Дом голосов

7

Я ничего не вижу. Первое ощущение – звон колокольчика. Такие вешают на шею котам – маленькие колокольчики. Но этот – не на шее у кота. Этот – на красной атласной ленточке, привязан к моей детской щиколотке.

Не знаю, что случилось с Адо, но каким-то образом этот звук имеет отношение к тому, что произошло с ним.

Я пока не знаю почему, но этот звук возвращает меня в былые времена. К маме и папе.

В моей семье ко мне относятся хорошо. В моей семье меня любят.

Стало быть, это нормально, что родители привязали мне колокольчик к щиколотке, чтобы забрать меня из земли мертвых.

Я еще ребенок, поэтому для меня такая странность и все другие в порядке вещей: это правила.

Мама всегда говорит, что каждая вещь таит в себе немного волшебства, и когда я не слушаюсь или балуюсь, она не наказывает меня, а чистит ауру. Папа каждый вечер забирается ко мне в постель и рассказывает сказки на сон грядущий: ему почему-то нравится сочинять истории про великанов. Папа всегда меня защитит.

У меня счастливая семья.

Мои родители не такие, как другие родители. Но это откроется мне только после пожара, когда изменится все. Но сейчас мы в самом начале, а в самом начале я не могу ничего этого знать.

Я не помню, как выглядят мои родители. Лишь отдельные детали. Многим такие мелочи покажутся незначительными. Но не мне. Ведь они – только мои, никто другой не может обладать ими.

Я не знаю, высокий мой отец или низенький, худой или толстый. Не смогу описать, какие у него глаза, какой нос. Есть ли смысл в том, чтобы знать, какого цвета у него волосы? Для меня важно, что они курчавые и густые и их никак не привести в порядок. Однажды, когда папа пытался их как-то укротить, расческа запуталась у него в волосах, и мама долго работала ножницами, чтобы высвободить ее.

Руки у моего отца мозолистые, а когда он берет в ладони мое лицо, пахнут сеном. Больше никто не может знать такой подробности. Именно это делает его моим отцом. Благодаря такой незначительной детали он никогда не будет отцом кого-то еще. А я навсегда останусь его дочерью.

У мамы розовая родинка на левой лодыжке. Ее не видно, она совсем крохотная: маленькая драгоценность. Нужно смотреть очень внимательно, а главное, быть к маме очень близко, чтобы заметить. Поэтому, если ты не дочь и не мужчина, который ее любит, то так ничего и не заметишь.

Не знаю, откуда происходят мои родители, какое у них было прошлое. Они никогда не говорят со мной о бабушках и дедушках и ни разу не упомянули о том, что где-то в других местах у них есть братья или сестры. Кажется, что мы вместе с самого рождения. Я имею в виду, что так было и в наши предыдущие жизни.

Только мы втроем.

Мама убеждена, что можно перевоплотиться и что переместиться из одного существования в другое так же легко, как перейти из комнаты в комнату. Ты не меняешься, меняется только мебель. Стало быть, очевидно, что не может быть никакого до или после.

Мы – это мы, и так будет всегда.

Порой, однако, кто-нибудь застревает на пороге. И это земля мертвых, где время останавливается.

Моя семья – это и есть место. Да, именно место. Может, для большинства людей почти естественно знать свои корни, землю, из которой они происходят. Для меня – нет.

Родная земля для меня – мать и отец.

Дело в том, что мы никогда не живем на одном и том же месте достаточно долго, чтобы считать его своим. Мы все время перемещаемся. Никогда нигде не задерживаемся дольше чем на год.

Мы с мамой и папой находим точку на карте – случайно, по наитию – и двигаемся туда. Обычно это место на карте закрашено зеленым, иногда коричневым или бежевым, рядом с каким-нибудь синим пятном. Но всегда на большом расстоянии от черных линий и красных кружков – от черных линий и красных кружков нужно держаться подальше!

Чаще всего мы идем пешком по лугам и холмам или по проселочным дорогам. Или выходим на станцию и забираемся в товарный поезд, ночью, когда вагоны пустые.

Странствие – это самое прекрасное в нашей жизни, это больше всего занимает меня. Днем перед нами открывается мир. Ночи проходят под звездами: мы разводим костер, папа берет старую гитару, и мама поет нежные, грустные песни, под которые я привыкла засыпать с самого моего рождения.

Наш путь всегда заканчивается обещанием нового пути. Но когда мы приходим на место назначения, начинается другая жизнь. Первым делом мы прочесываем окрестности в поисках заброшенного дома. Поскольку такое жилище больше никому не нужно, оно становится нашим. Пусть и на короткое время.

Каждый раз, приходя на другое место, мы меняем имена.

Каждый выбирает для себя новое. Каждый сам решает, какое предпочесть, и другие не возражают. Так с того момента мы и зовем друг друга. Часто заимствуем имена из книг.

Я – не Ханна, еще нет. Я – Белоснежка, Аврора, Золушка, Златовласка, Шахерезада… Какая девочка в целом свете может похвастаться, что всегда была принцессой? Кроме настоящих принцесс, разумеется.

Зато мама с папой выбирают себе имена попроще. Но мне без разницы, я никогда не зову их этими новыми именами: для меня они всегда и только «мама и папа».

Есть, правда, одно условие. Эти имена не должны покидать пределы семьи. И главное, мы никогда-никогда-никогда не должны никому их открывать.

Правило номер три: никогда не называть чужим своего имени.

Когда все уже решили, как окрестить себя, мама заставляет нас провести обряд очищения нашего нового жилища. Исполняя обряд, мы бегаем по комнатам и выкрикиваем наши новенькие, с иголочки, имена. Голосим в полную силу, сколько хватает дыхания. Пока мы зовем друг друга, переходя с места на место, мы привыкаем к этим звукам. Учимся доверять этим именам. Быть другими, оставаясь теми же самыми.

Вот почему каждый новый дом становится для меня домом голосов.

Жизнь у нас нелегкая. Но для меня мама с папой ее представляют какой-то большой игрой. Любую превратность они способны обернуть забавой. Если у нас не хватает еды, папа, чтобы заглушить голод, берет гитару, мы все трое забираемся в большую постель и целый день проводим в тепле, рассказывая истории. Или когда протекает крыша, мы ходим по дому под зонтиками и расставляем кастрюли и тазы, чтобы послушать, как звенят капли, и сочинить песенку.

Нас трое, и этого довольно. Нет больше никаких мам, никаких пап, даже никаких дочек и сыновей. Более того, мне и в голову не приходит, что где-то есть другие дети.

Насколько мне известно, я – единственная на всей земле.

У нас нет ни ценных вещей, ни денег. Поскольку мы не поддерживаем ни с кем никаких контактов, нам они и не нужны.

Мама разбивает огород и выращивает в любое время года великолепные овощи. Папа иногда ходит на охоту с луком и стрелами.

Часто мы заводим домашнюю птицу: кур, индюшек, гусей, а однажды держали козу, которая давала молоко. Как-то у нас развелось целых сорок кроликов, но только потому, что мы не смогли совладать с ситуацией. Вся эта живность происходила с какой-нибудь фермы: они терялись, и никто их не искал.

У нас всегда есть несколько сторожевых собак.

Они не сопровождают нас, когда мы переходим на другое место, поэтому я не должна к ним слишком привязываться. Разумеется, в путь мы берем только самое необходимое. Обосновавшись, подбираем все, что нам надо: одежду, кастрюли, одеяла. Обычно это вещи, которые люди выбросили или где-то забыли.

Места, которые мы выбираем, всегда расположены в глуши, в сельской местности: крестьяне покинули их в поисках лучшей доли. В разрушенных домах можно найти уйму вещей, еще годных к употреблению. Однажды нам попался целый тюк тканей и старая швейная машинка «Зингер» с ножным приводом: мама все лето провела, отшивая нам на зиму великолепный гардероб.

Нам не нужен никакой прогресс. Я, разумеется, знаю, что существует телефон, телевидение, кино, электрический свет и холодильники, но мы никогда ничем таким не владели, разве только электрическими фонариками на самый крайний случай.

Но, несмотря ни на что, я знаю мир, я хорошо образованна. В школу я не хожу, но мама учит меня читать и писать, а папа дает уроки арифметики и геометрии.

Остальное я черпаю из книг.

Их мы тоже подбираем повсюду, и всякий раз, когда попадается новая, у нас праздник.

Мир, встающий со страниц этих книг, – завораживающий и в то же время угрожающий, словно тигр в клетке. Ты восхищаешься его красотой, грацией, мощью… но знаешь, что, если вздумаешь его приласкать и протянешь руку через решетку, тигр откусит ее тебе без малейшего колебания. Так, по крайней мере, мне объясняли.

Мы держимся подальше от мира, надеясь, что и мир будет держаться от нас подальше.

Благодаря родителям, мое детство – бесконечное приключение. Я никогда не задаюсь вопросом, есть ли какая-то причина тому, что мы так живем. В моем понимании, когда нам надоедает какое-то место, мы собираем вещички и пускаемся в путь. Но хоть я и была маленькая, одну вещь все-таки поняла. Наши постоянные перемещения как-то связаны с предметом, который мы всегда носим с собой.

Маленький деревянный сундучок коричневого цвета, длиной примерно в три пяди.

Сверху – надпись, которую папа сделал раскаленным концом зубила. Когда мы приходим на новое место, он копает глубокую яму, кладет туда сундучок и зарывает его. Мы его извлекаем, только когда снова пускаемся в путь.

Я никогда не видела, что в этом сундучке, поскольку он обмазан смолой. Но знаю, что там заключен единственный член семьи, который никогда не меняет имени: оно выжжено раскаленным железом на крышке.

Для мамы и папы Адо – это всегда Адо.