Сергеева Ольга
Дочь кузнеца
Аннотация:
В одну реку, говорят, не войти дважды. Но можно плыть вдоль. Тогда говорят: судьба.
Часть I. Дорога на юг.
Глава 1. Первый день зимы
Северная граница Вольного княжества Махейн, близ Дикого Леса. 1270 год от Сотворения мира.
На княжество Махейн, самое северное из Вольных княжеств, пришла зима. Пришла неожиданно, посреди осени. Ни у кого не спрашивая разрешения и не стучась в ворота, распахнула двери и шагнула, выстудив все живое. Белый снег, такой белый, каким бывает лишь первый снег в году, тяжелыми мягкими хлопьями ложился на землю, еще не успевшую остыть, отвыкнуть от летнего солнца. Но зима была неумолима. И снег падал медленно и совершенно бесшумно. Он уже не таял, а ложился тонким кружевным покрывалом, сплести которое не сумела бы и самая искусная мастерица. Он ложился на пожухлую, хотя все еще зеленую траву; на ветви деревьев, еще державшие в своих объятиях паутину последних листьев; на тропинку, причудливыми петлями бегущую от темного елового леса, возвышавшегося на пригорке, по берегу речушки, через аккуратный деревянный мостик, перекинутый с берега на берег, к маленькой деревне, раскинувшейся на низком берегу реки. Деревня - всего пять домов, деревянных, под высокими скатными крышами, с просторными крытыми дворами, обнесенными изгородями, - могла бы показаться жалкой и недостойной внимания жителям южных королевств, привыкшим к мрамору дворцов, мощеным улицам и шуму многотысячных городов, но для севера Махейна, этого сурового и неприветливого края, деревня была большой и даже довольно зажиточной. Об этом говорили и высокие добротные срубы из великолепной, не успевшей потемнеть древесины, и заборы, даже и не думавшие покоситься, и аккуратные прямоугольники огородов, спускавшиеся по заливным лугам к реке.
Здесь жили хорошие хозяева, сильные люди. Не только потому, что смогли создать свой мир своими руками, но еще и потому, что не побоялись сделать это. Люди редко селились не северной границе Вольных княжеств. Здесь не было власти, ни один правитель не присылал сюда своих дружин, чтобы собрать подать и пообещать защиту крестьянам. Здесь, за грядою невысоких холмов, начинался Лес. Лес, которому местные жители не давали названия, потому что у него были иные Хозяева. Древние как сам мир и жестокие как время, не властное над ними. Их крестьяне тоже никогда не называли по имени...
Впрочем, деревне повезло. Она стояла на берегу реки, укрытая с двух сторон пологими плечами холмов. Холодные северные ветра не истребляли посевов, и зло ходило где-то стороной. И только длинными черными зимними ночами родители рассказывали своим детям сказки про Лес и Хозяев... Из поколения в поколение передавались эти сказки и никто уже не помнил, что в них правда, а что вымысел. Но в дальний лес за холмы крестьяне не ходили.
Но сейчас зима только вступала в свои владения, и ранним воскресным утром деревня тихо спала, нежась под ласковыми прикосновениями пушистого снега. Пряха-зима пряла свою пушистую шубу. Низкое, но бесконечно светлое небо с любопытством вглядывалось в землю, и только река неспешно и бесшумно катилась между поросших густой травой берегов, под деревянным мостиком, исполняя ей одной известное предназначение.
По мостику бежала девочка, лет десяти-одиннадцати, не больше. Невысокая и совсем хрупкая. Еще вчера над деревней стояла теплая осень, и мама не успела достать из сундука меховую зимнюю шубку, поэтому, проснувшись ранним утром, девочка схватила в сенях свой осенний плащ из толстой шерсти с капюшоном, украшенным заботливой маминой рукой яркой вышивкой, всунула ноги в сапожки и выбежала во двор - только тяжелая дверь бухнула за спиной! Сбежав с высокого крыльца, девочка на секунду остановилась, захваченная открывшимся вдруг ее глазам волшебным зрелищем преобразившейся за одну ночь земли - из морщинистой и выцветшей старухи в ослепительную невесту. Невесту!.. Девочка запрокинула голову к высокому небу и закружилась, раскинув руки в стороны, ловя на длинные пушистые ресницы хлопья снега, и засмеялась. Потом вдруг, словно вспомнив что-то очень важное, сорвалась с места и бросилась бежать, через двор, по тропинке, петлявшей мимо огородов к реке, через крутой мостик, вверх по холму... Ей не было холодно и ей не было страшно. Ей казалось, что сегодня утром она проснулась самым счастливым человеком: ведь самое большое счастье - когда ты счастлива за других!
Перевалившись через вершину холма, тропинка резко пошла вниз, и девочка остановилась, запыхавшись, и оглянулась назад. Позади нее в глубокой, словно чаша, долине притаилась деревня - пять домиков, припорошенных первым невыразимо белым снегом, казавшихся отсюда игрушечными. А впереди, по другую сторону холма, там, где своенравная речка резко изгибалась и вгрызалась в его бок, стояла одинокая кузнеца. Добротная, сработанная на века, с огромным колесом, опустившим свои лопасти в воду, - раздувавшим меха: ведь работал в кузнеце всего один человек. Без подмастерьев было нелегко, но что поделать, если не подарила судьба им с женой сына - наследника отцовской силы и умения. Одна за другой рождались в их семье дочери - красивые, статные, умные - отрада отцу. Он не горевал: настанет время, когда сильной, словно дубовый сук, руке станет тяжело поднимать пудовый молот, и он возьмет себе ученика из соседских парней. Но это будет еще не скоро.
Словно невидимые крылья подхватили девочку - она полетела вниз с холма, к кузнеце, к отцу, снова заработавшемуся допоздна, да так и оставшемуся ночевать. Словно почувствовав ее приближение, дверь распахнулась ей навстречу, и из кузнецы показался высокий мужчина, одетый в кожаные штаны и меховую безрукавку. Его короткая пепельно-светлая борода и такие же волосы заискрились в первых лучах солнца, прорвавшегося между чередой холмов на горизонте и низкими снеговыми тучами. Мужчина хотел спуститься к речке, но замер на пороге, заметив крошечную фигурку в развивающемся коричневом плаще, катившуюся к нему по склону холма. Девочка взлетела на крыльцо, и отец подхватил ее на руки, закружил, прижимая светло-серебристую головку к своей груди.
А потом они сидели на крыльце, на широком гладко обструганном бревне, специально прикаченном сюда: отец и его самая младшая и от этого, наверное, самая любимая дочь. Она прятала пальцы в мехе его безрукавки, а он обнимал ее, не давая замерзнуть, но даже и не думал ругать:
- Ты, хоть, матери сказала, куда тебя ноги понесли ни свет ни заря? Она, небось, уже проснулась и места себе не находит: куда подевалась эта егоза! - Мужчина старался говорить сурово, но в его бороде пряталась улыбка, гораздо теплее, чем скупое зимнее солнце. Девочка чувствовала это и даже и не думала бояться. Да и не мог быть суровым с ней этот большой сильный и самый главный человек. Для нее он есть и навсегда останется самым главным, самым умным и самым справедливым человеком на свете! Она только крепче прижимается к нему, а он кладет свою большую сильную всю в мозолях руку ей на голову. Его дочь - самое важное в этом мире, то, ради чего стоит жить, что стоит защищать, самое лучшее, что он создал!
Девочка поднимает на него глаза - серые, словно гладь незамерзшей реки зимой, в обрамлении длинных густых ресниц:
- А Мирима такая счастливая! - произносит она задумчиво и мечтательно и бесконечно радостно. Кузнец усмехается в бороду: так вот зачем она прибежала. Рассказать о счастье старшей сестренки! Давно ли такой же беззащитной птахой прижималась к его груди его первая дочка? А вот уже и крылья окрепли и пора лететь из родительского дома - из родного гнезда. Добро: к хорошему человеку! Лорко - сын соседский, на глазах росший, смышленый паренек, не злой, не ленивый. С таким мужем дом будет богатым, а семья крепкой! Должна быть! А как иначе? Чего другого пожелать родной дочери - родной кровинушке, больше самого себя любимой? Но уж больно быстро... Казалось, только вчера сговорились, а уже сегодня из дому отпускать. Как тут не задуматься лишний раз, не испугаться, даже если и любишь? Именно потому, что любишь!
А чертовка маленькая, словно подслушала отцовские мысли, крепче прижалась к нему, заглядывая в глаза:
- Тебе ведь тоже радостно, правда?
- Правда, правда...
Кузнец смотрел на дочь и гладил ее рукой по серебристому шелку волос. Дай Боги тебе счастья! И тебе, и Мириме, и Ларе, и Катрин... "Четыре мои дочери" - подумал кузнец. Светленькая головка под его рукой встрепенулась:
- А Катрин шепталась: к тебе человек приходил чужой и страшный! - Девочка шептала так, будто рассказывала страшную сказку, лежа ночью в избе на теплой печке. Кузнец нахмурился: знает ли она, что такое настоящий страх? Дай-то Боги, чтобы никогда не узнала! А человека, приходившего к нему три дня назад и правда в пору было испугаться.
Он не был крестьянином из окрестных деревень, он не был торговцем, какие иногда забредали в их деревню. Он приехал на коне, огромном сильном вороном жеребце, и сам он был ему под стать. Почти на пол головы выше кузнеца, которого и в своей деревне и в округе почитали за силу и стать. Одетый в добротный черный плащ, украшенный серебряным шитьем. Каждое его движение было наполнено спокойствием и властностью человека, уверенного в своих силах. Это читалось в том, как он спрыгнул с коня, как подошел к крыльцу, на котором стоял кузнец. Длинные темные волосы незнакомца было собраны в хвост, а глаза смотрели прямо, смело и внимательно изучая кузнеца. Он приехал не как гость: он знал, он мог бы стать хозяином здесь, если бы захотел. Но он не хотел. Он заговорил, и слова его звучали также спокойно и властно. Этот человек был воином. Он привык ничего не бояться: он привык к собственной силе.
Незнакомец без лишних слов объяснил кузнецу, зачем он приехал к нему. Ему нужен был меч. Его собственный, как он сказал, сломался в последней битве, а хорошего кузнеца, способного выковать достойную замену, сыскать не так просто. Кузнец не удивился. И его отец, и его дед были далеко известны в округе как непревзойденные мастера своего дела. Не мудрено, что их слава докатилась и до чужестранца, забредшего в их места. Но что-то настораживало... Что-то во взгляде иссиня-черных глаз ускользало от взгляда кузнеца, что-то в спокойном чуть насмешливом голосе заставляло все внутри сжиматься словно от ледяного холода... Но незнакомец был предельно вежлив, попросил выковать ему меч и предложил щедрую оплату. Кузнец постарался отогнать свои сомнения: с детства родители внушали с недоверием относится к чужакам - этим, должно быть, все и объяснялось. Он принял заказ, снял мерки. Незнакомец оставил щедрый задаток и пообещал вернуться через три дня: он торопился, меч нужен был ему как можно быстрее.
Поэтому последние ночи, также как и дни, кузнец проводил в своей кузнеце с молотом в руках, у раскаленного горна, на котором рождался клинок. Он торопился выполнить заказ в срок, боялся не успеть, гнал себя, как никогда раньше. И клинок родился. Сегодня перед самым рассветом, наверное, как раз тогда, когда повалил снег, и зима незваной непрошенной гостьей ступила на порог. Сейчас меч лежал на верстаке, завернутый в мягкую кожу, ждущий своего хозяина, зовущий его...
- Папа, а что ты делал для того чужого человека? - звонкий голосок заставил вздрогнуть, оторвав от собственных мыслей, напомнил о себе.
- Я делал меч.
Девочка вся извернулась под рукой отца, заглядывая ему в глаза:
- А покажи мне!
Отец внимательно посмотрел на дочь, словно по-новому изучая черты до мельчайших подробностей знакомого личика:
- Зачем тебе?
- Ты никогда не ковал мечей! Я же никогда их не видела!
- Дай Боги, чтобы никогда и не увидела! - кузнец вздохнул и поднялся на ноги. Он не знал, зачем он это делает. Жена уж точно будет ругать его, когда узнает. Он просто толкнул тяжелую дверь кузницы. - Пойдем!
Внутри было темно и жарко. В горне еще не успев остыть, мерцали неуверенным красным светом угли. Кузнец провел дочь мимо, в дальний угол, к единственному окошку, перед которым был устроен грубый верстак. На верстаке лежал длинный сверток. Кузнец осторожно, словно сам робея перед творением собственных рук, развернул мягкую темную коже. Внутри, среди мягких складок, матово блестел клинок. Видят Боги, он никогда не ковал мечей! Зачем создавать то, что отнимает жизнь? Так учил его отец. А сейчас вот он...
Меч лежал в складках кожи. Светлый, чистый, только что рожденный и смертельно опасный. По его идеально отполированному клинку бежал замысловатый черный рисунок. Кузнец не наносил его специально - он возник сам из огня и металла, такой, каким должен был быть. А по извивам узора струились блики солнца, прорывавшиеся в кузницу сквозь единственное покрытое сажей окно. Девочка смотрела на меч, словно завороженная. Тонкий и острый, гладкий с едва заметной выпуклостью рисунка. Идеально выверенный и сбалансированный. Ни одной лишней детали, ни одной неверной черточки! Она словно чувствовала в руке его тяжесть. Он был так прекрасен! Она никогда не видела ничего более красивого! Девочка сама не заметила, как рука потянулась к клинку, желая прикоснуться к его холодной смертоносной стали...
- Не смей этого делать! - огромная, сильная, твердая от мозолей рука отца схватила ее за запястье. Девочка вздрогнула и подняла на отца испуганные глаза. За что? Он никогда так не говорил с ней! Что она такого сделала? Кузнец разжал руку, запоздало сообразив, что напугал дочь. Он не хотел. Он сам не мог понять, что на него нашло. Он просто вдруг почувствовал, что этот клинок, безжизненно лежащий на верстаке, может причинить ей вред. Ей - его любимой дочери! Больше того, он вдруг осознал, по-другому не скажешь, что этот меч, это творение его рук - самое страшное, что он когда-либо делал. И кузнец испугался! Никогда он не боялся ни зверя в лесу, ни противника в кулачном бою на ярмарке, ни даже грозы - ярого гнева Богов. А сейчас ему было страшно! И то, чего он боялся, лежало на верстаке перед ним. Меч, еще не узнавший крови... Он ковал его, не думая о тех, кого этому мечу доведется убить. Но сейчас... У этого меча была своя судьба. Он вдохнул в него жизнь, и уже был не властен над ним.
Кузнец завернул мягкую кожу, пряча клинок, и обнял дочь, стараясь ее успокоить, попросить прощения за грубость:
- Никогда, Занила, не прикасайся к мечу! Хотя это - всего лишь меч. А убивает человек! Со стали кровь можно вытереть, но на руках человека она остается навсегда!
Мирима была такой красивой! Когда Занила вернулась домой, она стояла посреди избы, уже одетая в новое платье, специально сшитое для этого дня, украшенное по подолу и низу рукавов яркой вышивкой, изображавшей деревья, цветы, птиц и зверей. Над этой самой вышивкой невеста, не смыкая глаз, провела ни одну ночь. Именно по красоте рисунка и по мастерству исполнения и будет судить будущая свекровь, принимая невестку к себе в дом. Благосклонно ли примет? Или покажется рука, распустившая птиц лететь по ткани, нерадивой, ненужной в хозяйстве, недостойной ее старшего сына? Конечно, девочка росла у нее на глаз, и все было известно, обдумано и сговорено давно, но от этого не меньше старалась Мирима, склоняясь глубокой ночью перед светцем над беленым полотном. Только стороннему пришлому человеку рисунок мог показаться пустым: красиво подобраны нити, один к одному лежат аккуратные стежки, словно живые распахнули крылья птицы, вот-вот готовые сняться с веток, да и все на этом. Но любой житель северного Махейна знал: вышивка это - заговор, равного по силе которому еще поискать, ведь кладется он любящей рукой для защиты будущего дома, мужа и всей семьи! Животные и птицы сулили удачу смелому охотнику, цветы зазывали в дом лето, обещали обогреть щедрым теплом, ветки деревьев, ломящиеся под тяжестью плодов... Что ж тут объяснять? Пусть урожайным будет каждое лето, пусть голод никогда не посетит молодой дом, и каждый год пусть в семье появляется по сыну или дочке!
Мирима стояла посреди избы, уже обряженная в новое платье, а младшие сестренки и мать хлопотали вокруг нее. Девочки прилаживали на голове сестры венок, искусно сплетенный из цветов, собранных в середине лета и заботливо сохраненных по сей день так, что не помялся и не облетел ни один лепесток, не потеряли они ни формы, ни ярких красок. А мать, не старая еще крепкая женщина в клетчато-зеленой поневе с высокой короной пепельно-светлых волос на голове, прилаживала на талии дочери поясок - плетеный шнурок из красных и золотых нитей, связанный хитрыми узлами, чтобы ни одна хворь не смогла подобраться, с длинными шелковыми кисточками, позванивающими вплетенными в них бубенцами - отпугивать нечисть. Именно этот поясок развяжет жених, когда деревенский ведун признает его право на невесту, когда его родители согласятся ввести новую дочь в свой дом, когда родители девушки благословят и отпустят ее, когда станет он ее мужем. Свадебный поясок последний, в котором красуется девушка - понева замужней женщины талию скрывает, придавая осанке силу и величественность.
Вздрогнув на звук бухнувшей двери в сенях, мать обернулась и увидела замершее на пороге свое младшее чадо. Непослушная, все бы куда-нибудь бежать! Отстегать бы пару раз хворостиной за то, что столько седых волос добавила матери, но как прижмется теплым пушистым комком к груди, как замурлычет что-то звонким голосочком... И отходит сердце, и не поднимается рука. Что ж делать? Младшенькая - всегда самая любимая!
Вот и сейчас мать нахмурилась больше для вида, уперла руки в бока, стараясь придать себе грозный вид:
- Где ж ты была, постреленок? С рассвета тебя нет! Да в чем ушла? - накинулась на нее она уже серьезно. - Не видела разве, на улице зима?! А ну как накинется на тебя с ели лесовик? Да будешь неделю трястись в лихоманке? С печки тогда не спущу! Так и будешь в избе сидеть! Просись не просись - на улицу не выпущу!
Но девочка словно и не слышала материных слов. Она бросилась к сестре, обняла ее, прижалась к ней:
- Ой, Мирима, какая же ты красивая!
Первой засмеялась Мирима, за ней звонкими колокольчиками залились младшенькие сестренки, и даже мать улыбнулась, обняла их. Прижала к своей груди. Так они и стояли какое-то время - четыре дочери и мать - счастливые одним счастьем на пятерых!
Потом уже, раздевшись и устроившись поближе к теплому боку большой печки, Занила рассказывала матери, что была у отца, что он закончил работу и совсем скоро придет домой. Молчала она только об одном - о серебристом клинке, неясно мерцающем в сумраке кузницы, ждущем своего хозяина...
Кузнец прибрался в кузнице: негоже закончить работу, да так и уйти, оставив огонь не затушенным, инструменты не вычищенными и не прибранными. Обидится добрый молот - откажется служить своему хозяину - будет вырываться из сильной руки. Ни одну работу тогда не сделаешь, даже подкова справной не получится. Осерчает батюшка-дух огня: не терпит он нерадивых служителей, уважения к себе требует, а иногда и жертвы... Батюшка-огонь сам выберет, кто ему люб, и если не понравится ему человек, взявшийся за кузнечное дело, все может случиться. Может и искра шальная вылететь из горна да попасть на деревянный сруб. От одной искры может заняться пожар. А если уж совсем осерчал батюшка-огонь, может и человек живым из кузни не выйти! И такие жертвы иногда ему бывают любы!
Так учил кузнеца отец. Поэтому всегда, разжигая огонь, готовясь ковать большой ли плуг, или маленький гвоздь кузнец кидал в очаг краюху хлеба: твой хлеб, батюшка! Без тебя не ели бы, твоей милостью достаток имеем! И батюшка-огонь принимал подношение, ни разу он не наказывал кузнеца: знать, признавал в нем сына.
Вот и сейчас, следуя заветам предков, кузнец, гася огонь, не стал заливать его водой: огонь и вода - древние и непримиримые враги, нельзя так оскорблять батюшку-кормильца! Кузнец засыпал очаг песком, красные угли зашипели совсем не сердито и погасли. Мужчина еще раз оглядел кузнецу и остался доволен. Инструменты все вычищены и прибраны по своим местам. Можно идти домой. Там уж и жена его, наверное, заждалась и старшенькая дочка, которую сегодня сводят со двора... Вот только длинный сверток на верстаке не давал ему вздохнуть спокойно. Что же было в этом мече? Какую силу он вложил в него, сам того не желая? Батюшка-огонь, подскажи!..
Кузнец распахнул дверь кузницы и вышел наружу, потянулся, глубоко вдохнул свежий морозный воздух. Спустился с крыльца и замер, словно натолкнувшись на невидимую стену, так и не поставив ногу на первый хрупкий снег, припорошивший землю: прямо напротив кузнецы в десяти шагах от него стоял мужчина. Тот самый, что заказал ему меч три дня назад. Все в том же добротном черном плаще с дорогим серебряным шитьем, но сегодня он был без коня. Как он оказался здесь? К высоким сапогам не прилипло ни травинки, ни комочка лесной грязи. На непокрытых темных волосах, забранных в хвост, не лежало ни одной снежинки, словно и не шел этот человек морозным зимним утром издалека через лес. Да и снег вокруг - хрупкое белое кружево, зацепившееся за травинки, - не хранил ни одного следа!
Незнакомец стоял напротив кузнеца и смотрел на него холодным насмешливым взглядом темных чуть прищуренных глаз.
- Здравствуй, кузнец!
- И тебе поздорову, добрый человек! - кузнец вздрогнул от звука собственного голоса, показавшегося вдруг чужим. Да и никакой это не добрый человек. Чужой, пришлый, несущий с собой зло! Зачем он только принял его заказ? Да теперь уж поздно об этом! Отдать поскорее, да и дело с концом!
Незнакомец усмехнулся, недобро, одними уголками губ, словно мысли кузнеца были для него открытой книгой, а страх смешил.
- Готов ли мой заказ, кузнец?
Мужчина, не говоря ни слова, повернулся и скрылся за дверью кузницы: ему как можно скорее хотелось отдать этот проклятый меч!
Занила подпрыгнула на своей удобной лежанке и бросилась к маленькому окошку: со стороны двора раздались веселые песни и задорный звон бубенцов - это сваты пришли вызывать невесту. Заслушается красная девица лихих песен, соблазнится удалым весельем, выйдет во двор, а там ее уже ждут молодцы с лицами, закрытыми у кого страшной маской, а у кого просто воротником шубы, поднятым до самых глаз! В мгновение ока схватят они зазевавшуюся невесту и уволокут к жениху! А родители поминай, как звали! И нет больше у них в избе старшей дочери, зато у соседей появится дочка младшая - нареченная!
Так было, конечно, в давние времена. Сейчас все деревня должна была гулять на свадебном пиру. Любой человек должен был видеть, как девушку из одного дома передают в другой. А саму молодую семью и ее будущее потомство должен был благословить ведун, живший неподалеку в лесу и отгонявший от деревни злых духов. А задорные песни сватов теперь означали лишь, что хозяевам хватит прятать невесту, пора открывать сени да начинать лихой пир!
Мать всполохнулась не меньше младшенькой дочери, бросившейся к окну, и уж точно сильнее дочери старшей - ей какие хлопоты? Ей сегодня счастье одно! А вот у матери еще и стол для гостей не до конца накрыт и сама не прибрана. А ну как скажут соседи: нерадивая хозяйка? Старшую дочь по матери берут! Да и самое главное - хозяина в доме нет! Час уж, как младшенькая вернулась, сказала: сейчас вслед за ней будет, а его все нет! Вечно он в своей кузнице пропадает! Три ночи дома не ночевал! И даже в такой день его оттуда не вытащишь!
- Занила! - мать бросилась к младшенькой. - Беги к отцу! Где он пропадает? Не видишь, уж и сваты на дворе!
Занилу не пришлось долго уговаривать. Она схватила свой плащик: в суматохе приготовлений мать так и не достала из сундука зимнюю шубку, и бросилась к двери.
- Да не туда! - схватилась мать за голову. - Через двор беги, огородами, чтобы люди добрые тебя не видели! Что ж они про нас-то скажут? Все не как у людей! - причитала она, но тяжелая дверь во двор уже успела бухнуть - только пятки мелькнули.
Твердая, прихваченная первым морозом тропинка легко ложилась под ноги. Крупные мягкие хлопья снежинок ласково тыкались в лицо. Студеный ветер сорвал с головы капюшон, но Заниле было не холодно. Она бежала, не чувствуя под собой ног, даже и не думая уставать. Через мостик над рекой, опрокинувшей в себя низкое и такое высокое одновременно небо, вверх по холму. До кузницы совсем немного, только спуститься, а там отец! Нужно быстрее привести его! Без него праздник не начнется! А Мирима такая счастливая!..
По давней привычке Занила приостановилась на вершине холма. Думала только на секунду, но дальше ноги так и не двинулись. Перед ней словно неглубокой овальной чашей лежала крошечная долина, перечерченная посередине свинцовой лентой реки с кузницей, примостившейся на одном ее берегу, и высоким темным еловым лесом, почти вплотную подступавшем с другой. На пороге кузницы стоял отец - чтобы узнать его, Заниле и не нужно было вглядываться, а напротив него стоял другой человек - незнакомый чужой и от этого страшный. Тот самый, о котором говорила Катрин, словно рассказывая страшилку! Темный плащ скрывал его фигуру, но даже отсюда было видно, какой он высокий - выше отца, как гордо он держит голову, словно хозяин. Занила замерла, не зная, что ей делать дальше.
Отец на минуту скрылся в кузнеце, а затем снова появился на пороге, держа на вытянутых руках что-то узкое длинное и довольно тяжелое, завернутое в мягкую темную кожу - меч. Тот самый! Меч, что показывал ей утром. Он дождался хозяина!
Слева, словно разбредшиеся подружки, по склону холмы к кузнице спускались редкие ели. Редкие, а от того высокие и стройные - выросшие на приволье. Занила бросилась к ним. Она не могла оставить отца одного, она должна быть рядом с ним, но она боялась, что незнакомец увидит ее. Прячась за елками, Занила спустилась почти к самой кузнице, когда незнакомец шагнул к отцу. Отсюда она уже могла рассмотреть его, его уверенные полные силы движения, дорогую вышивку на его добротном плаще, его лицо, властное, холодное, чуточку насмешливое. Занила вздрогнула, когда мужчина повернул голову в сторону редкого ельника. У него было непривычно смуглое для здешних жителей лицо и внимательные темные, словно знающие что-то, доступное только ему, глаза. Занила отпрянула за дерево, стараясь слиться с его корой. Незнакомец не заметил ее: его сейчас волновало только то, что кузнец держал на руках. И девочка снова робко выглянула из-за ели.
Кузнец аккуратно одной рукой развернул кожу, и на скупом зимнем солнце сверкнула серебристая сталь. От простой, обвитой кожаным ремешком рукояти, до самого заостренного кончика по червленому узору, словно живая, пробежала искра. Незнакомец протянул руку и взял меч, отступил на шаг назад, легко поднял его над головой в сильном и изящном замахе. Занила задохнулась от восторга: меч ожил! Он струился и тек в руках незнакомца, сверкал на солнце, описывая немыслимые круги. Он был легким, незримым, невесомым и ... смертоносным. Незнакомец сделал лишь полшага вперед, сверкающий жадный клинок лишь на миллиметр изменил траекторию полета, а лезвие коснулось шеи кузнеца. Легко, словно разрезая масло или снег, вошло в его плоть и, не замедлив своего полета ни на секунду, вышло, унося с собой человеческую жизнь, ставшую невесомей света зимнего солнца. Кузнец не успел ни отстраниться, ни поднять руки, защищаясь, он, как стоял, так и осел на деревянные ступени крыльца. Его тело грузным неуклюжим мешком привалилось к перилам, а голова с косым срезом шеи покатилась по траве, по хрупкому белому снегу, разбрасывая крупные капли горячей алой жидкости.
Незнакомец отступил на шаг, едва заметным движением руки встряхнул меч, заставив его мелко вздрогнуть, сбрасывая капли крови. Занила, сама не понимая, что происходит, что она делает, вышла из-за ели. Ее отец... Отец!
Ее руки взлетели к лицу, пытаясь закрыть глаза, помешать видеть, спрятать от нее то, что лежало на крыльце, но не смотреть она не могла! Ногти впились в щеки, до крови раздирая нежную белую кожу, но она не чувствовала боли. Занила сделала шаг вперед на ставших деревянными не слушающихся ногах, но елка, не сумевшая уберечь ее, словно нарочно выставила корень, и Занила рухнула в снег, в густую еще не успевшую смерзнуться траву. Она не услышала собственного крика, разнесшегося по крошечной долине!
Незнакомец повернулся на крик. Всего в двадцати аммах [Амм - мера длины, примерно равная 50 см. В Вольных княжествах, как и других государствах того времени, использовались естественные меры, то есть устанавливаемые по отношению к длине человеческих конечностей, емкости сосудов, средней поклаже животных и т. д. Так амм считался равным длине руки от локтя до конца среднего пальца.] от него в снегу лежала девочка - хрупкая фигурка в коричневом плаще с растрепанными рассыпавшимися по плечам длинными пепельно-светлыми волосами. Ее руки судорожно прижимались к лицу, и только глаза, огромные цвета черненого серебра, смотрели на него. И в этих глазах шевельнулось что-то... Тайна? Сила? Жизнь? Что-то большее, чем могло быть в глазах десятилетнего ребенка!
Она смотрела на мужчину - на человека, убившего ее отца, до мельчайших подробностей запоминая его лицо. Черные, слегка прищуренные глаза, тонкий нос с изящно очерченными ноздрями, прямую линию плотно сжатых губ, твердый подбородок, гладко выбритый, как не носил ни один мужчина, ни в их деревне, ни в округе. Она впивалась глазами в его лицо, а он вдруг усмехнулся, глядя прямо на нее.
"Они приходят по ночам. Они называют это жатвой. Они сеют смерть и забирают жизни. Их много, но ты не увидишь их, пока они не подойдут совсем близко. Они крадутся бесшумно, потому что Лес укрывает своих детей. И звери разбегаются прочь, и замолкают птицы, когда Хозяева идут собирать свою дань! - темной зимней ночью, когда за толстыми стенами избы бушевала метель и завывал ветер, рассказывала мать своим дочкам, сбившимся вокруг нее на большой теплой печке. - Белые тени стелятся между деревьев. У них горят глаза, и голодная слюна стекает с длинных клыков. Они усмехаются, убивая, глядя в глаза своей жертве!"
Словно древняя страшная сказка, всегда пугающая, но всегда такая далекая, вдруг стала явью. И для этого не нужна была ни метель, ни черная ночь. Ясным морозным осенним утром на поляне перед кузницей стоял Хозяин! По древнему праву Властителя Леса пришедший за данью и собравший ее! Он стоял напротив Занилы и усмехался, глядя на нее. Он понял: маленькая девочка узнала его! Занила сама не заметила, как замолчала, и руки опустились, вцепившись в траву, оставив на щеках глубокие кровоточащие ранки. Меч последний раз сверкнул в лучах бледного зимнего солнца и скрылся в складках плаща своего Хозяина. Он слегка нагнулся, словно собираясь поднять что-то с земли, но очертания его тела вдруг дрогнули и начали размываться, будто расслаиваясь по поверхности воздуха. Занила смотрела, не в силах оторвать взгляд, как тот, что не был человеком, перестал им быть. Одно мгновение Он был между. Словно сразу в двух телах, в двух обличьях, в двух мирах, в двух реальностях и ни в одной из них. Он колебался, словно волна в озерке, бегущая от одного берега до другого. Но только одно мгновение. Волна ударилась о берег... По белому снегу, по еще зеленой не замерзшей траве летел Зверь! Огромный, по плечо человеку и намного длиннее его. Ослепительно белая кошка в разводах черных полос... Хищник раскрыл пасть в страшном рыке, обнажая длинные клыки, а его непроглядно черные глаза столь же пристально продолжали смотреть на девочку, усмехаясь!
Хозяин одним прыжком преодолел несколько аммов, отделявших его от девочки, и всем своим весом упал на нее. Он не станет ее рвать: он не голоден. Огромные клыки сомкнулись на шее Занилы, разорвав артерию, и в следующее мгновение вышли прочь. Зверь легко и будто невесомо вскочил и скрылся в перелеске на гребне холма.
Огромная кошка швырнула Занилу на спину, заглянула ей в глаза совсем человечьим насмешливым взглядом, обдала горячим влажным дыханием ее лицо и вонзила клыки в ее шею. Резкая боль скрутила тело Занилы судорогой. Она хотела закричать, но воздуха не было в легких! Она чувствовала, как он проходил в нос, в рот, в горло, а дальше - пустота. Зверь оставил ее тело, но она не чувствовала его. Последним движением она прижала не слушающиеся руки к шее. Под ними было мокро. Мокро, липко и горячо... Она видела над собой небо, такое низкое и такое высокое, и далекое крошечное солнце, которое почему-то больше не светило. Ей было темно. Занила попыталась подняться, чтобы понять, что происходит, но только перевалилась на бок. Внизу, на другом берегу речки, лес ожил. Из него один за другим, стелясь по первому снегу, летели кошки. Огромные, белоснежные, в ярких черных разводах, сильные, стремительные и смертоносные. Они проносились мимо Занилы, вверх по холму, туда, куда ушел их вожак, к деревне. Хозяева пришли собирать свою дань!
Занила закрыла глаза. Или она и не закрывала их, а просто перестала видеть? Она не чувствовала больше боль в разорванном горле, она не чувствовала холода от снега, облепившего ее лицо. Она чувствовала только пустоту и путь, что лежал перед ней, но идти по нему она не могла. Где-то впереди был отец. Он уже ушел, не дожидаясь ее. Ей его не догнать. А позади мать и Мирима, и Лара, и Катрин. Они тоже не будут ее ждать. Она одна, и только глаза Хозяина, насмешливо заглянувшие ей в душу. Она найдет его! Она... Занила задохнулась от ненависти, захватившей все ее маленькое существо, но воздуха не было. Не было даже легких, которыми она могла бы дышать! Но вдруг вдалеке, на пути, который она видела только своим сознанием, загорелся слабый огонек! Крошечный, серебристо-серый, словно расплавленный метал, лившийся в кузнице ее отца. Такой далекий! Занила потянулась к нему. Она бы протянула руку, если бы у нее еще была рука, но ее, такой, как она привыкла, себя ощущать, больше не существовало! Огонек моргнул, словно пытаясь подсказать ей что-то. А Занила, снова забыв, что не может больше ни дышать, ни говорить, закричала и потянулась к нему всем своим существом, своим сознанием, тем, что еще было у нее, тем, что не смогли отнять даже клыки Хозяина! Огонек задрожал, но послушно приблизился к ней, маня ее, обещая спасение и даря надежду. В этом крошечном серебристо-сером огоньке и была ее жизнь! С совершенно не свойственной одиннадцатилетней девочке ясностью Занила вдруг осознала это. Он не вернет ей отца, не поможет уберечь семью, не спасет дом, сметенный смертоносным вихрем. Но Хозяина она найдет! Сколько бы ни прошло лет, она разыщет его, среди тысячи лиц она узнает именно его, она заглянет ему в глаза и усмехнется, убивая!
Занила протянула руку, и огонек, словно только и ждал, пока она поймет, вплотную приблизился к ней. Это был не огонек. Это был шар. Совсем небольшой, хотя как она могла оценить размер здесь, в пространстве, которое не существовало, где не было ничего, даже ее самой? Шар завис перед ней. Он светился изнутри, весь переливаясь бликами серого света. Он словно состоял из тончайших нитей разных оттенков от темно-серого до ослепительно светлого. Нити двигались, сливались между собой и вновь разделялись. Они жили! От них не исходило тепла, но в них была сила! Занила знала это! Откуда? Просто знала, как и то, что должна прикоснуться к шару. И она вновь потянулась к нему, прикоснулась. Запустила невидимые и несуществующие пальцы в его струящуюся глубину. Поверхность шара вздрогнула, но поддалась, по ней побежала легкая рябь, словно рука Занилы разорвала поверхность воды. Девочка вдруг испугалась, что нити не примут ее, отшатнуться, а огонь погаснет. Тогда она навсегда останется здесь. Не сможет заглянуть в глаза Хозяина. Но нити светящегося серебра наоборот в ответ на ее прикосновение сами потянулись к ней, оплетая ее пальцы, струясь по ее несуществующей коже. Дальше по руке, к запястью, выше к локтю. Занила с удивлением смотрела, как из пустого пространства снова появляется она, состоящая из переплетения светящихся серебряных нитей. Сначала одна рука, потом плечо, тело, другая рука, ноги и голова. Она снова могла видеть себя! Она снова существовала! Она вновь чувствовала свое тело не просто как отголосок сознания, а как нечто реальное!
"Кто ты?" - спросила она у шара, соткавшего заново ее тело, но даже не уменьшившегося в размерах. Ответом были не слова. Знание возникло внутри нее. Оно было не чужим. Знание было ее собственным! Ведь она было сама сверкающими серебряными нитями! Это сила! Это жизнь! Это цель! Это дорога, что поведет ее! Это цепь, что намертво свяжет ее с Хозяином! До его смерти Сила дала ей жизнь!
Занила вдохнула настоящими легкими настоящий воздух и распахнула глаза!
Высокое светлое небо, безоблачное, но серое, как бывает только глубокой зимой. Темно-зеленые вершины елей, далекие-далекие, покрытые тяжелым белым снегом, зацепившиеся за небо. И когда это успела утвердиться настоящая зима? Мысль, словно чужая, откуда-то издалека возникла в мозгу Занилы. Неужели ее могла волновать зима?! А что ее вообще могло волновать? Она просыпалась словно по частям. Сначала глаза, потом мысли, потом одеревеневшее непослушное тело, потом память... Лучше бы она умерла, потерялась в том пространстве! Разве ее тело сможет вместить столько Знания? Уже вместило...
Занила с трудом заставила себя перевалиться на бок и, подтянув к животу не слушающиеся ноги, поднялась на четвереньки. Все ее тело одеревенело, словно кровь уже давно перестала течь по нему. И сейчас эти движения, понукаемые разумом, рождали в нем боль. Руки, желто-синие от мороза, цеплявшиеся за пожухлую траву, свело судорогой, и Занила чуть снова не рухнула лицом в снег. Она не знала, как у нее получилось устоять, а потом и подняться на ноги, как не понимала и того, как ей вообще удалось вернуться. Пробудившаяся память заставила ее вскинуть руки к шее, ощупать ее. Крови не было, ран она тоже не ощущала под своими пальцами. Занила отняла руки от шеи и посмотрела на них: кожа была перепачкана в чем-то темном - ее собственная кровь - давно вытекшая, свернувшаяся и засохшая, ставшая чужой. Занила вытерла руки о снег и медленно, с трудом сдерживая стон от нестерпимой боли в онемевших мышцах, выпрямилась в полный рост и огляделась по сторонам. Мутная темная волна тут же залила ее сознание - все-таки она поднялась слишком резко. Девочка на минуту прикрыла глаза, пытаясь заставить голову перестать кружиться, нащупала рукой широкий ствол ели и, только облокотившись на него, снова открыла глаза.
Она помнила крошечную долину совсем другой: она помнила ее осенью, а сейчас здесь царила зима. Склон холма был покрыт слоем нетронутого снега, из-под которого только кое-где проглядывали пожухлые травинки. Толстым ковром были покрыты берега речки, текущей медленно-медленно, готовой в любой момент остановиться и уснуть. Пушистые шапки лежали на лапах елей, ставших вдруг тяжелыми и склонившихся к земле. И кузница, стоящая на берегу реки, тоже была укрыта снегом. Снег ровным нетронутым слоем покрывал крышу, водяное колесо, навес над крыльцом, перила, ступени крыльца и что-то большое и бесформенное, лежавшее на них... Занила пошатнулась, ее пальцы до боли сжались, цепляясь за кору ели. Закричать? Заплакать?.. Черные, насмешливые глаза Хозяина смотрели в ее глаза... Стальные нити, оплетшие ее сердце, до боли сжались, мешая дышать... Занила отвернулась: она видела там уже все, что ей нужно было видеть, и пошла вверх по склону холма, в деревню.
Деревня, открывшаяся по другую сторону холма, казалась отсюда, с высоты, игрушечной. Пять аккуратных деревянных домиков, крытые дворы, заборы, покрытые ровным белым снегом. (Сколько же Занила пробыла Там, чтобы успело выпасть столько снега?) Из труб над крышами не шел дым, со дворов не доносилось ни кудахтанье кур, ни мычание коров, и на узких улочках между домами не видно было никого. Зачем спускаться? Занила стояла на вершине холма. Она словно все уже знала, словно все уже видела... Хозяева собрали дань полной мерой.
Девочка шла вниз по тропинке, не отрывая взгляда от дома, стоявшего ближе всех к реке.
Ворота были распахнуты настежь, и в них, наполовину вывалившись на улицу, лежало что-то. Или кто-то... Это был мужчина, молодой парень, по разрисованной личине, наполовину сдернутой с затылка, она узнала в нем одного из сватов. Он лежал, уткнувшись лицом в смерзшуюся землю, раскинув руки в стороны, словно только что споткнулся и упал. Он казался почти живым, только на месте его спины припорошенная снегом зияла огромная рана. Зверь словно разорвал его когтями, а потом выгрыз изнутри. Он рвал его плоть клыками, ломая ребра и позвоночник. Он чавкал и фыркал, снова и снова опуская морду в дымящуюся на морозе плоть, и алая кровь стекала по его белоснежной шерсти, склеивая ее...
Занила мотнула головой, прогоняя наваждение. Она не могла этого видеть, она не хотела этого видеть! Откуда она могла знать?
Девочка обошла тело стороной, прижавшись спиной к калитке, проскользнула во двор. Дверь дома также была распахнута...
Женщина вышла на порог, услышав непонятный крик, вдруг сменивший залихватские песни сватов. Огромная кошка прыгнула на нее, разом преодолев полдвора и крыльцо, впилась ей в горло, рванула плоть, сдирая ее с костей, купаясь в горячей алой крови. Женщина вскинула руки в бессильной попытке защититься, но тело, знавшее, что мертво, уже валилось на чисто выскобленный в ожидании гостей деревянный пол, разметав вокруг себя густую еще гриву пепельно-светлых волос. Зверь не был голоден. Он играл, он наслаждался, он убивал! Он оставил тело женщины, еще бьющееся в конвульсиях, и рванулся в дом. Огромная кошка на секунду остановилась на пороге, ее черным насмешливым человечьим глазам потребовалась всего доля секунды, чтобы заметить три тени, с криками метнувшиеся в стороны при ее приближении. Первую, самую маленькую, она достала всего лишь движением лапы. Словно стальные когти в два эцба [Эцб - мера длины, равная ширине пальца, то есть примерно 1,8 см.] длинной впились в лицо ребенка, сдирая с него кожу, полоснули по шее, по груди, сломали хрупкие ребра, обнажив сердце, какое-то время еще продолжавшее биться. Высокая девушка в светлом платье кинулась наперерез зверю, словно еще надеясь вырвать у него из когтей младшую сестренку. Зверь решил уделить ей чуть больше времени. Могучее тело взметнулось вверх в полупрыжке, а затем обрушилось на хрупкую человеческую фигурку, подмяв ее под себя. Огромная морда, перепачканная кровью своих жертв, ткнулась в лицо девушки, но та слишком сильно ударилась головой об пол и была без сознания. В глазах зверя мелькнуло разочарование: он так хотел заглянуть ей в глаза, он любил, когда ему сопротивляются! Утробный рев вырвался из груди хищника, и его клыки глубоко вонзились в плоть девушки - в нежную, теплую, сладко пахнущую плоть! Тень мелькнула в дверном проеме. Зверь вскинул голову, оборачиваясь. Другая ослепительно-белая кошка настигла третью жертву и рвала ее, купаясь в ее крови. Хозяин поднялся, оглядываясь вокруг. Контуры его тела вдруг размылись и потекли, задрожали очертания, белый мех стал каким-то грязно бурым, а затем и вовсе пропал. Посреди деревенской избы стоял высокий обнаженный мужчина. Он тяжело дышал, его мускулы бугрились от недавнего напряжения, его смуглая кожа была перепачкана чужой кровью. Хозяин встряхнул длинными черными волосами, откидывая их за спину, и оглядел все вокруг мутными от кровавого возбуждения глазами. Белоснежная кошка на пороге продолжала неторопливо насыщаться. Он смотрел на нее и чувствовал, как к его губам прикасается улыбка!..
Занила пошатнулась, уцепившись за перила крыльца. Как такое могло быть?! Как могла она видеть глазами зверя?! Она была внутри него, она ощущала то, что чувствовал он: и упоение погони, и отчаяние жертвы, и сладость теплой крови на клыках... Занилу затошнило, чуть не выворачивая наизнанку. Она подняла глаза вверх, молясь, чтобы все увиденное ею не было правдой.
На крыльце лежала ее мать. Она узнала ее по зеленой клетчатой поневе и по таким знакомым пепельно-светлым волосам, в которые она так любила зарываться, обнимая ее. Лица не было... Вместо него было что-то сплошное, черно-красное с выглядывающими белыми осколками костей... Занила посмотрела дальше. На пороге дома лежала что-то маленькое совершенно бесформенное - поломанная кукла в обрывках платья... Занила не узнала бы Лару, если бы не видела ту кошку, рвущую клыками ее плоть... Дальше в темноте избы что-то белело - до боли знакомое платье с аккуратной золотисто-красной вышивкой по низу подола, сотворенное с таким старанием, любовью, надеждой на счастье... "Какая же ты красивая, Мирима!" - собственный звонкий детский голосок, зазвучавший у нее в голове, показался ей до странности чужим. Занила хотела подойти к сестре, заглянуть ей в лицо: кошки не тронули его - она знала. Но для этого ей нужно было перешагнуть через мать и Лару. А там, внутри избы, еще и Катрин...
Занила слетела с крыльца, упала коленями в снег. Жестокая судорога скрутила ее тело, выворачивая на изнанку желчью, перемешанной с кровью, заставила ее пальцы в бессильном отчаянии скрести по мерзлой земле. Небо словно сжалилось над ней: одна за другой нерешительно с вышины сорвались крупные пушистые снежинки. Занила поднялась на ноги. Она не пойдет по деревне. Небо похоронит их за нее, укроет вечным саваном, оплачет тихими, чистыми слезами... А у нее свой путь. Она должна найти Хозяина!
Прочь от деревни, по заливным лугам, к далекому лиственному лесу, прикрывавшему долину с юга, бежала крошечная фигурка - маленькая девочка в порванном осеннем плаще, в одно мгновение ставшая взрослой, прожившая целую жизнь, умершая и снова родившаяся Другой... Она бежала, начиная свой долгий путь.
Глава 2. Начало пути
Вольное княжество Махейн. 1270 год от Сотворения мира.
Далекая, холодная, чужая луна разорвала клочья туч и взглянула вниз. Под ней, сколько хватало глаз, простирался лес. Древний, дикий, свободный лес. Конечно, он был лишь младшим братом того великого Леса, что простирался к северу от границы Махейна, и старые легенды не наделяли его и сотой долей тех жутких преданий, что выпали на долю его старшего брата, но и в этот лес, тем более зимней ночью, крестьяне из окрестных деревень старались без крайней нужды не заходить. Единственная тропинка вилась по самой опушке - по берегу быстрой и верткой безымянной речки. Но и эту тропинку прошедшая недавно первая метель этого года надежно спрятала под покрывалом глубокого белого снега: захочешь - не найдешь. А если и найдешь - пройти по ней все равно не сможешь! Но единственный путник, отважившийся ступить этой ночью под кроны вековых деревьев, и не пытался ее искать.
Сквозь лес, не разбирая дороги, бежала девочка. Она петляла между деревьев, то и дело проваливаясь по щиколотку в снег, запинаясь о корни деревьев, предательски скрытые им. Она шла уже не один час. Добротный теплый плащ, надетый на ней, был разорван в нескольких местах, капюшон давно упал с головы, длинные светлые волосы спутанными прядями упали на лоб, в сапожки набился снег, растаял, и теперь там мерзко хлюпала ледяная жижа. Впрочем, ноги ее давно онемели. Она не чувствовала ни холода, ни усталости. Она не заметила, даже когда примерно час назад, споткнувшись, упала прямо в колючий кустарник. Кожа на ее руках была изодрана. Весь прошедший час она отмечала пройденный путь собственной кровью, остававшейся на снегу. Она не пыталась выбирать свой путь, она просто шла вперед. Луна холодным мертвенным светом обливала деревья. Они раскачивались, отбрасывая причудливые тени, словно тянули свои ветки к жалкой человеческой фигурке, но девочка вряд ли замечала их. Она просто шла вперед, не зная, сколько осталось позади нее и сколько ей еще идти. И дойдет ли она, или навсегда останется посреди леса. Даже это было ей все равно.
Впереди деревья вдруг неожиданно расступились, образуя крошечную полянку. Луна заглянула на нее из-за рваного края тучи, да так и осталась висеть, словно пришпиленная к высокому иссиня-черному небу. Девочка вышла на поляну. Она давно уже перестала смотреть по сторонам, отчаявшись разглядеть что-либо за сплошной стеной деревьев, и шла, низко опустив голову. Чей-то взгляд, внимательный, в упор, заставил ее остановиться и поднять глаза. Прямо напротив нее на противоположной стороне полянки стоял волк. Около полуметра высотой, тощий, на коротких кривых лапах, со страшно свалявшейся, не успевшей перелинять летней серой шерстью. Он стоял и смотрел на нее желтыми голодными звериными глазами. Он уже час шел за ней, по запаху, по следам крови, топившей снег. Он выследил свою добычу, он с нетерпением ждал ее, и вот она перед ним. Занила остановилась, не сводя глаз с волка. Зверь слегка повел облезлым опущенным в снег хвостом, переступил с лапы на лапу, втянул воздух носом, приоткрыл пасть, обнажив желтые редкие клыки. Он ждал. Перед ним был всего лишь ребенок - человеческий детеныш, так сладко пахнущий, с вкусной нежной плотью - редкая добыча! Редкая и легкая... Без когтей, без клыков, без тяжелой палки, способной пробить шкуру... Удивительная удача! Сейчас детеныш закричит, призывая своих родителей, и кинется бежать. Но волк знал: здесь, посреди леса, детеныш сейчас один - он выследил, и поэтому ждал. Сейчас! Еще чуть-чуть! Детеныш повернется, кинется бежать и тогда!.. Волк весь подобрался, готовясь к прыжку.
Занила стояла и смотрела на него: всего в амм ростом, с грязной, свалявшейся клочьями шерстью, желтыми клыками. Интересно, он достанет хотя бы до брюха белоснежному Хозяину?.. А рискнет ли он хотя бы близко подойти к тому месту, где остались следы Его лап? В желтых глазах волка светился лишь звериный голод, ограниченный звериным же чутьем. Был ли он страшен? Да, был. Еще три дня назад маленькая девочка Занила умерла бы от страха, увидев его. Она завизжала бы, стала звать папу и побежала бы прочь, не разбирая дороги. Хотя... Три дня назад маленькая девочка Занила и не оказалась бы одна в ночном лесу. А сейчас ей некого было звать. Те, кто мог бы слышать ее, ушли. Они ждут ее за Чертой. Ей некуда бежать: она пытается уйти от самой себя и от собственной памяти. Печь в ее доме давно погасла и остыла, да и сам дом превратился в прах. Визжать от страха?.. Черные насмешливые глаза Хозяина заглянули в ее глаза...
Занила взглянула на волка и засмеялась. Хохот захлестнул ее. Сначала тихий, потом все громче и громче. Она упала на колени, обхватив себя руками. Бояться? Волка!?.. Морда Хозяина, фыркая, погружалась в теплую плоть, превращая в нечеловеческую маску мамино лицо... Огромная лапа со стальными когтями сверху вниз опускается на сестру, раздирая платье, кожу, мясо, ломая хрупкие кости... Клыки Хозяина сомкнулись на ее собственной шее, разрывая артерию, и в следующую секунду вышли наружу, перепачканные в алой крови...
Волк фыркнул и отступил на шаг. Его крошечный животный мозг не понимал, что происходит, почему этот человеческий детеныш вместо того, чтобы пугаться и бежать сидит на снегу и издает такие странные громкие звуки. Почему он не боится? Волк не понимал, и это было хуже всего. Впервые в своей не такой уж и короткой жизни волку стало страшно. Даже голод, заставлявший его идти по следу добычи, куда-то скрылся. Волк еще раз взглянул на такую странную жертву, повернулся и затрусил прочь от освещенной луной поляны, но еще долго ему вслед, словно насмехаясь над ним, несся дикий хохот.
Занила не могла остановиться. Хохот перешел в рыдания, скрутившие ее тело. Слезы принесли бы ей облегчение, но их не было. Она не плакала, когда меч Хозяина разрубил ее отца, она не плакала, стоя на пороге собственного опустевшего дома, она не могла плакать и сейчас, но смех ее был в десять раз страшнее. Одиннадцатилетняя девочка не могла так смеяться. Это был хохот ведьмы, от которого даже тени, прятавшиеся по веткам деревьев, шарахнулись в стороны. Только луна смотрела бесстрастно и равнодушно. Она и сама посмеялась бы, но эта человеческая страсть также была ей чужда.
Рассвет дня, обещавшего быть по-зимнему морозным, занимался медленно, словно неохотно. Сначала тонкая алая полоса протянулась над вершинами далекого леса, только потом небо начало медленно светлеть, меняя свой цвет с иссиня-черного на грязно-серый, а затем и вовсе на светло-голубой. Словно отражая небо, еще чистый совершенно белый и легкий снег заискрился миллионом крошечных звездочек, засветился ровным голубым сиянием.
Здесь, в северном Махейне, на границе зимы светает поздно. Поэтому, несмотря на то, что солнце еще не показалось из-за верхушек далекого леса, жизнь в деревне, вытянувшейся вдоль проезжего тракта, начала уже просыпаться. Из труб над домами начинал валить дым растапливаемых печей, а со дворов уже неслось нетерпеливое мычание коров, заждавшихся своих хозяек.
Накануне в дом почтенной Марыти привалило счастье: отелилась красавица и гордость, любимая телушка, принесла здоровую тонконогую дочку, с любопытными добрыми глазами и темным пятнышком посреди лба. Счастье-то оно, конечно, счастье, но и забота большая. Вот и поднялась Марыти задолго до света, поспешила в хлев. Там, слава Богам, все было хорошо. В клети, на свежей чистой соломе, спал теленок, а его мать стояла над ним, важно помахивая хвостом и жуя терпко пахнущее еще зеленое сено с сохранившимися венчиками полевых цветов. Никакой злой дух, никакая хворь не смогли за ночь пробраться сюда. Не зря, значит, по осени, когда собран был последний урожай, бородатый ведун - древний старец посолонь обходил двор, напевая что-то неразборчивое на древнем языке и постукивая своим посохом по бревнам. Да и грозные лики духов, вырезанные на высокой притолоке еще при строительстве, грозно взирали перед собой, охраняли дом и двор от всякой нечисти. Споро управившись с работой, Марыти поспешила в дом - там на печке спали сынишки-близнецы, да еще муж с вечера собирался на рыбалку, проверял снасти и чинил сеть. На рассвете хотел выйти, нужно поскорее растопить печь да собрать ему с собой провизии.
Только вылетев на морозный утренний воздух из душного терпко пахнущего тепла хлева, Марыти заметила ведро, приготовленное у крыльца - вечером с новорожденным теленком замоталась совсем и забыла принести воды с речки. Придется идти сейчас. Подхватив ведро, Марыти пересекла двор и, аккуратно притворив за собой калитку, стала спускаться к реке.
Теленочек уродился на славу, здоровенький и красивый! Подрастет, а по весне можно будет и продать. Ее телка на все деревню славилась своими удоями. Теленка от такой коровы любой захочет купить, хорошие деньги дадут. Задумавшись о своем, Марыти шла к реке, не поднимая головы, да и узкая тропка, прихваченная первым морозцем, то и дело норовила предательски уйти из-под ноги, заставляла глядеть внимательнее. Только спустившись к самому берегу, к схваченной тонким ледком кромке воды, в которую вклинивалось темное дерево мостков, Марыти остановилась и подняла голову. Ручка ведра выскользнула из самих - собой разжавшихся пальцев, и то с гулким звоном покатилось по мосткам. Марыти выставила вперед руки, судорожно чертя в воздухе знак-оберег, и закричала, так, что ее было слышно и на дальнем конце деревни: из леса, чуть выше по течению спускавшегося к самой реке, вышел злой дух.
Да и кто еще это мог быть? Невысокого роста, чем-то напоминавший человека, только одетый в непонятный лохмотья и со странными длинными белыми, свалявшимися жутким колтуном, не то волосами, не то шерстью на голове. Демон медленно шел, приближаясь к женщине, и та невольно отшатнулась назад. Но лицо, лицо демона было человечьим!.. Марыти заставила себя остановиться и, прижав руки к груди, к бешено колотящемуся сердцу, присмотрелась повнимательнее. Предрассветные сумерки бросали неверные длинные тени, но то, что этим утром вышло из леса, было не духом, спугнутым метелью. По берегу реки шел ребенок. Девочка лет десяти-двенадцати, ее лицо было смертельно бледным, а глаза смотрели из-под спутанных светлых волос так, что сердце женщины на долю секунды перестало биться.
- Боги мои! - воскликнула Марыти, бросаясь к ребенку. И еще раз, потому что не было никаких иных слов. - Боги мои!
Когда жители деревни, возглавляемые старостой с вилами наперевес и самим мужем Марыти, сжимавшем в руке топор, спустились к реке, они увидели, что женщина стоит на коленях в снегу и судорожно прижимает к себе ребенка - девочку, немыслимо худую, одетую в невообразимые лохмотья, в которых лишь с трудом можно было узнать платье и добротный когда-то плащ, с превратившимися в сплошной грязный колтун светлыми волосами, с серым от измождения лицом, покрытым глубокими царапинами, только начавшими затягиваться. Женщина плакала, прижимая голову ребенка к своей груди, но в глазах девочки, смотревших на подошедших людей поверх ее плеча, не было ни слезинки.
Муж Марыти - Яков опустил топор и осторожно приблизился, тронул свою жену за плечо. Та вздрогнула и обернулась, потом медленно поднялась на ноги, по-прежнему прижимая к себе девочку. Яков посмотрел на ребенка, только сейчас начиная понимать, почему его жена так страшно кричала и почему сейчас она плачет.
- Кто это? - спросил он.
- Она вышла из леса, - неуверенно произнесла Марыти.
- Она не из нашей деревни, - покачал головой не молодой уже, но высокий и крепкий седобородый мужчина - староста. - Откуда она могла здесь взяться?
- И сколько времени она была в лесу? Посмотрите на нее! Она едва стоит на ногах! Как ее только дикие звери не загрызли!
В толпе крестьян поднимался шум, но девочка словно и не слышала его и уж точно не понимала, что весь этот переполох из-за нее. Ее серые глаза, казавшиеся еще огромнее на осунувшемся личике, смотрели куда-то вдаль, поверх голов людей, скользили по деревне, казавшейся на высоком берегу.
Это была большая деревня, на ее околице даже стояла корчма, гостеприимно распахивавшая двери навстречу любому проезжему гостю. Заниле, нигде никогда не бывавшей кроме своей родной деревни, она могла бы показаться просто огромной, если бы она понимала, что видит перед собой. Она шла по лесу много дней. Она сама уже не помнила, сколько. Дни и ночи слились для нее в мелькании деревьев. Она уже давно не чувствовала ни голода, ни холода, ни отчаяния, ни страха. Иногда она падала в снег от усталости, и сознание ее проваливалось в пустоту без снов. Потом она снова открывала глаза, заставляла себя подняться на ноги и идти вперед. Она не пыталась выбирать дорогу. Может быть, она плутала по кругу, но дух леса не стал ее убивать. Он уже приготовился уснуть на долгую зиму, и ему ни к чему были беспокойные пленники в его сетях. На рассвете неизвестно какого по счету дня деревья вдруг расступились, и между ними блеснула свинцовая гладь реки. Может быть, это была та самая безымянная речка, что петляла меж крутых холмов возле ее родной деревни - Занила не знала, но здесь, к югу от леса, она текла спокойно и величественно.
Занила стояла на берегу реки. Ее взгляд скользил по незнакомым лицам чужих людей, не замечая никого и ничего вокруг. Перед ее глазами еще был лес, мелькали стволы деревьев, колючие кустарники хватали за одежду, и ровный снег ложился под ноги...
- Кто ты? Как тебя зовут? - староста наклонился к девочке, стараясь заглянуть ей в глаза, но она не смотрела на него, она вряд ли вообще его слышала.
Староста беспомощно развел руками и отошел в сторону, показывая, что не знает, что и думать. Но Яков, все это время просто стоявший в стороне, вдруг словно вспомнил что-то. Он еще раз внимательно всмотрелся в лицо девочки, а потом уверенно произнес:
- Я знаю, кто она. Это дочь кузнеца из дальней деревни, что за лесом. Я был у них прошлым летом, когда заказывал новый плуг. Он мастер, каких в округе не сыскать. Честный, хорошую работу сделал и взял совсем не дорого. Я помню, жена у него - редкостная красавица и четыре дочери - все в нее. У всех волосы - будто снег на заре. Я таких никогда не видал!
Яков осторожно, чтобы не напугать, прикоснулся к головке девочки, к пепельно-светлым волосам. Занила вздрогнула, но не от прикосновения, и подняла глаза на мужчину: он сказал что-то, что заставило все внутри у нее сжаться в болезненный тугой комок - "кузнец"...
Наверное, она слишком резко подняла голову, потому что солнце, как раз показавшее свой край из-за вершин деревьев, вдруг ослепило ее, заставило весь мир перевернуться с ног на голову. Девочка, словно подкошенная, без сознания рухнула в снег, повиснув на руках у Марыти.
Занила проснулась. Не открывая глаз, она просто почувствовала, что сон оставил ее, шмыгнув в щель за печкой. Ей было тепло. Тепло и мягко, и сверху ее закрывало что-то пушистое... Занила не сразу поняла, что проснулась не просто так, ее разбудил запах свежеиспеченного хлеба, доносившийся откуда-то, смешивающийся с ароматом целебных трав, развешанных под потолком. И еще солнце, осторожно трогавшее ее лицо, щекотавшее глаза сквозь плотно зажмуренные веки. Откуда-то снизу до нее долетали голоса, звонкие, веселые... На долю секунды Заниле показалось, что она дома. Будто она лежит на печке, и старшие сестры где-то здесь, рядом, и мать хлопочет на кухне. Вот сейчас она подойдет к печке и замахнется вышитым, вкусно пахнущим хлебом полотенцем на дочек, притворно сердитым голосом произнесет: "Хватит валяться, лежебоки! Совсем от вас старой матери помощи не дождаться!" Занила распахнет глаза и кинется на шею матери...
Но голоса внизу были чужими... И меч, сверкнувший в холодном зимнем солнце, и клыки хозяина, и холодный насмешливый взгляд, и дом, словно саваном, покрытый снегом... Лежанка, на которой примостилась Занила, словно перевернулась, все расставляя по своим местам. Она открыла глаза.
Все было почти так, как ей казалось на границе яви и сна: просторная лежанка сверху печки, перина, лоскутная подушка под головой, меховое одеяло, закрывающее ее сверху, даже связки трав, подвешенные у потолка... Все такое чужое! Неужели, пусть и во сне, она позволила себе подумать, что снова вернулась домой? Неужели ей каждое утро снова и снова придется убеждаться в обратном?
Занила попыталась понять, где она находится, но она не знала. Впервые за несколько дней она попыталась восстановить всю цепь событий, произошедших с ней, но она не могла. Она помнила не все. Какие-то отрезки, целые куски ее жизни напрочь вылетели из ее памяти. Она не помнила, как она шла по лесу, только какие-то обрывки. Да и в них она не была уверенна. Следующим воспоминанием был берег реки, толпа каких-то незнакомых людей и женщина, почему-то обнимающая ее. Но это Занила помнила как-то отстраненно, словно это происходило не с ней. И сейчас... Где она сейчас? Занила не могла ответить на этот вопрос.
Она лежала и смотрела на грубо обструганные балки потолка, нависавшие совсем близко над ней, на пучки трав с разноцветными венчиками цветов, на квадрат солнечного света, проникавшего, наверное, через окно.
- Мама! Мама, она проснулась! - раздался тонкий голосок где-то слева и снизу от Занилы. Она вздрогнула и обернулась. Внизу, возле печки, на которой спала Занила, стоял мальчик лет семи-восьми, курносый, с покрытым веснушками, несмотря на позднюю осень, лицом и взъерошенными светло рыжими волосами. Он смотрел на Занилу и в его глазах читался такой наивный детский страх, что ей стало смешно. Он был всего на пару лет младше ее, но каким же маленьким он ей казался! Хотя, на пару лет младше ее он был несколько дней назад, а сейчас между ними пролегла пропасть. Как, впрочем, и между ней и любым другим человеком. Пропасть, навсегда отделившая ее от людей и соединившая с Хозяином...
- Что ты так кричишь?! - откуда-то из-за печки вышла женщина, еще довольно молодая, гораздо моложе матери Занилы, в темно-красной поневе, с медными волосами, собранными в пучок на затылке, и добрыми темными глазами. Она прижала к себе мальчишку и внимательно посмотрела в лицо Занилы. - Доброе утро. Как спала?
Занила изучала ее лицо. Не сразу, но она все-таки узнала женщину, встретившуюся ей на берегу реки. Она кричала, а потом почему-то стала обнимать ее... Чего она хочет от нее сейчас? Занила не понимала.
Марыти глубоко вздохнула. Девочка смотрела на нее глазами загнанного и насмерть перепуганного зверька. Она проспала больше суток, и Марыти надеялась, что, успокоившись и придя в себя, она заговорит, но девочка продолжала молчать. Что же произошло с ней в лесу? Еще вчера, после того, как девочку отнесли в дом, намыли и уложили спать на теплую печь, Яков собрался, оседлал лошадь и выехал со двора. Не на рыбалку, как собирался с вечера, он поехал в дальнюю деревню за лесом, к кузнецу: девочку в таком состоянии выпускать со двора было нельзя. Но ее родителям нужно было сообщить, что она жива. Он еще не вернулся, и Марыти ждала его с нетерпением.
- Ты, наверное, есть хочешь? - спросила Марыти, стараясь не обращать внимания на молчание девочки и на ее взгляд. - Конечно же, ты хочешь есть! Столько не ела! Спускайся! Я оладий напекла! Вкусные, горячие, только что из печки!
- Мама, а я тоже хочу оладий! - мальчишка дернул мать за край поневы.
- Я тебе покажу оладий! - замахнулась она на него в притворно-веселой ярости. - Тебе только дай что-нибудь, все за секунду уплетешь!
Что-то в словах женщины, в ее голосе, во взгляде, каким она смотрела на сына, больно резануло Занилу, заставило ее сжаться. Чужой дом, чужая мать... Ее собственный дом укрыт саваном... Сколько дней она шла по лесу?
Голод непрошеной гостьей царапнулся у нее в животе и заурчал, словно кошка. Занила медленно, будто не до конца проснувшись, спустила ноги с печки, нащупала ими ступеньку, почти такую же, как дома, и спрыгнула на теплый, дощатый чисто выскобленный пол.
- Вот и умница! - женщина улыбнулась ей (стороннему наблюдателю могло показаться - почти так же, как и сыну, но все же неуловимо по-другому), и набросила на худенькие плечи, поверх собственной небеленой рубахи, в которую девочку одели вчера, теплый платок. Повела в сени умываться. Мальчонка последовал за ними, но на безопасном расстоянии: эту девочку, вышедшую из леса, он немного боялся.
В сенях, в плоском тазике, грелась специально принесенная вода. Занила наклонилась над ней и резко отпрянула назад, не узнав собственного отражения. Из воды на нее огромными серыми глазами смотрел кто-то совершенно чужой. Черты лица были ее, но изменившиеся до неузнаваемости, похудевшие, заострившиеся. Ее лицо было покрыто сетью царапин, только начавших заживать. Осторожно, сама боясь этого, Занила наклонилась ниже, разглядывая свою шею. Она еще слишком хорошо помнила клыки, вонзившиеся в ее плоть, поэтому даже прикосновение собственных пальцев вызвало у нее дрожь. Если неглубокие царапины выглядели так, то на что должна быть похожа ее шея? Но на белой коже ничего не было! Занила отогнула ворот рубахи, убрала спутанные волосы - ничего! Или почти ничего... Сбоку, под самым подбородком и ниже, там, где пульсировала едва заметная голубоватая жилка, рассекали кожу два тонких белых шрама... Именно сюда вонзил свои клыки зверь. Но когда раны успели затянуться?! Шрамы выглядели так, будто прошло много лет!
Женщина, положившая руку на плечо Занилы, заставила ее вздрогнуть и обернуться. Она не скажет ей ничего: она не поймет. Как вообще кто-то сможет такое понять?!
Женщина усадила Занилу за стол и поставила перед ней полную мису оладий и крынку густой сметаны, сама села напротив и просто смотрела, не спрашивая ее ни о чем. Потом женщина достала гребень, деревянный, украшенный причудливой резьбой, и принялась расчесывать спутанные волосы девочки, а сама говорила, снова не задавая вопросов, рассказывала о погоде, о себе, о муже и детях. Занила слышала и одновременно не слышала ее, позволяла прикасаться и не замечала этого. Она сидела на лавке, завернувшись в теплый пестрый платок, пригревшись в лучах скупого зимнего солнца, заглядывавшего в окно. Потом бухнула дверь в сенях, впуская морозный воздух и двух мальчишек-сорванцов. Женщина принялась отряхивать снег с их одежды, ругая сыновей, потом усадила их за стол и принялась кормить. Занила никуда не уходила, потому что никто не гнал ее, а самой идти ей было некуда. Она была дома. Пусть этот дом и не был ее домом, но он вполне мог им стать. Она смотрела на солнечный луч, медленно крадущийся по полу к ее лавке, и темные насмешливые глаза Хозяина наваждением отступали прочь...
Следующим утром вся изба проснулась еще до рассвета: в то время, когда небо только еще начинало светлеть, вернулся Яков. Марыти слышала, как он расседлывал лошадь в конюшне, и когда он шагнул в дом, вышла в сени встречать его. Она не прикрыла за собой дверь, и Занила, тихо спустившись с печки, зачем-то подошла к ней. Она хотела знать, что нашел Яков там, где побывал.
Яков поставил коня в стойло, задал ему овса и медленно, словно нехотя вошел в дом. Последние несколько верст он нарочно ехал медленно. Он хотел вернуться домой, но как ему рассказать о том, что он увидел? Дверь бухнула за ним, отделяя морозную предрассветную мглу от тепла жилой избы. Яков снял тяжелый тулуп, сшитый мехом внутрь, повесил его на крюк, вбитый в стену, и только потом повернулся к жене. Она ждала, с нетерпением вглядываясь в его лицо. Что он скажет? Яков медлил, не зная, с чего начать.
- Ну? - не выдержала Марыти. - Ты нашел ее отца? Рассказал ему? Я думала, он приедет с тобой.
- Там некого было искать, - Яков опустил глаза, не зная, как смотреть на жену. Как ему сказать?! Видят Боги, он не хотел взваливать это на нее! Как ему рассказать, что ужас, первобытный, древний, как сама ночь, подобрался так близко?! Он прошел в волоске от них, не прикоснувшись, но опалив своим дыханием бездны. Как им спокойно жить дальше. - Она не потерялась и не заблудилась в лесу, - тихо начал он. - Она спаслась.
- Что ты такое говоришь?! - Марыти стояла, завернувшись в платок, прижимая его концы к губам.
- Ее дома больше нет. В деревне побывали Хозяева...
Марыти метнулась к мужу, хлестнула его рукой по губам:
- Ты с ума сошел! Не говори о Них вслух! Даже не смей думать о Них! Они услышат и придут!
Яков схватил ее за руки, притянул к себе, заглянул в лицо, заставил понять, что это правда.
- Они уже пришли! Туда, в ту деревню за лесом, откуда девочка! Я знаю, что говорю! Я видел тела людей! Они там уже седмицы две. Может больше... Вся деревня! Никто больше не смог бы сотворить такого! Я не знаю, как девочке удалось спастись!
Он отпустил жену, и та, словно он лишил ее последней опоры, медленно осела вниз, опустилась на большой кованый сундук, стоявший возле стены, закрыла лицо руками... Хозяева вышли из Леса...
- Боги, сохраните нас! - прошептала она.
В избе, на полатях, посапывая, мирно спали две рыжие головки. И муж, и жена знали, что отдадут всю свою кровь каплю за каплей, чтобы защитить их. Вот только кто сказал, что Хозяев это остановит?
Занила сидела на высоком деревянном крыльце, с которого заботливые руки Якова тщательно смели весь снег. В первый раз за неделю, что девочка провела в доме Марыти и ее мужа, заботливая женщина позволила ей выйти на улицу. Да и то потому, что зима, пришедшая сюда, в сердце Махейна, столь свирепо, вдруг отступила, позволила оттепели зазвенеть капелью по крышам. За неделю, что девочка провела, не выходя из избы, Марыти успела сшить ей теплое платье, переделав одно из своих, девичьих, справила сапожки, обитые мехом, а перед тем, как выпустить во двор, укутала ее в свой лисий полушубок. Так что теперь Заниле было совсем не холодно сидеть на залитом солнцем крыльце. Дальше она спускаться не стала. И не потому, что первая в этом году оттепель превратила двор в сплетение крошечных озер и проток, а потому, что идти ей было особо некуда. С соседнего двора до нее долетали звонкие голоса детей: там рыжие близнецы со своими друзьями пытались играть в снежки, но в такую погоду, конечно, только все вымокли. Ох, и задаст же им Марыти трепку, когда они вернуться! Занила отмечала это краем сознания, не задумываясь, точно так, как ее слух отмечал звон капели на крыше и щебетание птиц. Она старалась ни о чем не думать, но мысли сами собой шли ей в голову.
Неделю назад, в тот день, когда Яков вернулся из ее деревни, они с женой до рассветы проговорили в сенях. Они старались не шуметь, но в предрассветной сонной тишине Занила отчетливо слышала каждое их слово. Они говорили о ней. А как только взошло солнце, Яков вышел со двора - он отправился в дом к старосте: тому необходимо было знать, что произошло в деревне за лесом. Староста собрал на совет всю деревню, и ближе к полудню с десяток самых крепких мужиков, вооружившись лопатами и топорами, на телегах выехали из деревни: мало кто из них знал людей, живших за лесом, но оставить их тела не погребенными значило обречь их души на вечное скитание перед Чертой, а это и на их собственные дома могло навлечь проклятие Богов! Обо всем этом Занила узнала только вечером от Марыти. Добрая женщина не отчаивалась разговорить девочку. Она не задавала ей вопросов, она просто садилась рядом и рассказывала ей обо всем, что происходило в деревне.
Через два дня мужчины вернулись, суровые и молчаливые. Яков вошел в избу и, не раздеваясь, опустился на лавку, посмотрел в лицо Занилы.
- Боги приняли их души! - тихо проговорил он. - Теперь твои родители за Чертой. Им хорошо и спокойно там.
Занила опустила глаза. Она понимала слова, но то, о чем он говорил, ускользало от нее. Для нее навсегда ее дом останется таким, каким она видела его в последний раз: склеп, укрытый белым саваном... Души ее родителей давно ушли, они оставили ее, иначе она бы чувствовала их, как она всегда по одному лишь скрипу калитки догадывалась, что это ее отец входит во двор!..
Занила сидела на крыльце. Длинный рыжий мех лисьего полушубка щекотал подбородок. Солнце, отражавшееся в бесчисленных лужицах, слепило глаза. Занила смотрела на дорогу, проложившую себе путь между двух рядов деревенских домов, поэтому она, наверное, первой заметила всадников, скакавших по ней. Мужчин было больше десятка. Все на высоких сильных лошадях, выбивавших крупные капли воды из-под копыт, они сами издали казались великанами. Они были одеты в полушубки мехом наружу, а поверх полушубков, для большего страха, сверкали звеньями плотные кольчуги. Спины седоков щетинились оружием: топоры, секиры, тяжелые палицы и длинные ножи, а у некоторых из-за плеча казалась даже крестовина мечей. Воины скакали, держа строй, двумя рядами, а между ними, поскрипывая колесами, катились три тяжело груженые телеги. Лица мужчин были спокойны и даже веселы: они приближались к очередному селенью. А чего им было бояться? Они были уверены в себе, своих товарищах и своем вожаке. И еще: за их плечами реяло знамя князя Махейна! Они были его людьми и собирали дань от его имени и в его честь!
Старшина отряда - крепкий седобородый человек, за плечом которого красовалась витая рукоять меча, а на левой руке висел щит со знаком князя - топор, перерубивший еловую ветвь, - резко остановил своего коня, не доезжая нескольких шагов до дома Марыти. Его отряд остановился за ним. Мужчина заприметил во дворе одного из домов стайку мальчишек, заигравшихся в снежки и поэтому не успевших вовремя спрятаться, а теперь робко прячущихся друг за дружку, словно перепуганные птенцы.
- Эй, ты, рыжий! Иди-ка сюда!
Зычный голос мужчина заставил вздрогнуть даже Занилу. Со своего высокого крыльца она видел, как мальчишки вытолкали вперед Левко - одного из двух сыновей Марыти. Именно на него и показывал старшина воинов. Мальчишка медленно, втянув голову в плечи, приблизился к огромному коню.
- А ты, я вижу, пацан - не промах! - хохотнул седобородый воин. - И не такие здоровяки, как ты, завидев нас, деру давали!
Дружина за его спиной грохнула таким хохотом, что две или три лошади попытались встать на дыбы, но их седоки сильными движениями рук утихомирили животных. Левко стоял, еще больше втянув голову в плечи, затравлено озираясь по сторонам. Он бы и рад был убежать, да только ноги его не слушались!
- Ты знаешь здешнего старосту, рыжий? - отсмеявшись, спросил великан. Левко судорожно кивнул. - Беги к нему. Передай, что гости знатные приехали. Пусть выходит встречать! Да пусть поторопится! Мы люди занятые - время зря терять не любим! Я тут у вас на околице корчму уютную заприметил. Вот в ней, скажи, мы и будем ждать.
Левко еще раз судорожно кивнул.
-Ну! Чего стоишь? - гаркнул великан так, что его конь недовольно повел ушами, а Левко из всех ног бросился бежать, поскользнулся на растаявшей дороге, чуть не упал, но устоял на ногах, нелепо взмахнув руками, словно крыльями мельницы, и умчался прочь, подгоняемый хохотом дружины, несшимся ему вслед.
Всадники не без труда развернули телеги на узкой разбитой дороге и повернули к корчме. Занила поднялась на ноги, только сейчас заметив Марыти, также вышедшую на крыльцо. Она стояла, прислонившись к косяку и прижимая руки к лицу, и молча смотрела на всадников, спешивавшихся во дворе корчмы. В ее взгляде плескался страх и предчувствие скорой беды. А по-другому и быть не может, когда в селенье заворачивает княжеская дружина. Такой взгляд Занила уже видела у нее однажды: когда Яков рассказал ей о Хозяевах. Но тогда угроза была гораздо дальше от их дома, хоть и гораздо страшнее. А сейчас вот они, в соседнем дворе! И не спастись, не вымолить у Богов милости!
Занила, не понимая, смотрела на женщину. Та перехватила ее взгляд, полный недоумения, и правильно его истолковала.
- В какой же глуши вы жили, малышка, - грустно улыбнулась она, - если ты не знаешь, что такое княжеская дружина, приехавшая собирать дань!
Не прошло и десяти минут, как Марыти и Занила, продолжавшие стоять на крыльце, увидели старосту в наспех накинутом полушубке, бегущего от своего двора к корчме. Куда только подевалась вся его спокойная неторопливая уверенность? Он даже не надел шапки, не расчесал своей окладистой длинной бороды. Он выглядел жалко и сам это понимал. Вслед за старостой к корчме собирались и другие люди. Гости, как они сами себя назвали, приехали не к одному старосте. Дань собиралась со всей деревни, а значит, и решать нужно всем миром. Со скотного двора, разворачивая рукава, вышел Яков, воткнул вилы в сугроб у крыльца, внимательно пригляделся, что происходит.
- Принеси тулуп, - попросил он жену. - Пойдем что ли?
Яков и Марыти спустились с крыльца, пересекли неширокую улицу и оказались на дворе корчмы, уже заполненном собравшимся народом. Занила пошла за ними.
На крыльце корчмы стоял старшина дружинников и внимательно оглядывал собиравшийся люд. Эта деревня была далеко не первой и не последней на его пути. Все, происходившее здесь, было ему уже знакомо. Все, что могло произойти, он знал наперед. Любое движение, которое могли предпринять крестьяне, не вызывало у него ничего кроме усмешки. Поэтому он стоял, спокойно уперев руки в бока, никуда не торопился и ждал, пока староста обратиться к нему с приветствием. Щит, до этого висевший у него на левой руке, он снял и пристроил на седле своего коня, но крестовина меча по-прежнему грозно поблескивала за его плечом. Его дружина рассыпалась по двору корчмы, кто-то из парней остался у телег с собранной данью и еще не распряженных лошадей, кто-то небрежно прислонился к крыльцу. Они также спокойно ждали, уверенные в своем старшине.
Старейшина деревни, стоявший напротив крыльца, несмотря на свой далеко не низкий рост, казался крошечным рядом с дружинником. Да дело было и не в росте: просто больше всего на свете ему сейчас хотелось исчезнуть, спрятаться, провалиться под землю, только не стоять здесь! Но он был старейшиной. Деревня на общем сходе выбрала его, они доверяли ему. Он не мог их подвести, но что он мог противопоставить этим людям - дружине самого князя?! За своей спиной староста слышал возбужденный ропот все нарастающей толпы, и это придало ему уверенности.
- Здравствуйте, добры молодцы! - произнес он, хотя голос явно был чужим. - Гости долгожданные! С чем пожаловали?
Дружинник усмехнулся в бороду на столь нелепое в данной ситуации приветствие, но традицию нарушать не стал.
- И вам поздорову, люди добрые! - его зычный голос разнесся над сразу притихшей толпой. - Давно я в ваших краях не был. Расскажите, как живете. Не обижают ли вас люди какие заезжие? Хорошо ли рожь родиться? Не обходит ли рыба ваши сети?
- Слава Светлым Богам... - начал было староста, пойманный в ловушку собственного же приветствия, но тут же осекся, вспомнив, кто перед ним. - Твоей ли заботою, или заступничеством предков, но люди лихие нас пока стороной обходят. А рожь у нас в этом году не уродилась совсем. Лето сам знаешь, добрый человек, какое было: по весне заморозки все всходы и побили. А еще хворь какая-то на нашу скотину напала. В середину лета почти на каждом дворе одной или двух голов сразу не досчитались. И не знаем, как зиму перезимовать до следующего урожая!
Староста смолк, запыхавшись от собственной несколько сбивчивой речи, и выжидательно посмотрел на дружинника. Крестьяне за его спиной одобрительно зашумели, подтверждая правдивость слов старосты. Даже Занила, прожившая в деревне всего неделю, успела заметить, что Марыти печет хлеб из серой муки, добавляет в него травы - сразу видно не от хорошей жизни. И разговоры о том, что теленок, родившийся у них во дворе, - единственный в этом году на всю деревню, она тоже слышала. Староста и не думал обманывать, сбивая размер дани. Деревне, в лучшие времена большой и зажиточной, в этом году действительно нечем было платить! От того на лбу старосты выступили бисерины крупного пота, а мужики за его спиной один за другим притихли. Слова, которые сейчас произнесет дружинник, могут стать для них приговором.
Дружинник еще раз обвел взглядом толпу собравшихся крестьян и усмехнулся в бороду:
- Ты, старейшина, не прибедняйся! Разгневаешь Богов, наговаривая на их немилость, - и правда отвернуться они от тебя!
- Всеми Богами клянусь: правду я говорю! - казалось, старейшина готов бухнуться перед дружинником на колени. - Не веришь - пройди по дворам, загляни в закрома - там пусто!
- Кто же у вас шустрый такой, что заранее предупредил вас о нашем приезде? - поинтересовался дружинник. - Чтобы вы все попрятать успели? - он говорил спокойно, и его спокойствие хлестало по ушам, так не вязавшееся с причитаниями старейшины.
- Не гневи Богов, добрый человек! - взмолился тот. - Мы в твоей власти, но не дай нам умереть с голоду! Неужели мало нам одной напасти? Или ты не знаешь, что за своей данью из Леса приходили Хозяева?!
Занила вздрогнула, голос старейшины сорвался и умолк, повиснув в наступившей вдруг посреди корчемного двора тишине, словно из далекого Леса повеяло морозной стужей. Дружинник внимательно посмотрел на старейшену, потом таким же изучающим взглядом обвел и остальных крестьян, пытаясь прочесть правду на их лицах.
- Кто? - переспросил он. - Хозяева?
Дружинник вдруг захохотал громко и заразительно, так, что с соседней крыши снялась стая воробьев, согнулся чуть ли не пополам, обхватив себя руками за бока. Его дружинники захохотали вслед за ним. Крестьяне смотрели на них с немым изумлением, не понимая, что происходит.
- Ты что старик, - обратился дружинник к старейшине, просмеявшись и как-то сразу утратив все выказывавшееся до этого уважение, - совсем из ума выжил?! Или меня дураком считаешь, что кормишь меня детскими сказочками?! Мне не пять зим от роду, чтобы верить в эти страшилки! Лес? Хозяева? А может в твою жалкую хижину сами Боги заглянули, да заповедали тебе дань князю отдавать?!
Старейшина втянул голову в плечи, словно дружинник ударил его. Но этот смех словно придал ему новых сил. Когда он снова заговорил, голос его звучал уже тверже:
- Князя твоего мы всегда чтили и дань ему отдавали сполна! Попробуй сказать, если было не так! Про неурожай и про хворь коровью я правду тебе сказал. Ни один десяток зим я землю топчу, и никто еще меня во лжи обвинить не посмел! За это я здесь и староста. А имя Хозяев всуе мне еще отец мой, который сейчас смотрит на меня из-за Черты, упоминать запретил, потому что выходят они из Леса и несут с собой смерть, и не спастись от них никому из людей, попавшихся им на пути. И нет ужаса страшнее... Они побывали в дальней деревне, что за лесом на севере. В той деревне не осталось никого живого, да и деревни самой, считай, уже нет - я сам побывал там и видел. Из всех людей только девчушка маленькая и спаслась, каким-то чудом вышла к нашим дворам!
Дружинник слушал его внимательно, не перебивая, но не спешил прятать усмешку.
- Девчушка маленькая, - проговорил он, словно вспомнив что-то или надумав. - Покажи-ка мне ее.
Занила почувствовала вдруг, как все крестьяне, столпившиеся во дворе корчмы, одновременно повернулись к ней и даже, словно, расступились: мало кому хотелось быть предметом особого внимания княжеских воинов. Дружиннику не понадобилось других указаний. Он с легкостью, удивительной при его огромном росте и широченных плечах, спрыгнул с крыльца и остановился возле Занилы, внимательно разглядывая совсем маленького рядом с собой, светловолосого ребенка.
- Значит это ты и есть? - спросил он. - В твою деревню пришли хозяева? Они убили твоих родителей? Расскажи мне.
Девочка, не мигая, смотрела на него огромными серыми глазами и молчала. Но не от страха. Она и не думала пугаться его, такого большого и грозного, перед которым в немом ужасе трепетала вся деревня. Дружиннику вдруг стало не по себе. Словно на залитый солнцем двор корчмы вдруг пахнуло метельной зимней ночью...
Он отвел глаза, стараясь ничем не выдать охватившего его смятения, не понимая сам, что произошло. Никто не должен заметить: ни крестьяне, толпившиеся вокруг, ни тем более свои! Не может он себе позволить сомнений! Чушь все это!
- Значит эта девчонка не ваша? - поинтересовался он у старейшины, специально остановившись совсем близко от него, прекрасно зная, какое впечатление производит его массивная фигура, когда нависает над человеком. - Она пришла откуда-то со стороны, рассказала вам сказочку при этих ваших Хозяев, а вы ей и поверили!
- Она ничего не рассказывала нам, - запинаясь, но все еще довольно твердым голосом проговорил старейшина. - Ты же видишь, добрый человек, эта девочка молчит. Она неделю уже у нас и за все это время не произнесла ни слова. А то, что Хозяева сотворили в ее деревне, я собственными глазами видел!
- Так значит, она не ваша? - повторил дружинник, словно ухватившись за какую-то мысль.
- Нет, - качнул головой староста, не понимая, к чему тот клонит.
- И дань вам платить нечем?
Староста судорожно сглотнул и снова мотнул головой из стороны в сторону. Дружинник сделал шаг от него к Заниле.
- Отдайте мне ее. Это будет вашей данью! Рабы при княжеском дворе сейчас ценятся высоко. Я думаю, этого хватит за этот год и даже за следующий.
По толпе крестьян пронесся изумленный вздох и стих сам собой. Все они стояли и смотрели на Занилу. Староста молчал. В северном Махейне не было рабства. Они знали, конечно, что в далеких южных странах оно существует, но им самим это казалось диким. А уж о том, чтобы продать в рабство кого-то из своих близких, не могло быть и речи! Но, с другой стороны, дружинник прав: она чужая. Эта странная, упорно молчащая девочка, вышедшая к ним из леса. Кто знает, может быть, хозяева сохранили ей жизнь не с проста, и придут за ней?! И дань платить нечем! От этих дюжих парней одними разговорами не отделаешься. Они пришли сюда за данью и без нее не уйдут! Они начнут грабить, и может быть, даже прольется кровь!
Одно рассуждение нанизывалось на другое, услужливо приводя удобные аргументы. Староста не смотрел на девочку, от которой как-то незаметно отхлынула толпа, так, что она осталась стоять совершенно одна посредине двора. Толпа все решила.
Марыти вдруг шагнула вперед, прижала к себе девочку.
- Что вы люди, совсем ума лишились?! - она оглянулась по сторонам, ища поддержки. Неужели она одна понимает, какое непотребство они творят?! - Своих детей, небось, в рабство не отдаете!
Но ответом ей было молчание. Марыти обернулась на мужа, ища хотя бы у него поддержки, но Яков отвел глаза в сторону. Девочка вдруг высвободилась из ее рук, отстранилась.
- Защищай своих сыновей, - тихий звонкий детский голос, с которым никак не вязались по-взрослому твердые интонации, заставил ее вздрогнуть. Занила смотрела на нее снизу вверх, но женщине вдруг захотелось упасть перед ней на колени. - У меня свой путь.
Занила прикрыла глаза. Слез не было, да и не о чем ей сейчас было плакать. Она стояла совершенно одна посреди залитого солнцем двора корчмы, и темные глаза хозяина мерцали впереди, звали на ее путь. И она знала, что теперь так будет всегда.
Ранним утром на последней из трех груженых телег из деревни уезжала девочка. Марыти так и оставила ей свой лисий полушубок, даже муж не посмел ей этого запретить. Она не плакала, только крепче прижимала к груди сыновей, а они не отстранялись, не вырывались из материнских рук, как обычно. Вряд ли они понимали, что произошло, но и их словно опалило чужое непонятное горе.
Занила сидела на тюках, завернувшись в просторную для нее лисью шубу, а телега неспешно катилась вперед по смерзшейся за ночь дороге. По обе стороны от нее скакали дружинники, копыта их лошадей звонко цокали, выбивая крошки льда. Занила смотрела на деревню, остававшуюся позади, на дом, почти скрывшийся за поворотом дороги. Этот дом так и не стал ей родным. На его пороге неподвижно, закутавшись в пестрый платок, стояла женщина, так и не ставшая ей матерью. Еще один дом, который подернется пеплом, покроется белым саваном снега.
Глава 3. Княжеская дань
Вольное княжество Махейн, столица Североград. 1270 год от Сотворения мира.
Тяжело груженая телега катилась по дороге, то и дело подпрыгивая на колдобинах смерзшейся, но еще не занесенной снегом грязи. Впереди нее катились еще две такие же. У самой первой вчера, перед привалом, на особенно крутом повороте отлетело колесо. Возница едва успел остановить лошадь, не дал княжеской дани развалиться по всей дороге. Но несколько больших глиняных кувшинов все же спасти не смог: они выкатились из-под казалось бы надежно увязанного кожаного полога и разбились в мелкие осколки, разлилось по промерзлой дороге запечатанное в них масло. От того старшина, ехавший впереди на своем крупном гнедом жеребце, с утра был хмур. Да и колесо, не без труда отысканное в придорожной канаве и за ночь кое-как приколоченное на свое законное место, катилось неровно, скрипя, словно задевая за что-то, то и дело предательски кренилось, норовило соскользнуть прочь. Возница был чуть ли не мрачнее самого старшины. Он хмурился, заставляя лошадь идти шагом и постоянно оглядываясь назад.
Впрочем, его лошадь была скорее рада этому обстоятельству, как и верховые лошади дружинников. На этой дороге, покрытой колдобинами, всадники больше не могли ехать как прежде - по бокам телег: копыта лошадей то и дело соскальзывали с обочины, животные спотыкались, не без труда выбираясь из засыпанного снегом кустарника. Отряд отправлялся за данью в самом начале осени. Кто же знал, что зима придет в Махейн так скоро и так сурово утвердит свои права? О зимних подковах для лошадей тогда не задумались.
Обо всем этом и еще о многом другом размышлял старшина, приказывая своим людям занять места перед телегами и позади них. Он хмурился в бороду и покрикивал на людей, которые, как ему показалось, двигались недостаточно расторопно. Парни, обычно острые на язык и не упускающие случая поддеть дуг дуга, а иногда и ответить своему старшине, сейчас молчали. Они были в походе уже больше двух месяцев. Они объехали весь северо-западный Махейн. Они просто устали. И то обстоятельство, что всего в десяти переходах от княжеской столицы из-за сломанного (будь оно проклято всеми Темными Богами!) колеса им приходилось тащиться шагом, отнюдь не добавляло им расположения духа! Никто из них упорно не смотрел на свернувшуюся в своей лисьей шубе под пологом последней телеги маленькую девочку.
Первые дни ехать Заниле было интересно. Ни старшина, никто из дружинников ничем не ограничили ее свободу. Ее просто посадили на телегу и велели во время привалов никуда от лагеря не уходить. Старшина, словно стараясь напугать глупого маленького ребенка, начал рассказывать ей о голодных волках, бродящих в лесу, но, заметив совершенно не детскую насмешливую улыбку, блуждавшую на губах Занилы, смутился, оборвал свою речь на полуслове и ушел на свое место в начале маленького каравана. Так Занила и ехала, удобно устроившись на тюках с мягкими шкурками пушных зверьков, и с любопытством оглядывала все, мимо чего они проезжали. Но пейзаж от севера Махейна к югу менялся мало. Только в лесах стало больше лиственных деревьев. Хотя, впрочем, и самих лесов стало меньше. По сторонам дороги все чаще тянулись луга и холмы, изрезанные оврагами. Но это вносило не слишком большое разнообразие в окружающий ландшафт. Вскоре Заниле стало скучно, тогда она принялась разглядывать дружинников. Среди них были и совсем еще молодые парни, и зрелые мужчины с серебрившимися сединой бородами. Все они были крепкими, в каждом их движении сквозила сила... И еще: они были дружиной! Их сила заключалась еще и в уверенности друг в друге. Они знали друг друга настолько хорошо, словно были родными братьями, словно сражались вместе много лет. Впрочем, последнее как раз и могло быть правдой. Они переговаривались между собой в дороге, они вместе устраивались на привал, они горланили песни, шутили и смеялись собственным шуткам... Они словно не замечали Занилы. Нет, они не забывали кормить ее на привалах и устраивать ей ночлег не слишком далеко от огня, но ни один из них за прошедшие две недели ни разу не заговорил с ней. Не сразу, но Занила смогла понять: она - лишь дань, которую везут князю. Мало чем отличающаяся от тех же шкурок пушных зверьков!
Когда на второй неделе пути с неба вдруг начали падать тяжелые хлопья снега, телегу затянули кожаным пологом. Занила забралась под него: к тому моменту она успела рассмотреть и запомнить лица уже всех дружинников, до мельчайших деталей изучить их одежду, оружие и даже сбрую их лошадей. И даже когда снег кончился, она осталась под пологом. Она выбралась из-под него лишь однажды: когда отряд дружинников въехал в деревню. Это была последняя деревня на их пути. Телеги уже ломились от добра - в этом году они собрали хорошую дань для своего князя. К тому же дом был уже совсем близко. Дружинники знали это, в отряде витало нетерпение, никто не хотел задерживаться в этой деревне надолго. Старшина, вполне разделяя чувства своих ребят, направил своего коня прямиком к дому старейшины. Он собирался закончить с делами как можно быстрее и, может быть даже, не оставаться здесь на ночлег.
Старейшина, предупрежденный шустрыми мальчишками, вышел встречать их на крыльцо. Это был совсем древний старик. Годы не пощадили его, согнули пополам. Он стоял, опираясь на посох, и его голова мелко подрагивала, но когда он поднял взгляд на дружинников, глаза его оказались острыми и умными. Занила откинула полог телеги, с интересом наблюдая все, что происходит вокруг. Как и в деревне, откуда забрали ее, к дому старосты стали собираться все жители деревни.
Дружинник спешился и подошел к старейшине, который поприветствовал его старчески дребезжащим голосом и тут же завел длинный разговор, интересуясь, хорошо ли доехали "дорогие гости". Наверное, никогда терпение не давалось дружиннику с таким трудом! Все его планы о том, чтобы быстро забрать причитающуюся дань и уехать, рушились. Не зря местные жители выбрали себе такого старосту! Старик был дряхл и, казалось, готов был развалиться от малейшего дуновения ветра, но ум его работал быстро, и хитрость с годами только прибыла. Он с живописными подробностями описывал все беды, свалившиеся за год на его несчастную деревню, нищету местных жителей и... их преданность князю!
Дружинник нередко сталкивался с подобной линией поведения: описать бедственное положение деревни, чтобы сбавить дань. Но чтобы настолько искусно! Ни к одному слову не придраться! И, словно бы невзначай, старик упомянул своих родственников, живущих в княжеской столице. Словно намекнул: тронь меня - до самого князя дойду, расскажу, как его верноподданных обижают!
Дружинник чувствовал, как в бессильной злобе сжимаются его кулаки. Нет, он, конечно, справится. Он не первый год собирал дань для своего князя и не таких еще старейшин обламывал, но время... Оно уходило. Он спиной ощущал растущее раздражение своих ребят, но ничего не мог сделать: раньше завтрашнего утра из деревни не выехать, а может еще и не на один день придется задержаться, пока обшаришь все дома, залезешь во все погреба, перетрясешь все закрома!
Старик тем временем, опираясь дрожащей рукой на свой костыль, спустился с крыльца и пошел вдоль телег с данью, расхваливая богатства, которые дружинники везли своему князю, и одновременно сетую на собственную бедность и немилость Богов. Старик доковылял до последней телеги, и тут его взгляд остановился на маленькой девочке, укутанной в лисью шубу. Старейшина повернул свою трясущуюся голову к дружиннику и поинтересовался, откуда взялось у них это дитя. Дружинник хотел было ответить старику, что не его это дело, но мысль, неожиданно пришедшая ему в голову, заставила его самого себя оборвать на полуслове. Идея была такая, что дружинник даже сам себе подивился. Он усмехнулся, но густая борода скрыла его усмешку, и слова его прозвучали более чем серьезно:
- Это дочь старейшины из деревни, в которой мы побывали седмицу назад. В этом году во многих селеньях неурожай. Наш милостивый князь разрешил отложить уплату дани до следующего года, но чтобы деревни своих обещаний не забыли, повелел, чтобы старейшины отправили к нему на службу по одному из своих детей. В той деревне нам не повезло: у старейшины были только дочери, - дружинник внимательно и многозначительно поглядел на старика. - Но ведь у тебя, почтенный, есть сыновья?
Час спустя телеги, на которых заметно прибавилось добра, выехали из деревни. Староста (и откуда только взялась в нем такая молодецкая прыть?) чуть не пинками подгонял мужиков и баб, пока они стаскивали к телегам дань для князя, а теперь, разом обессилев, стоял на околице деревни, тяжело привалившись на свой посох.
С тех пор Занила ехала, свернувшись клубком на своей телеге. Из-под тяжелого полога ей было видна только дорога, вся в застывших колдобинах грязи, лентой утекавшая из-под колес и ложившаяся под копыта коней. Она смотрела на нее, словно завороженная, и мысли ее также утекали прочь.
Сегодня ночью она видела сон. Она снова была дома. Словно не было ничего. Весь тот кошмар растворился и исчез, словно туман в утреннем воздухе... Она была дома. Был первый день зимы, но ей было совсем не холодно. Она бежала через заливной луг, по берегу речки, к деревне. Мягкий пушистый снег, срывался откуда-то с вышины, тыкался ей в лицо, путался на ресницах. Она смеялась, смахивая его и снова подставляя лицо снегу. И небо было совсем не по-зимнему светлым. Словно пелена туч, из которых сыпался снег, была тонкой-тонкой, а за ней сияло солнце, заставляло Занилу щуриться, когда она поднимала голову вверх.
Она была не одна. Впереди нее бежали ее сестры: Лара, Катрин и даже Мирима. Мирима была самой старшей, в последний год она все чаще пропадала на посиделках с женихами и редко бывала с сестрами, но здесь, во сне, Занила не помнила этого, и Мирима бежала вместе с ними по заливному лугу, по густой траве, присыпанной первым пушистым снегом. Они бежали и смеялись, раскрасневшись, в распахнувшейся одежде, на бегу наклонялись и подхватывали пригоршни снега, неловко лепили из него снежки, бросали друг в друга. Но рыхлый снег никак не хотел слипаться и рассыпался пушистым облачком, лишь только сорвавшись с бросившей его ладони, еще больше дразня. Они смеялись и бежали, догоняя друг друга. А совсем близко был дом. Из трубы валил дым, а на крыльце избы стояла женщина с ореолом пепельно-светлых волос над головой, в накинутой на плечи овечьей шубе и смотрела на них. Она старалась смотреть сурово: сейчас они подбегут, ох, и задаст же она им трепки за промокшие ноги и растрепавшиеся косы! Но на лицо женщины непрошеной гостьей закралась улыбка. И дочери это видели, и поэтому ничуть не боялись матери, со всех ног бежали к ней: сейчас наберут в руки побольше снега, еще и в мать запустят...
Занила засмотрелась по сторонам, а когда вновь взглянула вперед, сестры уже были на крыльце, обняли мать все три сразу, и она увела их в дом, даже не взглянув на младшую, словно не заметив ее! Что-то кольнуло Занилу в сердце, словно предчувствие, заставив ее забыть все на свете, рвануться к дому, из всех сил закричать: "Мама!"
Она влетела на крыльцо, где всего секунду назад стояла светловолосая женщина, распахнула дверь и остановилась на пороге. Изба была пуста. Дверь из сеней в жилые комнаты была распахнута настежь, и там тоже было пусто. Пусто и холодно. Как на улице, словно здесь не топили уже много дней, словно сюда давно уже не заходил ни один живой человек!..
Занила не знала, что же произошло раньше: то ли она проснулась, то ли она все вспомнила во сне, но осознание пришло мгновенно и безжалостно. Ее дом лежал, укрытый саваном, а отец уже, наверное, выстроил для своей жены и дочерей новую избу там, за Чертой... И ей туда не войти.
Занила свернулась клубочком под тяжелым кожаным пологом, прижавшись спиной к борту телеги. Ее ноги упирались в тюки, туго набитые пушистыми шкурками. От них исходил кисловатый запах свежевыделанной кожи, но девочка не замечала его, как не замечала и морозного воздуха, проникавшего под полог снаружи: в лисьей шубе ей было тепло. Этой ночью она проснулась задолго до рассвета и так и не смогла больше уснуть: она слышала смех сестер, убегающих от нее. Она знала: если закроет глаза, то увидит их. Зачем они пришли к ней? Звать за собой? В их новом доме пусто и холодно без нее. Если бы так! Занила прикрыла глаза. Женщина в овечьем полушубке стоит на крыльце, и зимнее солнце запуталось в ее светлых волосах. Она улыбается... Одинокая крошечная слеза выступила в уголке глаз девочки, не удержалась и покатилась вниз, оставляя на щеке мокрую дорожку.
Рыжая лошадь проскакала крупной рысью мимо телеги, на которой сидела Занила. Всадник заставил животное поравняться с конем старшины, хотел сообщить тому новость, но старшина уже и сам все видел: впереди, за расступившимся лесом, на вершине крутого холма показалась корона кремля. Деревянная крепость, охранявшая княжескую столицу, величественно вырисовывалась на фоне стального зимнего неба. Грозно щетинились шпили на занесенных снегом покатых крышах башен, зловеще темнели бойницы, опоясывавшие их, тянувшиеся по верху прясел. Но для княжеского отряда ничего зловещего не было и быть не могло в этом потемневшем деревянном ожерелье, лежащем на плечах холма: они возвращались домой! Лошади под дружинниками, почуяв близкое стойло, нетерпеливо зафыркали, перебивая копытами, норовя понестись вскачь. И даже тяжеловоз, впряженный в первую телегу, катившуюся неровно, накренившись на один бок, потянул ее вперед быстрее. Возчик натянул поводья, заставляя животное вспомнить, кто здесь хозяин, а сам ругнулся в голос на проклятое колесо: уж ему-то хотелось оказаться дома ничуть не меньше, чем мохноногому коню!
На закате, когда затянутое облачной пеленой небо и снег, лежащий на склонах холмов, стали бледно-розовыми, отряд дружинников въехал в городские выселки. Деревни привольно раскинулись по пологим склонам холма, чувствуя себя вполне вольготно под защитой княжеской крепости. По обочинам стояли добротные дома явно не бедствующих крестьян, и сама дорога была ровно укатанной, заботливо расчищенной от снега. Еще на околице отряд заприметили вездесущие громкоголосые мальчишки и теперь бежали вслед за лошадьми, чуть не бросаясь под копыта, мечтая, чтобы дружинник обратил внимание именно на него, позволил подержаться за стремя. Из домов, привлеченные криками мальчишек, выходили люди. Занила выглянула из-под своего полога, чтобы посмотреть, что происходит вокруг. Как же разительно отличалось все от того, как их встречали в других деревнях! Еще бы: там они были незваными гостями, пришедшими отбирать с таким трудом нажитое добро именем князя, защиты которого во многих деревнях еще не видели. А здесь они были свои! Сыновья, мужья, воины князя, за широким плечом которого жилось вольготно и спокойно, заступники! Отовсюду раздавались приветственные крики, мужики снимали с голов шапки и махали ими, а девки ласково улыбались пригожим молодцам, привезшим с собой удачу и богатую дань. И, конечно же, мальчишки продолжали бежать рядом с телегами, даже и не думая посягать на княжеское добро, просто мечтая почувствовать себя причастными к славе отряда!
Занила с любопытством оглядывалась по сторонам. Лица дружинников светились от радости и нетерпения. Многие тоже срывали с головы шапки и махали ими в ответ. Молодые парни лукаво подмигивали девкам, обещая скоро вернуться и принести гостинец. Седобородые воины продолжали держаться степенно, но и на их лицах играли улыбки: они были дома! Может быть, кто-то из отряда даже жил в этой деревне, может быть, сейчас он проезжал мимо собственной избы, и это его жена с маленьким сынишкой вышла на крыльцо и махала ему, но никто из дружинников даже не подумал оставить отряда. Их долг перед князем выполнен еще не до конца. Только когда тяжело груженые телеги с данью окажутся под надежной защитой в просторных кладовых кремля, только тогда можно будет считать их поход законченным. Они разойдутся по домам, к своим женам и ребятишкам, к престарелым родителям, все эти два с лишним месяца не спавшим ночами. Позволят окружить себя заботой, накормить, попарить в бане... А через пару дней князь соберет всю свою дружину во дворе крепости, скажет, сколько же всего дани собрали они в этом году, и каждому дружиннику выделит его часть за верную службу. Вот тогда можно будет и погулять! И подарки родным справить. И зажить спокойной семейной жизнью до весны, до нового похода. Или, если наскучит вдруг такая жизнь или князь призовет, взять себе ученика из смышленых соседских мальчишек и начать учить его ратному делу, готовить нового воина в дружину князя...
Об этом и еще о многом другом думали дружинники, поднимаясь по крутому склону холма к крепости. Короткий зимний день догорел быстро, и громада кремля неясно чернела, нависая над их головами. То там, то здесь, на гребне стены начали загораться огоньки, до дружинников долетали голоса менявшейся стражи. Воины прислушивались к родным звукам, по голосам пытаясь узнать своих знакомых, обмениваясь друг с другом предположениями. Молодой огненно рыжий парень, которого в отряде любили за веселый нрав, звонкий голос и огромное количество пристойных и не очень песен, которые он без устали горланил у костра на каждом привале, не выдержал первым. Он хитро сложил пальцы, прижал их ко рту и что есть мочи свистнул так, что его конь зафыркал и попытался встать на дыбы. На стене его свист услышали и, похоже, узнали, потому что в ответ донеслось бурное молодецкое приветствие. Невидимый снизу дружинник вспомнил и самого рыжего, и всех его родственников не забыл помянуть.
Вскоре тяжелые дубовые ворота распахнулись, и отряд въехал внутрь кремля. Повозки остановились посреди просторного двора. Вокруг высоко вздымались отвесные стены прясел, на них то там, то здесь светились огни ярко пылающих факелов, а впереди высилась громада княжеского дворца. Темнота не позволяла Заниле как следует разглядеть его, да и времени ей на это не дали: отряд окружили со всех сторон, помогли усталым воинам спешиться. Как это было ни странно, но Занила только сейчас поняла, что из кремля их приближающий отряд разглядели уже давно и поэтому ждали. Казалось, что в этом было удивительного? Ведь именно поэтому кремль и был выстроен князем на вершине высокого холма, с которого как на ладони просматривались все окрестности, и именно для этого по вершинам крепостных стен без устали ходили зоркие часовые. А свист Рыжего был не предупреждением, просто приветствием друзьям, ждущим дома!
К старшине отряда подошел высокий немолодой мужчина. Он не пробирался сквозь толпу, не расталкивал никого, люди сами незаметно расступились перед ним, уступая дорогу. Рядом со здоровяком-старшиной этот человек казался по-молодецки стройным, но каждое его движение выдавало в нем уверенность человека, привыкшего к власти над людьми. Занила, по-прежнему, наблюдавшая со своей телеги за суетой, царившей вокруг, почувствовала, как у нее тревожно замерло сердце: уж не сам ли это князь? Мужчина бросил на телеги, груженые добром только один взгляд, но сомневаться не приходилось: он успел заметить и оценить все.
- Приветствую тебя, почтенный Мирослав! - старшина дружинников снял с головы шапку и поклонился в пояс, без тени подобострастия, выказывая только искреннее уважение. Занила, уже затаившая дыхание, не смогла сдержать невольного разочарованного вздоха. Даже она, прожившая всю свою жизнь в глухой деревушке, знала, что с приветствием "почтенный" обращаются к старшему и уважаемому человеку, но все-таки не к князю! Хотя почему она с таким нетерпением ждала увидеть именно князя? Ну и что, что все те недели, которые она провела в караване его сборщиков дани, дружинники говорили о нем с неизменным восхищением. Чего она-то от него ждала? Занила не могла ответить на этот вопрос.
- И тебе поздорову, Булан! - ответил мужчина, спокойным голосом, привыкшим, что его слышат и слушают, и похлопал старшину по плечу, как старого боевого товарища. - Наконец-то и вы вернулись!
Старшина, ободренный дружеским приветствием, снова подобрался, услышав последние слова. Занила, не пропускавшая мимо ушей ни одного слова, усмехнулась про себя: она впервые слышала имя старшины, но как же оно ему подходило! Мощный и сильный, словно тяжелый меч, висевший у старшины за плечом! Впрочем, может быть, это и было прозвище. В дружине у многих они были: на поле сражения, в разгар жаркой битвы, окликая товарища, дерущегося с тобой спина к спине, нельзя выдать врагу его истинного, нареченного родителями имени: отвернется удача, осерчают предки, оберегающие воина!
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги