Дом темных загадок

Глава 19

Когда мы заходим через вестибюль, нас встречает гробовая тишина. Никто не выходит встречать, в здании все словно вымерли. София зовет Беккера и Николетту, но в ответ тишина.

— Я пойду и поищу их, — предлагает она, глядя на мою ногу, и Себастиан одобрительно кивает.

Она тут же бежит вверх по лестнице, а Том с Филиппом помогают мне слезть с носилок и сесть на стул за громадный старый стол в столовой. Где же я сегодня буду спать? С этой ногой я просто не смогу взобраться на третий этаж. А оттуда в подвал к туалету спуститься и подавно не смогу.

Я выкладываю молитвенник на стол, ужасно устала от этого небольшого испытания. Я разглядываю слепых ангелов на облупленных стенах. Сейчас они снова говорят со мной, словно хотят предостеречь. Они будто шепчут мне: «Вот смотри, что случается, если оставаться в этом месте слишком долго: люди здесь могут раскрошиться в порошок, разрушиться, умереть».

Я уверена, что упускаю нечто важное, но что?

София прибегает, совершенно запыхавшись:

— Ни следа обоих.

Все еще никого нет?

Себастиан лишь пожимает плечами, он только что хотел выйти из зала.

— Может, после визита в Лохбилерский лагерь они спустились в деревню прикупить чего-нибудь.

Лицо Филиппа мрачнеет на глазах.

— Что ты врешь? — ворчит он Себастиану. А мне после такой психологической игры опять все кажется здесь подозрительным. — Но знаешь что? На этот раз я не дам себя обжулить.

Себастиан и бровью не ведет. Кажется, после того эпизода в часовне он снова обрел самообладание. Но мне очень хотелось бы выяснить, что же он там все-таки делал.

— Почему ты думаешь, что все здесь просто игра?

— Беккер хотел с нами встретиться перед ужином, — ответил Филипп. — Он сам так говорил. И после этого он отправляется за покупками? Может, у него хобби такое, взбираться на гору ночью с покупками за спиной? Ага, сейчас!

Себастиан улыбается.

— Ну, если только в этом дело… — отвечает он. — Есть небольшая частная подвесная дорога на северном склоне горы. У доктора Беккера туда есть доступ. Возможно, из-за грозы там повреждение.

Том, Филипп, София и я долго переглядываемся. По крайней мере, это объясняет, как Николетта вчера вечером оказалась в замке раньше меня.

Себастиан отправляется куда-то в сторону кухни, София и Том следуют за ним.

Филипп скрещивает руки на груди.

— Я остаюсь при своем мнении: с нами что-то затевают, — говорит он и подходит ко мне ближе, опускается рядом на колени. — Как твоя нога?

Он так заботливо спрашивает, что я растрогана.

— Уже лучше, — отвечаю я и чувствую, насколько вымоталась, а мне нужно быть бодрой, оставаться начеку. Филипп прав, исчезновение Николетты и Беккера кажется странным, и я опасаюсь, что это не игра. Филипп все еще стоит передо мной на коленях, но теперь смотрит не на меня, а наверх. Что-то его гнетет.

— Что случилось? — спрашиваю я его.

— Мне очень жаль, что так вышло с твоей лодыжкой.

— Это был несчастный случай.

— Меня самого пугает, когда я так выхожу из себя от злости. — Теперь он смотрит мне в глаза, вид у него очень печальный. — Знаешь, когда я увидел те детские могилы, это было словно предостережение. Хотел бы я иметь сестру.

Что за странная формулировка? Но я молчу, не перебиваю.

— Моя мать все время нарывается на таких, как мой отец. Они мгновенно могут взбеситься и обычно любят подраться. Им безразлично, в каком положении женщина. — Он вздыхает, кажется, что он уже сожалеет, что открыл рот, но я этому только рада.

— Мне очень жаль, что у вас так все вышло. Но я не думаю, что ты должен так переживать из-за этого. Ты не такой, как отец.

В этот момент Том и София вносят большое блюдо с дымящейся лазаньей. Филипп прикладывает палец к губам, я понимаю, что он не хочет говорить на эту тему при остальных.

Том падает на стул возле меня.

— Для кого делать покупки? — Он фыркает. — Ты прав, Филипп. Я заглянул в холодильник. Чего там только нет! Около сотни колбасок и еще столько же яиц, гора сливочного масла, йогуртов и молока — хоть залейся. Клецки, и вареники, и еще черт знает что. Словно мы здесь должны пережить долгую осаду.

Филипп как раз собирается что-то ответить, но тут появляется Себастиан с кувшином воды. Я спрашиваю его, зачем он сказал, что Беккер и Николетта отправились за покупками, если холодильник забит всякой всячиной.

Себастиан лишь пожимает плечами:

— Честно сказать, я и сам не знаю, куда эта парочка запропастилась. Беккер мог бы позаботиться о твоей лодыжке, он ведь врач. Впрочем, я не понимаю, почему бы вам просто не насладиться свободным вечером. Ведь завтра вас ждут новые испытания.

Это звучит просто смешно и даже не похоже на отговорку. Я переглядываюсь с остальными, но все лишь пожимают плечами. Мы так вымотались из-за дневных переживаний, что сейчас просто хотим поужинать — наброситься на лазанью. Едим молча. После того как мы наконец наелись, София предпринимает последнюю попытку.

— Разве ты не можешь позвонить Беккеру? — спрашивает она Себастиана.

— Ну, конечно, — отвечает тот очень резко. — Пусть эти двое будут моей заботой.

Теперь я уверена. Мы все незаметно киваем друг другу. Здесь точно разыгрывается один из психологических спектаклей, которые должны сплотить нашу группу. Но, кажется, Себастиан и сам не до конца понимает, в чем фишка. Вдруг это и для него тест? Я бы все же не доверяла Беккеру так безоглядно.

Когда мы заканчиваем ужинать, Себастиан предлагает остальным перенести мою кровать в бальный зал, чтобы было не так далеко спускаться к душевым.

Я хромаю к двери, опираясь на его руку, и понимаю, что совсем выбилась из сил. В конце концов, Себастиан подхватывает меня на руки. Я так удивлена, что даже не успеваю возразить. Он несет меня наверх и очень осторожно усаживает рядом с ужасными картинами, написанными маслом. Он такой дружелюбный и такой заботливый, что я совершенно сбита с толку. Как такое поведение может сочетаться с обвинением в изнасиловании? Это же просто невозможно! А что, если статья поддельная?

Постель уже подготовлена, мальчики, наверное, снова спустились вниз, к Софии.

Я сижу с Себастианом, мне бы хотелось его о многом расспросить. Но если статью исключить, то остаются ситуации с церковной книгой и камерой. Сначала о камере. Сегодня во второй половине дня в часовне я была очень взволнована и совершенно забыла об этом. Мне интересно, почему он запер меня в камере и правда ли, что я прочитала о нем в статье. Хоть мне и не верится, что Беккер мог оставить нас одних с мерзким преступником в Богом забытом замке… Или все же нет? Как бы там ни было, а ответственность он за нас несет. Доктор Грюнбайн и родители остальных подростков поднимут шумиху, если что-нибудь случится. Но как спросить Себастиана об этом, не обидев его? Я рассматриваю его красивое лицо, а он в это время приносит мне фонарик и книгу для духовного чтения. Я прихожу к выводу, что безболезненно задать подобные вопросы не получится. Я должна говорить в лоб. Но сначала я задаю вопрос о камере.

Он улыбается и закладывает прядь волос мне за ухо.

— А как ты думаешь? — спрашивает он.

Я огорчена, издаю громкий и нервный стон.

— Николетта хотела, чтобы я тебе преподал урок, потому что ты отправилась в запрещенное северное крыло.

Не верю ни единому слову. Почему же никто об этом не сказал, когда мы завтракали после той кровавой купели? Беккер и Николетта вели себя так, словно решение было исключительно на совести Себастиана. После этой первой лжи я многого не жду от разговора, но все равно спрашиваю: сидел ли он когда-нибудь в тюрьме и почему. С нетерпением жду следующей лжи. Очевидно, он совершенно не ожидал такого вопроса, он растерян и садится рядом со мной на постель, берет меня за руку.

— Я не представляю, откуда ты об этом узнала. Но как ты думаешь, почему я попал в тюрьму?

Я чувствую, как мои щеки наливаются краской. Он хочет знать, что мне известно.

— Ездил без водительских прав? — пытаюсь отшутиться я.

— Почти угадала. — Он улыбается и сейчас, как никогда, похож на ангела с темными локонами. Мне кажется неуместным продолжать расспросы или относиться к нему с недоверием, даже несмотря на его вранье.

«Но подумай о матери, вспомни, что ты здесь собиралась выяснить», — увещеваю я сама себя и продолжаю:

— Неуплата налогов?

Он качает головой:

— Ты меня разочаровываешь! Послушай-ка, Эмма… Совершенно все равно, что произошло, я был виновен. Сейчас хочу оставить прошлое позади, смотреть вперед.

Он поднимается и оставляет меня один на один с мыслью, что почти в точности процитировал слова моей мамы. Неужели это совпадение или намек? Не знаю, но я намереваюсь еще внимательнее слушать, когда он говорит.

После того как он выходит из комнаты, я могу наконец посвятить себя чтению книги, которая принадлежала моей прабабушке. Я радуюсь, что, отправившись на поиски церковной книги, обнаружила нечто очень личное — предмет, который принадлежал члену моей семьи. И все же мне стоит обратить внимание на церковную книгу. Я решаю, что, как только спадет отек на ноге, я снова отправлюсь в часовню. Но до этого я непременно расспрошу Тома, где поискать книгу. Может, с ее помощью я продвинусь дальше. Раскрываю книгу для духовного чтения. Нужен фонарик, хотя на улице еще не совсем темно.

Я ищу страницы, исписанные от руки. Буквы такие крошечные, что их едва можно прочитать. Но спустя некоторое время глаза привыкают, и я пытаюсь разобрать слова.

Это не дневник и не связный текст записок. Это отдельные мысли или части текста. Чем больше я в него вникаю, тем хуже у меня на душе.

Почерк очень похож на мамин, его нельзя спутать ни с каким другим. Да, он выглядит немного детским, но косые штрихи в буквах, заглавные буквы с характерными завитками — это точно писала мама. Только содержание текста совершенно с ней не вяжется. Текст напоминает записки какой-то сумасшедшей святой, но не моей матери.

Речь идет о Деве Марии, она просит ее помощи и защиты, вымаливает у нее любовь. Чудесную любовь, о которой никому нельзя рассказывать, потому что она запретна.

На последней странице автор текста — неужели это действительно моя мать? — обращается к этой таинственной любви, и у меня подступает комок к горлу, когда я читаю эти строки:

«Любимый, я не знаю, как любят другие. Не знаю, правильно ли это, так любить, как я люблю тебя. Я живу тем, что дышу тобой, пью тебя, вижу тебя. Ты нравишься мне с каждой ночью все больше, но когда твои глаза исчезают поутру, я чувствую себя несчастной и глупой, бледной тенью. Воспоминания о запахе твоей кожи и обилии твоих темных поцелуев не могут меня спасти, мой любимый. Это можешь сделать только ты. Мой рыцарь, не заставляй меня ждать слишком долго».

Книга выскальзывает из рук, на глаза наворачиваются слезы, слезы стыда и слезы горести. Мне кажется, что я тайно подслушиваю маму. Теперь я уверена, что эти строки написала именно она. Моего отца она тоже всегда называла рыцарем.

Вопрос только в том, связана ли его смерть с этим местом. Запретная любовь — мотив для убийства?

Ах, что за ерунда! Это ведь так давно случилось! И в шестидесятые уже не было никакой запретной любви. Я это время связываю со свободными отношениями и коммунами. В этот миг я представляю маму в длинном платье, с распущенными волосами и не могу не улыбнуться, потому что знаю: она бы посмеялась надо мной от души, будь она сейчас рядом. Но ее здесь нет. И я не представляю, где она, увижу ли когда-нибудь ее снова, даже не знаю, смогу ли похоронить ее тело.

Сейчас мне нужно поплакать, но неожиданно я слышу чьи-то быстрые решительные шаги на лестнице. Торопливо вытираю лицо. Это очень похоже на спортивную походку Николетты. И хотя мне все еще кажется странным, что она вывернула на меня краску, а ее наигранная постоянная улыбка нервирует, я все равно рада, что она наконец-то объявилась. Мне не по себе от мысли, что мы одни с Себастианом.

Интересно, пришел ли вместе с ней доктор Беккер и осмотрит ли мою лодыжку. Спустя некоторое время в дверь бального зала стучат, но вместо Николетты или Беккера входит Себастиан. В руках у него несколько конвертов с официальным логотипом «Transnational Youth Foundation».

— Это задания на завтра, — объясняет он. — Я положу твое здесь, возле кровати, хорошо?

Он очень быстро удаляется, и я решаюсь на вопрос, что произошло с ним в часовне, только когда он останавливается у двери.

Себастиан оборачивается, возвращается ко мне, опускается на колени возле кровати. Он берет меня за руку и начинает говорить так проникновенно, как только способен:

— Поверь, тебе лучше этого совсем не знать. От этого у тебя могут случиться кошмары.

Поднимаясь, он улыбается мне, но в полутьме комнаты его ангельская улыбка кажется лишь венецианской маской, под которой скрывается сама смерть.