Дочь Галилея

Суд над Галилеем. Лувр, Париж

Торопливо добавленное предупреждение тогдашнего генерал-инквизитора, которое в суматохе того давнего февральского утра могло показаться ученому лишь очевидным повторением слов Беллармино, было, таким образом, сохранено в архивах Святой Инквизиции, причем выражался святой отец весьма недвусмысленно: «Галилей не может никоим образом распространять или защищать сие утверждение словом или писанием».

В то же утро, но чуть ранее Беллармино сказал ученому «кое-что в приватной беседе», чего Галилей теперь не мог разглашать и что он «предпочел бы повторить только на ухо Его Святейшеству и никому более». Можно только гадать, в чем же заключалась тайна ученого кардинала; вполне возможно, что он собирался поручить Маттео Барберини предпринять определенные усилия по защите учения Коперника от клейма «ереси» Но инквизиторы тогда предпочли обойти этот вопрос молчанием, а Урбан уже больше никогда не говорил с Галилеем.

« О. Я не помню, чтобы мне объявляли данное указание иначе, чем голосом господина кардинала Беллармино, и я помню, что указание сие состояло в том, что я не могу впредь придерживаться этого мнения или защищать его; возможно, там было сказано также и “не распространять”. Я не помню и выражения “никоим образом”, но вполне возможно, что оно прозвучало; на самом деле я не думал об этом и не держал в голове, потому что несколько месяцев спустя я получил от кардинала Беллармино представленное вам свидетельство от 26 мая, в котором он приказывал мне не придерживаться названного мнения и не защищать его. А два других выражения, зачитанных мне сейчас из данного указания, то есть “не распространять” и “никоим образом”, я не сохранил в памяти. Полагаю, произошло это потому, что они не были приведены в данном свидетельстве, на котором я основывался и которое всегда служило мне напоминанием.

В. После того как ему было дано вышеупомянутое указание, получал ли он разрешение писать книгу, которую он признал своей и которую впоследствии передал издателю?

О. Я не искал разрешения писать книгу, потому что не думал, что написанием ее действую вопреки указанию, то есть не подчиняюсь приказу впредь не придерживаться, не защищать и не распространять ошибочного мнения, но, напротив, стремился в сей книге его опровергнуть.

В. Получал ли он разрешение на издание этой книги, от кого и на чье имя - на свое или на кого-то другого?

О. Хотя мне и поступали весьма выгодные предложения из Франции, Германии и Венеции, я отверг их и, чтобы получить разрешение на издание вышеупомянутой книги, прибыл в Рим три года назад, где незамедлительно передал работу в руки главного цензора, главы Святейшего Дворца, предоставив ему полное право дополнять, сокращать или менять все, что он сочтет необходимым. После того как он тщательно изучил рукопись совместно с отцом Висконти, названный глава Святейшего Дворца еще раз просмотрел и одобрил ее; таким образом, он дал мне разрешение на ее публикацию, но приказал печатать книгу в Риме. Однако, ввиду наступающего лета, я захотел вернуться домой и избежать опасности заболеть, отсутствуя весь май и июнь, и мы согласились, что я вернусь осенью. Когда я был во Флоренции, разразилась чума, и все связи и коммерция остановились; понимая, что я не смогу попасть в Рим, я в письме попросил главу Святейшего Дворца дать мне разрешение на публикацию книги во Флоренции. Он ответил мне, что хотел бы еще раз просмотреть оригинальную рукопись, и просил выслать ему оную. Несмотря на то, что я использовал все возможности, обратившись к секретарю великого герцога и начальнику почтовой службы с просьбой доставить оригинал, и получил ответ, что нет никаких гарантий доставки и что рукопись почти наверняка будет повреждена, Текст размыт или листы сожжены из-за строгих правил на границах. Я связался с вышеупомянутым главой Святейшего Дворца и объяснил ему все трудности пересылки книги, после чего он приказал мне передать рукопись для тщательного рассмотрения лицу, которому он доверяет. Это был отец Джиачинто Стефани, доминиканец, профессор Священного Писания в Университете Флоренции, проповедник Его Светлейшего Высочества и консультант Святой Инквизиции. Книга была также представлена мной лично отцу инквизитору Флоренции, а им, в свою очередь, названному отцу Джиачинто Стефани. Последний вернул рукопись отцу инквизитору, который прислал ее синьору Николо делла Антелла, осуществлявшему цензуру книг, которые печатаются во владениях Его Светлейшего Высочества во Флоренции. Издатель по имени Ландини получил рукопись от синьора Николо и, связавшись с отцом инквизитором, напечатал книгу, строго придерживаясь всех указаний и поправок, сделанных отцом главой Святейшего Дворца.

В. Когда он получил разрешение от главы Святейшего Дворца на публикацию названной книги, раскрыл ли он достопочтенному отцу факт существования названного указания, ранее им полученного в связи с вышеупомянутым указом Святой Конгрегации?

О. Мне не случалось обсуждать с главой Святейшего Дворца сие распоряжение, когда я просил о разрешении на публикацию, так как я не думал, что это необходимо. У меня также не возникло на сей счет никаких сомнений, так как я никогда не отстаивал и не защищал в названной книге учение, что Земля движется и что Солнце неподвижно, но, напротив, демонстрировал мнение, противоположное мнению Коперника, и показывал, что аргументы его слабые и неубедительные».

Эта последняя фраза в показаниях Галилея свидетельствует о том, что он понимал безнадежность своей позиции. Не будем судить ученого слишком строго. Разумеется, к концу первого дня допросов он ясно видел надвигавшуюся опасность, и у него были серьезные причины беспокоиться за свою участь. Посол Никколини даже предупреждал его о необходимости покорности и согласия со всем, что будут требовать от него инквизиторы. Но Галилей не лгал под присягой. Он был католиком, который верил в нечто такое, во что католикам было запрещено верить. Не порывая с Церковью, он пытался придерживаться - и в то же время не придерживаться - спорной гипотезы, образа движущейся Земли. И двойственность его показаний напоминает двойственность «Ответа Иньоли», когда он описывал, как итальянские ученые исследуют все нюансы учения Коперника, прежде чем отвергнуть его теорию на религиозном основании. Галилей верил в собственную невиновность и искренность, это ясно из писем, написанных им до, во время и после суда.

Однако инквизиторы, выслушав ответы Галилея, могли без труда уловить эту двойственность. Ведь вся каша заварилась в основном из-за того, что Урбан назвал «Диалоги» восторженной защитой Коперника. Прокуроры могли допрашивать Галилея на основании подозрений в обмане и мошенничестве. Но ведь об этом и речи не было. Вероятно, они тоже понимали всю сложность ситуации. Или просто поймали ученого на слове. А может, и то, и другое.

Когда допрос закончился, Галилео велели пройти в определенную комнату в здании, где ночевали представители Святой Инквизиции. Комната эта использовалась в качестве темницы, и ученый получил указание не покидать ее без особого разрешения под страхом наказания со стороны Святой Конгрегации. Ему приказали поставить внизу подпись, дать обет молчания и подписать бумагу: «Я, Галилео Галилей, подтверждаю все вышеизложенное».

XXIII «Тщеславные амбиции, совершенное невежество и небрежность»

Пока Галилей, которому, как упоминалось выше, запрещалось покидать свою комнату, ждал результатов первого слушания, уже вторая команда, составленная из трех богословов, заново, вдоль и поперек, изучала «Диалоги». Меньше чем через неделю эти консультанты Святой Инквизиции, двое из которых служили в комиссии по проверке книг в сентябре прошлого года, представили свои заключения; и хотя заключения эти были разного объема и составлены в разных выражениях, но все трое пришли к заключению, что книга беззастенчиво защищает Коперника.

«Нет ни малейших сомнений, что Галилей проповедует в письменном виде движение Земли, - утверждал иезуит Мельхиор Инхофер. - Вся его книга говорит сама за себя. Никто не может учить будущие поколения и тех, кто находится далеко, иначе как в письменной форме… и он пишет по-итальянски, конечно, не для иностранцев или других ученых мужей, но, прежде всего, чтобы сообщить взгляды сии простым людям, в сознании которых ошибки легко укореняются»[61].

Инхофер не только составил самое длинное из трех осуждающее заключение, но и воспринял «Диалоги» как личное оскорбление. «Если бы Галилей нападал на отдельного мыслителя за его неадекватные аргументы в пользу неподвижности Земли, мы могли бы сделать из его текста благоприятные выводы, - говорит Инхофер, - но, поскольку он объявляет войну вообще всем и считает интеллектуальными карликами всех, кто не пифагореец и не коперникианец, становится ясно, что у него на уме».

Галилей заявил, что якобы не ведал о самом строгом и жестком предупреждении. Теперь консультанты утверждали, что он нарушил даже самую мягкую интерпретацию снисходительного порицания - как это и было на самом деле. Хотя «Диалоги» получили разрешение на публикацию, они все равно отдавали ересью, и трибунал Инквизиции должен был до конца месяца попытаться найти приемлемое решение, что же делать с автором.

28 апреля спокойный отдых папы в Кастель-Гандольфо, где Урбан уединился со своим племянником, кардиналом Франческо Барберини, нарушило послание генерал-инквизитора Винченцо Макулано да Фиренцуола. И хотя именно папа инициировал суд над Галилеем, кардинал Барберини, как один из десяти судей-инквизиторов, предпринимал все мыслимые усилия, чтобы защитить своего бывшего наставника и товарища по Академии-деи-Линчеи от гнева дяди Урбана. Вероятно, кардинал Барберини предполагал, что события развернутся именно так, как докладывал теперь генерал-инквизитор, й убедил Святую Конгрегацию дать ему позволение во внесудебном порядке общаться с Галилеем.

«Чтобы не терять времени, - писал кардиналу Барберини генерал-инквизитор, - я вчера имел с Галилеем беседу после обеда, и, после неоднократного обмена мнениями, я отстоял свою позицию, благодаря милости Божией: я дал Галилею увидеть, что он совершенно заблуждается и что в книге своей зашел слишком далеко»[62].

Генерал-инквизитор, доминиканский монах, как и отец Риккарди, однако в отличие от него получивший образование военного инженера, отлично понимал преимущества коперникианского взгляда на мир. Более того, он лично предпочитал отделять строение Вселенной от размышлений о Священном Писании. Но в частных беседах один на один этот человек убеждал Галилея покаяться, чтобы тихо уладить дело с наименьшими потерями, так, чтобы обе стороны смогли сохранить лицо.

«Таким образом, трибунал сохранит свою репутацию и сможет проявить милосердие к осужденному, - завершал генерал-инквизитор свой отчет кардиналу Барберини. - Как бы все ни повернулось, Галилей осознает проявленную к нему благожелательность, и все другие будут удовлетворены, а это и является наиболее желательным исходом, который только может последовать».

В субботу, в последний день апреля, Галилей снова был вызван в палаты Инквизиции для второго слушания2.

За предшествующие дни одиноких размышлений (как объяснял сам Галилей в ходе допросов, и это отражено в протоколе заседания) ему случилось в полном объеме перечитать «Диалоги», чего он не делал на протяжении последних трех лет. Он дал понять, что нечто, вызвавшее возражения и протесты, проникло в книгу случайно, вопреки его собственным убеждениям, словно скатилось с пера.

«И в силу того, что я так долго не перечитывал “Диалоги”, - пояснял ученый, - все это предстало передо мной как совершенно новое сочинение другого автора. Я добровольно признаю, что в некоторых местах мысли мои действительно представлены в такой форме, что читатель, не осведомленный о моей первоначальной цели, имеет все основания полагать, что аргументы, представленные в пользу ошибочной точки зрения, которые я намеревался опровергнуть, были выражены так, что могут быть восприняты, скорее, как неоспоримые».

В качестве иллюстрации Галилей указал на свои любимые теории - аргументы в поддержку учения Коперника, связанные с солнечными пятнами и приливами, - и признал, что они поданы слишком убедительно, хотя на самом деле якобы вовсе и не являются доказательствами. Он высказал предположение, что поддался «естественному самодовольству, которое испытывает каждый человек к собственным искусным построениям, когда может показать себя более умелым и изобретательным, чем большинство людей», даже если это и явные заблуждения, в пользу которых он подбирает остроумные и правдоподобные аргументы.

«Моя ошибка, следовательно, была - и я признаюсь в ней - того рода, что рождается из тщеславных амбиций, совершенного невежества и небрежности»

Когда ученого отпустили, он, как показывают записи, покинул помещение для допросов, сделав именно это заявление, но вскоре снова заглянул в дверь и попросил позволения продемонстрировать свою добрую веру, к чему он теперь совершенно готов: «И у меня есть самая благоприятная возможность для этого, поскольку я вижу, что в уже опубликованной работе собеседники завершают беседы заявлением о своем желании продолжить дискуссию, обсудив кое-какие проблемы Природы, не затрагивавшиеся ранее. Если мне дадут возможность добавить в свое сочинение еще один или два “дня”, я обещаю пересмотреть аргументы в пользу названного мнения, которое является ложным и было осуждено, и отказаться от них так убедительно, как это только мне удастся с помощью Божьей. И потому я молю трибунал Святой Инквизиции помочь мне в этом добром намерении и позволить осуществить его».

Этим предложением Галилей, очевидно, надеялся спасти «Диалоги» от запрета.

Выслушав эту горячую мольбу, генерал-инквизитор вернул Галилея в Тосканское посольство, принимая во внимание боли, вызванные артритом, которые мучили старика больше обычного.

«Страшно иметь дело с инквизицией, - заметил посол Никколини, вновь встречая Галилея на вилле Медичи. - Бедняга вернулся скорее мертвым, чем живым»[63].

Трибунал все еще не принял решения о судьбе Галилея, и, без сомнения, во власти инквизиторов было предать его пыткам или тюремному заключению. Однако пока ученый все-таки оставался на свободе, в связи с чем он не замедлил связаться с друзьями и родными и успокоить их.

Достославнейший и возлюбленный господин отец! Радость, принесенная мне Вашим последним, полным любви письмом, была так велика, а перемена, которую она произвела во мне, столь значительна, что оказала влияние на мои чувства, и я с удовольствием перечитывала сие письмо снова и снова другим монахиням, пока все они не смогли присоединиться ко мне и порадоваться новостям о Вашем триумфальном успехе, после чего у меня началась ужасная головная боль, которая длилась с четырнадцатого часа утра и до самой ночи, такого со мной еще никогда не бывало.

Я сообщаю Вам сию деталь не затем, чтобы упрекнуть Вас за мои малые страдания, но чтобы Вы поняли, как тяжело Ваши дела лежали у меня на сердце, наполняя ею тревогой, и показав действие, второе они на меня производили; действие, которое, однако же, дочерняя привязанность может и должна производить во всех родных, как и во мне, и я хочу похвалиться, что сие дает мне большие силы, равно уж и ставит меня впереди многих дочерей в любви и почтении, которые я питаю к моему дорогому отцу , ибо ясно вижу, что он, со своей стороны, превосходит большинство отцов в любви ко мне как к дочери. Вот и все, что я хотела сказать.

Я возношу бесконечную благодарность благословенному Господу за все милости и благодеяния, которые он дарит Вам по сей день, возлюбленный господин отец, и надеюсь, что Вы будете получать их и в будущем, поскольку большинство из них подается милостивой рукой, как Вы совершенно справедливо признаете. И, несмотря на то, что Вы приписываете огромную долю этих милостей силе моих молитв, они, по правде говоря, стоят крайне мало или вообще ничего. Что действительно имеет значение, так это чувство, с которым я говорю о Вас с Его Божественным Величеством, с Тем, Кто, почитая любовь, вознаграждает Вас так щедро, отвечая на мои молитвы, и мы еще больше обязаны Ему, также мы одновременно пребываем глубоко в долгу и перед всеми людьми, которые проявляют по отношению к Вам столько доброты и оказывают помощь, и в особенности перед теми наиболее важными и знатными персонам, у коих Вы гостите. И я очень хотела написать ее совершенству, госпоже супруге посла, однако удерживаю свою руку, дабы не утомлять благородную даму постоянным повторением одних тех же утверждений, являющихся выражением благодарности и признания в моем бесконечном и неоплатном долгу перед ней. Займите мое место, возлюбленный господин отец, и отплатите сей достойной даме почтением от моего имени. Я полагаю, дражайший господин отец, что милости, которыми Вы наслаждаетесь со стороны благоволящих к Вам сановных лиц, так велики, что их достаточно, чтобы смягчить, если не стереть полностью, все тяготы, которые Вам пришлось перенести.

Прилагаю исполненную мной копию рецепта замечательного средства против чумы, которое попало мне в руки - не потому, что у меня есть подозрения о распространении сей болезни в тех краях, где Вы сейчас находитесь, но потому, что средство это также помогает при многих других недугах. Что касается составляющих лекарства, то мне самой так их не хватает, что я скорее вынуждена просить оные для себя, чем предлагать это средство другим; но Вы должны попробовать отыскать, если их случайно у Вас не окажется, возлюбленный господин отец, сии ингредиенты что принадлежат небесной кузнице и происходят из глубин сострадания Господа Вога, Которому я Вас и поручаю. Завершаю письмо, передавая Вам приветы от всех и, в частности, от сестры Арканжелы и сестры Луизы, которая теперь, когда здоровье ее заметно поправилось, чувствует себя уже совсем хорошо.

Писано в Сан-Маттео, мая, 1-го дня, в год 1633-й от Рождества Христова. Горячо любящая дочь, Сестра Мария Челесте

Рецепт чудодейственного средства против чумы, столь трудного по подбору компонентов, который сестра Мария Челесте приложила к письму на отдельном листке бумаги, не сохранился. Вероятно, Галилей потерял его, а может быть, он по каким-либо соображениям хранил его отдельно. Нет сомнения, что речь шла не о составляющих лекарства в обычном его смысле, но о необходимости проявлять веру, силу духа, доблесть и покорность воле Божьей, - да уж, в тот период ученый действительно во всем этом очень нуждался.

10 мая Галилей вернулся в палаты Инквизиции для третьего слушания, на котором предстояло вынести по его делу официальный приговор[64].

Вот что он заявил: «Во время предыдущего расследования меня спрашивали, сообщил ли я преподобному отцу, главе Святейшего Дворца, о сделанном мне в частном порядке шестнадцать лет назад от имени Святой Инквизиции предупреждении “не придерживаться, не защищать и не распространять никоим образом” мнение, что Земля движется, а Солнце неподвижно, - и я ответил: нет. Поскольку меня не спросили о причине, почему я не сообщил ему об этом, у меня не было возможности сказать что-либо еще. Сейчас мне кажется необходимым упомянуть об этом, чтобы доказать абсолютную чистоту своих помыслов, всегда отвращающихся от симуляции и обмана во всех моих действиях».

Затем он вновь вернулся к событиям 1616 г., которые привели кардинала Беллармино к необходимости посылать ученому предупреждение; его-то Галилей ранее и представил в качестве свидетельства. «Из сего совершенно ясно видно, что мне велено было только, чтобы я не придерживался и не защищал учение Коперника о том, что Земля движется, а Солнце неподвижно; но там невозможно найти и следа, что, помимо общего запрета, действенного для всех, я получал какие-либо особые указания».

Поскольку частная беседа с кардиналом Беллармино была в точности выдержана в духе знаменитого эдикта, опубликованного в 1616 г., Галилей попытался доказать, что в предупреждении не содержалось слов «не распространять» или «никоим образом» и что эти формулировки поразили его как «совершенно новые и ранее им не слышанные». Он заверял, что к его словам не следует относиться с недоверием из-за возможной забывчивости «по прошествии четырнадцати или шестнадцати лет», в том смысле, что он не помнит, произносил ли кто-то эти слова в его присутствии или нет. И в самом деле, он не видел нужды сообщать главе Святейшего Дворца о частном предупреждении, сделанном ему кардиналом Беллармино, поскольку тот не говорил ничего отличного от общеизвестного опубликованного эдикта.

«Исходя из того, что книга моя не являлась предметом более строгой цензуры, чем того требовал эдикт об Индексе, - продолжал Галилей, - я последовал самым надежным и действенным путем, дабы защитить и очистить сию работу от каких бы то ни было следов несовершенства. Мне кажется, что это совершенно очевидно, поскольку я передал книгу в руки Инквизиции, в то время как многие книги по тому же предмету были запрещены исключительно на основании упомянутого выше эдикта».

На этом основании подсудимый выразил надежду, что «преподобные и наимудрейшие господа судьи» признают, что он ни преднамеренно, ни обдуманно не совершал неповиновения каким-либо данным ему приказам. В самом деле, «те изъяны, которые можно обнаружить вкравшимися в мою книгу, не были введены туда в результате хитрого или злого умысла, но исключительно из-за тщеславных амбиций и удовольствия выглядеть умнее других ученых и выделиться среди популярных писателей».

После того как Галилей логически выстроил все подробности дела, объяснил ход своих мыслей, продемонстрировал чистоту своих намерений и заявил о готовности внести любые исправления в текст, он воззвал к милости инквизиторов: «И теперь мне остается только молить вас принять во внимание мое жалкое состояние и телесную немощь, которые усугубились, поскольку я в возрасте семидесяти лет вынужден был в течение десяти месяцев переносить постоянное умственное напряжение, беспокойство и усталость от долгого и трудного путешествия в самый неблагоприятный сезон - а еще и потерю многих лет, на которые я оглядываюсь, вспоминая прежнее состояние здоровья». Он надеялся, что при выборе наказания судьи примут во внимание его преклонный возраст и плачевное состояние здоровья.

В заключение Галилей сказал: «Равным образом я хочу, чтобы вы задумались о моих чести и репутации, а также о том, что немало есть клеветников, кто меня ненавидит».

Следующие несколько недель, пока трибунал готовил окончательный доклад папе, Галилей вновь провел в уже привычном напряженном ожидании в стенах Тосканского посольства. Не поставив ученого об этом в известность, великий герцог неожиданно решил больше не оплачивать его счета за проживание там, предполагая, что с этого момента ученый сам будет компенсировать все расходы. Фердинандо никак не объяснил столь не характерный для него жесткий поступок, но, возможно, на него все же подействовали давление Урбана в связи с делом Галилея, заточение в застенки Святой инквизиции другого гражданина Флоренции - Мариацо Алидози, а также финансовые затруднения, вызванные опустошением, наступившим в результате чумы. Но какими бы ни были причины, посла Никколини эти новости весьма огорчили.

«В связи с тем, что Вы, Ваше сиятельство, сообщили мне, - писал он государственному секретарю Флоренции 15 мая, - а именно, что Его Высочество не намерен оплачивать расходы синьора Галилея, за исключением первого месяца его проживания здесь, могу ответить, что я не собираюсь обсуждать с ним этот вопрос, пока он остается моим гостем; я лучше приму груз на себя»[65].

Посол дал такое обещание, прекрасно осознавая, что его «гость» может остаться под домашним арестом на вилле в течение добрых шести месяцев - пока судебный процесс неспешно движется к финалу.

Тем временем Урбан вернулся в Рим из Кастель-Гандольфо и снова активно включился в дело Галилея. Он немедленно заметил, что судьи разделились на сторонников и противников Галилея: некоторые из них предприняли попытку прочитать «Диалоги» и сочли эту книгу весьма просвещающей; другие, гневно твердив о том, что ученый нанес им оскорбление, энергично защищая Коперника. Однако все они соглашались, что Галилей, по меньшей мере, не подчинился прямому указанию Инквизиции.

Даже если Урбан и сохранил остатки прежнего расположения к Галилею, то теперь даже папа не мог отрицав очевидного: обвиняемый защищал еретическое учение. Урбан не хотел рисковать, проявляя снисходительность к Галилею, поскольку ход Тридцатилетней войны и так уже возбудил сильные сомнения в его приверженности принципам борьбы за католическую веру. Не имело значения, насколько Урбан восхищался прежними достижениями Галилея; в любом случае, он не разделял его взглядов на конечную цель научных открытий. В то время как ученый верил, что Природа следует божественному порядку, который раскрывает свои тайны перед настойчивым исследователем, Урбан отказывался ограничивать всемогущество Бога логическим постоянством. Каждое явление Природы он считал отдельным творением Бога, который может опираться на самые фантастические основания, и каждое такое творение, по его мнению, неизбежно накладывало ограничения на человеческий разум и воображение - и это касалось даже столь одаренных и незаурядных людей, как Галилей.

XXIV «Вера, обращенная к чудотворной Мадонне Импрунетской»

Все то время, пока Галилей оставался в Риме, во Флоренции заново набирала силу чума. Сестра Мария Челесте регулярно слышала от синьора Рондинелли о новых витках эпидемии и все новых и новых случаях заболевания, о которых сообщали в городской магистрат. Таким образом, как ни желала дочь скорейшего возвращения отца в Иль-Джойелло, она все же советовала ему во имя сохранения здоровья наслаждаться гостеприимством римских друзей как можно дольше. Она даже предложила ему отпраздновать освобождение из палат Святой Инквизиции новым паломничеством в Каза-Санта в Лорето - это могло еще немного оттянуть приезд в пораженную заразой Тоскану.

Стены Сан-Маттео по-прежнему удерживали чуму на расстоянии. Внутри обители сестер преследовали иные болезни; были у них также и проблемы, не имеющие отношения к состоянию здоровья. Так, например, каждая монахиня должна была по очереди в течение года оплачивать продукты, поступающие в монастырь из внешнего мира. И теперь наступил черед сестры Арканжелы. Монахини ели крайне мало, так что стоимость годового пропитания для тридцати женщин едва достигала сотни скуди, однако для многих раздобыть даже эту сумму оказывалось чрезвычайно затруднительно. Чего только ни придумывали сестры, и, между прочим, в прежние времена некоторые инокини просили Марию Челесте обратиться за срочной финансовой помощью к Галилею. Теперь же его собственная дочь оказалась в трудном положении. Однако точно так же, как раньше сестра Арканжела перекладывала свои обязанности, связанные с физической работой, на чужие плечи, ссылаясь на постоянные приступы болезней и общую слабость, так и теперь она постаралась уклониться от финансового бремени.

В апреле сестра Мария Челесте вынуждена была писать отцу: «Мне приходится снова обращаться к Вам, взывая к Вашей доброте, но не для себя, а для сестры Арканжелы, которая, милостью Божьей, через три недели, то есть в конце этого месяца, должна наконец оставить должность поставщицы, при исполнении которой она потратила сто скуди и сделала долги; она обязана вернуть 25 скуди, передавая должность сию новой поставщице, но у нее нет таких денег. Поэтому я умоляю Вас, господин отец, дать разрешение помочь ей из Ваших денег, которые находятся у меня, дабы сей корабль смог благополучно вернуться в порт, хотя, по правде говоря, без Вашей помощи он не совершил бы и половины пути».

Однако даже после того, как Галилей дал позволение воспользоваться его деньгами для покрытия долга, сестра Мария Челесте вынуждена была вновь обратиться к нему: «За сестру Арканжелу я на сегодняшний день выплатила почти 40 скуди, часть этой суммы я заняла у сестры Луизы, а часть взяла из Ваших средств, так что теперь там осталось 16 скуди на весь май. Сестра Оретта потратила 50 скуди; теперь все мы в большой нужде, и я не знаю, что предпринять, и если Господь хранит Вашу жизнь, позволяя оказывать нам поддержку, я воспользуюсь сим преимуществом и снова обращусь к Вам, господин отец, с мольбой, чтобы Вы во имя любви к Господу избавили меня от тревоги, которая мучает меня, дав мне в долг доступную Вам сумму до следующего года, а за это время мы компенсируем наши потери, собирая то, что нам должны выплатить, и тогда я смогу все Вам вернуть».

На обороте этого письма Галилей сделал пометку- напоминание - хотя это было не то, что он мог легко забыть, - словно опасаясь, что память его ослабла под гнетом возраста и потрясений. Запись гласит: «Сестра Мария Челесте срочно нуждается в деньгах». И, как обычно, отец откликнулся на эту просьбу.

Едва разобравшись с долгами, сестра Мария Челесте узнала, что сестру Арканжелу выдвигают на новую должность - отвечать за монастырский винный погреб. «В новом году сестра Арканжела должна занять пост хранительницы вина, и это заставляет меня тяжко задуматься, - писала сестра Мария Челесте Галилею. (Она боялась, что сестра Арканжела будет пренебрегать своими обязанностями, как она делала это в должности наставницы, ибо отличилась невнимательностью. Ее так же пугали возможные злоупотребления, Мария Челесте не хотела, чтобы сестра Арканжела потворствовала своей склонности к вину, чему весьма будет способствовав новый пост.) - Я похлопотала перед матерью-настоятельницей, чтобы ей под разными предлогами отказали в этом назначении, а поставили ее отвечать за ткани: сестра Арканжела должна будет отбеливать скатерти и полотенца, а также вести их учет».

Узнав, вполне возможно, что и от самого Галилея, какое прекрасное вино подают в доме Никколини, сестра Мария Челесте откликнулась увещеванием отцу не увлекаться чрезмерно вином - напитком, который он характеризовал как «свет, связанный во влажном состоянии». Дочь боялась, что большие порции, к которым он постепенно привыкал, могут усугубить боли и ухудшить состояние его здоровья.

«Злая зараза все еще существует, - писала она 14 мая, в ответ на упоминание Галилея, что он, вероятно, скоро отправится домой, - но говорят, что умерли лишь немногие. Есть надежда, что чума идет на спад и должна закончиться, когда по Флоренции торжественно пронесут образ Мадонны Импрунетской».

Считалось, что Мадонна Импрунетская - икона, согласно легенде, привезенная в Тоскану в I веке нашей эры, - помогает жертвам всяческих бедствий. Начиная с появления Черной Смерти в 1348 г., какие бы наводнение или голод, сражение или эпидемия ни разразились во Флоренции, дело ни разу не обошлось без чудотворной иконы, которую выносили из маленькой церкви, расположенной в деревушке под названием Импрунета, и доставляли в главные соборы города. В мае 1633 г. великий герцог Фердинандо решил обратиться к священному образу с просьбой вновь совершить этот длинный путь, чтобы изгнать возродившуюся чуму. Магистрат, весьма настороженно относившийся к массовым скоплениям людей в период эпидемии, 20 мая издал указ, ограничивающий число верующих - особенно женщин и детей, - которые могли присоединиться к процессии.

«Что касается Вашего возвращения сюда при нынешних обстоятельствах, - выражала свою обеспокоенность сестра Мария Челесте в следующем письме, - я боюсь, что еще не миновала опасность распространения заразной болезни, окончание которой столь горячо нами желаемо, что вся вера города Флоренции теперь обращена к святейшей Мадонне, и потому сегодня утром, с чрезвычайной торжественностью, ее чудотворный образ был перенесен из Импрунеты во Флоренцию, где он должен оставаться в течение трех дней, и мы в обители лелеем надежду, что во время возвращения образа нам будет дарована привилегия увидеть его».

С 20 по 23 мая Мадонну Импрунетскую проносили по улицам опустошенной чумой Флоренции, а ночи икона проводила в качестве гостьи в трех разных церквях, удостоившихся особой чести. Священный образ представлял Марию сидящей на троне, в красном платье и с драгоценной короной на голове; на коленях, прикрытых синим гиматием, она держит младенца Иисуса. Вокруг шеи закреплены настоящие бусы - одна нить жемчуга, другие из драгоценных камней, - выступающие над гладкой поверхностью иконы, окаймленной красной рамкой с закруглением в виде арки в верхней части. Восемь человек несли шесты, удерживающие украшенный балдахин над Мадонной, а еще не меньше дюжины поддерживали тяжелую икону и причащались славы самого почитаемого образа, установленного на помосте.

Сестра Мария Челесте рассказывала: «Покидая Флоренцию, образ святейшей Мадонны Импрунетской был принесен в нашу церковь; об этой милости стоит упомянуть особо, потому что она перемещалась из Пьяно [деи-Джульяри], так что процессия непременно должна была пройти мимо на обратном пути по той дороге» которую Вы, господин отец, так хорошо знаете. Вместе с ракой и украшениями образ весит свыше 700 либбре[66], а поскольку огромные размеры иконы исключали возможность пронести ее сквозь наши ворота, для этого пришлось ломать стену во дворе и раскрывать верхнюю часть церковных дверей, что мы сделали с огромной охотой»[67].

На продолжении нескольких недель, последовавших за посещением Мадонны, уровень смертности от чумы то падал, то опять поднимался, так что в полной мере воздействие чудотворного образа удалось ощутить лишь к 17 сентября 1633 г., когда власти официально объявили Флоренцию свободной от заразы. Однако в начале июня, когда сестра Мария Челесте писала Галилею в ожидании вынесения ему судебного вердикта, она все еще слышала о семи или восьми случаях смерти от чумы в день. И синьор Рондинелли предупреждал ее, что окрестности Рима будут закрыты для путников все лето: это была дополнительная мера предосторожности, направленная на безопасность Вечного города. Поэтому дочь понимала, что, если Галилею не позволят покинуть посольство в самом ближайшем будущем, он окажется заточенным там, по меньшей мере, до начала осени.

В середине июня Мария Челесте вновь предостерегает отца против скорого отъезда, уговаривает его оставаться в Риме, подальше от «этих опасностей, которые, несмотря ни на что, продолжаются и, возможно, даже умножаются; и в наш монастырь, как и в другие, поступил, в силу этого, указ из городского магистрата, в котором утверждается: в течение 40-дневного периода мы должны, по две монахини одновременно, непрестанно молиться, днем и ночью, умоляя Его Божественное Величие освободить нас от сего бедствия. Мы получили из магистрата пожертвование в 25 скуди за наши молитвы, и сегодня вот уже четвертый день, как началось наше бдение».

Однако беспокойство сестры Марии Челесте по поводу чумы уступало место другим тревогам, так как Инквизиция явно не имела намерения в скором времени освобождать Галилея.

16 июня папа Урбан VIII председательствовал на совете кардиналов-инквизиторов. Урбан ознакомился с официальным докладом, в котором давалось краткое изложение процесса по делу Галилея и перечислялись все обстоятельства, начиная с первых обвинений, выдвинутых против ученого в 1615 г., и вплоть до издания книги; прилагались к этому также его выступления на суде и мольба о прощении. Теперь Его Святейшество требовал, чтобы Галилея допросили «с пристрастием» (это означало позволение при необходимости применять пытки) об истинной цели написания «Диалогов». Сама книга в любом случае не могла избежать цензуры, утверждал понтифик, и, безусловно, ее следовало запретить. Что касается Галилея, ему должны были назначить срок тюремного наказания и наложить на него епитимью. Публичное унижение ученого должно было послужить христианскому миру уроком: вот как будут наказываться безумное неповиновение указам и отрицание Священного Писания, продиктованного самим Богом.

18 июня сестра Мария Челесте писала отцу, не зная ничего об угрожающем повороте событий в Риме:

«Хочу сообщить Вам домашние новости. Начну с голубятни, где со времени Поста выводятся голуби; первая выведенная пара была съедена однажды ночью каким-то животным, и голубку, которая высиживала потомство, нашли висящей на стропиле полусъеденной и полностью выпотрошенной, из чего Ла Пьера заключила, что виновником, вероятно, была хищная птица; остальные перепуганные голуби могли не вернутся туда, но Ла Пьера продолжала прикармливать их, пока они снова не освоились, и теперь две птицы снова сидят на яйцах.

На апельсиновых деревьях цветов мало, Ла Пьера собрала и отжала их, и, как она говорит, сделала целый кувшин апельсиновой воды. Каперсы, когда придет время, вырастут в достаточном количестве, чтобы обеспечить Вас, господин отец, необходимым запасом. Салат-латук, посаженный согласно Вашим указаниям, не взошел, и на том месте Ла Пьера высадила бобы, которые, на ее взгляд, очень красивы, а недавно еще и бараний горох нут, так что, похоже, кролики останутся весьма довольны угощением.

Бобы уже созрели, и их можно сушить, а стебли сгодятся на завтрак маленькому мулу, который стал таким заносчивым, что отказывается кого-либо возить на себе и несколько раз сбрасывал бедного Джеппо, вынудив того совершать невероятные кувырки, однако он, к счастью, не пострадал. Брат Сестилии, Асканио, попросил у нас мула один раз для поездки, но, едва добравшись до ворот Прато, решил вернуться назад, так и не сумев справиться с упрямым животным. Вероятно, мул ненавидит, когда на нем кто-то едет, когда рядом нет настоящего хозяина».

Утром 21 июня Галилея привели в палаты генерал-инквизитора для четвертого и заключительного слушания. Он продолжил отвечать на вопросы отца Макулано[68].

« В. Имеет ли он что-либо сказать? О. Мне нечего сказать.

В. Придерживается ли он или придерживался ли ранее, и как долго, мнения, что Солнце находится в центре мира, а Земля не является его центром, но движется вокруг Солнца, совершая также и суточное вращение?

О. Много времени назад, прежде чем Святая Конгрегация Индекса приняла решение и прежде чем я получил предупреждение, я находился в нерешительности и рассматривал два мнения, Птолемея и Коперника, как спорные, потому что только одно из них могло быть в Природе истинным Но после названного выше решения, подкрепленного разумными суждениями авторитетов, моя нерешительность закончилась, и я принял мнение Птолемея о неподвижности Земли и о движении Солнца и сейчас держусь его как самого истинного и бесспорного.

Тогда ему сказали, что предполагается, якобы он придерживается названного мнения, о чем можно судить как по манере и способу изложения в его книге, в которой он обсуждает и защищает сие мнение, так по самому факту написания и издания вышеупомянутой книги, а также спросили, добровольно ли он говорит правду, что ныне придерживается и ранее держался этого мнения.

О. Что касается моих писаний в опубликованных »Диалогах”, я сделал это не потому, что придерживался убеждения, будто учение Коперника истинно. Напротив, я собирался только обсудить все к общей пользе, а потому выдвигал физические и астрономические основания, кои могут быть высказаны каждой из сторон. Я не пытался показать окончательный набор аргументов в пользу того или иного мнения и, следовательно, не хотел поставить одно из них в качестве бьющего учения, как это можно увидеть во многих местах, “Диалогов”. Так что, со своей стороны, я заключаю, что не придерживаюсь сейчас, после четкого определения властей, и не придерживался ранее осужденного мнения.

Тогда ему сказали, что из его книги и приведенных в ней оснований в пользу утверждения о том, что Земля движется, а Солнце неподвижно, можно предположить, как уже говорилось, что он придерживается мнения Коперника или, по крайней мере, придерживался его в то время, когда писал ее, а следовательно, поскольку он не принял решения утверждать истину, приходится прибегать к лечению с помощью закона и предпринимать против него определенные шаги.

О. Я не придерживался ранее мнения Коперника, и я не держался его после того, как получил предупреждение отказаться от него. Что касается остального, я здесь в ваших руках: делайте со мной то, что пожелаете.

И ему было сказано утверждать истину, в противном случае его могут подвергнуть пыткам.

О. Я здесь для того, чтобы покориться, но я, как уже сказал, не придерживался названного мнения после того, как было сделано определение властей».

XXV «Суд, сурово осудивший и Вас, и Вашу книгу»

Несмотря на надежды Галилея и его сторонников, что дело это закончится спокойно и тихо - частным предупреждением, а его «Диалоги» будут всего лишь «удержаны вплоть до внесения исправлений», как это произошло с книгой Коперника, - приговор, вынесенный ученому в среду, 22 июня 1633 г., публично осуждал его за отвратительные преступления.

Кардиналы-инквизиторы и их свидетели собрались в то утро в доминиканском монастыре при церкви Санта-Мария-Сопра-Минерва, в самом центре города, где обычно и проходили их еженедельные собрания. Галилея провели вверх по винтовой лестнице в комнату с потолком, расписанным фреской, где он и узнал, чем закончились слушания[69].

«Мы говорим, объявляем, приговариваем следующее: в силу твоих, Галилео Галилей, проступков и прегрешений, которые были детально рассмотрены в суде и в которых ты уже признался, передаем тебя Трибуналу Святой Инквизиции с сильным подозрением в ереси, а именно в том, что ты придерживаешься и веришь в учение, являющееся ложным и противоречащим Священному ц Божественному Писанию , что Солнце является центром мира и не движется с востока на запад и что Земля движется; и ты защищаешь, насколько возможно, сие мнение, после того как было объявлено и определено, что оно противоречит Священному Писанию. Вследствие этого ты подвергаешься всяческому осуждению и наказаниям, существующим и предусмотренным в священных канонах и соответствующим всем частным и общим законам против подобных преступников. Мы желаем освободить тебя от них, если, во-первых, от чистого сердца и с непритворной верой в нашем присутствии ты отречешься от своих убеждений, проклянешь и осудишь все названные заблуждения и ереси, равно как и все другие заблуждения и ереси против католической и апостольской Церкви, сделав сие предписанным нами образом и в указанной тебе форме.

Кроме того, поскольку это тяжкое и пагубное заблуждение и твой проступок не может оставаться безнаказанным, а также руководствуясь тем, чтобы ты был более осмотрительным в будущем, и в назидание другим, дабы они воздерживались от преступлений такого рода, мы приказываем, чтобы книга “Диалоги Галилео Галилея” была запрещена для общественного издания.

Мы осуждаем тебя на официальное заключение в палатах Святой Инквизиции по нашему усмотрению. В качестве спасительного наказания мы приказываем те бе читать семь предусмотренных для покаяния псалмов каждую неделю в течение следующих трех лет. И мы оставляем за собой право смягчать, заменять или снимать названные наказания и епитимьи - как частично, так и полностью. Сие мы, нижеподписавшиеся кардиналы, говорим, объявляем, приговариваем, заявляем и приказываем, сохраняя за собой право сделать это наилучшим образом или в той форме, которую мы обоснованно можем и должны обдумать».

Несмотря на то, что эдикт 1616 г. официально не относил учение Коперника к ереси, Галилей теперь за свое описание идей Коперника удостоился «сильного подозрения в ереси».

Только семь из десяти инквизиторов поставили свои подписи под этим приговором. Кардинал Франческо Барберини, самый стойкий поборник милосердия среди всех судей, намеренно уклонился от присутствия на заключительном собрании и не подписал приговор. Также отсутствовал и кардинал Гаспаре Борджа, который, вероятно, воспользовался случаем, чтобы выдвинуть новые упреки папе Урбану за его профранцузскую позицию в Тридцатилетней войне, а также, возможно, чтобы отблагодарить Галилея за когда-то предложенную им помощь испанским мореплавателям, заключающуюся в определении долготы в открытом море с помощью наблюдения за спутниками Юпитера[70]. Кардинал Лаудивио Цаккья, которому великий герцог Фердинандо в числе первых направил письмо в защиту Галилея, также не расписался под судебным приговором, но причины этого поступка неизвестны. Вполне возможно, что в тот день он был болен и не присутствовал на заседании.

Трибунал Святой Инквизиции предложил Галилею черновик его отречения, которое следовало зачитать вслух. Но при первом чтении про себя Галилей обнаружил там два пункта, настолько неприемлемых, что даже под давлением, даже при самых рискованных обстоятельствах не согласился их признать: во-первых, что он в своем поведении отступил от позиций доброго католика; а во-вторых, что он якобы действовал обманом, чтобы получить разрешение на публикацию «Диалогов». Ученый заявил, что ничего подобного он не делал, и инквизиторы приняли его возражения, исключив оба пункта из окончательного варианта.

Облаченный в белые одежды кающегося грешника, обвиняемый склонил колени и отрекся, зачитав следующую формулу[71]:

«Я, Галилео, сын покойного Винченцо Галилея, житель Флоренции, семидесяти лет от роду, привлеченный к суду и лично представший перед трибуналом, склоняю колени перед вами, преосвященные и преподобные господа кардиналы, поставленные генерал-инквизиторами против еретических уклонений в христианском мире, и, имея перед глазами и касаясь руками Священного Евангелия, клянусь, что я всегда верил, сейчас верю и с Божьей помощью буду верить и впредь во все, что утверждает и проповедуем и чему учит святая католическая и апостольская Церковь. Но, принимая во внимание, что - после того, как я был предупрежден Святой Инквизицией о необходимости полностью отвергнуть ложное мнение, что Солнце является центром мира и пребывает в неподвижности, и что Земля не является центром мира, и что она движется, и после того, как мне было запрещено держаться сего мнения, а также защищать или распространять каким бы то ни было образом, устно или письменно, названное ложное учение, и после того, как было мне указано, что названное учение противоречит Священному Писанию, - я написал и инициировал издание книги, в которой рассматриваю уже осужденное учение и выдвигаю аргументы большой силы в ее поддержку, не приходя ни к какому решению, было признано, что я сильно подозреваюсь в ереси, то есть в том, что держусь ложного мнения, что Солнце является центром мира и неподвижно и что Земля не является центром и движется, и верю в сие заблуждение.

Следовательно, желая устранить из мыслей ваших преосвященств и всех верных христиан это сильное подозрение, справедливо выдвинутое против меня, я отрекаюсь от своих убеждений от чистого сердца и с непритворной верой, я проклинаю и осуждаю названные заблуждения и ереси, равно как и в целом все заблуждения и секты, противоречащие святой католической Церкви. И я клянусь, что в будущем никогда вновь не буду говорить или утверждать устно или письменно подобные вещи, которые могли бы вызвать против меня те же подозрения; и если я узнаю какого-либо еретика или лицо, подозреваемое в ереси, я сообщу о нем Святой Инквизиции или инквизитору, или судье того места, где буду в тот момент находиться. Я также клянусь и обещаю принимать и исполнять полностью все наказания, которые на меня наложены или могут быть наложены Святой Инквизицией. И если я нарушу любое из названных обещаний, заявлений или клятв (что воспрещает Бог!), то подчинюсь всем мукам и наказаниям, налагаемым и провозглашенным священными канонами и другими указами, общими и частыми, направленными против таких преступников. И да помогут мне Бог и это Его святое Евангелие, которого я касаюсь собственными руками.

Я, названный Галилео Галилей, отрекаюсь, клянусь, обещаю и связываю себя всем вышесказанным; и в свидетельство истины своей собственной рукой подписываю сей документ с моим отречением; и повторяю его слово в слово в Риме, в монастыре святой Минервы, июня, 22-го дня, в год от Рождества Христова 1633-й.

Я, Галилео Галилей, отрекаюсь, как сказано выше, по доброй воле и от чистого сердца».

Частенько утверждают, что, встав с колен, ученый тихонько пробормотал: «Ерриг si muove» («А все-таки она вертится»). Или что он якобы выкрикнул эти слова, глядя в небо и гневно топнув ногой. В любом случае сделать такое смелое заявление в столь враждебном окружении было бы для Галилея крайне неразумным, не говоря уже о том, что это замечание предполагало дерзость, намного выходящую за рамки его обычного поведения. Возможно, он действительно сказал нечто подобное недели или месяцы спустя, перед лицом других свидетелей, но уж совершенно точно не в тот день. Он воспринял осуждение в монастыре святой Минервы как нарушение обещаний, данных ему в обмен на сотрудничество. Ученый искренне верил в свою невиновность: он признал совершение «преступления» лишь потому что его покаяние было частью сделки.

Через несколько дней кардинал Барберини благополучно добился смягчения приговора, заменив заключение в застенках Святой Инквизиции на пребывание в Тосканском посольстве в Риме. Затем посол Никколини обратился к папе Урбану с просьбой о прощении Галилея и за разрешением отослать его домой, во Флоренцию. В качестве обоснования своей просьбы посол объяснял, что Галилей собирается принять у себя овдовевшую невестку, которая готовилась покинуть Германию вместе с восемью детьми и которой больше некуда было поехать.

Урбан и слышать не желал о прощении, однако в конце концов согласился отпустить Галилея из Рима. При содействии кардинала Барберини ему было предписано первые пять месяцев тюремного срока провести под надзором архиепископа Сиены, который сразу предложил выслать за ученым свой личный экипаж, Чтобы обеспечить безопасную и скорую доставку к нему во дворец.

«Диалоги» были включены в очередной выпуск Индекса запрещенных книг, изданный в 1664 г., и оставались в нем на протяжении следующих двух столетий.

Достославнейший и возлюбленный господин отец! Совершенно внезапно и неожиданно до меня дошли слухи о Ваших новых мучениях, и душу мою поразила сильнейшая боль, когда я услышала о том, что наконец состоялся суд, сурово осудивший и Вас, и Вашу книгу. Я узнала все это после того, как долго расспрашивала синьора Джери, потому что, не получив от Вас писем на этой неделе, никак не могла успокоиться, словно уже тогда знала, что случилось.

Мой дражайший господин отец, сейчас пришло время воспользоваться больше, чем когда-либо, мудростью, дарованной Вам Господом Богом, чтобы перенести сии удары, сохраняя силу духа, которую даруют Вам Ваши религия, профессия и возраст. А поскольку Вы благодаря своему обширному опыту можете в полной мере осознавать всю иллюзорность и непостоянство вещей этого жалкого мира, Вы не должны преувеличивать значение этих бурь, но питать надежду, что все они скоро стихнут и преобразятся из бедствий во многие радости.

Говоря все это, я выражаю то, что диктуют мне мои собственные желания, и то, что кажется обещанием милости, проявленной к Вам, возлюбленный господин отец, Его Святейшеством, который выбрал для Вашего заключения место столь приятное, и мне представляется, это обещает и другие перемены, смягчающие Ваш приговор и все более соответствующие Вашим и нашим желаниям; может, Господь еще повернет все наилучшим образом. А пока я молю Вас не оставлять меня без утешения, которое дают мне Ваши письма, сообщать о Вашем состоянии, физическом и особенно духовном. Теперь я заканчиваю писать, но никогда не покидаю Вас мыслями и молитвами, призывая Его Божественное Величие даровать Вам истинный мир и утешение.

Писано в Сан-Маттео, июля, 2-го дня, в год 1633-й от Рождества Христова. Горячо любящая дочь, Сестра Мария Челесте

Известие об унижении Галилея распространялось из Рима со скоростью, с которой гонцы перевозили послания. По приказу папы, под звон фанфар текст об оскорбительном приговоре, вынесенном Галилею, вывешивался и зачитывался инквизиторами от Падуи до Болоньи, от Милана до Мантуи, от Флоренции до Неаполя и Венеции, а оттуда новости доходили уже и до Франции, Фландрии и Швейцарии, вызывая тревогу профессоров философии и математики в каждом из университетов. В частности, во Флоренции инквизиторами было приказано зачитать текст обвинительного приговора, собрав в качестве аудитории как можно больше местных Математиков.

Летом 1633 г. все эти события подхлестнули интерес к запрещенным «Диалогам», и на «черном рынке» начался настоящий бум. Цена на книгу, изначально продававшуюся за половину скудо, взлетела до четырех, а потом и до шести скудо, а священники и профессора по всей стране приобретали копии, тщательно скрывая это от инквизиторов. Падуанский друг Галилея писал ему, как известный университетский философ Фортунио Личети сдал свой экземпляр властям - это было совершенно необычным поступком, потому что больше никто из обладателей «Диалогов» не повторил его. По мере того как росла цена на книгу среди почитателей Галилея, работа его привлекала также и новых сторонников теории Коперника.

В конце июля или в августе один из посланников сумел контрабандой провезти экземпляр «Диалогов» через Альпы, после чего обратился к тайным почитателям Галилея в Страсбурге, где австрийский историк Матиас Бернеггар взялся за подготовку латинского перевода, который был готов к распространению по всей Европе к 1635 г. В 1661 г. в Англии также появилось издание «Диалогов» в переводе Томаса Солсбери. Запрет на внесенную в Индекс книгу продержался очень долго, но невозможно было контролировать его исполнение за пределами Италии.

В 1744 г. издатели из Падуи получили официальное разрешение включить «Диалоги» в посмертное собрание трудов Галилея при условии внесения в текст определенного рода замечаний и комментариев, которые должны были опровергать содержание книги. Но даже эта уступка не привела тогда к снятию ограничений на «Диалоги», которые все еще оставались формально запрещенными. 16 апреля 1757 г., когда Конгрегация Индекса отменила общие возражения против книг, содержащих изложение учения Коперника, «Диалоги» Галилея все равно оставались запрещенными, что особо указывалось в обновленном списке. На самом деле «Диалоги» были запрещены еще в течение 65 лет, вплоть до 1822 г., когда Конгрегация Святой Инквизиции допустила издание книг по современной астрономии, излагающих доказательства движения Земли. Однако поскольку одновременно с этим не был составлен новый Индекс, отражающий эти перемены, то и в издании 1835 г., через двести лет после описанных событий, в списке запрещенной литературы по-прежнему значились «Диалоги» Галилео Галилея.

Галилей проводит опыты с наклонной плоскостью. Архивы Алинари, фотоархив «Арт-ресурс»

Часть 5 В Сиене

XXVI «Я не знала, как отказать ему в ключах»

Представляя суд над Галилеем в упрощенном контексте классического примера противостояния науки и религии, критики католицизма заявляют, что Церковь выступила в оппозиции к научной теории, опираясь на библейские авторитеты. Однако с формальной точки зрения эдикт против учения Коперника, изданный в 1616 г., был подготовлен Конгрегацией Индекса, а не Церковью в целом. Точно так же суд над Галилеем остается на совести Святой Инквизиции, а никак не всей Церкви. И даже при условии, что папа Павел V одобрил эдикт 1616 г., а папа Урбан VIII инициировал осуждение Галилея, ни один из этих понтификов не воспользовался в этих случаях догматом о папской непогрешимости - свободе от ошибок, которая в качестве особой привилегии принадлежит папе, когда он говорит как пастырь Церкви и провозглашает истины веры и морали. Более того, постулат о непогрешимости папы во времена Галилея вообще не был еще официально сформулирован, это произошло на два века позже, на Первом Ватиканском соборе 1869-1870 гг.

Асканио Пикколомини, архиепископ Сиены.

Национальная библиотека,Флоренция

И хотя сам Урбан считал себя настолько могущественным, что полагал, будто бы приговор одного живого папы - в частности, самого Урбана - перевешивает сотню эдиктов прежних, уже покойных пап, он все-таки не заявлял о своей непогрешимости в деле Галилея.

Французский философ Рене Декарт, который, находясь тогда в Голландии, следил за процессом по делу Галилея, понимал эти различия. Так, Декарт мог с надеждой заметить, обращаясь к коллеге: «Поскольку я не вижу, чтобы это осуждение было утверждено Собором или Папой, но проистекает исключительно из решения комиссии кардиналов, вполне может случиться, что теория Коперника, как и эдикт об антиподах[72], будет однажды так же точно отменен». Тем не менее Декарт, получивший воспитание у иезуитов и на протяжении всей жизни остававшийся набожным католиком, воздержался от публикации собственной книги «Le Mond» («Мир»), в которой поддерживал взгляды Коперника на Вселенную.

Однако многочисленные церковные деятели - включая и весьма высокопоставленных клириков, таких как Асканио Пикколомини, архиепископ Сиены, - с первых мгновений знакомства с «Диалогами» Галилея приняли эту книгу и продолжали считать ее автора своим другом. Когда проблемы вокруг «Диалогов» еще только начались, архиепископ Пикколомини писал Галилею: «Мне кажется исключительно странным, что столь свежая и точная работа способна вызывать яростное неодобрение со стороны некоторых людей, которые могут найти ошибки лишь в собственных рассуждениях об этой книге, поскольку работа сия должна успокоить даже самый скромный разум. С другой стороны, я бы сказал, что Вы заслуживаете и этого, и еще худшего, потому что шаг за шагом разоружаете тех, кто контролирует науку, а им ничего больше не остается, как прибегать снова к священным основаниям»[73].

Архиепископ Пикколомини, последний представитель династии выдающихся ученых, семьи, давшей миру двух пап, сам изучал математику и в течение многих лет был восторженным поклонником Галилея. Теперь, после вынесения приговора, Пикколомини должен был держать в заключении Галилея, который покинул Тосканское посольство 6 июля и три дня спустя, 9 июля, прибыл во дворец архиепископа, непосредственно соседствующий с величественным Сиенским собором, Увенчанным знаменитым куполом.

Если Галилей выглядел «более мертвым, чем живым» (как охарактеризовал его посол Никколини) после возвращения с апрельского допроса в палатах Святой Инквизиции, то каким же должен был он появиться в Сиене в июле, после многочисленных недугов и потрясений? Несправедливость приговора так мучила его, что ученый несколько ночей не мог спать: в доме слышали, как он плакал, бормотал что-то и бродил по комнате. Архиепископ опасался за безопасность Галилея до такой степени, что в определенный момент даже приказал связать тому руки, чтобы он ночью случайно не нанес себе увечья. Пикколомини твердо намеревался восстановить сломленный дух ученого и вернуть его мысли к научным предметам. Тот факт, что Галилей сумел возродиться из пепла осуждения на суде Инквизиции и довести до конца еще одну книгу, в значительной мере является заслугой настойчивого и доброго Пикколомини. Французский поэт Сен-Аман, посетивший Сиену в 1633 г., сообщал, что встретил архиепископа и Галилея вместе в окружении роскошных ковров и мебели, заполнявших гостевые покои дворца: они наслаждались увлекательной дискуссией о механической теории, а перед ними лежали исписанные страницы.

Достославнейший и возлюбленный господин отец! Нет необходимости убеждать Вас в том, что письмо, которое Вы прислали мне из Сиены (где, по Вашим словам, пребываете в полном здравии) принесло мне величайшее удовольствие, равно и сестре Арканжеле, поскольку Вы прекрасно знаете, как угадать то, что я еще даже и не начала выражать. Но мне очень хотелось бы описать Вам настоящее праздничное представление и веселье, которые матери и сестры устроили тут, узнав о Вашем благополучном возвращении, потому что это действительно было нечто необычайное: мать-настоятельница и многие другие, услышав новости, бежали ко мне с распростертыми объятиями, плакали от нежности и счастья. Я испытываю воистину рабскую привязанность по отношению к ним всем, прекрасно понимая по сему выражению чувств, как сильно они любят Вас, господин отец, и нас с сестрой Арканжелой.

Услышав далее, что Вы остановились в доме доброго и учтивого монсеньора архиепископа, я испытала еще большие удовольствие и радость, несмотря на возможное горестное воздействие сего на наши собственные интересы, потому что это ясно показывает: необычайно увлекательные беседы с ним могут удержать Вас там гораздо дольше, чем нам бы того хотелось. Однако, поскольку здесь все еще сохраняется опасность заражения, я предпочитаю, чтобы Вы оставались там и ждали (как Вы и намерены поступить) подтверждения большей безопасности от Ваших ближайших друзей, которые если не с великой любовью, то, по крайней мере, с большей Уверенностью, чем мы, будут способны сообщить Вам эту информацию.

А я полагаю, что будет разумно тем временем получить доход с вина, что хранится у Вас в подвале, по меньшей мере продав одну бочку; потому что хотя пока оно еще хорошо хранится но я боюсь, что длительная жара может вызвать нежелательные процессы: та бочка, что Вы, господин отец, запечатали перед отъездом и из которой пили домоправительница и слуга, уже начала портиться. Нужно, чтобы Вы дали указания, в соответствии с Вашими желаниями, потому что у меня так мало знаний об этом роде деятельности; но я прихожу к выводу, что раз Вы производите достаточно вина на целый год, а в течение шести месяцев отсутствуете, то должно остаться еще довольно много, даже если бы Вы и вернулись через несколько дней.

Однако, оставляя этот вопрос, обращаюсь к тому, что заботит меня гораздо больше: мне крайне необходимо знать, каким же образом завершились Ваши дела одновременно к удовлетворению Вашему и Ваших противников, о чем Вы сообщили мне в предпоследнем письме, написанном непосредственно перед отъездом из Рима. Опишите же мне подробности того, как все обустроилось, но только после того, как отдохнете, потому что я могу еще немного подождать, пока Вы проясните мне это явное противоречие.

Синьор Джери как-то утром был здесь, как раз когда мы подозревали, что Вы, господин отец, находитесь в большой беде, и они с синьором Аджиунти пошли в Ваш дом и сделали все, что полагалось, и Вы мне позже сказали, что это Ваша идея, и мне она кажется очень обдуманной и своевременной, чтобы избежать больших несчастий, которые могли обрушиться на Вас. Вот почему я не знала, как отказать ему в ключах и в свободе осуществления его намерения, поскольку видела огромное рвение синьора Джерри послужить Вашим интересам.

В прошлую субботу я написала госпоже супруге посла, выразив всю огромную любовь, которую к ней чувствую, и если получу ответ, то обязательно поделюсь с Вами. Теперь заканчиваю, потому что сон наваливается на меня, а уже третий час ночи, по этой причине прошу простить меня, возлюбленный господин отец, если сказала что-нибудь неуместное, возвращаю Вам вдвойне все Ваши приветы и пожелания от всех, упомянутых в Вашем письме, особенно от Ла Пьеры и Джеппо, которые необычайно рады Вашему возвращению. Молю благословенного Господа даровать Вам Его святую милость.

Писано в Сан-Маттео, июля, 13-го дня, в год 1633-й от Тождества Христова. Горячо любящая дочь, Сестра Мария Челесте

Когда дочь Галилея пишет о некоем деле, совершенном синьором Джери Боккинери с помощью их общего молодого друга, Николо Аджиунти, одного из крупнейших математиков Пизы, она подразумевает уничтожение возможных свидетельств обвинения. Из страха, что представители Инквизиции могут реквизировать бумаги Галилея, его сторонники предприняли благоразумный шаг, проверив, что находится у него дома.

И хотя синьор Джери прибыл в монастырь с письмом от Галилея, объясняющим его миссию, сестра Мария Челесте сомневалась, стоило ли давать ему ключи. Синьор Джери служил в тот период связующим звеном между ней и отцом, так что никто, кроме самого Галилея, не мог сообщить ему, что необходимые ключи находятся у нее на хранении. Они должны были открывать определенный шкаф в кабинете Галилея. Безусловно, у самого Джери имелись ключи от ворот и дверей виллы, он также мог взять их и у синьора Рондинелли, который пользовался свободным доступом в Иль-Джойелло, или у JIa Пьеры, домоправительницы, которая открыла бы двери этому человеку - как брат Сестилии он практически был членом семьи. Но одна лишь только сестра Мария Челесте могла помочь ему отпереть хранилище частных бумаг.

Из письма ясно видно, что она не считает действия синьора Джери неуместными и не воспринимает себя как участницу заговора против Святой Инквизиции. Очевидно, она или Джери, Аджиунти или сам Галилей могли попросить прощения у Бога или Мария Челесте могла бы упомянуть об особой покаянной молитве, но в письме этого нет.

Кроме того, дочь явно смущается противоречиями в рассказе Галилея об исходе его дела в Риме - ей показалось, что все кончилось к удовлетворению обеих сторон , - но эта версия восходит к письмам отца, присланным ей еще до вынесения приговора. В конце мая, как можно судить по сохранившейся переписке с друзьями, Галилей искренне надеялся, что его помилуют и сохранят его репутацию, хотя, как выяснилось впоследствии, он и ошибался.

Вскоре после суда Галилей писал своему бывшему ученику во Францию: «Я не надеюсь ни на какое облегчение, и все потому, что не совершил никакого преступления. Я мог бы надеяться на помилование, если бы ошибался; потому что именно к ошибкам великие мира сего снисходительны, в то время как против невинного и неправедно осужденного гораздо выгоднее, дабы продемонстрировать суровость и законность суда, применять строгие меры»1.

И хотя сестры в Сан-Матгео необычайно радовались, услышав о «счастливом возвращении» Галилея в Тоскану из Рима, вскоре им стало ясно, как далеко от дома находится Сиена. И вовсе не путь в сорок с лишним миль по холмистой равнине служил барьером к воссоединению, но гнев папы: Галилею пока даже не разрешили вернуться в Арчетри. По правде говоря, Урбан мог вообще никогда не позволить ему вернуться домой.

«Когда Вы, господин отец, были в Риме, - писала ему сестра Мария Челесте 16 июля, - я говорила себе: если я удостоюсь такой милости, что Вы покинете это место и переедете в такой город, как Сиена, я буду удовлетворена, потому что в этом случае смогу сказать, что Вы находитесь в собственном доме. Но теперь я не вполне довольна, ибо опять мечтаю, чтобы Вы оказались ближе. Пусть это стало бы возможным, милостью благословенного Господа, Который до сих пор не оставлял нас Своей добротой. Нам следует быть благодарными за все дарованные нам милости, так как Он может быть еще лучше к нам расположен и снизойдет к нам, благословляя нас в будущем, и я уповаю, что так Он и сделает по Своей милости».

В Риме посол Никколини упорно продолжал добиваться для Галилея разрешения вернуться в Иль-Джойелло; он неизменно отмечал в письмах малейшие сдвиги в этом вопросе, таким образом поддерживая надежду в сердцах Галилея и его дочери.

Достославнейший и возлюбленный господин отец! Я с особенным удовольствием и утешением прочитала письмо, которое Вы написали синьору Джери по поводу вопросов, изложенных им в первом параграфе. Я осмелюсь погрузиться также и в третий параграф, хотя это потребует приобретения маленького дома, о котором я ничего не знаю, и, насколько я понимаю, синьор Джери очень хочет, чтобы Винченцо его купил, хотя и с Вашей помощью. Я, конечно, не хотела бы проявлять бесцеремонность, вмешиваясь в дела, которые меня не касаются. Тем не менее, поскольку я очень забочусь обо всем, что имеет даже малейшее отношение к Вашим интересам, возлюбленный господин отец, осмеливаюсь умолять и увещевать Вас (исходя из того, что Вы способны это сделать) дать им если и не полностью, то хотя бы частично то, что они просят, не только из любви к Винченцо, но и для того, чтобы сохранить доброе к Вам расположение синьора Джери, поскольку во многих прошлых делах он проявил огромную заинтересованность в Ваших интересах, возлюбленный господин отец, и по всему, что я видела, он старался помочь Вам всем, чем мог, а потому, если без чрезмерных трудностей для себя Вы смогли бы дать ему доказательство своей благодарности, я бы считала, что дело сделано. Я знаю, что Вы и сами можете рассматривать и решать такие вопросы, причем бесконечно лучше, чем я, и, вероятно, я даже не знаю, о чем говорю, но я зато хорошо знаю, что все сказанное мной продиктовано чистой любовью к Вам.

Слуга, сопровождавший Вас в Риме, был здесь вчера утром по поручению синьора Джулио Нунчи. Мне показалось странным, что я не получаю писем от Вас, возлюбленный господин отец. Теперь я успокаиваю себя тем объяснением, которое предложил этот человек: то есть что Вы не знали, попадет ли он к нам, сюда. Сейчас, когда Вы, возлюбленный господин отец, остались без слуги, наш Джеппо, который томится в стенах опустевшего дома, ни о чем ином и не мечтает, как только о том, чтобы получить разрешение приехать к Вам, и мне бы тоже этого очень хотелось. Если, возлюбленный господин отец, наши мысли совпадают, я бы позаботилась, чтобы его хорошо собрали в дорогу, и я уверена, что синьор Джери мог бы достать ему разрешение на путешествие.

Также я хотела узнать, сколько соломы покупать для маленького мула, потому что Ла Пьера боится, что он умрет от голода, а корм ему не очень подходит, потому что мул сей - весьма своеобразное животное.

Поскольку я посылаю Вам список оплаченных расходов за Ваш дом, сообщаю, что мы вынуждены были добавить к прежним еще некоторые статьи, в чем я Вам теперь и даю отчет. Кроме того, что касается денег, которые следует ежемесячно выплачивать Винченцо Аандуччи, за чем я должна следить, - я сохранила все расписки, кроме двух последних платежей, поскольку он некоторое время, вплоть и до сего дня, находится в доме вместе с двумя малолетними детьми, так как его жена умерла от чумы: теперь она, бедняжка, освободилась от трудов своих и покоится с миром. Винченцо присылал ко мне с просьбой дать ему 6 скуди во имя любви к Господу, жаловался, что умирает от голода, а поскольку месяц подходил к концу, я послала ему деньги; он обещал дать расписку, когда рассеются опасения, что он может быть заразен, и я согласилась на это; коли ничего не случится, я первым делом обращу внимание на эти издержки, на случай, если Вас здесь еще не будет, господин отец, а при нынешней жаре, скорее всего, дело так и обернется.

Лимоны, что росли в саду, все попадали с веток; последние несколько штук, что оставались на дереве, уже проданы; за них получили 2 лиры, на которые я, по своему собственному разумению, заказала для Вас три мессы.

Еще я написала госпоже супруге посла, как Вы мне сказали, и отправила письмо с синьором Джери, но ответа не получила, а потому почитаю за лучшее написать снова, допуская возможность, что-либо мое письмо не дошло до нее, либо ее послание потерялось по дороге. А мы здесь посылаем Вам нашу любовь от всего сердца, я молю нашего Господа благословить Вас.

Писано в Сан-Маттео, июля, 24-го дня, в год 1633 от Тождества Христова. Горячо любящая дочь, Сестра Мария Челесте

За несколько лет до этого Винченцо потратил часть приданого Сестилии, чтобы заплатить за дом в Коста- Сан-Джорджо. Галилей тоже внес свой вклад в это приобретение, так как его имя упомянуто в документе о заключении сделки. При доме имелись сад, колодец и хозяйственный двор, но комнат не хватало. Теперь, когда на продажу было выставлено соседнее здание, у Винченцо появилась редчайшая возможность расширить жилое пространство, никуда не переезжая.

Пока Галилей обдумывал это предложение, его здоровье пошло на поправку, а ум получил новую пищу для размышлений: архиепископ Пикколомини предложил ученому поработать над проблемой отливки заново гигантского колокола для колокольни Сиенского собора.

XXVII «На праздник Сан-Лоренцо случилось настоящее опустошение»

Сиенские литейщики выстроили форму для нового колокола прямо на улице, у основания колокольни-кампанилы, верхние ярусы которой были прорезаны многочисленными окнами. Форма состояла из двух глиняных частей: одна предназначена для внешнего контура колокола, вторая - для внутреннего; вокруг возвели массивные леса. Чтобы соблюдать необходимую толщину слоя между половинами глиняной формы, рабочие поддерживали огромный вес внутренней части на ребре внутреннего каркаса, словно сито над чашкой. Но когда они начали вливать в форму расплавленный металл, внутренняя часть по непонятным причинам поднялась и сломала контур колокола. По толпе зевак на площади поползли удивленные возгласы и предположения, которые постепенно распространились по городу. И тогда Галилей предложил правильное решение, которое он продемонстрировал на модели во дворце архиепископа.

Ученый заказал точную деревянную копию внутренней половины литейной формы колокола, и когда ее доставили, он заполнил ее пулями, чтобы сделать более тяжелой. Затем он установил модель внутри стеклянного ночного горшка. Согласно описанию, сделанному архиепископом, горшок закрывал модель, «так что между стеклом и деревом оставалось пространство толщиной в серебряную монету». Затем Галилей начал вливать ртуть внутрь горшка через отверстие возле его вершины. Как только жидкий металл стал подниматься по стенкам стеклянного контейнера, он потащил за собой заполненную дробью деревянную модель формы - хотя та и весила в двадцать раз больше незначительного количества ртути, оказавшегося под ней. Галилей предсказал этот эффект на основе ранних экспериментов с плавающими телами, в ходе которых он показывал, как маленький ребенок может поднимать тяжелый груз, погруженный в небольшое количество воды.

Ученый заявил, что-то же самое происходило и при отливке колокола: жидкий металл быстро поднял внутреннюю часть формы, несмотря на ее огромный вес. Он порекомендовал рабочим при следующей попытке как следует прикрепить рукоятки нижней части формы к мостовой, чтобы предотвратить повторение ошибки.

«И таким образом, - заключает свой рассказ архиепископ, - со второй попытки отливка колокола прошла отлично»[74].

Возлюбленный господин отец! Если мои письма, как Вы отметили в одном из своих ответов, часто доходят к Вам по два сразу, то теперь и я могу сказать Вам, не повторяя в точности Ваших слов, что с последней почтой Ваши послания прибыли как братья- францисканцы в деревянных башмаках, не только связанные вместе, но и издающие громкое постукивание, создав мне гораздо большие волнение и суету, чем обычно, наполненные радостью и счастьем, в особенности, возлюбленный господин отец, когда я узнала, что моя просьба касательно Винченцо и синьора Джери, направленная Вам, точнее сказать, мое докучливое приставание было благосклонно принято и получило столь быстрый ответ, причем более щедрый, чем я могла бы просить: и, следовательно, я заключаю, что мое вмешательство не нарушило Ваш покой, потому что именно такая вероятность сильнее всего меня тревожила, а теперь я повеселела и почувствовала облегчение, за что и благодарю Вас.

Что касается Вашего возвращения, Бог знает, как сильно я этого желаю; тем не менее, возлюбленный господин отец, когда Вы задумываетесь о том, чтобы покинуть тот город, который приютил Вас на некоторое время и предоставил возможность пребывать в спокойном месте, хотя и вне собственного дома, помните, что гораздо лучше и для Вашего здоровья, и для Вашей репутации оставаться еще на несколько полезных недель там, где Вы обитаете в райском блаженстве (особенно если учесть прекрасные беседы с достославным монсеньором архиепископом), чем возвращаться прямо сейчас в свою лачугу, которая поистине горюет о Вашем долгом отсутствии. Особенно сие касается винных бочек, которые, завидуя похвалам, кои Вы расточаете урожаю иных лоз из других краев, мстят за это, так как одна из них совершенно испортилась, то есть, конечно, испортилось налитое в нее вино; я предупреждала, что это может случиться. И с другими могло произойти то же самое, если бы не удалось предотвратить это умом и усердием синьора Рондинелли, который, распознав болезнь, немедленно прописал лекарство, давая советы и усердно работая над продажей вина, что и увенчалось успехом при посредстве купца Маттео, который доставил его владельцу гостиницы. Как раз сегодня две повозки с мулами были заполнены процеженным вином и отправлены по назначению с помощью синьора Рондинелли. Я уверена, что эти продажи должны принести 8 скуди: а все, что осталось после сделки, будет разлито в бутылки для нужд семьи и монастыря, так как мы охотно возьмем небольшое количество: представляется необходимым воспользоваться столь удобным случаем, пока вино не преподнесло нам новых сюрпризов, которые вынудили бы нас его просто выбросить. Синьор Рондинелли объясняет сие несчастье тем, что мы не отделили жидкость от осадка, скопившегося в бочках из-за жаркой погоды, это нечто такое, о чем я не имею понятия, потому что у меня совсем нет опыта в означенном деле.

Виноград на винограднике уже выглядит пугающе скудным из-за двух ужасных гроз, которые произвели ужасные разрушения. Часть винограда собрали во время июльской жары, до появления разбойников, которые, не найдя что бы еще украсть, угостились яблоками. На праздник Сан-Лоренцо случилась ужасная гроза, которая сокрушала все вокруг: ветер дул так свирепо, что производил настоящее опустошение, он затронул и Ваш дом, возлюбленный господин отец, оторвав довольно большой кусок крыши с той стороны, что выходит на участок синьора Челлини, а также опрокинув и разбив один из горшков с апельсиновым деревом. Сие дерево пересадили на время в грунт, пока Вы не распорядитесь, покупать ли новый горшок для него, а о повреждении крыши мы сообщили семье Вини [родственники скончавшегося к тому времени синьора Мартинелли], и они обещали все починить.

На других фруктовых деревьях практически ничего не выросло; особенно плохо со сливами, на коих просто нет плодов; а что касается немногих грушевых деревьев, которые там растут, все их плоды оборвал ветер. Однако бобы дали отличный урожай, который, по словам Ла Пьеры, принесет 5 стайа [меньше бушеля], и все они очень красивые; теперь следует подождать, как будет обстоять дело с белыми бобами.

Мне было бы очень важно дать ответ на Ваш вопрос, не провожу ли я время без дела; но я оставлю это до следующего раза, когда не смогу заснуть, потому что сейчас уже третий час ночи. Посылаю Вам приветы от всех, кого упоминала и даже от доктора Ронкони, который никогда не приходит, сюда без того, чтобы не требовать от меня новостей про Вас, господин отец. Да благословит Вас Господь Бог.

Писано в Сан-Маттео, августа, 13-го дня, в год 1633-й от Рождества Христова. Горячо любящая дочь, Сестра Мария Челесте

В католических странах принято обозначать тот или иной день месяца не только по дате, но также и по тому, какой религиозный праздник на него приходится. Так что Галилей без труда понял, что ужасный ураган, повредивший крышу дома и поваливший апельсиновое дерево, случился 10 августа - в день памяти святого Лоренцо, принявшего мученическую смерть на раскаленной решетке и отпустившего во время казни язвительное замечание, что палачам следует повернуть его на другой бок, чтобы он обжарился со всех сторон.

Одуряющая летняя жара 1633 г. докатилась и до Арчетри. Даже сестра Мария Челесте жаловалась на погоду, потому что от жары она всегда испытывала слабость. Страдая от бессонницы, бедняга едва находила силы водить пером по бумаге. Конечно, в этом признании была Доля преувеличения, ведь она писала отцу не меньше двух писем в неделю, откликаясь на любой его вопрос или совет по домашним делам. Время от времени Мария Челесте сообщала ему и монастырские новости - например, что сестра Джулия, монахиня 85 лет, боролась со смертью и одолела ее. Но она крайне мало рассказывала о своем неослабевающем внимании к сестрам, лежавшим в больничных палатах, или о том, что собственная осведомленность обо всех сторонах жизни в обители сделала ее саму вероятным кандидатом на пост матери- настоятельницы. Марию Челесте могли избрать еще в декабре предыдущего года, после того как она достигла подходящего возраста, но тогда она была слишком поглощена возникшими в жизни отца перипетиями, связанными с его отъездом в Рим. Вероятно, ко времени следующих выборов, которые должны были состояться в 1635 г., другие монахини сочли бы ее самой подходящей фигурой на роль настоятельницы, поскольку Мария Челесте отличалась и умом, и готовностью заботиться об окружающих.

«Что касается больных сестер, то аббатиса, как сама, так и через других сестер, обязана проявлять постоянную заботу и попечение обо всем, что им требуется, - и в форме совета, и в обеспечении больных пищей и другими необходимыми вещами, - и предоставлять все это по возможности с нежностью и состраданием, потому что все обязаны заботиться о своих больных сестрах и служить им так, как хотели бы, чтобы обращались с ними самими во время болезни» (Устав ордена св. Клары, параграф 8).

Тем летом Мария Челесте также лечила мальчика Джеппо - слугу Галилея, который из-за сильной лихорадки провел несколько дней в больнице во Флоренции. Несмотря на то, что юный возраст и физическая сила помогли ему быстро преодолеть кризис, Джеппо заразился от одного из соседей по палате кожным заболеванием. Сестра Мария Челесте исцелила его с помощью мази собственного изготовления.

Позднее, как раз когда началась невыносимая жара, слуги остались без муки. А поскольку в августе того года и речи не шло о том, чтобы топить дома плиту, Джеппо покупал хлеб для себя и Лa Пьеры в монастыре. Это обходилось им всего в восемь кваттрини за большую буханку, о чем сестра Мария Челесте и сообщала Галилею, Который теперь регулярно проверял все счета.

Несмотря на жару, ученый просто расцвел в благоприятном климате Сиены и принялся за новую книгу, Которую обдумывал в течение вот уже двадцати пяти лет.

Сначала, еще будучи профессором в Пизе, Галилей написал краткий трактат о движении, который никогда не публиковал. Затем он накопил данные новых экспериментальных наблюдений: за двадцать лет работы в Падуе, где замерял колебания маятника и выводил математический закон для их периодов, а также тысячи раз катал бронзовые шары по наклонной плоскости, чтобы определить ускорение свободного падения, - для этого Галилей использовал все свободное время, остававшееся у него после исполнения обязанностей преподавателя и изготовления военных компасов. Еще позднее, уже в качестве придворного философа во Флоренции, в 1618 г., получив гораздо больше досуга для научных исследований, ученый вернулся было к заметкам, сделанным в Падуе, - но тут его оторвали от работы сначала болезнь, а затем появление комет. Он снова вспомнил о давней задумке в 1631 г., пока ожидал разрешения на издание «Диалогов». Теперь же, не имея возможности покидать дворец архиепископа, Галилей пересмотрел свои прежние идеи о способах движения, изменениях траектории, разламывании и падении обычных тел.

Рукописная страница из книги Галилея «Две новые науки».

Институт и Музей истории науки, Флоренция

По поводу столь заурядной темы своей будущей книги Галилей заметил: «Вероятно, в Природе нет ничего древнее ДВИЖЕНИЯ, о котором философы написали целые тома, изобильные и по количеству, и по толщине». Но все ранние заметки теперь подвели его к размышлениям об источнике движения. Галилей предполагал избрать совершенно иной, оригинальный путь - отказаться от всех традиционных для последователей Аристотеля разговоров о том, почему происходит движение, и вместо этого сосредоточиться на том, как оно происходит, используя для этого результаты тщательных наблюдений и измерений. Таким способом ему удалось обнаружить и описать феномены, не отмеченные предыдущими поколениями философов. Например, траектория, прочерченная в пространстве брошенной или запущенной из пушки ракетой (ядром), как установил Галилей, представляла собой не «какую-либо кривую», как говорили его предшественники, но совершенно точную параболу. А когда лимоны падали с деревьев, а ядра - с башен, каждый предмет набирал скорость в соответствии с одной и той же схемой, связанной напрямую со временем его падения: какое бы расстояние ни преодолевал предмет за единицу времени - будь то удар пульса, длительность звучания ноты, капля в водных часах Галилея, - к концу двух таких единиц его движение ускорялось в четыре раза. После трех единиц времени скорость превышала изначальную в девять раз; после четырех - в шестнадцать, и так далее; всегда происходило ускорение, равное квадрату времени падения.

Аристотель исключал подобный математический подход к физике на основании того, что математика оперирует нематериальными понятиями, в то время как Природа состоит целиком из материи. Более того, он полагал, что нельзя ожидать, что Природа будет следовать точным математическим правилам.

Галилей оспаривал это утверждение: «Точно так же, как счетовод, имеющий дело с подсчетом сахара, шелка или шерсти, должен считать ящики, тюки, кипы и другие виды упаковки, так и ученый-математик, когда хочет осознать конкретные явления, доказанные им в абстрактном виде, должен учитывать некие материальные ограничения [такие как трение или сопротивление воздуха]; и если он способен сделать это, я уверяю вас, что предметы окажутся в не меньшем согласии, чем арифметические расчеты. Таким образом, проблема заключается не в абстрактности и конкретности, но в том, что счетовод не знает, как подвести баланс в своих книгах».

Галилей заложил основы экспериментального математического анализа Природы, получившего развитие в будущем. «Сей метод откроет дорогу к большой и совершенной науке, - предсказывал он, - границы которой умы, более острые, чем мой, раздвинут намного шире»[75].

А пока Галилей в основном занимался в Сиене написанием новой книги, посол Никколини в Риме неустанно хлопотал о его возвращении на родину. Однако папа не желал давать разрешения, и вопрос оставался открытым. Ходили слухи о возможном переводе Галилея из Сиены в Чертозу - обширный монастырь на холме, построенный в XIV веке южнее от Флоренции, в котором двенадцать монахов производили знаменитое местное вино. Такой переезд приблизил бы Галилея к Арчетри и облегчил переписку с дочерью, но лишил бы его шансов увидеть ее.

ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ ГОСПОДИН ОТЕЦ! Когда я писала Вам о Вашем скором приезде домой или о том, чтобы Вы оставались как можно дольше там, где теперь находитесь, я знала о прошении, которое Вы подали господину послу, но и понятия не имела о его ответе, который узнала недавно от синьора Джери: он приезжал сюда в прошлый вторник, как раз после того, как я написала Вам предыдущее письмо и вложила в него рецепт пилюль, который Вы должны были уже получить. Причина моего обращения к Вам по этому, казалось бы, весьма незначительному вопросу вырастает из моих частых разговоров с синьором Рондинелли, который на протяжении всего этого времени был мне опорой (потому что сей человек обладает практицизмом и опытом в делах сего мира, и он много раз облегчал мое волнение, давая прогноз развития Ваших дел, в особенности в тех случаях, которые представлялись мне самыми неуправляемыми, и потом все так и оборачивалось); однажды в ходе такого разговора синьор Рондинелли сказал мне, что во Флоренции ходят слухи, что если Вы покинете Сиену, то Вас поселят в Чертозе, где условия таковы, что могут только расстроить любого из Ваших друзей. Впрочем, он видел кое-что доброе в тех распоряжениях, которые, насколько я поняла, делает посол, потому что они оба подозревают, что слишком активное обращение с прошениями о Вашем, возлюбленный господин отец, возвращении сюда могло бы только усугубить положение, и, следовательно, они хотят выждать больше времени, прежде чем обращаться снова. Вследствие чего я, опасаясь худшего, а сие может легко случиться, и узнав, что Вы снова готовите прошение, решилась написать Вам, что и делаю.

Я непрестанно испытываю величайшее желание увидеть Вас снова, но повторяю: я тем не менее не хочу торопить Вас или докучать Вам. Чем идти на такой риск, поскольку все эти дни я строила воздушные замки, думая только о себе, предлагаю следующее: если через два месяца отсрочки Вы все еще не получите освобождение, я смогла бы вновь обратиться к госпоже супруге посла, чтобы та попробовала поговорить с невесткой Его Святейшества, и, может быть, ей удастся склонить его на Вашу сторону. Я знаю, и всегда признаюсь Вам в этом, что планы мои могут быть непродуманными, но все же не могу отвергнуть возможность, что мольбы благочестивой дочери способны перевесить даже протекцию сильных мира сего. Я теряюсь во всех этих схемах и планах и вижу по Вашему письму, возлюбленный господин отец, как Вы намекаете, что одна из причин, раздувающих мое желание Вашего возвращения, - это ожидание определенного подарка, который Вы можете доставить, о! Я могу сказать Вам, что сие сильно рассердило меня; в том смысле, в каком благословенный царь Давид увещевает нас в псалме, когда говорит:« Irascimini et nolite peccare » [76] . Потому что мне кажется, что Вы, возлюбленный господин отец, склонны верить, что лицезрение подарка может значить для меня больше, чем лицезрение Вашей особы; а это также сильно отличается от моих истинных чувств, как тьма от света. Возможно, я неправильно истолковала смысл Ваших слов, и этой вероятностью я себя успокаиваю, потому что, если Вы ставите под сомнение мою любовь, я бы даже не нашлась, что сказать или сделать. Довольно об этом, возлюбленный господин отец, но поймите, что, если Вам позволят вернуться сюда, в Вашу лачугу, Вы ужаснетесь, ибо вряд ли можете даже вообразить, насколько все пришло в запустение, особенно теперь, когда близится время заполнять винные бочки, которые в наказание за совершенное ими зло, то есть за попытку испортить вино, были выдворены на заднее крыльцо и там разбиты в соответствии с приговором, вынесенным им самыми главными экспертами по винопитию в наших краях: а сии указали, что главной ошибкой было то, что Вы, возлюбленный господин отец, никогда прежде не снимали ободы и не разбивали тем самым бочки для просушки, и те же самые эксперты уверяют, что теперь бочки не пострадают от того, что их планки впитают немного солнечного света.

Я получила 8 скуди от продажи вина, из них потратила 3 на шесть стайа пшеницы, так что, когда погода станет попрохладнее, Ла Пьера сможет снова печь хлеб. Она посылает Вам наилучшие пожелания и говорит, что если бы взвесила Ваше желание вернуться против своего стремления снова видеть Вас, то совершенно определенно ее чаша весов рухнула бы в самую глубину, а Ваша взлетела бы к небесам. О Джеппо нет никаких новостей, заслуживающих упоминания. Синьор Рондинелли на этой неделе заплатил 6 скуди Винченцо Аандуччи и получил от него две расписки, одну из них - за прошлый месяц, а другую - за этот. Я слышала, что Винченцо и дети здоровы, но не знаю, как у них дела, так как не могла ни у кого разузнать о них в подробностях.

Посылаю Вам еще порцию тех же пилюль и передаю самые сердечные приветствия от себя и от наших обычных друзей, а также от синьора Рондинелли. Благослови Вас Господь.

Писано в Сан-Маттео, августа, 20-го дня, в год 1633-й от Рождества Христова.

Горячо любящая дочь,

Сестра Мария Челесте

XXVIII «Я готова принять на себя обязанность читать покаянные псалмы»

В Сиене Галилей вновь объединил трех известных персонажей - Сальвиати, Сагредо и Симплицио - и позволил им вести дискуссию в книге «Две новые науки». Запрет, наложенный на «Диалоги», сокрушил его намерение создать литературный памятник давно умершим друзьям, и теперь Галилей понятия не имел, позволят ли ему издать новую книгу, однако все же собрал материал о движении и вложил его в уста прежних персонажей. Он составил диалог двух первых собеседников, который длится четыре дня, в течение пяти месяцев пребывания в доме архиепископа.

Испытывая огромную радость от встречи друг с другом, три товарища начинают разговор с рассуждений о том, как измерить скорость света или вес воздуха, как рисунок волн создает ассонанс или диссонанс в музыке. Однако их тон сильно изменился с предыдущей встречи.

Возникает такое чувство, словно бы все трое пережили вместе с Галилеем судебный процесс и потеряли свою энергию и самобытность. Сальвиати уже не так настойчив, Сагредо не так терпелив и спокоен, а Симплицио не так упрямо противостоит всему новому. На место саркастической бравады и литературных приемов, оживлявших «Диалоги», пришла вежливость, так что новое сочинение походило на «Диалоги» драматической формой, но не блеском. На третий и четвертый день диалог собеседников начинается с того, что Сальвиати вслух зачитывает латинский трактат о движении, написанный «нашим академиком», как они называют между собой Галилея. Эти разделы, плотные, как любой геометрический текст, практически сразу уводят читателя далеко в лес гипотез и теорем, хотя именно они воплощают фундаментальную идею Галилея - представить физику как науку, основанную на математике.

Вместо палаццо Сагредо на Большом канале, Галилей выбирает местом действия просторные верфи Венецианского арсенала, где персонажи могут черпать вдохновение, глядя на людей и машины за работой. «Постоянная активность, которую венецианцы демонстрируют на своем знаменитом Арсенале, - восклицает Сальвиати во вступительной речи, - предлагает пытливому уму широкое поле для исследований, в особенности в той части работ, что связана с механикой».

Опытный ремесленник на верфи мгновенно ставит друзей в тупик коротким замечанием, что требуется особая осторожность при спуске на воду величайших кораблей, дабы избежать опасности, что эти гигантские суда расколются на части под тяжестью собственного веса. Сагредо думает, что это объяснение отражает простой предрассудок. Он говорит, что существует «широко распространенное среди обывателей суждение, что все большие структуры слабее малых», и полагает, что «сие есть заблуждение, как и многие другие высказывания, кои проистекают из невежества».

Сомнения Сагредо дают Сальвиати шанс раскрыть мудрость слов старого рабочего, ибо он обращается за поддержкой к «старому другу» Галилею и его математическим демонстрациям соотношения размера и силы материалов - первая из двух «новых наук», упомянутых в заглавии книги. (Вторая наука - движение, включая свободное падение и траектории выстрелов - будет рассмотрена в течение третьего и четвертого дней.) Сальвиати отвечает:

Микеле Мариеши. Венецианский арсенал. Кристиз Имидж, Лондон; Бриджменская искусствоведческая библиотека

«Прошу вас, господа, взгляните, как факты, которые на первый взгляд кажутся невероятными, даже при самом кратком объяснении сбрасывают покров и предстают обнаженными и прекрасными в своей простоте. Кто не знает, что лошадь, падая с высоты в три или четыре браккья, ломает кости, в то время как собака, падая с той же самой высоты, а кошка - с восьми или даже с десяти браккья, если не больше, не получает никаких увечий? Таким же безвредным окажется падение кузнечика с башни или муравья с расстояния, равного пути до Луны. Разве дети не приземляются благополучно при падении с высоты, которая взрослому человеку грозила бы переломом нога или разбитым черепом? Все мелкие животные пропорционально сильнее и крепче больших, а мелкие растения способны противостоять внешним воздействиям лучше, чем большие. Я убежден, что вы оба знаете, что дуб в две сотни футов высотой не способен сохранить ветви от стихии с тем же успехом, как это делают деревья размером поменьше; и Природа не может создать лошадь в двадцать раз больше обычной или гиганта в десять раз выше обычного человека, кроме как в результате чуда или радикально изменив все пропорции его конечностей, особенно костей, которые станут намного больше обычных. Сходным образом надо понимать, что представление о равной хрупкости искусственных машин большого и малого размера является очевидной ошибкой».

Диаграммы и геометрические доказательства, которые следуют за этим рассуждением, показывают, как объем опережает силу при увеличении объектов: объем растет как куб, в трех измерениях, а сила увеличивается только как площадь.

К концу первого дня Симплицио говорит: «Я совершенно удовлетворен, и вы оба можете мне поверить, что если бы я снова пошел учиться, то попытался бы последовать совету Платона и начал с математики, которую осваивал бы с предельным усердием и не принимал как нечто само собой разумеющееся, но не имеющее убедительных доказательств».

На второй день, когда дискуссия принимает более математический характер и еще больше зависит от диаграмм, Сальвиати анализирует проблемы шкалы величин, используя рисунок двух костей. Одна - это бедренная кость собаки. Вторая выглядит как огромная, раздутая копия первой. Сальвиати дает пояснение:

«Чтобы кратко проиллюстрировать сие, я нарисовал кость, естественные размеры который увеличены в три раза и чья толщина расширена до пределов, доступных крупному животному; она будет иметь ту же функцию, что и маленькая кость небольшого животного. Из показанных здесь цифр вы можете видеть, насколько диспропорциональной становится такая увеличенная кость. Совершенно ясно, что, если кто-то хочет создать гиганта с теми же пропорциями конечностей, как у обычного человека, он должен будет либо найти более крепкий и устойчивый материал для изготовления костей, либо допустить потерю силы по сравнению с человеком среднего сложения; потому что, если рост неумеренно увеличится, такой гигант упадет и будет раздавлен собственным весом. В то же самое время, если размер тела уменьшится, сила не будет убывать в той же пропорции; на самом деле, маленькое тело обладает относительно большей силой. Так, маленькая собака способна унести на себе вес двух или трех собак ее размера; но я убежден, что лошадь не сможет перенести вес даже одной лошади собственного размера».

В ответ на сообщение Галилея о том, как продвигается его работа над книгой «Две новые науки», сестра Мария Челесте писала: «Я рада слышать о Вашем добром здоровье и спокойствии ума, а также о том, что Ваши занятия так хорошо соответствуют Вашим вкусам, как в нынешнем сочинении, но из любви к Богу - пусть эти новые темы не столкнутся с той же судьбой, что постигла прежние, уже написанные».

Учитывая, что именно он рассматривал в «Диалогах», Галилей никак не ожидал, что в его наказание также войдет епитимья. Святая Инквизиция потребовала от него читать по семь покаянных псалмов в неделю в течение трех лет подряд. Святой Августин в самом начале V века выбрал именно эти псалмы для ежедневного чтения и молитвы во времена испытаний как средство защитить и укрепить веру.

«Господи! Не в ярости Твоей обличай меня, и не во гневе Твоем наказывай меня.

Помилуй меня, Господи, ибо я немощен; исцели меня, Господи, ибо кости мои потрясены».

Псалом 6:2-3

Таинство покаяния, которое отвергли протестанты во время Реформации, приобрело особое значение в Италии XVII века, после Тридентского собора. Кающийся должен был примириться с Богом и Церковью, совершив три действия: раскаяние, исповедь и искупление грехов. Галилей уже выразил свое раскаяние и публично исповедался в грехах, отрекшись от прежних взглядов. Скорее всего, был он и на исповеди у священника, хотя никаких документальных свидетельств тому нет. И хотя, согласно решениям Собора, обязательной считалась одна исповедь в год, на Пасху, теперь особый акцент делался на глубоком исследовании образа мыслей верующих, так что католиков поощряли исповедоваться в грехах ежемесячно.

Собственноручная иллюстрация Галилея к книге «Две новые науки»

Искупление грехов, третье действие таинства покаяния, состояло в том, чтобы совершать три вида добрых Дел, а именно: молитву, пост и подаяние. Чтение покаянных псалмов во исполнение обязанности молиться занимало у Галилея примерно четверть часа в неделю, читать их следовало, стоя на коленях.

«Блажен, кому отпущены беззакония и чьи грехи покрыты!

Блажен человек, которому Господь не вменит греха и в чьем духе нет лукавства!»

Псалом 31:1-2

В сентябре наконец закончилась эпидемия чумы, целых два года угрожавшая жизни обитателей Тосканы. Великий герцог Фердинандо приписывал избавление майской процессии с чудотворной иконой Мадонны Импрунетской. Он и его бабушка, великая герцогиня Кристина, заказали, дабы выразить свою признательность, самым умелым мастерам богато украшенные резной крест из горного хрусталя с золотыми декоративными лентами, пятнадцать серебряных вотивных ваз и серебряный реликварий для черепа святого Сикста. Все это семья Медичи отправила в качестве благодарности в маленькую церквушку, где хранился бесценный образ Девы.

«Ноя открыл Тебе грех мой и не скрыл беззакония моего; я сказал: “Исповедую Господу преступления мои”, и Ты снял с меня вину греха моего».

Псалом 31:5

В монастыре Сан-Маттео в Арчетри окончание чумы совпало с другим памятным счастливым событием: после серии смертей престарелых монахинь брат упокоившейся сестры Клариче Бурчи завещал монахиням ферму в Амброджиане ценой более 5000 скуди. Сообщая Галилею об этой радости, сестра Мария Челесте подсчитывает, что урожай наступающего года принесет им 290 бушелей пшеницы, 50 баррелей вина и 70 мешков проса и другого зерна, «так что мой монастырь заметно оживет». Она предвкушала, что теперь, когда у сестер появился неожиданный источник доходов, Галилей тоже избавится от постоянных просьб о денежной помощи.

Их благодетель, прекрасно зная, что сестры не могут покидать стены обители, чтобы собирать урожай или кормить животных, позаботился о том, чтобы на ферме был полный штат работников. В обмен на это благодеяние бедные клариссы из Сан-Маттео должны были ежедневно в течение 400 лет проводить службы за упокой бессмертной души Клариче, родной сестры дарителя. Они также обязаны были трижды в год на протяжении следующих двух веков служить по ней молебен.

К этим молитвам сестра Мария Челесте добровольно добавила еще и покаянные псалмы, чтение которых было предписано ее отцу.

«Не оставь меня, Господи, Боже мой! Не удаляйся от меня. Поспеши на помощь мне, Господи, Спаситель мой!»

Псалом 37:22-23

ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ ГОСПОДИН ОТЕЦ! В субботу я писала Вам, а в воскресенье, благодаря синьору [Николо] Герардини [молодому Поклоннику, а позднее биографу Галилея, Родственнику сестры Элизабетты], Ваше письмо было доставлено мне, из него я узнала о Вашей надежде на возвращение. Это утешило меня, потому что каждый час кажется мне тысячелетием, пока я жду обещанного дня, когда увижу Вас снова; а сообщение, что Вы продолжаете наслаждаться хорошим самочувствием, удваивает мое желание пережить то многогранное счастье и удовольствие, которое происходит из возможности увидеть, как Вы возвращаетесь в собственный дом и, более того, в добром здравии.

Конечно, я не хотела бы, чтобы Вы сомневались в моей привязанности, потому что я никогда не перестаю молиться за Вас благословенному Богу, ибо Вы, господин отец, заполняете все мое сердце, и ничто не значит для меня больше, чем Ваше духовное и физическое благополучие. А чтобы предоставить Вам ощутимое доказательство своей заботы, скажу Вам, что я добилась разрешения взглянуть на Ваш приговор, чтение коего, с одной стороны, сильно опечалило меня, но, с другой стороны, ужас, который он вызывает, заставляет меня так страстно желать Вам добра, возлюбленный господин отец, что я еще больше хочу радовать Вас хотя бы малым. Я готова принять на себя Вашу обязанность читать еженедельно семь псалмов, и я уже начали выполнять это требование и делаю сие с большим рвением, во-первых, потому что верю, что молитва в сочетании с покорностью Святой Церкви очень действенна, а кроме того, потому что хочу избавить Вас от этой заботы. Если бы Я могла заменить Вас в отношении всех возложенных на Вас наказаний, то наиболее охотно выбрала бы пребывание в темнице, более суровой, чем та, в которой я обитаю, если только этим могла даровать Вам свободу. Теперь, когда мы зашли так далеко, многие благодеяния, полученные нами, дают надежду, что другие по- прежнему заботятся о нас, а наша вера сочетается с добрыми делами, потому что - возлюбленный господин отец, знаете лучше меня - « fides operibus mortua est » [77] .

Моя дорогая сестра Луиза все еще плоха, ее мучают боли и спазмы в правом боку, от плеча до бедра, она почти не может лежать в постели, но днем и ночью сидит на стуле; доктор сказал мне, когда в последний приходил осмотреть ее, что подозревает у нее язву в почке, и если это так, то бедняжка неизлечима. Аля меня во всем этом самое худшее - видеть ее страдания и не быть способной помочь, потому что мои лекарства не приносят сестре Луизе ни малейшего облегчения.

Вчера мы установили воронки в шесть бочек розового вина, и все, что теперь осталось, - это перелить его. Синьор Рондинелли при этом присутствовал, он следит и за сбором винограда и рассказал мне, что муст [78] уже вовсю забродил, так что он надеется, вино получится хорошим, хотя будет его немного; я пока не знаю точно сколько. Сие все, что в этой спешке я успеваю рассказать Вам. Посылаю с любовью пожелания от имени наших обычных друзей и молю Господа благословить Вас.

Писано в Сан-Маттео, октября, 3-го дня,

в год 1633-й от Рождества Христова.

Горячо любящая дочь,

Сестра Мария Челесте

«Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои.

Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня.

Ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною».

Псалом 50:3-5

Неизвестно, сам Галилей читал покаянные псалмы, как и прежде, или сестра Мария Челесте взяла на себя это бремя, потому что эта обязанность выполнялась в уединении. На публике Галилей оставался последовательным в своем убеждении, что не совершил никакого преступления.

«У меня есть два источника постоянного утешения, - писал он позже своему французскому стороннику Николя-Клоду Фабри де Пейреску, - во-первых, то, что в моих сочинениях невозможно найти даже малейший намек на непочтительность к Святой Церкви; во-вторых, свидетельство моего разума, содержание которого известно лишь мне и Богу на Небесах. А Он знает, что я напрасно страдаю, ибо никто, даже древние святые отцы, не высказывались с большим благоговением и с величайшим рвением по отношению к Церкви, чем я»[79].

«Господи! Услышь молитву мою, и вопль мой да придет к Тебе.

В начале ты основал Землю, и Небеса - дело Твоих рук.

Они погибнут, а Ты пребудешь; и все они, как риза, обветшают, и, как одежду, Ты переменишь их, - и они изменятся.

Но Ты - тот же, и лета Твои не кончатся».

Псалом 101:2,26-28

XXIX Книга живущих, или Пророк в своем отечестве

Во время пребывания в Сиене Галилей периодически впадал в отчаяние. В октябре он признался дочери, что77 иногда чувствует себя так, словно его имя вычеркнуто из списка живых. Ученый никак не ожидал столь жестокого приговора от Святой Инквизиции, очень переживал бесчестье, и это сделало его изгоем в собственных глазах. В самые худшие моменты Галилей переставал верить, что его репутация когда-либо будет восстановлена, склоняясь к тому, что его работы больше никогда не увидят свет. Всю свою жизнь он подвергался зависти и несправедливой критике, вынужден был переносить удары, сыпавшиеся на него в таком количестве и с такой яростью, словно он был магнитом, притягивающим злобу.

В ответ на такое горестное письмо сестра Мария Челесте 15 октября писала:

«Может быть, к радости благословенного Бога, окончательный указ относительно Вашего возвращения не отложит сие событие на срок больший, чем мы надеемся. А тем временем я получаю бесконечное удовольствие, выслушивая, как твердо Монсеньор архиепископ держится любви к Вам и заботы о Вас. Я и на мгновение не предполагаю, что Вы вычеркнуты из, как Вы говорите, de libra viventum[80]. Это, безусловно, не так по всему миру и даже в нашей стране: напротив, мне кажется по тому, что я слышу вокруг, что хоть на краткое мгновение Вы и пережили затмение, но теперь звезда Ваша вновь восходит. Я прекрасно знаю, что обычно nemo propheta acceptus in patria sua[81]. (Боюсь, что мое пристрастие к латинским фразам, вероятно, отдает немного варварством.) И нет сомнения, господин отец, что здесь, в монастыре, Вас любят и уважают даже больше, чем прежде; и за все это можно только благодарить Господа Бога, потому что Он источник всех милостей, которые я почитаю вознаграждением и себе, а потому у меня нет иного желания, кроме как выразить свою признательность за них так, чтобы Его Божественное Величие продолжало одаривать Вас, господин отец, своими милостями, а заодно и нас, но свыше всего, чтобы Он даровал Вам здоровье и вечное благословение».

Все, что писала сестра Мария Челесте о положении Галилея в мире, было чистой правдой. Его бывшие ученики по-прежнему почитали его, повсюду в Европе они твердили о том, что ученый был осужден несправедливо. Среди сторонников Галилея можно назвать Рене Декарта, находившегося тогда В.Голландии, и живших во Франции астронома Пьера Гассенди и математиков Марина Мерсенна и Пьера Ферма. Французский посол в Риме Франсуа де Ноай, который учился у Галилея в Падуе, развернул кампанию за его прощение, торжественно вступив в Рим в 1633 г. во главе кавалькады убранных серебром лошадей и сопровождаемый ливрейными лакеями в шитых золотом одеяниях[82].

Церковные деятели тоже давали понять, что Галилей осужден несправедливо, хотя немногие решались протестовать открыто, как архиепископ Сиены. В Венеции, например, Галилей мог по-прежнему рассчитывать на верность фра Фульгендзо Микандзо, богослова Венецианской республики, с которым он познакомился в годы работы в Падуе. Микандзо в свое время сумел унять бурю папского гнева, когда в 1606 г. Павел V наложил интердикт на Венецию, полностью парализовав христианскую жизнь в городе на целый год в наказание за насмешки республики над его властью. Микандзо также вступился за своего бывшего начальника, доброго друга Галилея, фра Паоло Сарпи после суда над ним и смерти Сарпи, последовавшей в 1623 г. Теперь он выступил и в защиту Галилея.