Дочь генерала

Глава 22

— Завтрак или психология? — спросила Синтия.

— Психология. Закусим полковником Муром.

Напротив каждого дома на Бетани-Хилл у дороги стоят белые указатели с черными надписями. Ярдах в ста от дома полковника Фаулера мы увидела табличку, на которой было написано «Полковник и миссис Кент».

— Интересно, где будет жить Кент через месяц? — сказал я.

— Надеюсь, не в Левенуэрте, штат Канзас. Мне даже жаль его.

— Люди сами выбирают свою судьбу.

— Имей хоть немножко сострадания, Пол.

— Постараюсь. Судя по масштабам морального разложения, здесь скоро пойдет волна внезапных отставок, увольнений, переводов, может быть, разводов, зато — если повезет — никаких судилищ за поступки, недостойные офицера. В Левенуэрте потребуется целое крыло для возлюбленных Энн Кемпбелл. Представь картину: два десятка бывших военных томятся в своих одиночках...

— Ты, кажется, настроился на обличительную волну. Я тебя умоляю...

— Ты права, извини.

Мы выехали из Бетани-Хилл и влились в вереницу личных автомобилей, грузовиков с людьми и грузами, школьных автобусов, штабных машин. Повсюду виднелись группы марширующих солдат. Тысячи мужчин и женщин напоминали обычное население любого небольшого городка в восемь часов утра и все же неуловимо и глубоко от него отличались. Гарнизонная служба на территории Штатов в мирное время скучна, но когда идет война, то находиться в таком месте, как Форт-Хадли, лучше, чем на передовой, хотя и не намного.

— Некоторые плохо ориентируются во времени, — сказала Синтия. — Я чуть было не поверила в версию полковника Фаулера насчет последовательности событий, хотя в смысле времени он путался.

— Лично я думаю, что он сделал тот звонок гораздо раньше.

— Подумай, о чем ты говоришь, Пол!

— Говорю о том, что он уже знал, что Энн мертва. Он позвонил для того, чтобы создать впечатление, будто она жива и опаздывает к завтраку. Но он не предвидел, что мы попадем к ней в дом до указанного времени.

— Объяснение правдоподобное. Однако откуда Фаулер узнал, что Кемпбелл мертва?

— Тут возможны три версии. Ему кто-то сказал, он каким-то образом обнаружил ее тело и третья: он сам и убил.

— Он не убивал! — убежденно возразила Синтия.

— Тебе он, вижу, понравился.

— Да, понравился. Фаулер не похож на убийцу.

— Все мы убийцы.

— Это неправда!

— Хорошо-хорошо. Но если все-таки допустить это, ты догадываешься о его мотивах?

— Главный мотив — оградить генерала и вырвать с корнем заразу в части.

— Да, альтруистический мотив мог подвигнуть такого человека, как полковник Фаулер, на жуткий поступок. Но у него могли быть и более личные мотивы.

— Возможно. — Синтия свернула на дорогу, ведущую к Учебному центру.

— Если мы не уличим полковника Мура по его вьющимся волосам, Фаулер займет более высокое положение в моем списке подозреваемых. Тот злополучный звонок — достаточное основание. Я уже не говорю о том, какой испуганный вид был у миссис Фаулер.

— Как далеко мы зайдем с Муром?

— До порога.

— Ты думаешь, что еще не время расспросить его о волосах, пальчиках и шинах?

— Пока в этом нет необходимости. Мы хорошо поработали тут, и незачем делиться с ним нашим успехом. Пусть своими разговорами выкопает себе яму поглубже.

Синтия проехала мимо арки с надписью «Посторонним вход воспрещен». Охраны не было, но навстречу нам полз полицейский джип.

Мы остановились перед главным зданием Учебного центра, поблизости от вывески «Служебная парковка». Я заметил серый «форд-ферлейн», очевидно, принадлежавший Муру.

Мы вошли в здание. Из-за конторки поднялся сержант:

— Чем могу служить?

Я показал ему удостоверение.

— Проводите нас, пожалуйста, в кабинет полковника Мура.

— Я позвоню ему, шеф, — ответил сержант.

Не люблю эту неофициальную форму обращения к уорент-офицеру, и потому я слегка повысил голос:

— Вы плохо слышите, сержант? Проводите нас в его кабинет.

— Есть, сэр. Следуйте за мной.

Мы шли длинным гулким коридором вдоль стены цвета плесени. Пол не был даже устлан каменными плитами, а просто залит грязно-серым бетоном. Каждые пять ярдов попадалась распахнутая стальная дверь, ведущая в небольшое помещение, где за металлическими столами трудились лейтенанты и капитаны.

— Это тебе не Ницше, а что-то от Кафки.

Сержант глянул на меня, но промолчал.

— Когда прибыл полковник? — спросил я.

— Минут десять назад.

— Серый «форд-ферлейн» перед зданием — его?

— Так точно, сэр... Это по поводу убийства Кемпбелл?

— Уж конечно, не по поводу нарушения правил парковки.

— Понимаю, сэр.

— Где кабинет капитана Кемпбелл?

— Напротив кабинета полковника Мура. Там сейчас ничего нет.

Дверь с табличкой «Полковник Мур» оказалась в самом конце коридора.

— Доложить о вас? — спросил сержант.

— Не надо. Вы свободны, сержант.

Он неуверенно начал:

— Я...

— Да?

— Надеюсь, вы найдете этого типа, — сказал сержант и зашагал по коридору.

Синтия открыла дверь с табличкой «Капитан Кемпбелл», и мы вошли внутрь. Кабинет был пуст, только на полу лежал букетик цветов, без записки.

Мы осмотрелись и вышли. Я постучал в кабинет Мура.

— Входите, входите, — откликнулся он.

Мы вошли. Полковник Мур сидел, сгорбившись над столом, и не поднял головы. Кабинет был просторный, но такой же мрачный, как и все остальные, мимо которых мы шли. По правую руку у стены стояла картотека, по левую руку — небольшой стол для заседания, в углу — открытый металлический шкаф, где висела куртка полковника. Напольный вентилятор гнал по комнате воздух, шевеля бумаги, приклеенные к стене. Возле письменного стола стоял бумагорезательный аппарат — основной символ положения государственного служащего.

Полковник поднял глаза.

— В чем дело? А-а... — Он огляделся, словно недоумевая, откуда мы взялись.

— Простите, что нагрянули без предупреждения, полковник, но были рядом и вот решили... Позвольте присесть?

— Ничего, садитесь. — Мур жестом указал на два стула перед его столом. — Буду признателен, если в следующий раз вы сообщите заранее, что хотите меня видеть.

— Хорошо, сэр, в следующий раз мы сообщим заранее, когда захотим видеть вас в помещении военной полиции.

— Просто дайте мне знать.

Как и большинство людей академического склада, полковник плохо разбирался в тонкостях заорганизованного мира. Он не понял бы намека, даже если бы я сказал: «В следующий раз поговорим в полиции».

— Чем могу быть полезен?

— Я хотел бы, чтобы вы еще раз подтвердили, что вы были дома в ту ночь, когда произошла трагедия.

— Я приехал домой около девятнадцати часов, а утром, в семь тридцать, отправился на работу.

Приблизительно в семь тридцать мы с Синтией приехали на Виктори-Гарденс.

— Вы живете один?

— Один.

— Кто-нибудь может подтвердить, что вы были дома?

— Нет.

— В двадцать три ноль-ноль вы звонили в штаб и разговаривали с капитаном Кемпбелл. Я не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь.

— Разговор имел отношение к работе?

— Совершенно верно.

— Затем около полудня вы позвонили ей вторично и оставили сообщение на автоответчике.

— Да.

— Вы пытались дозвониться и раньше, но ее телефон не работал.

— Правильно.

— Что вы хотели ей сказать?

— То, что записано на автоответчике: что наряд полиции обчистил ее кабинет. Я пытался возражать, у нее хранились секретные материалы, но они не пожелали даже выслушать... Наша армия напоминает мне полицейское государство. Вы понимаете, что это такое — когда полиции не требуется даже ордер на обыск?

— Полковник, то же самое сделали бы в моей крупной частной компании. В армии все и вся принадлежит дяде Сэму. Разумеется, у вас есть определенные конституционные права относительно криминального расследования, но я не советовал бы пытаться воспользоваться сейчас ими. Иначе я надену на ваши права наручники и отправлю вас в тюрьму. Там все, и я в том числе, будут соблюдать ваши права. Итак, в настроении ли сотрудничать со следствием?

— Нет, не в настроении. Но вынужден это сделать под давлением и протестуя против этого давления.

— Отлично.

Я еще раз оглядел кабинет. На верхней полке шкафа лежал несессер с туалетными принадлежностями, откуда, вероятно, и была взята щетка для волос. Интересно, Мур заметил пропажу? Потом я заглянул в ящик аппарата для измельчения бумаги — он был пуст. Нет, Мур не дурак и не рассеянный благожелательный чудак, какими обычно рисуют профессоров. Напротив, он хитроумен и страшен. Как все высокомерные люди, Мур был, однако, беспечен. Я не особенно удивился бы, увидев сейчас на его столе палаточные колья и молоток.

— Мистер Бреннер, у меня сегодня мало времени.

— Вы сказали, что посвятите нас в некоторые особенности психологии капитана Кемпбелл.

— Что вы хотели бы знать?

— Прежде всего — почему она ненавидела отца?

Мур долго смотрел на меня.

— Вижу, вы кое-что разузнали с момента нашего последнего разговора.

— Да, сэр. Мы с мисс Санхилл разговаривали со многими людьми, и каждый сообщил нечто новенькое. Сейчас мы идем по второму кругу и через несколько дней узнаем, кого и о чем спрашивать, отделим хороших людей от плохих и арестуем последних. Проще простого по сравнению с психологической войной.

— Не скромничайте.

— Так почему же Энн ненавидела отца?

Мур глубоко вздохнул и откинулся на спинку кресла.

— Позвольте мне начать с того, что генерал Кемпбелл, по моему мнению, обладает ярко выраженной предрасположенностью к принуждению. Человек он самодостаточный, властный, не терпит критики, педант, не склонный к излияниям. При этом он, безусловно, знает дело и находится на своем месте.

— Такими качествами наделены девять генералов нашей армии из каждых десяти. Что из этого следует?

— Энн Кемпбелл не сильно отличалась от него, что неудивительно, если принять во внимание кровную связь. Итак в одном доме живут два сходных индивидуума, один — пожилой мужчина, отец, другой — молодая женщина, дочь. В самой этой ситуации заложены потенциальные проблемы.

— Они восходят к несчастливому детству?

— Вряд ли. Все начиналось очень хорошо. В отце Энн видела самое себя, свое будущее, а генерал видел в дочери свое продолжение. Оба были счастливы. Энн говорила, что у нее было счастливое детство и она была близка к отцу.

— Потом все переменилось.

— И должно было перемениться. Маленький ребенок ищет расположения отца. Тот замечает угрозу своему доминирующему положению и считает своего отпрыска побегом от ствола. Когда ребенок становится подростком или чуть старше, оба начинают различать друг у друга дурные черточки. Здесь заключена глубокая ирония, ибо это их собственные дурные черты, но люди не могут быть объективны к себе. Мы все склонны обманываться. Кроме того, с годами между родителем и потомком развивается соперничество, появляется взаимная требовательность. Поскольку ни тот ни другой не терпят критики, оба — компетентные люди и достигли известного положения, высекаются первые искры.

— Вы рассуждаете вообще или говорите конкретно о генерале и капитане Кемпбелл?

Мур медлил, словно не желая выдавать государственную тайну.

— Я рассуждаю вообще, но вы можете сделать конкретные выводы.

— Но если мы с мисс Санхилл задаем конкретные вопросы, а вы отвечаете общими рассуждениями, нам легко впасть в ошибку. Мы, видите ли, туповаты.

— Не пытайтесь уверить меня в этом.

— Хорошо, будем ближе к делу. Нам сказали, что Энн, соперничая с отцом, поняла, что не выдержит соперничества, и вместо того чтобы выйти из поединка, начала против генерала кампанию саботажа.

— Кто вам это сказал?

— Один человек, который слышал это от специалиста-психиатра.

— Ваш психиатр не прав. Личности с ярко выраженной склонностью к принуждению считают, что могут соперничать с кем угодно, и готовы сразиться с деспотом.

— Итак, оба были готовы биться лоб в лоб. Значит, истинная причина ненависти Энн Кемпбелл к отцу в другом?

— Совершенно верно. Истинная причина ее глубокой ненависти к отцу заключается в предательстве с его стороны.

— В предательстве?

— Именно. Энн не такой человек, чтобы проникнуться непримиримой ненавистью из-за соперничества, зависти или чувства собственной недостаточности. Несмотря на растущие взаимные претензии, она по-настоящему любила отца, пока он не совершил предательства. И это предательство было чудовищно, глубоко травмировало ее, почти сломало. И это со стороны человека, которого Энн любила, которым восхищалась и доверяла, как никому другому... Такая конкретика вас удовлетворяет?

Несколько секунд все молчали, потом Синтия подалась в своем кресле вперед и спросила:

— Как он ее предал?

Мур не ответил.

— Он изнасиловал ее?

Мур покачал головой.

— Тогда что же?

— В чем конкретно заключалось предательство, не имеет, в сущности, значения. Важно, что оно было непростительное.

— Хватит ходить вокруг да около, полковник, — вмешался я. — Что он ей сделал?

Мура огорчила моя резкость, но он быстро взял себя в руки.

— Мне это неизвестно.

— Но вы знаете, что это не было кровосмешение, — заметила Синтия.

— Да, знаю, потому что Энн сама мне сказала. Когда мы вместе обсуждали ее состояние, она называла то, что произошло, предательством. Больше ни слова.

— Возможно, генерал просто забыл сделать дочери подарок ко дню рождения?

Сарказм показался Муру неуместным и раздражал его, чего я, собственно, и добивался.

— Нет, мистер Бреннер, речь идет не о пустяках. Надеюсь, вы понимаете: когда человек, которого любишь и которому, безусловно, доверяешь, не просто наносит тебе обиду по забывчивости или невнимательности, а совершает в своих интересах низкое, гнусное предательство, — такого человека нельзя простить. Классический пример — жена, обожающая своего мужа, вдруг узнает, что у него давняя связь на стороне.

Мы ненадолго задумались — каждый о своем, затем Мур продолжал:

— Или возьмем другой пример, более близкий. Девочка-подросток или девушка обожает отца. И вот однажды она совершенно случайно слышит, как он говорит кому-то из друзей или коллег: «Странная девочка у меня, Джейн. Сидит вечно дома, липнет ко мне, фантазирует о мальчишках, но сторонится их. Такая неловкая простушка. Хоть бы иногда пробежалась по улице или вообще жила отдельно». Представляете, какое впечатление произвело бы это на любящую дочь? У нее сердце разрывалось бы от разочарования и горя.

Еще бы, у меня у самого сердце разрывалось от этой незатейливой байки, а я вовсе не такой чувствительный.

— Вы считаете, что с Энн Кемпбелл случилось нечто подобное?

— Может быть.

— Но вы, вижу, не уверены в этом. Почему она не делилась с вами?

— Многие люди не могут говорить о своих переживаниях с психотерапевтом, потому что такой разговор неизбежно подразумевает суждение, оценку. Объективный наблюдатель может недооценить степень потрясения человека, даже если оно вызвано таким чудовищным актом, как инцест. Инцеста в данном случае не было, но по любым стандартам произошло нечто страшное.

Я слушал и не слушал: в многословии мало информации, главный вопрос оставался.

— И у вас нет никакого предположения, что это было? — спросил я.

— Никакого. Мне, собственно, и не нужно знать, что отец сделал ей. Мне достаточно знать, что он ей нанес глубокую душевную рану. Генерал умышленно злоупотребил ее доверием, и с того момента их отношения постоянно ухудшались.

Я тщетно попытался совместить в уме мои служебные нормы с позицией Мура. В нашем ремесле ты просто обязан знать: кто? что? где? когда? как? и почему? Может быть, Мур знает по крайней мере когда?..

— Когда это случилось?

— Около десяти лет назад.

— Около десяти лет назад Энн была еще в Уэст-Пойнте.

— Совершенно верно. Она училась тогда на втором курсе.

— А когда у нее возникло желание мстить? — спросила Синтия. — Не сразу же?

— Не сразу. Кемпбелл прошла все стадии: шок, отчуждение, депрессию, гнев — и лишь через шесть лет поняла, что не может нести в себе этот груз, и решила мстить. Ее преследовала навязчивая идея, будто только мщение расставит все по своим местам.

— И кто же подтолкнул Энн Кемпбелл на этот путь — вы или Ницше?

— Мистер Бреннер, я категорически протестую против попыток возложить на меня ответственность за ее враждебное отношение к отцу. Как профессионал, я ограничивался лишь выслушиванием того, что она мне сообщала.

— Получается, что с таким же успехом Кемпбелл могла говорить с попугаем. Неужели вы не указывали на пагубность последствий? — вмешалась Синтия.

— Разумеется. С чисто клинической точки зрения Энн поступала неправильно, и я указывал ей на это. Я отрицаю намек мистера Бреннера, будто толкал ее на этот путь.

— Если бы ее борьба была направлена против вас, — сказал я, — удалось бы вам остаться на позиции клинической беспристрастности?

Мур долго смотрел на меня, прежде чем ответить.

— Поймите же наконец: не всякий пациент хочет пройти курс психотерапии. Иные лелеют нанесенные им обиды и раны и мечтают расквитаться, нередко таким же способом: ты предал меня — я предам тебя. Ты соблазнил мою жену, я соблазню твою. Отомстить за преступление аналогичным образом не всегда представляется возможным, хотя бывает и такое. Традиционная психология учит, что это нездоровое явление, но обычный человек знает, что месть может принести душевную развязку, оказать терапевтическое воздействие. Проблема в том, что расплата требует психической платы — простите невольный каламбур. Мститель часто становится преследователем.

— Понимаю, о чем вы говорите, полковник, — сказал я, — но почему вы рассуждаете вообще или с чисто клинической точки зрения? Хотите дистанцироваться от трагедии? Уйти от малейшей личной ответственности?

Муру это не понравилось.

— Я отвергаю ваши намеки на то, что не смог помочь Кемпбелл и даже одобрял ее поведение.

— Можете отвергать, но кое-кто сильно подозревает вас именно в этом.

— Что вы хотите от... — Он пожал плечами. — Здесь, в Хадли, никогда не понимали и не ценили ни мою работу, ни Учебный центр, ни наши отношения с Энн Кемпбелл.

— Могу вам посочувствовать, полковник... Знаете, я просмотрел видеозаписи некоторых лекций капитана Кемпбелл и считаю, что вы и ваши коллеги исполняете некоторые важные функции. Но иногда вы отклоняетесь в такие области, от которых людям становится не по себе.

— Все, что делаем, санкционировано высшим командованием.

— Рад это слышать, однако мне кажется, что Энн Кемпбелл взяла кое-что из учебного кабинета и испробовала на поле своего сражения.

Мур промолчал.

— Вы не знаете, зачем она хранила материалы своих собеседований с преступниками, с насильниками? — спросил я.

— Первый раз об этом слышу. Видимо, это ее частный интерес, как и у каждого из нас. Кроме того, мы все здесь участвуем в каких-либо проектах вне наших прямых обязанностей. Чаще всего это связано с подготовкой докторской диссертации.

— Разумно.

— Как вы смотрели на ее половые отношения с многочисленными партнерами? — спросила Синтия.

— М-м... я... Откуда вам это известно?

— Об этом все говорят, кроме вас.

— Вы меня не спрашивали.

— Вот сейчас спрашиваю. Как вы лично смотрели на связи Энн с людьми, ей в общем-то безразличными, с которыми она сходилась только для того, чтобы досадить отцу?

Мур кашлянул, прикрыв рот.

— Я считал... считал такое поведение неразумным, особенно если принять во внимание причины этого поведения...

— Вы ревновали ее?

— Ни в коем случае. Я...

Синтия снова прервала его:

— У вас не было чувства, что по отношению к вам совершено предательство?

— Разумеется, нет. У нас были добрые, доверительные, платонические и интеллектуально-духовные отношения.

Меня подмывало спросить, входило ли в спектр таких отношений распятие голой Энн на земле, но мне нужно было знать, почему преступник сделал это. Собственно говоря, я это уже знал. То, что Мур сказал о предательстве, наталкивало на необходимость не только поймать убийцу, но и понять жизнь и судьбу несчастной Энн Кемпбелл. Я сделал выстрел наугад:

— Будучи с капитаном Кемпбелл в Персидском заливе, вы разработали и предложили провести операцию «Мешок помешанных»...

— Я не имею права обсуждать эту тему.

— Капитан Кемпбелл считала, что секс — одно из средств для достижения разнородных целей, я прав?

— Да, считала.

— Я уже упомянул, что посмотрел видеозаписи ее лекций о психологической войне и понимаю, из чего она исходила. Я тоже признаю силу секса, но только как добрую силу, как выражение любви и заботы. Энн Кемпбелл была не права — вы с этим согласны?

— Сам по себе секс — это не добро и не зло. Но я согласен, что некоторые — в основном это женщины — используют его как оружие и инструмент для достижения своих целей.

Я повернулся к Синтии:

— Вы согласны с полковником Муром?

Синтия была явно недовольна — то ли мной, то ли Муром, не знаю.

— Я согласна с тем, что некоторые женщины используют секс как оружие, но с точки зрения этики это неприемлемо. Что касается Энн Кемпбелл, вероятно, она рассматривала секс как единственное оружие против любой несправедливости и собственного бессилия. Полковник, вы были рядом, все видели и должны были Энн остановить. Это был ваш моральный долг и прямая обязанность как ее командира.

Он уставился на Синтию бусинками своих глаз:

— Я не был в состоянии остановить что-либо.

— Почему? — резко возразила Синтия. — Вы офицер или мальчик на побегушках? Были ей другом или нет? Вы же были равнодушны к ней как к женщине, значит, могли убедить ее. Или вы считали, что ее сексуальный опыт интересен с клинической точки зрения? Или вам приятно щекотало нервы сознание, что Кемпбелл меняет любовников как перчатки?

Мур вскипел, даже привстал с кресла:

— Я отказываюсь отвечать на эти вопросы! И вообще отказываюсь разговаривать с этой женщиной!

— Нечего прятаться за пятую поправку до того, как мы напомним вам ваши права как обвиняемого. Мне не хотелось бы сейчас этого делать. Наш разговор не из легких, я понимаю, но оставим в стороне заданные вопросы. Обещаю вам, что мисс Санхилл постарается так формулировать свои вопросы, чтобы вы не сочли их за неуважение к званию.

Полковник Мур понял, что принимать позу оскорбленной невинности бесполезно. Кивнув, он опустился в кресло. Всем своим видом он говорил: считаю ниже своего достоинства с вами спорить. Задавайте свои глупые вопросы.

Синтия взяла себя в руки и спокойно спросила:

— Когда Энн Кемпбелл сочла бы, что свела счеты?

Не глядя на нас, Мур монотонно заговорил:

— Увы, кроме нее, этого никто не знал. Очевидно, все, что она предпринимала, казалось ей недостаточным. Отчасти проблема заключалась в самом генерале Кемпбелле. — Мур ухмыльнулся. — Он не из тех вояк, которые признают потери, не говоря уже о том, чтобы выкинуть белый флаг. Насколько мне известно, генерал не стремился к прекращению огня, если использовать военную лексику, не стремился сесть за стол переговоров. Вероятно, он полагал, что ее вылазки давно перечеркнули сделанное им.

— А обычно вы обращаете внимание на машину Энн?

— Нет.

— То есть вы никогда не знали, дома ваша подчиненная, соседка и друг, или уже уехала в учебный центр.

— Думаю, что в большинстве случаев я знал это.

— Вы когда-нибудь ездили вместе?

— Иногда.

— Вам было известно, что в то утро капитана Кемпбелл ждали к завтраку ее родители?

— Нет... впрочем, погодите... Вы упомянули, и я вспомнил. Она действительно говорила мне об этом.

— С какой целью устраивалась эта встреча?

— Как это — с какой целью?

— Кемпбеллы часто собирались, чтобы провести время в обществе друг друга?

— Не думаю.

— Как я понимаю, полковник, генерал Кемпбелл предъявил дочери ультиматум относительно ее поведения, и Энн должна была за завтраком дать ответ. Это так?

На этот раз Мур немного растерялся, вероятно, пытаясь догадаться, что нам известно и от кого.

— Это так?

— Я... Она, кажется, говорила, что отец хочет уладить существующие между ними проблемы.

Уклончивость нашего собеседника подлила масла в огонь. Синтия снова повысила голос:

— Полковник, скажите прямо: она говорила вам об этом или нет? Энн употребляла слова «ультиматум», «трибунал», «принудительное лечение», «увольнение со службы»? Делилась она с вами или нет? Спрашивала у вас совета или нет?

Мура явно возмутила резкость Синтии, и в то же время ему было не по себе от этого града вопросов, которые, по всей видимости, затрагивали что-то такое, что пугало его. Он, должно быть, решил, что у нас недостает информации и мы не сумеем подловить его.

— Я сообщил вам все, что знаю. Энн не рассказывала о том, что предлагал отец, и не спрашивала у меня совета. Повторяю: как наблюдавший за ней терапевт, я сводил свои вопросы к минимуму, по большей части слушал ее и давал советы, только когда меня об этом просили.

— Никогда не поверю, что мужчина способен на такую сдержанность в отношениях с женщиной, которую он знает шесть лет.

— Тогда вы не понимаете сущности психотерапии, мисс Санхилл. Я, конечно, давал ей советы в плане ее службы, назначений и тому подобного. Что касается ее отношений с родителями, то они обсуждались только на психотерапевтических сеансах и никогда не затрагивались в служебное время или часы досуга. Так мы договорились с Энн Кемпбелл с самого начала и не нарушали этой договоренности. Медики, например, не любят приятелей, которые просят поставить им диагноз на площадке для гольфа. Адвокаты придерживаются такого же правила и не дают юридических советов за стойкой бара.

— Спасибо за сведения, которые вы нам сообщили, полковник, — сказала Синтия. — Вижу, вы глубоко все продумали. Могу ли я сделать вывод, что у потерпевшей не было возможности провести с вами беседу об ультиматуме и сроке его истечения?

— Можете, и это будет правильный вывод.

— Итак, когда все эти годы душевной боли, горя и ненависти должны были прийти к логическому завершению, ни у вас, ни у Кемпбелл не нашлось времени серьезно об этом поговорить?

— Энн сама не пожелала обсуждать эту тему со мной, однако мы условились встретиться после ее разговора с отцом. Мы даже назначили время — вчера, в полдень.

— Я не верю вам, полковник, — решительно заявила Синтия. — Убеждена, что между ультиматумом генерала и тем, что случилось с Энн, существует определенная связь, и вам об этом известно.

Полковник Мур встал:

— Я не потерплю, чтобы меня называли лжецом.

Синтия тоже встала. Они были как два борца, готовые к схватке.

— Нам уже известно, что вы лжете.

Это правда, мы знали, что Мур был вместе с Энн Кемпбелл на стрельбище номер шесть. Думаю, что Мур тоже понял: мы знаем это. Иначе нас обвинили бы в оскорблении полковника. Мы уже переступали порог тайны. Я тоже поднялся.

— Спасибо за внимание, которое вы нам уделили, полковник. Не пытайтесь жаловаться на нас полковнику Кенту. Одной жалобы в неделю за глаза хватит... Я выставляю охрану у вашего кабинета, сэр, и если вы попытаетесь уничтожить какие-либо бумаги или вынести что-либо отсюда, буду вынужден произвести задержание.

Мур весь трясся: то ли от страха, то ли от негодования — не знаю и не хочу знать.

— Я выдвину против вас обоих официальное обвинение, — выдавил он наконец.

— На вашем месте я не стал бы этого делать. Мы с мисс Санхилл — ваша последняя надежда уйти от петли — или пули? Надо справиться. Сейчас так мало смертных приговоров, что люди начинают забывать, как они приводятся в исполнение. В любом случае советую не раздражать меня. Надеюсь, вы понимаете, о чем я. Всего доброго, полковник.

Мы вышли, а Мур так и остался стоять, лихорадочно соображая, что ему предпринять. Раздражать меня в его планы не входило.