Должно было быть не так

Глава 3. КОЛОКОЛЬНЫЙ ЗВОН

Помнится резкая неприязнь к ребёнку с мамой, как будто причина в них, и по-другому, как пойти у них на поводу, нельзя.

Промелькнули длинным рядом одинаковые серые домишки посёлка, дорога нырнула в темень полей, и впереди показался пограничный пункт, как хуторок в степи, маленький и убогий. Казалось, за шлагбаумом дремлет в конуре какой-нибудь будочник гоголевских времён. По освещённой единственным фонарём площадке бродит дворняга. Шлагбаум открыт.

Остановились. Пришёл пограничник: «Куда едете?» Прямо едем. Дорога одна. «Приготовьте паспорта». Отдали. «Хорошая машина. Валюта есть? Надо заполнить декларации. Сейчас придёт таможенник». Пришёл. Распотрошил все сумки, осмотрел все углы. Пограничник принёс паспорта: «Это — чей?» Я: «Мой». Конечно, нервы. Лечиться надо. Сейчас, как дураки, месили бы грязи в полях. — «Заполните декларации и можете ехать». Заполнили. Опять пограничник: «Машину в сторону. Повторный таможенный досмотр. В машину никому не садиться».

Кольнуло. Говорил же, машину нужно попроще.

Ладно, не важно, сейчас поедем.

Деньги — пересчитали, печати, подписи — получили. Из таможенной лачуги выхожу с уверенностью: все в порядке. Если бы не закрытый шлагбаум и УАЗ рядом с нами, стоящий так, что не выехать. И шесть человек в камуфляже. Появился начальник КПП, подошёл ко мне:

— Гражданин Павлов, Ваши документы вызывают у нас подозрение, поэтому, для выяснения, мы передаём Вас правоохранительным органам. Возьмите свои вещи,следуйте в машину.

И тут раздался беззвучный колокольный звон: свершилось. Что свершилось? Едем. Куда? Мне в другую сторону. Вы кто, ребята в камуфляже? Какие сомнения в документах? — паспорт с пограничным штампом пересечения границы лежит в моем кармане. Так не бывает.

— Вы, собственно, кто и куда меня везёте?

— Приедем — узнаешь.

Над таким ответом можно задуматься.

— Я точно знаю, что мои документы в порядке.

— Ну и что. А ты знаешь, на какой машине приехал?

Кажется, действительно, приехал. Вопросов больше не задаю. Слушаю колокольный звон. И сквозь него: «Прибыли! На выход! Быстро!»

… Помню себя бегущим по какой-то сельской улице, широкой и слабо освещённой, то ли луной, то ли светом из окон. Сзади ругань, крики: «Стреляем! Стой!» Дорога скользкая — укатанный снег (откуда только взялся — в полях ни клочка). На бегу оглядываюсь: двое с пистолетами в руках за мной, остальные дальше, и расстояние между нами увеличивается. Нет, не остановлюсь. Хлопок. Другой. Если есть шанс, то он мой. Надо бежать зигзагом. (Позднее в Бутырке, в протоколе задержания прочёл следующие строчки. «Одним ударом сбив с ногстоящего рядом с ним слева милиционера, вторым ударом задержанный отбросил в сторону стоящего справа милиционера и побежал в сторону универмага». Оказалось, граница между Украиной и Россией проходит по середине главной улицы посёлка, а универмаг находится на Украине.) Помню, как потеряли подошвы сцепление с дорогой, будто взлетел над ней; как захотел изменить направление, но картина перед глазами в сторону не пошла, а, вопреки желанию, застыла и стала увеличиваться в размерах, определилась в виде больших деревянных ворот, в которые я с треском и врезался. Подни-маясь, под не стихающий колокольный звон, я понял, что не успею.

Первый удар армейского ботинка пришёлся мне в лоб. Потом началась гроза, пошёл необычно крупный град, и нет возможности подняться под его ударами; тошнота во всем теле: в руках, ногах, голове — везде. Вспыхнула молния.

Горная болезнь — вещь неприятная, коварная и опасная, но не настолько же. Кому скажешь — засмеют: на пяти-то тысячах, при полной акклиматизации; а то, что — со мной, — не поверят, как не поверит автогонщик, что может нажать на тормоз вместо газа. Конечно, бывает, тошнит, кровь из носа идёт, но всегда ж останавливается. Впрочем, внимание — выход на гребень. Переход со скал на лёд и снег всегда опасен. Хорошо, Славик фирменных кошек не пожалел на гору. Зря только сам не пошёл, променял такую гору на тренерскую дочь — не спортивно. Эх, ободрал уже кошки на скалах, но ничего, при розливе сочтёмся. Кричу:

— Женя, внимательно! Выдай верёвку! Выхожу на гребень!

То, что я увидел с гребня, требовало обсуждения. С юга, со стороны моря, невидимые до этого полмира закрыла чёрная гигантская туча, разделив небо, как добро и зло, на две части. Туча приближалась. Как бы ища поддержки, я повернул голову и посмотрел туда, где внизу застыл ледяной рекой и исчезал в дымке ущелья Безенгийский ледник. Из тучи полыхнуло, ударил гром, и, гулко перекликаясь с ним, посыпалась с окрестных гор на ледник белая пена лавин. Оказаться почти на вершине Джанги-Тау в грозу… Позже Слава с юмором рассказывал, как в базовом лагере (на километр ниже нас), когда началась гроза, он вылез из палатки и поспешил назад: по пуховке с треском побежали голубые огоньки.

Выбирая верёвку через вбитый в снег ледоруб, я думал, что скажет Женя, мастер афоризма. Остальные две связки ещё не подтянулись.

— Выбирай жёстко! — раздался Женькин голос. Вотпоказался он сам. Отдышавшись, задумчиво произнёс: «Здесь вам не равнина…»

— Жень, ветра нет. На вершину пойдём?

— Тебе жить не охота, а я в отпуске, — ответил он и стал готовить верёвку для спуска.

Буря налетела внезапно и страшно, как войско Чингиз-Хана. Горы погасли, как будто выключили свет. Крупный град забарабанил по каске до звона в голове. Одновременно с громом взорвалась невиданная молния, осветив невероятным светом все вокруг. В плечо больно ударил электрический ток. Над гребнем, голодно озираясь, как злой дух, и явно разумная, пролетела сгустившаяся в небольшой шар субстанция с глазами; увидев меня, она под острым углом изменила направление полёта, мгновенно приблизилась и торжествующе ударила меня в лоб. Что-то случилось и с Женькой: он скорчился и уткнулся лицом в снег. Тонко и противно зазвенели ледорубы и крючья. Мы оказались внутри грозы…

Навыки, доведённые до автоматизма, не подвели. Уже пять часов рвёмся вниз, почти не соблюдая правил безопасности. Каждую секунду — ожидание трагедии; вот она ударила над головой огромными раскалёнными металлическими ладонями, но промах: за это мгновенье мы спустились на метр ниже. Все собрались на какой-то скальной полке. В выборе пути трудности нет: молнии бьют так часто, что похоже на затянувшийся взрыв. Включается и выключается яркий день, в короткие промежутки темноты светятся наши зеленовато-голубые марсианские силуэты, светится верёвка, искрит и неустанно звенит железо. Кричать бесполезно, не услышишь сам себя. Кому-то на плечо опустился вспушенный клок зеленой ваты и прилип. Человек отмахнулся от него, как от наваждения, клок оторвался, лениво полетел сквозь бурю и исчез.

Вдруг стало понятно, что самое страшное позади, точнее наверху. Между молниями и громом появились короткие промежутки, стал слышен голос. Несколькосотен метров по вертикали вниз, и мы на леднике; на него сегодня, конечно, спускаться не будем (ночь, трещины, лавины); а вон там уже можно палатку поставить. На сегодня последняя верёвка спуска по скально-ледовому кулуару, чуть в сторону, на контрфорс, на нем снежная площадка. Спускаюсь последним. Два ледобура ввёрнуты в натёчный лёд всего на несколько сантиметров. Рывка, конечно, не выдержат, но, плавно нагружая верёвку, уже четверо спустились благополучно. Андрей возится у верёвки перед спуском: ничего не видно, уже приходится ждать молнии. Я в нетерпенье (признак отступившей опасности):

— Что ты там?

— Схватывающий вяжу. — Нашёл время. С самого верха шли почти без страховки, а тут надумал.

— Иди так.

— Нет.

— Тогда я пошёл. — Берусь за верёвку и, без всяких хитростей, спускаюсь по ней (узнай тренер — точно поеду домой), откачиваюсь из кулуара на контрфорс и —все, можно идти пешком. Иду. Вспоминаю: нижний конец верёвки не закреплён (ошибка тех, кто уже спустился). Нехорошо, не по правилам. Пошёл назад, взял оставленный конец верёвки, защёлкнул узел в карабин обвязки, воткнул в снег ледоруб, обернул вокруг него верёвку — что-то вроде шевеления совести. А теперь, если Андрей дёрнет верёвку, ледобуры могут вылететь, и он упадёт метров на тридцать, но его дурацкий схватывающий затянется, и у меня будет такой рывок, что страховка через ледоруб — не больше, чем надежда на чудо: выбьет, как пробку из бутылки, но уже вместе со мной. Впрочем, Андрей сейчас пройдёт, минутное дело.

Раздался треск, как от нескольких выстрелов, скорее разряда, чем молнии. Послышался звук бьющихся о стенки кулуара металлических предметов — это были кошки и ледоруб Андрея: он падал. Значит, ледобуры не выдержали.

Отчаянным сожалением промелькнула мысль, что не надо было пристёгиваться к верёвке. Навалившись на ледоруб, я ждал рывка. Через несколько секунд мы упадём на ледник. Страшно затошнило все тело: руки, ноги, голову.

После того, как Андрея ударил электрический разряд, он потерял сознание и упал. Схватывающий узел, который он так долго прилаживал к обледенелой верёвке, не затянулся, но, благодаря ему, Андрей повис в кулуаре на верёвочной петле. Рывок распределился на мой ледоруб и ледовые крючья, которые почему-то выдержали. Когда сознание вернулось к Андрею, он ничего не помнил и спрашивал, что произошло, почему он висит в пустоте. Я ответил не сразу, мне понадобилось время прийти в себя.