Дочь Льва

Глава 24

Вариан проехал околицей Иден-Грина, старательно избегая общественных мест родного села. Он не хотел сплетен, в особенности когда сам стал бы их мишенью. День угасал, тучи сгустились, лошадь устала. Конюшни Маунт-Идена были в двух милях отсюда, разоренное имение даст ему уединение, которого он хотел. К сожалению, ничего другого оно предложить не сможет.

Он спустился по заросшей тропинке, огибающей деревню, и на безопасном расстоянии снова выехал на дорогу. На повороте он увидел, что из трубы гостиницы «Спелая ежевика» идет дым, и с облегчением вздохнул. В отличие от трактира «Веселый медведь» в «Ежевике» привечали путников. Он надеялся, что в такой жестокий зимний день во дворе не будет экипажей. В такую погоду из дому выходят только при крайней необходимости.

Отдавая лошадь на попечение конюха, Вариан увидел, что конюшня, к сожалению, не пустует. Две клячи уныло жевали в стойлах.

Через минуту в гостиничной столовой он обнаружил и всадников. Они тоже жевали, но с гораздо большим энтузиазмом.

Один — изящный черноволосый парень. Он возбужденно говорил, набивая рот мясным пирогом. Другой только кивал, всецело сосредоточившись на тарелке. Он был плотнее, темно-русые волосы были уложены не столь модно, как у его напарника. Они сидели спиной к Вариану, но он их сразу узнал.

К тому времени, как они услышали его шаги и обернулись, он уже взял себя в руки.

Две пары глаз, карие и голубые, широко раскрылись. Вариан спокойно подошел к ним.

— Если разеваешь рот, то хотя бы сначала проглоти еду, Деймон. Какой ты стал невоспитанный, — сказал Вариан.

Младший из двоих, к кому обращался Вариан, вскочил:

— Это ты? Неужели ты? Ради Бога… ну как же… ведь я же говорил — правда, Гидеон? Разве я не сказал, что мы его найдем? — Он двинулся навстречу Вариану, но остановился и неуверенно посмотрел на него.

Гидеон тоже встал, но с достоинством, сначала отложив нож и вилку.

— Сэр, я рад вас видеть. — Он протянул руку. — Добро пожаловать домой, милорд.

На миг глаза Вариана заволокло туманом, но он сморгнул и схватил брата за руку.

— Ну что ж, привет, Гилли. — Он повернулся и подал руку Деймону: — Здравствуй, Дервиш.

Неловкое выражение на лице Деймона сменилось ухмылкой.

— Нет, ну ты скажи, как это на него похоже! — обратился он к Гидеону. — Входит, преспокойно делает мне замечание по поводу манер, как будто мы расстались четыре часа, а не четыре года назад! Но ты прав, я забыл о хороших манерах. Садись. Ты выглядишь смертельно усталым. Нет, вот сюда, поближе к огню. Мы уже успели отогреться. Я хотел потерпеть до Маунт-Идена, но Гидеон живет по деревенскому времени, ему пора обедать, а мы не уверены, что найдем что-нибудь поблизости от родного дома. Но теперь я рад, что он такой привередливый, а то бы мы с тобой разминулись… — Он оборвал себя. — Но ты один. Где же она?

Пока Деймон болтал, Вариан снял плащ и повесил на вешалку. Он был готов к «она» прежде, чем вопрос вылетел изо рта брата. В комнату ворвалась хозяйка, запыхавшись, сделала реверанс. Когда она отдышалась, Вариан спокойно заказал обед и, только когда она вышла, обратился к Деймону:

— Где кто?

— О, не дразни нас, Вариан. Мы уже…

— Деймон имеет в виду леди Иденмонт, — вмешался Гидеон, бросив предупредительный взгляд на младшего брата. — По крайней мере нам известно, что таковая имеется.

— Понятно, — сказал Вариан. — Как я понимаю, Лаклифф и Селлоуби отправились прямиком в Лондон?

— Говорят, они даже не переоделись с дороги, а кинулись в клуб «Брукс». Через два часа известие докатилось до западного конца. В тот же вечер это стало известно в «Олмаксе», а на следующий день меня вызвали в Карлтон-Хаус, чтобы я удовлетворил любопытство его высочества.

— Прости, Гилли. Я был занят другими делами, а то бы предупредил тебя как-нибудь. Извини, что поставил тебя в неловкое положение.

— Да ты что, Гидеон нисколько не смутился, — подтвердил Деймон. — Он так все объяснил, что под конец принц не понимал, какой сегодня день недели! Он послал за врачом и потребовал кровопускания. По ты вернулся, Вариан, значит, большая часть рассказа — правда. Да я и не сомневался. Это другим трудно было смириться. Но ты нам все расскажешь, правда? Мы наконец получили сестру! У нее действительно рыжие волосы и зеленые глаза, как сказал Лаклифф?

— Глаза у нее… совсем зеленые, — заметил Вариан.

— Понятно, — сказал Гидеон. Он старательно подровнял вилку и нож, потом долго и тщательно расправлял салфетку. Деймон откинулся в кресле и устремил голубые глаза на старшего брата. Молчание неприятно затягивалось, и Вариан заговорил:

— И ты побежал из Лондона в погоню. Ты подумал, что я привезу леди Иденмонт на… руины дома предков?

— Ничего такого я не думал, — ответил Гидеон. — Я просто составил компанию Деймону, а то он скитался бы в поисках брата по всему королевству — как будто ты чаша Грааля.

Деймон покраснел.

— Но мы же тебя нашли, правда? К черту, Вариан, я не хочу быть неделикатным, но где она?

— У своей бабушки. — В груди Вариана что-то сжалось, потом больно кольнуло. Он уставился на кляксу соуса возле тарелки Деймона. — Обед остынет, джентльмены. Я все расскажу вам потом, когда хозяйка принесет вино.

На следующее утро они поехали с Варианом в Маунт-Иден, несмотря на его наигранные возражения. Он думал, что хорошо рассказал им свою историю, с ноткой холодной отстраненности. И все же в конце оба выглядели очень серьезными, а в глазах Деймона он с ужасом заметил нечто вроде жалости. Но Деймон был молодой, романтичный, он боготворил ; старшего брата — бог знает почему. Чувства Гидеона были не так прозрачны. Он всегда был более рассудительный. Молчаливый, иногда педантичный, но всегда думающий, спокойный… разборчивый.

Вариан понимал их чувства: они считали, что без моральной поддержки он не вынесет встречи с Маунт-Иденом. И это было нестерпимо: что братья решили поддержать его в трудный час… а он никогда, ни разу не задумывался об их проблемах, их нуждах дольше чем на секунду.

Сейчас они стояли в зале, который прежде был роскошной библиотекой.

Не осталось ни единой книги, ни завалящей брошюры. Стены были ободраны, пол устлан толстым слоем пыли, какими-то обломками и мышиным пометом.

Дом был старый и нуждался в постоянном уходе. Отец Вариана в этом отношении — как и во всех других — был очень добросовестным, пока Вариан не пустился во все тяжкие, что вскоре обернулось долгом в десятки тысяч. Семья была богатая, но ее ресурсы были не безграничны. Чтобы спасти наследника, старому лорду Иденмонту пришлось забыть о спасении дома. После его смерти Вариан окончательно опустошил имение.

То, что он сейчас видел, было результатом десятилетнего небрежения, и все это сделал он.

— Кое за что можно быть благодарным, — сказал Вариан, подняв глаза к потолку. — По крайней мере я могу дать моей леди крышу над головой.

— Управляющие такие эгоисты, — заявил Гидеон. — Они потребуют денег. Все-таки могло быть и хуже, если учесть, что последние годы никто не следил за этим местом. Грязь, конечно, и краску надо кое-где подновить. А вообще-то не так плохо, как кажется.

— Конечно. Все, что нужно, — это деньги, штат прислуги и еще раз деньги. — Он подошел к камину. Внутри валялись отбитые куски известки. — Как я понимаю, камин задумал опрокинуться.

— Просто вынужден был подчиниться закону гравитации.

— Лучше расскажите об арендаторах, — попросил Вариан, не сводя глаз с осколков камина. — Ради вас я еще не заходил к ним. Если бы разъяренная толпа побила меня камнями, наследство досталось бы вам, бедняги, а я знаю, что вы скорее дадите себя повесить.

— О, Гидеон жил в постоянном страхе, что на континенте тебя убьют. — Деймон стоял в балконных дверях, и его голос эхом разносился по огромной пустой комнате. — Когда ты наконец дал себя окольцевать, он пришел в такой восторг, что готов был собственными руками перестроить для тебя имение — и в первую очередь детскую.

У Вариана опять сдавило грудь и кольнуло сердце.

— Извините.

Они смотрели, как он уходит, но промолчали и не пошли за ним. Поднимаясь по лестнице, Вариан слышал лишь собственные шаги. Он ничего не видел, только толстый слой пыли и паутину. До него доносился шорох мышей, в панике разбегавшихся при звуке человеческих шагов. Вариан ничего не узнавал, пока не открыл дверь, которую искал, услышал, как она взвизгнула, и застыл на пороге, глядя на детскую.

Он увидел все сразу. И привалился к дверному косяку.

«Не говори мне, что бедное дитя уже носит ребенка».

— Боже, прости меня, — прошептал он. — О, Эсме, что я наделал?

«…дети. Если Бог будет милостив…»

Он закрыл глаза от нестерпимого горя. Они расстались меньше чем три дня назад, а он уже потерялся, заболел от одиночества, но дело не в этом. Ему некого винить, кроме себя. Он сформировал, изваял этот день за минувшие десять лет. И теперь, когда он наконец-то научился любить, когда он души не чает в прекрасной, храброй девушке, хочет беречь ее и дать ей детей, которых они могли бы вместе растить и лелеять… теперь дьявол смеется и требует платы. Лорд Иденмонт понимал, что его ждет не костер и не сера, даже не смерть. Адом было сожаление.

Адом был завтрашний день.

Вариан прижал руки к лицу и заплакал.

Комната, которую леди Брентмор называла «бухгалтерией», первоначально была кабинетом хозяина дома. Однако весь мир знал, что ее последний муж никогда не был хозяином хоть чего-либо. Его жена была тем мозгом, который правил фортуной Брентмора. Это она вытащила супруга наверх, из посредственного торговца сделала титулованным, преуспевающим человеком.

Сразу после его смерти все претензии на его статус хозяина были уничтожены. Вдова отправила на чердак весь его любимый хлам, покрасила стены в приглушенный каштановый цвет и расчертила их железными полками, которые уставила массивными амбарными книгами. Мебель составляли на диво жесткие стулья и большой письменный стол, за которым она восседала, запугивая банкиров, брокеров и прочих адвокатов, твердой рукой управляя своей грозной финансовой империей.

В эту комнату она привела внуков четыре дня спустя после отъезда лорда Иденмонта и через десять минут после приезда Персиваля.

Персиваль и Эсме сидели на камнеподобных стульях и смотрели, как леди Брентмор изучает письмо наставника Персиваля.

— Взрыв. — Она подняла глаза от густо исписанного листка. — Что ты про себя думаешь — что ты Ги Фоукс?

— Нет, бабушка, — смиренно ответил Персиваль.

— Он говорит, ты распахнул дверцы куриной клетки. Полагаю, мне не следует надеяться, что в это время кур там не было?

— Боюсь, что были, бабушка.

— Это будет стоить мне денег. Ты всегда мне дорого обходишься.

— Они были больные, бабушка. — Зеленые глаза Персиваля зажглись отвращением. — Мне один мальчик сказал, почему нас все время кормят куриным супом. Эти куры уже не неслись, честное слово. За все время, что я там был, я не видел ни одного яйца. Зато всегда был суп с отвратительным запахом.

— Провались я на этом месте, если стану платить за больных кур. — Она въедливо посмотрела на него. — Ты уверен что они были больные?

— О да, бабушка. — Лицо Персиваля просветлело, — я одну вскрыл и положил внутренности в горшок. Могу принести вам, вы сами убедитесь.

— Нет уж, спасибо. — Ее взгляд стал еще острее. — Что же мне с тобой делать? Твой папа велел отправить тебя в ту школу в Бомбее, как только ты выкинешь еще какую-нибудь пакость.

Эсме взяла кузена за руку и твердо взглянула на бабушку.

— Вы этого не сделаете, — сказала она. — Если куры были больные, то в Бомбей надо отправить директора школы. Травить мальчиков мясом больных животных… Аллах, пусть бы сами травились.

— А тебя не спрашивают, понятно? — рявкнула леди Брентмор. — И пожалуйста, без этих своих языческих штучек.

— Бабушка, «Аллах» значит всего лишь «Боже мой», — уточнил Персиваль.

— Так и надо было говорить!

— Я сказала достаточно ясно. — Эсме без страха посмотрела в глаза бабки. — Если вы сами не понимаете, то Бог-то видит, что это чудовищная несправедливость. Но вы хотели его запугать, как будто мальчик и так недостаточно страдал.

— Я знаю, как он «страдал» и что он сделал. Больше такого не будет. Я не хочу, чтобы дети совали носы в дела взрослых.

На столе лежала маленькая коробочка. Она ее открыла, достала лежащий в ней предмет и поставила на стол перед собой. Это была шахматная фигура. Точнее сказать, королева.

— О Боже, — сказал Персиваль.

— Как я понимаю, ты знаешь, что это такое, — обратилась вдова к Эсме.

— Я раньше видела шахматы, — сказала Эсме. — В нашей стране эта игра известна.

— Не думай его защищать. Не надо быть пророком, чтобы предвидеть твое поведение. — Леди Брентмор опустила мрачный взгляд на внука. — Ты спрятал сумку с камнями в своей комнате в тот день, когда приехал сюда с папой, что было очень глупо. Ты что, не знаешь, что мы всегда выворачиваем твои вещи наизнанку? Ты вечно оставляешь после себя трупы. Последний раз это была ящерица. До этого — какой-то грызун. Тебе не раз говорили, чтобы ты не препарировал животных в доме, но ты не слушаешь.

— Да, бабушка, я сожалею.

— Плевать на сожаления. Я знаю, что ты сделал. Ты украл эту шахматную фигуру. Ты догадался, что отец предложит за нее награду, так? И с ее помощью ты заманил Иденмонта в Албанию. Очень умно, Персиваль. Теперь твоя кузина замужем за мошенником, и в этом виноват ты.

— Вариан не мошенник! — закричала Эсме. — И мой кузен ни в чем не виноват. Он привел ко мне Вариана, за что я ему буду благодарна до конца дней.

— Ты еще не начала считать дни, девочка. Смею сказать, придет время, когда ты подавишься этими словами. Удрал и даже не сказал «прощай, дорогая»?

— Он оставил записку. Очень добрую. Вы ничего о нем не знаете.

— Я распознаю нечестную сделку, когда ее вижу, и я знаю о нем больше, чем хотелось бы. — Вдова наклонилась, буравя Эсме глазами-щелочками. — Трудности с деньгами у него были уже в восемнадцать лет, и его отец вечно выручал его. К тому времени, как Иденмонт дорос до титула, он профукал половину состояния семьи. Ему понадобилось меньше пяти лет, чтобы спустить остальное.

— Вариан экстравагантный, я это знаю, — сказала Эсме. Она не хотела слушать дальше.

— Он дал развалить имение на куски, — продолжала леди Брентмор. — Он сделал братьев нищими. За несколько лет он разрушил то, что строилось поколениями. Благодаря мягкосердечному папаше он никогда не встречался с последствиями и не научился о них думать. Никогда ни о ком не думал, только о себе! Он отправился к дьяволу, туда ему и дорога, но несправедливо то, что при этом прихватил с собой семью.

Эсме дернулась так, как будто бабушка дала ей пощечину. Она думала о Вариане как о приятном любовнике без гроша в кармане. Испорченный — да, глубоко испорченный; она его любила, но не была слепа. Однако она никогда не задумывалась, какой вред он принес другим. Непреднамеренно, но это говорило лишь о его беспечности. В глазах бабушки преступление было огромно: Вариан был не только распутник и расточитель, но к тому же разрушитель. Вот почему она взяла к себе Эсме — чтобы защитить от него. Вдова наблюдала за ней. Эсме вытянулась, но промолчала. Она не знала, что сказать.

— Полагаю, ты считаешь, что я обошлась с ним слишком сурово, как и с твоим отцом. Персиваль тоже так думает, не правда ли, мистер Невежество?

— Ну… д-да… скорее… то есть…

— Потому что ты не знаешь ни одной путной вещи. Потому что вы оба — невежественные малыши. — Она устремила свирепый взгляд на Эсме. — Я видела, что Иденмонт ступил на тот же путь, который избрал твой отец. Множество мужчин идут этим путем и тащат за собой семью. Я могла бы легко разобраться с мешаниной, в которой запутался твой отец, и с Иденмонтом тоже, хотя с ним было бы намного труднее. Но я не стану делать для него то, чего не сделала для сына. Я пальцем не пошевелю для него, это только помогло бы ему всех нас сделать нищими.

— Но, бабушка… — начал Персиваль.

— Сам влез, сам пусть и вылезает, — хмуро сказала леди Брентмор. — Если он любит Эсме так, как об этом заявляет, и если у него есть самоуважение, он хотя бы попытается. — Она обратилась к Эсме, и ее суровое лицо несколько смягчилось. — Но должна сказать тебе честно и прямо: я не думаю, что ему это удастся. Лучше смотреть правде в глаза, я так считаю.

— Вы имеете в виду, что он не вернется? — уточнила Эсме. Она сжала руки. — Я не удивлюсь. Здесь его не привечают, и он не может взять меня с собой. Я только обуза. Я ничего не могу для него сделать. — Она встретилась глазами с леди Брентмор. — Мне понятны ваши доводы, бабушка. И все же он спас мне жизнь, и не один раз. Он — не зло. Он старался быть добрым ко мне… по-своему. Он даже предостерегал меня против себя, причем много раз. Я не буду пытаться изменить ваше мнение, но я прошу вас все это принять к сведению. И молиться за него, если ничего другого не остается.

Персиваль, который во время этой пикировки ерзал на неудобном стуле, стрельнул в бабушку глазами.

— Но, бабушка, вы должны отдать ей приданое.

— Не учи меня, что я должна делать. Я не принимаю советов невежественных детей.

Эсме вздохнула:

— О. кузен, не раздражай бабушку. Она делает то, что считает лучшим. Вариану ничего не достанется. — Она встала.

— Но у тебя есть! Мама оставила тебе в наследство шахматы, которые стоят очень дорого, не меньше пяти тысяч. И вдвое больше, если найти заинтересованного покупателя.

— Пять тысяч? — повторила Эсме. — У меня есть приданое?

Ее бабушка заметно напряглась:

— Хочешь сказать, ты ничего не знала?

— Извини, я не решался тебе говорить, — сказал Персиваль Эсме. — Я боялся, что папа…

Старуха выругалась на всю комнату и тяжело откинулась в кресле.

— Дьявол побери меня за дурость. Так кричать на тебя — а ты ничего не знала. Теперь мы вляпались, и в этом только моя вина.

— Двенадцать тысяч фунтов, — повторил Вариан. Он делал вид, что изучает документ, который ему дал нотариус. Но строчки сливались перед глазами.

— Вы, конечно, знали о завещании вашей двоюродной бабушки. Я посылал вам письмо, когда вы находились в Испании. — Мистер Уиллоуби взял другой лист бумаги. — Вот ваш ответ. В нем говорится…

— Я помню. Но там было ограничение по времени, не так ли? Двенадцать тысяч фунтов, если я женюсь в течение… трех лет, кажется? Прошло больше.

— Трех лет с момента ее смерти. Она умерла в декабре пятнадцатого года. Согласно документу, вы женились в ноябре — я счастлив сказать, что все в полном порядке. — Мистер Уиллоуби тонко улыбнулся. — Следовательно, у вас есть двенадцать тысяч фунтов.

— Все зависит от точки зрения. — Вариан положил копию завещания. — Какова сумма моих долгов?

— В настоящее время я не могу назвать точную цифру. Учитывая банкротство Фортье и других…

— Подойдет и приблизительная. — У Вариаиа бешено застучало сердце.

— Что-то в пределах двенадцати тысяч, милорд. Сердце замолчало, словно на него свалился тяжелый груз, потом начало бить медленно, как похоронный колокол.

— Забавное совпадение, — пробормотал Вариан.

— Сожалею, милорд. Все-таки могло быть хуже. Имение вне опасности, как я вам объяснил.

— Я недавно видел… останки. Как я понял, оно вне опасности, потому что на него не позарится ни один дурак-кредитор.

— Возможно. И все же я тешу себя мыслью, что я воздвиг столько препятствий, что отпугнул самого отважного из спекулянтов.

— Благодарю вас, Уиллоуби. — Вариан посмотрел в темноту за окном. — Полагаю, вы считаете, что я должен использовать неожиданную удачу, чтобы расплатиться с кредиторами.

— Да, я бы вам посоветовал. — Мистер Уиллоуби старательно подровнял пачку документов и слегка отодвинул их влево.

— После этого я останусь ни с чем. Нотариус прокашлялся.

— Мы можем сэкономить небольшую сумму. Как я упоминал, мне понадобится время, несколько недель, чтобы подсчитать точнее. Однако если вы должны какому-то человеку двенадцать тысяч, я могу договориться, чтобы он удовольствовался одиннадцатью или даже одной тысячей. Надо признать, они не любят поступать таким образом, потому что этим отвергают будущие действия по взиманию остатка. В то же время легальные преследования дороги и, когда они предпринимаются против знати, часто не оправдывают надежд.

— Разочарованные кредиторы могут сделать жизнь чрезвычайно неприятной, — сказал Вариан. — Я не желаю, чтобы моей жене досаждали.

— Естественно, милорд. Я вас понимаю. Вот почему я предлагаю вам, так сказать, расквитаться по долгам. А я приму меры, чтобы сберечь небольшую сумму. С этим, да еще с приданым ее светлости…

— У ее светлости нет приданого. Мистер Уиллоуби захлопал глазами:

— Нет? Как странно. Я слышал…

— Ничего нет. Ни шиллинга, — подтвердил Вариан.

— Как скажете, милорд. Но если вы не возражаете, я бы желал навести справки.

— Мне это не нравится, особенно если вы будете расспрашивать членов ее семьи. Они выказали мне сильнейшую неприязнь. Даже если окажется, что ее отец умудрился что-то отложить для нее, что очень маловероятно, они заявят, что я не могу даже взглянуть в ту сторону. — Вариан пожал плечами. — Едва ли их можно за это винить.

— Но если что-то принадлежит вам…

— Что бы мне ни принадлежало, я не смогу это забрать. Мне что, прикажете взыскивать с них по суду лорд-канцлера? У меня больше шансов за столами фаро. Там по крайней мере можно при выигрыше удвоить сумму. Или утроить. — Вариан нахмурился.

Мистер Уиллоуби слегка вздохнул, но ничего не сказал.

— Если я расплачусь с кредиторами, у меня не будет шансов восстановить Маунт-Иден, — жестко сказал Вариан. — Уиллоуби, я должен что-то иметь.

— Понимаю, милорд. И все же я смог бы сэкономить вам тысячу фунтов.

— Я мог бы за одну ночь превратить двенадцать тысяч в двадцать четыре.

Уиллоуби промолчал. За последние несколько минут он побледнел, и глаза потемнели. Он выглядел на несколько десятков лет старше, чем тот сорокалетний человек, который совсем недавно поздоровался с Варианом.

Вариан встал:

— Ничего другого мне не остается.

— Да, милорд. Как я понимаю, вы желали бы заранее получить некоторую сумму, поскольку оформление бумаг займет время. Сто фунтов вас устроит?