Дочь игрока

Глава 25

Рина смочила тряпку прохладной водой и вытерла лоб Клары.

– Теперь уже совсем скоро, дорогая.

Роженица попыталась улыбнуться ей в ответ, но робкая улыбка тут же сменилась гримасой боли. Рина взяла Клару за руку и еле удержалась, чтобы не сморщиться, так сильно девушка сжала ее. Рина оглядела маленькую спальню, надеясь, что дверь сейчас откроется, и кто-нибудь придет на помощь. Но дверь оставалась закрытой. Борясь с паникой, Рина напомнила себе, что прошло чуть больше часа, как она послала Тоби за доктором Уильямсом. Однако ей казалось, что пролетело уже часов десять. Даже целых десять лет.

Голова Клары заметалась по подушке, глаза затуманились от боли.

– Мама? Где мама?

Рина пригладила влажные волосы Клары и сказала со спокойствием, которое неизвестно откуда пришло:

– Вспомни, Клара. Ты мне сказала, что твоя мать уехала в Сент-Петрок навестить тетю. И вернется только поздно вечером. – А сама подумала: «Куда же, черт побери, подевался Чарльз?»

Клара снова заметалась на постели:

– А мой любимый? Где мой любимый?

Ее крик пронзил сердце Рины. Клара все еще влюблена в отца своего ребенка, хотя этот человек отказался от нее, обрек на одиночество, на позор. Это неправильно, что Клара все еще любит этого мерзавца, но Рина уже знала: когда речь идет о любви, не имеет значения, что правильно, а что – нет.

Она ведь продолжает любить Эдуарда, даже после всего того, что он сделал с этой бедной девочкой…

Дверь открылась.

– Чарльз, слава Богу! Я уже отчаялась было… – В комнату, однако, вошла Эми. – Где Чарльз?

– Не знаю, – ответила Эми, снимая перчатки и кладя их вместе с сумочкой на столик у кровати. – Я встретила Тоби на южной дороге и сразу же приехала. Как она?

– Она… – Рина прикусила язык, осознав, что ее мнение о состоянии Клары вовсе не обязательно слышать самой роженице. – Она прекрасно справляется, – громко заявила Рина, чтобы Клара ее слышала. Потом встала и кивнула в сторону двери. – Эми, нужно принести еще простыней и горячей воды из кухни…

Когда они остались наедине, Рина рассказала Эми о реальном положении дел. О болезненных схватках и о провалах в сознании Клары.

– Но это нечто большее, чем физическая боль. Клара пала духом. Ее мать в отъезде, соседи и пальцем не шевельнут, чтобы ей помочь, а тот негодяй, который так поступил с ней, умыл руки. Она чувствует себя так, словно у нее не осталось ни одного друга в этом мире.

– Ну тут она ошибается. У нее есть мы, – заявила леди Эми и решительно закатала рукава. – Надеюсь, Тоби вес же найдет Чарльза, но если и не найдет, нам придется все сделать самим.

Рина не разделяла уверенности подруги:

– Эми, ты когда-нибудь присутствовала при родах?

Уверенность Эми на мгновение угасла.

– Ну, не совсем… Но я несколько раз помогала, когда жеребились лошади и телились коровы, по крайней мере, до тех пор, пока моя напыщенная гувернантка не сочла это неприличным для леди. Словно что-то связанное с Рейвенсхолдом может быть неприличным для Тревелинов. Во всяком случае, мне кажется, рождение младенца ненамного отличается от родов коровы или лошади. А как ты, Пруденс? Ты присутствовала при родах?

– Н-нет, – заикаясь, ответила Рина. Это была полуправда. Она не присутствовала при рождении своего брата, но потом заглянула в комнату и увидела неподвижное тело матери и жалкий, крохотный сверток – младенца, который родился слишком рано. Она услышала сдавленные рыдания отца, почувствовала терпкий запах крови, ощущение страха и смерти и леденящего отчаяния, которое еще многие годы преследовало ее во сне.

Рина напомнила себе, что ее мать была старше и ослаблена болезнью, а Клара – здоровая молодая женщина. Но никакие доводы не могли заглушить воспоминаний, которые наполняли ее ужасом, отчаянием и парализующей мыслью о беспомощной девочке, которая чувствовала, как счастливый мир рассыпается в прах.

Рина и Эми взяли простыни и воду и вернулись в спальню. Еще один час без доктора. Потом – еще один. Вечерние тени тянулись, удлиняясь, по деревянному полу, похожие на длинноногих худых пауков. Клара теряла сознание и приходила в себя, а схватки становилась все злее и чаще. Рина и Эми по очереди вытирали лоб девушки и держали ее за руку, но когда прошел еще один час, Эми отвела Рину в сторону.

– Боюсь, нам больше не стоит ждать Чарльза. Роды идут к концу. Нам придется самим помочь младенцу появиться на свет, – Эми оглянулась на Клару, казавшуюся хрупкой и такой же белой, как простыни, на которых она лежала. – Ребенок уже на подходе. Мы сделаем все, чтобы помочь ему.

– Я… не знаю, смогу ли я, – в отчаянии прошептала Рина. – Эми, я тебе солгала. Много лет назад я видела роды, но они закончились ужасно. Мать и ребенок, оба… Мне кажется, я не смогу снова этого пережить.

Эми схватила ее за руки почти так же сильно, как раньше Клара.

– Пру, ты должна. Я не смогу сделать это одна. Я могу принять ребенка, а ты должна заняться ее душевным состоянием, успокоить. Попытайся. Ради Клары. Ради меня. И может быть, ради той несчастной женщины, которая умерла на твоих глазах много лет назад…

Ее слова заглушил вопль Клары.

Эми вернулась к кровати, бросив на Рину полный отчаяния взгляд. В эту секунду Рина поняла, что Эми почти в таком же состоянии, как и она. Но Эми доблестно скрывала страх, поправляла постель, готовила все к родам. Она действовала целеустремленно и добросовестно, что было характерно для всех Тревелинов, и Рина почувствовала уважение к подруге. Но это не заглушало страха, спрятанного глубоко в душе.

Роды проходили далеко не гладко. Глаза Клары обвели мертвенные круги боли и ужаса, силы ее подорвали месяцы всеобщего презрения и отчуждения. Дыхание ее было частым, поверхностным, лоб покрыт потом. Девушка могла умереть. Ребенок мог умереть. Ребенок Эдуарда…

Клара снова закричала.

– Тужься, Клара! – закричала Эми. – Пру, скажи ей, чтобы она тужилась!

Несколько мгновений Рина не могла открыть рот. Запах крови, крики боли и ужаса – все это был оживший кошмар ее детства. Но она уже не ребенок. Она не та растерянная маленькая девочка, которая беспомощно стояла и смотрела, как уходит жизнь из ее матери. Она сильная и умелая женщина, закалившаяся в жизненных испытаниях, у нее есть семья, которая ее любит, и мужчина, которого любит она. Она не потеряна в мире и не одинока.

Она наклонилась к Кларе и протянула ей руки, чтобы та могла за них держаться.

– Послушай меня, Клара. С тобой все будет в порядке. С твоим ребенком тоже все будет хорошо. Ты не одна, мы с тобой. А теперь – тужься!

С этого момента три женщины дружно боролись, чтобы привести младенца в этот мир. Крики Клары, команды Эми, бодрящие реплики Рины слились в нечто единое. И когда они уже думали, что ребенок никогда не покажется, крошечная девочка легко выскользнула прямо в подставленные руки Эми.

Через час Чарльз ввалился в комнату без шляпы, со съехавшими набок очками после скачки по пустошам. Страх в его глазах сменился облегчением, когда он увидел мирно спящую в своей постели Клару. Это облегчение превратилось в изумление, когда он увидел Эми, спящую в кресле-качалке у печки с крохотным, умиротворенным младенцем на руках.

– Что за…

Рина поднесла палец к губам. Она встала со стула у постели Клары, которую держала за руку, и вывела пораженного доктора за дверь.

– Им всем необходимо отдохнуть. Это были трудные роды.

Чарльз потер подбородок.

– Этого я и боялся. Если бы я ожидал, что ребенок появится на свет так скоро, то не уехал бы сегодня из деревни. Я вам благодарен за то, что вы были здесь и помогли ей. Вполне вероятно, что вы спасли ей жизнь.

– Нет. Вы ошибаетесь, приписывая мне эту заслугу. Если бы я находилась здесь одна, Клара и ее ребенок наверняка погибли бы. Это Эми заслужила вашу похвалу. – Рина вкратце описала ему мужество Эми, ее хладнокровие во время опасных родов. Закончив говорить, она скрестила на груди руки и многозначительно посмотрела на доктора. – Эми рассказала мне, что произошло между вами вчера. После того, что я видела сегодня, могу вам обещать: из нее выйдет образцовая супруга врача.

Чарльз смущенно улыбнулся, в его обычно трезвых глазах вспыхнули отнюдь не трезвые огоньки.

– Я знаю. И вчера знал. Но я не могу обрекать ее на такую суровую жизнь. Как бы много я ни работал, никогда не стану богатым человеком. Не смогу обеспечить ее теми вещами, среди которых она выросла, которых она заслуживает…

– Она заслуживает, чтобы ее любили. Ей не нужна пустая жизнь богачки. Если бы она стремилась к подобной жизни, то приняла бы предложение Фицроя. Но допускаю: если вы уедете, она в конце концов выйдет замуж за человека, который даст ей все, в чем она, по вашему мнению, нуждается. Она будет богатой, но никогда не станет по-настоящему счастливой. Ее мужественная душа задохнется под шелками и атласом, а сердце станет холодным и жестоким без любви. Этого вы для нее хотите?

– Конечно, нет! – Он пригладил волосы обеими руками, в голосе зазвучало отчаяние. – Но разве вы не видите, что наше счастье невозможно? Мне нечего ей предложить. Нечего!

Лицо Рины смягчилось при виде страдания человека, которого она полюбила как брата.

– Вы ошибаетесь. Вы можете предложить ей жизнь, полную смысла и значения. Можете предложить свою веру в то, что она разделит с вами эту жизнь. Но прежде всего вы можете предложить ей свое сердце. Кроме этого богатства, Эми ничего не нужно. В самом деле, это единственное, чем стоит владеть. – Рина взяла его руки в свои. – Эми необходим муж, который сможет любить ее всем сердцем. Ей необходимы вы, Чарльз. И если вы не самый большой глупец в мире, то поймете, что и вы нуждаетесь в ней не меньше.

Чарльз молчал, в задумчивости склонив голову. Рина затаила дыхание, надеясь, что ее слова дошли до него. Больше чем кто-либо она знала, как редка и драгоценна настоящая любовь. И как пуста без нее жизнь.

Чарльз откашлялся.

– Я полагаю… – начал он, потом остановился и снова прочистил горло. – Полагаю, мне следует обсудить это с леди Эми. Всегда полезно честно и трезво заглянуть в будущее.

Рина улыбнулась. Расчетливо строгие слова доктора не могли спрятать надежду, звучавшую в его голосе.

– Мудрое решение, – заметила она, ободряюще сжимая его руки. – Подождите здесь. Я сейчас пришлю к вам Эми.

– Но мне следует осмотреть Клару и ребенка…

– Они могут еще несколько минут подождать. А вот о вас того же не скажешь. – Она открыла дверь и выскользнула в спальню.

Через минуту Сабрина стояла у закрытой двери с младенцем на руках, прислушиваясь к приглушенным голосам с другой стороны. Она не могла разобрать слов, но вдруг услышала, что разговор резко оборвался. Повисла тишина, прерываемая лишь тихим шепотом и нежными вздохами. Вздохнув, Рина спокойно отошла от двери и улыбнулась крохотному посапывающему младенцу.

– Ну, юная леди, похоже, эти двое будут жить долго и счастливо. Возможно, нам с тобой следует заняться ремеслом свахи?

Младенец смотрел на Сабрину серьезными голубыми глазами. «Голубые глаза», – подумала Рина, поглаживая пальцем по щечке младенца. Она знала, что у всех новорожденных голубые глаза, но что-то в их цвете пробуждало в ней воспоминания. «Наверное, это потому, что я узнаю в ней Эдуарда. Но я ожидала, что глаза ее будут темнее, как у Сары и Дэвида…»

Тихий голос донесся с кровати и отвлек Сабрину от ее мыслей.

– Мисс Пруденс? Моя девочка, она…

– С ней все в порядке, – ответила Рина, поспешно подошла к Кларе и положила ребенка на руки матери. – Она самый здоровый ребенок из всех, кого я видела. И самый красивый.

– Она красивая, ведь правда? – прошептала Клара, голосом слабым от счастья и усталости. Она прижала к себе малышку, глядя на нее с любовью и благоговением. – Ты самая красивая девочка в целом мире. И счастливая. У тебя его голубые глаза. И его красивые каштановые волосы.

Рина замерла: «Каштановые волосы?»

– Да, – пробормотала Клара, снова впадая в забытье. – Каштановые волосы, идеально подстриженные. Он такой красивый, мой джентльмен. Такой элегантный…

Девушка снова уснула, не закончив фразы. Верная человеку, которого продолжала любить, Клара не назвала имени возлюбленного. Но это едва ли имело значение. Цвет волос новорожденной, вместе с путаными словами Клары открыли имя отца так же ясно, как будто оно было записано в семейной Библии. Рина посмотрела на крошечную девочку, сердце ее стучало так сильно, что она едва могла дышать.

– Парис, – прошептала она.

Когда часы пробили одиннадцать, по залам дома Рейвенсхолда прокатился гром.

Слившись воедино, звук эхом прокатился по просторным пустым коридорам и замер, уступив место полной тишине. Поморщившись, Сабрина беспокойно задвигалась на золоченом, обшитом бархатом стуле, стоявшем напротив двери в комнаты Эдуарда. Этот антикварный стул был изготовлен во Франции в царствование Людовика XIV – его явно делали более для красоты, нежели для удобства. Она же сидела на этом проклятом стуле уже больше часа. И все же страдания ее тела не шли ни в какое сравнение с муками души. Даже удовольствие от мысли о скором объявлении помолвки Эми не уменьшало ее беспокойства. Она должна принести извинения. И необходимо сделать это сегодня же. Она не сможет застать его одного, а потом он уедет на рудник. Вечером исчезнет она.

Сабрина прикусила губу, борясь с тоской, чуть приглушенной волнением. Извинения не были единственной причиной… Ей хотелось увидеть его. Она должна увидеть его, даже зная, что это безмерная глупость. Он ее не любит, она ему не нужна, и после завтрашнего дня он будет произносить ее имя с тем же презрением, с которым произносит имя жены. Встреча с ним сегодня ничего не даст. Разве только она извинится перед ним за то, что так плохо о нем подумала, и сможет сказать, что верит в его порядочность, даже если эта вера ничего для него не значит.

«Но я в последний раз увижу его лицо и услышу его голос».

И тут Рина заметила огонек свечи. Она увидела, как граф Тревелин идет по пустому холлу, держа в руке подсвечник с одной свечой. Она хотела вскочить, но ноги отказывались повиноваться. Рина застыла на месте и во все глаза смотрела на человека, которого обожала, любовалась его уверенной походкой и упругой силой его тела, очевидной, несмотря на его усталость. Его плащ промок насквозь во время грозы, черные волосы прилипли ко лбу. «Кто-нибудь должен заставить его больше заботиться о себе», – подумала она. Острая боль пронзила ее, когда она вспомнила, что это будет уже не она.

– Эдуард!

Он быстро посмотрел на нее, высоко поднимая свечу. Его темные глаза широко раскрылись, когда он ее заметил, но это было единственное проявление эмоций.

– Тебе следовало уже спать.

– Я знаю, но я… – Тщательно подготовленные слова улетучились как дым под его пристальным взглядом. – Эдуард, я хотела…

Он поднял ладонь, призывая ее к молчанию. Его суровый взгляд проник в темноту – куда-то за ее спину.

– Тебе что-нибудь нужно, Мэри-Роза?

Рина изумленно оглянулась и увидела, как от стены отделилась горничная, прятавшаяся в тени.

– Гм, нет, милорд. То есть кухарка спрашивала, что вы хотите на ужин.

Уголки рта графа чуть приподнялись в еле заметной улыбке.

– Скажи кухарке, что я не голоден. Можешь идти.

Горничная бросила быстрый взгляд на Пруденс, потом на графа. Присев в реверансе, она исчезла в темноте. Эдуард смотрел ей вслед, его губы снова превратились в твердую линию.

– Если ты не хочешь, чтобы наши слова открыто обсуждались в помещениях для слуг, я предлагаю продолжить разговор у меня в комнате.

Он распахнул перед ней дверь. Рина секунду поколебалась, затем шагнула через порог, чувствуя себя крайне взволнованной, когда он закрыл дверь. Она задрожала и поплотнее закуталась в кашемировую шаль. «Меня заперли словно в гробнице».

Наверное, он заметил ее дрожь, потому что подошел к камину и положил на угли два тяжелых полена. Взял кочергу и начал помешивать угли, раздувая веселый огонь, Не поднимая глаз, спросил:

– Что ты хотела мне сказать?

Рина обняла себя за плечи, сожалея о том, что так ясно помнит ощущение его дразнящих рук.

– Я хотела… то есть… ну…

Он оглянулся на нее и саркастически приподнял брови.

– Восхитительно. Эта блестящая речь скоро закончится, или мне подбросить еще одно полено в камин?

Честное слово, он самый грубый из всех людей на свете.

– Еще одно полено не понадобится. Я просто хотела сказать тебе, что Клара Хоббз родила, и…

– И ты хотела сообщить мне о рождении моего ребенка, – холодно закончил он. Он опять повернулся к камину и яростно ткнул в него кочергой. – Это очень любезно с твоей стороны. А теперь, если не возражаешь, я бы хотел отдохнуть. У меня был чертовски трудный день.

– У меня тоже, – ответила она, теряя терпение. – Это были трудные роды, хотя и мать, и младенец чувствуют себя хорошо. Вовсе ни к чему быть таким грубым.

– Грубым? – Все еще сжимая в руке кочергу, Эдуард пересек комнату, словно разгневанный бог, глаза его метали молнии, а голос гремел, как гром. – Ты тоже была бы грубой, если бы тебе пришлось в последнюю минуту предотвратить взрыв старого парового котла в Уил-Грейсе, потом едва не сломать хребет, помогая носить руду к мойкам, когда погнулись рельсы вагонетки, а под конец выслушать распространяемые каким-то суеверным идиотом слухи о появлении «Убийцы Томми» на самом нижнем уровне шахты. У меня силы иссякли несколько часов назад, поэтому прости меня, если я не прыгаю от радости, когда добродетельная женщина обвиняет меня в том, что я сделал сына девушке, которую едва знаю.

– Я вовсе не добродетельная, – выпалила Рина. – Кроме того, у Сары дочь. И я знаю, что она не от тебя!

Кочерга Эдуарда со стуком упала на ковер.

– Ты… знаешь?

Рина прерывисто вздохнула и кивнула:

– Я… должна была верить тебе с самого начала. Это бессовестно с моей стороны, что я поверила самому плохому, без всяких доказательств. Совершенно…

– Пруденс, – тихо проговорил он.

– Совершенно бессовестно, – продолжала она, и слова раскаяния полились потоком: – Ты был прав, когда сравнивал меня с Изабеллой. Только мой проступок еще хуже, ведь она не была здесь, с тобой все время, а я была, и мне следовало знать, что ты никогда не поступил бы так подло с такой бедной…

– Пруденс.

– …девушкой, как Клара. Ты никогда бы не воспользовался своей властью таким предосудительным образом, никогда. В глубине души я знала, что ты не мог… это только мое глупое сердце говорило мне обратное. И из-за этого я сделала тебе больно, и мне очень жаль, потому что я скорее бы умерла, чем…

– Пруденс!

Его громкий голос заставил Рину замолчать. Она посмотрела в его глаза – изменчивые, как море. От него пахло грозой. Дождевые капли блестели в темных волосах, улегшись на них подобно царской короне. Она облизнула вдруг пересохшие губы.

– Мне очень жаль, Эдуард, – прошептала она. – Я не должна была сомневаться в тебе.

– У тебя было множество причин для этого, – ответил он, протянул руку и вытер с ее щек слезы, которых она не замечала. – Ты самая взбалмошная из всех женщин.

Рина заморгала и несколько неизящно шмыгнула носом.

– Я знаю. Я и сама запуталась.

Эдуард рассеянно провел огрубевшим большим пальцем по ее щеке. Слишком поздно Рина осознала, что ей от их последней встречи нужно было куда больше, чем увидеть его лицо и услышать его голос. Ей хотелось, чтобы он ее поцеловал. Не важно, что он ее не любит. Не важно, что считает ее «прискорбной ошибкой». Она для него – ничто, но это тоже не важно. Ей нужно в последний раз почувствовать его губы. Рина с трудом перевела дух, потянулась к его губам, и…

Он отступил назад.

Сжав руки за спиной, граф подошел к камину. Стоя к ней спиной, он продолжал:

– Завтра я уеду по делам в Труро. Когда я их закончу, я… не вернусь в Рейвенехолд.

Сабрина удивленно заморгала.

– Ты не можешь покинуть Рейвенсхолд. Это твой дом.

– Был когда-то. Но сейчас… – Он потер глаза. – Всем в Рейвенсхолде будет лучше без меня.

– Это неправда, – возразила она, подошла и встала рядом с ним у камина. Он казался таким потерянным, как в тот день, когда они разговаривали в детской. Сердце перевернулось у нее в груди. – Эдуард, ты не можешь покинуть Рейвенсхолд. Бабушка и сестра тебя любят. Твоим детям…

– …будет без меня лучше, – мрачно закончил он. – Кажется, мой удел в жизни приносить несчастье тем, кто для меня дороже всего. Моей жене. Моим детям. Тебе.

Рина ухватилась за каминную полку. Неужели он назвал ее «дорогой»? Должно быть, она неверно расслышала его слова, заглушённые треском дров. Ведь она для него всего лишь досадная ошибка.

– Я знаю, ты считаешь, что у тебя передо мной есть обязательства, но…

Ее прервал его горький смех.

– Я считаю, что очень обязан тебе. Но это обязательство не распространяется на то, чтобы видеть тебя изо дня в день, обращаться к тебе с вежливой учтивостью, словно мы лишь посторонние люди. Смотреть, как ты живешь своей жизнью, жизнью, частью которой я никогда не стану. И в конце концов увидеть, как ты свяжешь свою жизнь с другим, лучшим человеком.

Он обеими руками пригладил мокрые волосы и глубоко вздохнул.

– Я понимаю, почему ты отвергла мое предложение. Я обидел тебя так, что мне нет прощения. Но я не смогу вынести фарс, в который превратится моя жизнь, если я останусь здесь, с тобой. Мир широк, достаточно широк для того, чтобы человек мог в нем затеряться. Если я поищу хорошенько, то смогу найти такое место, где обрету подобие покоя и забуду о том, что люблю тебя.

Рина пыталась вдохнуть и наконец ей удалось выговорить сдавленным голосом:

– Ты… любишь меня?

– И всегда любил. Но я знаю, ты не испытываешь ко мне того же чувства, и не стану пытаться изменить…

Речь Эдуарда внезапно оборвалась, потому что Рина, обхватив руками его шею, закрыла ему рот поцелуем.