Доминион

Глава 3 Глас из теней

В подземелье собора Сигмара, Альтдорф

Суровое зимнее солнцестояние, 2055

Когда кулак солдата обрушился на его лицо, Джон Скеллан лишь ухмыльнулся и сплюнул кровь. Он не чувствовал боли. Они могут избить его, сжечь, заклеймить, но им его не сломить. Они заковали его в серебряные кандалы, припекающие плоть, обугливающие ее, но это не имеет значения. Он неуязвим.

— И это все, солдат? — с издевкой спросил Скеллан.

Солдат ударил еще раз и еще, выбив из легких воздух. Голова Скеллана перекатывалась от толчков.

Сперва оскорбления, которым подвергали его те, кто взял вампира в плен, балансировали на грани нечеловеческих, но, по мере того, как дни сливались в недели, а недели — в месяцы, потребность захватчиков в страданиях узника постепенно таяла. Побои становились все скучнее. Им недоставало изощренности. Недоставало ненависти, делавшей пытки столь ужасными. Нет, они не были холодными или лишенными эмоций. Они были… доброкачественными. Скеллан черпал силы из уверенности, что враги играют с ним, измеряют пределы его выносливости. День за днем его свирепо колотили, но это лишь делало его крепче. Он жил. Его не смели убить, но жестокость побоев ничто не сдерживало. Дураком Скеллан не был. Если бы сигмариты желали его смерти, для этого у них была масса возможностей. Иллюзий он не питал. Он существует за счет милосердия жрецов. Нет, правда состоит в том, что они хотят, чтобы он жил.

А значит, он им нужен.

Несмотря на все оскорбления, несмотря на все эксперименты с пыточными инструментами, предназначенными для сокрушения его духа, им нужен был их «домашний» вампир.

А это давало ему силы противостоять им.

За решеткой клетки удобств было немного. На полу валялись грязная солома и гнилой камыш, защищающие от холода и сырости. Имелось у Скеллана и одеяло. Крысы составляли ему компанию — когда шел дождь и затоплял норы в подземных сточных трубах столицы, спасающиеся бегством грызуны выбирались из щелей в каменных стенах. Тех, кого удавалось поймать, Скеллан убивал и съедал. Это, конечно, не жизнь, но и в крысах бежит кровь, свежая кровь, и кровь возрождала его.

Солдат обошел пленника и обрушил свирепый удар на затылок Скеллана. Вампир растянулся на камышовой подстилке. Со скованными руками он просто не мог удержаться. Скеллан лежал на животе, и солдат отвесил ему основательный пинок по ребрам, да такой, что избиваемого подбросило над землей дюймов на шесть. Задыхаясь, Скеллан подтянул колени к груди. Острые соломинки вонзились в лицо.

— Уже лучше, — прохрипел он.

Солдат не ответил.

Вампир был недостоин его слов.

Скеллан знал, что о нем думают.

Он пополз к маленькой охапке сухого камыша, служившей ему грубым матрасом. Стул у него забрали после того, как Скеллан отломал у него ножку и до смерти забил ею тюремщика, пытаясь спровоцировать врагов в отместку прикончить его. Но они оставили его жить, только совсем оголили камеру, оставив лишь горшок — облегчаться. Конечно, горшок — штука бесполезная. Его тело не производит обычных жидкостей и нечистот, как тело живого человека.

Но хуже всего было то, что жрецы, зная его потребность в крови, приносили ее ему.

Они кормили его кровью, как кормят младенца-сосунка.

Жрецы пускали себе кровь и доставляли ее вниз, в его подземную темницу, все еще теплую, но уже сворачивающуюся: теряющую живой жар. Кровь была ему необходима, но, забранная у донора, она теряла свои укрепляющие и восстанавливающие свойства. Впрочем, и немногое — лучше, чем ничего. И хотя кровь уже через несколько минут теряла то, что требовалось Скеллану для выживания, жрецы не давали пленнику кормиться из непосредственного источника — и не без оснований.

Из-за такой суровой диеты его постоянно мучил голод. Желание насытиться толкало Скеллана на грань сумасшествия и галлюцинаций. Ему уже казалось, что он чует залах сигмаритской крови, пульсирующей в венах жрецов, когда они крадутся по коридорам мимо его темницы.

Он закрывал глаза и посылал разум наружу, воображая, что действительно слышит отчетливый пульс всех и каждого, пульс, заполняющий собор над ним, слышит, несмотря на слои камня и извести. Он наслаждался ритмичным биением сотен сердец в сотнях тел коленопреклоненных богомольцев, биением, то спотыкающимся, то ускоряющим ход по велению эмоций. В самые темные часы Скеллан давал волю фантазии: представлял, как он кормится вволю. Он играл образами белой плоти и голубых вен, проступающих под бледной кожей на шеях жрецов, из которых он пил, быстро и жадно.

Этот вкус ничем не напоминал вкус крови, льющейся из ран живых. Свежая кровь — амброзия. Скеллан представлял, как бешено мчится по собору, осушая жрецов одного за другим в безумной кровавой оргии, расплачиваясь за все пытки, которым подвергли его после пленения.

Фантазия была сладка. И она осуществится. Он пообещал себе это.

Они состарятся и ослабеют: А он нет.

Он будет жить и однажды станет свободным. Когда этот день придет, они узнают природу зверя, которого заточили в клетке, и ради одного этого уже стоит терпеть гнусные издевательства.

Дверкой засов скользнул в сторону, и в камеру Скеллана вошел Рейнард Гримм, капитан альтдорфской гвардии, любопытный тип, полный противоречий. В его теле обитали сразу два человека — свирепый садист и пронырливый льстец, прилепившийся к учению Сигмара как к оправданию своей жестокости. Гримм получал слишком много удовольствия от боли, причиняемой им пленнику, чтобы быть стражем добродетели и праведности, на что он претендовал всем своим напыщенным видом.

Тени вокруг толкнувшего дверь Гримма странно качнулись, словно что-то скрывалось в них, невидимое невооруженным глазом. Скеллан проследил за размытой рябью, нырнувшей в самый темный угол его камеры. Должно быть, это игра света. Там ничего нет и не было. Внимание вампира вернулось к солдату.

— Тебе больше нечего делать со своей жизнью, Гримм? — осведомился Скеллан.

Страх исчез. Его место заняло мутное презрение. Гримм был трусом, Скеллан давно это понял.

— Что может быть приятнее твоих воплей, вампир?

— О, я могу представить себе массу иных вещей, у меня хорошее воображение. А оно, поверь мне, и благословение, и проклятие разом. — Уголки губ Скеллана иронически приподнялись.

— Не переводи зря воздух, вампир, он скоро понадобится тебе для криков.

Скеллан покачал головой.

— Ты все еще не понял, да, Гримм? У меня нет дыхания, чтобы его сдерживать. У меня нет сердца, которое бьется. У меня нет человеческих слабостей вроде любви и страха. Я сродни проклятым. Я вампир. Я свободен от недостатков твоей породы. Я буду разгуливать среди живых, когда ты давным-давно превратишься в прах и сотрешься из памяти. Но ты, Гримм, ничто, ты меньше, чем ничто. Ты младенец в шкуре мужчины. Ты боишься. Боишься меня. Я это чую. Твоя трусость выступила на твоей коже вместе с вонючим потом. Она взывает к каждому хищнику: «Убей меня! Убей меня!»

За спиной Гримма дверь в камеру снова открылась. Вошедший в крохотную клетушку настоятель выглядел встревоженным.

— Умоляю вас, капитану больше никаких пыток. Я глаголю устами Сигмара, неужели его слова ничего не значат для вас? — Настоятель положил руку на плечо Гримма.

— Заткнись, жрец! — Гримм стряхнул руку старика. Зыбь в тенях позади настоятеля притянула взгляд Скеллана. Он почти отмахнулся от видения, когда снова заметил неясное движение, на этот раз гораздо ближе к жрецу: тени смялись, подернулись складками, по стене скользнуло пятно, словно что-то прошло перед ней. Вампир не разглядел бы ничего, если бы не искал специально, но теперь он знал, что проследить за дымкой не так уж и трудно. Кто-то — или что-то — подкрадывался в тенях к двум тюремщикам.

Скеллан оттолкнулся от устланного соломой пола и встал на колени перед своими мучителями. Но этот жест никоим образом не являлся подобострастным. Он отвергал их. Вампир посмотрел на Гримма. Солдат был одержим. В глазах его — ни капли разума, ни единой мысли. Он ненавидел Скеллана не за то, кем он был, а за то, чем он был. Капитан гвардии пережил осаду Альтдорфа. Он видел, как его друзья и соратники гибнут от рук вампиров. У него имелись причины бояться и ненавидеть все, что олицетворял собой Скеллан, и эти причины подстегивали солдата. Каждый раз, занося кулак, чтобы ударить Скеллана, он мстил призракам. И каждый раз, поднимаясь, вампир словно издевался над человеком, напоминая ему о том, что его мертвые по-прежнему мертвы и смерти их не отомщены.

Гримм ударил, но удар его так и не достиг цели.

В мерцающей тьме сгустился силуэт высокого стройного мужчины. Незнакомец откинул капюшон, схватил Гримма за волосы и рванул, лишая капитана равновесия. Неожиданность и ярость атаки привели к тому, что Гримм, оказавшись совершенно беспомощным, упал прямо в смертельные объятия чужака. За миг до того, как пришелец погрузил зубы в горло Рейнарда Гримма, его глаза встретились с глазами Скеллана. Узнавание, от которого содрогнулись самые глубины души, пробежало меж ними. Впервые Скеллан решил, что действительно сошел с ума. Ему отчаянно хотелось верить в то, что Влад фон Карштайн материализовался из тени, чтобы спасти его, но это было невозможно. Граф-вампир шагнул за грань воскрешения, и все же Скеллан видел перед собой глаза Влада — древние, мудрые и очень, очень холодные. Они сдирали слои лжи, слои наносной индивидуальности и проникали в самое ядро твоей сущности. Они знали, кто ты есть.

Незнакомец вонзил клыки в горло солдата, прижав руки тщетно пытающегося сопротивляться человека к его бокам. Он жадно напился — и точно выверенным, экономным движением сломал Гримму шею.

Тело капитана рухнуло на пол безжизненной грудой.

Скеллан метнулся вперед, моментально вскочив с коленей. Он выгнул спину и на всем ходу ударил лбом в подбородок настоятеля. Тошнотворно хрустнула кость, и лишившийся сознания жрец растянулся на полу.

Чужак — Влад! — облизнул губы и пнул труп Гримма.

— Все равно что пить уксус, когда густой бретонский кларет так близко, но и это утоляет жажду. И все же мы испробуем немного вина высшего качества, прежде чем выберемся отсюда. Не сомневаюсь, тебе еще надо отдать жрецам должок-другой. — Он увидел, как смотрит на него Скеллан — с благоговением, страхом и безошибочным узнаванием, и добавил: — Я не он.

— Но ты…

— Похож, — завершил чужак. — Все мы как-никак одинаковые чудовища. Не так ли?

— Но ты его, верно? Я чую это в тебе.

— Я фон Карштайн, если ты это имеешь в виду. Во мне есть что-то от него, как в тебе есть что-то от твоего родителя. Влад привел меня в эту жизнь. Это случилось давно, я уже и не помню когда, и далеко от этого полуразрушенного городишки. Он увидел во мне что-то, что ему приглянулось, — призрак самого себя, возможно? Только он мог бы сказать наверняка. Не утверждаю, что он любил меня больше всех — эта честь, несомненно, принадлежала Изабелле, — но он наверняка любил меня дольше, чем кого-либо. А теперь кормись — и уходим.

— А как же это? — Скеллан поднял скованные руки. Серебро проело в его плоти глубокие раны.

Незнакомец кивнул, резко крутанулся на каблуках, плащ взметнулся над его головой — и пришелец исчез в тенях. Дверь темницы открылась и захлопнулась. Невидимый вампир покинул камеру. Секунду спустя до Скеллана, склонившегося над телом настоятеля, купая подбородок в скользкой крови, долетел приглушенный крик охранника. Убийства начались.

Когда вампир поднял взгляд, незнакомец стоял в дверях, держа ключи от кандалов.

— Не присоединишься ли к моей трапезе?

Скеллан кивнул.

— Я отведаю их крови, — просто ответил он.

— Хорошо. Вытяни руки.

Пришелец вставил ключ в крохотную скважину, покрутил немного, замок щелкнул, и серебряные цепи упали на пол.

Скеллан потер исстрадавшиеся запястья.

— Кто ты?

— Иди со мной, разберешься.

Незнакомец повернулся и растворился в открытом проеме.

Скеллану не оставалось ничего, кроме как последовать за ним.