Дочь палача

6

Элистранд показался Хильде совершенно фантастическим местом. Высокие, новые здания, приветливые люди, дети, уже испытавшие много трудностей в жизни и вдруг попавшие сюда, на зеленые лужайки на берегу моря…

Неподалеку от усадьбы Гростенсхольм находилась раньше заброшенная ферма — и Александр купил у Таральда это прекрасное побережье и построил на нем дом для своей дочери и ее мужа. Разумеется, своими руками он ничего не делал: семья Паладинов была достаточно богатой, чтобы на них работали другие. Но все здесь было построено согласно пожеланиям Габриэллы и Калеба.

Главным для Хильды было то, что она живет здесь не из милости. Ей предстояло работать — и работа эта была нелегкой, занимающей весь день. Она чувствовала, что в ней нуждаются, что она здесь ко двору, — и это было прекрасное чувство. Конечно, ей было чем заняться и в отцовском доме, но та работа была безрадостной, за нее никто не благодарил и не хвалил.

Здесь никто не ругал ее, если она с непривычки делала что-то не так. Здесь проявились, наконец, многие скрытые таланты Хильды: ее дар обустраивать все вокруг себя, делать все красивым, если не сказать — художественным.

В одну из первых ночей ей приснилось, что отец жив, что она пришла домой и принялась за дело, заранее сгорбившись в ожидании его упреков и ругани.

Она проснулась в холодном поту.

— Благодарю тебя, Господи, что это был всего лишь сон, — с облегчением прошептала она.

И тут ей стало страшно: она не понимала раньше, что так сильно не любит отца, что его смерть может стать для нее облегчением.

Они с Эли работали вместе, им было поручено днем присматривать за детьми. Подружиться с Эли было не трудно: она была такой мягкой, простой, радующейся всякому вниманию к себе. Стоило с ней кому-то заговорить, и она расцветала. Хильда была более зрелой, более серьезной, и они прекрасно ладили. Эли радовалась тому, что разделяет свои обязанности именно с Хильдой — и это, в свою очередь, радовало Хильду. Слова Эли, в смысл которых она пока не вдавалась, радовали ее.

Однажды, сидя на лужайке и делая букетики из цветов, Хильда догадалась, что Эли влюблена.

— Ты любишь кого-то? — удивилась Хильда, считавшая, что Эли еще слишком молода для этого.

— О, да, — шепнула ей Эли. — И это совершенно безумная влюбленность. Я не осмеливаюсь рассказать об этом отцу и матери, они упадут в обморок. Но как это прекрасно! И я верю, что нравлюсь ему! Он проявляет ко мне такой интерес, а это о чем-то говорит, не так ли?

Взгляд Хильды стал мечтательным.

— А ты была когда-нибудь влюблена? — пылко спросила Эли.

— Я сейчас влюблена, — ответила Хильда. — Впервые в жизни. Но я не могу рассказывать об этом даже тебе.

— Почему же?

— Разве ты не понимаешь? Никто не хочет иметь со мной дело, я давно знаю об этом, я же дочь помощника палача. Так что я предпочитаю об этом молчать — я должна прожить свою жизнь в одиночестве. Но мечты есть и у меня, этого у меня никто не может отнять. И тоска…

— Ах, да, тоска! — вздохнула Эли, устремив взгляд на море. — Эта тоска так прекрасна, так печальна, тебе не кажется?

— Да. И так горька.

— Ты думаешь? Мне кажется, что тосковать так чудесно! Когда у человека есть, о ком тосковать, он ощущает в себе столько красоты! Осуществление желаемого, в некотором смысле, не так прекрасно.

Хильда улыбнулась.

— Все зависит от того, о чем тоскуешь.

— Да, это уж точно, — согласилась Эли, — лично я тоскую о многих вещах…

— А я тоскую о людях…

— Нет, я не то хотела сказать, — испуганно прошептала Эли. — Но ты узнаешь обо всем первая, если он признается мне в любви.

Эта юная девушка выражалась так высокопарно! Такова Эли, подвижная, чувственная, отзывчивая. Габриэлла и Калеб были очень довольны ею и не жалели о том, что удочерили ее. Она стала в их жизни чем-то вроде солнца, вокруг которого вращались все их мысли. Иногда, если кто-то говорил об их приемной дочери, они не сразу понимали, кого имеют в виду. Эли настолько вписывалась в их жизнь, что была для них как собственный ребенок.

Андреас приходил почти каждый день, но Хильда не смела питать какие-либо надежды. Она трепетала от страха, что кто-то заметит ее чувство и не верила, что можно снизойти до нее. Но что означали его частые посещения? Габриэлла шутила и многозначительно болтала с ним о вещах весьма пикантных, а он возбужденно хохотал, краснея при этом.

Однажды он подошел в доме к Хильде и негромко произнес:

— Церковный служка распускает в деревне слухи о том, что в амбаре за тобой охотился оборотень.

Он сказал это так прямолинейно, что она растерялась. Все время, пока жила в Элистранде, она старалась вытравить из себя это воспоминание.

Хильда посмотрела ему в глаза — он стоял так близко, что ей чуть не стало дурно.

— Я не знаю, что это было, господин Андреас. Но я подобрала клок шерсти, застрявший на стене хлева. Принести?

— Конечно! И поскорее!

Она со всех ног бросилась в свою комнату. Только бы не заставить его ждать! А то он еще уйдет!

Когда она вернулась, он разговаривал с Эли. Как приветлив он был со всеми! Хильда протянула ему кусок серого, жесткого меха.

— Калеб! — крикнул он.

Мужчины подошли к окну, чтобы получше рассмотреть мех. Эли и Хильда стояли рядом. Эли бросала на нее лучистые взгляды, словно обе были заговорщицами. Откуда было знать Эли, что Хильда влюблена в Андреаса? По ее замкнутому виду этого нельзя было понять. Нет, Эли об этом не догадывалась!

— Я слышал, что Габриэлла очень довольна тобой, Хильда, — сказал Андреас с улыбкой. — Ты принесла им колоссальное облегчение!

— Спасибо, — поклонилась она. — Но что же…

— И мне, и Эли тоже, — добавил Калеб. — Ты нашла подход к детям.

— А ты ведь сначала боялась их, не так ли? — спросил Андреас.

— Да, пока не увидела их. У меня не было никакого опыта общения с детьми. Но эти дети славные.

— Это настоящие маленькие бестии, если говорить честно, — признался Калеб. — Но, как мне кажется, в них начинают появляться человеческие черты. Когда они только прибыли сюда, они считали всех взрослых своими врагами, считали, что человек должен воровать и обманывать, чтобы как-то прожить. У маленького Йонаса был при себе нож, которым он пытался колоть каждого, кто перечил ему.

— Неужели так было? — изумленно спросила Хильда. — В таком случае, вы проделали огромную работу.

— Мы тоже так думаем. А после твоего прихода они стали почти ангелами. Впрочем, надо признать, ангелами с рожками.

Хильда разрумянилась от радости. С Габриэллой она общалась мало, маркграфиня занималась духовным воспитанием детей. Но Хильде очень нравилась эта стройная, худощавая дама с прекрасным лицом и нежными руками. Калеб же взял на себя ведение хозяйства и детьми не занимался — просто они видели в нем отца, у которого можно попросить при случае покататься на лошади.

— Ну, мне пора уходить, — сказал Андреас. — Отец сердится на меня из-за того, что уделяю слишком много времени четырем умершим женщинам.

Хильда почувствовала укор совести: она сама мало думала об умершем. Но в последнее время в жизни ее произошло столько событий, что мозг ее не мог переварить все сразу.

— И что… что-нибудь прояснилось? — запинаясь, произнесла она. — Вы узнали, кто это?

— Нет. Вариант с Лизой Густава оказался слишком тупиковым. Она прислала письмо, в котором сообщает, что работает в Эстфольде.

— Значит, они так и остались неопознанными?

— Да. И этот суеверный судья испортил все дело, распорядившись сжечь их.

Ему не терпелось поскорее уйти, и она не смела задерживать его. С грустью смотрела она, как он уезжает из Элистранда.

Однако о клочке шкуры они ничего не говорили. Она заметила, что они избегают разговора об этом, постоянно говоря о других вещах.

Значит, это был волчий мех!

Она-то надеялась, что этот мех — козий. Хотя как мог зайти туда козел? И козий мех более пушистый.

Ее охватил страх, если бы могильщик не подошел вовремя… Что стало бы тогда с Хильдой дочерью Юля?

Маттиас Мейден забегал каждый день, чтобы взглянуть на детей, и всегда находил пару ласковых слов для Хильды. Она сполна оценила его дружелюбие, и всякий раз, поговорив с ним, испытывала радость и умиротворение. Этот доктор был действительно прекрасным человеком. Странно, что он все еще не женат!

Приближалось полнолуние.

Деревенские женщины со страхом смотрели на холодную, почти круглую луну. По вечерам она посылали мужчин в хлев, запрещали детям выходить из дома. Деревню охватил массовых психоз: оборотень мог наброситься на любого.

Хильда частенько посматривала в сторону своего покинутого дома. Из Элистранда его не было видно, но она знала, что он находится за холмами, покрытыми лесом. Она прожила там всю свою жизнь и нигде больше не бывала, разве что ходила за ягодой в лес. Теперь этот дом казался ей таким чужим, таким бесконечно далеким! Ей совершенно не хотелось возвращаться туда. Но однажды ей все же придется туда вернуться, когда служба закончится, — и сама мысль об этом была ей нестерпима.

Ее корова превосходно чувствовала себя в Элистранде среди себе подобных, могла теперь мычать в ответ на мычанье других, пережевывая жвачку бок о бок с соседями. Корова ее процветала! Куры тоже — после краткого периода недоверия — были приняты в курятнике. При них теперь был петух — какое блаженство! Куда хуже пришлось коту. Он не привык к переменам, то и дело направлялся в сторону леса, и Хильде приходилось перехватывать его на полпути.

Но на этот раз кот сбежал.

Вечером, когда пришел Андреас, она рассказала ему про кота.

— Я не могу пойти туда, — пояснила она, — пока не кончится полнолуние.

— Да, ты права. Если хочешь, я могу свозить тебя туда.

Она пылко подалась к нему — и он, увидев это, сразу все понял. «О, дорогая Хильда, — подумал он. — Нет, нет!»

— Спасибо, — прошептала она, сверкая глазами. — Но я не смею отнимать у вас время! Думаю, будет лучше, если кот убедится в том, что там больше никто не живет. Возможно, он вернется назад.

— А его не съест лиса?

— Это кота-то? Он сам все время гонялся за лисами. Но если он не вернется… Могу ли я тогда согласиться на ваше предложение?

— Конечно, — озабоченно улыбнулся он.

Хильда уже пожалела, что ответила ему отказом. Вместо того, чтобы воспользоваться такой редкой возможностью побыть с ним наедине, она смутилась и отказалась.

Чтобы как-то сгладить свой промах, она принялась рассказывать о том, как ей хорошо живется в Элистранде.

— Я не привыкла к такому приветливому окружению, — доверительно сказала она ему. — Собственно говоря, я боюсь людей, но этот страх начинает теперь проходить. Знаете, когда я жила в горах одна, у меня был выдуманный мною друг, с которым я постоянно разговаривала. Я до сих пор не знаю, кто это был, мужчина или женщина. Возможно, это был какой-то ангел, ведь ангелы бесполы, не так ли? С ним я говорила о всех своих бедах, хотя, в сущности, я говорила сама с собой, но это слышали только кот и корова.

Как много она болтает! Но она не могла остановиться.

— Я была настроена прожить всю жизнь в одиночестве, никогда не выходить замуж. Вот почему я так рада, что нашла здесь друзей, хотя я прекрасно понимаю, кто я, и не рассчитываю на то, что кто-то возьмет меня в жены, потому что…

Андреас заметил, что она стала повторяться. Он казался себе бесконечно виноватым перед ней. Чем он мог ей помочь? Так, чтобы его правильно поняли. Положив руку ей на плечо, он сказал:

— Мы все любим тебя, Хильда, и надеемся, что ты пробудешь у нас еще долго. Я приеду завтра, тогда и решим, как быть с котом.

Хильда кивнула. Несмотря на теплоту его слов, ее словно окатило холодной водой. Она так много болтала, что ему пришлось прервать ее, чтобы иметь возможность вернуться к своим делам. Она злоупотребила его добротой. Ах, какой позор! Неужели она своей болтливостью оттолкнула его?

Андреас вскочил на коня, со вздохом уселся в седле. Он еще не видел Эли, но ему необходимо было уехать, чтобы все обдумать.

Что же он должен теперь делать? Когда он подтолкнул на это Хильду? Впрочем, нет, когда человек делает выбор, его никто не толкает на это. Достаточно было того, что он приходил сюда так часто. Ведь он пытался скрыть от всех свою влюбленность в Эли, старался, чтобы никто ничего не понял. И это ввело в заблуждение бедную, милую Хильду! О, какое горе он причинил ей!

Она пыталась убедить его в том, что ни на что не надеется. Но Андреас, догадавшись, какие муки любви она переживает, понимал, что именно надежда и не дает угаснуть пламени любви.

Как ему следует поступить, чтобы не ранить ее? Она должна как можно скорее понять, кому принадлежит его сердце. Он стал замечать, что Эли не уверена до конца в его интересе к ней. В ее глазах бывал такой же блеск, какой был только что в глазах Хильды.

Ах, сплошные мучения!

И это у него, который никогда не ухаживал ни за одной девушкой! А тут сразу две на его шею! И к тому же одной он отдает предпочтение!

И он поскакал не домой, а прямиком в Гростенсхольм.

Маттиас был дома, и Андреас попросил его переговорить с ним наедине. У него уже появился план спасения достоинства Хильды.

Без всяких предисловий он изложил суть дела.

Маттиас изумленно уставился на него.

— Эли? А не слишком ли она молода для тебя?

— Мне так не кажется, — еле слышно ответил Андреас. — Ей уже шестнадцать.

— Да, конечно, ты прав. Я все еще думаю о ней как о ребенке. Да, с Хильдой плохи дела.

Маттиас подошел к письменному столу и сел за него, словно собираясь что-то предпринять.

— Не мог бы ты помочь мне в этом? — спросил Андреас. — Сделать вид, что она тебе нравится — не так, чтобы очень, естественно, а так, чтобы удар не был слишком сильным, когда она поймет мои отношения с Эли. То есть, чтобы она не чувствовала себя никому не нужной.

Маттиас долго молчал.

— Значит, мне нужно стать нежеланным заместителем? Ты это имеешь в виду? — наконец сказал он.

— Нет, нет, зачем же так резко! Только, чтобы она не чувствовала себя совершенно одинокой и покинутой…

— И бросилась в мои утешительные объятия?

До Андреаса наконец дошло, насколько чудовищно его предложение.

— Прости, я сказал это, не подумав. Это никуда не годное решение, оскорбительное для вас обоих. Я совершенно потерял голову и вижу все со своей колокольни. Давай забудем об этом!

Лицо Маттиаса, обычно добродушное, казалось теперь утомленным.

— Нет, мне придется сделать то, о чем ты сказал. Я очень ценю Хильду и не хочу, чтобы она страдала. Иначе мы с тобой не сможем смотреть ей в глаза.

Андреас сжал его руку.

— Спасибо, дружище, спасибо! Я, в свою очередь, постараюсь сделать все как можно более безболезненно для нее. Она такая славная девушка!

— Да, — тихо сказал Маттиас, — это так.

На следующее утро Хильда сидела на берегу моря и следила за тем, чтобы дети не баловались в воде. Они шумно играли — две девочки и три мальчика. За день до этого им был сделан выговор за то, что мальчишки вместе со старшей девочкой тайком зашли в амбар, чтобы посмотреть, что у нее под платьем. Это был весьма напряженный момент, поскольку никто толкам не знал, как объяснить детям неправильность их поведения. В конце концов Калебу удалось это сделать с помощью резких слов и затасканных формулировок о грехе и женском достоинстве.

По лужайке в ее сторону шел доктор Маттиас Мейден. Она тут же просияла: для нее всегда была облегчением встреча с ним.

Она так обрадовалась, видя, как он твердым, решительным шагом направляется к ней, стараясь при этом не наступать на цветы. Вряд ли еще найдется такой человек, как доктор! Он настолько преисполнен любви ко всему человеческому роду, что ему можно доверить любую печаль, — и он поймет!

К ее удивлению, он сел на траву рядом с ней. Дети тут же подбежали и облепили его со всех сторон. Она строго прикрикнула на них и велела играть в другом месте. Те неохотно подчинились.

— Спасибо, — сказал он, вздохнув. — Они так милы, но временами бывают просто несносны!

— Может быть, потому, что вы никогда не прогоняете их? — улыбнулась она.

— Это так. Мне вообще трудно говорить «нет», когда меня о чем-то просят.

— Должно быть, это мешает вам?

— Бывает и так. А как у тебя дела, Хильда?

— Великолепно!

Как это мило с его стороны найти время для разговора с ней! Она села так, чтобы видеть дорогу. Если кто-то покажется…

— Кот не вернулся?

— Разве вы знаете об этом? Нет, не вернулся.

— Значит, он забрел далеко.

— Да. Вчера, говорят, было полнолуние. И господин Андреас обещал свозить меня на днях туда.

Заметил ли он, с какой радостью она произносит имя «Андреас»?

Нет, он молчал, погрузившись в свои мысли.

Доктор был недурен собой, хотя в нем и не было той мужественности, что была в Андреасе. Каштановые волосы слегка вились вокруг веснушчатого, добродушного лица с зелено-голубыми глазами, в которых светилось столько доброты. Он был невысоким, чуть выше нее.

Она часто думала о Маттиасе Мейдене как об одном из Божьих ангелов, на время поселившихся на земле в человеческом обличий.

Она знала, что все в округе обожают его.

— Сколько тебе лет, Хильда?

Она вздрогнула при звуке его голоса.

— Двадцать семь. Мне исполнилось двадцать семь в тот день, когда вы привезли домой отца.

Он собрал небольшой букетик цветов и протянул ей.

— Прими запоздалые поздравления — и восхищение!

Застигнутая врасплох, она взяла цветы.

— Спасибо, — засмеялась она, — но восхищение…

Вид у него был серьезный, хотя глаза весело поблескивали.

— Меня восхищает твоя редкая красота и сила духа. Если бы я мог, я бы посватался к тебе.

Она растерянно улыбнулась.

— Но, господин Мейден! Вы не можете говорить это такой бедной девушке, как я. Вы просто морочите мне голову.

— Но я так в самом деле думаю, Хильда.

— Но… Вы не сможете это сделать, — с горечью произнесла она. — Вы барон, а я… дочь палача!

— В нашей родне не считаются с титулами. Я знаю, что в большинстве дворянских семей люди предпочитают оставаться неженатыми, чем вступить в брак с теми, у кого нет дворянского титула. Но Мейдены не такие, они охотно вступают в связь с простонародьем. Нет, не это удерживает меня.

Из-за любопытства она не могла удержаться от вопроса:

— Но тогда что же?

И, едва сказав это, она поняла, что слова ее прозвучали заносчиво. Словно она только и думала о том, что он посватается к ней. Но он сделал вид, что ничего не заметил.

— Нет, об этом не стоит говорить.

Дети успокоились. Теперь они сидели на траве и пытались дуть в травинки. У них ничего не получалось, кроме шипенья.

— Никто лучше вас не годится в мужья и отцы, — тихо произнесла она. — Я часто удивлялась, почему вы все еще не женаты, господин Маттиас. Ведь вы не такой уж юный…

— Мне тридцать лет, — усмехнулся он. — Не знаю, юный я или нет. Может быть, я уже старик?

— Нет, нет, конечно, не старик! — запинаясь, произнесла она, покраснев.

Всегда она говорит невпопад!

— Со мной совершенно невозможно жить, Хильда, понимаешь?

— Почему же? — с явным интересом спросила она. Это звучало заманчиво, просто вызывающе. — Вы производите впечатление совершенно идеального человека.

— Возможно. Но за это приходится расплачиваться. Расплачиваться своим образом жизни, понимаешь?

— Вы не хотите рассказать мне об этом? — тихо спросила она, обхватив руками колени, так что из-под платья видны были лишь ступни ног.

Он медлил с ответом, но она заметила, что он хочет довериться ей.

— Так трудно об этом говорить. Видишь ли, много лет назад я пережил нечто ужасное…

Она ждала, глядя на него понимающими глазами.

— Все думают, что я всё забыл, что теперь это уже ничего не значит для меня. Но отец и мать знают, что это не так. Днем я могу бороться с воспоминаниями, но по ночам я не в силах противиться им. Мне сняться настоящие кошмары, Хильда. Я кричу во сне, иногда даже хожу. Мать находила меня возле плотины и во многих других примечательных местах…

Хильда молчала, потом, наконец, произнесла:

— Что же вы такое пережили, господин Маттиас?

— Я был заперт в шахте целых два года. То, что я видел там и пережил, настолько глубоко отложилось в моей памяти, что я не могу от этого освободиться. У меня был брат, сводный брат, которого я очень любил. Нет, мне тяжело говорить о нем!

— Возможно, вам станет легче, если вы расскажете об этом! О, как часто мне нужен был кто-то, с кем я могла бы поговорить! Обо всем, что накопилось в душе. Бедный господин Андреас, когда он вез меня сюда, я не могла остановиться, просто ужас, мне было так стыдно, но я ничего не могла с собой поделать.

— Думаю, тебе приятно было поговорить с кем-то, а Андреас не осмеливался перечить…

— Поэтому я и могу понять, каково приходится вам. Я не напрашиваюсь, чтобы вы рассказали об этом именно мне, но можете быть уверены, я никому об этом не расскажу.

— Где ты научилась так хорошо говорить, Хильда? И так умно!

Она смутилась.

— Моя мать меня многому научила. Я всегда старалась быть похожей на нее. Я думаю, когда человек умирает, он передает другому свои лучшие качества, чтобы добро не пропадало.

— Прекрасная мысль.

Оба замолчали. Возможно, оба думали о том, что из душевных качеств Юля Ночного человека мало что можно было перенять.

— Что же произошло с вашим братом? — тихо спросила она.

— Он был одним из «меченых» Людей Льда. Он ничего не мог с собой поделать. Но он пытался отделаться от меня, это он… Нет, я не хочу очернять его.

Маттиас с трудом собрался с мыслями.

— Извините, — сказала Хильда, — мне не следовало спрашивать об этом. Но теперь я понимаю, что вы не такой безоблачно счастливый, каким кажетесь со стороны.

— Нет, я совсем не такой. Так что ты понимаешь теперь, почему я не могу на тебе жениться. Я не могу втягивать жену в свою преисподнюю.

— Но, я думаю, женщина сочтет для себя прекрасной задачей успокоить вас! — пылко воскликнула она. — Думаю, что это именно женская задача! Ведь женщина хочет представлять для мужа подлинную ценность, и я уверена, что женщины могут вынести все, что угодно, ради любви!

Он улыбнулся.

— Я не думал, что ты так хорошо знаешь женщин.

— Но я знаю себя!

Маттиас положил руку ей на плечо.

— Так что ты теперь знаешь, что у тебя есть поклонник. На этом мы, я думаю, и остановимся.

— Эли говорила о тоске, — мечтательно произнесла она, — что это самое красивое, что может быть.

— Красивее, чем любовь?

— Этого она не говорила. Она говорила, главным образом, о тоске по чему-то… Но, я думаю, она права. Я знаю, что такое тоска. Она болезненна — и она обогащает. Вы тоже знаете это, не так ли? Знаете, как она переполняет человека, так что тот начинает чувствовать вокруг себя пустоту, словно все уходит в глубь него самого — земная красота, человеческая дружба… все это безысходно пребывает в нем самом. Вы тоскуете о том, чтобы кто-то разделил с вами печаль, но считаете, что не имеете на это права.

— Да, это так.

— Было очень любезно с вашей стороны поговорить со мной, это принесло мне огромную радость, надеюсь, что вы когда-нибудь найдете того, кто вам дорог.

— Ты думаешь, этим человеком не можешь быть ты?

Она вздрогнула.

— О, нет, ни в коем случае! Разве можно ставить нас рядом? Я уже говорила об этом господину Андреасу и повторяю вам: я совершенно готова прожить жизнь в одиночестве.

— Но тоску ты себе оставляешь?

— Да, и мечты. Вы придали содержательность моей жизни. Хотя это произошло раньше, после того, как я приехала сюда, в Элистранд: моя жизнь стала беспредельно богатой! Я так счастлива, господин Маттиас!

Он встал.

— Приятно слышать об этом. А теперь мне пора. Спасибо за беседу.

Она тоже встала.

— Это я должен благодарить вас. Вы позволите мне сказать, что я считаю вас самым прекрасным из всех людей, которых я встречала?

Маттиас улыбнулся.

— Спасибо, Хильда. Увидимся.

Когда он ушел, она позвала детей обедать. Она шла и мысленно улыбалась. Его слова совершенно сбили ее с толку.

Кто-то любит Хильду дочь Юля? Ту, у которой не было даже друзей?

Воистину, последние дни перевернули ее жизнь!

Хорошо, что она не проговорилась о господине Андреасе. Из этого все равно ничего не выйдет, она только огорчила бы милого господина Маттиаса.

В глубине души она подозревала, что он просто хотел успокоить и развеселить ее — но это было неважно. Его слова принесли ей невыразимую радость.

И она знала, что вечером приедет господин Андреас. Он сказал об этом Эли.

Может быть, ей и не удастся перекинуться с ним словечком. Но просто смотреть на него — такая радость для нее!

Какой прекрасной может быть жизнь! Она никогда не подозревала об этом!