Дочь Льва

Глава 1

Отранто, Италия Конец сентября 1818 года

Вариан Сент-Джордж стоял на парапете террасы и смотрел на море. Легкий бриз лениво обвевал его, слегка шевеля черные кудри на лбу. Адриатика выглядела морем голубого огня, воспламененного осенним солнцем, оно надвигалось на смутно различимые горы на другом берегу. Он воображал, что горы ледяные, море бьется о них и растапливает, чтобы утащить в свои глубины. Языки голубого пламени вечно лижут их, но они все стоят, высокомерные и такие же непробиваемые, как обширная Оттоманская империя, которую они стерегут.

Лорд Байрон считал, что там можно найти красивейших в мире женщин. Возможно, это так. Хотя для этого, наверное, пришлось бы слишком далеко идти, как за самой Афродитой. Вариану, разумеется, не приходилось искать красавиц вдалеке, женщины сами искали двадцативосьмилетнего лорда Иденмонта. К тому же он был уверен, что в Западной Европе достаточно женщин, чтобы удовлетворить запросы самого алчного из мужчин.

Например, в этот вечер у него свидание с черноглазой женой банкира, но до вечера еще так далеко, что Вариан о нем не задумывается. Результат встречи известен заранее. Он будет притворяться, что верит протестам добродетельной синьоры, — в течение часа или меньше, смотря по тому, сколько ей захочется разыгрывать эту сцену. А потом они будут делать то, что оба собирались с самого начала.

Сейчас мысли лорда Иденмонта занимала не синьора, а та семья, что кормила его и давала кров этим летом.

Неделю назад пепел леди Брентмор был развеян над морем. Она тихо ушла из жизни, держась за руку сына, на следующий день после того, как все домочадцы лихорадочно искали драгоценную шахматную фигуру.

Вариану говорили, что она неизлечимо больна, и все же ее смерть потрясла его. Она никогда не казалась инвалидом, несмотря на усиливающуюся хрупкость. Он подозревал, что последние месяцы она жила предельным напряжением воли — ради Персиваля. При этом она не скрывала от сына правду. Мальчик на первых же порах знакомства объяснил Вариану принцип леди Брентон:

— Мама говорит, что она не боится умереть. Чего она терпеть не может, так это чтобы все ходили с постными лицами и жалели ее. Я уверен, что она права. Если мы будем печальными, то и ей будет грустно, а веселье полезно для здоровья, правда? — Мальчик окинул Вариана серьезным оценивающим взглядом и добавил: — Поначалу я не был готов любить вас, но вы заставляете маму смеяться и читаете гораздо выразительнее, чем я или папа. Хотите, я научу вас играть в шахматы?

Значит, только за то, что Вариан смешит леди Брентон, отвлекая ее от болей, Персиваль чувствует к нему внутреннюю склонность. Это тронуло Вариана, который знал, что мальчик считает его безнадежным болваном. Но отца он находит еще большим глупцом и явно не питает к нему привязанности, а это доказывает, что Персиваль обладает незаурядным умом и вкусом.

Персиваль давно понял, что отец его ненавидит, и платил своему предку вежливым пренебрежением. Мальчик утешался любовью матери, и этого ему было достаточно. До настоящего времени.

Собственно, несчастное семейное положение Персиваля — не его, Вариана, проблема. Он никогда особенно не любил детей, тем более не по годам развитых подростков вроде Персиваля. Он не хотел ни жалеть, ни тем более любить мальчика. К несчастью, он напоминал Вариану его младших братьев. У Персиваля были оба их достоинства: талант Деймона попадать в неприятные положения и способность Гидеона трезво и логично ему их разъяснять.

То и дело, думая о братьях, которых, казалось, он безвозвратно потерял, Вариан испытывал острое сожаление. В последнее время такие же неприятные чувства он переживал в связи с Персивалем. После смерти леди Брентмор сэр Джеральд стал беспрестанно унижать и третировать сына. Такое поведение неприятно при любых обстоятельствах, но сразу после смерти обожаемой матери — непостижимая жестокость. Но ведь мир вообще жесток, не правда ли?

Вариан вынул карманные часы. Обычно он не поднимался раньше полудня, но вчера он забрал с собой Персиваля подальше от сэра Джеральда, они долго бродили по замку Отранто, потом пошли в собор. Вариан устал, рано лег спать и в результате встал с рассветом.

Тем лучше. За завтраком он встретится с сэром Джеральдом и скажет ему, что собирается уехать. Может, в Неаполь. У него не было денег на такое путешествие, но проехал же он пол-Италии без всяких средств. У него есть древний титул, красивое лицо, стройная фигура и сокрушительное обаяние. Он давно понял, что это так же полезно, как наличные деньги.

На счастье Вариана Сент-Джорджа, мир был полон людей, карабкавшихся по социальной лестнице, — таких, как сэр Джеральд; несмотря на то что его отец купил титул, он так и остался торговцем. Однако, как и прочие выскочки, был снобом. Время от времени обедая с одним-двумя аристократами, он создавал впечатление, что вращается в высших кругах. А найти аристократа, желающего проглотить бесплатный обед, никогда не составляло труда.

Вариан находился в более затруднительном положении, чем многие из них, и желал проглотить куда больше. Он опустился до того, что стал домашним гостем. Он ел у сэра Джеральда, пил его вино, спал в роскошной гостевой комнате и позволял слугам баронета обслуживать себя. Взамен Вариан предоставлял сэру Джеральду возможность упоминать его древнее имя так часто, как тот пожелает.

Жаль было бросать такую удобную постель, но надо. Тем более что все равно сэр Джеральд скоро возвращается в Англию. Если Вариан сейчас уедет, вряд ли это пойдет ему на пользу… и уж тем более Персивалю, пропади он пропадом! Что будет с мальчиком, если уедет Вариан, по-видимому, его единственный друг?

Решительно задвинув в дальний угол сознания бедственное положение Персиваля, Вариан направился в комнату для завтраков.

Дуррес, Албания

Издали дом в Дурресе похож на кучу камней, сваленных на обрыве над Адриатическим морем. Он меньше тех глинобитных домов, в которых им приходилось жить раньше, но в нем тоже две комнаты: одна — для жилья, другая — для хранения припасов. Эсме Брентмор он казался прекрасным. В их жизни, полной странствий, у нее еще не было дома возле моря.

Адриатическое море не такое синее, как Ионическое, но оно и не столь мирное, ручное. Летом над ним бушуют средиземноморские ветры. Осенью и зимой яростные шквалы с юга грозят сорвать дом с обрыва. Но тщетно. Хотя кособокое сооружение, казалось, вот-вот развалится от дующих ветров, на деле оно было прочным, как уступ горы, на котором его построили, и могло противостоять и штормам, и изнурительной летней жаре.

Море круглый год снабжало их рыбой. Неподалеку от уступа буйно зеленел участок, которым занималась Эсме. Впервые она могла ухаживать за ним больше одного сезона. И он щедро снабжал их кукурузой, овощами и травами. Здесь даже куры были по-своему счастливы.

Чего сейчас нельзя было сказать об Эсме. Сидя скрестив ноги на земле и опустив глаза на сложенные руки, она разговаривала со своей лучшей подругой Доникой, которая завтра уезжала в Саранду, чтобы там выйти замуж.

— Мы с тобой больше никогда не увидимся, — нахмурилась Эсме. — Джейсон сказал, мы скоро уедем в Англию.

— Мама говорила… Но ты же не уедешь до моей свадьбы? — встревожилась Доника.

— Боюсь, что уеду.

— О нет! Попроси его подождать. Пожалуйста! Еще месяц.

— Я уже просила. Бесполезно. Он дал обещание моей тетке, когда она умирала.

Доника вздохнула:

— Тогда ничего не поделаешь. Обещание у смертного одра священно.

— Да ну? Для нее самой не было ничего святого. — Эсме швырнула в воду камешек. — Двадцать четыре года назад она нарушила клятву, разорвала помолвку с моим отцом. Почему? Потому что один раз он напился и совершил дурацкую ошибку. Такое с каждым может случиться. Он играл в карты и проиграл землю. А она ему сказала, что он слабый и ненадежный и она не пойдет за него замуж.

— Это злой поступок. Она должна была простить одну-единственную ошибку. Я бы простила.

— А она нет. Но он простил ее. В этом году он два раза к ней ездил. Он говорит, что она не виновата, что все это сделали ее родители.

— Девушка должна слушаться родителей, — проговорила Доника. — Она не может сама выбирать мужа. Но все равно я думаю, что они не должны были заставлять ее нарушить священную клятву.

— Хуже того, — со злобой продолжила Эсме, — не прошло и года, как ока вышла замуж за его брата. Она из благородных и очень богатая, вот семейство Джексона и не смирилось с потерей, быстренько ее снова подцепили. А моего отца изгнали навсегда.

— Странные люди эти англичане, — задумчиво сказала Доника.

— Они противоестественные! Знаешь, что сказал мой английский дед, узнав о моем рождении? В своем отвратительном письме он написал: «Мало того что ты своей распущенностью опозорил имя Брентморов. Что ты промотал имущество тетки и разбил сердце матери. Что сбежал, а не остался, как мужчина, исправлять свои ошибки. Нет, тебе надо было еще увеличить наш позор — ты вступил в ряды турецких разбойников, женился на бессловесной дикарке и добавил в мир отравы в виде еще одного дикаря».

Доника в ужасе таращила глаза.

— По-английски это звучит еще хуже, — хмуро заверила ее Эсме. — И в эту семью отец желает меня ввести!

Доника придвинулась поближе и обняла подругу за плечи:

— Я понимаю, это трудно, но ты принадлежишь семье отца — по крайней мере пока не выйдешь замуж. Может быть, это случится скоро. Я уверена, в Англии отец найдет тебе мужа. Я видела англичан. Они высокие, выше французов, и некоторые из них красивые и сильные.

— Ага, и все умирают от желания взять в жены безобразную дикарку.

— Ты не безобразная! Вон какие у тебя красивые, сильные волосы, прямо огнем горят. — Доника погладила густые рыжие кудри Эсме. — И глаза у тебя прекрасные. Так и мама говорит. Она сказала, что они как будто вечнозеленые. И кожа у тебя гладкая, — добавила она и коснулась щеки рукой.

— У меня нет груди, — насупилась Эсме. — А руки и ноги — как щепки для растопки дров.

— Мама говорит, если девушка сильная, то не беда, что она худая. Она сама была худышка, а родила семь здоровых детей.

— Я не хочу рожать детей иностранцу! — выпалила Эсме. — Я не желаю лезть в постель к мужчине, который не знает моего языка, и растить детей, которые никогда ему не научатся.

Доника усмехнулась:

— В постели тебе не придется с ним разговаривать. Эсме с укоризной посмотрела на нее:

— Не надо было передавать тебе, что мне рассказал Джейсон про то, как делают детей.

— Я очень рада, что ты меня просветила, теперь я не так боюсь. Кажется, это не трудно. Только поначалу стыдно.

— По-моему, прежде всего это больно, — сказала Эсме, моментально переключившись на щекотливую тему. — Но я уже два раза была ранена, а это не может быть хуже, чем когда пуля вопьется в тело.

Доника смотрела на нее с восхищением.

— Ты ничего не боишься, маленькая воительница. Если ты лицом к лицу встречалась с бандитами, то уж с английским ребенком у тебя не будет трудностей! Но я буду по тебе скучать. Хорошо бы отец нашел тебе мужа здесь! — Она вздохнула и посмотрела на море.

— Хорошо бы найти гору бриллиантов. Знаешь, у меня лучше получается быть парнем, а не девушкой, воином, а не женой. Мужчина должен быть совсем старым и доведенным до отчаяния, чтобы захотеть взять меня в жены, когда за те же деньги может получить пухленькое, хорошенькое, нежное создание.

Доника спихнула в воду камень.

— Говорят, Исмал тебя хочет. А он не старый и отчаявшийся, а молодой и богатый.

— И мусульманин. Скорее меня сварят в кипящем масле, чем запрут в гареме, — твердо заявила Эсме. — Даже Англия с родственниками, которые считают меня дикаркой, и то лучше. — Немного подумав, она сказала: — Я тебе не рассказывала, но однажды так чуть и не случилось.

Доника живо повернулась к ней.

— Мне было четырнадцать лет, — продолжала Эсме. — Я гостила у бабушки в Гирокастре. Там был Исмал со своей семьей. В саду он за мной погнался, я думала, что играет, но он… — Она покраснела и остановилась.

— Но он что?!

Хотя никто не мог их услышать, Эсме понизила голос:

— Он поймал меня и поцеловал… в рот.

— Неужели?!

Эсме покачала головой — у албанцев это утвердительный знак.

— Ну и как это было? — пылко спросила Доника. — Он такой красивый! Как принц. Волосы золотые, глаза — как голубые брильянты…

— Это было мокро, — прервала ее восторги Эсме. — Мне совсем не понравилось. Я его отпихнула, вытерла губы и громко выругала. А он лег на землю и стал смеяться. Я подумала, он сошел с ума, и боялась, что его дед сделает предложение и мне придется выйти замуж за этого сумасшедшего с мокрым ртом и жить в его гареме… Но ничего такого не случилось. А если б это произошло, Джейсон сказал бы «нет».

Доника засмеялась:

— Поверить не могу! Ты лягнула кузена Али-паши?! Тебя могли казнить!

— А ты бы на моем месте что сделала?

— Позвала на помощь, конечно! Но тебе и в голову не придет звать на помощь. Ты думаешь, что ты не только воин, но и целое войско.

Эсме задумчиво смотрела на море. Теперь каждый новый день будет уносить ее все дальше от всего, что она знает и любит… уносить навсегда.

— Мой отец — не назойливый проситель, не враг. Я не могу с ним сражаться, — тихо сказала она. — Когда он наконец признался, что тоскует по родине, мне стало стыдно за то, что я с ним спорила. Я пожаловалась тебе только для того, чтобы облегчить душу, ты не принимай всерьез. Я знаю, что я должна делать. Без меня он не поедет, а я его слишком люблю, чтобы заставлять остаться. Ради него я все сделаю самым лучшим образом.

— Все не так плохо. — Доника постаралась утешить подругу. — Сначала ты будешь скучать по родине, но потом выйдешь замуж, у тебя появятся дети — представляешь, как ты будешь счастлива? Подумай, какой богатой и полной жизнью ты заживешь!

Эсме смотрела на море, не знающее жалости, и видела впереди одну пустоту. Но ее подруга — вот чудеса! — была влюблена в мужчину, которого семья для нее выбрала. «Хватит жалеть себя, — решила Эсме. — Прочь уныние. У Доники счастливое время, и не надо его портить».

— Так и будет, — сказала Эсме и засмеялась. — А своих детей я тайком научу албанскому языку.

Отранто

— Я должен попросить вас об одолжении, Иденмонт, — сказал сэр Джеральд, когда Вариан наливал себе вторую чашку кофе. — Я надеялся вскоре уехать в Англию, но мои обязанности требуют иного. Я хочу, чтобы вы отвезли Персиваля в Венецию.

— Я, конечно, был бы рад оказать вам услугу, — вежливо пробормотал Вариан, — но…

— Я понимаю, что прошу слишком многого, — прервал баронет. — Но у меня нет выбора. Сейчас я не могу присматривать за мальчиком. Долго и скучно объяснять причины; достаточно сказать, что я веду некие деликатные переговоры и в таких обстоятельствах не могу держать при себе подростка, о котором надо заботиться.

Вариан бесстрастно смотрел на кофейную чашку.

— Это не надолго. Я заберу его у вас через месяц или около того.

Месяц? Или околотого? Вариан бросил в чашку еще кусок сахара.

— Естественно, я оплачу все расходы, — добавил сэр Джеральд. Он вынул из внутреннего кармана банковский чек и положил его перед блюдечком Вариана.

Вариан посмотрел на чек с полным самообладанием, выработанным в успешных играх за карточным столом; за дымом нельзя было разобрать выражение серых глаз.

— На карманные расходы, — сказал хозяин дома. — Конечно, я оплачу проезд и закажу достойное жилье по всему вашему пути и в Венеции.

— В это время года в Венеции очень сыро, — сказал Вариан.

— Ну что ж, спешить не надо. Для меня не важно, когда вы будете слоняться по городу, осматривая достопримечательности. Конечно, с вами поедет лакей, ему я заплачу отдельно. Выбирайте любого.

Оплаченный проезд, возможность тратить деньги, да еще и слуга. Для человека, у которого в кармане один фунт три шиллинга и шесть пенсов, предложение было, как и предвидел баронет, непреодолимым соблазном.

Вариан поднял глаза и встретился с нетерпеливым взглядом хозяина.

— Как я уже сказал, сэр Джеральд, я рад сделать вам одолжение, — согласился он.

Тепелена, Албания

Али-паша, коварный деспот, правивший Албанией, был старый, толстый и больной. Периодически он страдал от приступов безумия, толкавших его на столь садистские поступки, что даже албанцы, приученные к жестокости мира, в котором жизнь человека мало что значила, находили их достойными внимания.

То, что население по большей части оставалось лояльным к Али и даже хвасталось его победами, свидетельствовало не только о стоицизме народа. но и о его политической проницательности. В Оттоманской империи было предостаточно монстров, правящих угнетенными массами. Из них Али был единственным, кого султану не удалось сделать своим рабом. Соответственно и албанцы не были его рабами. Они подчинялись только Али — когда снисходили до того, чтобы подчиняться, — и он не был чужаком, он был албанцем, одним из них. Он даже не потрудился выучить турецкий язык — зачем, когда он все равно не собирался слушать турков?

Как и албанцы, Джейсон Брентмор разделял широкие взгляды хитрого, как Макиавелли, визиря. Признавая мужество Али, его военную и политическую проницательность и взвешивая его достоинства и недостатки, Джейсон понимал, что Али-паша, Лев Янины, был предпочтительнее любой другой кандидатуры.

За более чем двадцать лет тесного сотрудничества Джейсон хорошо изучил Али. Покидая дворец визиря, Джейсон мысленно желал, чтобы его друг не так хорошо знал его. Али сказал, что, как британский подданный, Джейсон, естественно, волен покинуть Албанию, когда ему вздумается, но…

Это «но» означало: «Как ты можешь покинуть меня в такое время? После всего, что я для тебя сделал?»

— Он прав, — сказал Джейсон своему другу Байо, когда этим утром они выезжали из Тепелены. — А он не знает и половины всего. Если мятеж удастся, Албания погрузится в хаос и турки обрушатся на нее и раздавят народ. Али сомневается, что волнения приведут к чему-то серьезному, но ему не нужны потрясения сейчас, когда он пытается привлечь греков на свою сторону в его революции.

— Если греки объединятся с нами под его руководством, мы сможем сбросить турков, — сказал Байо. — Но Али стар. Боюсь, не успеем.

— Может, он доживет до ста лет. Байо посмотрел ему в глаза:

— Значит, ты не сказал ему о своих подозрениях в отношении Исмала?

— Не смог. Али увлечен своим грандиозным планом и не замечает, что мы имеем нечто большее, чем разрозненные волнения. Если он узнает о заговоре, за которым к тому же стоит его собственный кузен…

— Кровавая баня, — сжато подытожил Байо. В его взгляде сквозило участие. — Ах, Рыжий Лев, ты должен разобраться с этим сам, если не хочешь, чтобы началась великая резня.

Джейсон вздохнул:

— Я это понял четверть часа назад. И пока притворялся, что слушаю блестящие планы Али, как он сбросит турецкое иго, я все обдумал. — Он огляделся, но вокруг был только пустынный пейзаж. — Придется сделать вид, что меня убили.

Байо обдумал новую мысль и помотал головой в знак согласия:

— Мудро. Чтобы добиться успеха, Исмалу нужно убрать тебя с дороги. Если он будет считать, что ты мертв, ему не понадобится слишком осторожничать. А ты тем временем сможешь ездить, куда захочешь, делать то, что требуется, и за тобой не будут охотиться шпионы и наемные убийцы.

— Это не единственная причина, — сказал Джейсон. —Думаю, Исмал слишком хитер, чтобы открыто убить меня, по крайней мере на нынешней, начальной, стадии игры. Скорее он попытается связать мне руки, а для этого лучший способ — взять в заложницы Эсме. В последнее время он что-то слишком громко стенает о своей отчаянной любви. Подозреваю, он хочет ее похитить и выдать это за акт страсти. В такое Али с готовностью поверит — он сам из прихоти похищал Исмало женщин и мальчиков просто потому, что желал их.

— Я вижу много преимуществ, которые даст слух о твоей смерти, — рассуждал вслух Байо. — Тогда Эсме станет не нужна Исмалу, и он оставит ее в покое.

— Я не могу рисковать. Я хочу отвезти ее в Англию, — решительно заявил Джейсон. — Я все обдумал. Предложение жестокое, но я не вижу другого выхода. Эсме должна поверить, что я убит, иначе она ни за что не уедет без меня. Сначала убедись, что она поверила в мою смерть, потом отправь ее в Англию. Я дам тебе деньги, а также имена людей в Венеции, им можно доверять, они отправят ее к моей матери.

— Аллах, ты думаешь, о чем просишь? Сказать ребенку, что ты умер, и заставить рыдающее дитя уехать? Она очень упряма, твоя девочка. Как я смогу заставить ее ехать к незнакомым людям, иностранцам?

— Не давай ей времени на раздумье, — жестко сказал Джейсон. — Если заупрямится, ударь по голове и свяжи. Для ее же пользы. Лучше несколько часов дискомфорта и несколько недель горя, чем похищение или убийство. Я хочу, чтобы моя дочь была в безопасности. Не заставляй меня делать выбор между ней и Албанией. Я люблю эту страну, я готов рисковать жизнью ради нее… но дочь я люблю больше.

Байо пожал плечами:

— Что ж, в конце концов, ты англичанин. — Он улыбнулся Джейсону. — Я сделаю, как ты просишь. Она выдающаяся женщина, я часто говорил, что она стоит двух хороших мужчин. А когда она благополучно уедет, я вернусь, чтобы помогать тебе. Ты хочешь, чтобы я отправился сразу же?

— Не сразу. Сначала надо меня убить. Сделаем это подальше к северу. Я должен буду упасть в реку или в глубокое ущелье. Мы же не хотим, чтобы кто-нибудь стал искать мое тело?