Дочь Льва

Глава 9

— Это не мое. — Прижав к груди одеяло, Эсме хмуро посмотрела на ворох одежды, которую Вариан свалил на соломенный тюфяк, где она сидела. Сейчас на ней была только рубашка огромного размера. Рубашка Вариана. Его последняя чистая рубашка.

— Пожертвования, — сказал он. — Брюки, рубашка, жилет. Да, еще платье. — Он пихнул в кучу красное шерстяное платье. — Когда ты на них визжала, они поняли, что ты девушка. Этим частично объясняется, почему мужчины так неохотно дали тебе прооперировать Аджими. Когда я их выгнал, они долго обсуждали тебя. Кто-то заметил, какого цвета у тебя глаза. Вспомни, как ты на них таращилась. А последним доказательством было вот это. — Он слегка коснулся ее волос. — Когда наша хозяйка собрала кофейные чашки, на подносе она нашла рыжий волос. — Он присел на край тюфяка. — А я и не знал, что у тебя линька.

— Я хотела обрить голову, — буркнула она. — Не было времени.

— А теперь уже поздно, — поспешно сказал он. Если Эсме решит, что должна обриться, она так и сделает, и тут хоть в петлю лезь, не переубедишь. А они еще говорят, что англичане упрямые!

— В любом случае твое разоблачение пошло мне на пользу, — продолжал он. — Как только до них дошло, что ты дочь Рыжего Льва, они преисполнились сочувствием к моему бедственному положению. Что значит kokendezur?

Она покраснела:

— Грубый. Вспыльчивый.

— Тем не менее они тобой гордятся. Они говорили, что ты бесстрашная, как лев, как твой отец. Что ты к тому же умная. — Вариан помолчал. — Вот почему Исмал хочет взять тебя в жены.

Она сжала губы.

— Ходит слух, что он плакал, узнав о твоей смерти, — продолжал Вариан. — Я не знал, что этот человек тебя любил.

— Это они так сказали?

— О да. Петро не поверил своим ушам. Он заставил их повторить несколько раз, чтобы убедиться, что правильно понял. Он сообщил, что Исмал очень богат и могуч. Самый подходящий супруг. Что если ты выйдешь за него, то будешь жить в роскоши. — Вариан посмотрел на нее. — Как я понимаю, этот Исмал — пожилой человек?

— Молодой, — сказала она. — Двадцать два года. Молодой человек, по возрасту близок к ней. Вариан почувствовал раздражение.

— Зато жестокий и безобразный, — подсказал он.

— Его считают очень красивым. Белокурый, волосы цвета бледного золота, а глаза — как синие брильянты.

Тем не менее Вариан уверил себя, что этот человек — скотина. Огромное, неповоротливое существо с бычьей шеей. И громадными неуклюжими руками.

Он был раздражен, болен и чувствовал страшную слабость. Мало того что она затащила его в эту забытую Богом землю. Что он все дни и половину ночей тревожится о Персивале и изнывает от желания, которое она в нем вызывает. Что она кинулась в драку с двадцатью мужчинами, оскорбляла и унижала всех и каждого, включая их эскорт, а потом предоставила лорду Иденмонту восстанавливать мир. Он стоял рядом с ней во время операции, потому что она его попросила, а он не мог допустить, чтобы она думала, что он не уверен в ее мастерстве. Ему хотелось отвести глаза от страшной раны, но он не смел: вдруг она сочтет его слабым человеком?

Он прошел через это чистилище, но и этого мало! Теперь весь город знает, кто она, а через несколько часов будет знать враг благодаря их злополучной системе быстрой связи. Как выяснилось, враг — молодой, богатый, красивый, могущественный и к тому же всем нравится. Впрочем, чему тут удивляться, когда они восхищаются даже этим монстром Али-пашой.

Его размышления прервал неуверенный голос Эсме:

— Вас удивляет, почему этот человек ввязался в огромные неприятности — убил моего отца и пытался похитить меня?

— Меня многое удивляет, — сказал Вариан.

— Я и сама не понимаю. Он мог выбрать жену себе в гарем из сотен красивых женщин. Которые обучены носить чадру и не имеют примеси чужой крови. Если Исмал вообразил, что хочет меня получить, достаточно было просто меня украсть. Джейсон не сторонник кровной мести, и он не мог бы увезти меня в Англию после того, как я потеряла девственность. У нас виновным считается мужчина, он должен исправить сделанное, а у вас женщина будет опозорена.

Вариан подумал, что в ее случае дело обстоит еще хуже. Даже если Джейсон был женат на ее матери, английский закон признает только браки, заключенные в англиканской церкви. Эсме считалась бы незаконнорожденной, и общество от нее бы отвернулось. Незаконная, лишенная прав, она оказалась бы парией.

— К сожалению, это так, — ответил он. — В подобных обстоятельствах Джейсон был бы вынужден согласиться на брак.

— И Исмал это знает. Он обучался за границей. Он понимает, что отец ничего не смог бы сделать. Убивать Джейсона не было никакой надобности, — напряженно сказала она. — Если бы я знала, что его жизни грозит опасность, я бы сама согласилась. Многие женщины и по меньшим причинам терпят мужей похуже Исмала. Для меня это не стало бы такой уж ужасной жертвой.

Но Вариану это казалось ужасным — вообразить юную пылкую нимфу в гареме?! Все же он понимал, что женщинам приходится терпеть и худшее, даже в Англии. В высших кругах семьи заключают брачные союзы ради земель, денег, политической власти. Сыновья и дочери — только пешки в этой игре. Даже когда они сами делают выбор, любовь редко принимается в расчет.

Но Вариан понимал, что эта девушка пошла бы на брак с самим сатаной, лишь бы защитить отца. Что же за человек был Джейсон, если родил такую дочь, заслужил такую любовь?

— Полагаю, ты могла бы это сделать. К тому же ты была бы уверена, что уже через несколько часов Исмал прибегал бы к тебе по свистку.

Она издала стон отвращения:

— Мне не нужен раб. Я имела в виду, что я устроилась бы, как другие женщины, и нашла счастье в детях. Если Бог милостив, я могла бы иметь много детей.

Вариан поморгал.

— Ты хочешь быть матерью?

— Да. Что в этом поразительного?

— Что поразительного? — повторил он. — Эсме, горе мое, вся твоя жизнь — цепь потрясений. В тебя стреляют, тебя пытаются похитить, к твоим ногам падают потерявшие сознание английские лорды. Ты выволакиваешь иностранцев из корабля и тащишь их через болото размером с Австралию. Несколько часов назад я видел, как ты вызвала на бой половину города и нацелила нож мне в сердце. Где ты найдешь время рожать детей? Какой несчастный дьявол согласится прожить с тобой так долго, чтобы дождаться ребенка?

— Я не имела в виду сейчас, — терпеливо объяснила она.

— Чрезвычайно рад это слышать, — сказал он. — Поскольку я единственный несчастный дьявол в твоем окружении, я, естественно, встревожился. Не то чтобы я не был рад оказать тебе это одолжение, дорогая, но, боюсь, ты меня замучишь до смерти.

Она густо покраснела:

— Я не вас имела в виду.

— Ох. — Вариан отвел взгляд. — Уже легче. Потому что если бы ты имела в виду меня и сейчас… Что ж, мы оба знаем, что бывает, когда ты на что-нибудь решишься, Эсме. Если сегодня днем двадцать сильных мужчин не заставили тебя изменить решение, то как один слабовольный, измученный лорд сможет противоречить тебе ночью?

Она открыла рот, потом закрыла. Кровь отхлынула от щек, она задумалась.

— Вы меня провоцируете. Поэтому отпускаете нескромные шутки.

— Это так.

— Я вовлекла вас в большую сумятицу, — покаянно произнесла она. — Теперь они знают, что я жива, и вы тревожитесь, что Исмал снова пошлет своих людей.

— Среди прочих волнений.

— Мне очень жаль, но что поделаешь, эфенди.

— Я понимаю.

— Вы не должны беспокоиться. Сейчас Исмал не осмелится напасть на нас.

— Нет, конечно, нет. Это будет не то, чего можно ожидать обоснованно. Это будет что-то иррациональное, придет неизвестно откуда, какой-то невообразимый ужас.

— Вы слишком переживаете. У вас на лбу появились складки.

— И волосы седеют, я это прямо чувствую.

— Нет, что вы. — Она подвинулась, освобождая ему побольше места, и похлопала рукой по подушке. — Ложитесь.

Вариан недоуменно смотрел на маленькую ручку.

— Прошу прощения?

— Положите голову, — сказала она. — Я уберу ваши морщины, а заодно и тревоги.

Вариан ощутил толчок дурного предчувствия, но и только. Он действительно был измучен телом и душой. Конечно, всю работу проделала она, но беспомощное стояние рядом с ней подточило силы. В эту ночь ей не грозила опасность с его стороны, и она это знала.

Вариан лег и закрыл глаза. «Только на минутку, — сказал он себе. — Потом нужно будет уйти».

— Я расскажу вам про горы, — тихо сказала она. Холодные руки погладили брови. — Они прекрасны, они достают до небес, где живут орлы, наши родители. — Пальцы начали массировать плечи, и по телу заструились тонкие ручейки удовольствия. — С гор сбегает чистая, холодная вода, она омывает их белые бока и при этом смеется.

В голове тоже стало чисто и прохладно, хотя под ее пальцами возникало тепло и проникало в ноющие мышцы.

— У тебя прекрасные руки, — пробормотал он.

Он почувствовал паузу — не дольше, чем толчок пульса, потом она продолжила разминать его, ударять, поглаживать.

— Вода бежит вниз, на встречу с лесом, — говорила она, — где ветер смеется в вершинах елей и будит певчих птиц.

Голос, похожий на шелест сосен, стихал, удалялся. Тихую музыку создавали только руки; Вариан все глубже проваливался в мягкую, как бархат, темноту, которая обволакивала его радостью и удивительным покоем.

Эсме смотрела, как он спит; колеблющийся свет единственной масляной лампы касался его прекрасно вылепленного лица. Надо погасить лампу, уйти или хотя бы устроить постель в другом углу маленькой комнаты. Сегодня она не сможет лечь рядом с ним. Не посмеет. Одним великодушным поступком он вдребезги разбил все ее защитные барьеры.

Он был ей нужен — хоть она скорее перерезала бы себе горло, чем призналась в этом, — и он пришел. Он встал рядом с ней против половины города, хотя ничем ей не обязан, даже лояльностью. Он стоял и смотрел, как она обрабатываем безобразную рану, хотя это зрелище должно было вызывать отвращение в его чувствительной душе, не привыкшей к грубости, насилию и уродству. Но так у них повелось с самого начала. Ничего другого она ему не показывала.

Не надо было заставлять его проделать с ней этот путь. Он не понимает ее народ. Для него Албания только противоестественная жестокость, а она заставила его все это терпеть.

Эсме посмотрела на свои дрожащие руки. Прекрасные, сказал он. Хотя они коричневые и твердые. Руки, пригодные для работы, для драки. Не прекрасные. И никогда такими не будут.

Что бы он подумал, если бы узнал, зачем она тащит его за собой в Тепелену, к чему подвергает таким трудностям? Если бы догадался, что руки, которые он назвал прекрасными, скоро обагрятся кровью?

Боже милостивый, пусть он никогда не узнает правды! А главное, чтобы этот человек не догадался, как его великодушие поглотило ее сердце и отравило бесстыдными желаниями.

Масляная лампа брызгала и коптила, воздух отяжелел, и гулко билось сердце. Эсме хотела бы спастись бегством — куда-нибудь далеко, где могла бы снова свободно дышать, а с души свалилась бы эта тяжесть.

Ho это было невозможно. И все равно Эсме должна, обязана убежать от влекущей близости его худого тела. Нужно просто встать и перейти через комнату. Она нагнулась, чтобы накрыть его одеялом.

Он пошевелился и вздохнул. Глаза открылись — два темных омута, — и рот изогнулся в сонной улыбке.

— У тебя прекрасные руки, — тихо сказал он. Потом поймал ее дрожащие пальцы и поднес к губам. Он поцеловал костяшки, и у нее оборвалось сердце.

«Нет», — приготовились сказать губы, но она промолчала.

И еще раз — нет, когда он повернул ее руку ладонью вверх, — и снова ни звука. Надо сказать «нет» или признать свой позор; но она уже и так покрыта позором, потому что не может выговорить это простое слово.

Его губы утонули в теплой ладони, и Эсме задержала дыхание, прислушиваясь к чувству острого, как стилет, удовольствия. Он покрывал ее руки легкими, томительными поцелуями, подбираясь к запястью, где бился предательский пульс. Ему хватило мгновения, чтобы прочесть шумящее послание ее сердца. Губы наконец ее отпустили, и звенящие толчки прекратились. Она приказала себе уходить, но настойчивый серебряный взгляд приковал ее к месту.

— Ты мне нужна, — прошептал он, поднял руки и притянул ее к себе.

Маленькое тело упало на него без борьбы, хотя у нее были все причины сопротивляться. Она знала, что он сильный и ловкий. Она также понимала, как одно его прикосновение отправит все эти причины на бойню и разметает их останки по ветру.

Без протеста и борьбы она пошла на бесчестье — тем большее, что ей было известно, что он за человек и чего добивается. Но сердце запрыгало от радости, когда его руки вплелись ей в волосы и притянули к себе.

Она закрыла глаза, и он одарил ее долгим поцелуем, от которого мир вокруг бешено завертелся. Под волосами его пальцы чертили полосы звенящего тепла, отчего мысли разлетались, как искры из горящей печи. К телу прижималось его твердое тело, и в ответ все ее мускулы тянулись к нему, как железо — к огню и наковальне. Язык ластился к губам, и, послушная нежному призыву, Эсме приоткрыла рот.

Прохладный вкус был шоком, но только в первое мгновение, а потом ее затопила волна темного наслаждения. Его язык соприкоснулся с ее, это было ощущение порочного секрета. Она впитывала вкус греха, он был изысканно опьяняющим. Душа наполнилась предательской сладостью, коварной отравой. То, что она попробовала губами, было грехом, порочностью его сердца. Хотя он прекрасен, как бог, Эсме знала, что не в рай он ее ведет. Здесь, в темноте, гремели барабаны, предвещая опасность. Но ей казалось, что она желала этого всю жизнь.

Рот отпустил ее губы и прочертил огненный след по щеке к уху, спустился к пульсирующей жилке на шее, Эсме задохнулась и открыла глаза. Но порочная тайна проникала под кожу в тех местах, где ее касался поцелуй, она захватила ее целиком, заставила забыть обо всем на свете. Темное наслаждение растеклось по телу, и она вздохнула. Да. Так. Его рот… греховный шепот плоти… цепочка легких поцелуев, языки огня на плече… шорох рубашки, сползавшей все ниже и ниже… прохлада ночного воздуха, окатившего обнаженное тело.

Но очень скоро воздух нагрелся и стал смутно-дымным от мужского запаха. Его гладкие пальцы с болезненной медлительностью спустились на голую грудь. «Да. Трогай мня. Сделай меня прекрасной».

Она и стала прекрасной, мягкой, как бархат, потому что темный бог преобразил ее своими ласками. Она хотела быть такой всегда. Тело потянулось навстречу ему, крича о желании растаять и измениться. В его руках она бы перешла в жидкое состояние, он бы переплавил ее в богиню красоты.

Он отстранился, но она все еще чувствовала на себе тепло его дыхания.

— Ты прекрасна, — хрипло произнес он.

Да. Такой ее сделал он, хотела сказать Эсме. Но не могла. Она больше не была Эсме, она была жидкостью, горячим ручьем наслаждения, крутящимся вокруг него. Она обвила его руками за шею, вплела пальцы в шелковые кудри.

Он содрогнулся, придвинулся ближе и поставил колено меж ее ног. Руки скользнули по бокам, он опустился над ней и языком провел извилистую дорожку к пику груди. Теплый рот погрузился в нежную плоть, вытягивая из Эсме все силы, и затопил таким восторгом, что она застонала. Ручеек наслаждения превратился в бушующий ноток.Она крепче обняла его, прижалась всем телом, требуя перейти от нежности к чему-то большему.

Руки прошлись по всему телу, он что-то пробормотал, она не разобрала что. Он придавил ее спиной к ложу и нашел рот. Снова и снова язык вонзался в нее, ее качали огромные волны, грозя разбить о берег. На этих волнах она вздымалась все выше и выше, не находя облегчения. Она не хотела прерываться, но если она не остановится, то умрет.

Беспокойные руки гладили грудь, бедра, спустились ниже, к интимному месту между ног. Она понимала, что так и должно быть. Она хотела быть его, она должна отдать ему все свои секреты, всю себя. Но когда она почувствовала его руку на самом сокровенном месте, ее охватил страх. Она инстинктивно отдернулась — всего на миг, но он остановился.

Тяжело дыша, он скатился с нее, перевернулся на спину, а она осталась одна… Всколыхнулись все постыдные желания, подавленные в то время, когда он занимался с ней любовью. Ее лицо пылало.

Потекли долгие мгновения.

— Боже милостивый, Эсме! — наконец прорычал он. — Ты не можешь так меня оставить. Ты думала, мне легко остановиться?

— Я ни о чем не думала. — У нее тоже был низкий голос. Ей казалось, что она сразилась с целой армией, хотя не воевала вовсе. — Как может женщина о чем-то думать, когда ты делаешь с ней такое? Рассудок отказал, как только ты начал. — Чувствуя себя униженной, она устремила взгляд в потолок. — Я не могла тебя остановить. Не хотела. Об этом стыдно говорить, но это правда. Если ты хочешь меня обесчестить, я не могу этому помешать. В твоих руках я стала глупой, как овца.

— Не говори так. — Он повернулся к ней. — Ты не можешь так меня оставить. — Он подсунул руку ей под голову и повернул к себе лицом. — Это невозможно.

— Ты не можешь так меня оставить, — дрожащим голосом, словно эхо, повторила Эсме. — После того как так на меня смотрел, так трогал. Я не деревянная, Вариан Shenjt,Gjergj, и я не ребенок. А ты играешь в недетские игры.

Это мужская игра, и я уверена, что ты всегда в ней побеждаешь. Со мной ты тоже должен победить?

Он провел рукой по ее плечу, по груди, по талии. Она затаила дыхание, но это было и все. Как она могла бы оттолкнуть руку, если та приводит ее в отчаяние, вызывает боль, потому что он не закончил то, что начал?

— Да, но не против твоей воли. — Рука передвинулась на живот и там осталась. Жар окатил ее с головы до ног и начал пульсировать в том потайном месте, до которого он недавно дотрагивался.

— Против воли? — пробормотала она. — Ах, какой ты глупец, Вариан!

Эсме толкнула его в плечо, но он не понял. Вздохнув от нетерпения, она притянула его к себе и бесстыдно впилась губами в его рот. Он попытался сопротивляться, но через миг со вздохом сдался.

Их языки встретились; Эсме принимала его поцелуй с жадностью, она знала, к чему это приведет. Она хотела снова окунуться в дурманящую темноту, но только гораздо глубже. Теперь уже она трогала его так, как прежде он. Он дрожал и беспокойно двигался под ее ласками и часто дышал. Тело отвечало на ее прикосновения так же, как ее тело — на его. Удивляясь и отчасти торжествуя, Эсме пустила руки гулять, где им вздумается, голова кружилась, но вдруг она услышала стон.

Он слегка отодвинулся.

— Прекрати.

О нет. Еще нет. Эсме сунула руку в открытый ворот рубашки, к поясу брюк. Сердце билось в груди, как морской прибой.

— Нет, — простонал он. — Ты не знаешь, что делаешь.

— Тогда покажи мне.

— Нет. — Он резко отодвинулся и принял сидячее положение. — Нет. Я и так показал достаточно. Проклятие. — Он посмотрел на нее. — Я не сэр Галахад, черт его побери. Один раз проявил благородство и чуть не умер, но два раза, за несколько минут… кажется, это самое отягчающее обстоятельство?

— Не надо было опять меня трогать, — сказала она. — Я вам говорила, как это будет.

— Не надо было демонстрировать! Ты хоть представляешь, что со мной сделала?! — А что вы со мной сделали?

Он дернулся, как будто она его ударила.

— Но я же ничего не сделал, верно? Я сказал — не против воли. С моей стороны это было чертовски галантно. — На нее смотрели серые глаза, полные горечи. — Лучше я уйду, — сказал он.