Дочь Генриха VIII

Глава девятая

Чапуиз подъезжал к Хансдону со смешанными чувствами. Превыше всего была греющая кровь радость от общения с Марией, которая всегда поднималась в нем, когда он виделся с ней, но подспудно под этой радостью постоянно лежала тревога. Он, который всегда так хорошо понимал ее, сейчас мог вполне оценить тот отпечаток, который наложило на нее недавнее отступничество, и, хотя он редко молился, сейчас он посылал Богу настоятельные и неудержимые мольбы, чтобы ничего не изменилось в их дружеских отношениях. Он страшился, что она увидит в нем Иуду. В конце концов он всегда мог только аплодировать ее отважному длительному сопротивлению, по мере сил помогая и поддерживая его. Но потом, в критический момент, когда она протянула ему руку за помощью, ей досталась только пустота.

Его визит был неожиданным. Ему сказали, что Мария гуляет в саду. Она сидела в конце обвитой вьющимися растениями аллеи, а Елизавета резвилась на траве, солнечные зайчики играли в ее рыжих волосах. Мария обернулась и поспешила навстречу Чапуизу. В ее отношении к нему сохранилась прежняя теплота. Он был потрясен ее совершенной бледностью и темными кругами под глазами. Она потянула его за руку к скамье, а леди Брайан тактично отошла вместе с Елизаветой в сторону.

— Я вряд ли составлю вам компанию.

Мария неодобрительным жестом показала на свою поношенную черную одежду, и Чапуиз с возмущением отметил про себя, что она все еще носит то траурное платье, которое ей с неохотой предоставили после смерти матери и с тех пор так и не поменяли. Посол заложил бы свою душу дьяволу за возможность подарить ей какой-нибудь пышный наряд, так милый сердцу любой девушки, а тем более отпрыску Тюдоров. Вместо этого он постарался хотя бы как-то утешить ее уязвленную гордость.

— Ваше высочество явно напрашивается на комплимент, ибо никогда вы не выглядели более привлекательной, чем сейчас.

— Монсеньор Чапуиз, только галантность могла подвигнуть вас на столь замечательную речь!

— Мадам, только правда заставила меня поступить так!

На лице Марии опять появилась девичья обворожительная улыбка. Приободрившись, Чапуиз решительно приступил к своему трудному делу.

— Сможет ли ваше высочество простить меня?

И она так же прямо ответила:

— Зачем просить о том, что уже и так ваше? Вы плохого мнения о моем понимании дружбы.

— Тогда… у меня есть нечто, что утешить вас. — Он достал лист бумаги. — Это копия вашего протеста против насильственного подписания присяги. Оригинал уже переправлен императору, который передаст его папе римскому. А от него вы получите тайное отпущение грехов. Теперь на вашей совести нет никакого греха.

— Никакого греха на моей совести! — Ее голос зазвенел, когда она передразнила его слова, и мимолетное проявление счастья сбежало с ее лица. — Вы думаете, что этот клочок пергамента сможет снять с меня тот гнет вины, который я сама взвалила на себя и который мне предстоит нести всю мою жизнь?

Испуганный Чапуиз поспешил поскорее убрать злосчастную бумагу с глаз долой. Все было гораздо хуже, чем он мог себе вообразить в своих самых дурных мыслях. Ему удалось в прошлом январе успокоить Екатерину, но Мария не была умирающей женщиной, чтобы оказаться такой доверчивой. Он героически попытался совершить невозможное.

— Вы несправедливы к себе, — запротестовал он. — Что постыдного в подчинении неизбежному?

— Я подчинилась страху. Я была… напугана. — Ни одной другой живой душе она не призналась бы в этом, но это признание почему-то облегчило ее сердце. Теперь она могла без содрогания вспоминать тот кульминационный момент охватившей ее паники, когда ее пальцы как бы без ее участия, по собственной воле, предали ее.

— Напуганы? Вы? Вы, самый смелый человек из всех, кого я когда-либо знал?

— Я была не так смела, чтобы отважиться посмотреть в лицо смерти.

Он понял. Храбрость Марии была того сорта, который проявляется в действии. Она могла бы повести в бой войска, как это делала ее бабка, готовая отдать свою жизнь в безрассудном порыве, но, когда она представила себе хладнокровное убийство со всеми его отвратительными атрибутами, ее нервы не выдержали.

Она рассмеялась — грубо, неприятно.

— В прошлом я часто ругала Конкьюбайн, но она показала большую храбрость, чем та, на которую была способна я.

— Это неподходящее сравнение, — сухо заметил Чапуиз. — У нее не было выбора. — Не обращая внимания на условности и любопытные глаза леди Брайан, он обнял Марию. — Поверьте мне, нет никакой славы в бесполезном самопожертвовании, — мягко сказал он ей.

— Может быть, все это было простой угрозой.

— Если бы вы видели — и слышали — его величество в эти дни, как это довелось мне, вы бы поняли, что это вовсе не было простой угрозой. — Он заколебался, но потом в первый и последний раз в своей жизни, и только ради Марии, с большой неохотой признал, что в грубом обращении короля со своей дочерью были и оправдывающие его обстоятельства. — Ваш отец, каковы бы ни были личные его чувства, вынужден был бы наказать вас, чтобы устрашить тех, кто в противном случае мог бы восстать против его верховенства над церковью.

Он незаметно прижал ее плотнее к себе, чувствуя почти физическую боль от прикосновения ее тонкой фигурки к его телу.

— Ваше высочество, вас ждет новая жизнь. Вы, возможно, не поверите в это сейчас, но вы многое выиграете от того, что сдались.

— Какая польза может быть человеку, если он выигрывает весь мир, но при этом теряет свою душу? И пока незаметно, чтобы я что-то выиграла до сих пор. — Тон Марии был ироническим. — Меня перестали стеречь — и это все. Не было ни письма от короля, ни даже намека на его… прощение.

— Он скоро вам напишет или пришлет гонца. — При этом Чапуиз твердо знал, что Генрих намеренно садистски затягивает наказание дочери своим молчанием. Сейчас же он решил рискнуть: — Разве папское отпущение грехов не пролило бальзама на вашу душу?

— Я рада ему, да. — Но ее голосу не хватило уверенности. Неожиданно она спросила с убийственной логикой: — Почему епископ Фишер, и сэр Томас Мор, и два капеллана моей матери, не говоря уже о других, не могли принять этой присяги, отрекаясь от нее в душе? Им бы тоже было дано отпущение грехов. А ведь они были мудрыми людьми, а не какими-то горячими мальчишками. И все-таки они выбрали… другой путь, который вы назвали бесполезным самопожертвованием. Как такое могло быть?

Да, тут, конечно, крылись корни всей проблемы. Посол призвал на выручку все свое дипломатическое искусство.

— Ваше высочество, для вас это все по-другому. У вас было так много что терять.

— Сэр Томас, если говорить только о нем, имел гораздо больше что терять, чем я когда-нибудь имела, — возразила она решительно. — Преданную жену и семью, счастливейший из домов, ум и знания, которые сделали его почитаемым во всей Европе.

— Но у вас есть нечто более ценное. Перспектива получить корону.

— Корону? Я? Вы, видимо, забыли, что мой отец опять женился, а королева Джейн подарит ему достаточно сыновей для ее наследования.

— В этом нет полной уверенности. — Чапуиз про себя саркастически отметил, что Тюдоры вряд ли могли похвастаться впечатляющим списком зачатия и рождения здоровых мальчиков. Но меньше всего на свете хотелось бы ему доводить до сведения Марии это свое наблюдение.

Гораздо раньше он нашел другую струну, на которой можно было сыграть в душе Марии, чтобы освободить ее от этого постыдного страдания. Он понизил голос, окинув быстрым взглядом ряды обступивших их деревьев.

— Ваше высочество, не думайте об этом. У меня всегда было чувство, что в один прекрасный день, не знаю уж как, но Господь призовет вас править Англией. Вы можете считать это предчувствием, если хотите… Теперь вы понимаете, почему вы были обязаны сохранить вашу жизнь. Ибо кто, как не вы, сможет исполнить волю Божью в этой стране и вернуть ее народ в лоно нашей матери святой церкви.

В наступившей вслед за этим тишине они отчетливо могли слышать радостные крики Елизаветы, игравшей со своей собакой, звуки, довольно странные по сравнению с тяжестью их собственного настроения. Чапуиз почувствовал, как Мария вся напряглась в его объятиях. Потом она повернулась к нему, и его рука непроизвольно упала с ее плеч.

— Приношу эту клятву перед вами как свидетелем. Если Господь в его всепрощении дарует мне этот шанс, я смиренно постараюсь искупить все свои грехи. Да, любой ценой, чего бы это ни стоило мне — или другим, кто попытается мне помешать. Если потребуется, я пойду по колено в крови и поведу за собой мой народ, пока душа моя не очистится.

Чапуиз взглянул на нее, потрясенный до глубины души. Это была уже не та дорогая ему знакомая женщина, которой он поклонялся в течение долгих семи лет. Это была незнакомка, чье лицо горело всепоглощающим огнем фанатизма, чей голос дрожал от ярости, из которой ушла вся ее прежняя мягкость. На мгновение Чапуиз погрузился в мир грез. Мария умерла в эту грозовую ночь капитуляции, а вместо нее появилась какая-то другая женщина, подобная Минерве[6]. Посол очнулся, чувствуя закипающий в каждой клеточке его тела гнев против короля. Что там говорил Мор? «Его величество может уничтожить мое тело, но моя душа ему неподвластна». С Марией произошло прямо противоположное: король пощадил ее тело — и искалечил ее душу. Она еще поправится, в отчаянии попытался успокоить себя Чапуиз. Она еще слишком молода, чтобы навсегда остаться в таком состоянии…

Мария не отрывала взгляда от его лица, и, чуть не зарыдав от облегчения, он увидел, что ужасная маска спала с нее. Голос ее и улыбка уже напоминали очарование ее матери, когда, героически пытаясь обратить все в шутку, она сказала:

— Этот вечер мне запомнится на всю жизнь. В первый раз — за сколь много лет? — я могу вести себя как хозяйка и предложить вам что-нибудь освежающее. Мы можем даже посидеть в зале — и без всяких соглядатаев!

Неумелым жестом ребенка она протянула ему руку, и они медленно пошли по аллее по направлению к дому. Мария больше не возвращалась к тому предмету, который занимал главенствующее положение в ее мозгу. Вместо этого, пока она усиленно потчевала Чапуиза вином, шафранными пирожными и пирожными с кремом, она засыпала его вопросами, тактично намекая, что их приятная беседа не должна опять стать слишком серьезной.

Что было надето на королеве на большом приеме в Уитсоне, когда Чапуиза представляли ей? Как у нее были убраны волосы и была ли она так же тиха, как и в прежние дни? Посылали друзья Марии, леди Уиллоугби и леди Экзетер, приветы ей и не навестят ли они ее в ближайшие дни? А самое главное, видел ли и говорил ли Чапуиз в последнее время с ее любимой графиней Солсбери и какие у нее новости из Италии о ее сыне Реджиналде Поуле?

Но был один вопрос, который Мария не задала, потому что ее губы отказывались произнести нужные слова: «Что бы сказала моя мать, узнав о моей капитуляции?» Вопрос был чисто риторическим, ибо ответ раскаленным железом был уже выжжен на ее совести.

На той же самой неделе еще один визитер держал путь в Хансдон. Томас Сеймур, напевая морскую балладу, ужасно при этом перевирал, но зато своим настроением прекрасно гармонировал с улыбающимся летним днем, с чудными красками пейзажей сельской местности. Природа превзошла сама себя в сотворении великолепного облика Томаса. Более чем шесть футов сплошной мужской стати, облаченной в зеленовато-голубой атлас, богато украшенный серебряными нитями. Штаны на нем были из белого атласа, а шляпа, расшитая бирюзой, прекрасно гармонировала с голубизной его глаз, уголки которых поднимались кверху, придавая ему такой вид, будто он все время смотрит куда-то за горизонт.

Король с особыми чувствами относился к своему молодому шурину, видя в нем воплощение собственной безвозвратно ушедшей юности. Таким когда-то был сам Генрих, великолепный в своей силе, с золотистыми волосами и бородой, еще не тронутыми временем и сединой. Томасу была также присуща веселая беззаботность, которая была так характерна для молодого короля. Но на этом сходство и заканчивалось.

В лице Томаса не было ничего похожего на проницательность Генриха, его восприимчивость к чужим суждениям. Он напоминал скорее ручей, сверкающий на солнце, на который приятно смотреть, но который течет по поверхности.

Какая-то крестьянка сделала ему книксен, когда он проезжал мимо, и, поскольку она была молода и хороша собой, он бросил ей монету и улыбнулся, прочитав открытое приглашение в ее блестящих глазах. Да уж, не будь у него более серьезного дела, он бы уделил этой потаскушке несколько минут. Но его сожаление растаяло еще до того, как она пропала из виду. Англия была богата такими симпатичными девицами, которые были только рады подарить свою любовь столь галантному моряку, в чем Томас неоднократно убеждался, к собственному удовольствию. Ах, как хорошо жить и быть живым в этот июльский день 1536 года, еще лучше быть Сеймуром, а самое лучшее — быть братом королевы! Хорошая маленькая Джейн! Хорошая маленькая Джейн, от которой и потекут все благодати.

Мысли Томаса обратились к его старшей сестре. Еще год или два назад он относился к ней с терпеливой скукой, с которой нормальные братья обычно относятся к своим сестрам. Джейн составляла часть его окружения, такую же скучную и маловажную, как мебель в Вулф-Холле. Но потом наступил этот момент — никого особо не тронувший в силу своей полной неправдоподобности, — когда удивленная семья вдруг обнаружила, что у Джейн завелся поклонник. Правда, он был женатым человеком, и его чехарда с браками служила поводом для злословия всей Европы. Но все это было не суть важно.

Это был не обычный любовник. Это был Генрих, король Англии, снявший свою шляпу и покорно вставший на колени перед госпожой Джейн Сеймур. Ее звезда всходила, когда закатывалась звезда Анны Болейн. Но еще и тогда все это выглядело весьма сомнительно, думал сейчас Томас, даже покрывшись потом, вспоминая об этих душераздирающих месяцах. Если бы сын Анны выжил… Слава Богу, удача в лице этого старого олуха Норфолка улыбнулась Сеймурам.

А после этого на пути к заветной цели уже было открытое поле, без серьезных препятствий на нем. Но как король мог поменять восхитительную, изменчивую Анну на скромную, бесцветную Джейн, было выше понимания любого мужчины, решил Томас с братским беспристрастием. Но, благодарение Богу, он поменял! В конце же этой трудной охоты всех ее участников ждали блестящие призы. Трем братьям Джейн были пожалованы значительные суммы денег и богатые замки, оказавшиеся, правда, свободными в результате разгона монастырей, но никто из Сеймуров, какими бы добрыми католиками они ни были, не задумывались об этом.

Генри, самый молодой из Сеймуров и самый большой шалопай, теперь подумывал заделаться богатым сельским джентльменом. Но Эдуард и Томас рвались к власти, оба одинаково преисполенные бескрайних амбиций, но такие непохожие по темпераменту. Эдуард стал виконтом Бичкампом, канцлером Северного Уэльса и лорд-камергером. Томас разразился одним из тех красочных ругательств, которых у него в запасе было великое множество. Ведь сам-то он был обойден, получив всего лишь должность при тайной канцелярии. Так получалось всю жизнь. Эдуард был любимчиком родителей, с хорошо подвешенным языком и безупречным поведением, тогда как Томас постоянно шалил и вечно ходил в синяках и царапинах. Наказания так и сыпались на его непутевую голову, а одобрительное похлопывание неизменно доставалось Эдуарду.

Хотя — Томас стряхнул с себя мимолетное плохое настроение — все еще, возможно, впереди. Эдуард вырвался на голову вперед в этой гонке ко двору, но впереди были долгие годы, чтобы обскакать его. Он оглянулся назад на ехавшего в нескольких шагах от него слугу с прекрасным гнедым мерином в поводу. Лучшая лошадь из всех, каких я когда-нибудь видел, подумал он. Она придется по душе леди Марии. Бедная девочка, она заслуживала вознаграждения за все те несчастья, которые выпали на ее долю. Каковы бы ни были его прочие черты, но у Томаса нельзя было отнять отваги, которой у него самого было в избытке и которой он восхищался у других. Мысленно он отдавал должное Марии и тому, как долго она выдерживала тяжелую осаду, и чистосердечно признавался себе, что вряд ли у него самого хватило бы духу противостоять тому нажиму, который оказывался на нее.

Ему было наплевать на всю эту болтовню о религиозных чувствах. Кого волнует, преклоняет человек колена перед папой Генрихом или перед папой Павлом? Конечно, в конце концов леди Мария решила, что благоразумие — лучшая из благодетелей, и тем самым спасла свою голову, и кто осудит ее? Только глупец выберет добровольный уход из этого прекрасного мира в гнетущее одиночество мученической могилы.

Сеймур не видел Марию с тех пор, как она была маленькой девочкой и еще жила при дворе, всегда в тени своей матери и обожании своего отца. Так что он совсем не был готов к произошедшей с ней метаморфозе. Господи, что за карга! Она выглядела на добрых десять лет старше, напряженным лицом и морщинками, залегшими вокруг глаз и рта. Волосы у нее были беспорядочно зачесаны назад, а платье и нижняя юбка были из разряда тех, которые не надела бы даже уважающая себя кухарка. Но он не проявил своей мимолетной жалости, когда низко кланялся ей.

— Томас Сеймур к вашим услугам, миледи. Я привез вам поздравления от короля и королевы.

— О! — Рука Марии взлетела ко рту. Теперь, когда этот долгожданный момент настал, она чувствовала, что вот-вот упадет в обморок от страха. Но к этому чувству примешивалось другое — бесполезное сожаление о своем внешнем виде, в котором она предстала перед этим молодым кавалером, чьи голубые глаза с любопытством разглядывали ее.

— Их величества шлют вам свои наилучшие пожелания и надеются на скорую встречу. А теперь мне хотелось бы показать вам кое-что. — Он повел ее к дому; там стоял слуга, терпеливо держа в поводу гнедую лошадь. — Подарок короля. — Томас сделал широкий жест, как будто бы сам преподнес этот подарок, и Мария, скрывая смущение, спрятала лицо в шелковистой гриве лошади, прижавшись носом к ее шее.

— Какая прелесть! Если бы вы только знали, как мне хотелось опять иметь собственную лошадь. Я так скучала о прогулках верхом, с тех пор как… — Она похлопала лошадь по блестящему крупу, и молодость опять отразилась на ее лице.

— Если вы соблаговолите пригласить меня в дом, мадам, то у меня найдутся и другие подарки для вас.

Томас прямо-таки грелся в отраженных лучах ее счастья. Войдя в дом, он достал маленькую кожаную сумочку и вложил ее в руки Марии.

— И еще от его величества.

Старому Генриху дорого приходится платить за свое пренебрежительное отношение к ней, подумал он цинично, когда Мария извлекла из нее чек на тысячу крон.

— Его величество просил меня пояснить вам, что это всего лишь на карманные расходы и на самые безотлагательные нужды, — весело закончил Томас.

Мария смотрела на листок бумаги с пристальным вниманием.

— Тридцать сребреников…

Ее шепот едва достиг ушей Томаса, и он вспыхнул до корней волос. Господи, еще не хватает, чтобы она устроила сцену!

Но она спокойно положила бумагу на стол.

— Как предусмотрительно со стороны отца.

Чтобы побыстрее преодолеть напряженный момент, Томас быстро вручил ей другой сверток.

— А это от моей сестры со всей любовью.

В нем оказалось бриллиантовое кольцо, и на этот раз радость Марии была неподдельной. Она всегда любила хорошие драгоценности и так долго была их лишена. Надев кольцо на палец, она поворачивала руку и так и эдак, чтобы солнце заиграло на камне мириадами искр.

— Вы передадите ей… передайте им обоим, как я была довольна.

— У вас будет возможность сделать это самой, леди Мария. Их величества собираются посетить Хакни-Мэнор и надеются, что вы присоединитесь к ним там.

— Но я не могу видеть их! Пока не… — оборвала себя Мария, в отчаянии кусая губы. Как объяснить этому любезному молодому человеку, что последние остатки ее гордости улетучатся, если ей придется предстать перед отцом и мачехой в тех отрепьях, которые составляют ее гардероб?

По счастью, Томас хорошо разбирался в женской психологии еще со времен, когда под стол пешком ходил, и ему не составило труда понять причину ее замешательства. С непревзойденным тактом он весело заметил:

— Миледи, мне осталось выполнить последнее поручение. Король и королева понимают, что в той уединенной жизни, которую вы вели последнее время, у вас не было возможности обновить свой гардероб. Поэтому они поручили мне составить список ваших пожеланий. Я перешлю его в Лондон и обещаю, что все необходимое будет доставлено вам до того, как вы отправитесь на эту встречу. А теперь я покину вас, чтобы вы могли заняться делом, самым подходящим для женщины.

Он не торопясь вышел в сад, а Мария села, чувствуя слабость в ногах от всех ошеломляющих событий последнего часа. Прекрасная лошадь, значительная сумма денег, дорогое кольцо, а теперь еще и карт-бланш на новый гардероб! Хороший, откормленный золотой телец был принесен в жертву ради возвращения блудной дочери!

Вымученная улыбка тронула ее губы, одна из тех, что непременно огорчила бы Чапуиза. Потом она начала писать с тем жадным блеском в глазах, который живо напоминал ее деда, Генриха Седьмого.

Через некоторое время со списком в руках она отправилась на поиски Сеймура и нашла его в укромном уголке сада с Елизаветой на коленях, слушающей необычайно красочную и, очевидно, полностью захватывающую ее сказку, ибо ее глаза как магнитом были притянуты к красивому лицу, склонившемуся над ней. Мария издали наблюдала за ним, чувствуя, как в ее сердце поднимается боль. Но это же абсурдно — ревновать к трехлетнему ребенку! Или эта сцена вызвала в ней ностальгические воспоминания о другом мужчине, так похожем на этого, который тоже когда-то баюкал в своих руках золотоволосую девочку?

Потом Бесс увидела ее, и Сеймур вскочил на ноги.

— Послушайте, я сотворил чудо. Мне удалось успокоить эту маленькую мегеру на целых пять минут. Нет, дорогая, — сказал он, когда Бесс потребовала завершить рассказ. — Ты еще увидишь своего дядюшку Томаса позднее. — Он заохал от притворной боли, когда девочка в наказание дернула его за бороду, потом улыбнулся Марии: — Вот уж истинный отпрыск Тюдоров. За что она ухватилась, того уж не отдаст.

— Бесс, веди себя прилично, — одернула девочку Мария.

Непривычная для Марии резкость подсказала ему, что он что-то сделал не так, и он опустил ребенка на землю, подтолкнув ее к няне.

— Бедное маленькое создание, — проговорил он с добротой в голосе и тут же понял, что опять сплоховал.

Поджав губы, Мария протянула ему список, и, когда он торопливо пробежал его глазами, брови его поползли вверх. Пресвятая Дева Мария, она поняла предложение слишком уж буквально! Эти многочисленные пожелания лишат Генриха многих полновесных монет, и Томас подавил усмешку, представив себе взбешенное лицо короля, когда ему предъявят окончательный счет. Он посмотрел теперь на Марию с возросшим уважением. Он и сам знал, как заключать выгодные сделки.

Вновь повторив, что ее заказ будет выполнен и доставлен по назначению без промедления, даже если дворцовым швеям придется работать ночи напролет, чтобы закончить его, он принял ее предложение выпить чего-нибудь освежающего в доме. Оставшись с нею наедине, Томас вдруг обнаружил, что ему трудно играть в эти социальные игры. Он не мог и представить себе, что манера поведения Марии объяснялась обыкновенным смущением. Если не считать ее сводного брата Гарри Ричмонда, у нее не было никаких контактов с другими молодыми людьми за всю ее юность. Какое-то время был еще Реджиналд Поул, но при этом серьезном джентльмене Мария чувствовала себя не очень свободно.

Она улыбнулась про себя абсурдности самой возможности сравнивать этих двоих: рассудительного пеликана Реджиналда Поула и пышного павлина Томаса Сеймура.

— Я помню вашего брата Эдуарда, — сказала она, чтобы заполнить неприятную паузу, когда все другие темы для беседы умерли безвременной смертью. — Он женился на одной из фрейлин моей матери, Анне Стэнхоуп. А вы… вы обручены?

— Нет еще, но вы ведь знаете поговорку, леди Мария: «У моряка жена в каждом порту». — Его смех эхом прокатился по комнате и замер, натолкнувшись на ее холодное молчание. Чтобы реабилитировать себя, он быстро добавил: — Выражаясь метафорически, — и по подавленному выражению ее лица понял, что только усугубил свою ошибку.

Угрюмо подумав: «С тем же успехом я мог бы разговаривать с непорочной Девой Марией!» — и пораскинув мозгами в поисках другой темы, он в конце концов начал рассказывать историю о Кранмере. Он рисковал, ибо знал, что у Марии были все основания не любить архиепископа. Он рассказал ей, как Кранмер, тайно женившись в Германии, пожелал избавиться от своей жены, когда вернулся в Англию (священники давали обет безбрачия, а уж архиепископ в первую голову должен был являть собой пример в этом отношении). Кранмер отчаянно старался уберечь свою незаконную супругу от нездорового интереса публики и наконец остановился на, как ему казалось, новой идее: спрятать ее в специально изготовленный сундук с прокрученными в крышке дырками, чтобы несчастная леди не задохнулась. Хитростью бедная госпожа Кранмер была с отсутствием каких бы то ни было удобств перевезена по морю и по земле в Лондон, и не один раз ее перетряхивали в этом сундуке с живота на спину и наоборот, перегружая с корабля на носилки, а с них опять на барку.

К облегчению Томаса, Мария весело смеялась, хотя ее смех больше напоминал звук колокольчика, покрывшегося окалиной от длительного неупотребления.

Ободренный, Томас добавил:

— Наконец он смог взглянуть на нее; а главное, при этом он был твердо уверен, что она не наставила рога за его спиной.

В то же мгновение температура в комнате упала ниже точки замерзания, и он выругал себя за собственную глупость. Ясно было, что он предстал перед ней в самом неблагоприятном свете, он, который обычно блистал в женском обществе. Но, с другой стороны, леди Мария вряд ли и сама была нормальной женщиной, попытался он успокоить свое пошатнувшееся самомнение. Изобразив на лице обезоруживающую улыбку, он попросил:

— Я так много слышал и помню о ваших музыкальных талантах, леди Мария. Не окажете ли вы мне честь, спев что-нибудь до того, как я уеду?

— В последнее время у меня совсем не было практики.

— Даже если это так, могу поклясться, что вы играете и поете гораздо лучше многих из тех, кто упражняются каждый день.

Проглотила ли Мария его приправленную грубой лестью наживку или нет, но она взяла лютню и спела для него «Зеленые рукава». В отличие от большинства своих современников, Сеймур ничего не понимал в музыке, но даже он был тронут ее истинным музыкальным талантом, даже его весьма слабое воображение шевельнулось под впечатлением того разительного контраста, который являли собой красота любовного романса, так трогательно спетого ею, и ее собственное несчастное положение.

На прощание он поцеловал ей руку, и пожатие его сильных пальцев пронзило Марию невыразимой дрожью, столь же неожиданной, как и волнующей. Впервые в своей жизни она по-настоящему поняла, что такое мужской магнетизм. Она почувствовала, как каждая клеточка ее тела завибрировала со всей настоятельной необходимостью тщетной страсти, в которой ему до сих пор было отказано. Но, даже будучи в полном замешательстве от этого открытия в себе подобных чувств, она инстинктивно поняла, что не влюбилась в Сеймура. Просто они были оба молоды и для нее открылся новый восхитительный, неведомый доселе мир. И, когда он уехал, Мария почувствовала, что он увез с собой солнечный свет летнего сада.

Что до Томаса, то он был слишком опытным донжуаном, чтобы не заметить ее неожиданно зардевшихся краской щек, дрожи ее маленьких пальчиков в его руке, и его отвлеченные мысли о ней сразу свернули в более серьезное русло. Выгодный брак всегда занимал большое место в его планах на будущее, а что может быть лучше для любого мужчины, чем породниться с королевской кровью? Правда, к сожалению, леди Мария была незаконнорожденной и в данный момент не имела никакого влияния, но над ней все еще маячила тень короны…

Томас хорошо знал о той популярности, даже благоговении, с которым к ней относились в народе. Всегда делающая то, что от нее ждут, Джейн нарожает королю принцев, поспешил уверить себя Томас, и тогда мадам Мария со своим носом кнопкой останется, фигурально выражаясь, с носом. Но порядок престолонаследия уже не раз до того менялся в истории Англии. Томас подумал об Оуэне Тюдоре, никому не известном валлийском авантюристе, чей внук захватил корону в битву при Босуорте, чтобы стать Генрихом Седьмым. Человек с амбициями и нужными связями может подняться до самых больших высот власти и славы.

Томас протяжно присвистнул. Он раскинет свои супружеские сети как можно шире и глубже, но Марии придется оставаться в них, пока мимо, может быть, не проплывет более аппетитная рыбка. Ах, если бы только ее единокровная сестра была постарше! Вот она была бы девушкой для него. Даже сейчас, в своем нежном возрасте, Бесс обладала всем очарованием своей матери, и не надо было второго взгляда на нее, чтобы понять, что со временем у ее ног будут все мужчины в возрасте от девяти до девяноста лет.

Томасу захотелось, чтобы он был на десять лет помоложе, но он утешил себя тем соображением, что шансы Бесс на корону были так же призрачны, как надежды снежинки не растаять в пламени ада. На сегодняшний день леди Мария оставалась наиболее обещающим проектом. Господи, что за жену он себе подыскал! Но умный мужчина никогда не позволит радостям своей любовной жизни вмешиваться в соображения супружества!

В полном удивлении Мария бродила по опустевшим комнатам Хансдона, все еще со страхом ожидая, что вот сейчас, выйдя из-за угла, она вновь наткнется на леди Шелтон и услышит ее скрипучий голос, бранящий ее за то, что она чего-нибудь не сделала. Еще сегодня утром без сожаления, но и, как ни странно, без особого злорадства Мария собственными глазами наблюдала за тем, как леди Шелтон, ее семья и все прочие навсегда исчезали из ее жизни.

Теперь, по высочайшему соизволению короля, его дочь была хозяйкой Хансдона. В будущем ей еще предстоит занять самое почетное место в зале, вокруг нее будет толпа слуг и ее решения будут окончательными во всех вопросах. А больше всего грело душу то, что ей будут прислуживать те, кто когда-то уже составлял ее окружение. Маргарет Байнтон прошла с ней через все превратности судьбы, и теперь к ней присоединятся еще и Мэри Браун, и Сьюзен Кларендье, и старая няня госпожа Маргарет, а также еще несколько слуг-мужчин, которые сопровождали Марию из Уэлш-Маршеза, когда она останавливалась в замке Ладлау много лет назад.

Увы, с ней не будет больше графини Солсбери, чтобы опять присматривать за ней, — ее подопечная уже вышла из того возраста, когда ей положена государственная гувернантка, — но компанию Марии составят ее единокровная сестра и леди Брайан, которые оставались жить с нею, и ее кузина леди Маргарет Дуглас, ее подруга с детских лет. Конечно, король был достаточно щедр в уступках, с которыми он пошел навстречу своей дочери; он мог позволить себе это, принимая во внимание те высокие дивиденды, которые он извлек с ее помощью.

Мария даже вздрогнула при воспоминании о своем очень неудачно прошедшем воссоединении с ним. Она поехала в Хакни на своем гнедом мерине, прекрасно себя чувствуя в новых нарядах. Король и королева прибыли несколькими часами раньше, и Мария заставила свои негнущиеся ноги присесть в глубоком книксене перед колоритной громадной фигурой своего отца. Как сквозь туман она видела румяный круг его лица, слышала произнесенные его громовым голосом приветствия, на которые едва смогла пробормотать что-то с трудом различимое. Потом она повернулась к стройной белокурой женщине, стоявшей рядом с ним, но прежде чем смогла сделать реверанс, Джейн притянула ее к себе с нежным поцелуем.

Конечно, в течение всего своего короткого визита королева делала все от нее зависящее, чтобы никак не подчеркивать различие между ее теперешним положением и положением своей новой падчерицы. После слишком частых проявлений Анной высокомерного презрения к ней скромность Джейн была как освежающий бальзам, и Мария была бы счастлива наедине с нею. Но в присутствии отца она просто терялась и не могла ни вести себя, ни разговаривать естественно. Вместо этого она ощущала странное чувство нереальности всего происходящего, как будто они были актерами в какой-то пьесе, произносящими заученные слова и ждущими, когда наступит очередь другого говорить.

И конечно же, Генрих, любивший играть сразу много ролей, с удовольствием включился в эту новую игру. Никому не удалось бы превзойти его в этой новой роли доброго, всепрощающего отца, готового забыть мрачное прошлое, и Мария поняла, что она должна поддержать его, изображая из себя покорную, раскаявшуюся дочь, потому что он казался довольным ею. Джейн находилась где-то слегка на заднем плане, обогащая постановку всеми тактичными нюансами своего спокойного поведения, а придворным, сопровождавшим короля и королеву, отводилась роль поглощенной зрелищем аудитории.

Не было произнесено ни единого слова, касающегося того главного, что когда-то разъединило Марию с ее отцом, поэтому разговор по необходимости носил весьма ограниченный характер и через некоторое время превратился в кошмарный повтор высокопарных затертых фраз.

Марии, во всяком случае, казалось, что прошла целая вечность, пока наконец следующим полуднем королевская чета не отбыла, и она с кривой усмешкой поинтересовалась про себя, кому — ей или ее отцу — стало легче в тот момент, когда Джейн вновь пылко обняла ее, теперь уже на прощание.

— Дорогая Мария, вы должны навестить нас при дворе. Мы с нетерпением будем ждать вас у себя, не так ли, ваше величество?

И все это с полным страстного желания устремленным вверх взглядом. Но Генрих неожиданно как будто оглох, проигнорировав явный намек своей жены и не сделав ни малейшей попытки поддержать ее приглашение. Он заключил Марию в свои медвежьи объятия, заверил ее, что в будущем она не будет знать отказа ни в чем, и затем отбыл с видом человека, который успешно завершил очень неприятную работу.

— Могу ли я поговорить с вами, пока мы одни? — вырвал Марию из ее задумчивости жалобный голос леди Брайан. — Это насчет леди Елизаветы. Я не знаю, что делать с этим ребенком.

— Я думала, что зубки у нее перестали резаться.

— Ах, дело в другом, гораздо более важном. Одежда малышки в таком ужасном состоянии, что еще немного — и придется все время держать ее в постели, чтобы не сгорать от стыда. У нее нет ничего, кроме того, что она носит каждый день, и я штопала ее платья так часто, что на них уже не найти живого места.

— Но, конечно же, счет за ее гардероб…

— Был закрыт давным-давно. — Гувернантка с отчаянием вздохнула. — Еще за много месяцев до того, как коро… я имею в виду маркизу Пэмбрак… э… умерла. Я оттягивала, как могла, но в конце концов была вынуждена написать мистеру Кромвелю по этому вопросу. Я писала, что ребенку нужны платья, юбки, халаты, ночные рубашки, корсеты, носовые платки и шляпы. Он предпочел проигнорировать меня, поэтому я подумала, что, может быть, вы?..

«Сейчас, когда вы опять в фаворе», — так явно должно было заканчиваться ее предположение. Мария пообещала написать, хотя и очень сомневалась, что всесильный министр пожелает потратить хоть какую-то часть своего бесценного времени на изучение вопроса о гардеробе маленькой девочки… Она отогнала от себя постыдную мысль о том, что три года назад она сама была ненужной дочерью, обреченная носить поношенные платья, в то время как Елизавета ежедневно появлялась перед ее глазами в разнообразных нарядах, прямо-таки кричавших о ее богатстве, и похоронила это воспоминание под искренней озабоченностью. Она была слишком эгоистична, слишком занята своими делами, чтобы заметить брошенную всеми девочку.

Ей бы следовало самой снабдить Бесс новым гардеробом… Если бы не такой пустяк, как денежные соображения! Чек, присланный ей королем, который тогда казался такой удачей, быстро растворился в ее нетерпеливых пальцах. Она накупила богатых подарков своим преданным слугам, которые должны были опять состоять при ней, оплатила мессу за упокой души своей матери и, следуя примеру Екатерины, раздала значительные суммы старикам и больным в округе.

На более земном уровне оказалось необходимым заплатить гонорар врачу за удаление ее больных зубов. Мария стоически перенесла душераздирающую процедуру, хотя и упала в обморок в ее конце.

Правда, какая-то смешная сумма еще оставалась, и она нахмурила брови.

— Я распорю одно или два из своих новых платьев и перешью их для Бесс. Потом я могу купить хотя бы немного материала, которого ей хватит на шляпку, еще одно платье и нижнюю юбку, я думаю, персикового или абрикосового цвета, которые пойдут к ее волосам и коже.

Она пустилась в пространные рассуждения о цветах и материалах, а леди Брайан с удивлением слушала ее. Нет, она прелесть, просто прелесть, если смогла забыть обо всех этих грустных мыслях о самой себе, подумала гувернантка. Призови Марию помочь несчастному ребенку или больному животному — и ее личность засверкает новой восхитительной гранью. Замуж, вот что ей надо, мудро решила леди Брайан. И чтобы дом был полон назойливых детей и животных, которые не оставили бы ей времени на меланхолию. Из всех известных ей женщин Мария больше всего подходила для материнства. И если его величество хоть чуть-чуть стоит звания ее отца, ему бы следовало организовать этот брак без задержки. Почему надо эгоистично отказывать своей старшей дочери в том, на что он был так часто щедр в своей жизни?