Доминика и Бовалле

Глава 10

На следующее утро сэр Николас, лежа в постели, потягивал из чашки шоколад и слушал рассказ своего слуги. Джошуа узнал то, о чем его просили, и теперь выкладывал новости в своей обычной манере, одновременно готовя платье для господина. Бутылка вина, распитая с хозяином «Восходящего солнца», развязала тому язык, и он выболтал немало сплетен. Кто лучше Джошуа Диммока сумеет раздобыть сведения? Сэр Николас может быть спокоен — его дама найдена.

— Под опекой своей тетки. Я знаю, — сказал сэр Николас.

Джошуа был обескуражен.

— Да, это так, а дон Мануэль три месяца как умер. Его дочь наследует все — все!

— Это нас не касается, — заметил Бовалле. — Она не сможет увезти свои земли в Англию.

— Верно, хозяин, очень верно. Но есть еще кое-что, о чем вы, возможно, не слышали. Говорят о ее свадьбе.

Сэр Николас зевнул.

— О ней будут говорить еще больше, — сказал он.

— Хозяин, ходят слухи, что она выходит замуж за своего кузена, некоего Диего де Карвальо.

— Так-так! — сказал Бовалле. — Пока еще рано говорить о свадьбе. Кузен, да? В таком случае требуется разрешение церкви на брак, если я не ошибаюсь.

— Вы меня не поняли, сэр; ничего еще не решено. Это только слухи. — Он почесал нос. — Тут есть о чем подумать, хозяин. Я узнал, что эти Карвальо бедны как церковные мыши. Эка невидаль, скажете вы. Верно, здесь почти у всех знатных господ ничего нет за душой. Любопытно, очень любопытно! А какие все надутые от спеси! У нас в Англии не так. Я говорю это шепотом, не бойтесь. А теперь поразмыслите-ка, хозяин. Что, если эта тетка — ее зовут Беатриса, к вашему сведению, — составила небольшой заговор, чтобы завладеть всем богатством?

— Вполне возможно, — кивнул сэр Николас. — И дать взятку церкви, чтобы поскорее получить разрешение на брак.

— Конечно, хозяин. Эти священники! Если то, что о них говорят, правда…

— А что ты узнал о доне Диего? — спросил сэр Николас.

— Мало существенного, сэр. Сдается мне, что это фигура незначительная. Уж эти испанские кабальеро! Да они и в подметки не годятся ни одному молодому англичанину! Ну, он повеса. Правда, вся молодежь такова, и это ни о чем не говорит. Он, как и все молодые люди, прожигает жизнь. Что до остального, то я узнал, что дон Диего недурен собой, хороший наездник, неплохо управляется со шпагой и умеет пустить пыль в глаза. Вы скажете, что он хлыщ. Ну что же, не буду возражать, потому что мне тоже так кажется. Он не должен нас беспокоить.

— Он может нас очень даже побеспокоить, — возразил сэр Николас. — Что еще? Отец этого достойного отпрыска жив?

— Несомненно, сэр, но тут я снова скажу, что это ничтожная личность. Насколько я понял со слов хозяина, — а он становится довольно болтлив под хмельком, что удивительно, так как обычно он важничает, — этот сеньор под каблучком у своей жены. — Тут Джошуа сделал выразительный жест. — Судя по рассказам, у этой дамы странные манеры. Вы бы сказали, что она оригиналка. Несомненно, скоро мы узнаем побольше. У них владения где-то к северу от Бургоса, как я понял, но сейчас, сэр, они, все четверо, живут в своем доме в Мадриде. Я нашел его, неподалеку от Пласа-де-Ориенте. Пока вы спали, хозяин, я немного прогулялся по городу. Несомненно, здесь есть прекрасные здания, но уйма папистских церквей — от них прямо с души воротит! Дом Карвальо легко найти. Там сзади есть стена, увитая виноградом, а за ней — сад. — Он хитро подмигнул. — Ну, подумал я, это может нам пригодиться. А ровно через неделю, хозяин, в этом доме будет дан бал в честь дня рождения нашего Диего. Об этом много говорят, так как, похоже, у этих испанцев не часто бывают балы. Там будут все.

— Тогда я тоже должен там быть, — сказал Бовалле и спрыгнул с постели. — Так как мне познакомиться с Карвальо?

— Прогуляйтесь по Ментидеро, хозяин, — посоветовал Джошуа. — Это излюбленное место для прогулок у придворных кавалеров, как я слышал. Что-то вроде нашей аллеи герцога Хамфри. Но, конечно, с нашей ни в какое сравнение не идет, будьте уверены!

— Счастливая мысль, — ответил Бовалле, натягивая чулки. — Возможно, я встречу там своего приятеля, с которым подружился вчера вечером.

Ментидеро был аллеей, проходившей вдоль стены церкви Сан Фелипе-эль-Реаль, которая стояла в начале Калье-Майор. Сюда приходили известные остряки и придворные, чтобы обменяться сплетнями, обсудить последний скандал, продемонстрировать самый модный плащ или новый способ носить подвязки. Аллея находилась на возвышении, а ниже располагалось десятка два лавочек, где можно было купить разные мелочи — пару вышитых перчаток для дамы, бант как знак любви или серебряную пряжку. По ту сторону Калье-Майор располагался дворец Оньяте, возле которого на грубом тротуаре художники выставляли свои картины, чтобы привлечь внимание придворных. В центре Калье находился рынок — там собирались водоносы и было многолюдно и шумно. На этой улице было много лавок, и время от времени попадались кофейни, в которых встречались с друзьями.

Дворянин из Андалусии действительно прогуливался по Ментидеро. Увидев шевалье, он заявил, что счастлив снова встретить его. Сэр Николас стал прохаживаться вместе с ним и в конце концов перешел к делу. Поскольку дон Мануэль, которого он надеялся повидать, к несчастью, скончался, он хотел бы представиться его почтенному зятю. Однако он не знает, как это сделать, поскольку незнаком с Карвальо.

Оказалось, что это можно легко устроить. Дон Хуан де Аранда лично представит шевалье в любое время, когда тому будет угодно. При желании он может познакомиться с доном Диего де Карвальо хоть сейчас, так как тот сегодня утром, как обычно, прогуливается по Ментидеро. Он только что прошел мимо, беседуя с де Ларой и молодым Васкесом.

Поэтому они повернули и медленно пошли обратно.

— Я полагаю, что дон Диего весьма достойный кабальеро, — заметил Бовалле. — Кажется, он — единственный сын?

— Верно, сеньор, — довольно сдержанно ответил дон Хуан, из чего Бовалле заключил, что он не в восторге от дона Диего. Вскоре он кивнул и сказал: — А вот и дон Диего, сеньор, — тот, что пониже.

Тонкий молодой человек грациозно фланировал впереди них, томно беседуя с приятелем, столь же элегантным, как он сам. Дон Диего был очень смуглым, с черными бровями, сходившимися на переносице, и полными изогнутыми губами. В левом ухе он носил драгоценную серьгу. Молодой Карвальо был щедро надушен мускусом. В очень белых пальцах он вертел розу. Плоская бархатная шляпа с пером на кудрявой голове была сдвинута набок, большие брыжи украшены кружевами, а короткий плащ подбит красным шелком.

Сэр Николас взглянул на дона Диего и, как он рассказывал впоследствии, его сразу же передернуло. Однако он подошел с самым приветливым видом и, когда дон Хуан представил его, весьма учтиво поклонился.

На его поклон ответили. Когда дон Диего выпрямился, он встретился со взглядом ясных синих глаз. Казалось, мужчины оценивают друг друга. Возможно, они сразу же ощутили взаимную неприязнь, но не подали виду.

— Шевалье путешествует по нашей стране для собственного развлечения, — пояснил дон Хуан. — Мы все полны решимости оказать ему настоящее испанское гостеприимство, чтобы он увез домой в Париж приятные воспоминания о нас.

Дон Диего вежливо улыбнулся.

— Надеюсь, сеньор. Однако шевалье прибыл в неудачное время: сезон развлечений подходит к концу, и мы все собираемся перебраться в деревню, как только двор переедет в Вальядолид. — Он взглянул на Бовалле: — Как жаль, что вы не приехали на месяц раньше, сеньор. Тут была коррида, на которую, вероятно, вам было бы интересно взглянуть: ведь у вас во Франции, как мне кажется, нет ничего подобного. А еще было аутодафе. Собралась огромная толпа, — задумчиво вспоминал он. — Некоторые падали в обморок от жары и запаха простонародья.

— В самом деле? — насмешливо спросил Бовалле. Никакими силами ему не удалось подавить презрительную усмешку. — Как много я пропустил!

— Да, боюсь, что некоторое время мы будем лишены подобных зрелищ, — вздохнул дон Диего. Его взгляд снова обратился к Бовалле. — Сожалею, что вчера вечером не был в доме де Лосы, где, как мне сказали, я мог бы иметь удовольствие познакомиться с вами.

Он еще раз поклонился.

— Я тоже сожалею, сеньор, — ответил сэр Николас. — Я искал дона Мануэля де Раду, известного мне понаслышке, и — увы! — узнал печальную новость о его смерти.

— Да, весьма прискорбно, — промолвил дон Диего, однако Бовалле показалось, что ему все равно.

— Сеньор, я буду иметь честь нанести визит вашему отцу, — сказал Бовалле.

— Мой отец сочтет это за честь для себя, сеньор. Вы еще долго пробудете в Мадриде?

— Возможно, несколько недель. Думаю, не больше. Впрочем, я вас задерживаю. — Он отступил назад, снова снял шляпу и поклонился. — Надеюсь, что мы увидимся, сеньор.

— Я буду счастлив увидеть вас, сеньор, — ответил дон Диего.

На этом они расстались. Позже сэр Николас разыскал своего «опекуна», дона Диаса де Лосу, и без всякого труда получил у него рекомендательное письмо к дону Родригесу де Карвальо.

— Все идет прекрасно, — сказал он себе, возвращаясь в «Восходящее солнце». — Я думаю, для одного дня достаточно. Терпение, Ник!

Утром, когда Бовалле пришел в Каса Карвальо, ему посчастливилось застать дона Родригеса дома. Если он надеялся увидеть Доминику, то его ждало разочарование. Ее не было видно, хотя он очень пристально вглядывался в окна, проходя по patio[10] вслед за лакеем.

Его провели в темную библиотеку, выходившую в сад, обнесенный стеной, которую заметил Джошуа. Тома в тисненой коже тянулись вдоль стен. Тут было несколько резных стульев орехового дерева, каталонский сундук с плоскими пилястрами спереди и по бокам и скамейка у окна.

Вскоре появился дон Родригес, который держал в руке распечатанное письмо от де Лосы. У этого худого человека средних лет глаза слишком близко посажены, чтобы ему доверять, подумал Бовалле. Они беспокойно бегали, не задерживаясь ни на одном предмете. У сына был рот отца, однако у дона Родригеса он был слабовольный, а нижняя губа обиженно надута.

Сеньор любезно принял Бовалле и сказал много приличествующих случаю слов по поводу прискорбной кончины своего шурина. Он бурно вздыхал, тряс головой, опускал глаза и распространялся о климате Вест-Индии.

Бовалле уже начинал приходить в нетерпение от этого бесконечного обмена пустыми фразами, как вдруг их беседу прервал звук шагов по гравию дорожки во дворе. В высоком окне появилась тень, и они услышали шуршание юбок.

Сэр Николас быстро обернулся, но оказалось, что дама, которая заглядывала в окно, не Доминика. Это была крупная женщина, вся состоявшая из плавных, округлых линий, богато одетая в платье из пурпурной ткани. Она была экстравагантно причесана. Когда дама проходила сквозь окно в комнату, ее огромная юбка задела рамы. Большой воротник возвышался за головой. Она, несомненно, была красива, а когда-то, вероятно, очень хороша, пока не располнела с годами. Слабая улыбка тронула ее губы, глаза миндалевидной формы под утомленными веками тоже улыбались. Это скорее походило на сочувственную усмешку, как будто сеньора, циничным взглядом созерцая мир, находила его глупым. Видно было, что она никогда не торопится, и, несмотря на громоздкую юбку, ее движения отличала какая-то ленивая грация.

— Шевалье, моя жена донья Беатриса, — сказал дон Родригес. Он обратился к ней взволнованным голосом, как будто испытывал перед ней трепет: — Любовь моя, позвольте представить вам знатного иностранца, приехавшего к нам в Мадрид, — шевалье де Гиза.

Она скользнула своим равнодушным взглядом по сэру Николасу, и улыбка ее стала приветливее. Донья Беатриса протянула вялую руку, и Бовалле склонился над ней. Казалось, он ей понравился. Голос у нее был такой же томный, как походка.

— Француз, — заметила она. — Я всегда любила французов. Итак, что вы здесь делаете, шевалье?

— Развлекаюсь, сеньора, больше ничего.

Казалось, что ей стоит усилий приподнять брови.

— Вы находите развлечения в Мадриде? — осведомилась донья Беатриса. Подойдя к креслу, она уселась и принялась медленно обмахиваться веером. — Я нахожу его невыносимо утомительным.

— Напротив, сеньора, тут множество развлечений, — возразил Бовалле.

— Вы молоды, — устало промолвила она. — К тому же француз. Такая энергия! Такая восторженность!

— В Мадриде много поводов для восторгов, мадам, — вежливо ответил сэр Николас.

— Ах, когда вы достигнете моих лет, сеньор, вы поймете, что ничто в мире не стоит восторгов.

— Мадам, я надеюсь сохранить свои иллюзии.

— Гораздо лучше их не иметь, — лениво протянула сеньора.

Дон Родригес, который беспокойно вертелся вокруг супруги, улыбнулся извиняющейся улыбкой. Он постоянно пытался таким образом загладить впечатление от ее странностей.

— Давайте говорить на вашем родном языке, шевалье. Правда, я прескверно говорю на нем, но это галантный язык. — Она прекрасно говорила по-французски.

— Любовь моя, шевалье рассчитывал увидеть вашего бедного брата. Мы как раз говорили о его печальной смерти.

Она ответила, даже не потрудившись взглянуть на него:

— Почему же печальной, сеньор? Следует надеяться, что он обрел покой. Итак, вы, шевалье, были знакомы с моим братом?

— Нет, мадам, но когда-то я знал его друга и поэтому надеялся представиться ему.

— Вы бы нашли, что он вовсе не занимателен, — сказала донья Беатриса. — Гораздо лучше познакомиться со мной.

Сэр Николас поклонился.

— Я в этом уверен, мадам, — ответил он и подумал, что не погрешил против истины.

— Вы должны прийти ко мне на бал в пятницу вечером, — заявила она. — Это будет ужасно утомительно и скучно. Вы скрасите мне этот вечер. Я полагаю, вам нужно познакомиться с моим сыном.

Она вздохнула и обратилась к дону Родригесу:

— Сеньор, дон Диего где-то здесь. Пожалуйста, пошлите за ним.

— Мадам, я уже имел это удовольствие. Я встретился с вашим сыном вчера на Ментидеро.

— А, в таком случае вы вряд ли захотите снова увидеть его, — сказала она с полным пониманием. — Сеньор, не нужно за ним посылать.

Сэр Николас закусил губу.

— Напротив, я буду в восторге, мадам.

Ее веки на минуту приподнялись. Он подумал, что никогда еще не встречал такого удивительно холодного, циничного и вместе с тем приветливого взгляда.

— Сеньор, пошлите за доном Диего, — вздохнула она.

Через одну-две минуты вошел дон Диего, принеся с собой аромат мускуса. Он весьма церемонно приветствовал сэра Николаса, и пока они беседовали, мать дона Диего, возлежавшая в кресле, созерцала их со своей всеведущей улыбкой.

— Вы увидите шевалье на вашем балу, сын мой, — сказала она. — Мой дорогой шевалье, я такая рассеянная! Я не сказала вам, что бал устраивается в честь дня рождения сына. Не помню, которая это годовщина, но, несомненно, он вам сам скажет.

— Сеньора, шевалье это неинтересно, — с раздражением промолвил дон Диего.

— Надеюсь, я буду иметь счастье познакомиться с вашей племянницей, мадам, — обратился Бовалле к донье Беатрисе. — Впрочем, возможно, она еще не появляется в свете?

У дона Диего был недовольный вид. Донья Беатриса продолжала обмахиваться веером.

— Она там будет, — спокойно ответила она.

Бовалле заметил, что отец и сын внимательно взглянули на нее, но она и бровью не повела. Он поднялся, поцеловал ей руку и откланялся.

Когда за ним закрылась дверь, дон Диего раздраженно пожал плечами и бросился к окну.

— Зачем вам нужно было приглашать его на пятницу? — спросил он. — Вы так им очарованы? Он разгуливает с таким видом, как будто купил весь Мадрид.

— Я подумала, что, возможно, он развлечет меня, — ответила ему мать. — Очень представительный мужчина! Весьма забавно, сын мой, видеть вас в таком невыгодном положении.

Дон Родригес запротестовал:

— Любовь моя, как вы можете так говорить? Диего достойный кабальеро — самый достойный в Мадриде, могу поклясться. Его осанка, его манеры…

— Очень изысканны, сеньор. Я никогда не видела его другим и, боюсь, никогда не увижу.

— Совершенно не представляю, сеньора, что вы имеете в виду, — вставил Диего с полуулыбкой.

Сеньора поднялась с кресла.

— Разумеется, нет. Вам бы следовало жить на картине, Диего, — на картине с плавными линиями и грациозными позами. Сомневаюсь, чтобы шевалье оставался неподвижным даже на картине. — Она вышла, посмеиваясь про себя.

Отец и сын переглянулись.

— У вашей матери несколько… несколько странное чувство юмора, — промямлил дон Родригес.

— Сеньор, моей матери нравится, чтобы ее считали загадочной, — ядовито заметил дон Диего. — Она сказала, что Доминика будет на балу, но так ли это?

Он открыл маленькую бонбоньерку, которую носил с собой, и положил в рот конфету.

— Если она согласится, это будет впервые.

— Предоставьте это вашей матери. Она… Она необыкновенная женщина, Диего.

— Так же, как моя кузина — необыкновенная своевольная девчонка, — сказал дон Диего.

Он облизал пальцы и закрыл бонбоньерку.

— Она холодна как лед, — раздраженно продолжал он. — Гордячка, которую нужно укротить.

— Однако вспомните, что слишком мало времени прошло со смерти дона Мануэля, чтобы она думала о замужестве, — вступился за Доминику дон Родригес. — Наверно, вам бы лучше обращаться с ней помягче.

— А разве я не мягок? — Он усмехнулся. — А пока я ношусь с ней, она становится все холоднее, и все кабальеро в городе жаждут попытать счастья. Если так будет продолжаться, она уйдет с другим. Или ее дядя де Тобар включится в игру и попытается заполучить ее для своего великовозрастного дурака, этого Мигеля. Да-да, она намекнула, что, возможно, напишет ему. Мегера!

Дон Родригес слабо возразил:

— Не думаю, не думаю. Она пока что не собирается замуж, а ваша матушка не спускает с нее глаз. Возможно, вам не следует докучать ей.

— Я перестану с ней церемониться, если она будет все так же холодна, — пообещал дон Диего. Его глаза блеснули, и дон Родригес отвел взгляд.

— Предоставьте это вашей матери, — осторожно повторил он. — Рано отчаиваться.

Дурное расположение духа дона Диего вполне можно было понять. Его хорошенькая кузина, наследница огромного состояния, самим небом предназначенная ему в жены, вздумала им пренебрегать — конечно, это дело рук самого дьявола. Никогда раньше с ним не случалось ничего подобного. Сначала он не поверил, потом начал злиться.

Что касается Доминики, то у нее были все основания противиться желаниям своей родни, которая ни о чем не подозревала. Как могла даже подумать о Диего девушка, которая когда-то трепетала в объятиях Бовалле?

Со времени тех безумных дней на море многое произошло в ее жизни. Она была как всегда неустрашима, но при этом, осторожна. Ее отец вернулся домой, только чтобы умереть, оставив дочь на попечение своей сестры Беатрисы. Доминика обнаружила, что стала богатой наследницей с большими владениями на юге — весьма лакомый кусочек для женихов. Она попала под крылышко к своей тетке и не знала, что и подумать об этой даме.

Конечно, нельзя отрицать, что донья Беатриса добра, но было в ней что-то еще, помимо ленивого добродушия. Прожив совсем недолго под ее крышей, Доминика обнаружила, что дядя и даже кузен — марионетки, которых донья Беатриса дергает за ниточки. Она заподозрила, что ей тоже предназначена роль марионетки, и при этой мысли вздернула подбородок. Донья Доминика, за долгие годы привыкшая быть хозяйкой, не могла смириться с подчиненным положением, а также со строгими правилами, которых придерживались в Испании девушки из знатных семей. Она дала понять, что у нее есть собственная воля, и высоко подняла голову в ожидании гневного отпора. Однако его не последовало: еще никто не видел, чтобы донья Беатриса вышла из себя.

— Очаровательно, моя дорогая, очаровательно! Вам это удивительно идет, — сказала она.

Сбитая с толку, Доминика, запинаясь, спросила:

— Что мне идет, тетя?

Донья Беатриса сделала легкое движение веером.

— Эта вспышка гнева, моя дорогая. Однако вы напрасно старались, совершенно напрасно. Продемонстрируйте эти горящие взоры моему бедному сыну — на меня они не действуют, так как я слишком стара и до крайности ленива.

Доминика, которая уже тогда догадывалась о семейных планах, предпочла объясниться начистоту.

— Сеньора, если вы предназначаете меня в жены кузену, я должна честно предупредить вас, что никогда не выйду за него, с вашего позволения.

— Конечно, я предназначаю вас ему в жены, — невозмутимо ответила ее тетушка. — Моя дорогая, ради всего святого, сядьте. Вы ужасно утомляете меня.

— Я догадывалась об этих планах! — с негодованием воскликнула Доминика.

— Нетрудно было догадаться, — сказала донья Беатриса. — Но пока что не будем говорить о свадьбах. Следует соблюдать приличия. Я часто думала о том, насколько нелепо, что мы носимся со смертью, но так принято, а я никогда не иду против обычаев.

— Сеньора, но кузен недостаточно мне нравится!

Донья Беатриса оставалась столь же безмятежной, как до этого заявления.

— Разумеется, моя милая, я в этом не сомневалась. Я сама нахожу его ничтожным, а ведь я мать. Но при чем здесь брак? Не делайте эту страшную ошибку, смешивая влюбленность с браком. Между ними нет ничего общего.

— А я полагаю, тетя, что есть. Я бы не смогла выйти замуж без любви.

Ее тетка зевнула, прикрывшись веером, и взглянула на племянницу с насмешливой снисходительностью.

— Послушайтесь моего совета, дорогая, и избавьтесь от подобных идей. Удобный брак и тайная любовь — вот что вам нужно, и, поверьте мне, все улаживается само собой, когда выходишь замуж. Девушка должна подчиняться строгим правилам, но после свадьбы все меняется.

Доминика в изумлении взглянула на нее и не смогла сдержать усмешку.

— Так вы, сеньора, советуете мне выйти замуж за кузена, чтобы потом завести любовника? — спросила она, пораженная и вместе с тем позабавленная.

— Конечно, дитя мое, если вы того пожелаете. Только умоляю вас, будьте осторожны. Ведь скандал — это отвратительно, а его так легко избежать, если соблюдать осторожность. Посмотрите на меня.

Доминика в ужасе взглянула на нее:

— Тетушка!

— Ну, что такое? — осведомилась донья Беатриса, подняв на нее глаза. — Вы же не думаете, что я вышла за вашего дядю по любви, не так ли?

Доминика почувствовала себя молодой и глупой и смешалась.

— Не знаю, сеньора, но что касается меня, то я не собираюсь выходить за кузена. Он… он… короче говоря, он мне не нравится.

Ее тетка лишь взглянула на нее с той насмешливой снисходительностью, которая так раздражала ее, и ничего не ответила.

Но Доминику не оставили в покое. Ухаживания дона Диего становились все более настойчивыми. Он был так же глух к резкому отпору, как его мать — к возражениям. Но донья Доминика хранила у себя на груди кольцо Бовалле с печаткой и холодно отвергала знаки внимания дона Диего.

Иногда, оставшись одна, она смотрела на кольцо и вспоминала, при каких обстоятельствах и с какими словами ей вручили его. Тогда, находясь под воздействием сильной личности Бовалле, она не могла не поверить ему. Даже теперь, когда она вызывала в воображении образ Бовалле и вновь видела его смеющееся лицо и поворот темной головы, к ней ненадолго возвращалось что-то от прежней веры. Но если там, в открытом море, все представлялось возможным, то здесь, в мрачной Испании, казалось, что этот мимолетный роман существовал лишь в ее воображении. Хотя в ее сердце еще тлела искра тайной надежды, разум твердил ей, что приезд Бовалле нереален.

Может быть, он позабыл ее, а возможно, поддразнивает какую-нибудь англичанку так же, как когда-то ее. Но ведь Бовалле сказал: «Я не забуду», и он тогда не шутил.

Интересно, что бы сказала ее тетка, если бы узнала хотя бы половину правды. Доминика подумала, что любой другой на ее месте пришел бы в ужас, но она не могла себе представить донью Беатрису, охваченную столь сильным чувством. Возможно, сеньора посмеялась бы над этим романом. Не исключено, что эта дама, в свое время имевшая немало любовников, даже посочувствовала бы племяннице. Но одно несомненно: она наверняка не увидела бы в этой короткой идиллии препятствия к браку с Диего.

Доминика с самого начала тщательно скрывала от тетки эту страницу своего прошлого. Она проявляла полное равнодушие к Бовалле, зная, что таким образом вызовет меньше всего подозрений. Девушка говорила, что, по ее мнению, его переоценивают: он самый обыкновенный человек. Доминика была такой скрытной не из осторожности — ведь она считала, что вряд ли вновь увидит сэра Николаса, — просто ее приводила в ужас мысль довериться тетке. Донья Беатриса, подобно улитке, оставляла за собой липкий след на всем, к чему прикасалась. Она находила, что все добродетели глуповаты, а все пороки — лишь повод для улыбки.

Донья Беатриса с самого начала шокировала племянницу, особенно в вопросах религии. Когда оказалось, что Доминика слишком редко ходит к мессе, тетка пожурила ее и сказала, что разумнее будет регулярно посещать церковную службу.

Доминика, сама удивляясь своей смелости и, возможно, уязвленная бесстрастным тоном тетки, намекнула на реформатские доктрины. Ответ доньи Беатрисы ее поразил и, безусловно, шокировал.

— Замечу вам, моя дорогая, что весьма неразумно рассуждать о подобных идеях за порогом дома. Вы можете быть еретичкой дома сколько вам угодно, но не дай Бог, чтобы об этом стало известно фрею[11] Педро. Такие рассуждения могут привести к неприятным последствиям. Умоляю вас, уважайте внешние формы религии.

Услышать такое от благочестивой католички! Доминика ожидала осуждения и гневной отповеди, а ей хладнокровно посоветовали стать лицемеркой. Она с негодованием взглянула на донью Беатрису, считая ту испорченной до мозга костей, но кончила тем, что подчинилась ей.