Докторица

Глава 71 Лето. Машенька

Лето началось внезапно духотой и грозами с проливными дождями. Ещё в конце мая немцы как-то резко активизировались, ходили разговоры, что Гитлер объявил на весь мир, что в летнюю кампанию этого года Рейх возьмёт реванш за прошлые поражения. В ходе почти постоянных стычек на передовой немцев оттеснили уже почти до старинного Дерпта или эстонского Тарту. Ночи стали короткими, пришли белые ночи, широта можно считать как в Ленинграде. Но нагрузка на наш полк только выросла и два вылета за сумеречную ночь по обработке передовых немецких позиций стали для нас почти нормой. А так, как нашей главной спасительницы – темноты не было, то у нас начались потери. Если за всю весну у нас было только два ранения и погиб один стрелок от зенитного огня в восстановленной третьей эскадрилье, то за июнь у нас погибли и не вернулись уже пять экипажей, вернее, один штурман остался в живых после аварийной посадки и сейчас в госпитале. Катерину из авиации списали, и в полк она не вернулась, если помните, это она с Мухиным летала на Мишке до меня.

Я словно одеревенела от накопившейся усталости и постоянного риска во время бомбардировок. Что бы мы ни придумывали и как ни извращались, но эффект внезапности над окопами удавалось обеспечить только в первые секунды. А потом с немецких позиций в нас стреляли из всего, что могло стрелять. Понятно, что немецкая пехота нас люто ненавидела и вымещала так свои страх и ненависть из всего, что могло стрелять, с каждого вылета машины возвращались с десятками пулевых пробоин в крыльях и осознанием, что в очередной раз прошли по лезвию ножа. Выполнять задачу, когда в тебя садят из десятков стволов и любой выстрел может стать фатальным, когда от этого осознания невольно сжимаются мышцы, и каждую секунду ждёшь удара пули разрывающей тело, кромсающей мягкую и беззащитную плоть, а нужно маневрировать, выискивать цели и производить бомбометания. Наверно поэтому организм и защищается как умеет таким эмоциональным одеревенением.

Мы даже пытались в первых заходах сбрасывать дымовые шашки, только они больше мешают нам, чем немцам, ведь шашкам нужно успеть разгореться и дым должен затянуть окопы, а заранее их не сбросить, это само по себе скажет о том, что именно мы собираемся бомбить и могут даже зенитки успеть подтянуть, да и так уже на передовой появились. Хотя после первых разрывов точность огня существенно снижается, но немцы продолжают стрелять на слух и просто наобум. Но особенно жутко вылетать с выливными приборами. Тут нужно идти на фиксированной высоте, довольно низко и по прямой, точно повторяя конфигурацию окопов. И если там, куда пирогель уже попал крики сгорающих, то с той стороны, куда самолёт двигается огонь такой плотности, что по возвращении с самолёта свисают буквально лохмотья перкаля и торчит щепа. Вообще, эти вылеты наверно самые сложные. Именно в таком была ранена и едва смогла дотянуть до дома Зоя, но после госпиталя она уже вернулась в полк и снова летает. Наши техники сумели снизу забронировать листами железа мотор и наши кабины, что спасло многих и не дало разбить мотор, а то бы потери были ещё больше. Но ведь не всегда стреляют точно снизу, больше половины стреляют сбоков, а забронировать такой лёгкий самолёт невозможно, с этими бронелистами и так стало очень трудно взлетать с полной загрузкой особенно по раскисшей полосе. Но мы здесь все – фаталисты, наверно. Перед вылетом смех и шуточки, а вот по возвращении молчаливое напряжённое ожидание возврата и когда садятся все или сообщают из штаба, что наши не прилетевшие сели на вынужденную, но с ними всё нормально, словно клапан какой-то внутри открывают, снимая напряжение…

Мой малыш, хотя я почему-то уверена, что будет девочка, ну, а кто же ещё у меня может быть, конечно, девчонка, маленькая такая лапочка, вот она уже научилась пинаться внутри своей непутёвой мамочки. Но делает она это только ночью во сне, когда дневное напряжение, наконец, отпускает и организм во сне расслабляется. Мне немного стыдно перед ней, но я ведь не могу дезертировать, вот и готовлюсь снова к вылету, получаем очередную задачу. И обращение командира или комиссара "гвардейцы" звучит как-то особенно сурово и величественно и словно придаёт силы, мне в том числе, хоть я и не являюсь гвардейским чином.

Я уже тоже успела полечиться, поймала пулю из автомата или пистолета сбоку слева в спину на уровне лопатки она скребанула и вырвала клок из комбинезона и по касательной пропахала чуть меньше десяти сантиметров. Зато синяк был на полспины. Три дня пришлось полежать в медсанчасти полка, пока наш полковой доктор делал мне примочки и перевязки. Ещё больше двух недель было очень больно двигать левой рукой, как сказал доктор, из-за контузии мягких тканей в области левой лопатки. Теперь у меня комбинезон с большущей заплатой на спине. На удивление, надетый в тот день на мне бюстгальтер совершенно не пострадал, кровью его залило, я думала не отстираю уже, и выкинуть придётся, но Маша его забрала и привела в порядок. Это она прибежала и поделилась удивлением, что он совершенно целый. Машеньку пока Бог бережёт и я за неё радуюсь…

А по ночам нас живьём пытаются сожрать озверевшие местные комары и мошка, благо водоёмов здесь вокруг множество. Мы готовы мазаться любыми травами, даже бензином и соляром, но этим монстрам совершенно всё равно и мы ходим искусанные и опухшие в волдырях. Перед сном землянки окуриваются самым вонючим дымом, в котором дышать трудно и горло першит, но это хотя бы позволяет заснуть, чтобы потом в полудрёме накрывшись простынёй пытаться выспаться, истекая пóтом в удушливой духоте, как во влажном предбаннике. Лето какое-то до невозможного сырое и жаркое, и от льющего пота и комаров можно отдохнуть только во время вылета, ведь эти зундящие мелкие изуверы ещё не научились пока летать со скоростью в сотню километров в час, а набегающий поток воздуха высушивает влажную одежду и дарит зябкую ночную прохладу…

Я знаю, что это всё придумало моё воображение, но не могу избавиться от уверенности, что перед вылетом в субботу двадцать первого августа Маша смотрела на меня как-то особенно, а в глазах её стояла непонятная грусть. И что в самолёт я садиться не хотела и перед вылетом зачем-то долго разглядывала испятнавшие фюзеляж и крылья многочисленные латки, отчего машина выглядела пятнистой. Мелькнула мысль, что эти заплатки наверняка съедают километров десять скорости и возрастает расход бензина, от которой я отмахнулась. Нам предстоял уже привычный вылет на бомбёжку немецких передовых позиций. К счастью, уже наступили нормальные тёмные ночи, и кончился кошмар, когда в сумерках мы вынуждены были висеть над стреляющими окопами. И сейчас стреляют ничуть не меньше, только прицельной стрельбы нет, а значит и опасность меньше в несколько раз. Хлопнули с Машей ладошками и полезли в кабины. Завели двигатель, прогрелись и после ракеты порулили на взлёт…

Вылет проходил привычно и я заподозрила что-то неладное уже при возвращении домой. Оглянулась и увидела в отсвете синей подсветки Машиной кабины, что она держится за свое лицо, правая видная часть какая-то мертвенно белая, а левая заляпана чёрным, как и перчатки. Сказать, что я торопилась, это не сказать ничего. Благо лететь было недалеко и горючего было с запасом, поэтому дала полный газ и всеми силами пыталась мысленно подталкивать машину. На каком-то чутье вышла точно в створ ВПП и села, не успел самолёт остановиться, как я уже выскочила на крыло и вытаскивала Машу из кабины. В свете фар подъехавшей машины у меня сердце сжало от ужаса, левой половины лица у Маши не было. Она была жива и даже пыталась встать, а вся левая часть лица была сплошным кровавым месивом. Пока наш полковой доктор колдовал над ней и наматывал на неё кощунственно белые полосы бинтов, у меня внутри всё оборвалось, и я сползла по стойке шасси на землю, меня трясло от ужаса, когда представила, что такое могло случиться со мной самой, и в истерике от страха за Машу. Не знаю, сколько бы это продолжалось, но я выхватила из разговора, что нужно везти в госпиталь под Псков. Взяла себя в руки, рявкнула на Матвея, который суетился тут же со своим вечно печальным лицом, чтобы он быстро заправлял машину, а сама побежала в штаб за разрешением на вылет и уточнениями, где этот самый госпиталь находится и пусть дозвонятся и подсветят мне посадку, ведь я там ни разу не была, а садиться в темноте впервые на незнакомую площадку – придумайте способ самоубийства попроще. Командир быстро сообразил, о чём речь, высвистали Матросова, который уже вернулся с вылета и вроде бы летал туда и знает где это. В общем, всего через полчаса Матросов с доктором, а я с Машенькой на борту парой вылетели в сторону Пскова. Как в темноте Матросов нашёл неподсвеченное место посадки, я не знаю, но я благодаря ему села спокойно, а доктор уже куда-то убежал. Машенька после уколов и перевязки спала в задней кабине. Как оказалось, доктор бегал не просто так, а вернулся с санитарной машиной, куда Машу погрузили и увезли. Я осталась в госпитале, пока Маше обрабатывали раны, меня снова начало трясти. Наверно меня поймут женщины, что для нас страшнее смерти уродующее или калечащее ранение. Мы, девушки на фронте, готовы к смерти, а вот оказаться изуродованной или калекой это гораздо страшнее. Есть ли моя вина в том, что случилось? Можете тысячу раз мне повторить, что это фатум, рок, судьба или случайность, но я-то знаю, что это я держала штурвал, и стоило мне чуть дать педаль или отклонить рукоятку и эта роковая пуля пролетела бы мимо, можно сказать, что удалось бы отклониться от этой пули, но может была бы другая и даже хуже. Только в реальности не бывает сослагательного наклонения. И у меня перед глазами стоит кровавое месиво, в которое превратилось милое и уже ставшее родным Машино лицо. Только через два часа, когда я спросила, мне сказали, что её уже перевели в палату, и она спит. Как я поняла, про меня просто забыли, ведь наш врач улетел с Матросовым. Мне сейчас здесь было нечего делать, и я пошла на посадочную площадку к самолёту, пора было возвращаться. Попросила крутнуть мне винт, прогрела мотор и полетела, осматриваясь, как положено в светлое время суток…

Собственно о том, что я в полку только до конца августа командование уже знало. Но уж точно я не планировала так закончить свою службу в полку. По прилёту доложилась, попросила разрешения съездить в Псков завтра, а лучше слетать. Командир с начштаба переглянулись и вынесли вердикт, что смысла мне сейчас срабатываться с новым штурманом нет никакого. А по докладу доктора завтра мне в госпитале делать нечего. И посоветовали сначала сходить поговорить с нашим врачом. Разговор с начальником медслужбы оказался более, чем нужным и важным. Я узнала, что в госпитале хоть и есть палата с ранениями лица и головы, но специалиста челюстно-лицевого профиля нет, а у Маши скорее всего повреждение дуги нижней челюсти с нарушением её целостности, а значит функций, в числе которых жевательная и речевая, косметический дефект – это в данном случае вопрос шестнадцатый. И что мне завтра действительно нечего делать в госпитале, а вот если у меня есть возможность договориться об эвакуации Маши в специализированное лечебное учреждение, то это гораздо важнее…

Всё сказанное мне прокомментировал Сосед и картинка сложилась совсем не радостная. После недолгих раздумий отпросилась, и поехала в отдел, где засела на телефон, и уже под вечер сумела вызвонить Смирнова. Постаралась объяснить комиссару ситуацию и договориться, в какое время желательно на этом телефоне будет Софья Феофановна, чтобы я могла с ней обсудить подробности. Договорились сделать этот разговор завтра вечером, а с утра я побываю в госпитале и уточню все вопросы с лечащим врачом.

Из отдела поехала ловить Ивана, которого решила привлечь для доставки меня в Псков. Как ни крути, а по прямой отсюда до госпиталя почти сотня с половиной километров, и если поеду на мотоцикле или даже найду машину, то это по разбитым дорогам развлечение на целый день, а на моём сроке скакать на ухабах мне очень не рекомендуется. Усталый Иван нашёлся на стоянке, где я была радостно встречена ещё и Панкратовым. После моих объяснений, договорились с раннего утра встретиться в отделе, чтобы сразу застолбить вылёт у Николаева. И я пошла ночевать в нашу комнату, где мы с Верочкой жили с девочками из отдела. Единственная радость за эти дни, это встреча с радостной сестрой и то, что засыпáла, обняв мою роднулю и уткнув нос в родной запах и макушку с пушистыми волосами.

С утра перехватили начальника у кабинета, объяснили ему сложившуюся ситуацию. К счастью, для отдела Ивану никуда лететь не планировалось, Сергей Николаевич позвонил куда-то и сообщил, что сегодня борт работает на нужды отдела и будет занят. С чувством ностальгии залезла в Тотошку, за это время его немного потрепало, но он был ещё вполне живой. Иван всю дорогу от самого штаба не переставал петь дифирамбы самолёту, оказывается, Панкратов нашёл в трофеях новый Аргусовский мотор,[16] который перебрал и установил на Тотошку, у которого фактически уже был выработан ресурс двигателя, а теперь самолёт ещё послужит. Голова у меня была занята совсем другими вопросами, поэтому я почти не слушала Ивана, но ему это было не важно. Я уже забыла, как шустро может летать Тотошка, до места долетели без приключений всего минут за сорок. Лечащего врача пришлось ждать часа два, но разговор оказался конструктивным. Против эвакуации Маши в специализированное учреждение он не возражал, а только приветствовал. Я записала полностью диагноз, который кроме огнестрельного открытого перелома тела нижней челюсти слева с нарушением функции, содержал ещё и сквозное огнестрельное ранение правого бедра. На всякий случай полное название госпиталя, фамилии лечащего врача и начальника, палату Машеньки, которую навестила, но поговорить не вышло, в смысле, она теперь говорить и не сможет, только шептать, она под действием успокоительных лекарств спала, я увидела только замотанную полностью бинтами голову на подушке.

Вылетели обратно, до времени разговора с Софьей пообщались с Верочкой. Сестрёнка очень расстроилась, что с Машей случилось такое несчастье. А Софья Феофановна показала себя грамотным организатором и я только успевала отвечать на её конкретные вопросы. Перевод Машеньки в специализированное отделение челюстно- лицевой хирургии Софья пообещала решить своими силами, а нам посоветовала собираться, потому, что нас уже очень заждались и все глаза просмотрели.

Как я ни рвалась проконтролировать вопрос отправки Маши, но физически этого не могла сделать, тем более, что приближалось первое сентября и Верочку нужно было вести в школу, а мне выполнять данное Смирнову обещание. А ещё, я была почему-то почти уверена, что ранение Маши – словно последнее предупреждение мне, что свой лимит фронтового везенья я исчерпала до дна. Двадцать шестого попрощалась со всеми в полку, в последний, вернее, крайний раз, погладила латаную обшивку Мишки, обошла всех знакомых, получила отмеченную лётную книжку с подтверждением больше тысячи четырёхсот часов налёта, из которых больше половины в сложных условиях, и сто шестьдесят четыре боевых вылета. Сдала старшине все свои лётные вещи, которые вполне смогут ещё кому-нибудь пригодиться, себе решила вообще ничего не оставлять, что-то мне подсказывало, что летать в ближайшее время мне не придётся. В этот же день успела сдать всё подотчётное имущество Митричу, передала дежурному мотоцикл. И с Верочкой почти налегке, не считая громоздкого чехла с ксилофоном, вечером вылетели в Чудово на Тотошке с Иваном, где нас посадили на проходящий московский поезд.

Как Сосед и говорил, мой уже довольно круглый животик, от оглаживания которого Верочка просто в экстаз впадала, в моей мешковатой форме никого не интересовал. Пришлось вспомнить уже забытый навык козыряния старшим по званию, хорошо, что я теперь не старшина и даже не мичман. Ехать в гражданской одежде даже в голову не пришло. В столице нас ждали, нет, нас ЖДАЛИ! Вот здесь изобразить, что у меня нет животика не получилось, так что я уже через пару часов рассказывала Ираиде, что вот так получилось… Внутренне я ждала возможного порицания или молчаливого осуждения, ну как же, ведь "в подоле принесла". На самом деле моя беременность вызвала искреннюю радость, а факт, что биологический отец ни сном, ни духом, интересовал только с точки зрения: люблю ли я его и собираюсь ли с ним поддерживать отношения и сообщать о ребёнке? Как только я известила, что он меня нисколько не интересует, и я знать его не знаю и вообще, это фактически было изнасилование, больше о данном персонаже не упоминали. Тем более, что я рассказала всё без купюр, и как напоили и я не помню конец вечера, и как убежала и как все следы своего пребывания за собой убрала. Мне вообще показалось, что Смирновых моя беременность даже обрадовала…

У комиссара на мой счёт наверно были планы, но после разговора со мной Ираида ультимативно известила мужа, что меня нужно срочно увольнять со службы, потому, что требуется малышку растить и со службой это не сочетается. Комиссар понял, что я его обманула, не сказав всей правды при нашем предыдущем разговоре, он осуждающе покачал своей седой головой, но вслух ничего говорить не стал. В общем, наутро я поехала сначала в комендатуру отметить прибытие и встать на учёт, а потом в наркомат флота подать в секретариате рапорт на увольнение. По закону, меня призывали на срочную службу на два года, и положенный срок я выслужила с избытком, а с учётом фронтовых коэффициентов, переслужила раза в два. Ответ будет после рассмотрения моего вопроса и меня пригласят для беседы в строевой отдел, а сейчас мне здесь делать больше нечего, а уж сколько раз пришлось честь отдавать, и каких только сочетаний нашивок и галунов я не увидела за то малое время, что успела здесь пробыть, не перечислить. Даже удивило, что до ближайшего моря шестьсот километров, а моряков такая куча…

В понедельник тридцатого мы повели Верочку записывать в ближайшую школу, в которой учились оба сына Смирновых. Было видно, что Верочка директрисе явно не по душе, что училась урывками и самостоятельно на экстернате, что калека, но формально у нас все документы в порядке и отказать нам в приёме у неё оснований не нашлось. Я по этому поводу совершенно не переживала, была уверена в сестре и в том, что при нужде помогу ей нагнать программу и не выглядеть бледно. А переживания директрисы – это её личные проблемы.

Среди суеты Машеньку привезли в Москву и госпитализировали в клинику. Едва узнала об этом, поехала её навестить. Маша едва могла шептать, вся левая сторона её лица под повязкой, изо рта торчат трубки, обе челюсти шинированы и рот она не открывает. Но самым ужасным для меня оказался потухший взгляд её таких красивых всегда смеющихся искристых глаз. Поговорила с ней и пошла говорить с лечащим врачом, который оказался ещё и заведующим отделением. На вопрос о прогнозе, он ответил, что благодаря новым антибиотикам заживление мягких тканей после удаления из раны всех фрагментов костей и зубов идёт нормально. И главная проблема это восстановление целостности дуги нижней челюсти. Они планируют провести металлосинтез, но это в лучшем случае вернёт частично речевую функцию, о полном восстановлении говорить не приходится, потому как полноценно живую кость никакая металлическая конструкция здесь заменить не сможет. После рубцевания наружной раны можно попробовать местную пересадку кожи, но это очень долгое время и сомнительный прогноз. В общем, старый опытный доктор был полон пессимизма и скепсиса, но дело не в том, что он плохой, а в том, что он хороший профессионал, видел подобные травмы и реально оценивает развитие ситуации.

Я держала в ладонях бледную руку Маши, меня жгло чувство вины, не потому, что я не верю в случайность и фатум этой ситуации, а потому что я была командиром экипажа и за всё в экипаже несу полную ответственность. А значит, в случившемся есть моя вина, я не уберегла подчиненного – человека за которого отвечаю! Вдруг услышала, как Сосед говорит, что есть возможность ей помочь, но это очень непросто, нужно будет учиться и работать как каторжной. Я переспросила, оказалось, что можно попытаться помочь Маше и другим подобным пациентам, но это совершенно новое направление для существующей медицины и получится, только если я сама лично возьмусь и с помощью Соседа буду работать в этом направлении. По факту, мне предстояло сначала проломить стены устоявшихся медицинских традиций, и только после этого смогу помочь Маше:

— Машенька! Ты мне веришь?

— Конечно, Мета…

— Я тебе обещаю, что я выучусь на доктора и вылечу тебя! Нужно только будет немного подождать, я буду очень торопиться, но есть вещи, через которые не перепрыгнуть, на них требуется время. Сейчас даже самые лучшие доктора прогноз дают сомнительный, я сделаю всё и даже больше! Ты согласна подождать?

— Ты правду говоришь или просто меня успокоить пытаешься?

— Маша! Я своими обещаниями просто так не разбрасываюсь! А пока тебе нужно будет потерпеть и подождать. Заведующий сказал, что пока они могут тебе сделать металлосинтез, это концы сломанной кости соединят металлической пластиной, с ней можно жить, не очень удобно, но можно. А потом я тебе восстановлю кость и лицо. Договорились?

— Мета, я верю тебе. Наверно просто очень хочу верить! Только верю потому, что это ТЫ говоришь!

Она сжала мои пальцы, а по щеке из правого глаза не скрытого повязкой скатилась слеза. Я наклонилась и поцеловала подругу. А в голове буквально бухало, что теперь обещание нужно будет выполнять! А ещё ведь я скоро мамой стану, и нужно будет за ребёнком ухаживать. И я себе готовлю такую гору сложностей, но за радостную искру надежды, промелькнувшую в потухших глазах Маши я горы сверну и обратно насыплю. Лихорадочно соображаю, что по вопросу обучения в институте мне может помочь Софья Феофановна, одна я буду пару лет как слепая тыкаться, нужно у неё информацию получить. В общем, среди суеты последних дней добавился ещё один фактор, который эту суету умножил в разы, и ещё не ясно, что из этого получится… Но оно обязательно получится! Я точно знаю!