Донецкое море. История одной семьи

Глава II [Выбор]

Все началось резко. Донецк менялся на глазах, он словно стал живым организмом – беспокойным, дышащим, огромным. Что-то в городе росло, копилось, а потом почти зримо повисло в воздухе. Это был и страх, и надежда, и растерянность, и обида, и беспечность, и беспомощность, и какая-то необъяснимая, но уже исполинская сила. И у каждого человека внутри росло и поднималось что-то свое, и город бурлил, бурлил, закипал…

…К марту Донецк взорвался. Люди выходили на улицы с российскими флагами и советскими знаменами, по выходным они заполняли собой площади и улицы, они кричали, они возмущались, и где-то среди этого шумного весеннего моря был Олег Ковалев. Он вдруг помолодел и повеселел, в нем появилась какая-то детская, чистая, звенящая радость.

Мама стала совсем мрачной. Они с мужем либо ругались, либо молчали, особенно когда дети возвращались из школы. Катя с Ромкой это чувствовали, и находиться в квартире стало так тяжело, что они все чаще пропадали во дворе до самого позднего вечера.

А там все говорили, говорили, говорили.

Лидия Александровна из второго подъезда – похожая на канарейку, маленькая и шумная учительница музыки – говорила, что Украина теперь станет федерацией, разделится на две части, и от них в конце концов отстанут. Тетя Дина – соседка Ковалевых по площадке, муж которой несколько лет назад погиб на шахте – убеждала, что раз Крым теперь в России, значит, и Донецк тоже скоро будет в России, а иначе – как? Смешной старик с пятого этажа обещал, что неблагодарные рагули теперь одни будут плавать и наконец-то поймут, что значит вкалывать. А кудрявая тетка из дома напротив, которая часто гуляла у них во дворе со своим красивым коричневым сеттером, говорила, что в Донецке будут русские военные и всех ограбят и убьют. Старик ответил, что ее зять, который живет в Песках, уже всех ограбил. И они почти подрались: тетка пыталась в него плюнуть, но не попадала, старик был не по годам ловкий, он уворачивался от ее плевков и озорно махал на нее клюкой. Красивый коричневый сеттер заливался лаем, а Катины одноклассники сидели напротив на скамейке и заливались смехом.

Не смеялся только Витя Сергеенко. Он стал еще более серьезным и задумчивым.

А Катя смотрела и слушала все это чуть отстраненно – жизнь впервые вышла из привычной колеи, и ей казалось, что все это происходит невзаправду. Какой-то необычный, очень странный сон, который скоро кончится со звонком будильника, и она по весеннему зеленому городу снова пойдет в школу, предвкушая очередной май, где сначала Ромин день рождения, потом ее, а между ними День Победы.

В апреле папа с друзьями был на площади, когда брали здание администрации. А им учительница сказала после школы сразу идти домой. На следующий день, когда отец вернулся, мама – Катя это чувствовала – мама клокотала от гнева и невозможно молчала. Пока Олег ужинал, она металась по квартире, словно тигрица в клетке. А ночью она на него кричала, кричала, он что-то спокойно и твердо говорил ей в ответ. Потом отец не выдержал, хлопнул дверью и ушел в ночь.

Катя долго не могла уснуть и смотрела, как в окне мелькает свет фар от проезжавших мимо машин. Сердце почему-то сжималось от страха.

Над школой начали летать военные самолеты – большие, тяжелые, шумные. У них в классе парты ходили ходуном и само здание тряслось.

Донецк тоже трясло от какого-то невиданного возбуждения.

А потом было 2 мая. И город на сутки замолчал. Катя с братом шли тогда по полупустым улицам, впервые наполненным той самой необъяснимой, колкой тревогой, которая год назад поселилась у нее в сердце. Катя ее узнала, испугалась, и когда она подходила к дверям квартиры, от волнения у нее закружилась голова и сильно затошнило.

Папа был дома. Он сидел перед телевизором и, казалось, даже не заметил прихода детей. Катя встала у него за спиной и с ужасом смотрела на людей, которые беспомощно выглядывали из окон горящего здания, висели на водосточных трубах, камнем падали на асфальт. Они горели, они куда-то ползли, они были все черные от гари, их чем-то били, их куда-то тащили, все вокруг кричали, кто-то стрелял. Кто-то за кадром смеялся. Чувство нереальности происходящего стало совершенно отчетливым. Кате казалось, что она в космосе, что она из своей жизни переместилась в иное, параллельное пространство.

Мама заставила их поужинать и отправила Ромку спать. Катя хотела подойти к папе, но не решилась и тоже ушла в свою комнату. Папа неотрывно смотрел на экран телевизора – не в силах встать, не в силах даже говорить.

И утром он все так же сидел на диване с пультом в руках.

День рождения Ромы был скомканным, как фантик от конфеты. Вроде бы они сидели вчетвером за столом, над головой висели воздушные шарики, стоял торт со свечками, и мама что-то долго и торжественно говорила, улыбалась, что-то Роме желала. Но Катя тот день не запомнила, он почти стерся из ее памяти. Кроме вечера. Вечер она хорошо запомнила. Отец тогда снова ушел из квартиры, а Рома сел смотреть телевизор в гостиной. Мама тихо зашла в ее комнату.

– Нужно поговорить! – напряженно произнесла она.

Катя испугалась. От мамы отчетливее, чем обычно, веяло холодом. Она села на кровать, придирчиво осмотрела комнату, но не нашла, видимо, к чему придраться. Катя вопросительно смотрела на нее.

– Катя, ты уже большая, ты почти взрослая, – на удивление мягко, вкрадчиво начала мама. – Поэтому и говорить с тобой я буду как со взрослым человеком. Ты сама видишь, что происходит в стране, какой бардак здесь творится.

Катя удивленно кивнула. Обычно их с мамой разговоры сводились к быту, школе и Ромке.

– Значит, ты меня поймешь, – продолжила мама. – Находиться в Донецке опасно. Нам нужно срочно уехать из города.

– Папа сказал, что они в город не зайдут! – убежденно ответила Катя. – Их не пропустят!

– Папа сказал… – недовольно повторила мама. – Папа сейчас много чего говорит. А головой своей думает мало. Поэтому приходится думать мне. В первую очередь думать о вашей безопасности, Катя. И твоей, и Ромы. Нам надо быстро уезжать!

– Куда? – спросила Катя.

– В Полтаву. С сестрой я уже договорилась, они нас примут на какое-то время.

– А когда?

– Чем раньше, тем лучше. Окончания школы ждать не будем! – решила она и встала, подумав, что разговор с дочкой окончен. – Я завтра пойду, поговорю с директором!

– Надолго?

– Не знаю, – сухо произнесла она, собираясь уже выйти из детской. – Возможно, надолго.

– А папа? – растерялась Катя. – А как его работа? Его отпустят?

– О чем ты? – удивилась мама и резко повернулась к ней. – С чего ты решила, что он с нами поедет? Естественно, он с нами не поедет.

– Почему? – смотрела на нее Катя.

– Потому что у него крыша поехала! – раздраженно ответила мама. – Ты сама не видишь? Ты не понимаешь, что будет?

– Что будет? – недоумевала Катя.

– Плохо нам всем будет! – нервно выпалила она.

Катя молча уставилась в узор на ковре.

– Пойми, сейчас здесь опасно, – снова неестественно мягко заговорила мама. – Нам нужно уезжать, пока есть такая возможность. Умные люди бегут. И нам надо поторопиться.

– Но как же папа?

– Катя, он взрослый мужчина. Пусть живет своими мозгами. Если они у него остались… Я ваша мать, я должна думать о вашей безопасности.

– А к сентябрю мы вернемся?

– Катя, я не знаю! – всплеснула руками мама. – Откуда я могу знать! Если что, в школу пойдете там, я договорюсь. Думаю, проблем с этим никаких не будет.

– Там, в Полтаве, в школу? Зачем? – опешила Катя. – Я не хочу. А папа? Подожди, вы что, разводитесь?

– Катя, твой папа сошел с ума! Или впал в детство. Он, наверное, в казаков-разбойников не наигрался. Ну и пусть они тут играют, раз им так хочется. А я жить хочу! И за вас боюсь.

– Ты думаешь, нас убьют? Националисты?

– Да кто угодно, Катя! – вновь начала заводиться мама. – Тут по улицам мужики ополоумевшие с автоматами бегают! Не сегодня-завтра тут будет армия!

– Русская? – удивленно спросила Катя.

– Папуасская, – нервно проговорила мама. – Ты что, действительно, не понимаешь, что происходит? Здесь будет либо война, либо… Наши военные придут и начнут со всеми разбираться! В лучшем случае их всех тут посадят! И твоего папу – в первую очередь. И то, если ему очень повезет!

– Папу? Посадят? – переспросила Катя. – За что?

– Ты новости не смотришь? Ты где летаешь? – с недоумением взирала на нее мама. – Они здесь бунт устроили. Они здания захватывают! Их террористами назвали. Их сепаратистами назвали. Ты думаешь, это просто слова? Нет. Такие слова просто так не произносятся. Они еще не понимают, что их ждет! А я понимаю, я… знаю. И какие последствия могут быть для нас, тоже прекрасно понимаю. Представляешь, если его посадят? Хочешь быть дочкой уголовника? Ладно, если тут быстро наведут порядок, это еще будет хорошо для всех. А если тут война начнется? Я ваша мать, я должна вас спасти, обеспечить вам нормальную жизнь. Ты же в институт хочешь? Ты нормально жить хочешь?

– Нормально жить… – пробормотала Катя. – …без папы… не хочу.

– Ты дура? – взвилась мама. – Ты хочешь, чтобы тебя убили?

– Как в Одессе?

– Катя, я понимаю, ты любишь папу, – снова понизила тон Лариса, хотя голос у нее уже пылал от гнева. – Но, ты пойми, сейчас нужно думать о себе, о брате, о вашем будущем, – нервно загибала она чуть дрожащие пальцы. – Подумай о твоих перспективах в этой жизни, об институте, о профессии… Тебе нужно сделать правильный, взрослый выбор!

– Выбор? – задумчиво переспросила Катя.

– Да.

– То есть мы уедем, а папа останется здесь, и…

– И у тебя будет нормальная жизнь, – заключила мама. – Мы справимся. Нам помогут. Мы будем жить даже лучше, чем сейчас. Гораздо лучше. Ты закончишь школу в Полтаве, поступишь в хороший институт…

– А папу либо посадят, либо сожгут, – закончила Катя.

– Катя! – прикрикнула на нее мама. – Он должен сам отвечать за свои поступки! А мы за его выбор отвечать не должны.

– Я без него никуда не поеду, – замотала головой Катя. – Нет. Если он с нами – тогда да…

– Катя, да ты пойми, он с нами не поедет! А если и поедет, то его первым делом арестуют. И правильно сделают… – еле слышно добавила она.

– Без папы не поеду, – отрезала Катя.

Лариса пристально посмотрела на дочь, и в этом ее взгляде было и отторжение, и разочарование, и страшная усталость. Она надолго замолчала, словно набиралась сил, а потом – с несвойственным ей спокойствием – продолжила:

– Катя, ты в него характером. Ты не понимаешь, из-за своего глупого упрямства не понимаешь многих важных вещей. Мы оказались… в эпицентре бури. И нам отсюда надо выбираться. Я тебе только добра желаю. Пойми, все очень серьезно. Они полезли в политику, а их туда никто не звал. Может, твой отец вообразил, что он Олег Кошевой? Ну тогда он и конец свой должен знать. А они носятся по городу, думают, наверное, что это игра… Или что Россия им поможет. А закончится все плохо. Мне звонили родственники из Полтавы, мне звонили из Винницы, мне звонили мои подруги… Они все в шоке от того, что делает твой отец!

– А что он такое делает? – искренне недоумевала Катя. – Он просто не дает каким-то дебилам зайти в город!

– Они пошли против государства, – жестко проговорила мама. – За это их посадят. Ты представляешь, какое на тебе будет клеймо? Как на тебя будут смотреть подруги? Что о нас будут думать люди? Давай не будем спорить…

– Давай не будем! – согласно кивнула Катя. – Я остаюсь с папой.

– Ты едешь с нами! – сорвалась на крик мама.

– Нет! – твердо ответила Катя. – И силой ты меня не увезешь.

Они встретились глазами, и в этот момент – обычно такие непохожие – в профиль они были удивительно похожи друг на друга. Лариса нервно выдохнула, ударив ладонями по своим коленям, потом встала и молча, уже не глядя на дочь, вышла из комнаты.

Ночью Катя не спала, мешал непрекращающийся гул над городом. Круглые часы на стене отсчитывали секунды необычно громко и тревожно. Оказалось, что Ромка тоже не спит, а пристально смотрит на сестру.

– Ты чего? – испугалась она.

– Кать, что будет? – прошептал брат.

– Не знаю.

– Мама говорит, что будет война!

– Ну, будет война, победим, – беспечно ответила Катя и после этого быстро заснула.

Она не верила в войну. На потолке плясали тени, Ромка беспокойно сопел, но вскоре тоже погрузился в сон.

Тот День Победы запомнился Кате на всю жизнь. Папа уже не был таким возбужденным, таким по-детски радостным, как прежде. В нем появилась серьезность, собранность и спокойная, тихая сила. Он был таким, когда бабушка болела. И таким он Кате нравился куда больше – ему не шла шальная веселость, которая всегда была у дяди Славы. Папа встал рано утром, долго брился, приводил себя в порядок, а потом первым пошел на кухню и испек блины на всю семью.

– Рома с вами не пойдет! – вдруг резко заявила мама, когда они заканчивали завтракать.

– Ромка? – удивленно уставился на него отец.

Тот испуганно взглянул на отца, потом вопросительно посмотрел на мать.

– Он не пойдет! – твердо повторила она. – Там сейчас опасно. Там скопление народа.

Олег пожал плечами.

– А я с тобой! – сказала Катя.

– А я и не сомневался! – улыбнулся папа и стер сгущенку с ее носа.

Они с Катей молча оделись и вышли из квартиры.

Папа в тот день был удивительно красивым. В новой нежно-голубой рубашке, светлый, задумчивый, мягкий и солнечный – Катя смотрела на него и любовалась.

– Гвоздики забыли купить! – по дороге вспомнила она.

Да, они впервые шли без гвоздик. Но солнце светило радостно, всюду звучали военные песни, и люди ручейками текли к площади Ленина. А там уже было людское море. Оно волновалось, оно дышало, шумело, было теплым и сильным. Оно выливалось за пределы площади и заполняло соседние улицы. Катя отчего-то вспомнила, как они ездили в Севастополь, и она впервые в жизни плавала в море: она лежала на спине, море хотело унести ее куда-то, а папа не давал – он держал свою руку под ее головой, и солнце слепило девочке глаза.

В память врезались КамАЗы, на которых ехали одетые в разномастный камуфляж мужчины. Люди им что-то кричали, аплодировали, снимали их на телефоны, дарили им цветы. Вдруг рядом кто-то заплакал – какая-то женщина. В одном из грузовиков она увидела дядю Славу. Он был как всегда веселым, на вид еще более лихим, чем обычно, он по-хулигански свистел и радостно махал людям рукой. Какой-то старик вдруг схватил его за рукав, попытался поцеловать, и дядя Слава чуть не выпал из кузова. Все вокруг смеялись. Катя застенчиво подняла руку, чтобы тоже ему помахать, но дядя Слава ее не заметил.

Катя чувствовала, что в этой шумной многоликой толпе происходило непонятное ей чудо. И еще ей казалось, что это снимается кино. Мужчины в военной форме, бескрайнее людское море, встревоженное нежданной бедой, бесконечно высокое небо – почему-то вместе они напомнили ей кадры из старого черно-белого фильма, где журавли летели над Москвой, а красивая девушка, выпорхнув из автобуса, носилась в толпе и бежала навстречу танкам, пытаясь проститься с тем, кого она уже никогда не увидит.

– Папа, что будет? – встревоженно спросила Катя, когда они шли домой по светлому майскому городу.

– Все будет хорошо! – уверенно ответил он. – Через день референдум. Сначала мы отделимся от Украины, потом войдем в Россию.

– А они в город не зайдут?

– Нет, не зайдут! Попытаться могут. Да не на тех напали, правда? – ласково улыбался он дочке, и высокое солнце просвечивало насквозь его мягкие волосы, его светлую рубашку. – Но вам, ребенок, лучше на лето уехать. Здесь мама права, вам нужно где-то переждать это время.

– Мама хочет в Полтаву! – сразу сказала Катя.

– Она зря туда хочет! В Россию надо… Только вот с Леной беда случилась, – упавшим голосом проговорил папа, и в нем тут же словно выключили свет.

– Какая беда? – испугалась Катя.

– У Володи инсульт, – коротко ответил он. – Уже несколько дней в реанимации.

– А почему вы нам не сказали? – возмутилась Катя.

– Не хотели расстраивать, Катюша! Володя просто очень… испугался за нас. На Одессу посмотрел. К вечеру ему плохо стало. А так он уже собирался приехать, вас в Липецк забрать, – огорченно произнес он.

– И что с ним? Как он?

– Пока ничего не понятно. Лена там бедная носится одна, плачет… И мне к ней сейчас не выбраться! – папа вдруг беспомощно поднял глаза на совершенно голубое небо. – Хорошо бы, чтобы вы к ней поехали, помогли, но мама никак не соглашается… Но я ее уговорю. Все будет хорошо. Веришь?

Он внимательно посмотрел на дочку. Катя кивнула. Папе она верила.

В тот вечер на улице собралась половина двора. Катя такого не помнила. Может, в ее далеком детстве, когда было больше живых ветеранов, и они вот так вечерами сидели с родными у дома. А сейчас во двор вышли семьи сразу с нескольких подъездов и даже из домов по соседству. Мама Кати – нехотя, – но все же спустилась во двор с мужем и дочкой. Рома остался дома смотреть телевизор.

Люди накрыли стол рядом с детской площадкой, посадили в центр дядю Гошу – ветерана, который жил в соседнем подъезде на первом этаже. Рядом с ним сидела его дочь – немолодая уже женщина, светловолосая, с короткой стрижкой, всегда чуть уставшая, она работала в детской поликлинике в регистратуре. Пришла тетя Дина со своими знаменитыми пирожками и Лидия Александровна – учительница из музыкальной школы, куда Катя ходила несколько лет. Неподалеку от нее – в камуфляже и с охотничьим ружьем – устроился Виталий, папин бывший одноклассник и сосед по гаражу. Лариса смотрела на него с нескрываемым отвращением.

Большинство из людей, которые сидели за этим длинным столом, Катя не знала. Они тихонько разговаривали друг с другом, а в теплом майском воздухе была растворена какая-то странная смесь – праздника и тревоги.

– За тебя, батя! – Олег с рюмкой подошел к дяде Гоше, наклонился и быстро поцеловал его в колючую щеку.

– Катя, ты же знаешь, что Георгий Максимович – наш учитель? По истории? – спросил ее Виталий.

– Она знает! – ответил за дочку Олег.

Дядя Гоша сидел очень грустный, тихий. К еде не притрагивался.

– Что, Георгий Максимович, не весел? – ласково спросила его тетя Дина. – Что головушку повесил?

– Страшно… – тихо ответил старик, глядя куда-то вдаль.

– Почему, папа? – заботливо спросила его дочка.

– Порохом пахнет, – проговорил он. – Война будет.

Весь стол мгновенно замолчал. Люди внимательно смотрели на старика, на его худое бледное лицо и усталые выцветшие глаза.

– Да все будет хорошо! Все обойдется! – первой прервала молчание Лидия Александровна. – Ну что, они разве воевать с нами будут? Да испугаются они!

– Конечно, испугаются! – согласилась с ней тетя Дина.

– Да и зачем им с нами воевать? Попугать они нас решили! А мы-то не из пугливых! – щебетала Лидия Александровна. – Да им просто лень будет воевать-то! У них сейчас другое на уме – жить как в Европе. Зачем им воевать?

– Да если подумать, и хорошо, что этот Майдан случился, – убежденно сказал Виталий, положив на стол охотничье ружье. – Так бы и жили в этом вечном дурдоме. Сейчас хоть есть повод развестись! Разведемся по-человечески, и пусть эти идиоты скачут в одну сторону, а мы в другую пойдем.

– Верно! Верно! – кивала Лидия Александровна. – Я всегда говорю: все что ни делается, все к лучшему. Правда, Олег?

– Конечно! – тихо ответил отец Кати.

– Все как-то разрешится. Все обойдется, – с натянутой беспечностью продолжала она.

– Нет, – хрипло отрезал старик. – Нет. Электричество в воздухе. Накопилось.

– Какое электричество, папа? – с беспокойством смотрела на него дочь.

– Долго копилось. Долго. Там – отрицательный заряд, здесь – положительный… – обреченно качал он седой головой. – Будет гроза.

– Вы, кажется, не физику преподавали? – чуть ехидно произнесла мама Кати.

– Что ты, милый! – нежно гладила его по руке тетя Дина. – Все будет хорошо!

– Старику больше не наливайте! – крикнул кто-то в конце стола.

Виталий тем временем тихонько подсел к Кате и ее отцу.

– Олег, а Славка-то где? – негромко спросил он, сжимая в руках пачку дешевых сигарет.

Олег вопросительно посмотрел на пачку, сосед кивнул. Он взял сигарету и закурил. Катя никогда раньше не видела, чтобы отец курил. И она с удивлением заметила, что кончики пальцев у него чуть дрожат.

– В Мариуполе, – сдавленным голосом ответил он.

Георгий Максимович неподвижно смотрел вдаль и словно видел там что-то немыслимое, что только ему одному было знакомо. Начало темнеть. Глаза старика и его медали сверкали в вечернем, дымном майском воздухе, и далеко за городом раздавался странный гул.

На следующий день мама встала раньше обычного. Катя уже сидела на кухне, пила чай и смотрела в окно на просыпающийся город, который наполнялся весенним светом и тихим шумом оживших дорог. Мама в красивом шелковом халате – черном в ярко-красных узорах – молча прошла к газовой плите и с грохотом поставила на конфорку медную турку с изящной деревянной ручкой. Ее голова, обычно гордая и прямая, была опущена вниз, движения были резкими, а брови нахмурены. Раньше она никогда бы не позволила такой глубокой неровной морщине появиться на ее гладком лице. Катя не понимала, чем она виновата перед матерью, но продолжала виновато молчать, глядя на нее исподлобья.

– Ну как, не надумала? – напряженным голосом спросила Лариса, сев спиной к окну, держа в одной руке дымящуюся турку, а в другой – маленькую кофейную пару, которую она тут же со звоном уронила на стол.

– Уехать? – растерянно спросила Катя, поставив упавшую фарфоровую чашку на блюдце и осторожно пододвинув к матери. – Нет. Почему ты не веришь папе? Он говорит, что все будет хорошо.

– Он ошибается, – сквозь зубы произнесла она.

– Давай поедем к Лене! – впервые в жизни Катя попросила о чем-то свою мать. – Пожалуйста, мама, давай поедем! Ей же там плохо!

– А мне, думаешь, хорошо? – крикнула Лариса, и ее лицо вдруг покрылось пунцовыми пятнами, точь-в-точь повторяющими узор ее дорогого халата.

Катя замолчала, не зная, что ответить. На кухню зашел сонный растрепанный Ромка – босиком и в трусах. Он сразу плюхнулся на табуретку и посмотрел на мать воспаленными глазами.

– Играл всю ночь? – завелась она. – Зачем мы тебе новый телефон купили? Чтобы ты ночью не спал, а в машинки гонялся? Тебе что, пять лет? Он играл ночью? – резко повернулась она к дочери.

Катя почему-то уже не боялась матери. Она невозмутимо пожала плечами и Ромку не сдала.

– Иди в ванную! – приказала Лариса сыну.

– Мам, да я потом, после завтрака, – лениво отозвался Ромка и потянулся рукой к хрустальной вазочке с печеньем.

– Иди, говорю! – повторила она и чуть не ударила кулаком по столу.

Ромка вразвалку побрел в коридор, прилипая босыми ногами к старому линолеуму. Мама, сжав челюсти, пристально смотрела на остывший кофе, а сама закипала от гнева.

– Сестра в кои-то веки согласна нам помочь. Нас там встретят, примут, помогут. Нам там… Нас там ждут. Катя, не ломай мне жизнь! – вдруг с мольбой посмотрела она на дочь.

– Чем? – опешила Катя. – Я не понимаю. И я не оставлю папу. Как его можно сейчас оставить? Зачем?

У мамы не было ответа. Прискакавший на кухню Ромка, схватив из вазочки со стола шоколадную вафлю, прервал этот странный разговор.

А в воскресенье был Референдум. Папа собирался на него как на День Победы. Встал очень рано, побрился, почистил обувь. Мама молчала и смотрела на него со страхом. С ним она, естественно, никуда идти не собиралась. А Катя, конечно, пошла. Уже в коридоре, когда они оделись, Лариса остановила мужа и тихо, заискивающе сказала:

– Олег, ты можешь зайти после… на рынок? Купи, пожалуйста, все по этому списку. Хорошо? – ласково и испуганно попросила она. – Мне очень нужно. Сегодня, к обеду.

– Да купим, Лар, все купим, – удивленно смотрел на нее муж. – Не переживай!

А город совсем расцвел. Он словно дышал и пел. И воздух от цветения был сладким. Везде звучала музыка, словно День Победы, действительно, повторился. Было раннее утро, но люди, непривычно друг другу улыбаясь, спешили на участки. Донецк весь наполнился чувством незабвенной, чистой, не омраченной еще ничем радости.

У здания школы стояла длинная очередь. Многие пришли целыми семьями. Катя с любопытством разглядывала эту разноцветную людскую ленту: вытянутых в струну, гордых стариков в тяжелых орденах, тихих старушек в скромных платочках, нарядных, улыбающихся женщин, совсем молодых парней с георгиевскими ленточками на рубашках, донецких девушек – красивых и высоких, как весенние каштаны. Катя смотрела на них и невольно улыбалась – своим ощущениям, своему красивому и помолодевшему отцу, всем окружающим людям, наивным детям, которые завороженно наблюдали за этим непонятным им праздником, веселым парням в потертом камуфляже, стоящим у входа в школу.

Катя не запомнила, какая музыка звучала тогда на участке – какая-то бодрая, беспечная. Папа бросил в урну белоснежный листок, подошел и поцеловал ее в голову.

– Ну все, теперь победа!

Везде слышался смех и радостные, звенящие голоса. Катя видела, как у одного дома ставят длинный-длинный стол – кажется, его собирали из школьных парт. Вокруг суетились несколько женщин. Стол накрывали как на свадьбу. Катя невольно свернула голову.

А на рынке было почти безлюдно. Купили они все очень быстро и на выходе встретили своих соседей по летнему дому – Николая Петровича и Галину Сергеевну. Старики сидели на улице, на самом пекле, расставив на простом деревянном ящике банки с домашними закрутками, компотами и вареньем.

– Что, не идет торговля? – улыбнулся им папа.

– Да нет, ничего, ничего, немножко уже продали, – уважительно привстал Николай Петрович, здороваясь с Олегом. – Немножко все-таки продали. А то в последнее время совсем плохо.

– Да мы же почти все сейчас отдаем – ребяткам на блокпосты, – вздохнула Галина Сергеевна и, газетой прикрывая свою маленькую седую голову от палящего солнца, произнесла: – Жарко-то как сегодня! Наверное, Коля, домой пойдем?

Муж тут же начал послушно убирать банки в синюю тележку на колесиках. Руки у старика были сильные, жилистые, от загара почти черные, под ногтями скопилась навеки вросшая в кожу земля, а светлая рубашка при этом – свежей, плотной, будто накрахмаленной, с аккуратно подогнутыми по локоть рукавами. И пахло от него тем же самым одеколоном, который – Катя это знала – ее бабушка бережно хранила в старинном комоде в память о муже. И еще Катя отчего-то подумала, что именно так – горькими апельсинами и терпким бергамотом – часто пахнут иконы в церквях.

– Проголосовали? – поинтересовался Олег.

– А как же! Первыми! – с гордостью доложил Николай Петрович.

– Зачем вам домой? У нас сегодня весь двор собирается! На три часа договорились, – сказал Олег. – Давайте с нами! Заодно у нас в гостях побываете, вы же у нас никогда не были. Ну что вы все одни и одни? – уговаривал он стариков. – День какой! История на наших глазах происходит!

– Не знаю… – растерялась Галина Сергеевна. – Тяжело мне что-то сегодня. Голова не моя. Давление, наверное. Нет, Олег, боязно мне. Станет при всех плохо, испорчу людям праздник…

– Давайте хотя бы довезу вас? – предложил папа.

– Неудобно! – засмущалась женщина.

– Удобно! – отрезал он. – Кстати, давайте-ка мы купим, что у вас тут осталось! Как раз на общий стол!

– Олеженька, не надо! – завозмущалась Галина Сергеевна. – Бери так!

– Нет, не обижайте меня! – твердо сказал отец, доставая кошелек. – Катя, бери, вот, два компота и варенье! По пути заброшу Катю и вас довезу. Дом заодно проверю, в прошлые выходные не успел.

Олег посадил довольного Николая Петровича рядом с собой, а его жена и Катя сели сзади.

– А кому продукты возите? – поинтересовался отец, выехав на улицу.

– Соседка наша, Зина, которая на почте работает, знаешь? – спросила Галина Сергеевна. – У нее и муж, и сын – оба на блокпосту. Мы ей отдаем, она им сама отвозит.

– Да, знаю! – кивнул папа.

– Олег, а вам что-то нужно? – спохватилась Галина Сергеевна. – Мы ведь, если нужно…

– Нет-нет, ничего! Нас женщины наши кормят. Все хорошо!

Они замолчали, и за эти несколько секунд в наполненную праздничным настроением машину вдруг проник какой-то холод. Катя его кожей почувствовала.

– Олег, они не зайдут? – испуганно спросил его Николай Петрович. – Мариуполь-то видел, знаешь?

– Знаю! – быстро ответил отец. – Нет, Петрович, не зайдут. Мы их не пропустим.

– Вот ведь время-то какое… Что же они делают, Олег? Что же они творят, сатаны проклятые? – с трогательной, детской обидой произнес старик. – Кто им право-то дал? Кто же мог подумать, что такое, на старости лет…

Папа молчал.

– Они и Юрочку нашего убили, – еле слышно проговорила Галина Сергеевна и вдруг прислонилась головой к переднему креслу машины, словно хотела прижаться к сидящему на нем мужу.

– Кого? – не поняла Катя.

– Так нашего сына звали, Катенька, – с болью ответила она, глядя в окно на заполненную счастливыми людьми площадь.

– А кто его убил? – впервые спросила Катя.

Галина Сергеевна тяжело вздохнула.

– Его после школы отправили служить во Львовскую область, – нехотя произнесла женщина. – Он в увольнительную в город пошел, там его насмерть-то и забили. Скоро тридцать лет будет.

– Он насколько меня старше был? – нахмурился папа.

– Так на три года, Олег, – ответил Николай Петрович. – Его как раз в ту осень в армию забрали, когда вы с батей веранду строили, помнишь? Он вам летом еще помогал, а осенью ушел…

– Да, точно.

– Убили нашего золотого мальчика, – с невыразимой болью проговорила Галина Сергеевна. – Он у нас в апреле родился. Ему бы сейчас сорок девять было. У нас бы внуки уже большие были. У нас бы другая жизнь была.

– Что же эта саранча к нам-то полезла? – растерянно пожал плечами Николай Петрович. – Что же теперь будет, Олег?

– Все будет хорошо! Обещаю! – успокоил он старика. – Прорвемся!

В их дворе был припаркован большой черный джип. Катя с удивлением увидела, как из подъезда вышли мама и Рома – с огромными клетчатыми сумками в руках. К ним поспешил какой-то мужик – тучный, лысый. Он взял одну из сумок и погрузил в багажник джипа.

– Это еще что такое? – не понял папа и быстро вышел из машины.

Катя выскочила вслед за ним. Мама их сразу заметила, схватила Рому за шиворот и почти силой посадила на заднее сиденье джипа.

– Это что? – подбежал к ним Олег.

Лариса развернулась, заслонив собой сидящего в машине Ромку. Испуг на ее лице быстро сменился каким-то надменным, спесивым выражением.

– Уезжаем! – с вызовом ответила она, откинув со лба прядь черных волос.

– Куда? – опешил Олег.

– В Полтаву!

– Это кто? – отец махнул рукой в сторону неизвестного мужика.

– Одноклассник. Согласился помочь. Я попросила, – вальяжно объяснила мама.

Одноклассник – огромный лысый боров, настоящий кабан – искоса взглянул на Катиного отца, закинул в багажник вторую сумку и быстро сел на водительское место.

– Лара, ты с ума сошла? – в замешательстве смотрел на нее муж.

– Это ты сошел. А я детей спасаю!

– Лара, ты совершаешь ошибку. Вам сейчас лучше будет в России. Дай детям школу закончить, и я вас отправлю к сестре!

– И что мы там будем делать? – тут же взвилась мама. – Сестру твою утешать? За ее мужем утки выносить? А если война, как нам обратно вернуться, объясни? Да нас на Украину не пустят!

– Никакой войны не будет! А если будет, тогда вам в Полтаве сейчас точно делать нечего! Еще во Львов детей отправь! Как я потом вас верну?

– А не надо никого возвращать! – вскинула брови мама. – Всё, живи теперь как хочешь! А я себя и ребенка спасаю.

– Подожди… Подожди… – только сейчас сообразил Олег. – Ребенка спасаешь? Одного? А Катя?

– А твоя отказалась! – с каким-то злорадством ответила ему жена.

– Вот как? – удивленно посмотрел отец на перепуганную Катю. – Ясно. И ты… ее бросаешь, а Ромку забираешь с собой?

– А что мне делать? Если она в тебя, пустоголовая! – мать постучала по крыше джипа, словно этот стук был весомым аргументом. – Впрочем, Катя может с нами поехать. Я ее подожду. Ну, едешь с нами? Чего молчишь? Хочешь здесь остаться, чтобы тебя пристрелили? Или в Липецке за дядькой парализованным горшки выносить? Или с нами поедешь? Решай!

Катя вросла в асфальт. Голос у нее пропал, она только замотала головой и вопросительно посмотрела на отца, потом – с ужасом и недоумением – на маму.

– Всё, мы поехали! – решительно развернулась Лариса.

– Ты ополоумела? – Олег схватил жену за руку.

Мужик на водительском месте, кажется, дернулся, но из машины не вышел.

– Руку отпусти, – в ярости прошипела она. – Ополоумел ты. Рому я увожу.

– Без моего согласия не имеешь права! – крикнул Олег и наклонился к сыну.

Тот сидел в машине – похудевший, сгорбленный, похожий на маленького затравленного зверька.

– Рома, выходи! – твердым голосом сказал ему отец. – Ты никуда не едешь!

– Он едет, и твое согласие нам не нужно! – с показной легкостью произнесла Лариса.

– Рома, я твой отец, и я тебя не отпускаю! – повторил он.

– Ты… Ты мне не отец, – чуть слышно пробормотал Рома, не поднимая глаз.

– Что? – опешил Олег.

– Ты мне не отец, – тихо повторил он. – Мама так сказала.

– Что? – нервно засмеялся он и повернулся к жене. – Лар, что ты творишь? Так-то зачем?

– Как? – удивленно переспросила она. – Я всего лишь сказала ему правду. Да, он не твой сын. Ты никакого отношения к нему не имеешь.

– Зачем ты врешь? – с отвращением смотрел он на жену.

– Почему вру? Я правду говорю. Представляешь, это тот редкий случай, когда твой Славик не ошибся! Подробности озвучить здесь, на весь двор? – с каждой фразой Лариса поднимала голос все выше и в конце почти истерила. – Пожалуйста, мне не сложно! Там, я смотрю, и соседи наши дорогие! Николай Петрович, здравствуйте!

Она помахала рукой красным от жары и смущения Семеновым, которые сидели в машине Олега и испуганно наблюдали за этой сценой.

– Так что Рому я увожу, и твое мнение нас не интересует, – с вызовом произнесла она. – Правда, Рома? О нем есть кому позаботиться! И обо мне тоже!

Несколько секунд они – муж и жена – внимательно смотрели друг на друга, словно виделись впервые в жизни. И Лариса поняла, что победила.

– И скандал, пожалуйста, не устраивай. Я так от тебя устала! – небрежно бросила она и с торжествующим видом села рядом с водителем.

– А с Катей-то так за что? – еле слышно произнес Олег.

Вряд ли она его услышала. Неизвестный мужик дал по газам, и его джип начал быстро выруливать со двора. Катя очнулась от оцепенения и пробежала вслед за машиной несколько метров. Ей важно было увидеть, обернется Ромка или нет. Он обернулся. Это картинка навсегда осталась у нее в памяти: испуганное, несчастное лицо брата в затемненном окне джипа.

Папа снова начал пропадать по ночам. Катя из школы шла к тете Дине, и на ее кухне они вместе готовили огромные кастрюли с макаронами по-флотски, пловом, тушили картошку с мясом, иногда делали холодный борщ. Дина оборачивала эти кастрюли и бидоны в полотенца, складывала их в клетчатые сумки – с такими же из Донецка уехала Катина мама – и с трудом тащила до такси. Катя знала, что отец по ночам дежурит на блокпостах, но она его вообще ни о чем не спрашивала. Она словно оглохла от шока.

В день, когда Кате исполнилась шестнадцать лет, папа прибежал рано утром и принес ей торт, самый ее любимый, который можно было достать в первые несколько часов работы пекарни – его быстро раскупали. А еще он принес ей три воздушных шарика – красный, белый и синий, и Катя догадалась, что они остались у кого-то от Референдума. Торт они съесть не смогли. Просто два часа молча сидели на кухне и держались за руки.

На следующий день Донецк бомбили.

Катя в то утро в школу не пошла, осталась дома. Она осторожно открыла окно. Небо заволокло чем-то темным – то ли дымом, то ли тучами. Над городом стоял страшный гул. С ревом проехала машина скорой помощи, за ней сразу вторая.

– Вертолетики! Мама, вертолетики! – восторженно кричал мальчик, которого мама тащила через детскую площадку.

Где-то вдалеке Катя увидела два вертолета. Они шли неровно, с наклоном вперед, будто кабина сейчас перевесит и они рухнут на землю. Катя закрыла окно и долго всматривалась в горизонт. Раздался звук, похожий на гром.

Ей не было страшно. Ей было странно. Ей до сих пор не верилось, что все это происходит на самом деле.

Время как-то понеслось. Папа через день забегал домой, от него пахло потом, порохом и бензином, он быстро принимал душ, брился и все время повторял, что скоро все закончится, скоро Катя поедет в Липецк, нужно немного подождать. Катя жарила ему яичницу с помидорами – как он ей в детстве. Они вместе садились за стол. А без него она почти не ела. И почти не спала.

Незадолго до папиного дня рождения пал Славянск. Отец пришел домой и прямо с порога так и сказал: «Пал Славянск». Это звучало как что-то страшное, словно чья-то смерь.

Папин день рождения уже не праздновали – про него забыли. Катя стояла у окна и смотрела, как город заполняют приехавшие из Славянска ополченцы – усталые, веселые и небритые.

Донецк пустел. Люди бежали. По городу били. Катя из окна своей квартиры на седьмом этаже видела, как после каждого удара над домами поднимались струйки серого дыма – словно из печных труб.

Многие одноклассники уехали – кто куда. Только Витька несколько раз забегал к ней. Рассказал, что в больницу везут много раненых, что у одной медсестры случилась истерика прямо во время операции и она тут же уволилась, а его мама работает теперь по несколько суток без перерыва. И Витя готовит дома и носит в больницу еду – иногда на целое отделение.

– Почему так происходит? За что они так с нами? – растерянно спросила Катя, когда они сидели на кухне в один жаркий, душный день.

Форточка была открыта, но вместо свежего воздуха она наполнила квартиру едва различимым запахом гари.

– За то, что мы – это мы, – пожал плечами Витя. – А они – это они. Мы разделились на две части. Раскололись. Каждая война – это когда есть мы и они.

– Почему им не взять и не отпустить нас? – испуганно взглянула на него Катя.

А Витя смотрел на нее нежно, чуть улыбаясь. Словно она была совсем маленькая, а он очень взрослый, и объяснять ей что-то сложное, что ему самому было абсолютно понятно, не унизив ее при этом глупыми словами, было невозможно. И он смотрел ей прямо в глаза, смотрел дольше, чем обычно, а потом сам от этого смутился и уткнулся своим пепельным умным взглядом в светлую скатерть на столе. А Катя пальцами нервно ломала соленую соломку на своей тарелке.

Уже в коридоре, почти в дверях, Витя ее спросил:

– Катя, если к осени это все закончится, поедем на Голубые озера?

– Куда? – переспросила она, погруженная в свои мысли. – А, это где Северский Донец, рядом с Красным Лиманом, да? Папа этим летом хотел свозить нас всех в Святогорск… Там красиво, там монастырь, сосны и белые горы, – совершенно отрешенно говорила она.

А Витя хитро улыбнулся:

– У нас с мамой свои Голубые озера. Под Авдеевкой. Это тоже бывший песчаный карьер. И там тоже очень красиво, только ехать ближе! И они, действительно, голубые, а иногда даже лазурные. Представляешь? Как самое настоящее море.

– Но это же ненастоящее море, – чуть слышно отозвалась Катя.

– Зато там чайки самые настоящие! – возразил он. – И песок белоснежный. Это наше с мамой место. Мы туда каждый год ездим вдвоем. Сколько я себя помню… Мы с ней там даже рыбу ловим!

– Рыбу? – удивилась она.

– Да, мама умеет, – с гордостью произнес Витя. – Она раньше туда с отцом ездила. У меня отец был из Авдеевки. Как думаешь, папа тебя отпустит?

– Раньше бы не отпустил, – уверенно сказала Катя. – А сейчас… Сейчас, думаю, что отпустит, – тихо добавила она, сама не зная, рада ли, что наступило такое сейчас вместо прежнего раньше.

А Витя стоял, облокотившись о стену их узкого коридора, потом решительно оторвался от стены, подошел к Кате близко-близко, жутко покраснел, но смотрел на нее упрямо и даже строго. Потом вдруг приблизился и почему-то поцеловал ее в висок, совсем рядом с глазом. На секунду так застыл, обдав ее голову своим теплым дыханием, и тут же резко отшатнулся от нее.

– А знаешь, мне кажется, что все будет хорошо! – вдруг весело сказал он удивленной Кате. – Потому что происходит что-то правильное.

И он, очень смущенный, быстро побежал вниз по лестнице, не став даже вызывать лифт. А Катя, очень растерянная, побрела на кухню, кончиками пальцев трогая правый висок, который он только что поцеловал. Она встала у окна и внимательно смотрела, как Витя на своих длинных прямых ногах шел по двору, и видела в его походке что-то новое, очень радостное, летящее, летнее. И вокруг него все было зеленым и летним. Он вдруг обернулся на самом углу дома и несколько минут, высоко задрав голову, смотрел на Катино окно на седьмом этаже. И, наверное, видел ее силуэт и улыбался.

А потом папа впервые ее обманул. Он пришел неожиданно, очень тихо. Осторожно положил на трюмо в прихожей две бабушкины иконы, а на пол поставил большую картонную коробку, пахнущую гарью. Внутри лежали: поцарапанный глобус, бархатный красный альбом, в который бабушка вклеивала семейные фотографии, старые игрушки и книги, много книг – память о его и ее детстве.

– Снаряд попал рядом с домом! Окна выбиты, а так ничего, – он отвел глаза и быстро поцеловал дочку в лоб. – Храни наше богатство! И ничего не бойся!

Катя и не боялась. До вечера. А вечером пришла тетя Дина и сказала, что снаряд попал в дом их соседей Семеновых. Сгорел их дом, сгорел их фруктовый сад, Николай Петрович и Галина Сергеевна тоже сгорели – вдвоем, ночью, прямо в своей кровати.

– Наверное, во сне? Наверное, они не мучились? – с надеждой смотрела на нее тетя Дина, почему-то думая, что Катя может знать ответ.

В ту ночь Катя не спала. Включила во всех комнатах свет и мучительно долго бродила по квартире. Она не представляла, какой была их смерть, ее сознание отказывалось это представлять. До боли было жалко сгоревший сад. И еще она вспомнила, как они с Ромкой по утрам воровали у Семеновых груши. Ей стало стыдно как никогда в жизни, она влетела в их с братом комнату… и впервые осознала, что Ромки там больше нет.

Через несколько дней папа ворвался в квартиру – возбужденный, нервный и, как показалось Кате, впервые за последние два месяца немного радостный.

– Купил тебе билет до Симферополя! – доложил он с порога и, раздеваясь прямо на ходу, пошел на кухню.

– До Симферополя? – испуганно побежала за ним Катя. – А почему до Симферополя?

– У Дины там брат, она тоже решила уехать, – торопливо объяснял он, наливая прямо из-под крана воду в стакан. – Вместе и поедете, мне так спокойнее. А прямо у поезда тебя встретят Андрей с Ирой, и с ними уже в Севастополь. Недельку у них поживешь, отдохнешь. Хорошо, да?

Катя быстро кивнула. Папа жадно сделал несколько глотков и продолжил:

– Потом они либо сами тебя до Липецка довезут, или Игорь приедет из Питера и отвезет тебя к Лене. Они уже там сами решат… – задумался он. – Лена приехать не может, она Володю хоронит.

– Что? – выдохнула Катя.

– Володя вчера умер. А тебе, Катя, все помогут. Слышишь, тебе все помогут! – пристально смотрел он на дочь.

– Пап, а ты? – подошла к нему Катя.

– А со мной все будет хорошо, ребенок. Все скоро закончится, и я сам за тобой приеду!

Катя долго собирала вещи. Потом прилегла на кровать и уснула. Проснулась посреди ночи, потому что отец, сидя на полу, осторожно гладил ее по голове.

– Неужели разбудил? – расстроился он.

Катя привстала и посмотрела в темное окно – ночь словно бездонная черная дыра поглотила город, и звезд, обычно рассыпанных на донецком небосводе, как сверкающая пыль, не было видно.

– Пап, я боюсь без тебя ехать, – призналась Катя и снова устало положила голову на подушку.

– Знаю, – еле слышно отозвался он.

– Ты можешь со мной? – почти без надежды спросила она.

– Не могу, ребенок. Как я сейчас людей брошу? Я же военный, я офицер. А там мужики, там мальчишки – без всякого опыта, со школьной парты. Года на два тебя старше… И день может многое решить, – говорил он тихо, почти шепотом, всматриваясь в пугающе-черное небо за окном, и глаза его блестели в темноте. – Возможно, Катя, будет штурм, – выдохнул он, повернулся к дочке и взял ее за руку. – Нам надо защитить город.

– Тебе город дороже меня? – с болью спросила его Катя.

– Нет, ребенок, нет… Я попробую тебе объяснить, ты только пойми, пожалуйста! Помнишь, Лена сказала в парке, что ничего нельзя повторить? Я ведь тоже так думал. Я думал, что потерял все: родителей, страну, самого себя. Меня, каким я был раньше, больше нет. Я был уверен, что все умерло, погибло. И вдруг я стою в нашем доме, окна выбиты, смотрю, как выносят стариков… Смотрю на их сгоревший сад. И вдруг понимаю: вот мой дом, я здесь вырос, его построил мой дед, мы с отцом этот пол стелили, по нему босиком ходила моя мама. Ты здесь выросла, Ромка здесь вырос. Вот ваши кровати, вот мои детские книги, вот мамин старый альбом. Это все мое, это внутри меня, это мое счастье, оно никуда не ушло. И не важно, живы родители или нет. Живы Семеновы или нет. Они вот тут, где-то рядом со мной существуют. Они для меня такие же реальные, такие же живые, как вы с Ромкой, как мужики, с которыми мы сейчас вместе… Я, может, непонятно объясняю… Но я стоял там, на нашей веранде с разбитыми стеклами, и понимал, что готов врасти в эту стену, в этот пол, в эту землю. Это было какое-то огромное чувство… Наверное, это и есть чувство Родины. Оно странное, Катя, оно необъяснимое, оно больное, но такое счастливое! Я понял, что никуда не уеду, потому что у меня есть страна. Пусть и осколок от страны, но он есть. Мне есть что защищать. Я понял это, только когда этот мир начали убивать. Я теперь уехать не имею права. Если я все это почувствовал, ощутил внутри себя, а после этого уехал – то я же предатель. Я тогда сам себя предал. И ты пойми, ребенок, я сейчас именно тебя защищаю. Потому что мое детство, мои родители, наш дом, да все наше прошлое – оно же в тебе живет. Это и твой мир. Слышишь, ребенок? Слышишь? Спишь?

Утром он разбудил ее рано. Они молча ели какие-то бутерброды, отец сам заворачивал ей что-то в дорогу, наливал чай в термос. День был жаркий, и у Кати с утра болела голова.

Во дворе папиной машины не стояло, зато уже ждала взволнованная тетя Дина с двумя огромными сумками.

– Сейчас за нами приедут! – сразу же успокоил женщину Олег.

– А где твоя машина? – удивленно спросила Катя.

– Сломалась! – коротко ответил он.

Тетя Дина тоскливо смотрела на детскую площадку. Катя вдруг вспомнила, что там, недалеко от гаражей, стоял когда-то игрушечный домик. Его построил дядя Равиль – муж Дины. Он тоже был татарин, только тетя Дина родилась в Донецке, а он приехал из Ульяновска. Он был очень добрый, а детей у них не было. И он построил во дворе небольшой – размером с гараж – домик для детворы. Но настоящий, с двускатной крышей и застекленным окном. Они всем двором несколько лет в нем играли. Потом дядя Равиль погиб на шахте, а домик снесли – помешал кому-то.

Во двор лихо въехала «пятерка» темно-бордового цвета, за рулем которой сидел дядя Слава.

– Прощаешься со своей пацанкой? – весело подмигнул он Кате. – Правильно, спички детям не игрушка. А машина-то твоя – все, насмерть?

– Нет, багажник, твари, изрешетили и окна выбиты, – вполголоса проговорил отец. – Твои мужики сказали, что починят.

Катя вопросительно посмотрела на отца, но тот вместе с тетей Диной уже забрасывал сумки в багажник. А у соседнего дома сидел красивый коричневый сеттер. Он держался гордо, спокойно, с чувством собственного достоинства. Вчера его бросили. Катя из окна наблюдала, как за кучерявой женщиной приехала ее дочь с мужем. Они бежали в Киев. Собирались нервно, суетливо, постоянно друг на друга прикрикивая. Сеттер сидел рядом и смотрел на них с явным осуждением. А когда хозяйка, потрепав его за морду, запрыгнула в машину и быстро уехала, сеттер в недоумении встал на четыре лапы и неподвижно простоял почти час. Он не верил, что можно вот так поступить.

– А кто собаку кормить будет? – спросила Катя.

– Не знаю, – расстроенно пожала плечами тетя Дина. – Да и не ест он ничего из чужих рук! Бедный пес. Погибнет.

– В машину! – скомандовал отец.

В дороге тетя Дина нервно теребила край летней куртки и все пыталась вспомнить, выключила ли она газ.

– Олег, милый, зятя твоего как жалко! – вдруг воскликнула она. – Такой мужик был золотой!

– Да, золотой, – согласился отец, хотя Кате казалось, что он сейчас ничего не слышит, и в его взгляде она вдруг прочитала страшное отчаяние и какую-то испугавшую ее решимость. – Володя был очень хороший человек, – тихо добавил он.

– Только дом свой построил, так, помню, радовался ему, – причитала тетя Дина. – А ведь и пожить в нем не успел…

На вокзале было шумно и тревожно, а перрон был наполнен горячим летним воздухом и тоской. Здесь провожали и никого уже не встречали. Кто-то обсуждал следы от недавнего прилета, но Катя их не заметила. Она вдруг совершенно отчетливо поняла: отца она больше не увидит. Как Семеновых, которые погибли вместе со своим фруктовым садом. Как дядю Володю, который год назад ласково смотрел на нее, сидя под большой ивой в парке Щербакова, а сейчас его уже нет на этом свете.

У Кати кружилась голова, перед глазами мелькало то несчастное лицо Ромы, то торжествующий взгляд матери. И собака эта не выходила из ума – гордая, красивая, преданная людям и преданная людьми.

Непонятным образом все это сложилось для Кати в какую-то необъяснимую, но абсолютно нерушимую логическую цепочку: если она уедет, бросит отца, то она его больше не увидит, если останется – с ним ничего не случится.

В чем была эта связь, она не понимала, но ощущала ее совершенно четко. И еще она знала, что должна забрать сеттера себе. Даже если хозяева вернутся из Киева, она им собаку не отдаст – они больше не имеют на нее права.

– Мама тебя предала! – перекрикивая гул толпы, сказала Катя.

– Что? – в суматохе отозвался отец. – Да. Хотя, наверное, и ее можно понять.

– И Рома тебя предал!

– Нет. Он еще маленький и глупый.

– Папа, а я тебя не предам!

– Знаю, моя хорошая! – с любовью посмотрел он на девочку.

– Я остаюсь с тобой! – решительно заявила Катя. – Я тебя не брошу!

– Катя, не говори глупости! – испугался отец. – Скоро посадка!

– Нет, папа, я не поеду! – замотала она головой. – Я остаюсь с тобой!

– Катя, это не обсуждается! Ну что ты? – рассердился он и крепко взял ее за руку.

– Папа, я никуда не поеду, я остаюсь с тобой! – закричала Катя и попыталась вырваться, но он держал ее мертвой хваткой. – Папа, отпусти!

– Катя, прекрати истерику! – одернул ее отец.

– Папочка, мне плохо! Отпусти меня! – кричала она. – Меня тошнит, мне нужно в туалет!

– Олег, успокойся! Давай я ее провожу! – тихо сказала стоящая рядом тетя Дина и вытерла пот со лба. – Ты смотри, жара-то какая! Может, девчонке и правда плохо. Мы быстро, не переживай!

Пока они шли к зданию вокзала, Олег смотрел на них с тревогой. Тетя Дина тяжело и громко дышала и крепко держала Катю за локоть.

– Я не убегу! – взмолилась она.

Тетя Дина ничего не ответила, но руку отпустила. Едва они зашли в здание, Катя ее обманула и быстро нырнула в толпу. Она даже не слышала, кричала тетя Дина ей вслед или нет.

Катя спряталась за колоннами, за какими-то стульями, нагроможденными сумками и чемоданами. Она понимала, что отец сейчас бросится ее искать. И ей казалось, что, если найдет – случится беда. Все плыло перед глазами, сердце бешено колотилось, что-то горячее пульсировало и било в голове. Катя подумала, что она сходит с ума. И она вдруг начала молиться. В детстве, очень давно, бабушка учила ее «Отче наш», и Катя даже попыталась вспомнить слова, но запуталась. Она закрыла уши ладонями и больше всего страшилась поднять голову и увидеть над собой лицо отца. Тут она вспомнила, как бабушка в последние годы жизни повторяла как присказку: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя». Катя начала твердить эти слова, сто раз или двести, про себя или вслух – этого она даже не осознавала.

И в какой-то момент страх ушел. Он испарился. Катю еще трясло, но она села прямо и посмотрела на дедушкины «Командирские» часы. Поезд только что уехал.

Отец нашел ее минут через десять. Запыхавшийся, мокрый, перепуганный насмерть. Катя была уверена, что он ее ударит. Первый раз в жизни ударит. Она к этому приготовилась. Медленно, опираясь на спинку стула, встала. Гордо подняла голову, спокойно посмотрела отцу в глаза. Только плечи чуть вздрагивали от страха. А отец сел на пол и заплакал.

Так для Кати началась война…