Дочь игрока

Глава 23

Рина уже смирилась с тем, что Эдуард ее больше не любит. Она примирилась с тем, что он использует ее, а потом отшвырнет в сторону. Раз он отверг ее любовь, она могла отдать ему только свое тело и была готова пойти на это.

Но она не была готова к этому медленному, обжигающему, до боли нежному поцелую…

Он впился в ее губы с неутолимой жаждой, растопил ее неуверенность, словно воск на огне. Его язык ласкал ее так смело и интимно, что Рина ослабела. Она положила ладони ему на плечи – и чтобы не упасть, и чтобы, это главное, коснуться его кожи, неожиданно оказавшейся гладкой и упругой. Она упивалась его силой, едва сдерживаемой энергией, которую он излучал. Ощущала его крепкие мышцы, мышцы сильного мужчины, держащего себя в узде. Она не понимала этой перемены в нем, но спросить означало бы прервать этот пьянящий поцелуй, а Рина не в силах была этого сделать, как не в силах была перестать его любить.

Поцелуй Эдуарда становился все более страстным. Медленное биение началось в ней, словно далекий барабанный бой, который становился все громче и настойчивее. Ей хотелось, чтобы поцелуй длился вечно, и у нее вырвался слабый вздох разочарования, когда он его прервал. Но в следующее мгновение он нагнул голову и взял в губы ее сосок; ее пронзила молния, поразившая каждую частичку ее тела. Рина думала, что нет более интимного прикосновения, чем прикосновение его руки к груди. Но она ошибалась. Он провел по коже языком, потом втянул сосок в рот. Рина зарылась пальцами в его волосы, направляя его чудный озорной рот от одной груди к другой. Она вела себя бесстыдно, но ничего не могла с этим поделать. Казалось, тело действует независимо от ее воли. Томление, охватившее ее, стало почти невыносимо. Всхлипывая, она извивалась, сидя на жесткой коже седла.

Его тихий дьявольский смех был столь же чувственным, как и его поцелуй.

– Тебе нравится?

Она прикусила губу, заглушая стон, который мог бы поведать о мере ее блаженства. У нее еще осталось немного гордости, совсем немного. Она откашлялась и попыталась придать тону светскую невозмутимость:

– Я думала, что джентльменам полагается целовать леди только в губы.

Он бросил на нее взгляд, полный недоверия и насмешки:

– Тогда тебе еще многому предстоит научиться. Твой Квин не очень образован.

– Я тебе уже сказала, он не… – Ее протест захлебнулся – его ладонь оказалась между ее ногами.

Тонкая сорочка не была преградой его требовательным пальцам. Он гладил ее с безжалостной нежностью, прижимая мягкую ткань к распухшим, чувствительным складкам ее плоти. Казалось, время растягивалось и сжималось с каждым восхитительным поглаживанием. Дыхание вырывалось из ее груди короткими, тугими толчками. Голова запрокинулась назад, она стонала, соблазненная чувственной лаской. Ей казалось, что в ней живут два человека: уравновешенная, благоразумная Рина, все чувства которой крепко заперты, и новая женщина, бесстыдная и порочная, которая упивается каждым прикосновением графа.

– Посмотри на меня.

Рина подчинилась его приказу. В его взгляде тлел огонь, тот же огонь, который пылал в ней. Бисеринки пота блестели на его коже. Она ощущала жар его тела и исходящий от него острый мужской аромат. Она видела твердые желваки на его скулах, чувствовала напряжение каждого мускула его мощного тела и знала, что он из последних сил пытается контролировать себя.

– Отодвинься назад, – грубо приказал он.

Все еще окутанная сладким туманом страсти, она скользнула назад, к краю седла, пока не уперлась спиной в железный брус за ним. Эдуард взобрался на седло и посадил ее верхом на себя. Ее ночная сорочка спускалась на бедра, но под ней она была совершенно открыта, ноги ее были широко раздвинуты, и доказательство его страсти находилось всего в нескольких дюймах от нее.

Познания Рины в любовных играх были весьма поверхностны, но она была совершенно уверена, что женщина должна лежать на спине, а мужчина находиться сверху. Она никогда не представляла себе ничего столь шокирующего, как эта поза. Его руки обхватили ее обнаженный зад, обнаженная грудь Эдуарда касалась ее напряженных, чувствительных сосков. Она никогда не представляла себе, что самая интимная, самая потаенная часть ее тела может быть так открыта для мужчины и он будет волен сделать с ней все, что угодно. Она сглотнула слюну.

– Эдуард, разве мы не должны… лечь?

Его улыбка сверкнула в темноте подобно лезвию ножа.

– Я хочу, чтобы ты меня видела, – резко ответил он. – Хочу, чтобы ты видела все, что я буду с тобой делать. А когда я тебя возьму, я хочу, чтобы ты знала, что это делаю – я. Я!

Его последнее слово потрясло ее, уничтожило самообладание. Страсть, которую они оба сдерживали, прорвалась мощным потоком. Его рот и руки были повсюду, гладили, нежили и ласкали ее тело, доводя до безумия. Она выгибалась дугой, прикасалась к нему нетерпеливыми пальцами и осыпала страстными поцелуями, наслаждаясь вкусом, запахом, ощущением его тела. Плоть ее горела. Их руки и ноги переплелись, и она уже не могла бы сказать, где ее тело, а где его. А он все ласкал ее, гладил и сжимал повсюду, кроме того открытого, жаждущего места, которое больше всего его желало.

Рина упала ему на грудь, вцепилась в плечи, ослабев от желания и неутоленной жажды.

– Прошу тебя, – тихо вскрикнула она. – Прошу!

Его сдавленный голос был почти неузнаваем:

– Посмотри на меня.

На этот раз Рина не могла выполнить его приказ. Ее голова стала тяжелой как свинец, у нее не было сил поднять ее. Выгнув спину, она издала слабый, мучительный, напоминающий мяуканье звук, уткнувшись ему в грудь, и плотно прижалась бедрами к его твердой горячей плоти.

Он содрогнулся, и она ощутила эту дрожь как землетрясение.

– Черт побери, посмотри на меня!

Из последних сил Рина подняла голову. Его темные, дьявольские глаза пронзили ее, проникли в самые потаенные уголки ее души. Очень давно она создала внутри себя это убежище, безопасный рай, где могла укрыться, когда мир становился слишком жестоким. Но убежище перестало быть безопасным и потаенным. Эдуард заявил на него свои права, как на ее волю и тело. Некуда бежать от его яростного взгляда. Негде теперь скрыться.

– Произнеси мое имя, – прорычал он.

Она облизнула пересохшие губы.

– Эдуард.

Он начал ритмично двигать ее бедрами.

– Еще раз.

– Эдуард, – повторила она в такт раскачиваниям. – Эдуард, Эдуард, Эдуард…

Она снова и снова выдыхала его имя, а он ускорял ритм движения. Рина извивалась, прикованная к нему его железной хваткой и мрачным, пристальным взглядом. Тело ее болезненно напряглось, голос замер. Ничего больше не существовало – кроме его глаз, его рук и ее жгучего желания быть такой, какой ему хочется, делать все, что он пожелает. Ее любовь к нему взлетела в небеса, словно звезда, миновала уровень физического желания и подошла к краю безумия. Рина обняла Эдуарда руками за плечи и посмотрела ему прямо в глаза, позволяя увидеть, что она чувствует.

– Эдуард, я люблю тебя, я люблю…

Со звериным рычанием он вошел в нее одним плавным, сильным толчком. Ее пронзили боль и наслаждение. Пальцы ее впились в его плечи, и Рина закричала. Он заглушил этот крик поцелуем, проник в ее рот так же, как проник в ее тело. Прошлое и настоящее сгорели в чудном порыве обладания. Он схватился руками за перила ограждения у нее за спиной и входил в нее все глубже и глубже с каждым толчком. Он брал, а она отдавала с неутолимой жаждой, пока каким-то образом они оба не начали и брать, и отдавать одновременно.

Они двигались как единое целое – и становились единым целым. Они жили и умирали в объятиях друг друга, сгорали вместе, кричали одним голосом, дышали одним дыханием, а их сердца бились в унисон. Когда им уже казалось, что больше гореть невозможно, они растворились в забвении экстаза, разрушенные и возрожденные чудесной силой любви.

Сабрина томно вытянулась на ворохе соломы. Она смотрела вверх, на стропила конюшни, слушала приглушенное ржание лошадей, вдыхала прохладный ночной воздух, в котором появился намек на рассвет. Это была та самая конюшня, в которой она бывала прежде много раз. Но теперь она смотрела на все новыми глазами, и конюшня представала перед ней более роскошным местом, чем все, что она могла себе вообразить. Все тут стало другим.

Рина вновь потянулась, нежно улыбаясь, И не стыдясь наготы. В какой-то момент Эдуард сорвал с нее в клочья разорванную ночную сорочку; вероятно тогда, когда снял с седла и уложил на солому, а потом взял во второй раз. Он сделал это в благопристойной позе – она внизу, а он на ней. Но ничего благопристойного не было в том, как он вошел в нее, проник так глубоко, что она почувствовала его прикосновение к ее скрытым глубоко внутри вратам. Это жаркое воспоминание заставило ее пошевелиться. Колючая соломинка царапнула ее, заставив почувствовать сладкую боль между бедрами. Возможно, потом у нее все будет болеть, но ей это безразлично.

Рина взглянула на мужчину, который лежал в нескольких футах от нее – на боку, спиной к ней. Она медленно окинула взглядом его тело – от мощных мышц на плечах до тугих ягодиц и сильных ног. Дыхание ее участилось, когда она вспомнила, как он был внутри ее. Его брюки были спущены до колен, и он оставался в сапогах, но это нравилось ей еще больше. Он так безумно желал ее, что не стал терять время на то, чтобы раздеться. Ей нравилось, что страсть к ней заставила его пренебречь условностями. Ей нравилось то, что он заставил ее испытать чувства, о существовании которых она даже не подозревала. Ей нравилось то, во что они превратились вместе, как дарили себя друг другу всеми способами, которых нельзя выразить словами.

Она его любит.

Рина приподнялась на локте и потянулась к Эдуарду, испытывая острое желание прикоснуться к нему. Но когда она дотронулась до его плеча, он рывком отстранился. По-прежнему не поворачиваясь к ней лицом, он встал, молча подтянул брюки и стал их застегивать.

Она нахмурилась, сбитая с толку его отчужденностью и молчанием.

– Эдуард? Что случилось?

– Случилось? Ничего. Ты здорово меня развлекла.

– Но это не было просто… – Она сглотнула, не в состоянии произнести грубое слово. И прибавила хриплым шепотом; – Мы занимались любовью.

Он бросил взгляд через плечо, презрительно улыбаясь:

– Мы потешили плоть, радость моя. Это было неплохо. Но и только.

Как он мог так говорить после всего, что они делали? Как мог не замечать ее чувств?

– Это не все, и ты это знаешь. Почему ты пытаешься отрицать то, что мы испытываем друг к другу?

– Господи, да ты и впрямь простушка. – Он поднял свою сорочку и натянул через голову. – С тобой приятно поваляться. Но то, что мужчина делает в угаре страсти, не равно любви. Опытной потаскушке следует это знать. Еще несколько любовников заведешь и поймешь.

Рина прижала ладонь к животу. Ее предали, и она чувствовала себя смущенной и потерянной. Она бесстыдно отдалась ему. Открыла ему самые интимные уголки своего тела и души. Позволила себе упасть в колодец любви настолько глубокий, что у него не оказалось дна. А он ее не любил. Она падала туда одна, в страшную, бесконечную, одинокую пустоту.

Рина все же нашла в себе силы подняться. Подобрав накидку, вышла из конюшни, не оглядываясь. Она завернулась в ткань, стараясь получше закрепить ее у горла, натянула на голову капюшон, чтобы защититься от ночного ветра. Она спрашивала себя, как найти силы прожить остаток этого часа, остаток ночи, остаток жизни – без него.

Она ушла. Эдуард понял это по наступившей тишине. На стене больше не было ее тени. И его вдруг поразила образовавшаяся пустота в том месте, где раньше находилось его сердце. Она ушла, потому что он ее прогнал. И то, что у него не было выбора, не облегчало положения.

«Эдуард, я тебя люблю». Ее охрипший голос продолжал звучать в его мозгу. Жизнь не подготовила его к тому, что он нашел в ее объятиях. Ничто ранее пережитое даже близко не могло с этим сравниться. Ни одна женщина не отдавалась ему с такой готовностью, с таким пылким удовольствием, с такой несдерживаемой страстью. Она принимала все, что он давал ей, принимала его более полно, чем любая другая женщина. А когда он был в ней, когда ее юное, тугое тело затягивало его все глубже и глубже, он почувствовал, как его одиночество сгорает, и ощутил целостность, которой никогда не знал, и чистую, нежную любовь, которая принадлежала ему одному… пока не опомнился, не вспомнил, что ее «чистая, нежная любовь» уже была отдана другому.

– Будь она проклята! – Эдуард стукнул кулаком по стойлу с такой силой, что на костяшках пальцев выступила кровь. Ему было все равно. Его боль не могла сравниться с тем, что с ним сделала эта женщина. Она лишила его гордости и достоинства, наполнив неудержимым желанием. Он знал, что она ему неверна, но все равно взял ее. Дважды. А если бы она осталась – с ее роскошными спутанными волосами и сияющим телом, блестящим при свете свечи, он бы взял ее в третий раз. Эдуард застонал – его предательское тело снова желало ее. Она предала его так же, как Изабелла. Он слышал доказательство тому собственными ушами – слова любви и имя другого мужчины. Он знал, что она обманщица, что она изменила ему с другим, что в ней нет ничего искреннего. Он все это знал. Но если бы она осталась, он все равно взял бы ее снова.

Ему надо выбираться из конюшни, где до сих пор ощутим запах их любовных игр. Он кое-как заправил сорочку в брюки и пошел за фраком. Когда он нагнулся, то уголком глаза заметил белое пятно на земле возле старого седла. Повернув голову, увидел ночную сорочку, которую сорвал с нее во время их любовной схватки.

Гордость и здравый смысл подсказывали ему взять фрак, погасить свечу и уйти. Но он помимо своей воли протянул руку и поднял сорочку. Он держал ткань обеими руками так нежно, словно это была святая реликвия. Граф сглотнул комок в горле, уверяя себя, что сухость вызвана лишь пылью от соломы. Потом поднес разорванную сорочку к лицу и вдохнул спелый, опьяняющий аромат ее тела. «Я люблю ее. Боже, помоги мне, я все еще ее люблю».

Эдуард почувствовал на ладони что-то липкое. Опустил сорочку, подумав, что он разбил пальцы сильнее, чем ему показалось. Но липкое пятно было на его левой руке, а по двери стойла он ударил правой. Он нахмурился, повертел ткань, чтобы получше рассмотреть, удивляясь, как ему удалось испачкать ее не той рукой…

И тут глаза его широко раскрылись. Он схватил свечку и поднял над седлом. При свете Эдуард увидел то, что не разглядел в темноте: темное пятно, едва заметное на коже. Он провел по нему рукой, поднес руку к лицу и, не веря своим глазам, уставился на испачканные кончики пальцев. Кровь.