Докторица

Глава 66 Просто хлопоты

Автомат и винтовку сдали под расписку в обоз пехоте, На подъехавшей машине нас быстро довезли до штаба бригады, где мне дали позвонить нашим, а Лена отзвонилась своим. Потом беседовали с бригадным особистом, от которого узнали много интересного. Что капитан отправлен в госпиталь, но успел уже дать показания, согласно которым он сначала геройски организовал отражение воздушного нападения, потом после посадки несмотря на тяжелейшие ранения, сумел организовать выдвижение в расположение наших войск. Во время которого, мы напоролись на немецкую засаду, которая благодаря его умелому командованию была почти полностью уничтожена, а он случайно остался жив, в то время как остальные погибли, но он знает только данные на младшего лейтенанта Панову, а на его счету больше десяти уничтоженных немецких солдат и пулемёт…

Мы, не сговариваясь, вскинулись, и я буквально потребовала, чтобы наши показания взяли раздельно и официально, для исключения обвинения в сговоре между нами. После чего нас развели, и я дала подробные показания. Видимо показания взяли у старшины и его бойцов, потому, что на мои слова про "фельдфебеля" с автоматом, капитан-особист очень удивился и сказал, что судя по документам, на дороге оказались трупы шер- или шарфюрера и рядового эсэсовца, а фельдфебеля там не было. Пришлось пояснять, что я так для себя назвала старшего, который показался гораздо опытнее, и я подумала, что он фельдфебель, ну или какой-нибудь другой унтер-офицер. И что поэтому, как в более опасного и вооружённого автоматом стреляла сначала в него, а не в стоявшего ближе напарника. По приезду в отдел обязательно поцелую Митрича за то, что не поленился оформить мой Браунинг, как наградное оружие, что сразу сняло любые вопросы в этом направлении, на нём платина с гравировкой и в удостоверение вписан. Вообще, опрашивали меня очень дотошно и по всем мелочам. Особенно любопытно было отвечать на вопросы, которые задавали, видимо на основании показаний Лены Пановой, по ним было понятно, насколько мы с ней по-разному видим происходящее. В частности, она утверждала, что я стреляла в немцев из маленького автомата длинными очередями. А в воздухе несмотря на то, что меня, зачем-то, обнимал капитан Коваленко, я виртуозно управляла самолётом. Ну не видела она и не могла понять, что я во время этих "нежных объятий" висела на ремнях и рычаг вытянула на себя и поставила самолёт дыбом почти случайно, без всякого осознанного плана. И если бы случайная пуля не помогла, грохнулись бы мы на лес и костей бы наших не собрали.

С Леной попрощались как-то скомканно, ей было стыдно за своего коллегу, что он в редакции считался одним из самых опытных фронтовых корреспондентов и всегда носил полученную ещё в сорок первом медаль "За отвагу", но почему-то никогда её не надевал в командировках. Ещё выяснилось, что пока шли разбирательства, капитан сумел организовать и направить в штаб фронта наградные документы на себя на орден Красной Звезды. Вот она и думает теперь, что не носит он на фронте свою медаль, потому, что опасается встретить свидетелей своих фронтовых геройств. И в качестве извинений она меня стала уверять, что про мой "подвиг" она обязательно напишет статью. Убедить её этого не делать, не удалось, но адресами мы обменялись на всякий случай.

Забегая вперёд, скажу, что капитан Коваленко после лечения по приговору трибунала был разжалован, лишён государственных наград, исключён из партии, направлен на три месяца в штрафную роту, с поражением в правах в виде запрета занимать любые командные и руководящие должности даже низового звена на двадцать пять лет. Что с ним стало дальше, я не знаю, неинтересно мне это.

А вот Лена удивила и даже подарила десяток минут веселья. Через полтора месяца от неё пришло письмо, где она с искренней обидой написала, что статью у неё не приняли, хоть она её пыталась исправлять и переписывать несколько раз. А веселилась я, когда прочитала этот шедевр. Вполне понимаю редактора, который ТАКОЕ печатать отказался. В общем, в статье было очень много эмоций и гротеска, я там получалась чем-то средним между былинным богатырём и летающим огнедышащим драконом, словом, "одним махом семерых побивахом"… Но недооценила я журналистку. На статье она не остановилась и по обращению редакции газеты меня наградили медалью… Только не смейтесь, но Николаев, который меня из полка для этого специально вызвал, буквально рыдал от смеха.

— Знаешь, Мета, наверно твоя судьба накрепко связана именно с этой наградой! — отсмеявшись, сказал он, и вручил мне уже четвёртую медаль "За боевые заслуги", которую прислали для меня из Москвы. А потом добавил. — Не исключено, что во всей Красной армии ты такая одна, у кого четыре такие медали…[11]

В общем, когда мы с Панкратовым поехали вытаскивать из леса Тотошку, сходили на место падения "мессера", который упал кусками и не сгорел. Евграфыч там кучу всякой полезной для самолёта всячины железной для себя наковырял. И даже снял оба колеса, одно оказалось совершенно целым. Но вот его планы поставить его нам не удалось осуществить, не знаю уж, чего там не так с этими колёсами. Но кок с винтом (шильду двигателя найти не удалось), парашют, оружие, медальон и документы лётчика мы привезли в подтверждение того, что истребитель я сбила. По подтверждённому факту сбития немецкого истребителя связным самолётом, Николаев собирался и сам написать представление на меня, но как-то закрутился или опять документы флотские замусолили…

До самого приезда Панкратова для эвакуации самолёта нас с Леной мурыжили в особом отделе бригады с показаниями. Потом я уехала на место нашей посадки, Евграфыч мотался договариваться с трактором и с организацией погрузки самолёта, ведь отбуксировать его без полной погрузки, как в прошлый раз не получалось, а для полуторки это предельный вес и мы тут же у самолёта ждали автобатовский ЗИС, заодно и охраняли наше имущество. Когда через четыре дня мы, наконец, добрались в своё расположение, я просто не верила, что в мире существует такое счастье, как баня, и можно сменить пропотевшее грязное бельё. Но на этом эпопея с Тотошкой не закончилась. При посадке оказалось серьёзно повреждено одно колесо, остальные повреждения были не критичными, их Панкратов исправил своими силами. Проблема возникла даже не со всем колесом, а с шиной, поставить от наших самолётов не получалось из-за размеров, с "мессера" – тоже, но нам пообещали привезти нужную резину, только это оказалось очень небыстрой процедурой…

В «Правде» опубликовали открытое письмо женщин Ивановских фабрик, в котором они обращались с вопросом о том, что считают бессмысленным провозглашение международной солидарности женщин и не видят смысла в празднике Восьмого марта. Потому что трудящиеся женщины почти всей Европы сейчас старательно работают на благо гитлеровского режима и их совершенно не заботит то, что своим трудом убивают советских женщин и наших детей руками фашистских солдат. Что они с удовольствием смотрят на то, как на них работают угнанные в рабство советские граждане. И пусть даже они как-то борются за свои равные с мужчинами права, но советских женщин это уже не касается, потому, что в нашей стране равенство уже записано в конституции и стало нормой жизни. И нам сейчас нужно говорить не о равных с мужчинами гражданских правах, а о формировании в нашем народе взаимного уважительного отношения между женщинами и мужчинами, особенно там, где этому препятствуют религиозные догматы, без глупых игр в равенство, которого сама природа не предусмотрела. Это я своими словами изложила, в письме всё было написано гораздо глаже и красивее. Я очень сомневаюсь, что так могли написать простые ткачихи, а вот подписать такое письмо я бы и сама не отказалась. И сразу после письма был напечатан ответ Михаила Ивановича Калинина, что поднятые в письме вопросы будут в кратчайшие сроки всесторонне рассмотрены правительством нашей страны и предприняты соответствующие шаги. Девчонки это очень бурно обсуждали, но, что удивило, гораздо шумнее это обсуждали мужчины. Во многом такая неожиданная постановка вопроса у многих ломала устоявшийся шаблон. И хоть Сталин уже давно объявил об отказе от мировой революции – как нашей первой и главной цели, но большинство ещё продолжали бредить этой идеей, слишком прочно она в мозгах сидела, а тут такой афронт. И что важно, подана она снизу, а не приказом правительства. Гениальный ход, как оценил Сосед, с чем трудно не согласиться. То есть, очень похоже, сработала ещё одна посылка и слова сказанные комиссару. Видимо, скоро будет у нас День Матери, чему осталось порадоваться…

Вот только всё стало не важным и серым в один миг. Меня вызвал к себе Николаев, завёл в кабинет и усадил напротив. К чему я была готова? Ко многому. Кроме того, что услышала… Вернее прочитала во вручённой мне бумаге. Там было написано, что во время тяжёлых боёв на южном фланге фронта был тяжело ранен комиссар батальона Луговых Кондратий Михайлович, бойцы вынесли его на руках, но в лазарете через три дня не приходя в сознание, наш папка умер, о чём в этом письме сослуживцы с прискорбием извещали его дочерей.

Оказывается, звонил Александр Феофанович, он навёл справки и сообщил Николаеву подробности, которые мне сейчас Сергей Николаевич рассказывал. Как батальон фактически оказался на пути прорывающейся потрёпанной немецкой дивизии, численностью почти в два полка с танками и артиллерией. Батальон под командованием своего комиссара принял бой, и не пропустил врага, несмотря на огромные потери и многократное превышение численности противника. Почти двое суток и без того потрёпанный в предыдущих боях батальон держал оборону и дождался подхода наших частей. За беспримерное мужество и стойкость, полк получил звание гвардейского, и представлен к награждению орденом Кутузова. Штабс-капитан Луговых представлен к награждению посмертно. Николаев ещё много подробностей рассказывал, отдал мне письма бойцов батальона и официальное приглашение нам с Верочкой на торжественное вручение полку гвардейского знамени. Но меня это всё словно обтекало и пролетало мимо. Мир словно подёрнулся серой хмарью…

Это Васенька и Верочка были больше мамиными детьми, нет, я люблю нашу мамочку, и она меня любила, но я всегда была папина дочка. И когда я узнала о несчастье с мамой и братиком я горевала, но не так, как сейчас. У меня словно внутри что-то вынули… Сквозь пелену Николаев всунул мне в руку стакан с чем-то прозрачным, я выпила как воду не заметив вкуса, только по отголоску спиртового запаха поняла, что это была водка, скорее всего. У меня даже слёз не было…

Проснулась в темноте и долго не могла понять, где я? Но мне это было не важно, я просто лежала и смотрела в темноту. И больше всего жалела, что так стеснялась раньше говорить папке, как я его люблю и как он мне нужен и дорог. А теперь уже и не сказать никогда… НИКОГДА!.. И в этой жути пустоты в груди я словно висела в темноте пока не пришёл Митрич. Как оказалось, меня после водки сморило, и старшина положил меня спать у себя в кладовке. Он со мной пытался разговаривать, я его слушала, но не слышала. Митрич взял меня за руку и повёл умываться, не дождавшись от меня действий сам умыл меня и потом кормил с ложки горячей кашей, которую я не чувствуя вкуса послушно глотала. А в голове билось: "Как я это Верочке скажу?!" И тихий, утробный ужас, что мне нужно будет ей в глаза смотреть…

В общем, не очень помню, что было дальше, но как-то я очнулась и потихоньку начала шевелиться. Все эти дни Сосед старательно пробивался к моему разуму, что теперь я за Верочку вдвойне отвечаю! Что нужно жить дальше, несмотря ни на что! Что мама с папой бы не хотели, чтобы их дети себя загнобили в скорби! А ещё и с беременностью кажется всё окончательно решено, месячных как не было, так и нет и задержка уже большая. Верочке я ничего не говорила, но она видимо у кого-то сама услышала, вечером перед сном обняла меня и сказала, что уж она то точно меня никогда не бросит. Потом не выдержала и разревелась мне в грудь, так обе зарёванные мы с ней и уснули. Но окончательную точку поставил случайно подслушанный разговор сестрёнки со своей куклой, Верочка серьёзно объясняла ей, что папа за маму и нашего братика – Васеньку отомстил, а теперь ей нужно скорее вырасти, и она обязательно придумает и отомстит фашистам за нашего папу… Может это глупо, но меня это встряхнуло словно ледяной душ. Хожу тут, в свои страдания ушла! А на самом деле играюсь в то, что мне нравится за широкой папкиной спиной. Теперь пришло время долги отдавать и за папу взять плату должна я и так, чтобы у Верочки ни на секунду не возникло сомнений, что долг взыскан сполна. Ведь я старшая и это мой долг и груз на мои плечи! И я не имею никакого права перекладывать его на сестру!

К моменту приезда в командировку на наш фронт комиссара Смирнова я уже практически придумала, что мне теперь делать, осталось только уговорить Александра Феофановича. Он пришёл нас навестить, девочки тактично смотались куда-то, а он выложил гостинцы от Ираиды, кучу приветов, разных слов и пожеланий. А потом, мы с ним присели серьёзно поговорить, пока отправили Верочку позвать к столу девочек…

— Александр Феофанович, у меня к вам просьба!

— Да, конечно. Я слушаю.

— Помогите мне перевестись в бомбардировочный полк.

— Ты, правда, этого хочешь?

— Да…

— Хорошо, я поговорю с Мариной Михайловной.

— Нет, вы не поняли. Я не хочу в женский полк! Там свои сложности, придётся притираться, завоёвывать себе авторитет, и вообще, притирка в женском коллективе это всегда очень непросто. Тем более, я не хочу куда-то срывать Верочку…

— Тогда я тебя не понимаю! Ведь на вашем фронте женских полков нет.

— Так а мне и не нужен женский, я хочу в обычный полк, у нас на фронте их четыре. И Верочку тогда можно будет здесь оставить, а я её буду часто, как смогу, навещать…

— Я уже практически пообещал, что просьбу выполню, хоть она мне и не нравится. Но я сначала должен понять, это ты решила с холодной головой или на эмоциях?

— Я не собираюсь без нужды собой рисковать, если вы об этом. Я теперь у Верочки одна осталась и обязана жить, а вот за папку я должна отомстить. Я из Луговых теперь старшая!

— Это важно! Сама понимаешь… Но к чему спешка? Ты мне что-то недоговариваешь?

— Я пока не могу говорить, сама не уверена, товарищ комиссар! Я понимаю, что вам ещё Ираиде с Соней об этом говорить, но вы ведь мне предлагали к вам перевестись, давайте, я до осени полетаю в бомбардировочном полку, а с осени согласна к вам в Москву…

— Это выходит около пяти месяцев… Обещаешь беречься и не подставляться?!

— Обещаю и собираюсь обещание держать. А вообще, от судьбы не уйдёшь, вот мы отсюда вообще в тыл летели и на охотников наскочили, так мало того, ещё и на земле к немцам в нашем тылу угодили…

— В этом ты права. Но на фронте всё-таки больше риска, чем из окошка в Москве выпасть…

— И ещё… А можно нам с Верочкой фамилию поменять на "Луговых-Медведевых", а то получается, что папу мы в фамилии сохранили, а ещё и отчество осталось, а от мамы ничего… И ещё надоело, что по фамилии все думают, что я – мужчина, а встречают меня и недоразумения лишние…

— Ну, это гораздо проще, мне кажется, я всё уточню и скажу. До отъезда постараюсь всё решить. Но ты ещё подумай хорошенько, договорились? Потом обратно вернуть будет труднее…

— Договорились… Только вы своим женщинам не говорите про бомбардировочный полк, зачем им зря волноваться…

— Может ты и права. А осенью жду тебя у себя!

— Я согласна. Ведь и Верочке учиться нужно…

Дальше шли простые посиделки, Верочка, пока мы говорили, сбегала за девчонками и мы устроили праздничный ужин из вкусностей, а сестрица не слезала с коленей комиссара, чему он искренне радовался и они о чём-то загадочно шептались. Поздно вечером, когда Верочку уже уложили спать, комиссар мне подробно рассказал всё, что узнал о том бое. Папка вёл себя достойно и принял командование батальоном, так как комбата накануне отправили в госпиталь с ранением, и нового ещё не успели назначить, или не хотели, ждали, что комбат быстро вернётся, ведь ранение не тяжёлое. В батальоне, когда их меняли, среди живых не имеющих ранений кажется вообще никого не было. Но на своём рубеже они немцев положили раза в два больше, чем было в их батальоне до боя. Расположение в излучине реки и невозможность их обойти заставило немцев атаковать позиции в лоб, но наши бойцы не дрогнули и удержались. Сейчас оформляются документы на присвоение папке звания Героя, так что в Москве нам с Верочкой (вообще, как старшей это положено мне, но я хочу перевести это на сестру) нужно будет получить посмертную награду нашего отца. Мне почему-то кажется, что так будет правильнее. Впрочем, до этого ещё дожить нужно…

Назавтра я рассказала про свою идею с фамилией Верочке, и она её горячо поддержала. А уже в обед меня вызвал Николаев и приказал писать под его диктовку рапорт за себя и сестру, у которой я теперь официально стала опекуном. Завизировал рапорт и объяснил, что он передаст его в строевой отдел штаба, когда командующий или кто-то из его замов завизирует, мне выдадут выписку из приказа, с которой можно будет зайти в любой ЗАГС, где написать заявление. И мне скажут, когда зайти за новыми метриками на себя и сестру, а также выдадут справку о перемене фамилии, чтобы не возникало вопросов там, где ещё наша старая фамилия. А мои документы выправят сразу, как подпишут приказ. Напоследок попенял, что с таким вопросом я могла и не озадачивать и так занятого человека…

На аэродроме радостный Панкратов сообщил, что ему сказали, что на днях привезут колёса нашему Тотошке, говорят даже пару, на всякий случай, ведь шасси лучше менять парой. Что, пока простой, он провёл глубокое обслуживание всех систем, устранил все мелкие огрехи и самолёт как новый теперь, только на шасси поставить, просто сам в небо рвётся… Ещё рассказал, что наш отдел вообще теперь остался без авиации, потому что Иван вчера при посадке поймал какую-то яму, скапотировал, но успел выскочить, а вот его самолёт сгорел дотла. Так ещё и сам Иван с ожогами в лазарет угодил, полез тушить и не уберёгся, когда сильно полыхнуло. Вот же досада, а тут ещё я решила уйти. Я осторожно попыталась порасспрашивать Евграфыча, как он видит, если я уйду в другое место службы на Удвасы. Я такой умной себе казалась, но после пары вопросов, Панкратов посмотрел мне в глаза и спросил:

— За отца решила мстить, дочка?

— Решила! — не стала отпираться я. — Пойдёшь со мной?

— Я бы хотел, но знаешь, в боевом полку все штаты уже заполнены и народ достаточно опытный, да и не переведут, скорее всего. А тут, если Тотошку твоего в чужие руки отдать, то загубят ведь хороший самолёт, а я его уже выучил, он у меня долго летать будет…

— Как думаешь, Иван на Тотошку согласится сесть?

— Ты ещё спрашиваешь! Не видела разве, как он на него смотрит?

— Да как-то не смотрела, он на меня вообще дуется последнее время…

— Да он дурень потому что… Если ты не против, то я бы лучше остался, так для дела лучше! А если захочешь вернуться, так буду рад! Сама знаешь, привык к тебе уже. И машину ты бережёшь, как-то у тебя получается, может потому, что девушка… Ты там смотри, берегись, не лезь на рожон…

— Конечно, Николай Евграфович! Я же за Верочку теперь одна отвечаю!

— Вот я и говорю…

За разговором выяснилось, что мои надставки на педали у него сохранились, что меня очень обрадовало, Удвасик для меня великоват немного… Среди прочего зашёл разговор про наши четыре полка, а он много слышал в разговорах техников и лётчиков. Оказалось, что южнее нас сейчас стоит единственный из них гвардейский, который стал таким по результатам нашего последнего наступления и его хвалят, как и командование полка. И что один полк на самом деле не чисто бомбардировочный, как мне сказали, а смешанный Балтфлота, просто он в оперативном управлении и действует в интересах фронта, вот в него мне сразу как-то совсем расхотелось, я уже как-то привыкла под крылышком отдела быть, тем более, что до гвардейского полка отсюда всего двадцать с небольшим километров, а остальные полки севернее и далеко, даже тот, где наши связные самолёты базируются почти в два раза дальше…

На второй день прямо на аэродром приехал комиссар, забрал меня и повёз к начальнику авиации фронта. С полковником он, видимо, уже говорил, потому что, не рассусоливая, полковник попросил мою лётную книжку. Удовлетворённо оценил мой налёт, уточнил про полёты в сложных условиях, удивился отмеченным двум сбитым, пришлось рассказывать. Чуть не возникла накладка с тем, что я флотская, но созвонились с Николаевым и договорились, что мой перевод оформят как местное откомандирование, а я так и останусь числиться за отделом, только если раньше я была приписана к полку связи, то теперь к другому. В принципе полковник не возражал, спросил куда я сама хочу и выписал мне командировочное в гвардейский полк лёгких ночных бомбардировщиков, завтра я должна прибыть к новому месту службы. Александр Феофанович остался в штабе, а водитель отвёз меня в отдел, после того, как в строевом отделе мне поменяли удостоверение и выдали выписку из приказа. Вернее, ничего мне менять не стали, у меня так и осталось удостоверение, которое мне выписали при присвоении звания младшего лейтенанта, просто к фамилии дописали продолжение, там место было, а в лётной книжке ещё печатью штаба фронта заверили исправление…

Пошла докладывать Николаеву, хотя он и так уже всё знал, но положено. Николаев мне немного попенял, что оставляю их без авиации, выслушал про мои разговоры с Панкратовым и явно повеселел, то есть через пару дней Иван выйдет из лазарета, за пару дней облетает отремонтированного Тотошку, и в отделе снова будет воздушный транспорт.

Когда я пошла к Митричу, намереваясь сдавать всё, что числится на отделе, он от меня начал отмахиваться, как от больной. Потому что я никуда от них не деваюсь, просто меня отправляют в командировку, а потому всё, что мне нужно остаётся у меня. Чему я больше всего обрадовалась, так это мотоциклу, который официально принадлежит отделу, но пока остаётся в моём распоряжении. Можете сами оценить, как важно иметь свой транспорт в распоряжении, тем более приписанный к нашему отделу, на который едва ли кто сможет лапу загребущую наложить. А ведь я Верочку собираюсь с девочками оставить, и мне нужно будет её навещать, да и в адрес отдела моя почта приходит…

Вечером к нам пришёл прощаться комиссар Смирнов, он в ночь улетал в Москву. Меня усадили писать письмо Ирочке, а Верочка уже успела написать на трёх листах за эти дни. Верочка не слезала с рук, как маленькая, провожали мы Александра Феофановича только до машины. Мне кажется, что наши жизни с семьёй Смирновых переплелись окончательно и крепко, с чего бы иначе такие родственные тёплые чувства при встрече…

А наутро у меня выезд к новому месту службы. Верочке я ничего не стала пока говорить, после перебазирования на нашей стоянке она не появлялась, чем немного обидела Панкратова, но действительно, раньше она ездила в скорее в полк, чем на нашу стоянку. Теперь же она попала в окружение девочек из отдела, и они забирали её с собой в отдел, где ей были рады, и я могла не переживать. Позже, когда приеду её навестить, я обязательно расскажу о том, где я теперь летаю, а пока надо съездить и осмотреться. А к моим командировкам по нескольку дней она уже привыкла…

Помните, я говорила про представителя политуправления фронта, который оказался на концерте, когда мы выступали в отделе в честь Дня рожденья военной разведки. Он уговорил Верочку и нас с Николаевым, что найдёт ей аккомпаниатора, чтобы разрешили ей ездить с выступлениями. В результате появился дядя Гриша, который хоть и не знал нотной грамоты, но был талантливым самоучкой и самородком-гармонистом. Из-за ранения ноги он оказался не годен к строевой службе, и был очень рад возможности хоть так продолжить службу. Он на слух великолепно подбирал музыку и с Верочкой они моментально нашли общий язык. Сам он петь не умел, но Верочке аккомпанировал изумительно, так что уже несколько месяцев Верочка по плану политуправления ездит примерно раз-два в неделю по разным частям и госпиталям с выступлениями. Пригодились и нарядные платья, которые она прихватила с собой из Москвы. И надо видеть, как она в них выглядит, просто куколка с её очаровательной мордашкой, в нарядном платье и восхитительным голосом, который пока ещё не грозит сломаться, она ещё маленькая. Обычно её на выезд собирала и одевала я сама или девочки, для которых эта забота была в радость, они с сестрёнкой словно с куклой возятся, а обслуживать себя в течение дня Верочка уже и сама одной рукой приноровилась. Мало того, что сам дядя Гриша за сестру голову положит, так ещё в политуправлении всегда выделяют сопровождение и охрану, как полновесной концертной бригаде. Вначале я немного волновалась, но эти выступления и самой Верочке нравятся и дело у ребёнка есть, а это тоже воспитание, мне кажется… Поэтому сдёргивать её с собой в полк я не планирую…

Кстати, многие песни уже так и расходятся в народе, как песни Веры Луговых, чем сестрёнка очень гордится. А когда её спрашивают, отвечает, что песни написала её сестра, но она не любит об этом говорить, потому, что война и она воюет… Как-то ей это удаётся так говорить, что ко мне с этими вопросами никто ни разу не приставал…