы, вместо толстых пачек писем приходится довольствоваться лишь немногими краткими фрагментами.
Несмотря на то что многочисленные комментарии, пьесы, стихи, ранние лекции и прочие рукописи Галилея также исчезли (мы располагаем лишь упоминаниями об этом в двухстах с лишним дошедших до нас письмах его современников), гигантское наследие ученого включает в себя пять наиболее важных книг, два сделанных лично им телескопа, разнообразные его портреты и бюсты, созданные при жизни, и даже отдельные части его тела, сохраненные после смерти. (Так, средний палец правой руки Галилея с соответствующей надписью можно увидеть в золоченом стеклянном яйце, установленном на мраморном пьедестале в Музее истории науки во Флоренции.)
У сестры Марии Челесте остались лишь письма. Собранные в единый том в картонном, обтянутом кожей переплете, потрепанные, с неровными краями, они теперь хранятся в отделе редких рукописей Центральной Национальной библиотеки Флоренции. Почерк все еще читаем, хотя некогда черные чернила стали коричневыми. Отдельные письма снабжены комментариями, выполненными рукой Галилея: порой он делал пометки на полях в связи со словами дочери, а иногда оставлял замечания на совершенно иные темы или бегло набрасывал расчеты и диаграммы на свободных местах - на полях, возле адреса, на оборотной стороне листа. Кое-какие страницы повреждены: на них имеются мелкие дырочки, они надорваны, потемнели от кислоты или плесени, испорчены пятнами от попавшего на них масла. Среди тех, что пострадали от воды, должно быть, есть письма, попавшие под дождь, но в некоторых случаях кажется, что на них капали слезы - писавшего или читавшего, неизвестно. И хотя прошло уже почти четыре сотни лет, красный сургуч, скреплявший письма, все еще сохранился на углах листов.
Эти письма, которые никогда прежде не публиковались в полном объеме и переводе, под новым углом освещают Галилея. Они придают иные оттенки его личности, вступают в конфликт с той мифологизированной фигурой, чье столкновение с католической доктриной в XVII веке продолжает считаться символом раскола между наукой и религией. Потому что, хотя современная наука и превзошла уже давно скудный инструментарий той эпохи, она все еще находится в плену его борьбы, все еще обременена представлением о том, что Галилей был отступником, насмехавшимся над Библией, и разжигал раздоры с Церковью, которая оставалась слепа и глуха к доводам рассудка.
Папа Иоанн Павел II попытался смягчить эту широко распространенную и несущую смуту силу имени Галилея, когда в 1992 г. объявил решение суда ошибочным и реабилитировал ученого. «Трагическое взаимонепонимание, - заявил Его Святейшество в связи с 350-летием дела Галилея, - интерпретировалось как отражение фундаментального противостояния между наукой и верой».
Однако сам Галилей, каким мы видим его в письмах Марии Челесте, на протяжении всей своей жизни не признавал такого разрыва и противостояния. Он оставался добрым католиком, верившим в силу молитвы и стремившимся всегда сообразовывать свой долг ученого с судьбой души. «Каким бы ни было течение нашей жизни, - писал Галилей, - мы должны принимать ее как высочайший дар руки Божьей, которая в равной мере обладает возможностью ничего не делать для нас. И даже несчастья мы всегда должны принимать не только смиренно, но и с глубочайшей благодарностью Провидению, которое подобными средствами отрывает нас от чрезмерной любви к вещам земным и поднимает наш разум к небесному и божественному»[3].
II «Эта великая книга Вселенной»
Недавно скончавшуюся родственницу, о которой скорбит сестра Мария Челесте в первом из сохранившихся до наших дней писем, звали Виржиния Галилей Ландуччи. Это была родная тетя монахини, в честь которой девочке и дали имя при рождении. В монастыре Сан-Маттео Мария Челесте делила печаль со средней дочерью Галилея - своей сестрой Арканжелой (крещенной в честь другой сестры Галилея Ливией), а также с кузиной - сестрой Кьярой, дочерью покойной Виржинии Ландуччи.
Повторение одних и тех же имен, словно эхо, звучит в семье Галилея, напоминая ритмические песнопения, мелодику двоящегося имени самого великого ученого. В середине XVI века подобная практика была обычной для тосканских семей, в одной из которых и родился Галилео: старшего сына зачастую называли так, чтобы в его собственном имени отражалось имя родовое. Ну а поскольку существовала такая традиция, Винченцо Галилей и его молодая жена Джулия Амманнати ничуть не удивили окружающих, дав имя Галилео своему первенцу, рожденному в Пизе в пятнадцатый день февраля в год от Рождества Христова 1564-й. (Впрочем, в хрониках того времени значится 1563-й, поскольку год тогда начинался 25 марта - с праздника Благовещения.)
По иронии судьбы, фамилия Галилеев сама являлась производной от имени собственного одного из их знаменитых предков. Это был прославленный доктор Галилео Буонаюти, преподававший и практиковавший медицину во Флоренции в начале XV столетия и верой и правдой служивший отцам города. Его потомки удвоили известное имя, подчеркнув, сколь почтенным был этот человек, и написали на могильном камне: «Галилео Галилей», но сохранили фамильный герб Буонаюти, существующий с XIII века, - красная приставная лестница на золотом щите, образующая пиктограмму слова «buonaiuti», что означает в переводе с итальянского «добрая помощь». Значение имени Галилео или фамилии Галилей восходит к земле Галилейской, хотя сам ученый не раз пояснял, что это вовсе не означает принадлежности к иудеям.
Галилео Галилей сделал несколько пробных шагов по пути своего славного предка, посвятив два года изучению медицины в Университете Пизы, прежде чем переключиться на математику и физику, ставшие его истинной страстью. «Сама философия написана в той великой книге Вселенной, что всегда раскрыта перед нашим взором, - считал Галилей. - Но эту книгу невозможно понять, пока не научишься понимать язык и читать алфавит, которым она составлена. Книга сия написана на языке математики, ее буквы - это треугольники, круги и другие геометрические фигуры, без которых человеку невозможно разобрать ни единого ее слова; не зная их, будешь тщетно бродить в темном лабиринте»[4].
Отец Галилея возражал против намерения сына стать математиком: он пытался, основываясь на богатом личном опыте, доказать, что математики и аристократы бедствуют, и отвратить сына от выбора столь низкооплачиваемой профессии.
Самому Винченцо едва хватало на жизнь того, что он зарабатывал уроками музыки в Пизе: родители снимали там дом, где родился и провел первые годы жизни Галилео. Он также участвовал в семейном деле родственников его жены - Амманнати занимались торговлей тканями. Это приносило Винченцо небольшую прибавку к жалованью учителя, хотя в душе он всегда был композитором и теоретиком музыки (в те дни музыкальная теория считалась отраслью математики). Винченцо учил Галилео пению и игре на органе и других инструментах, включая усовершенствованную лютню, которую любил больше всего. В ходе обучения он ознакомил мальчика с пифагорейским правилом музыкального построения, которое требовало строгого подчинения числовым пропорциям между нотами при создании мелодии. Однако Винченцо дополнил эти правила собственными исследованиями в области физической природы звука. В конце концов, музыка рождается из вибраций воздуха, а не из абстрактных числовых соотношений. Опираясь на эту философию, Винченцо вывел идеальную формулу музыкальной гармонии для лютни, определив систему последовательного сокращения интервалов между ладами.
После того как Винченцо с семьей в 1572 г. переехал во Флоренцию, на время оставив Галилео на попечение родственников, он смог присоединиться к обществу других виртуозных исполнителей, ученых и поэтов, увлеченных идеей возрождения классической греческой трагедии посредством музыки[5]. Позднее Винченцо написал книгу в защиту новой теории музыкальной гармонии, делавшей звучание инструмента более приятным для слуха, чем то, что рождалось на основе древней приверженности строгим числовым соотношениям между нотами. Книга бросала вызов бывшему учителю Винченцо, который препятствовал ее изданию в Венеции вплоть до 1578 г. Однако автор не сдавался и упорно боролся, пока три года спустя его сочинение все-таки не опубликовали во Флоренции. Все эти преподанные ему отцом уроки настойчивости и отваги в споре с признанными авторитетами не прошли для юного Галилео втуне.
В «Диалоге о древней и современной музыке» Винченцо утверждал: «Мне представляется, что те, кто в любом споре полагается лишь на силу авторитета, не предлагая никаких иных аргументов в поддержку своих мнений, действуют совершенно абсурдно. Я, напротив, желаю свободно ставить вопросы и свободно отвечать оппонентам, без какого бы то ни было низкопоклонства, как всегда поступают те, кто ищет истину».
Когда Галилео исполнилось десять лет, он совершил путешествие через всю Тоскану, чтобы присоединиться во Флоренции к родителям и маленькой сестре Виржинии. Возле их нового дома располагалась школа, в которую он ходил до тринадцати лет, после чего мальчик отправился в бенедиктинский монастырь в Валломброзе, чтобы изучить греческий, латынь и логику. Там он стал послушником в надежде позднее принять постриг, но отец не позволил ему сделать это. Винченцо забрал сына домой под предлогом того, что у юноши воспалились глаза, что требовало врачебного вмешательства. Однако более вероятно, что дело было в деньгах, так как Винченцо едва ли мог позволить себе внести соответствующую лепту в церковную казну в связи с постригом сына и осуществлять регулярную материальную поддержку его впоследствии, при том что религиозная карьера не сулила дохода семье. С девочками дело обстояло иначе. Винченцо предстояло в любом случае выплатить дочерям приданое - не важно, церкви или мужу оно предназначалось. Доходов и здесь ожидать не приходилось. Таким образом, Винченцо нуждался в том, чтобы Галилео нашел солидную работу, больше всего ему хотелось, чтобы сын стал врачом и смог поддерживать младших сестер - их к тому времени было уже четверо, - а также двух младших братьев.
Винченцо рассчитывал отправить Галилео назад, в Пизу, в колледж Сапиенца, где он получил бы статус одного из сорока мальчиков, освобожденных от платы за образование и проживание, однако добиться необходимой поддержки отцу не удалось. Один из добрых друзей Винченцо, живших в Пизе, предложил поселить Галилео у себя в доме, чтобы снизить расходы на образование в целом. Но до Винченцо дошли слухи, что этот его друг сверх меры увлекся кузиной Галилео из рода Амманнати, и целых три года он не решался направить сына в Пизу, пока роман не завершился наконец законным браком, а дом друга не стал вновь считаться достаточно респектабельным.
В сентябре 1581 г. Галилео зачислили в Университет Пизы, где и медицину, и математику изучали на факультете свободных искусств. И хотя он, по настоянию отца, выбрал курсы, соответствующие специализации в области медицины, с момента знакомства с евклидовой геометрией (а это произошло в 1583 г.) юноша явно отдавал предпочтение математике. После четырех лет формального обучения, в 1585 г., Галилео покинул Пизу, так и не завершив курс и не получив официальную степень; ему исполнился тогда двадцать один год.
Галилео вернулся в отцовский дом во Флоренции. Там он с самого начала вел себя как профессиональный математик: разрабатывал доказательства теорем и писал работы по геометрии, читал публичные лекции - в том числе две посвященные конической структуре Дантова ада в Академии Флорентина, а также давал частные уроки. Приблизительно где-то году в 1588-м или 1589-м, когда Винченцо заполонил целую комнату висящими струнами различной длины, разного диаметра сечения и натянутыми с разной нагрузкой, чтобы изучить на практике некоторые принципы гармонии, Галилео присоединился к отцу в качестве помощника. Вероятно, можно с полным правом утверждать, что Галилео, которого принято считать основоположником экспериментальной физики, сумел освоить начатки экспериментального метода и оценить его важность именно благодаря трудам отца.
Поразив своим талантом некоторых признанных математиков, Галилео в 1589 г. получил пост преподавателя в Университете Пизы и снова вернулся в расположенный на берегах Арно родной город. Бурное течение реки задержало прибытие Галилео в кампус, так что он вынужден был пропустить первые шесть лекций и вскоре узнал, что его за это оштрафовали. К концу года университетское начальство вновь задержало его жалованье в наказание за разного рода нарушения, например: за отказ постоянно носить предписанные уставом академические одежды.
Галилео считал официальное докторское облачение претенциозной чепухой и даже высмеял мантию в иронических стихах в триста строк длиной, получивших широкое хождение в университетском городке. В довольно непристойных выражениях он объяснял, что любая одежда откровенно подчеркивает достоинства мужчин и женщин, вызывая одобрение противоположного пола, в то время как профессиональная униформа скрывает истинные прелести под оболочкой общественного положения. А что еще хуже, высокое достоинство профессорской мантии лишает облаченных в нее лиц возможности посещать бордель, делая для них запретными грешные удовольствия, даруемые проститутками, но оставляя их наедине с не менее грешными действиями собственных рук. Более того, мантия мешает при ходьбе, не говоря уж о работе.
Длинное черное одеяние, несомненно, затрудняло восхождение Галилео по винтовой лестнице на восьмой этаж Башни Знаний - особенно если принять во внимание рассказы о том, что он однажды принес с собой на занятия пушечные ядра для демонстрации известного физического закона. При этом вес железа, ложившийся на плечи двадцатипятилетнего профессора, был пустяком по сравнению с тяжестью аристотелевских идей, которыми были заполнены головы его студентов, не готовых к иному восприятию реальности. Не только ученики Галилео в Пизе, но и члены университетских сообществ по всей Европе признавали постулат аристотелевской физики: тела разного веса падают с разной скоростью. Так, пушечное ядро весом в десять фунтов должно падать в десять раз быстрее, чем мушкетная пуля весом в один фунт, и, следовательно, если одновременно отпустить их с некоей высоты, пушечное ядро приземлится в тот момент, когда мушкетная пуля преодолеет лишь десятую часть расстояния. Для большинства философских умов это представлялось осмысленным и совершенным, но Галилео находил такое утверждение нелепым. «Попытайся, если только можешь, - предложил он одному из своих многочисленных оппонентов, - вообразить большой шар, падающий на землю, в то время как маленький шарик летит еще где-то возле вершины»[6].
«Представь себе, что они упали одновременно, - обращался он к другому противнику. - Почему все должно быть так, как утверждает Аристотель?»[7] Галилей сомневался, что его опыт поколеблет идеи Аристотеля, но он не мог упустить случая проверить свои постулаты на практике при скоплении публики.
Сам Галилео никогда не записывал даты или подробности этих демонстраций, но в преклонные годы поведал о них своему юному ученику, который и вставил рассказ об опытах в посмертное жизнеописание великого учителя. Как бы эффектно и театрально ни обставил Галилео свой эксперимент, ему не удалось тогда даже покачнуть общее мнение и уж тем более свалить его с высоты Башни Знаний. Шар большего диаметра, менее подверженный воздействию того, что сам Галилео назвал сопротивлением воздуха, летел быстрее - к большому облегчению представителей пизанского факультета философии. И тот факт, что он опередил меньший шар лишь на несколько мгновений, давал Галилео слишком слабые преимущества.
«Аристотель говорит, что шар весом в сто фунтов, падающий с высоты в сто браччиа[8], достигнет земли в тот момент, когда шар весом в один фунт пролетит всего одно браччио. Я же утверждаю, что они приземлятся одновременно, - так Галилео подводил впоследствии итоги спора. - Проведя эксперимент, вы убедитесь, что большой шар опередит маленький на пару дюймов. И неужели теперь в эти два дюйма вы хотите спрятать аристотелевские девяносто девять браччиа и, рассуждая только о моем незначительном промахе, умолчать о его гигантской ошибке?»2
Однако именно так оно и было. Многие философы XVI века, не имевшие привычки получать доказательства экспериментальным путем, предпочитали мудрость Аристотеля странным выходкам Галилея, что сделало его самого в Пизе весьма непопулярной фигурой.
Когда в 1591 г., в возрасте семидесяти лет, умер Винченцо, Галилео принял на себя ответственность за финансовое обеспечение всей семьи, имея лишь нищенскую зарплату профессора математики - шестьдесят скудо в год. (Профессора более почтенных областей философии получали в шесть-восемь раз больше, а отец-исповедник зарабатывал около двухсот скудо, квалифицированный врач - около трехсот, а командиры тосканской армии - от одной до двадцати пяти тысяч скудо в год.) Галилео выплачивал по частям приданое недавно вышедшей замуж сестры Виржинии ее вспыльчивому супругу Бенедетто Ландуччи, поддерживал мать и шестнадцатилетнего брата Микеланджело, а также обеспечивал сестру Ливию, проживавшую в монастыре Сан-Джулиано в ожидании подходящего жениха, которого он должен был ей отыскать. К этому времени остальные трое детей Винченцо умерли, не достигнув зрелости.
Галилео охотно, даже с энтузиазмом оказывал родным помощь. «Подарок, который я собираюсь сделать Виржинии, представляет собой набор шелковых занавесей для кровати, - писал он матери из Пизы как раз накануне свадьбы сестры. - Я купил шелк в Луке, заказал работу ткачам, так что, несмотря на огромную ширину полотна, вся ткань обошлась мне лишь в три карлини за ярд. Материал полосатый, и я думаю, тебе он очень понравится. Я заказал и подходящую к ткани шелковую бахрому и мог бы без труда приобрести и остов кровати. Но не говори никому ни слова, это должно стать для нее полной неожиданностью. Я привезу все, когда приеду домой на праздники перед Великим постом, и, как я уже писал ранее, если хочешь, могу также привезти ей бархат и дамаск в количестве достаточном, чтобы сшить четыре или пять красивых платьев»[9].
В 1592 г., через год после того, как его отец был похоронен во флорентийской церкви Санта-Кроче, Галилео уехал из Пизы, поскольку получил место профессора математики в Падуанском университете. Увы, ему все же пришлось покинуть родную Тоскану и отправиться во владения Венецианской республики, но, по крайней мере, он теперь занимал более достойное положение, а доход его возрос до 180 венецианских флоринов в год.
В преклонном возрасте, оглядываясь назад, на прожитую жизнь, Галилео мог бы назвать годы, проведенные в Падуе, самыми счастливыми. Он приобрел влиятельных друзей из числа крупнейших лидеров республики (как культурных, так и интеллектуальных); они приглашали его в гости, советовались с ним по поводу строительства кораблей на Венецианской судоверфи. Сенат Венеции даровал Галилео патент на изобретенное им ирригационное устройство. Поддержка могущественных сторонников вкупе с его стремительно растущей популярностью вдохновенного лектора способствовали росту жалованья Галилея в университете - сначала до 300, а потом до 480 флоринов в год. В Падуе он также проводил семинарские занятия, посвященные изучению свойств движения, - продолжал разрабатывать тему, начатую в Пизе. Семинары эти предназначались для мудрых и знающих людей, понимавших, что движение является основой натурфилософии.
Но посреди этой падуанской идиллии произошло и одно роковое событие. Отправившись как-то в гости к друзьям, проживавшим за городом, Галилео и два его спутника решили укрыться от полуденной жары и устроить сиесту в подвальном помещении. Оно оставалось прохладным благодаря естественной системе охлаждения воздуха: поблизости, в горной пещере, находился водопад, и оттуда тянуло свежим ветерком. При помощи столь остроумного решения вентилировались многие итальянские виллы XVI века, расположенные в сельской местности, однако при этом внутрь дома могли попадать и ядовитые испарения, а не только благословенный «зефир». Именно так и случилось в доме, где остановился Галилей. Когда мужчины проснулись после двухчасового сна, все трое стали жаловаться на разнообразные неприятные симптомы, включая озноб и судороги, сильную головную боль, потерю слуха и онемение мышц. В течение нескольких дней странная болезнь прогрессировала и оказалась фатальной для одного из гостей; второй спутник Галилея хотя и выжил, но впоследствии тоже скончался от осложнений. Уцелел один лишь Галилей. Однако в течение всей последующей жизни приступы боли, впоследствии описанные его сыном как артрит или ревматические припадки, периодически валили ученого с ног и на долгие недели приковывали к постели.
Падуанский университет, в котором Галилей преподавал на протяжении восемнадцати лет. Библиотека научной фотографии, Лондон
В Падуе произошло и более счастливое событие, - впрочем, никто не знает в точности, когда именно и при каких обстоятельствах это случилось, - Галилео встретил Марину Гамба, женщину, которая двенадцать лет делила с ним часы уединения и родила Галилею трех детей.
Однако Марина так и не вошла в его дом. Галилео поселился в Падуе на Борго-деи-Виньяли (этот переулок в наши дни называется улицей Галилео Галилея). Как большинство профессоров, он сдавал комнаты студентам, многие из которых были знатными молодыми иноземцами, и они платили за право проживать с учителем под одной крышей и брать у него частные уроки. Марина жила в Венеции, куда Галилео ездил на пароме на выходные дни. Когда его подруга забеременела, он перевез ее в Падую, в маленький домик на Понте-Корво, в пяти минутах ходьбы от его собственного жилья (если кто-то в те дни вообще считал минуты). Даже после того как связь между Галилео и Мариной окрепла и у них, один за другим, родились трое детей, они продолжали жить раздельно.
Сестра Мария Челесте Галилей, урожденная «Виржиния, дочь Марины из Венеции», была «рождена в результате прелюбодеяния», как тогда говорили, вне брака, что было отмечено в регистрационной книге прихода Сан-Лоренцо города Падуя 13 августа 1600 г., а 21 августа девочку крестили. Марине к тому времени исполнилось двадцать два года, а Галилео (в документах о рождении ребенка его имя не упоминается) - тридцать шесть. Такая разница в возрасте в ту эпоху была совершенно обычным явлением. Отец самого Галилео достиг уже сорока двух лет, когда женился на его матери - двадцатичетырехлетней Джулии. Год спустя, 27 августа 1601 г., в приходской книге было зарегистрировано крещение «Ливии Антонии, дочери Марины Гамба и…» - далее следовало пустое место.
Прошло еще пять лет, и 22 августа 1606 г. в приходе Сан-Лоренцо крестили третьего ребенка - «Винченцо Андреа, сына мадонны[10] Марины, дочери Андреа Гамба, и неизвестного отца». Формально «неизвестный отец» - стандартное определение для записи о крещении ребенка незамужней матери, тем не менее Галилей отчасти признал сына, дав ему имена обоих дедов.
Вообще Галилей официально признал всех трех своих незаконнорожденных детей наследниками, а их мать - спутницей жизни, но так и не женился на Марине. Исследователи, по традиции, говорят о нем как об одиноком человеке, и отметки в регистрационной книге позволяют предположить, почему Галилей был столь последователен в этом вопросе. В конце концов, это была «Марина из Венеции», а не из Пизы или Флоренции, не из Прато или Пистойи, словом, не из одного из городов Тосканы, куда Галилей собирался рано или поздно вернуться. А ее происхождение - «дочь Андреа Гамба» - не позволяло Марине держаться на равных с бедным, но благородным, патрицианским родом Галилея, имена предков которого можно найти в списках членов городского правительства.
Гравюра работы Джозефа Календи, изображающая Галилея в возрасте 38 лет.
Институт и Музей истории науки, Флоренция
III «Яркие звезды свидетельствуют о Ваших добродетелях»
Хотя в первые годы XVII века карьера Галилея в Падуе продолжала идти в гору, он тем не менее отчаянно сражался с расходами, выполняя принятые на себя финансовые обязательства перед семьей. В 1600 г. его младший брат, музыкант Микеланджело, был приглашен ко двору польского принца и, несмотря на вполне зрелый возраст - ему уже исполнилось двадцать пять лет, - выпросил у Галилео деньги на дорогу и на приобретение одежды. В том же 1600 г. у Галилео родилась дочь Виржиния, а затем ему удалось найти мужа для сестры Ливии. В 1601 г. она заключила брак с Таддео Галетти, но вплоть до последнего момента Галилео пришлось торговаться о размере приданого; он оплатил церемонию венчания и свадебный пир, а также купил для Ливии платье из черного неаполитанского бархата и голубой парчи, которое обошлось в сто с лишним скуди. Затем, уже в 1608 г., Микеланджело женился, переехал в Германию и отказался внести обещанную ранее и зафиксированную в контракте свою долю приданого сестры, что вызвало немалое возмущение зятя, Бенедетто Ландуччи, который пожаловался законникам на то, что его обманули, мошеннически лишив ожидаемой суммы.
К счастью, усилия Галилея на избранном им поприще обеспечили ему новый, дополнительный источник дохода. Обучая частных учеников военной архитектуре и фортификации, он изобрел в 1597 г. свой первый имеющий широкое практическое применение научный инструмент, названный геометрическим и военным компасом. Он походил на пару металлических линеек, соединенных болтом, вдоль всей длины покрытых шкалами и цифрами; к ним на винтах крепилась полукруглая деталь, позволяющая фиксировать оси компаса в раскрытом положении практически под любым углом. В 1599 г., после некоторых модификаций, устройство стало настоящим карманным, как бы мы теперь выразились, калькулятором, с помощью которого можно было производить финансовые расчеты, извлекать квадратные корни, устанавливать расположение войск на поле сражения, а также вычислять оптимальный объем заряда для пушки любого калибра. Кораблестроители из расположенной неподалеку Венецианской судоверфи по достоинству оценили революционное изобретение Галилея, которое помогало им точнее рассчитывать пропорции корпуса судна и делать чертежи в любом масштабе прежде, чем приступить к постройке самого корабля.
Первые несколько компасов Галилей изготовил сам, но вскоре широкий спрос на этот новый прибор потребовал привлечения к делу мастера, который бы постоянно работал над исполнением заказов. В результате специально обученный ремесленник поселился в доме Галилея вместе с женой и детьми. Помимо жалованья ему предоставили комнату и стол для всей семьи, а также материалы для работы, он получал две трети выручки от продажи готовых медных инструментов, стоивших по пять скуди за штуку. Так что самому Галилею доставалось в результате не так уж много денег, если не считать того, что он брал по двадцать скуди с каждого ученика за то, что показывал ему, как пользоваться компасом, и этой суммой он уже ни с кем не делился. Сначала ученый предоставлял каждому ученику рукописную инструкцию в качестве учебного пособия; затем, в 1603 г., он нанял секретаря, который занялся изготовлением копий, ну а еще три года спустя Галилею пришла в голову идея напечатать брошюру и продавать ее вместе с инструментом.
Он назвал свой трактат «Работа геометрического и военного компаса Галилео Галилея, флорентийского патриция и преподавателя математики в Университете Падуи». В издании 1606 г. на титульном листе сообщается, что «книга сия напечатана в доме автора»; здесь же Галилей весьма дальновидно поместил посвящение своего труда герцогу Тосканскому Козимо де Медичи.
Фамильный герб Медичи.
Фольгеровская Шекспировская библиотека, Вашингтон
«Если бы, о достопочтенный герцог, - обращался Галилей к своему молодому патрону в этом посвящении, - я пожелал поместить здесь все похвалы Вашим заслугам, равно как и перечислить добродетели Вашей выдающейся семьи, мне пришлось бы говорить об этом так долго, что это предисловие превысило бы длиной весь последующий текст, так что мне придется отказаться от попытки осуществить сию задачу, поскольку я не уверен, что смог бы завершить ее, так что остановимся на этом».
Козимо, шестнадцатилетний юнец, стал предыдущим летом самым привилегированным частным учеником Галилея. Наследник Дома Медичи, он носил имя своего решительного деда Козимо I, который изгнал из Флоренции всех соперников, присоединил к владениям герцогства Тосканского город Сиену, а затем, в 1569 г., принудил папу Пия V учредить для него титул великого герцога. Таким образом, семья «выскочек» Медичи, удачливых банкиров, занимавших высокие государственные посты в старой Флорентийской республике в XIV и XV веке, ко временам Галилея приобрела обличие и могущество королевского двора.
Галилео, который обычно возвращался во Флоренцию, когда Университет Падуи между семестрами закрывался на каникулы, получил рекомендации в качестве придворного учителя математики. Как наставник молодого герцога Козимо, Галилео приобрел новое положение в глазах влиятельных родителей юноши: любимого в народе великого герцога Фердинандо I (который уже начинал было карьеру кардинала в Риме, когда его отозвали домой с тем, чтобы он занял трон после внезапной смерти его старшего брата, распутного убийцы Франческо) и его весьма религиозной жены-француженки, великой герцогини Кристины Лотарингской. Посвятив трактат о геометрическом компасе Козимо, Галилей надеялся проложить себе путь наверх, к должности придворного математика - она была очень престижна и могла бы не только облегчить его финансовое бремя, но и позволить ученому вернуться домой, в обожаемую им Тоскану.
«Я до сих пор ждал момента, чтобы написать Вам, - с подчеркнутым смирением обращался Галилео к Козимо в первом письме от 1605 г., - меня удерживало почтительное беспокойство о том, что моя попытка напомнить о себе может показаться самонадеянной и дерзкой. На самом деле я решился послать Вам необходимые заверения в моем почтении через моих ближайших друзей и патронов, поскольку не счел уместным, покидая ночную тьму, появиться перед Вами внезапно и глядеть прямо на высокий свет восходящего солнца, не получив сперва поддержку от его вторичных и отраженных лучей»[11].
К этому моменту герцога и ученого уже не связывали никакие формальные узы. Если от Галилея требовались услуги в качестве учителя, его специально извещали, как об этом свидетельствует приглашение, написанное главным мажордомом великого герцога и герцогини, датированное 15 августа 1605 г. и отправленное из Пратолино, одного из семнадцати дворцов Медичи, находящегося в нескольких милях к северу от Флоренции. Вот что там говорится: «Ее Достопочтенное Высочество желает, чтобы Вы прибыли сюда не только для того, чтобы их наследник мог получить компетентные указания, но также и потому, что это поможет Вам восстановить здоровье. Великая герцогиня надеется, что превосходный горный воздух вокруг Пратолино пойдет Вам на пользу. Приятная комната, вкусная еда, удобная постель и сердечный привет ожидают Вас здесь. Мессер Леонидо позаботится о том, чтобы Вы получили хороший экипаж, если пожелаете прибыть сегодня вечером или завтра»[11.1].
Великая герцогиня вновь посылала за Галилео конный экипаж в 1608 г., чтобы доставить его на свадьбу герцога Козимо с Марией Маддаленой, эрцгерцогиней Австрийской, сестрой императора Фердинанда II. Свадебная процессия тянулась вдоль обоих берегов Арно, и зрители на трибунах наблюдали за представлением, посвященным похищению Ясоном золотого руна. Представление это было искусно разыграно на специально сделанном искусственном острове посреди реки и отличалось оригинальностью - например, внезапно появлялись гигантские морские чудовища, изрыгавшие настоящее пламя.
В январе 1609 г., когда великий герцог Фердинандо тяжело заболел, мадам Кристина попросила Галилея составить гороскоп ее супруга. Прежний опыт Галилея включал в себя и преподавание астрономии студентам- медикам, так что он был хорошо знаком с астрологией; от врача требовалось умение составлять гороскопы, чтобы понять, что говорят звезды о судьбе его пациента - как дополнение к диагнозу и лечению; иной раз это также помогало установить причины недуга и выбрать время и условия для изготовления лекарств в соответствии с правилами астрологии. Галилео составил много гороскопов, включая и тот, что он сделал в 1600 г. для своей дочери Виржинии; вероятно, это увлекало его как своего рода игра с астрономией, потому что сам ученый никогда не высказывался в том смысле, что верит в астрологические прогнозы. Более того, он как-то заметил, что предсказания астрологов могут быть наиболее ясно прочитаны после их исполнения[11.2].
Тем не менее Галилео почтительно ответил великой герцогине со следующей почтой. Несмотря на то что он обещал Фердинандо еще несколько счастливых лет, великий герцог умер от болезни три недели спустя. И по прихоти Фортуны студент, обучавшийся у Галилея в течение одного лета, юноша, еще не достигший девятнадцати лет от роду, внезапно стал Его Достопочтенным Высочеством великим герцогом Козимо II, повелителем Тосканы.
Портрет Галилея кисти Доменико Робусти, представляющий ученого в возрасте 42 лет.
Национальный морской музей, Гринвич, Лондон
Восшествие Козимо на престол открыло перед Галилеем прекрасную возможность обратиться с просьбой о предоставлении ему поста придворного математика, о котором он мечтал. «Что касается исполнения моих повседневных обязанностей, - писал Галилео в письме, отправленном во Флоренцию, - то я избегаю того, чтобы стать тем типом ученого, который согласен продавать свой труд по сходной цене, установленной каждым отдельным покупателем. Но я никогда не отказывался служить своему герцогу и великому господину или тому, кто зависит от него, напротив, я всегда желал обрести такое положение»[11.3].
Однако ученый не получил тогда желанный пост. Он продолжал преподавать в Падуе, вел свои исследования, которые теперь были направлены на установление математических принципов работы простых механизмов, таких как подъемное устройство, и определение ускорения движения тел во время свободного падения - то был один из наиболее важных, не решенных вопросов науки XVII века. «Быть невежественным в том, что касается движения, значит быть невежественным в отношении Природы», - говорил Аристотель, и Галилей до конца своих дней пытался преодолеть всеобщее невежество в отношении законов Природы в области движения. Однако позднее, летом 1609 г., Галилея отвлекли от экспериментов с движением слухи о новой голландской диковине, которую называли подзорной трубой или смотровым стеклом; утверждали, что с ее помощью отдаленные предметы кажутся ближе, чем они есть. Хотя лишь немногие итальянцы сами видели эту вещь, однако в Париже мастера, изготавливающие очки, уже начали торговать новыми приборами.
Галилео мигом понял, какие преимущества может дать использование подзорной трубы в военном деле, несмотря на то, что сам этот прибор, составленный из обычных линз для очков, был в своем изначальном виде всего лишь игрушкой. В поисках способов усовершенствовать прибор, увеличить его силу Галилео рассчитал идеальную форму и оптимальное расположение стекол; он собственноручно точил и полировал наиболее важные линзы, ездил в Венецию, чтобы продемонстрировать возможности своего варианта прибора дожу и всему венецианскому сенату. Как сообщает сам ученый, результатом было «всеобщее изумление». Даже старейшие сенаторы с энтузиазмом взбирались на колокольни города, чтобы испытать уникальное удовольствие: ведь с помощью нового изобретения можно было заметить корабли на горизонте за два-три часа до того, как они станут видны невооруженным глазом - даже если наблюдателем при этом был очень молодой и зоркий человек.
В обмен на поднесенный ученым в дар телескоп (так позднее назвал этот прибор один из римских коллег Галилея) венецианский сенат обновил договор Галилея с Университетом Падуи, продлив срок его работы преподавателем там пожизненно, а также увеличил ему жалованье до тысячи флоринов в год - что было в пять с лишним раз выше, чем в самом начале его карьеры.
Галилей продолжал совершенствовать оптику, последовательно предпринимая попытки создания все более мощного устройства. Наступила осень, стало рано темнеть, и это вдохновило ученого на то, чтобы направить один из телескопов на лик Луны. Неровные контуры, открывшиеся перед ним, удивили Галилея и побудили его усерднее заняться улучшением качества линз и созданием принципиально новых моделей, чтобы осуществить революцию в астрономии, открыв действительную структуру небес и опровергнув утверждения Аристотеля о небесных телах как о неподвижных совершенных сферах; эта теория давно уже считалась незыблемой.
В ноябре 1609 г. Галилей научился изготовлять линзы двойной силы, что произвело необычайное впечатление на дожа, буквально потрясло того. Теперь телескоп увеличивал предметы в двадцать раз. Половину декабря ученый провел за работой над серией зарисовок отдельных фрагментов лунной поверхности в разных фазах Луны. «Она похожа на лик самой Земли, - сделал вывод Галилей в “Звездном посланнике”, - ибо отмечена здесь и там горными цепями и глубокими долинами».
С Луны он перевел взгляд на звезды. С древнейших времен считалось, что на небе есть два вида звезд. «Неподвижные» звезды составляли фон общей картины ночного неба и обращались вокруг Земли за светлое время суток. «Блуждающие» звезды, или планеты - Меркурий, Венера, Марс, Юпитер и Сатурн, - двигались навстречу неподвижным звездам, соблюдая сложный порядок. Галилей стал первым человеком, сумевшим сделать следующий шаг в классификации звезд: «Планеты показывают свои совершенные шарообразные очертания» они имеют четкие орбиты, напоминая маленькие луны сферические и залитые светом; неподвижные звезды никогда нельзя увидеть движущимися по кругу, они скорее похожи на пламя, всполохи которого вибрируют вокруг них, так что они сильно мерцают и сияют»[11.4].
Всю зиму Галилей предавался ночным наблюдениям за увлекательными картинами. Он страдал от холода, удерживать инструмент в неподвижном положении было очень трудно, руки дрожали, сердце колотилось. Ученому приходилось постоянно протирать линзы куском ткани, «в противном случае они туманились от дыхания, влажного воздуха или тумана, равно как и от испарений самого глаза, в особенности обильных, когда тот увлажняется». В начале января 1610 г. Галилей сделал самое поразительное открытие: «Четыре планеты, которые никто не видел с момента сотворения мира и до сего дня»; они находились на орбите Юпитера.
Помимо колоссальной астрономической важности, открытие новых спутников Юпитера имело особое политическое значение для флорентийского двора. Козимо I, ставший в 1537 г. герцогом, а в 1569 г. получивший титул великого герцога, немало потрудился, чтобы окружить семью Медичи мифами и легендами. Основываясь на том, что этимология его имени связана со словом «космос», а в те времена это было равносильно понятию «Вселенная», Козимо провозгласил себя земным воплощением космического начала. На этом основании он объявил флорентийским гражданам, что роду Медичи предназначено свыше узурпировать власть, отобрав ее у других влиятельных семей, в коалиции с которыми он правил раньше. Как глава фактически основанной династии Козимо I заявил, что его символом и покровителем является планета Юпитер, названная в честь верховного римского божества, а потому украсил стены Палаццо-делла-Синьория, своей резиденции, фресками на олимпийские темы.
Галилей уже подарил Венеции телескоп. Теперь он готов был предложить в дар Флоренции открытые им спутники Юпитера.
Ученый поспешил рассказать о своем открытии в новой книге, озаглавленной «Sidereus Nuncius» («Звездный посланник»). Как и предыдущий свой труд о геометрическом компасе, он посвятил эту книгу молодому герцогу Козимо II. Однако на этот раз Галилео постарался как следует восславить правителя:
«Ваше Высочество… бессмертная грация Вашей души начала сиять на Земле сильнее, чем яркие звезды на небесах, которые, как языки земных народов, будут прославлять Ваши исключительные добродетели во все времена. Так вглядитесь же в эти четыре звезды, связанные с Вашим блестящим именем. Они не простого рода, ибо превосходят менее заметные неподвижные звезды, а также блестящий порядок блуждающих звезд, поскольку совершают путешествия по орбитам с поразительной скоростью вокруг Юпитера, самой знатной из всех звезд, соблюдая разное движение, словно дети одной семьи; и тем не менее все они вместе, во взаимной гармонии, совершают свое великое обращение каждые двенадцать лет вокруг центра мира…
Похоже, что сам Создатель Звезд ясно указал мне на необходимость назвать эти новые планеты блестящим именем Вашего Высочества, превосходящего всех других правителей. Поскольку эти звезды, как отпрыски достославного Юпитера» никогда не покидают его пределы, отдаляясь лишь на малое расстояние, то кто же не узнает милосердия и благородства духа и манер, великолепия королевской крови, величественного характера действий, широты власти над остальными словом, всех тех качеств, что находят себе место и наивысшее выражение в Вашем Высочестве? Кто, спрашиваю я, не узнает, что все эти свойства истекают от высочайшей звезды, Юпитера, уступающей лишь Богу - источнику всего доброго? Яркие звезды свидетельствуют о Ваших добродетелях. Говорю Вам: это Юпитер даровал рождение Вашему Высочеству, уже миновав темные, нижние пределы горизонта и заняв средние небеса, освещая восточную часть своего царственного дома, взирая сверху на Ваше столь счастливое рождение с высоты трона и изливая весь свой блеск и величие в чистейший воздух, так что при первом вздохе Вашего маленького тела и Вашей души Вы уже были украшены по воле Бога благородными чертами и могли припасть ко вселенскому источнику силы и власти».
Зарисовки Луны, сделанные Галилеем в 1609 г. Скала, фотоархив «Арт-ресурс», Нью-Йорк
В следующих параграфах посвящения Галилей все более развивал похвалу, объявляя, что даровал новым планетам имя Космианских звезд. Однако Козимо, старший из восьми отпрысков в семье Медичи, предпочел, чтобы их назвали Медицейскими звездами - одна посвящалась ему, а три - его младшим братьям. Естественно, Галилей покорился этому желанию, хотя из-за этого ему пришлось вклеивать небольшой листок с необходимыми исправлениями в уже напечатанный тираж «Звездного посланника», состоявший из 550 экземпляров.
Книга произвела фурор. Она была распродана в течение недели, так что Галилею досталось лишь шесть из тридцати обещанных печатником экземпляров, а новость о необычайном открытии быстро распространились по всему миру.
12 марта 1610 г., через несколько часов после выхода «Звездного посланника» из печати, британский посол в Венеции сэр Генри Уоттон отправил один экземпляр королю Якову I.
«Высылаю сие для Его Величества, - сообщал посланник в сопроводительном письме графу Солсберийскому. - Полагаю, что это будет самая поразительная новость, которую он когда-либо получал из какой-либо части света. Я приобрел эту книгу сегодня и направляю в Англию незамедлительно. Она принадлежит перу одного профессора математики из Падуи, который с помощью оптического инструмента (кой увеличивает и приближает предметы), изобретенного во Фландрии и впоследствии усовершенствованного им самим, обнаружил четыре новые планеты, обращающиеся вокруг сферы Юпитера, помимо многих неподвижных звезд. Еще отыскал он также истинный источник Via Lactea (Млечного Пути), который столь долго искали; и, наконец, установил, что Луна не является гладким шаром, но покрыта множеством выпуклостей и, что самое странное, освещена солнечным светом, отраженным от тела Земли, - так, кажется, он утверждает. Так что в целом ученый сей опрокидывает всю прежнюю астрономию - ибо теперь мы должны создать новую область, чтобы включить в нее все эти явления, - а также и всю астрологию. Полагаю, что сведения об этих новых планетах неизбежно изменят учение о влиянии звезд на судьбы людей, а может, будут иметь и более серьезные последствия. Все эти сведения я непременно должен был изложить Вам, мой господин, поскольку здесь все только об этом и говорят. Что касается автора сей нашумевшей книги, то он либо величайший ученый, либо необыкновенный чудак. Со следующим кораблем Вы, господин, получите от меня подробные сведения о том, как выглядит тот прибор, который этот человек получил после всех своих усовершенствований».
В Праге высокоуважаемый ученый Иоганн Кеплер, придворный астроном императора Рудольфа II, прочитал экземпляр книги, принадлежавший его властителю, и высказал свое мнение - несмотря на отсутствие хорошего телескопа, который мог бы подтвердить или опровергнуть открытия Галилея. «Вероятно, может показаться, что я слишком поспешно принимаю Ваши утверждения - с полной готовностью и не проделав собственных опытов, - писал Кеплер Галилею. - Но почему бы мне и не поверить самому ученому из математиков, сам стиль коего служит рекомендацией основательности его суждений?»
Однако наибольшее влияние на жизнь Галилея оказало то, что он послал экземпляр «Звездного посланника» герцогу Козимо, приложив к нему также телескоп собственного производства. Правитель выразил благодарность ученому чуть позже, весной 1610 г., присвоив Галилею титул главного математика Университета Пизы, придворного философа и математика великого герцога. Галилей особо оговорил дополнение «философ», придававшее больший престиж, однако наиболее важным для него в этом определении было «математик», так как он намеревался доказать важность математики для натурфилософии.
Обсуждая свое будущее в Тоскане, Галилей запросил то жалованье, которое он уже получал в Университете Падуи - сумму, равную тысяче венецианских флоринов, но во флорентийских скуди. Ученый вполне мог бы потребовать больше денег, но вместо этого он подал прошение об освобождении от ответственности за неуплату той доли в приданом сестер, которую должен был внести его брат.
Еще одним несомненным преимуществом стало то, что благодаря новому посту в Университете Пизы Галилей избавился от утомительных частных уроков. Теперь он до конца жизни обрел личную свободу, которую мог употребить для научных исследований и для публикации своих открытий к выгоде читающей публики. Галилей попал под официальное покровительство великого герцога, который обещал платить ему за создание новых телескопов.
IV «Дабы истина стала очевидной и общепризнанной»
Когда в сентябре 1610 г. Галилей переехал во Флоренцию, чтобы занять при дворе великого герцога новый пост, девятилетняя Ливия отправилась на юг вместе с отцом. Они оставили позади извилистые венецианские каналы, Дворец дожей, встававший над кромкой воды, словно фантастическое, причудливое видение, сотканное из розового сахара и меренги. Они пересекли плодородную долину реки По, Апеннинский хребет, тянущийся вдоль всего итальянского полуострова, вступив в чужую страну, которой правил великий герцог. В XVII веке Италия представляла собой пестрое собрание многочисленных независимых королевств, герцогств, республик и папских владений, объединенных лишь общим языком, зачастую находящихся в состоянии войны друг с другом и отрезанных Альпами от остальной Европы.
Пейзаж постепенно менялся. Башни кедров и кипарисов вздымались над холмами, а рыжеватая штукатурка домов сливалась с общим фоном местности. Так Галилей познакомил Ливию с тяжеловатой, чувственной красотой Тосканы. Старшая его дочь, Виржиния, уже ожидала их во Флоренции. Она уехала туда предыдущей осенью, по настоянию матери Галилея, забравшей девочку с собой после не слишком приятного визита в Падую. Мать обнаружила тогда, что ее сын полностью поглощен подзорной трубой и не способен оказать ей того рода гостеприимство, на которое она рассчитывала, а свою так называемую невестку она и вовсе сочла недостойной внимания. Мадонна Джулия вскоре покинула дом сына и вернулась в Тоскану.
«Малышка здесь у меня так счастлива, - сообщала она в письме к Алессандро Пьерсанто, слуге Галилея, - что и слышать не хочет ни о каком другом доме»[12].
Ни Виржиния, ни Ливия и понятия не имели, когда они снова увидят своего брата Винченцо. Галилей счел за благо для мальчика, совсем еще малыша, остаться в Падуе с Мариной.
Вскоре после отъезда Галилея Марина вышла замуж за Джованни Бартолуцци, вполне почтенного горожанина, который был ей ближе по социальному положению. Галилео не только одобрил этот союз, но даже помог Бартолуцци найти работу у одного из своих богатых падуанских друзей. Он продолжал посылать Марине деньги на содержание Винченцо, а Бартолуцци, в свою очередь, снабжал Галилея прозрачными заготовками для линз к его телескопам, приобретая их у мастеров-стеклодувов острова Мурано, расположенного в пределах Венецианской лагуны (ученый пользовался ими до тех пор, пока Флоренция не обеспечила его чистым стеклом несравненно лучшего качества).
Во Флоренции Галилей снял дом «с высокой ступенчатой крышей, с которой видно все небо», откуда он мог вести свои астрономические наблюдения и где можно было установить станки для вытачивания линз. В ожидании, пока дом будет готов, Галилей несколько месяцев прожил с матерью и двумя девочками в комнатах, предоставленных его сестрой Виржинией и ее мужем, Бенедетто Ландуччи. Родственники Галилео встретили его дружелюбно, несмотря на недавние раздоры, сопровождавшиеся судебными разбирательствами, но «зловредный зимний воздух города» плохо влиял на его самочувствие.
«После многолетнего отсутствия, - жаловался Галилей, - я стал воспринимать сам разреженный воздух Флоренции как жестокого врага моей головы и всего остального тела. Простуды, кровотечения и запоры на протяжении последних трех месяцев довели меня до такой слабости, депрессии и уныния, что я практически не выходил из дома и даже не вставал с постели, не испытывая, однако, благословенного забытья сна, не в силах толком отдохнуть».
Когда позволяло здоровье, ученый посвящал все свое время изучению Сатурна, находившегося намного дальше Юпитера - практически на пределе возможностей телескопа, - на котором, как полагал Галилей, можно было различить две крупные неподвижные луны. Он описал увиденное в латинской анаграмме, которая, если правильно разгадать ее, гласит: «Я наблюдал высочайшую планету и нашел ее трехтелой». Таким способом он заявил о новом открытии, избежав риска выставить себя глупцом, пока не найдено подтверждение гипотезы. Галилей направил нерасшифрованную анаграмму нескольким известным астрономам, чтобы на всякий случай закрепить за собой право первооткрывательства. Ни один из них не смог разгадать загадку. Великий Кеплер, живший в Праге и к тому времени уже имевший в своем распоряжении телескоп (он считал его «более ценным, чем любой скипетр»), ошибся в расшифровке и пришел к выводу, что Галилей обнаружил две луны Марса[13]. (Заметим в скобках, что две луны Марса действительно появились в окуляре телескопа двести лет спустя, когда Асаф Холл в Военно-морской обсерватории США зарегистрировал два спутника Марса и назвал их Фобос и Деймос.)
Той же осенью 1610 г., пока Венера была видна на вечернем небе, Галилей изучал изменения размера и формы этой планеты. Он также направлял телескоп и на Юпитер, отчаянно сражаясь с трудностями в установлении точных орбитальных периодов четырех недавно открытых им спутников - ученый хотел найти бесспорное доказательство реальности их существования. Тем временем другие астрономы жаловались на то, что им никак не удается разглядеть спутники Юпитера сквозь гораздо менее совершенные инструменты, а потому высказывали вслух сомнения в том, что эти небесные тела существуют на самом деле. Несмотря на подтверждение со стороны Кеплера, некоторые ученые утверждали, что луны могут быть просто оптической иллюзией, внесенной в картину звездного неба линзами Галилея.
Теперь, когда новые луны стали предметом особого интереса Флорентийского государства, спор астрономов приобрел политический характер, поскольку нужно было защитить честь великого герцога. Галилей вступил в схватку, поставляя как можно большее количество усовершенствованных телескопов во Францию, Испанию, Англию, Польшу, Австрию, а также в различные города Италии. «Чтобы повсюду распространить и подтвердить признание моих открытий, - объяснял он, - мне представляется необходимым… сделать так, дабы истина стала очевидной и общепризнанной, а для этого следует продемонстрировать явление как можно большему числу людей».
Знаменитые философы, включая некоторых прежних коллег Галилея из Пизы, отказывались смотреть в телескоп на то, что должно было считаться новым содержанием аристотелевского неизменного космоса. Галилей отражал их нападки, проявляя при этом своеобразное чувство юмора: узнав в декабре 1610 г. о смерти одного из таких оппонентов, он вслух высказал пожелание, чтобы профессор, во время земного пребывания отрицавший существование Медицейских звезд, смог бы теперь разглядеть их получше по дороге на Небеса.
Чтобы укрепить превосходство своих выводов над мнением противников, Галилей счел политически правильным решением посетить Рим и опубликовать открытия именно там, в Вечном городе. Он однажды уже ездил в Рим - в 1587 г., с целью провести дискуссию о геометрии с выдающимся математиком-иезуитом Кристофом Клавиусом, написавшим важные и широко известные комментарии по астрономии; теперь этот блестящий ученый живо заинтересовался известиями о последних работах Галилея. Великий герцог Козимо дал Галилею разрешение на поездку. Таким образом он рассчитывал повысить собственный статус в Риме, где его брат Карло Медичи занимал традиционное для одного из отпрысков Их семьи место кардинала.
К сожалению, болезненная реакция Галилея на климат Флоренции заставила его откладывать отъезд вплоть до 23 марта 1611 г. Он провел шесть дней в дороге, воспользовавшись экипажем великого герцога, а по ночам направляя телескоп на небо - он делал это на каждой остановке: в Сан-Касьяно, Сиене, Сан-Квирико, Аквапенденте, Витербо, Алонтерози, - упорно продолжая изучать периоды обращения лун Юпитера.
Галилей прибыл в Рим в конце недели, и оказанный ему теплый прием приятно поразил ученого. «Я был принят и обласкан многими прославленными духовными лицами и представителями городской знати, - сообщал он, - которые хотели непременно увидеть то, за чем я наблюдал; и все они были польщены тем, что я, в свою очередь, пребывал в восхищении от чудесных статуй, картин, комнат, расписанных фресками, великолепных дворцов, садов и всего прочего»[14].
Галилей заручился поддержкой Колледжио Романо, центрального учреждения системы обучения иезуитов, где главным математиком являлся отец Клавиус, уже перешагнувший порог семидесятилетия. Клавиус и его почтенные коллеги, рассматривавшиеся Церковью как главные авторитеты в области астрономии, обзавелись собственными телескопами, и теперь все они могли подтвердить достоверность наблюдений Галилея. Несмотря на то что, как все иезуиты, они были привержены аристотелевской идее неизменного космоса, эти ученые все же не отрицали очевидность того, что подсказывали им собственные органы восприятия. Они даже оказали Галилею честь, пригласив посетить их, что вообще случалось очень редко.
В начале апреля одна из римских газет сообщала: «На прошлой неделе, в пятницу вечером, в Колледжио Романо, в присутствии кардинала и маркиза Монтичелли, была произнесена по-латыни приветственная речь, а также состоялся ряд других выступлений в честь синьора Галилео Галилея, придворного математика великого герцога Флоренции.
Страница из записной книжки Галилея с расчетами орбит спутников Юпитера. Национальная библиотека, Флоренция
Все выступавшие восхваляли и возносили до небес его новые наблюдения и открытие новых планет, не известных древним философам»[15].
Титул маркиза Монтичелли, который посетил празднование в честь Галилея, носил весьма любезный и идеалистически настроенный молодой римлянин Федерико Чези. Среди его многочисленных титулов были и такие, как герцог Акваспарта, Сан-Поло и Сант-Анджело. Помимо всех благ, дарованных ему при рождении, у маркиза Монтичелли имелись и собственные заслуги: в 1603 г., в возрасте восемнадцати лет, он основал первое в мире научное общество - Академию-деи- Линчеи (что в буквальном переводе с итальянского означает «академия рыси»). Богатство, прозорливость и любознательность этого человека заложили основы для создания форума, свободного от контроля со стороны университетских профессоров, предвзятых суждений и предрассудков. С самого начала Чези сделал свою академию интернациональной - одним из ее учредителей был голландец - и междисциплинарной по определению: «Академия-деи-Линчеи желает, чтобы ее членами были философы, жадно стремящиеся к истинным знаниям и отдающие себя изучению природы, в особенности математики; в то же самое время она не станет пренебрегать украшениями изящной словесности и филологии, которые, как изысканные одеяния, делают прекраснее самое тело науки»[16]. Выбор зоркой рыси в качестве главного символа отражал то особое значение, которое Чези придавал объективным наблюдениям за явлениями Природы. На официальных церемониях маркиз порой надевал золотую цепь с подвеской в виде фигурки рыси.
Колледжио Романо.
Чези пригласил приехавшего в Рим Галилея, олицетворявшего организационные принципы Академии-деи-Линчеи, присоединиться к их организации. 14 апреля он дал обед в честь Галилея на высочайшем холме города; одним из гостей там был греческий математик Джованни Демизиани, предложивший название «телескоп» вместо подзорной трубы для нового прибора, с помощью которого Галилей показал собравшимся луны Юпитера. Гости задержались допоздна, наслаждаясь новыми видами. Чтобы рассеять все сомнения в точности и верности своего прибора, Галилей также направил телескоп на внешнюю стену Латеранской церкви, надпись на которой, якобы сделанную папой Сикстом V, стало возможно прочитать при его помощи издали, с расстояния свыше мили.
Формальные выборы Галилея в Академию-деи-Линчеи состоялись на следующей неделе, так что с этого момента Галилей мог добавлять к своей подписи в частной корреспонденции или в опубликованных научных трудах титул академика, чем он не замедлил воспользоваться. Более того, Чези обещал, что Академия возьмет на себя издание его работ.
Прежде чем триумфально покинуть Рим в конце мая, Галилей удостоился аудиенции папы Павла V, который обычно не проявлял особого интереса к науке или ученым. Кроме того, Галилей познакомился с кардиналом Маттео Барберини - человеком, которому предстояло стать впоследствии папой Урбаном VIII. Кардинал Барберини, тосканец примерно тех же лет, что и Галилей, а также бывший питомец Пизанского университета, восхищался научными работами придворного философа и разделял его увлечение поэзией.
Случай снова свел Барберини и Галилея следующей осенью во Флоренции, во время визита туда кардинала, на приеме у великого герцога, когда после ужина Галилей развлекал публику своим привычным представлением. В ту ночь, 2 октября 1611 г., Галилей вступил в спор с профессором философии из Пизы, в назидание всем собравшимся решившим публично оспорить утверждение о плавающих телах. Разъяснения Галилея о том, что заставляет куски льда и другие предметы плыть в потоке воды, резко отличались от представлений, изложенных в физике Аристотеля, которую преподавали в университетах, а о его остроумии и находчивости при спорах с оппонентами давно ходили легенды при Тосканском дворе.
Один из современников так характеризует полемический стиль Галилея: «Прежде чем отвечать на аргументы оппонента, он упрощал и обесценивал их весьма ясными и наглядными свидетельствами, которые заставляли противника выглядеть особенно нелепо, когда наконец доводы его оказывались полностью разбиты»[17].
Герб Академии-деи-Линчеи.
Библиотека Академии -деи -Линчеи, Корсиниана-ди-Рома, Рим
Что касается физических тел, плавающих в воде, то тогда общепринятая точка зрения была следующей: лед тяжелее воды, но широкие, плоские снизу куски льда в любом случае останутся на плаву благодаря своей форме, которая не может пронзить поверхность жидкости. Галилей знал, что лед обладает меньшей плотностью, чем вода, а потому легче ее; именно поэтому он всегда плавает, независимо от формы кусков. И ученый мог продемонстрировать это, погружая кусок льда глубоко в воду, а потом отпуская: при этом лед всегда всплывал кверху. Но если все дело было только в форме куска, препятствовавшего затоплению льда, значит, форма должна была в той же мере мешать ему всплывать, разрывая поверхность жидкости - если, конечно, лед действительно был бы тяжелее воды.
Приглашенный участвовать в дискуссии о плавающих телах кардинал Барберини с энтузиазмом поддержал точку зрения Галилея. Позднее он написал ему: «Я молю Господа Бога охранять Вас, потому что люди, столь ценные, как Вы, заслуживают того, чтобы жить долго и приносить пользу обществу».
Кардинал Барберини приезжал во Флоренцию, чтобы навестить двух племянниц - обе были монахинями, жившими в одном из местных монастырей. Возможно, именно это совпадение подсказало Галилею, какую судьбу ему лучше выбрать для своих дочерей, хотя мысль о том, чтобы направить девочек в монастырь, могла прийти ему в голову и по иным соображениям. И дело тут не только в том, что две его сестры обучались в монастырях и провели там долгое время; тогда это вообще было распространенной практикой. Во времена Галилея во Флоренции на тридцать тысяч мужчин всех возрастных групп приходилось более тридцати шести тысяч женщин; это не считая тысячи мужчин и четырех тысяч женщин, обитавших в двадцати семи местных мужских монастырях и пятидесяти трех женских обителях. Перезвон колоколов на башнях их церквей пронизывал воздух днем и ночью, превратившись в постоянный мотив в повседневном городском шуме, наряду с птичьим пением и гулом голосов. Почти пятьдесят процентов девочек из патрицианских семей Флоренции если и не становились монахинями, то проводили, по меньшей мере, часть жизни за монастырскими стенами.
Сестры Галилея покинули обитель, чтобы вступить в брак, но вряд ли такое будущее было возможно для его собственных дочерей, рожденных вне брака. Когда девочкам было соответственно десять и одиннадцать лет, им еще рано было принимать серьезные религиозные обеты, но они уже могли поселиться в монастыре и ожидать там наступления канонически допустимого для пострижения возраста шестнадцати лет, находясь все это время в более спокойной обстановке и надежном окружении, чем мог им предоставить отец. Хотя в его семье и было несколько взрослых женщин, но мадонна Джулия, всегда склонная к домашним раздорам, с годами становилась все более тяжелой в общении, а сестры Галилея были обременены собственными малолетними детьми и частыми беременностями.
Слабое здоровье Галилея, возможно, подтолкнуло его к скорому принятию решения: поскольку вскоре после того, как при дворе проходил спор о плавающих телах, он серьезно заболел и не мог поправиться в течение нескольких месяцев. Болезнь заставила Галилея покинуть город и обосноваться для исцеления на Вилла-дел-ле-Сельве - в загородном доме, любезно предоставленном ему одним из добрых друзей. По повелению великого герцога, Галилей, поселившись в этом уютном уголке среди холмов, практически не вставая с постели, взялся за изложение своих мыслей по поводу плавающих тел и написал трактат, составивший целую книгу, которую он назвал «Разговор о телах, которые остаются на поверхности воды или движутся в ней».
Во время работы над этим проектом Галилей получил встревожившее его письмо от одного знакомого художника из Рима. «Мне рассказал мой друг, священник, который искренне восхищается Вами, - предупреждал Галилея живописец Людовико Карди да Чиголи, - что некие злонамеренные лица, завидующие Вашим добродетелям и достоинствам, встречались в доме архиепископа во Флоренции и с яростной энергией пытались изыскать способы нанесения Вам вреда, и это касалось как вопроса о движении Земли, так и других тем. Один из них высказывал сожаление, что не имеет священнического сана, который дал бы ему возможность объявить во всеуслышание с кафедры, что вы говорите абсурдные вещи. А некий священник, питающий к Вам особую вражду, ответил, что моральный долг каждого доброго христианина и истинно верующего сделать это. Сейчас я пишу Вам об этом, чтобы Ваши глаза всегда оставались открытыми и замечали подобную зависть и недоброжелательство со стороны подобных злонамеренных лиц»[18].
Эти собрания «злонамеренных лиц» могли стать причиной, побудившей Галилея принять решение поскорее отправить дочерей в монастырь, под защиту сестер; во всяком случае, именно в этот период он и написал письма, положившие начало обустройству обеих в обители.
Отец настаивал на том, чтобы девочки оставались вместе, несмотря на отрицательное отношение Конгрегации епископов и духовенства к помещению двух детей из одной семьи в один и тот же флорентийский монастырь. И хотя Галилей нигде не излагает основания этого своего пожелания, он вполне мог подметить в Ливии характерную болезненную склонность к меланхолии и отстранению от окружающих людей, которая впоследствии омрачила ее зрелые годы. И что бы стало с ней, не будь рядом жизнерадостной старшей сестры, способной противостоять ей мрачным настроениям? Галилей выяснил, что в других итальянских городах не существовало правил, препятствующих поступлению родных сестер в одну обитель, но он не хотел посылать дочерей на чужбину. Отцу хотелось, чтобы они оставались рядом с ним, хотя это и означало, что ему придется прилагать особые усилия, дабы преодолеть сложившиеся правила.
В декабре 1611 г. кардинал Франческо Мария дель Монте писал Галилею:
«В ответ на письмо, посвященное поступлению в монастырь Ваших дочерей, должен сказать, что я полностью понимаю, что вы не желаете немедленного их пострижения, но хотите, чтобы девочек пока приняли в обители и научили исполнять религиозные обеты, подготовив к пострижению к тому моменту, когда обе достигнут канонического возраста. Но, как я уже писал Вам ранее, сие не разрешается по многим причинам: в частности, это может стать ненужным стимулом и оказать нежелательное влияние на тех, кто пожелает принудить молодых особ принимать монашеское звание по каким- либо корыстным, личным мотивам. Правило это никогда не нарушается и не будет нарушено Священной Конгрегацией. Как только дочери Ваши достигнут канонического возраста, они могут быть приняты в монастырь (необходимо сделать вклад установленного размера, если только в выбранной Вами обители уже не будет максимального количества сестер; если же так случится, необходимо будет удвоить размер вклада). Поймите, что вакансии в монастырях не могут долго оставаться свободными, иначе последует суровое наказание и даже отрешение настоятельницы от должности, как Вы в том можете убедиться, прочитав Декреталию Папы Клемента, изданную в году 1604-м от Рождества Христова»1.
Официально девочек не могли принять в монастырь, но подобная практика давно уже стала нормой, и Галилей был прекрасно осведомлен об этом. И если кардинал дель Монте, который способствовал получению Галилеем его первой преподавательской должности в Университете Пизы, проявил нежелание или неспособность помочь помещению девочек в обитель до достижения ими шестнадцати лет, значит, следовало использовать другие связи.
По мере того как подходила к концу работа над трактатом о плавающих телах, Галилей в письменном виде представлял свои аргументы великому герцогу и широкой публике, разъясняя, почему исследование погруженных в воду тел заслуживает целой книги и почему он прервал ради этого цикл публикаций об астрономических открытиях, о которых было объявлено в «Звездном посланнике». Чтобы никто не подумал, что он вовсе отказался от наблюдений за небом или что они продвигаются слишком медленно, Галилей пояснял во введении к новой книге: «Отсрочка была вызвана не обнаружением трех тел Сатурна, не изменениями формы Венеры, сходными с фазами Луны, и не последствиями, вытекающими из таковых известий. Я был занят расчетами времени обращения вокруг Юпитера каждой из Медицейских планет, которое изучал еще в апреле прошлого, 1611 года, когда находился в Риме… Добавлю к этому и наблюдения за темными пятнами, видимыми на теле Солнца… Продолжая наблюдения, я в конце концов пришел к выводу, что таковые пятна… перемещаются благодаря обращению Солнца вокруг своей оси, составляющему примерно один лунный месяц, - величайшее открытие, которое представляется мне особенно важным, принимая во внимание все вытекающие из него последствия».
Таким образом «Разговор о телах» не только бросал вызов аристотелевской физике в области истолкования поведения погруженных в воду или плавающих на ее поверхности объектов, но также подвергал сомнению безупречную красоту Солнца. Кроме того, Галилей попирал традиции академической науки, написав свою книгу на итальянском, а не на латинском языке, считавшемся тогда общим, универсальным языком европейского научного сообщества.
«Я писал на разговорном наречии, потому что хотел, чтобы все смогли прочесть эту книгу, - объяснял Галилей, подразумевая плотников Венецианской судоверфи, стеклодувов с острова Мурано, гранильщиков линз, изготовителей инструментов и просто любознательных соотечественников, которые посещали его публичные лекции. - Я поступил так, ибо видел, как проходят обучение студенты университетов, вознамерившиеся стать врачами, философами и прочими учеными людьми; хотя многие из них подходят для профессии, которую избрали, но другие молодые люди, которые могли бы также получить образование, удерживаемы семейными заботами и другими делами, далекими от словесности… И я хочу, чтобы теперь все они увидели: природа дала им, наравне с философами, глаза, чтобы наблюдать ее деяния, и разум, дабы они могли постигать и познавать ее»1.
Поведение Галилея возмутило и глубоко оскорбило его коллег-философов - в особенности таких, как Людовико делле Коломбе из Флорентийской академии, который вступил в публичную схватку с Галилеем и проиграл ее. Коломбе провозгласил себя «антигалилеистом», бросив вызов антиаристотелевской позиции самого Галилея. В свою очередь, сторонники Галилея приняли название «галилеистов» и приступили к дальнейшему разгрому хлипкой философии Коломбе, издевательски обыгрывая его имя. Поскольку «Colombo» по-итальянски означает «голубь», они в насмешку прозвали критиков Галилея «голубиной лигой».
V «Я имею в виду самый лик Солнца»
Сегодня, когда всем прекрасно известно, сколь незначительна наша родная планета, вращающаяся вокруг заурядной звезды в спиралевидном ответвлении одной из миллиардов галактик бесконечного космоса, никому и в голову не придет воспринимать Землю как центр Вселенной. Но именно так считали во времена Галилея, так что его открытие стало поистине революционным.
Космология XVI-XVII веков, основанная на учении Аристотеля, разработанном в IV в. до н. э. и усовершенствованном во II в. н. э. греческим астрономом Клавдием Птолемеем, рассматривала Землю как неподвижный центр Вселенной. Солнце и Луна, пять планет и все остальные звезды совершали вокруг нее постоянное вращение, двигаясь по идеальным круговым орбитам, закрепленным на хрустальных небесных сферах. Эта небесная машинерия, словно механизм гигантских часов, превращала день в ночь, а ночь - снова в день.
Однако в 1543 г. польский клирик Николай Коперник лишил Землю центрального положения, переместив ее на орбиту вокруг Солнца. Он заявил об этом открытии в книге «Об обращениях небесных сфер» («De revolutionibus orbium coelestium»). Допустив, что Земля делает полный оборот вокруг своей оси в течение суток и по орбите вокруг Солнца в течение года, Коперник сумел определить порядок движения небесных тел. Он избавил огромное Солнце от необходимости ежедневно проделывать нелепый путь вокруг гораздо меньшей по размеру Земли. Точно так же и отдаленные царства звезд могли теперь лежать неподвижно, а не вращаться где-то наверху еще быстрее, чем Солнце во время своего ежедневного маршрута. Коперник также призвал к порядку планеты, освободив эти тела от необходимости координировать свое относительно медленное движение на восток в течение длительного периода времени (у Юпитера уходит двенадцать часов на то, чтобы миновать двенадцать созвездий Зодиака, а у Сатурна - тридцать) со скоростью их ежедневного движения на запад вокруг Земли. Так, например, Коперник мог объяснить даже то, почему Марс иногда совершает встречное движение на запад, когда остальные звезды движутся на восток, и порой это происходит в течение нескольких месяцев; теперь это можно было считать логическим следствием гелиоцентрической системы: Земля находится на внутренней орбите - третьей от Солнца, в то время как Марс расположен на четвертой, - и в силу этого каждые два года наша планета опережает медленно движущийся, более отдаленный от центра Марс.
Коперник, изучавший астрономию и математику в Университете Кракова, медицину в Падуе, а каноническое право в Болонье и Ферраре, благодаря непотизму[19] смог посвятить большую часть своей жизни космологии. Когда он в тридцатилетнем возрасте вернулся в Польшу, закончив обучение в Италии, его дядя епископ помог племяннику получить пожизненную должность каноника собора во Фромборке. Сорок лет Коперник служил в этом «самом удаленном уголке Земли», исполняя несложные обязанности и получая неплохой пенсион, и все это время он трудился над созданием альтернативной концепции Вселенной.
«В течение долгого времени я размышлял над затруднениями, возникающими в традиционной астрономии в связи с описанием движения сфер Вселенной, - писал во Фромборке Коперник. - Мне стало докучать то, что философы так и не обнаружили убедительной схемы движения машинерии мира, созданной во имя нашего блага самым лучшим и наиболее последовательным из всех Художников. В силу этого я задумался о подвижности Земли, и хотя сама эта идея представлялась абсурдной, я тем не менее знал, что и другие до меня пытались вообразить себе различные окружности, так или иначе объясняющие сей небесный феномен».
И хотя ученый проводил многократные наблюдения за положением планет невооруженным глазом, большая часть работы жившего в уединении Коперника состояла из чтения, размышлений и математических расчетов. Он не представил в подтверждение своей гипотезы каких-либо очевидных доказательств. И увы, он нигде не описал последовательность тех рассуждений, которые привели его к созданию своей революционной гипотезы.
Анонимная вступительная статья к книге Коперника сводила всю его идею как всего лишь к помощи астрономам в расчетах. Сложное дело вычисления периодов обращения планет по орбитам, включая движение Солнца и Луны, было совершенно необходимо для определения продолжительности года и даты Пасхи. Сам Коперник, писавший на латыни с использованием языка математики, обращался к ученой аудитории; он никогда не пытался убедить широкую публику в том, что Вселенная устроена так, что в центре ее находится Солнце. Да и кто бы ему поверил? Тот факт, что Земля неподвижна, казался очевидным для каждого разумного человека. Если Земля вращается вокруг своей оси и обращается вокруг Солнца, то, значит, мяч, подброшенный в воздух, не должен упасть назад, в руки подбросившего его, он должен сместиться в пространстве на несколько метров, а птицы в полете могут заблудиться по пути к своим гнездам; что же касается людей, то они должны испытывать постоянное головокружение из-за непрерывного вращения гигантской планеты-карусели, работающей на скорости около тысячи миль в час[20].
«Не удивительно, что я опасаюсь насмешек, - заметил Коперник в “De revolutionibus orbium coelestium”, - ведь моя гипотеза настолько нова и необычна, что это едва не заставило меня самого бросить почти завершенную работу». Постоянные вычисления и проверка результатов вынуждали ученого откладывать публикацию рукописи в течение десятилетий, вплоть до момента, когда он в буквальном смысле слова уже лежал на смертном одре. Достигнув семидесяти лет, сразу после первого издания своей книги в 1543 г., Коперник избегал любой опасности подвергнуться осмеянию.
Когда Галилей поднимался по деревянным ступенькам профессорской кафедры в Падуе, чтобы читать лекции по планетарной астрономии (курс, начатый в 1592 г.), он излагал студентам геоцентрическую систему, известную с античности. Галилей знал о вызове, брошенном Коперником Аристотелю и Птолемею; возможно, он упоминал об этом в беседах со студентами. Однако гелиоцентризм не играл существенной роли в его занятиях, целью которых было освоение студентами-медиками методов составления гороскопов. Тем не менее Галилей постепенно убеждался в том, что система Коперника не только убедительно выглядит на бумаге, но и, скорее всего, соответствует действительности. В1597 г., в письме к своему бывшему коллеге из Пизы, Галилей охарактеризовал систему Коперника как «гораздо более правдоподобную, нежели концепции Аристотеля и Птолемея». Эту же веру в идеи польского ученого он высказал в письме Кеплеру, написанном чуть позже в том же году, выражая сожаления, что «наш учитель Коперник, который думал, что заслужит бессмертную славу, все еще, увы (сколько в мире, оказывается, дураков), подвергается насмешкам и отвергается». Поскольку система Коперника оставалась в глазах общественного мнения все такой же абсурдной даже через пятьдесят лет после его кончины, Галилей долго хранил молчание по этому поводу.
В 1604 г., за пять лет до того, как ученый разработал новую модель телескопа, мир смог наблюдать на небесах не виданную ранее звезду. За свою новизну она получила прозвище «нова»[21].
Она вспыхнула возле созвездия Козерога в октябре и оставалась заметной на протяжении всего ноября, так что Галилей успел прочитать три публичные лекции о новой звезде, прежде чем она померкла. Появление ее бросало вызов представлениям о неизменности небес - ключевому постулату аристотелевской теории мирового порядка. Согласно греческой философии, окружающий нас мир состоит из четырех основных элементов: земли, воды, огня и воздуха, которые лежат в основе непрерывной череды перемен, а на небесах, по Аристотелю, существует лишь один, пятый элемент - квинтэссенция, или эфир, не подверженный изменениям или разрушению. Но в таком случае там не могла внезапно появиться новая звезда. Сторонники Аристотеля возражали, что новая должна была уже присутствовать ранее на подлунной сфере между Землей и Луной, так как там перемены еще допускались. Но Галилей, сравнив свои ночные наблюдения с описаниями того, что видели в других краях и отдаленных странах, пришел к выводу, что звезда эта находится очень далеко, на много дальше Луны, дальше планет, в области древних звезд.
То ли ученый хотел пошутить, то ли это была своего рода провокация, но Галилей представил широкой публике проблему появления новой звезды через диалог двух крестьян, говорящих на падуанском диалекте. Он опубликовал его под псевдонимом Чекко ди Ронкитти. Называя новую звезду квинтэссенцией , его неотесанный персонаж утверждал, что ее с тем же успехом можно именовать polenta [22] ! Мол, эти ученые все тебе объяснят и высчитают расстояние до чего угодно.
Высмеяв таким образом идею неизменности небес, Галилей продолжил нападки на защитников философии Аристотеля, в 1609 г. направив свой телескоп на их территорию. Его открытия изменили природу обсуждения вопроса о теории Коперника, превратив его из интеллектуального развлечения в спор, который мог быть решен на основе реальных доказательств. Например, неровность лунной поверхности показала, что некоторые особенности Земли повторяются и на небесах. Движение Медицейских звезд демонстрировало, что спутники могут обращаться не только вокруг Земли, но и вокруг других тел. Фазы Венеры доказывали, что, по крайней мере, одна планета движется вокруг Солнца. А темные пятна, обнаруженные на Солнце, осквернили совершенство небесной сферы. «В этой части неба, которая заслуживает того, чтобы считаться самой чистой и ясной из всех - я имею в виду самый лик Солнца, - сообщал Галилей, - обнаружено неисчислимое множество темных, сумрачных и туманных материалов, которые сперва возникают, а затем растворяются, и это происходит непрерывно, за короткие периоды времени».
Галилей досадовал на упрямство философов, которые цеплялись за взгляды Аристотеля, несмотря на новые перспективы, открывавшиеся с изобретением телескопа. Он клялся, что если бы сам Аристотель вернулся к жизни и увидел новую картину небес, то великий философ быстро изменил бы свое мнение, поскольку всегда с уважением относился к свидетельствам, даруемым человеку органами чувств. Галилей ругал последователей Аристотеля за то, что они слишком рабски относятся к текстам своего учителя: «Эти люди хотели бы никогда не поднимать глаз от написанных им страниц словно эта великая книга Вселенной была создана лишь для того, чтобы ее не прочитал никто, кроме Аристотеля» и его глаза - единственные, коим суждено видеть во все последующие времена».
Некоторые из аристотелианцев - оппонентов Галилея - безосновательно полагали, что пятна на Солнце, должно быть, представляют собой новую «флотилию» звезд, вращающихся вокруг Солнца, равно как Медицейские звезды обращаются вокруг Юпитера. Даже те профессора, которые громогласно отвергали существование лун Юпитера, проклинали их как демонические видения, порожденные искажающими действительность линзами изобретенного Галилеем телескопа, который теперь нанес астрономам, как они полагали, оскорбление, лишив последней надежды на постоянство и величие Солнца.
Будучи одним из первых ученых, увидевших пятна на Солнце, Галилей собрал крупнейших зарубежных астрономов, с которыми он состоял в переписке и которые желали сравнить результаты наблюдений и их интерпретации. В январе 1612 г., поправляя здоровье на Вилла-дел- ле-Сельве, неподалеку от Флоренции, Галилей услышал много нового о пятнах на Солнце от германского дворянина и ученого-любителя по имени Маркус Вельзер. Тот приветствовал Галилея и сообщал следующее:
«Людские умы уже атакуют небеса и обретают силу с каждым новым открытием. Вы опережаете всех, взбираясь на стены, и возвращаетесь назад, увенчанный короной. Теперь уже и другие следуют Вашим путем, обретая больше смелости, зная, что Вы однажды уже разбили для них лед, так что есть основания не торопить столь счастливо начатое и достойное дело. А сейчас посмотрите, что я получил от одного из друзей; полагаю, что для Вас это не окажется чем-то принципиально новым, тем не менее, я надеюсь, Вас порадует, что и по другую сторону Апеннин немало последователей Вашего учения. Уделив внимание этим солнечным пятнам, пожалуйста, сделайте мне одолжение, выскажите открыто Ваше мнение - считаете ли Вы их состоящими из звездного материала или нет, а также где, на Ваш взгляд, они находятся и каково их движение»[23].
К письму были приложены несколько эссе, написанных «другом» Вельзера - анонимным астрономом, скрывавшимся за псевдонимом «Апеллес» (позднее выяснилось, что это был отец Кристофер Шайнер, профессор-иезуит из Университета Ингольштадта), который пытался объяснить новый феномен в соответствии со старой философией.
На то, чтобы сформулировать ответ, у Галилея ушло около четырех месяцев, поскольку сначала его задержала болезнь (сам он об этом писал так: «долгое недомогание или даже целая серия долгих недомоганий, лишавших меня возможности проводить опыты и заниматься своим делом»), а потом ученому мешали клеветнические измышления врагов, не говоря уж о том, что сама природа солнечных пятен была столь загадочной, что ее требовалось хорошенько обдумать.
«Трудность данного предмета, - сообщил наконец Галилей Вельзеру, - соединилась с моей неспособностью проводить множество последовательных наблюдений, и это заставляло (и все еще заставляет) меня хранить молчание не высказывая суждений. И я, конечно, должен быть осторожнее и осмотрительнее, чем большинство людей, когда речь заходит о том, что считается новым. Как Вам прекрасно известно, некоторые недавние открытия, отличающееся от общепринятого и обычного мнения, громогласно отрицаются и ставятся под сомнение, и это вынуждает меня укрывать в молчании любую мою новую идею, пока она не будет убедительно доказана». Тем не менее Галилей на многих страницах изложил свое суждение о природе и составе пятен на Солнце, начав тем самым переписку с Вельзером - а через него и с тем, кто скрывался «под маской Апеллеса», - и это стало настоящим раскатом грома, предвещавшим новые дебаты. И в самом деле, в письмах Галилея наряду с рассуждениями о солнечных пятнах рассказывается и о системе мира.
Пятна на Солнце, рисунок Галилея.
Национальная библиотека, Флоренция
«И мы неизбежно должны заключить, - писал Галилей в первом из трех писем к Вельзеру, - в соответствии с теориями пифагорейцев и Коперника, что Венера обращается вокруг Солнца, как и все другие планеты… Нет более нужды заимствовать аргументы, допускающие любой ответ, каким бы слабым он ни был, у тех, чья философия плохо подходит для объяснения нового знания о Вселенной».
Апеллес отстаивал идею, что темные пятна, должно быть, представляют собой скопление мелких звезд, вращающихся вокруг Солнца. Галилей же не видел в них ничего похожего на звездную природу. По его мнению, они скорее напоминали облака: «Пятна на Солнце появляются и исчезают в течение более долгих или коротких периодов; некоторые из них постепенно сжимаются, а другие день ото дня расширяются; они меняют форму, а некоторые пятна обладают крайней причудливостью очертаний; одни из них темнее, другие намного светлее. Они должны обладать значительной массой и находиться на самом Солнце или поблизости от него. Из-за неровного характера их туманности они могут в разной степени препятствовать проникновению солнечного света; иногда появляется сразу множество пятен, а иногда совсем немного, бывает, что их не видно вообще».
Но он тут же добавлял: «При этом я вовсе не утверждаю, что пятна представляют собой облака из той же субстанции, что и наши, то есть из водяного пара, поднимающегося с поверхности Земли и притягиваемого Солнцем. Я всего лишь говорю, что мы не обладаем знаниями о чем-либо, хоть отдаленно напоминающем эти пятна. Пусть то будут водяные или какие-то иные испарения, или облака, или дымы, исходящие от солнечного шара или притягиваемые к нему из других мест; я не выношу суждения по этому вопросу - они могут оказаться тысячью других феноменов, не известных нам доселе». (Ученый и вообразить не мог, несмотря на долгое свое увлечение магнитами, что пятна, заметные на поверхности Солнца, - это проявление сильнейших магнитных полей.)
Далее Галилей развивал мысль: «Если мне будет позволено выразить свое мнение другу и патрону, я бы сказал, что загадочные пятна возникают и исчезают на поверхности Солнца и напрямую связаны с ним, тогда как Солнце, делая полный оборот вокруг своей оси примерно за один лунный месяц, уносит их прочь, скрывая от нашего взгляда, и, вероятно, возвращает некоторые из них, существующие долее одного месяца, но уже в столь измененном виде и размере, что нам не так-то легко их распознать».
Завершая первое письмо, Галилей обращался к Вельзеру с извинениями:
«И простите мне мою нерешительность, вызванную новизной и трудностью предмета, в связи с которым мне в голову приходили самые разнообразные мысли, периодически представлявшиеся убедительными, но потом снова отвергавшиеся, что оставляло меня сконфуженным и растерянным, ведь мне не хочется утверждать что-либо, когда сказать нечего. Тем не менее я не отказался в отчаянии от этой задачи. Напротив, я надеюсь, что этот новый феномен окажется способным сослужить мне прекрасную службу, позволив настроить некоторые лады и добиться согласия в звучании величественного диссонирующего органа нашей философии - инструмента, за которым, полагаю, я увижу множество органистов надорвавшимися в тщетных попытках настроить его и достичь совершенной гармонии. Их усилия будут тщетными, потому что они оставляют (или скорее сохраняют) три-четыре важнейших лада в диссонансе, что делает принципиально невозможным для них создание совершенной мелодии».
Именно эти расстроенные лады, по мнению Галилея, заставляли несколько нот звучать фальшиво, и в их число входили неизменность небес и неподвижность Земли.
Вельзер учтиво писал Галилею: «Вы продемонстрировали огромный интерес к проблеме, прислав мне в ответ на мои несколько строк составленный за весьма короткое время столь обширный и пространный трактат»[24]. Трепет сопричастности в качестве свидетеля рождения новой философии, выраставшей на почве астрономической аномалии, которую являли собой пятна на Солнце, заставил Вельзера показать письмо Галилея более широкой аудитории, чем не вызывавший у него особого доверия как ученый Апеллес (тот даже не читал по-итальянски, так что ему пришлось бы несколько месяцев ждать приемлемого перевода). Вероятно, Вельзер считал, что князь Чези из Академии-деи-Линчеи, с которым он также состоял в переписке, сможет опубликовать сообщение о пятнах на Солнце в одном из готовившихся к печати выпусков находившегося в его ведении периодического издания. «Стало бы огромным благом для публики, если бы небольшие трактаты, посвященные новейшим открытиям, выходили один за другим, - писал Вельзер, - сохраняя свежесть в восприятии читателей и вдохновляя других исследователей применять свои таланты, разрабатывая подобные темы; потому как невозможно допустить, чтобы создание столь грандиозной по размаху и важности системы легло бы на плечи одного человека, каким бы сильным он ни был»[25].
Князю Чези настолько понравилась идея, что он не только начал подготовку издания, но даже принял Вельзера в Академию. Вскоре Вельзер и Галилей уже горделиво подписывали письма титулом «академик-линчеец» и галантно обменивались сожалениями, если кому-либо из них случалось испытывать физическое недомогание. Когда Чези весной 1613 г. опубликовал в Риме четыре сравнительно короткие заметки Вельзера вместе с тремя длинными ответами Галилея в виде книги, посвященной феномену пятен на Солнце, он положил этим конец разговорам о подагре Вельзера и разнообразных хворях Галилея.
«Я прочитал [Ваше письмо] или, скорее, проглотил его, получив при этом удовольствие, равное аппетиту и жажде, которые я испытывал, - писал Вельзер Галилею 1 июня 1612 г. - Позвольте заверить Вас, что оно смягчило страдания, которые я испытываю от долгой и мучительной болезни, доставляющей мне исключительный дискомфорт в левом бедре. Медики не находят против этого никакого эффективного средства; только представьте, лечащий врач самыми простыми и ясными словами растолковал мне, что первейшие люди его профессии пишут об этой болезни: хотя отдельные случаи и можно исцелить, но остальные не поддаются лечению. Следовательно, приходится полагаться на отеческую милость Творца и Божий промысел: “Ты еси Господь, твори то, что есть добро пред Твоим взором”».
Несчастный Вельзер уже через два года сведет счеты с жизнью, обретя спасение от страданий в самоубийстве, но пока его больше тревожит то, как Чези сумеет воспроизвести в печати мелкие детали рисунков Галилея, изображавших расположение пятен на Солнце и являвшихся необходимым дополнением к его письмам. Галилей составил эти почти фотографически точные зарисовки в результате наблюдений за Солнцем в телескоп, используя листы белой бумаги, на которые падал отраженный образ. Он старательно фиксировал темные пятна, а затем переделывал схемы, учитывая тот факт, что телескоп давал ему перевернутое вверх ногами изображение. Таким образом, ему удавалось избежать того, чтобы причинить вред глазам.
Потребовалось более месяца напряженной работы граверов, чтобы украсить законченную книгу, и в результате публике были представлены последовательные наблюдения за Солнцем, проводившиеся изо дня в день, с 1 июня и до середины июля 1612 г. Однако идеи, высказанные в книге, обострили уже существовавшую напряженность между Галилеем и его почтенными и влиятельными оппонентами. Рассуждения ученого даже расширили круг его противников, в число которых входили и те, кто никогда не читал саму книгу. А поскольку Коперник умер в забвении, где-то в далекой стране, за 70 лет до этого, то Галилею приписали создание гелиоцентрической модели Вселенной (правильнее будет сказать, что его обвинили в этом).
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги