Домашний зверинец

II Белая династия

Перейдем ко временам менее отдаленным. От кошки, которую привезла из Гаваны мадемуазель Айта де ла Пенюэла, молодая художница-испанка, чьи работы, изображающие белых ангорских кошек, украшали и до сих пор украшают витрины торговцев эстампами[27], нам достался дивный белый котенок, похожий на кисточку из лебединого пуха, осыпанную рисовой пудрой. Из-за своей белоснежной шерстки он получил имя Пьеро, которое, когда он вырос, превратилось в более длинное и несравненно более торжественное именование Дон Пьеро Наваррский: в этом чувствовалось величие. Дон Пьеро, как все животные, которых холят и лелеют, сделался очарователен и мил. Ему, подобно многим кошачьим, доставляло явное удовольствие принимать участие в домашней жизни. Он сидел на своем обычном месте, подле камина, и, казалось, не только понимал человеческие речи, но и вникал в них с большим интересом. Он следил глазами за говорящими и время от времени тихонько повизгивал, как если бы хотел возразить и высказать свое собственное мнение о литературе, традиционной теме наших бесед. Он обожал книги и, увидев открытый том, укладывался рядом, внимательно разглядывал страницы и переворачивал их когтями, а потом засыпал, словно в самом деле читал модный роман. Стоило нам взяться за перо, как он вскакивал на наш пюпитр и с глубочайшим вниманием следил за движениями железного крючка, покрывающего лист бумаги непонятными закорючками, причем каждый раз переводил взгляд справа налево, когда перо переходило на следующую строку. Порой он решал нам помочь и пытался отобрать у нас перо, по всей вероятности для того, чтобы самому заняться сочинительством, ведь Пьеро был кот-эстет, наподобие гофмановского кота Мурра[28]; мы почти уверены, что ночью где-нибудь на крыше он при фосфорическом свете своих глаз настрочил мемуары. Увы, текст их до нас не дошел.

Дон Пьеро Наваррский никогда не ложился спать без нас. Он ожидал нас в прихожей и, стоило нам переступить порог, начинал тереться о наши ноги и выгибать спину с радостным дружеским мурлыканьем. После чего шествовал перед нами, точно паж, и, если бы мы его попросили, охотно взял бы в лапы подсвечник, чтобы осветить нам путь в спальню. Там он дожидался, пока мы разденемся, запрыгивал на нашу кровать, обнимал нас лапками за шею, тыкался носом нам в нос, вылизывал нас своим маленьким розовым язычком, острым, как бритва, и при этом тихонько повизгивал, всем своим поведением выражая самым недвусмысленным образом, как он счастлив нас видеть. Затем, излив свои чувства, он устраивался на спинке кушетки и засыпал там, как птица на ветке. Лишь только мы просыпались, он укладывался рядом и лежал так до тех пор, пока мы не поднимались с постели.

Мы были обязаны возвратиться домой не позже полуночи. Пьеро на этот счет был строг, как привратник. В те времена мы с друзьями основали небольшой кружок, который назвали «Обществом четырех свечей», поскольку собирались мы в самом деле при свете четырех свечей, стоявших в серебряных подсвечниках по углам стола. Порой мы так увлекались беседой, что теряли счет времени и рисковали увидеть, что карета наша, как у Золушки, превратилась в тыкву, а кучер — в крысу. Два или три раза Пьеро ждал нас до двух или даже трех часов ночи; но в конце концов наше поведение так разочаровало его, что он улегся спать без нас. Этот молчаливый протест против нашего невинного прегрешения так растрогал нас, что с тех пор мы исправно возвращались в полночь. Но Пьеро простил нас не сразу; он хотел убедиться, что раскаяние наше искренне; когда же он уверился в нашем чистосердечии, то возвратил нам свое расположение и возобновил ночные дежурства в прихожей.

Завоевать кошачью дружбу нелегко. Кот — животное философическое, аккуратное, спокойное, он дорожит своими привычками, любит порядок и чистоту и не разбрасывается симпатиями: он согласен быть вам другом, если вы этого достойны, но никогда не будет рабом. Нежность не лишает его свободной воли, и он никогда не сделает для вас того, что сочтет неразумным; но если однажды он выбирает вас — каким абсолютным доверием вы пользуетесь, какой верной привязанности удостаиваетесь! Кот служит вам товарищем в уединении, в грусти и труде. Вечера напролет он с довольным урчанием лежит у вас на коленях, предпочитая ваше общество компании себе подобных. Как бы громко мяуканье с соседней крыши ни призывало его на одну из тех кошачьих вечеринок, где вместо чая подают селедочный сок, он не поддастся искушению и останется подле вас. Если вы пересадите его со своих колен на пол, он немедленно возвратится назад с мурчанием, в котором будет слышен нежный упрек. Порой, сидя перед вами, он смотрит на вас глазами столь мягкими, столь бархатными, ласковыми и человеческими, что становится почти страшно: ведь невозможно предположить, что в этих глазах нет мысли.

У Дона Пьеро Наваррского была подруга той же породы и той же белизны. Ни одно из белоснежных сравнений, собранных в нашей «Симфонии в белом мажоре»[29], не может передать непорочной чистоты ее шерстки, в сравнении с которой мех горностая показался бы желтым. Ее назвали Серафитой в честь романа Бальзака, написанного под влиянием Сведенборга[30]. Впрочем, даже героиня этой чудесной легенды, взбиравшаяся вместе с Минной на заснеженные вершины Фальберга, не блистала такой белизной. Наша Серафита имела характер мечтательный и созерцательный. Долгие часы она проводила, застыв на подушке; она не спала и с чрезвычайным вниманием следила взглядом за некими зрелищами, недоступными простым смертным. Ласки были ей приятны, но отвечала она на них очень сдержанно и только тем людям, которых удостаивала своего уважения, а заслужить его было нелегко. Она любила роскошь и безошибочно выбирала самое новое кресло или такое покрывало, которое наилучшим образом оттеняло ее шерстку, мягкую, как лебединый пух. Серафита тратила много часов на свой туалет; каждое утро она самым тщательным образом вылизывала свой мех. Она умывалась лапкой и розовым язычком, и каждый волосок ее руна сверкал, как начищенное серебро. Если кто-то дотрагивался до нее, она тотчас убирала все следы прикосновения, ибо терпеть не могла такого непорядка. Ее элегантность и утонченность наводили на мысль об аристократическом происхождении; среди себе подобных она была по меньшей мере герцогиней. Она с ума сходила от духов, погружала нос в букеты цветов, покусывала, дрожа от удовольствия, благоуханные носовые платки; прогуливалась по туалетному столику среди флаконов с эссенциями и нюхала пробки; если бы ей позволили, она бы наверняка напудрилась рисовой пудрой. Такова была Серафита; ни одна кошка не соответствовала так точно своему поэтическому имени.

Примерно в то же время на нашей Лоншанской улице[31] появилась пара тех так называемых матросов, что торгуют лоскутными одеялами, носовыми платками из ананасовых волокон и другим экзотическим товаром. В маленькой клетке они несли двух белых норвежских крыс с прелестнейшими розовыми глазками. Мы в ту пору как раз пристрастились к белым животным; у нас даже в курятнике содержались куры исключительно белого цвета. Мы купили двух крыс; им соорудили просторную многоэтажную клетку с веревочными лесенками, кормушками, спальнями и трапециями для гимнастики. Без сомнения, они жили в этом доме так покойно и счастливо, как не жила даже лафонтеновская крыса в своем голландском сыре[32].

Милые эти зверушки, к которым люди непонятно почему испытывают ребяческое отвращение, очень скоро, убедившись, что никто не желает им зла, сделались на удивление ручными. Они позволяли себя гладить, точь-в-точь как кошки, а ухватив ваш палец крошечными, идеально мягкими розовыми лапками, дружески его вылизывали. После еды их обычно выпускали из клетки; они взбирались нам на плечи и на голову, влезали в рукава халата или куртки и вылезали оттуда с изумительной быстротой и ловкостью. Все эти упражнения, исполняемые с величайшим изяществом, проделывались ради разрешения распорядиться остатками десерта; крыс выпускали на стол; в мгновение ока самка и самец подбирали орехи грецкие и лесные, изюминки и кусочки сахара. Мало что могло быть забавнее их торопливой и вороватой побежки, а также растерянности, которая охватывала их на краю стола; но тут им подставляли дощечку, ведущую к клетке, и они препровождали свою добычу в закрома. Пара обильно плодилась, и очень скоро по веревочным лесенкам внутри клетки бегало уже множество зверьков такого же белого цвета. В результате мы оказались владельцами трех десятков крыс до такой степени ручных, что в холодную погоду они забирались к нам в карман погреться и сидели там очень смирно. Порой мы открывали ворота этого Крысограда[33] и, поднявшись на последний этаж нашего дома, тихонько свистели. Питомцы наши хорошо знали этот свист; крысам трудно подниматься по ступенькам, рассчитанным на человека, поэтому они взбирались по балясине на перила и с акробатической ловкостью друг за другом поднимались наверх по той узкой дорожке, по какой школьники порой, оседлав эти самые перила, спускаются вниз; добравшись до нас, они принимались тихонько повизгивать в знак самой живой радости. Теперь нам придется признаться в глупости, достойной беотийцев[34]: поскольку мы не раз слышали, что крысиный хвост похож на красного червяка и уродует это прелестное создание, мы раскаленной лопаткой отрубили одному из наших юных воспитанников этот столь порицаемый придаток. Крысенок прекрасно перенес операцию и, повзрослев, превратился в роскошного длинноусого самца; однако, хотя мы и избавили его от хвостового обременения, он был куда менее подвижен, чем его товарищи; к гимнастическим упражнениям он приступал с опаской и часто падал. В процессии, поднимавшейся по перилам, он всегда оказывался последним. Более всего он напоминал канатоходца, движущегося по канату без шеста. Тут-то мы и поняли, какую пользу приносит крысам хвост; когда они бегают по карнизам или узким выступам, он играет роль балансира или противовеса: если крыса клонится вправо, хвост поворачивается влево. Отсюда его беспрестанная вертлявость, которая кажется нам беспричинной. Но для внимательного наблюдателя в природе нет ничего ненужного, так что исправлять ее следует с большой осторожностью.

Вас, конечно, интересует, как могли уживаться кошки и крысы — представители двух враждебных родов, из которых второй служит добычей первому. Уживались они как нельзя лучше. Коты были с крысами учтивы, и крысы позабыли о бдительности. Кошачьи ни разу не нарушили перемирия, и ни один грызун не пострадал от их когтей. Дон Пьеро Наваррский относился к крысам с бесконечной нежностью и дружелюбием. Он укладывался перед клеткой и часы напролет наблюдал за их играми. Если по случайности дверь в комнату оказывалась закрытой, он начинал скрести ее когтями и тихонько мяукать, просясь назад к своим белым дружкам, а те частенько засыпали совсем рядом с котом. Серафита держалась более надменно; ей не нравилось, что крысы сильно пахнут мускусом, и она не принимала участия в их играх, но никогда не причиняла им зла и никогда не выпускала когти, когда они пробегали мимо нее.

Крысы эти умерли странной смертью. Однажды летним днем, когда жара в Париже стояла поистине сенегальская и столбик термометра достиг сорока градусов, а в воздухе чувствовалось приближение грозы, клетку с крысами, которые, судя их виду, очень страдали от жары, вынесли в сад и поставили в увитую виноградом беседку. Гроза разразилась сильнейшая: с молниями, ливнем, громом и порывами ветра. Высокие тополя на берегу реки гнулись, как тростинки; вооружившись зонтом, который ветер вырывал у нас из рук, мы собрались было пойти за крысами, но молния, как будто разрубившая небо пополам, остановила нас на верхней ступеньке террасы.

Следом за молнией почти сразу раздался раскат грома, оглушительный, как залп сотни пушек; нас чуть не сшибло с ног.

Вскоре после этого чудовищного взрыва гроза стихла; но, добравшись до беседки, мы обнаружили, что все тридцать две крысы лежат лапками кверху; молния поразила их в одно мгновение.

По всей вероятности, железные прутья клетки притянули электрический разряд.

Так умерли все в один день, вместе, как жили, тридцать две норвежские крысы — завидная гибель, редко даруемая судьбой!