Доменная печь

IX. ВЕСЕЛЫЙ РАЗГОВОР

В центре решили послать к нам на завод комиссию. Мы с Крохмалем ворчим, но торопимся. Приезжаем, бурьян на заводском дворе вырван, цехи подметены, станки вытерты, старье собрано. Повеселел я, иду к инженеру.

— Ну, как идут наши дела? — спрашиваю.

Он вскинул одно плечо к небу, другое опустил к земле и говорит:

— Неважно, знаете, дела идут. Необходим полный ремонт домны, а толковых работников мало. Я вот обдумаю все, тогда видно будет...

Поглядел я на него, послушал, — кислый он.

— Что ж, думайте, — говорю и усмехаюсь.

Усмешки моей он не заметил, а вздорить с ним мне не хотелось. Стали мы всей комиссией в дела вникать и всех поторапливать. Хотелось нам, чтобы комиссия из центра застала завод пригретым, чистым…

Дело тяжелое! Главное — у людей не было веры в нашу затею. Пока доказываешь им, — верят, а отошел, — ворчат:

— Зря стараемся, не пустят завода, да и комиссии никакой не будет...

Все понимали, что без плавки чугуна завод будет итти гусиным шагом. Я чуть не каждый час бегал к домнам. Так и этак прикидывал, глядел, слушал. Ребята чистят, шевелятся, а того, что бывает при настоящей работе, не получается. Ну, вроде конь без повода идет.

Потомился я немного, иду опять к инженеру.

— Ну, как, обдумали?

Он еще ленивее двигает плечами, а языком шевелит так, будто он в замазке увяз у него, а главное — спокоен, как гора Арарат. Все наши заботы словами убаюкать хочет.

— Куда нам, — говорит, — торопиться? Приедет комиссия, получим задание, составим смету, прикинем, тогда все будет ясно...

Разговор шел возле домны, при людях. Разозлился я, отвел инженера в сторону и давай заводить с ним настоящий разговор.

— Что-то, — говорю, — товарищ инженер, боязно мне.

Он усмехнулся и вроде б сочувствует.

— Что ж, — говорит, — я понимаю: не легка, как говорится, шапка Мономаха. А что вас конкретно пугает?

Глянул я на него и отвечаю:

— Меня больше всего пугаете вы.

— Я? — спрашивает.

— Вы, — киваю.

— Да чем же? Позвольте, я же... в чем, собственно, дело?

— А в том, — говорю, — что очень вы спокойны.

Нахмурился он и цедит:

— Только-то?

— А разве этого, — спрашиваю, — мало в такое время?

— Странно, — бормочет, — странно... Мои обязанности совсем не в том, чтобы горячиться. Я ведь не по вдохновению работаю, у меня точные данные...

Я будто ждал этого.

— Точные данные? — спрашиваю. — А скажите, одну домну можно пустить?

— Сомневаюсь, — отвечает.

— Нет, — говорю, — раз вы имеете точные данные, так вы уж прямо скажите: нельзя или можно?

Подумал он и утешил меня.

— К сожалению, нельзя...

— А почему нельзя? — спрашиваю.

Покусал он губы и завел: объективные, мол, условия неустойчивы, большие капиталовложения нам не под силу — и бу-бу-бу-бу, будто инженерскую газету читает.

— Да постойте, — не сдаюсь я, — чего вы пугаете меня? Руда и кокс под боком?

— Ну, под боком.

— Паровоз, платформы, домны, кирпич, глина, люди к домнам, токари, слесари и прочее есть?

— Ну, есть, — отвечает, — но этого недостаточно, главное не в этом, а в том, что у нас нет ни в чем уверенности. Ну, станем мы с вами ремонтировать домну, а какой толк? Доменная печь — это не машина, не станок, это сложнейший агрегат. Я уже говорил вам: надо действовать в уверенности, что мы будем работать с полной нагрузкой... Неужели не ясно?

— Нет, — говорю, — не ясно. Вы болеете о какой-то нагрузке, а где то, на что нагружать? Ведь завод похож на кладбище, а чугун, сталь и железо нужны государству. Или, по-вашему, может быть, не нужны?

Махнул он рукой и сердится.

— Да что вы меня, как мальчишку, допрашиваете? Вы ведь не представляете сложности дела. Я больше забыл, чем вы знаете...

— Вот, — говорю, — и хорошо, что вы все знаете. Зачем же вам при нашей силе в чем-то сомневаться?

Прищурился он, глянул на меня и говорит:

— А затем, что я не верю в восстановление завода и не могу верить...

Вижу, разговор сходит на-нет.

— Верите вы, — говорю, — во что или не верите, это дело десятое. Вы скажите, верите вы в свою работу, домну то есть можете с нашей помощью пустить или не можете?

— Что за вопрос? — фыркает. — Но где для этого необходимые условия?

Я опять говорю ему о решении центра, о домнах, о людях, о руде. Он и договорить не дал мне.

— Этого мало! — кричит. — Необходим ряд гарантий!

Я притих было, а потом думаю: «Э-э, да чего я млею перед ним, как перед иконой?» и говорю:

— Напрасно вы обижаетесь и гарантий ищете. Теперь не такое время. Давайте проще. Вы ученый, вы главный инженер, а где, в чем ваша работа? Нам нужны чугун, железо, сталь, а вы словами кормите...

Покраснел он и накинулся на меня.

— Вы прежде, — кричит, — укажите мне работу ваших товарищей! Я, что ли, делаю зажигалки и самогонные аппараты? Я ощипываю завод? Вы слепой, вы ничего не видите!..

— Не волнуйтесь, — говорю, — мы все видим. И напрасно вы думаете, что мы чем-нибудь довольны. Вся наша сила, между прочим, в том, что нам все не по душе, все, до последнего гвоздя... даже мы сами, даже наши жены, дети. А вы нас за вахлаков принимаете. Или, по-вашему, мы боролись для того, чтобы по-цыгански греться у мертвых заводов? Наша страна должна быть сильной, вооруженной...

Хмыкнул он и ну колоть меня.

— Мне это приятно, — говорит, — слышать, но вы же сами застудили заводы. На кого жалуетесь?

— Кто жалуется? — кричу. — Да, мы застудили заводы, верно. Иначе нельзя было. Иначе этими заводами могли воспользоваться наши враги. А теперь мы пустим эти заводы да с их помощью будем строить новые заводы, да такие, чтоб и не напоминали старых, такие, чтоб на них работали с удовольствием...

Инженер губы скривил.

— Это, — говорит, — детская фантазия: заводы строятся не для удовольствия.

— Для вас, — отвечаю, — это фантазия, а я этому верю.

— Верьте, сделайте милость, — смеется, — это ваше частное дело.

— Нет, извините! — кричу. — Теперь это не частное дело, а общегосударственное, мировое, товарищ инженер, хотя мне и не сладко называть вас товарищем...

— Можете, — ворчит, — не называть. Я даже рад буду.

— Нет, — говорю, — буду называть вас товарищем, пускай покалывает вас.

— Почему это меня должно покалывать? — хмурится он.

— А потому, — отвечаю, — что больно вы глубоко руки в брюках держите. Мы привыкли ученых уважать, мы верим, что ученые люди в беде выручат и будут с нами, а вы ни в свои, ни в наши силы не верите...

Махнул я рукой и молчу. Стоим рядом, будто ждем чего-то. У меня челюсть прижата к челюсти, у него брови сдвинуты. Гляжу, вынимает он из кармана руку и говорит:

— Счастливый вы, товарищ Коротков, человек.

— Чем это? — спрашиваю.

— Тверды вы и можете верить в разные утопии.

— Поверьте и вы, верить не запрещается.

Покачал он головою.

— И хотел бы верить, а не могу. Вам верить легко, вы, ну, как бы это сказать... ну, вы недостаточно глубоко все знаете, поэтому для вас все просто, ясно. А я знаю больше, и это мешает мне верить в неосуществимое.

— Что же это, — спрашиваю, — за знания, раз мешают делать большое государственное дело и по уши заводят в чепуху? Я с вами о живом деле говорю, вот оно, рядом, а вы на что сводите разговор?

Отмахнулся он от моих слов и идет прочь. Я за ним.

— Нет, — говорю, — товарищ инженер, вы отмахиваться будете от жены, от приятелей, а от завода я не позволю.

Он ко мне.

— То есть? — кричит. — Вы не позволите мне понимать? Знать? Вы воображаете, что домны восстанавливать так же легко, как разрушать их? Шалите! Надо было раньше думать! Наконец вы слепой, вы должны верить мне...

— Ну, не-ет, — говорю, — извините: совсем я не должен вам верить. А слепой я или зрячий, это еще бабка надвое гадала. Ну что толку, что вы все знаете? За это мы должны на задних лапках ходить перед вами?

Чертыхнулся он и спрашивает:

— Да вы чего, собственно, хотите от меня?

— Вот тебе и на, — говорю. — Пустяка хочу — пуска завода, пуска хотя бы одной домны, — чего мне еще хотеть?

Откусил он край папиросы, пожевал его и спрашивает:

— Ну?

У меня даже сердце от злости вздыбилось. Плюнул я ему под ноги да от него. Бегу, ругаюсь, слышу — он гонится за мною и кричит:

— Да погодите!

Остановился я и спрашиваю:

— Ну?

— Очень, — говорит, — горячитесь вы.

— Это мое частное дело, — отвечаю.

Смотрю, он рукою к моему плечу тянется. У меня в глазах потемнело. Стряхнул его руку да опять:

— Ну? Что еще скажете?

— Будет вам злиться, — говорит. — Вы, собственно, кто будете?

— Коротков, — говорю, — Василий Петрович.

— Нет, я не об этом: вы по профессии кто?

— Слесарь и токарь, — отвечаю.

— Хороший слесарь или так себе?

— Ничего,— говорю, — за двадцать лет работать выучился.

— А на завод вы явились работать или командовать?

— Работать, — говорю, — но если наши командиры и спецы стыд и совесть забудут, буду командовать.

— Ох, как, — говорит,— я не понравился вам. Но это ничего. Вы согласитесь стать во главе работ по ремонту оборудования домны?

— А вы на что? — спрашиваю.

— Я? Я само собою. Я буду руководить, а вы выполнять. Если согласны, давайте попробуем, но уж не отступать.

— Честное слово? — спрашиваю.

— Честное слово.

Хлопнули мы друг друга по рукам, гляжу — в глазах у него повеселело, засветилось. Хорошая была эта минута, — забывай, не забудешь ее!