Дом голосов

2

Закончив сеанс, Джербер проверил сотовый телефон, у которого был отключен звук, и обнаружил только один звонок, с неизвестного номера. Пока он раздумывал, следует ли перезвонить, Бальди напустилась на него с вопросом:

– Что ты об этом думаешь?

Судья даже не дождалась, пока Джербер закроет за ними дверь. Скорее всего, сомнения мучили ее с того самого момента, когда Эмильян высказался до конца.

Психолог прекрасно знал, насколько судье не терпится поделиться с ним впечатлением от этих свидетельских показаний. Но корень вопроса был в другом.

Сказал ли Эмильян правду?

– У детей пластичный ум, – заговорил эксперт. – Иногда они создают ложные воспоминания, но это необязательно выдумки: дети искренне убеждены, что пережили то или иное событие, даже совершенно абсурдное. У них настолько живая фантазия, что самые странные вещи им кажутся настоящими, но настолько еще незрелая, что не позволяет отличить реальное от воображаемого.

Очевидно, для Бальди такого объяснения было недостаточно.

Перед тем как сесть за стол, она направилась к окну и распахнула его настежь, будто в разгаре лета, хотя стояло зимнее утро, холодное и хмурое.

– По одну сторону у меня молодая пара приемных родителей, которые долго стремились к тому, чтобы им доверили ребенка; заботливые дедушка с бабушкой, способные порадовать любого внучка, и священник, который уже много лет бьется за то, чтобы вырывать несовершеннолетних, таких как Эмильян, из невыносимых условий и обеспечивать им будущее, полное любви… По другую – этот очаровашка, этот живчик, который нам рассказывает о какой-то святотатственной языческой оргии.

Под сарказмом судья скрывала разочарование, и Джербер понимал, что ее выбило из колеи.

Эмильян родился в Белоруссии, гипнотизер читал и перечитывал его личное дело. Согласно документам, в два с половиной года его забрали из семьи, где ребенок подвергался дурному обращению во всех его видах. Мама с папой забавлялись, испытывая волю ребенка к тому, чтобы пребывать в этом мире, этакая игра на выживание. Целыми днями его оставляли голодным, плачущим, барахтающимся в собственных экскрементах. К счастью, напомнил себе Джербер, у детей до трех лет нет памяти. Но естественно, где-то в мозгу Эмильяна запечатлелось что-то от былого заточения.

Отец Лука нашел его в каком-то приюте и сразу выделил среди остальных детей: Эмильян отставал в развитии и с трудом говорил. Священник, возглавлявший ассоциацию по заочному усыновлению, активно действовавшую на территории бывшего Советского Союза, нашел для мальчика семью, молодую супружескую пару из своих прихожан; после бесконечных и дорогостоящих бюрократических процедур тем наконец удалось забрать ребенка в Италию.

Прожив год в счастливой семье, Эмильян догнал своих сверстников и уже довольно бегло говорил по-итальянски. Но когда, казалось бы, все устроилось как нельзя лучше, у него проявились симптомы ранней анорексии.

Отказываясь от еды, он превратился в мальчика-привидение.

Приемные родители водили его от одного врача к другому, не скупясь на расходы, но никто не был в силах ему помочь. Врачи, однако, сходились на том, что источник столь серьезных нарушений питания следует искать в прошлом ребенка, когда он был заброшен и подвергался дурному обращению.

Несмотря на бессилие врачей, родители не сдались. Приемная мать даже оставила работу, чтобы полностью посвятить себя сыну. При таком положении вещей не было ничего удивительного в том, что судью Бальди крайне огорчало очередное несчастье, обрушившееся на женщину и ее мужа.

– Не думаю, что у нас есть альтернатива, – заметил Джербер. – Мы должны продолжать работу и выслушать все, что имеет нам сказать Эмильян.

– Не знаю, захочется ли мне опять торчать за зеркалом и слушать его, – с оттенком горечи проговорила судья. – Когда ты маленький, у тебя нет выбора: ты любишь тех, кто произвел тебя на свет, даже если они причиняют тебе зло. Прошлое Эмильяна в Белоруссии – черная дыра, зато теперь его положение кардинальным образом изменилось, и он обнаружил, что располагает мощным оружием: любовью своей новой семьи. И безнаказанно обращает эту любовь против них самих, точно как его настоящие родители поступали с ним. И только затем, чтобы испытать, каково это – быть тем, кто мучает.

– Жертва становится палачом, – согласился Джербер, который по-прежнему стоял перед столом судьи, совершенно окоченевший.

– Вот именно. – Судья потрясла пальцем перед лицом психолога, подчеркивая, что тот добрался-таки до сути дела. Ей явно требовалось выплеснуть свои чувства.

Анита Бальди была первой из представителей правосудия, с кем Джербер познакомился, когда только прокладывал себе путь в профессии, собственно, поэтому она так запросто и обращалась с ним. Эксперт, однако, никогда бы не посмел держать себя с ней так же. За годы знакомства он научился терпеть нотации и излияния чувств: Бальди, наверное, была самой справедливой, самой сострадательной из всех, с кем он имел дело в этой среде. Ей оставалось несколько месяцев до пенсии; замужем она никогда не была и всю свою жизнь посвятила самоотверженной заботе о детях, которых у нее самой не было. На стене за ее спиной висели рисунки, подаренные ребятишками, проходившими через эти мрачные комнаты. На столе громоздились папки с судебными делами, а между ними сверкали россыпи разноцветных карамелек.

Среди множества папок лежала и папка с делом Эмильяна. При взгляде на нее Джербер подумал, что для мальчика-привидения было, увы, недостаточно сменить страну, имя и город, чтобы обрести также и новую жизнь. Вот почему на этот раз Анита Бальди ошибалась.

– Все не так просто, – заявил детский психолог. – Боюсь, за этим кроется что-то еще.

Услышав это, судья подалась вперед.

– Что заставляет тебя так думать?

– Вы заметили, в какой момент мальчик взглянул на зеркало? – спросил Джербер; интуиция подсказывала ему, что у Бальди не найдется этому объяснения.

– Да, и что?

– Несмотря на состояние легкого транса, Эмильян знал, что кто-то смотрит на него с той стороны.

– Полагаешь, он нас раскусил? – изумилась судья. – Тогда еще более вероятно, что он все выдумал, – с удовлетворением заключила она.

Но у Джербера на этот счет сложилось твердое убеждение.

– Эмильян хотел, чтобы мы были там, и хотел также, чтобы там была его новая семья.

– Зачем?

– Пока не знаю, но выясню.

Судья обдумала точку зрения Джербера.

– Если Эмильян солгал, он это сделал с какой-то определенной целью. То же самое – если сказал правду, – подытожила она, уловив наконец смысл, заключенный в словах психолога.

– Доверимся ему, посмотрим, куда он хочет нас привести своим рассказом, – предложил Джербер. – Возможно, за этим ничего не последует и он начнет сам себе противоречить, или же это направлено к чему-то, чего мы пока не постигаем.

Ждать оставалось недолго: делам, касавшимся несовершеннолетних, быстро давали ход, и следующий сеанс должен был состояться уже через неделю.

За окном раздался раскат грома. Над городом собиралась гроза, и даже с четвертого этажа можно было слышать возгласы туристов, которые бежали по улице делла Скала, ища, где укрыться.

Надо бы уйти поскорее, чтобы не попасть под дождь, заволновался Пьетро Джербер, хотя его центр находился в нескольких кварталах от здания суда.

– Если это все… – сказал он и сделал шаг к двери, в надежде, что судья распрощается с ним. Но Бальди сменила тему:

– Как там твоя жена, сын?

– Хорошо, – с явным нетерпением отозвался Пьетро.

– Держись за свою супругу, береги ее. Сколько исполнилось Марко?

– Два года. – Джербер глаз не сводил с того, что творилось за окном.

– Знаешь, я ведь вижу, что дети доверяют тебе, – продолжала судья, вновь возвращаясь к делу Эмильяна. – Ты не только побуждаешь их раскрыться, они с тобой чувствуют себя в безопасности. – Потом наступила пауза, полная сдержанной скорби.

«Почему в каждый наш разговор вклинивается пауза, полная сдержанной скорби?» – спросил себя Джербер. Этот краткий миг молчания служил прелюдией к хорошо ему известной фразе.

В самом деле, судья добавила:

– Он бы гордился тобой.

При упоминании, пусть косвенном, синьора Б. Джербер напрягся.

К счастью, в этот момент в кармане у него зазвонил сотовый. Джербер вытащил его, посмотрел на дисплей. Тот же номер, с которого звонили во время сеанса. Наверное, кто-то из родителей или опекунов кого-нибудь из его юных пациентов, подумал он. Но заметил, что у номера международный код. Скорее всего, какое-нибудь занудство – колл-центр с очередным «предложением, от которого нельзя отказаться». Так или иначе, это великолепный предлог, чтобы распрощаться.

– Если не возражаете. – Пьетро показал сотовый, намекая, что звонок деловой.

– Конечно-конечно, иди. – Бальди наконец отпустила его движением руки. – Передавай привет жене и поцелуй за меня Марко.

Джербер мчался по лестнице стремглав, надеясь добежать до своего центра, прежде чем разразится гроза.

– Как вы сказали, простите? – кричал он в трубку.

Помехи, разряды – связь была очень плохая. Определенно тому виной толщина стен старинного дворца.

– Погодите, я не слышу вас, – твердил он, прижимая к уху мобильник.

Джербер переступил порог и оказался на улице в тот самый миг, когда обрушился ливень. Его тут же затянуло в водоворот прохожих, спасающихся от апокалипсиса. Подняв воротник поношенного плаща фирмы «Burberry» и закрывая рукой свободное ухо, он силился понять, чего хочет от него женский голос.

– Я говорю, меня зовут Тереза Уолкер, мы с вами коллеги, – повторила женщина по-английски, но с акцентом, какого психолог еще не слышал. – Я звоню из Аделаиды, это в Австралии.

Джербер изумился, осознав, что ему звонят буквально с другого конца планеты.

– Чем могу быть полезен вам, доктор Уолкер? – спросил он, ускоряя шаг под яростными потоками воды.

– Я нашла ваш телефон на сайте Всемирной ассоциации психического здоровья, – объяснила женщина свой звонок. – Хочу предложить вашему вниманию один случай.

– Если вы согласны немного подождать, я через пятнадцать минут буду у себя в центре, и вы мне все как следует объясните. – Перепрыгнув через лужу, Джербер свернул в переулок.

– Я не могу ждать, – встревожилась Уолкер. – Она уже едет.

– Кто едет? – осведомился психолог. Но не успел он задать вопрос, как его охватило предчувствие.

И ливень припустил со всей силы.