Дом на цилиндрах

Глава VII Снова Хельман

Кто-то бежал в мою сторону, размахивая руками, превращающимися в веера, обдувающие необычайной прохладой. Казалось чрезвычайно важным, чтобы движение продолжалось — ведь струи воздуха несли, несомненно, даже саму возможность дыхания. Я очень хотел различить, человек это или что-то другое… Сосредоточился, моргнул и почувствовал, что неудержимо вырываюсь из сна, видя яркий цвет и знакомое лицо, склонившееся надо мной. В это сложно было поверить, но на кровати рядом сидел Хельман собственной персоной.

— Вот мы и проснулись! — радостно улыбнулся Константин Игнатьевич. — Ну как, узнаёте лучшего друга?

— Д-да… — кивнул я.

— Вот и славно. Я же говорил, что всё будет в порядке. Вы пришли в себя, многое вспомнили, и настало время расставаться. Уверен, вы не будете особенно сожалеть, что покидаете эти стены. А пока будете одеваться, Александр, можно вас на несколько слов? — доктор поманил Хельмана пальцами в коридор.

Тот встал и, подмигнув, вышел, произнеся:

— Ну ты прямо как овощ!

Я тяжело приподнялся и начал одеваться, больше автоматически. На стуле рядом кто-то оставил просторные шорты и футболку с изображением большого глаза, как отпечатанный на долларовых купюрах. Несмотря на странный грязно-зелёный цвет, мне это почему-то понравилось и даже захотелось попросить потом кого-то, чтобы разрешил оставить вещи себе.

Он приехал за мной, но Константин Игнатьевич уверяет, будто бы это друг моей семьи Александр. Может, оно и так, не хочется углубляться. Главное сейчас, выбраться отсюда. Впрочем, одного взгляда на Хельмана мне вполне хватило, чтобы понять и вспомнить очень многое, даже слишком — видимо, всё-таки моё лечение было не очень-то интенсивным. А самое важное, зажглась надежда не только узнать больше, но и отомстить или, по крайней мере, попытаться. Занятый этими мыслями, я как раз неуверенно натягивал футболку, чуть было не вывихнув руку, которая постоянно выскакивала из сустава после одной серьёзной травмы, как вдруг дверь открылась, и они снова оказались рядом со мной.

— Ну, готов? — Хельман шагнул ко мне, помог справиться с рукавом и пододвинул ногой шлёпки. — Напяливай. Все формальности я уже уладил, вещи в машине. Теперь можем двигаться?

Я кивнул и, наклонившись, почувствовал неприятный гул в голове.

— Вот и славно. Давайте прощаться! — Константин Игнатьевич с энтузиазмом протянул руку. — Надеюсь, пребывание здесь не показалось вам особенно обременительным и явно пошло на пользу.

— Я в этом просто уверен! — расхохотался Хельман, приобняв меня и настойчиво ведя к двери. — Теперь-то уж точно всё будет в порядке…

Мы миновали коридор, где я в последний раз взглянул на закрытый в этот час пункт раздачи лекарств. Потом перед нами открыли двери в просторный холл, затем ещё одни — и впереди оказалась только широкая пологая лестница.

— Давай-ка попробуем по ней спуститься. Лифтом, думаю, ты уже напользовался вдоволь, да и поспортивнее надо быть! — подмигнул Хельман, и мы начали медленно двигаться вниз.

Ступенька, ещё одна — неожиданно эти некогда привычные и необременительные действия начали вызывать у меня множество затруднений. Откуда-то появилась отдышка, участилось сердцебиение, всё тело пронзила необыкновенная усталость, словно я трудился с раннего утра не покладая рук. А смена обстановки, пусть и желанная, вдруг испугала своей неизвестностью и непредсказуемостью.

— Что, брат, тяжеловато?

— Да, что-то такое есть. Сам всё видишь! — выдохнул я.

— Ну ничего, тут совсем немного, а моя машина стоит прямо возле центрального входа. Думаю, сумеем как-нибудь добраться, — Хельман взял меня за руку, слегка поддерживая, и от этого стало немного легче. — Только не вынуждай меня нести тебя на руках, как невесту. Не люблю я этого дела, хотя ты здесь, наверное, с десяток килограмм точно сбросил. Санаторий — одно слово!

Лестничных пролётов оказалось всего четыре, но по ощущениям казалось, что я не спустился, а поднялся по ступенькам на последний этаж самого высокого в мире небоскрёба. Когда же мы увидели широкий холл с группками суетящихся людей и двери с большими стёклами без решёток, за которыми что-то зеленело, я почувствовал, что очень хочу есть. Этой мыслью я незамедлительно поделился с Хельманом, на что тот хохотнул и ответил:

— Не беспокойся, у меня в машине есть пара бананов. Сойдёт на первое время?

— А нет ли ещё чего-нибудь? Я их как-то всегда не очень…

— Ну ты и интеллигент. Сказали банан, значит банан. Да и, сдаётся мне, блевать тебе будет с него гораздо легче, чем после какого-нибудь стейка!

Сначала казалось, что слова Хельмана не подтвердятся: когда он предупредительно открыл дверь, то я чуть было не потерял сознание от пахнувшей чем-то приторным жары, гари и начавшегося головокружения. Чуть позже, практически доволочённый попутчиком до машины, оказавшейся обыкновенным стареньким «мерсом», хотя ожидал увидеть разрисованный джип, я быстро жевал банан и, несмотря на нелюбимый привкус во рту, съел оба.

— Вот так, правильно. Легче? — спросил Хельман, выдержав паузу и заботливо склоняясь надо мной.

— Да, немного. Но, наверное, главным образом потому, что я полулежу, а не двигаюсь.

— Может, и так. Теперь, давай-ка бери пакет. Наверное, для него пришло самое время…

Я хотел что-то через силу ответить, но тут же почувствовал, как в горле что-то стало неукротимо подниматься и горячая зловонная струя вырвалась из моего рта. Потом ещё одна, и новая, до тех пор пока, по-видимому, не исчерпалось всё скромное содержимое желудка, кривя губы лишь пустыми кряхтящими спазмами.

— Вот и ладно. Теперь на-ка, глотни водички, только первые разы лучше сплюнь в пакет, а потом… Что ещё?

На ветровое стекло откуда-то приземлилось сразу два смятых чайных пакетика, обрызгавших всё вокруг мутно-коричневыми, немедленно начавшими растекаться каплями.

— Ну с этим надо разобраться. Побудь-ка тут и никуда не выходи!

Хельман покинул машину, запер дверь, предварительно излишне сильно ею хлопнув, и некоторое время всматривался в стоящее рядом невысокое здание, составляющее единый комплекс с больницей, но, судя по множеству вывесок, скорее всего, отданное в аренду каким-то фирмам.

— Эй ты, лысый. Да-да, я тебе, не прячься! — закричал он в одно из распахнутых окон, и, немного пригнувшись, я вскоре увидел появившегося там худосочного пожилого мужчину:

— Это вы мне?

— А то кому же. Вы что себе позволяете, уважаемый?

— О чём вы? — пискляво выкрикнул в ответ тот.

— Да про чайные пакетики. Кто это вас научил швыряться ими из окон?

— Ну… извините, если в вас попало, я не хотел!

— Ага, значит, нечаянно. А вы помните, как за него бьют?

Хельман сплюнул, сделал шаг к машине и сгрёб пальцами тёмные комочки, от которых вниз по стеклу уже пролегло несколько широких светло-коричневых дорожек.

— Чего молчите-то? По-хорошему, конечно, надо бы мне сейчас к вам туда подняться да начистить кое-кому лысину, однако время поджимает, поэтому вот вам!

Он размахнулся и бросил оба пакета в окно, а пожилой мужчина быстро нагнулся, чтобы избежать попадания снарядов.

— А вот ещё от меня отдельное фи!

Хельман поднял с растрескавшегося от пробивающейся растительности асфальта неровный кусок чего-то вроде бетона и также зашвырнул в сторону обидчика. Где-то за окном раздался звон, вскрики, и я невольно представил себе, как ни с того ни с сего пугается кто-то из сотрудников, недоумевающий по поводу произошедшего. Но хотя Хельман здесь явно переборщил, в полной мере порицать его поступок я никак не мог: когда отдельные люди ведут себя откровенно по-хамски, простыми окриками и внушениями делу не поможешь точно.

— Вот и всё. Немного разрешили этот вопрос! — воскликнул Хельман, открывая дверь и ополаскивая стекло.

— И куда мы теперь? — осторожно поинтересовался я, наблюдая, как длинный одинокий дворник старательно трётся перед нашими глазами.

— О, у нас запланировано несколько мероприятий, и не беспокойся, каждое из них покажется тебе чем-нибудь да примечательным. Скажи, разве со мной было когда-нибудь скучно?

— Это уж точно, что нет.

— Вот и не сомневайся попусту…

Мы миновали шлагбаум и, ввинтившись в плотный поток машин, поехали вдоль однотипных панельных домов.

— А ты-то, наверное, думал, что застрял в этой дыре навсегда?

— Да, что-то такое было… — задумчиво протянул я и хотел упомянуть о встрече с Адой и Виолеттой, но потом передумал… Мало ли что и как там у них сложилось дальше.

— Вот-вот, со мной-то не пропадёшь. Прошёл этот этап, за ним обязательно должен последовать следующий. Главное, не тормозить!

— Представляешь, я даже в первое мгновение поверил, что ты можешь быть неким Александром, как отрекомендовал тебя доктор. Однако, наверное, есть люди, которые не забываются ни при каких обстоятельствах и ты, несомненно, один из них.

— Ты мне попросту льстишь в глаза! — усмехнулся Хельман. — Но на самом деле, скажу честно, что рад тебя видеть. Согласись, развлекаться с самим собой, это как-то не особенно интересно…

Машина резко газанула, повернула со второго ряда и понеслась вдоль утопающей в дыму набережной.

— Смотри-ка, сегодня там получше! — Хельман указал вперёд, где явственно различался высокий угловатый мост, упирающийся в возвышающийся на другой стороне стеклянный бизнес-центр, рядом с которым размыто зеленело что-то вроде парка. — И какие-никакие, а листья нужного цвета кое-где в Москве остались. Думаю, поэтому они не изменят своей привычке и обязательно будут там сегодня.

— Кто?

— Всё увидишь, не беспокойся. Кстати, одень-ка это на шею… — Хельман наклонился, открыл бардачок и сунул мне в руки тяжёлый чёрный футляр: — Там бинокль, и будь спокоен, все детали разглядишь как на ладони.

Я молча повесил на плечо забавно тонкий для такого весомого аксессуара кожаный ремешок и наблюдал, как мы, развернувшись, притормаживаем у самого моста.

— Всё, давай, пошли!

Хельман посмотрел на свои большие спортивные часы с излишне выпуклым стеклом и показал рукой, чтобы я поторопился. Как ни удивительно, на мост мне удалось подняться в три захода, но достаточно сносно. Может, и вправду смена обстановки пошла на пользу или дело было ещё в чём-то, но чувствовать я себя стал точно лучше.

— Видишь тот парк и скамейку возле фонтана с каменными цветами? — Хельман высвободил из чехла бинокль и пихнул его мне в руки: — Давай, наведи и посмотри!

Я поднёс к глазам окуляры и только сейчас заметил, как сильно дрожат мои руки. Сначала в бинокле мелькнула зелёная жижа, потом я покрутил единственное колёсико, и всё стало чётче. Да, вот фонтан, лавочка, на ней сидит какая-то девушка и что-то выговаривает стоящему рядом с насупленным видом мальчику лет шести. Тот возражает, замахивается загорелой рукой с татуировкой в виде чего-то, напоминающего маяк, и забавно топает ножкой, явно несогласный с услышанным.

— И кто это?

— Узнаешь немного позже, а пока просто внимательно смотри, — ответил Хельман.

Я опёрся локтями на выгнутый резной парапет. Дрожание рук с каждой секундой усиливалось и становилось просто нестерпимым, отдаваясь даже где-то глубоко в спине. Некоторое время ничего не происходило, а потом в мгновение ока мелькнула красно-чёрная вспышка, что-то грохотнуло и скамейка с людьми разлетелась в стороны. Как и не было! Через мгновение на том месте, куда был устремлён мой бинокль, была только небольшая тёмная прогалина, вился чёрный дым и высились две неровные обгоревшие кучи — видимо, всё, что осталось от женщины и ребёнка. Они странно напоминали могильные холмики, и я невольно вспомнил свой дом с находящимся неподалёку кладбищем, на котором не было похоронено ни одного человека, которого я бы знал даже отдалённо.

Возможно, до больницы моя реакция на произошедшее выразилась бы как-то иначе — наверное, даже очень бурно, но сейчас я только несколько минут пытался осознать, что же увидел. А в какой-то момент понял, что в полной мере на это не способен.

— Гляди-ка, вся Москва-река затянута какой-то тиной, и утки среди банок плавают… — задумчиво протянул Хельман, словно ничего не случилось. — Во, смотри, одна рассекает, а за ней прямо какой-то бензиновый след, словно кряква на двигателе. Наверное, это селезень такой яркий, а вон гуськом и подружки за ним поспевают, прямо целый гарем.

Я опустил бинокль, некоторое время смотрел на Москву-реку, на утку с длинным блестящим клювом, в котором сбоку застряло что-то вроде разодранного куска ткани, скорее всего, собственное перо. Потом тихо спросил:

— Зачем ты это сделал?

— Понимаешь, иногда появляются лишние люди, которые уже не нужны, но и оставить просто так их нельзя, уж больно обременяют. Надо же как-то от них избавляться. Может, способ и не оригинален, но, думаю, в нём всё-таки что-то есть. Как считаешь?

— Впервые увидел, как таким образом гибнет ребёнок… — поперхнувшись, произнёс я и услышал отдалённые крики, смешивающиеся с воем сирен.

— А вот и те, кто сможет оценить только последствия, а не увидеть картину, так сказать, в общем. Наверное, не стоит им мешать. Поехали дальше что ли? — спросил Хельман и взял меня под руку.

Мы молча спустились на набережную и уселись в машину, заревел двигатель, потом окружающее замелькало в окнах, а перед моими глазами бесконечно прокручивалась картинка, как — пшик! — и женщина с мальчиком исчезли навсегда. Мне почему-то стало казаться, что если я смогу проиграть это назад, то непременно всё будет хорошо. Только видеомагнитофон, засевший в моей голове, упорно не желал этого делать. Как я не силился представить пульт с продолговатыми кнопками, на одной из которых нарисованы две стрелочки, смотрящие влево, ничего не выходило. Даже такая простая вещь, как вообразить эту картинку на телевизионном экране, который можно было бы в любой момент выключить, появляться упорно не хотела. Зато, видимо, как развитие сюжета, в голову стали лезть разные глупости: словно, куда я ни посмотрю через бинокль, всё начинало сразу взрываться, чадить, громко выть и стонать.

— Ну вижу, что ты всё же остался впечатлён. Очень приятно! — раздался вкрадчивый голос Хельмана. — Этот не очень приятный вопрос мы решили, а теперь направляемся к пункту номер два. Вот и скажи мне, как ты относишься к цирку?

Некоторое время я непонимающе смотрел на попутчика, пытаясь связать сказанное им со смертью людей, а потом, словно очнувшись, глухо сказал:

— Был там давным-давно.

— И я тоже. Всё как-то не до этого. А что тебе больше всего понравилось?

— Разное…

— Я вот, например, обожал клоунов с всякими там антре в апачах и тех мужиков, которые крутят в воздухе булаву и кольца. Эх, помню, даже одно время хотел стать цирковым артистом, но потом почему-то передумал. Может, и зря.

— А мне нравились номера с животными, — я сглотнул и почувствовал, что моё горло болезненно сжалось.

— Да, в этом весь цирк. Но и канатоходцы весьма ничего. Как считаешь?

— Наверное…

Хельман расхохотался и кивнул головой вперёд.

— Ты прямо всеядный зритель. Мечта устроителей шоу!

— А ты, что же решил меня свозить на представление в цирк?

— Нет, но что-то весьма близкое к этому мы сейчас обязательно увидим. Думаю, это будет захватывающе, и кто знает, может, и не закончится ничем трагичным. Хотя, с другой стороны, обещанного приза у меня уже нет, и надо будет тогда как-то выкручиваться.

— О чём ты?

— Всё будет уже сейчас. Узнаёшь, где мы? — Хельман, улыбаясь, помотал головой.

— Наверное, в районе проспекта Вернадского… — обернувшись и некоторое время вглядываясь в боковое стекло, ответил я.

— Нет никаких идей, какие и к кому у нас могут быть здесь дела?

— Никаких…

— Ладно, спишем это на период адаптации после больницы. Вот мы миновали МГИМО, и что же точно будет впереди?

И тут я понял: мы, скорее всего, направляемся в то образовательное учреждение, где мы были с Андреем в гостях у Николая. Неужели его тоже вовлекли во всё происходящее со мной или это как-то связанно с Виолеттой?

— По глазам вижу, что начинаешь кумекать. А вот мои уже так режет от этой гари, что я благодарю кого-то свыше, что мы приехали сюда так быстро! — поморщился Хельман и начал притормаживать у наполовину пожелтевшего куста, топорщащегося из решётки ограды. — Вот здесь, пожалуй, и посидим. Какая-никакая, а тень, и вот ещё чего, полей мне, пожалуйста, на руки, я сполосну лицо.

Я потянулся было к той бутылке, которой он меня поил после происшествия с бананами, но Хельман, брезгливо усмехнувшись, вручил мне горячую воду, бултыхающуюся в небольшой пластиковой квадратной ёмкости, засунутой в отделение на двери с его стороны.

— Ну тоже мне, молодец! Со своими тошнотиками мойся и пей сам. Давай прямо на руки!

Я открыл крышку и плеснул на выставленные на уровне моих глаз пальцы попутчика. Почему-то мне в них очень не понравилось отсутствие дрожи и даже захотелось чем-нибудь хлопнуть сверху, чтобы они хотя бы немного покачивались. Но тут сам Хельман с вожделением быстро зашевелил ими, потом сложил лодочкой и долго небрежно тёр лицо, фыркая и благодушно отдуваясь. В какой-то момент мои руки снова начали сильно дрожать, а часть воды лилась на сидение, однако попутчику, похоже, это было безразлично.

— Отлично! Хоть и горячая, а всё одно немного посвежее. Ладно, ты как? Готов к началу захватывающего представления?

— Если это нечто вроде того, что было, то не уверен…

— Да ладно тебе. Бери лучше в руки бинокль и смотри вон туда!

Хельман показал на что-то в открытом окне, но я увидел только затянутое дымом небо и неестественного цвета диск солнца.

— И куда мне смотреть?

Мои руки нервно сжимали бинокль, но после короткого размышления я решил, что ещё совсем слаб для того, чтобы попытаться причинить им попутчику значительный вред.

— А вот видишь, между той высокой башней через дорогу и к этому дому тянутся несколько проводов. Есть?

Я, прищурившись, пригляделся и кивнул, смутно вспоминая, что уже видел их мельком, когда был на крыше с Андреем и Николаем.

— Отлично. На самом деле, понятно, они будут потолще, чем кажутся отсюда, поэтому не такие, возможно, и труднопроходимые, особенно, если человек не боится высоты. Это, согласись, вызывает определённого рода беспокойство, но с наклоном, наверное, всё-таки шансов уцелеть здесь маловато!

Хельман ещё что-то произнёс совсем тихо, потом извлёк из кармана сотовый телефон и, набрав номер, включив громкую связь. Сначала в машине слышались лишь неприятные щелчки, потом появился гудок, звук которого дрожал и странно плыл. Наконец раздался щелчок и какой-то неестественно высокий голос ответил:

— Слушаю!

— Это хорошо. Всё помнишь? — Хельман цокнул языком и провёл пальцем по заляпанному дисплею.

— Да. Где они?

— Ты всё получишь, если прогуляешься!

— Может, я могу предложить взамен что-то ещё? Всё, что угодно!

И тут я узнал голос Николая — испуганного и готового, судя по всему, на всё.

— Нет. Действуй и не медли!

Хельман нажал кнопку отбоя и повернулся ко мне:

— А теперь смотри и ничего не упускай. Поднимай бинокль и настройся на место, где самый толстый провод выходит с крыши высотки!

Предчувствуя недоброе, я сделал так, как было сказано, и, едва удобно расположил локти на коленях, заметил какое-то движение. Кажется, там кто-то махал руками или делал что-то подобное, затем появился и сам Николай — сосредоточенный и больше напоминающий скрюченного старика, чем того человека, с которым я недавно познакомился.

— Ага, вот и наш канатоходец. Ну, может, пари? До какого места, думаешь, он сможет добраться?

У меня в голове тут же мелькнул вопрос: почему он не взял с собой никакого противовеса, типа того же шеста? Но в следующее мгновение я понял, что думать надо вовсе не об этом. Видимо, Хельман каким-то образом заставил Николая делать то, свидетелями чему мы становимся. Зачем? Что опять за дурацкая игра?

— Вот-вот, гляди, шатается, но выправляется. Эх, упустил момент. Нет, всё-таки шансы никакие… ещё и провод под ним проминается. Точно, пиши пропало! Так будем делать ставки?

— Нет. А что случится, если он всё-таки сможет пройти?

— Да ты, если приглядеться, совсем не азартный! И об этом можешь не думать. Ну а если чудо всё-таки случится, что же, тогда у меня появится ещё одно небольшое дельце. Конечно, я предпочёл бы его избежать, но так или иначе придётся тогда решать и этот вопрос! — ответил Хельман и промокнул платком свой блестящий от пота лоб.

Я продолжал следить за корчащимся на проводе человеком и невольно представлял, как бы чувствовал себя на его месте. Учитывая, что даже при мысли об этом у меня начинала кружиться голова и сводить низ живота, я точно выглядел бы гораздо менее достойно, чем Николай. Ведь, несмотря на трагичность и смертельную опасность происходящего, тот, можно сказать, держится как настоящий герой.

— Ага, вот и достойный финал не заставил себя долго ждать! — закричал Хельман, а я, вздрогнув, болезненно уронил бинокль себе на ногу.

Тем не менее всё, что можно, я увидел: Николай запнулся, стал клониться вправо, потом дёрнулся, выбросил вперёд руки и попытался схватиться ими за провод, но сорвался и мгновенно упал вниз, скрывшись где-то в дымке, устилавшей шоссе впереди. Кроме того, я отметил, что не только мы внимательно следили за происходящим, но и группка молодых людей, скорее всего, студентов, неподалёку. Двое из них стремительно побежали туда, где должно было лежать страшно деформированное тело Николая, а девушка со смешной разноцветной стрижкой, зажав руками рот, бросилась в сторону корпусов, видимо, звать на помощь. Наивная… Вот теперь уж можно было точно не торопиться. Но где, скажите, пожалуйста, была ваша прыть, когда человек только-только ступил на этот канат? Или интерес посмотреть пересилил всё остальное?

— Что же, нет победы, нет и приза. Справедливо? — Хельман нагнулся, поднял бинокль и, сдёрнув с меня чехол, аккуратно убрал прибор в его замшевые глубины. — Собственно, на этом шоу здесь и заканчивается. Мы, что могли, сделали!

— Каким же был приз? — автоматически поинтересовался я.

— Его семья, конечно. Мог бы и сам догадаться, раз уж мы вместе их убили в парке!

— И зачем всё это?

— Слушай, тебя заело, что ли, с этой определённостью? Я же к тебе не пристаю и ничего не выспрашиваю! Это прямо словно какая-то навязчивая идея в смысле любопытства! — Хельман раздражённо потёр подбородок и стукнул ладонями по рулю. — Ладно, давай двигать дальше!

— Я не убиваю людей…

Моё тихое бормотание, вместо того чтобы ещё больше озлобить попутчика, наоборот, похоже, его рассмешило.

— У каждого свои дела. Но могу тебе торжественно пообещать, что больше сегодня никаких смертей не будет, во всяком случае связанных непосредственно с тобой!

— Очень утешительно. А завтра, послезавтра?

— Давай не будем так далеко загадывать. Жизнь полна сюрпризов, сам знаешь! — Хельман завёл машину и вывернул руль. — А теперь давай немного коснёмся одной из моих любимых тем — стриптиза…

Я ничего не ответил, а просто сидел, отвернувшись от него, и смотрел в окно. Внутри чувствовался не только ужас и опустошённость от увиденного, но и пульсировали преследующие, томящие ощущения, что у меня исчезает всё больше связей с реальностью. Свободы я уже лишился, теперь вот знакомые… За кем дело дальше? И тут, впервые после больницы, я, задумавшись о семье, был счастлив оттого, что её у меня нет, и, следовательно, Хельман не может при всём огромном желании до неё добраться. Это вызвало даже какое-то злорадство и неуместное желание подразнить попутчика тем немногим, чем он не может причинить душевную боль мне лично.

Тем временем, если верить встроенным в панель кварцевым часам, прошло минут двадцать, и мы завернули в какой-то переулок между старыми тёмно-жёлтыми домами и притормозили. Сначала всё вокруг было тихо, и лишь откуда-то издалека доносился ровный городской шум, потом какой-то звук отделился от него и стал расти, приближаться и наконец заполнил всё вокруг. Не успел я подумать, что, скорее всего, это лошадь, которая почему-то бродит в таком неподходящем месте, как Хельман перегнулся через сиденья, распахнул дверь и кому-то громко крикнул:

— Ну, давай быстрее. Что же ты там всё вышагиваешь? Чай, не на подиуме!

Через мгновение задняя дверь хлопнула и в салон уселась девушка лет двадцати, симпатичная и чем-то обеспокоенная.

— Ну? — кашлянув, сказала она, глядя на Хельмана.

— Чего?

— А то… Ты дал штуку и обещал ещё две, если я тебя здесь дождусь!

— Точно, отличная память. Держи… — Он бросил ей на голые колени конверт и усмехнулся: — Всё как договаривались. Дело за тобой!

Девушка торопливо зашуршала купюрами, потом просияла и неуверенно посмотрела на Хельмана. Тот махнул рукой и рассмеялся:

— Что, насчитала больше? Значит, не все уроки математики в школе прогуляла. Ну так в этом никакой особой беды нет, так ведь?

— Да, спасибо…

Она скромно потупилась, потом на её лице расплылась игривая улыбка, которую я мог с полным основанием назвать развратной, и, томно посмотрев на меня, девушка спросила:

— Это ты меня хочешь?

Я удивлённо поднял брови, но вмешался Хельман:

— Конечно. Столько времени без женщин провёл. Не задавай тупых вопросов!

— Ну ладно. Только, как и предупреждала, я не профессионалка, ни разу… И зовут меня, кстати, Катя.

— Отлично, теперь, когда мы знакомы и все формальности улажены, можешь приступать! — кивнул Хельман и подмигнул мне: — Готов посмотреть шоу?

Я неопределённо пожал плечами и промолчал. Тем временем девушка начала медленно снимать с себя платье, простенький лифчик и видавшие виды стринги. Теперь здесь не чувствовалось ничего наигранного, а сквозило просто стеснение и непривычка. Это почему-то подкупало, и та, которую я сначала принял за дешёвую проститутку, показалась мне всё-таки обычной девушкой, возможно, из какого-нибудь провинциального городка, которая недавно приехала в Москву и согласилась на что-то интимное только из-за предложенной Хельманом, несомненно, баснословной для неё суммы.

— Ну вот, я всё… — произнесла Катя тоненьким голосом и покраснела.

— Так, Кирилл, что чувствуешь?

— Красивая… — невольно вырвалось у меня.

— Ну не так, чтобы очень, но на сейчас вполне сойдёт. Ну давай, нежно потрогай там всё у себя, а ты, пожалуйста, смотри внимательно!

В общем-то, об этом мне можно было и не говорить — оторваться от зрелища было нелегко. Однако, к большому сожалению и смущению, переходящему в панику, я почувствовал, что возбуждается исключительно мой мозг, а не тело. Что-то такое я заподозрил ещё в лечебнице, когда ещё не перешёл в состояние практически постоянного сна и проявлял интерес к одной из пациенток. Но тогда это казалось мне вполне естественным явлением: тягостная атмосфера заведения, разъедающая неопределённость, лекарства, да и просто невозможность уединиться. Тем не менее до всех произошедших событий, несомненно, здоровая реакция у меня бы присутствовала. И ещё какая!

— Ну что? Поднимается что-нибудь? — хохотнул Хельман и ткнул меня пальцем в бок. — По лицу и шортам вижу, что ничего то не срабатывает. Ну и как ты себя чувствуешь? Злость, отчаяние, паника или всё-таки уверенность, что это временно?

— Я что-то делаю не так? — хлопая ресницами, спросила Катя и потянула ко мне свои блестящие от интимной смазки руки. — Может, хотите меня потрогать?

— Нет, пожалуй, смогу воздержаться! — криво усмехнулся я, хотя испытывал практически непреодолимое желание проникнуть внутрь девушки хотя бы пальцами и погружать их всё глубже, глубже, пока не наступит нечто вроде удовлетворение хотя бы оттого, что ничего интересного больше не предвидится.

Однако в то же самое время, скорее всего, это значило бы поставить окончательную точку в том, что я ничего не могу как мужчина, а лазейку очень хотелось бы оставить. Конечно, скорее всего, всё дело в лекарствах, которыми меня пичкали, и нужно просто время, чтобы эта гадость вышла из организма. Но ведь может быть и по-другому.

— Итак, ничего! — подытожил Хельман и тут же прикрикнул на Катю: — Не надо мазать сиденье. И запах… Ты хоть подмылась?

— Что вы такое говорите? — Девушка вытаращила на Хельмана серые глаза и по инерции продолжала водить растопыренными пальцами по набухшим соскам.

— А того… Всё, ладно. Выметайся отсюда поживее!

— Хорошо… — пискнула Катя и, задрав ноги, стала быстро надевать перекрученные стринги.

— Мы спешим. Давай-ка, вместе со всем своим барахлом выметайся на улицу.

— Я сейчас… вот только… — залепетала девушка.

— Немедленно! — прикрикнул Хельман, и гостья мгновенно покинула салон, кажется, что-то с обидой выкрикнув, относящееся к нам обоим.

— Ну и как оно?

— Не понимаю, зачем ты затеял весь этот спектакль.

— Тебе и не надо. Важно, что ты теперь знаешь, что ничего то не работает.

— И что, тебе от этого стало легче?

— Мне-то? Конечно. Значит, всё идёт как надо.

— Да ну? А мне казалось, что мои сексуальные дела тебя особенно и не касаются… — саркастично присвистнул я, а потом серьёзно добавил: — Но если быть откровенным, конечно, на фоне всех гадостей, что ты уже сделал, эта, пожалуй, всё-таки блекнет.

— Да, может и так.

Хельман завёл двигатель, и мы выехали из сложной череды закоулков на оживлённую трассу.

— Как думаешь, — как бы между прочим поинтересовался я, — если я сейчас буду звать на помощь, например у поста ГАИ, выйдет из этого какой толк? Так сказать, тоже проверю тебя на состоятельность…

— Ты, конечно, можешь попробовать, но, наверное, всё-таки зря потеряешь время, — ухмыльнулся Хельман.

А мы мчались всё дальше, рассекая плывущий и обжигающий воздух, словно пытающийся пропитать нас насквозь и шепчущий: «Не торопитесь». Вскоре Москва сменилась областью, а наш путь, видимо, лежал ещё дальше. Мои веки всё больше тяжелели, и в какой-то момент, хотя я и приказывал себе не спать, привычка, устоявшаяся в клинике, взяла своё, и я словно провалился в чёрную бездну, из которой снова попал в реальный мир только после чувствительного толчка. Он болезненно отозвался в животе, и, ещё даже не открыв глаза, я подумал, что вот сейчас меня точно опять вытошнит. Однако всё на удивление быстро успокоилось, и я с облегчением выдохнул, пробормотав:

— Чёртовы лекарства…

— А, очнулся! — раздался жизнерадостный голос Хельмана. — Ну, ты и придавил, нечего сказать. Но главное, чтобы на пользу!

«Мерс» снова сильно качнуло, и я, окончательно проснувшись, открыл глаза:

— Где это мы?

Вокруг было пустынно, а путь примерно через равные промежутки преграждали рвы.

— Важно не это, а что здесь. Как думаешь, не кроты ли постарались?

— Наверное, всё-таки люди…

Машину снова внушительно тряхнуло на широкой песочной дороге, когда мы переехали очередной широкий ров. Судя по всему, он был выкопан совсем недавно и именно в целях предотвращения пожаров, о которых так красочно рассказывали по радио в выпусках новостей. Меня немного озадачило, что никаких построек вблизи видно не было, но вряд ли такие значительные силы были затрачены просто так.

— Вот там и там сейчас вовсю борются с огнём… — Хельман махнул рукой назад и справа от себя. — Впереди постоянно чадит торфяник, и в зависимости от направления ветра очень дымно или умеренно, как сейчас.

Я кивнул головой, не совсем понимая, зачем мне нужны эти сведения.

— Посмотри, всё вокруг словно поблёкло. Здесь как нигде интенсивно валится с неба пепел. Это, конечно, не лягушки или ещё какая экзотика, но всё равно достойно внимания. Наслаждайся, я бы сейчас тоже махнул куда-нибудь отдохнуть, но, сам понимаешь, полно дел. И ты одно из них!

— И куда ты меня везёшь?

— А вот посмотри-ка сюда!

Хельман обогнул большую кучу песка и камней, за которой простиралось бескрайнее поле, поросшее высокой травой с каким-то рвано-белым пухом и кучками елей, казавшихся слишком пушистыми, и какими-то неестественно сваленными, чтобы быть настоящими.

— Здесь нет рвов или чего-то подобного, зато есть кое-кто, с кем, уверен, ты будешь рад встретиться. Друзья познаются в беде, не так ли? Вот у тебя и появится уникальный шанс проверить чувства близкого человека…

— Звучит как очередная шарада!

— Нет, Кирилл, ничего сложного. Просто ты ленишься и не хочешь думать, втянуться в происходящее. Впрочем, это именно то, что от тебя ожидалось, хотя, наверное, можно сказать, что я немного разочарован.

— Ну так и оставь меня! — я мрачно посмотрел на Хельмана, но, вспомнив банан, унял в себе желание броситься и душить его за всё, во что он превратил мою жизнь.

— Что же, с удовольствием последую твоему совету! — кивнул он с улыбкой, и машина, подняв столб пыли, затормозила. — Давай, вылезай отсюда.

— И куда же я, по-твоему, пойду?

— А ты разуй глаза…

Я растерянно смотрел в лобовое стекло и, когда уже хотел сказать, что ничего не вижу, заметил вдали какую-то огороженную постройку.

— Вот-вот! А у тебя с глазами всё в порядке! — довольно кивнул Хельман. — С удовольствием бы тебя подвёз, но этот путь тебе надо проделать самому. Там найдёшь всё, что нужно. А самое главное, человека, с которым, несомненно, давно хотел повидаться. Вот, как говорится, и повод появился!

— И кто же это? Можешь и не томить, если всё равно скоро узнаю!

— Думаю, вожделение — неплохой стимул, чтобы ты двигался чуть быстрее и не терял надежды. Как думаешь? Интрига мобилизует? — Мы помолчали. — Наберёшься сил, передохнёшь и будешь как огурчик. И ещё одно тебе, пожалуй, надо знать: окрест на многие километры нет никаких селений, поэтому уходить куда-нибудь попросту глупо. Это раз. И два, этим ты можешь меня сильно расстроить, а из этого ничего хорошего не выйдет уж точно. Постарайся, пожалуйста, быть паинькой, чтобы не пострадать самому и уж тем более не подставить невинных людей…

Я посмотрел на него исподлобья, громко хлопнул дверью и бросил в открытое окно:

— Прощай!

— Э, нет. Лучше, до свидания. Уверяю тебя, так и будет!

Хельман дал длинный гудок, и я ещё долго стоял в пыли, глядя, как его машина постепенно превращается в крохотную точку и наконец исчезает. Почему-то именно в этот момент я подумал, что так и не спросил, почему он поменял цветастый джип на этот невзрачный «мерс». И тут же снова поймал себя на мысли, какие малозначительные глупости почему-то лезут теперь всё чаще в мою голову. Потом вздохнул, обернулся и, прикинув расстояние, убедился, что путь до единственного в округе строения совсем не близкий. Но это ничего — после лечебницы здесь, на просторе, и предоставленный самому себе, я чувствовал себя свободным и практически счастливым. Казалось, даже дым с гарью, ставшие уже привычными, не портят, а органично дополняют картину вместе с огромным красно-жёлтым диском солнца, которого я раньше никогда не видел так близко. Было в этом что-то очень располагающее и в то же время пугающее, величественное и вечное. Хотелось громко закричать, прыгнуть до неба или закружиться в безумном веселье, но надо беречь силы на дорогу.

То, что меня должно ждать там предположительно хорошее, действительно стимулировало и заставляло действовать, несмотря на нестерпимое желание присесть где-нибудь здесь же и ждать, пока всё это так или иначе закончится. Хотя не станет ли в таком случае неизбежное просто оттягиваться? И даже пепел, действительно густо покрывавший всё вокруг крохотными чёрными клочками, не отталкивал, а словно по-особенному располагал к себе. Правда, я тогда и не мог предположить, что многолетняя дружба, бывает, не выдерживает действительно серьёзных испытаний и особенно горько, когда это происходит прямо накануне смерти некогда дорого человека.