Донецкое море. История одной семьи

Глава IV [Встречи]

Катя сидела на табуретке в маленькой, бедной кухне и пила чай из кружки с изображением рыжей колли. Катя эту кружку помнила с детства – она в классе седьмом была в гостях у Маши Калининой и с завистью тогда смотрела на этот маленький чайный набор: у Маши была кружка с колли, у ее брата Володи – с немецкой овчаркой. Володя погиб в начале пятнадцатого, и кружка его давно разбилась.

Катя пришла проведать Машиного отца, занесла ему продукты, лекарства и батарейки для пульта – он попросил. Хотя он почти никогда и ничего не просил. Сергей Петрович был гордым, упрямым и, несмотря на инвалидность и долгое заточение внутри этого ветхого старого дома, удивительно опрятным. Он всегда был чисто выбрит и ни разу не встретил Катю в заношенной одежде.

Сергей Петрович жил новостями и надеждой – у него поочередно работали телевизор и радио, он знал, насколько это было возможно, всю ситуацию по всей линии фронта. В Россию он верил, как в Бога.

Пуля попала Сергею Петровичу в висок и погубила зрительный нерв. Он сидел горделиво, прямо, незрячими серыми глазами смотрел на покосившийся кухонный гарнитур и гладил по голове черно-белого кота. Рука у него была тяжелая, и от каждого сильного прикосновения хозяина голова бедного животного билась о пушистую белую грудь. Но кот жалел слепого человека и смиренно сидел у него на коленях.

В тот день Сергей Петрович был в приподнятом настроении, с порога сказал, что Артемовск почти освобожден – это вопрос пары дней, и скоро придет черед его родного Славянска.

– Ты знаешь, Катя, какой это город? – счастливо улыбался он. – Маша моя Славянск почти не помнит, мы же переехали, когда Володя в школу пошел. Там воздух соленый, как на море, там пахнет соснами… Пойдем с Машей по городу как победители. А в Киев не поеду. Никогда туда не поеду, – болезненно поморщился он. – Дышать там не смогу… Доживу до победы или нет?

– Обязаны дожить, – убежденно сказала Катя.

– Нет, это вы с Машей обязаны, – замотал он головой. – А я на Пасху первый раз в жизни причастился. Попросил Олю меня сводить. Она живет недалеко, так мне помогает… Знаешь ее? Ольгу Ивановну? В продуктовом на углу работает?

– Знаю, – вспомнила Катя женщину, которую видела несколько раз. Ольга была из Славянска, помогала ополченцам, потом бежала из города вместе с сыном-подростком. Сейчас работала в продуктовом магазине, жила в общежитии неподалеку, а сын у нее воевал.

– Оля сказала, что на Пасху любому можно прийти, Бог всех примет. Я же в церкви-то был два раза – когда Машу крестили и когда Володю отпевали. Даже когда жену хоронили, не пошел, – признался он. – А Наташа моя при жизни так расстраивалась из-за этого, она и в Рождество, и на все праздники в церковь… Я и на крестинах Володи не был, злился тогда на жену, думал: что за чушью она занимается? Сейчас думаю: если Бога нет, то все, чем мы занимаемся здесь – чушь.

Сергей Петрович надолго замолчал. Катя дула на горячий чай, но он никак не остывал – на кухне было душно.

– Он есть, я Его теперь чувствую, – неожиданно повернул к ней голову Сергей Петрович, но смотрел куда-то мимо Кати. – Жаль, что раньше не верил. Как бы спокойнее жилось. Много было лишней суеты. Вот, сходил, поговорил. Кажется, договорился.

– О чем? – улыбнулась Катя. – О победе?

– Он знает, кому победу дать. И без моих просьб, – спокойно ответил Сергей Петрович. – Хочу, чтобы Маша выжила. Хочу, чтобы она долгую жизнь прожила. А я ей уже обуза.

– Вы не обуза, – нахмурилась Катя. – Вы ее единственный родной человек.

– Она без меня справится, – неловко махнул рукой мужчина. – Она теперь сильная. Она меня сильнее. А если правда Бог есть, то какая мне разница, где победу праздновать? Буду жив – здесь буду радоваться, нет – на небе. Верно я говорю? – он снова повернулся к Кате и смотрел куда-то поверх ее головы.

Катя молчала.

– Так решил: если нельзя, чтобы мы оба выжили, надо прийти и попросить за Машу… Мне кажется, я с Ним договорился, – задумчиво произнес он и как-то сразу оживился. – Катя, а розы уже цветут?

– Зацветают. Повсюду. И сирени много в Ботаническом саду.

– Май – самый лучший месяц, – улыбнулся он. – Правда?

– Правда! Мне хочется, чтобы мы снова победили в мае, – весело ответила Катя. – А то как-то странно будет два Дня Победы праздновать. Надо подгадать к 9 мая. Опять же – экономия!

Сергей Петрович гулко, с кашлем, рассмеялся. Кот от неожиданности вздрогнул, но остался неподвижно сидеть на коленях хозяина.

– Давай я тебе картошку пожарю? – отсмеявшись, предложил он. – А то что, ребенок, сидишь с пустым чаем?

– Давайте я пожарю! – вызвалась Катя.

– Я сам все могу! – с обидой произнес он.

– А вдруг у меня лучше получится? – задорно спросила Катя.

Он снова засмеялся – очень светло, по-доброму, как давно не смеялся.

Катя возвращалась от него не очень поздно, но до остановки от страха бежала как заяц. Сергей Петрович жил в частном секторе, улицы здесь были пустынны, и в редких домах горел свет.

Рому она узнала сразу. Их – человек семь – выводили из уазика. Катя хотела пройти мимо, она не могла встречаться с пленными глазами, ее выворачивало от отвращения и брезгливости. Позже она даже не могла понять: как, почему она поняла, что это Рома? Знакомый вихор у виска? В профиль напомнил маму?

Он тоже ее узнал. Его еле затолкали в серое двухэтажное здание, стоящее на отшибе дороги напротив старых деревянных домов.

Катя потеряла сон и почти перестала есть. Мозг не отключался даже на работе, и душа невыносимо болела. Она пошла в Преображенский собор и долго стояла перед иконой «Семистрельная». Не молилась, ничего не просила, просто смотрела на нее и молчала.

На следующий день решилась и позвонила дяде Славе. У него уже не было обеих ног – вторую потерял на Саур-Могиле. Его автомастерская сгорела, семьи тоже не появилось. Катя слышала, что он какое-то время жил с женщиной, которая однажды исчезла и вынесла из его квартиры все, что стоило дороже мыльницы. Дядя Слава этому факту почему-то очень радовался и постоянно повторял: «Как же хорошо, что не убила». В общем, он по-прежнему не унывал и последние два года работал в колонии. Он договорился, чтобы Катю пропустили.

В Донецк почти пришло лето, но в здании, где держали пленных, Кате стало так холодно, что ее забил озноб. Она поднималась по лестнице и не могла понять: то ли это звук ее шагов, то ли стук сердца, или это работа артиллерии в нескольких километрах от города эхом отзывалась в коридорах тюрьмы. Кате казалось, что за дверями сидят звери, и впервые с августа 2014 года ей было так страшно

У камеры с табличкой «91» они остановились. Дядя Слава ободряюще ей подмигнул.

– Чего боишься-то? С тобой пойти?

– Нет, не надо, – замотала она головой.

– Ну, мы тут.

Конвойный открыл дверь, она противно, нервно скрипнула, и Катя зашла в камеру – маленькую, с больничными зелеными стенами и крошечной зарешеченной форточкой почти под потолком.

– Привет! – тихо произнесла она.

Рома сидел за столом и смотрел на нее с ужасом. Лицо у него было отекшее, бледное, в красных прожилках и желтых пятнах от недавних синяков. На разбитой губе болталась бордовая корка запекшейся крови.

– Кто тебя так? – спросила она и села напротив брата. – Наши?

– Нет, – испуганно ответил он.

– Вот, держи, – Катя положила на стол пластиковый пакет.

Он бросил взгляд на пакет, но к нему не притронулся.

– Одежда, сигареты, еда, – объяснила она. – Тебе еще что-то нужно?

– Нет, – прохрипел он. – Спасибо.

– Давно воюешь?

– Месяца три.

Они замолчали. Катя смотрела на него прямо, внимательно, настороженно. И понимала, что с последней их встречи он почти не изменился. Да, он стал раза в три больше сестры, но сидел такой же сгорбленный, такой же испуганный, все так же напоминающий затравленного хорька.

– Как мама? – спросила она.

– Нормально. Наверно.

– Где она сейчас?

– Не знаю.

– На Украине? Уехала?

– Не думаю, – нахмурил лоб Рома, и у Кати кольнуло сердце – она вдруг увидела в нем отца. – Мать думала, что меня не заберут, права не имели. А меня забрали.

Они снова замолчали.

– Ты работал, учился где-то? – тихо проговорила Катя. – Чем занимался?

– Учился. На юриста. Потом выгнали, по глупости все получилось. Потом война. Но меня не должны были забрать, мне же двадцать только, – разговорился он. – А все равно забрали. Заставили подписать, типа сам. Сразу, как… ну… отца арестовали.

– За что?

Рома испуганно замолчал.

– Ну за что? – пристально смотрела на него сестра.

– За взятку, – нехотя выдавил он. – У мамы потом проблемы были. И меня забрали сразу.

– Как вообще… жили? – сдавленным голосом произнесла Катя.

– Да по-разному, – пожал плечами Рома. – Сначала в Полтаве жили, потом… ну… отца в Винницу перевели. Там жили.

– Понятно. Ром, объясни мне, пожалуйста, – решительно начала Катя, понимая, что она, в общем, ради этого вопроса и пришла сюда. – Как так может быть, что за эти годы вы ни разу нам не позвонили? Не написали? Да просто чтобы узнать, живы ли мы, все ли в порядке? Как так может быть? За что? Что мы вам такого сделали? У нас много кто уехал, но они звонили друг другу, до сих пор звонят… Умерли мы для вас, что ли? Я не понимаю!

– Я хотел! Честно, хотел! – оживился Рома и поднял голову. – Сначала мать не давала. Потом мы переехали. Но я хотел. Я года три назад даже думал найти тебя в соцсетях… Но как-то… школа, потом поступил, потом проблемы разные начались, дела… Все как-то не до того было.

– А мама? – еле сдерживаясь, чтобы не зарыдать, спросила Катя.

– Ну она-то не могла, – с недоумением посмотрел на нее Рома. – У нас же… ну… отец… ее муж… он же военный.

– Понятно, – кивнула Катя. – В плен как попал?

– Ну… Мы были в одном селе…

– Где?

– Под Бахмутом. Меня там наши избили, сильно, – признался он. – Бросили в подвал, думали, что я всё. Ваши потом нашли. Вагнера которые.

– А избили за что? – с болью смотрела на него Катя.

– Ну, мы в дом один зашли… – Рома уставился взглядом в трещину на полу и замолчал.

– И что? – нетерпеливо спросила она.

– Там наши… ну, всю семью… Там бабку старую, мужика с бабой, всех. Девчонку оставили. Ну, чтобы…

– Поняла, – быстро произнесла Катя. – И что?

– Не знаю, – удивленно пожал плечами Рома. – У меня как в голове что-то щелкнуло. Я их прикладом начал бить.

– Кого? – не поняла Катя.

– Командира нашего и еще одного…

– И что?

– Того насмерть вроде. А командир – толстый как боров, что ему сделается? Позвал на помощь… Они меня потом били, били. Потом ваши нашли. Но я почти ничего не помню. Помню, как меня несли куда-то. А потом я уже в этом… город забыл, в больнице там лежал…

– А девочка что? Выжила? – внимательно смотрела на него Катя.

– Да вроде сбежала, – неуверенно ответил он. – Я ее выпустил через заднюю дверь. И там ваши уже через три дня зашли. Может, и выжила… А что со мной будет?

– Не знаю, – честно ответила Катя. – Ты… ту семью тоже убивал?

– Нет.

– Честно говори!

– Нет. Я только рядом стоял.

– Рядом стоял… – повторила Катя и поежилась от холода.

– А как… он? – испуганно спросил Рома, подняв глаза. – Жив?

– Кто он? – не поняла его Катя. – Папа? Да, жив. Ты на обмен хочешь?

– Не знаю, – тихо ответил он.

В железную дверь постучали кулаком.

– Время! – раздался голос конвойного.

– Мне пора, – Катя резко встала. – Ты… когда следователь придет, все честно ему рассказывай, не ври, как обычно, ладно?

Рома кивнул и, как ей показалось, криво улыбнулся.

– Здесь дядя Слава работает, – продолжила она. – Ну дядя Слава! Наливайко! Разве его не помнишь?

– Помню! – обрадовался брат. – А я все думал: он – не он…

– Пироги вот, – пододвинула она пакет ближе к Роме. – Тетя Дина испекла. Соседка наша по площадке. Помнишь?

– Помню! А Семеновы живы? – вдруг совсем как в детстве улыбнулся он.

– Нет. Их убили. Сожгли. Почти сразу, как вы с мамой уехали.

Катя молча развернулась и вышла из камеры. Когда дверь закрыли, она не выдержала и посмотрела в окошко. Они с братом на секунду вновь встретились глазами. Катя узнала этот взгляд. Она его уже видела – 11 мая 2014 года, в заднем окне неизвестного ей джипа. У нее мороз пробежал по коже.

На площадке ее ждал дядя Слава.

– Ну что?

Катя лишь пожала плечами в ответ.

– Как думаете, папе сказать? – чуть слышно произнесла она.

– Не знаю. Вот, с тобой хотел посоветоваться, – пристально и нежно смотрел на нее дядя Слава своими хулиганскими голубыми глазами.

– Думаю, пока он там, не надо, – решила она. – Когда приедет в Донецк, тогда я ему скажу.

– Добро, – согласился он. – Чего мужику сейчас душу рвать? Ты погоди, я тебе провожатого найду! А то поздно уже.

– Не надо, дядя Слава, я сама, – упрямо замотала головой Катя.

– И не вздумай! – нахмурил он лохматые брови.

Минут пять она стояла перед зданием колонии. Вдалеке, где-то в толще деревьев, что зеленели за дорогой, тревожно перекрикивались птицы. Наконец из-за железных ворот вышел невысокий парень в камуфляже. Шел он неровно, сильно покачиваясь, и Кате показалось, что он пьян. Но, в общем, ей все это было безразлично. Парень взглянул на нее исподлобья, не сказал ей ни слова и только кивком показал на свою машину. Катя молча села на место рядом с водителем.

Она долго смотрела в окно – на бесконечную дорогу, заросшие травой обочины и серые городские окраины. И не сразу заметила, что парень каждые несколько секунд бросает на нее цепкий, подозрительный взгляд и как-то странно при этом ухмыляется. А когда заметила, ей сразу же стало не по себе. В какой-то момент Катя совсем перепугалась. Сердце у нее заколотилось бешено, она нервно заерзала на кресле и вцепилась в ручку двери, чтобы в случае чего выпрыгнуть из машины.

– А я тебя знаю! – вдруг заговорил с ней парень, растянув лицо в широкой довольной улыбке.

– Да? – отозвалась она глухим, непослушным голосом. – Откуда?

– Ты дочка Капитана! – радостно ответил он, и в голосе его слышалось и уважение и даже восхищение, которое, впрочем, Катю не успокоило. – Я с твоим отцом воевал! – с гордостью добавил он.

– Правда? – недоверчиво взглянула на него Катя, от страха все еще не отпуская ручку двери – она этого парня никогда не видела, ни на одной из встреч отца с его друзьями-ополченцами.

– Ага. Весь четырнадцатый, – просто кивнул он. – Пока его не ранило. Ну а потом меня, и как-то пути разошлись. Меня Артем зовут! – весело сказал парень, не отрывая свой взгляд от дороги.

– Меня Катя, – тихо проговорила она.

– Да знаю я! – в голос рассмеялся Артем.

– Вы давно тут, ну в смысле там работаете? – заикаясь, спросила она.

– Года два. Дядя Слава сразу за собой привел. Он вообще по жизни мне так помогает. Он – че-ло-век! И отец твой тоже, – серьезным тоном добавил Артем, но уже через секунду на его лице вновь появилось озорное, смешливое выражение. – Работа-то, сама понимаешь, так себе… В феврале, когда началось, меня прям трясло, как хотел пойти! Дак не взяли! Вот что такое? – с детской обидой произнес он и несильно ударил ладонью по рулю. – Кто не хочет, того берут. А я все пороги отбил, и никак не взяли!

– Почему? – спросила Катя и наконец села на кресле спокойно.

– Так у меня, как у дяди Славы, – взглядом показал он на свои ноги и нервно при этом хохотнул. – Тотальная депиляция. По-донецки.

Катя быстро кивнула, и сама даже поразилась, как она, девять лет прожившая на войне, сразу не поняла, почему у этого парня такая странная, шаткая походка.

– А ведь я тебе так завидовал! – неожиданно признался Артем, посмотрев на Катю то ли с грустью, то ли со смущением. – Жутко завидовал! Несколько лет, наверное…

– Мне? – удивилась она. – Из-за чего?

– Какой у тебя отец! – больным голосом произнес он. – У меня родители… проблемные, скажем так. Может, и живы до сих пор, не знаю. Меня бабка растила. Ну, голодом, конечно, не морила, а так… – рассказывал Артем очень просто, легко, словно он действительно знал Катю уже много лет. – В общем, в приют меня не сдала, и на том спасибо! На улице, короче, вырос. Когда умерла, я уже в техникуме учился. Тут война. Мы с пацанами сразу и пошли. Из моего двора нас четверо ушло. Я с Петровки! – быстро объяснил он. – Так вот отца твоего и встретил…

Катя слушала и внимательно изучала его широкое, очень простое, смешливое лицо. Чем-то он даже напоминал ей дядю Славу – только у того, в его задорном, хулиганском взгляде всегда таилась железная уверенность и полное спокойствие, а у этого парня – какая-то детская растерянность. Он, наверное, был старше Кати года на два-три, не больше. Но под глазами Артема глубокими бороздами уже пролегли морщины – следствие то ли его веселого бесшабашного характера, то ли палящего донецкого солнца и степного ветра. Хотя, скорее всего, конечно, войны. И его русая голова на висках начала светлеть.

– И ведь такое рубилово было страшное, не продохнуть! – оживленно продолжал Артем. – А твой папа пять минут, да найдет, и давай сразу тебе писать! – улыбнулся он Кате. – И как-то ему руку посекло, очень сильно, и он меня подозвал так тихо и попросил на телефоне текст набрать… Я ведь до сих пор его наизусть помню, слово в слово! Просто как в память впечатался… «Милый ребенок, со мной все хорошо. Не переживай. Не подходи к окнам. Тетя Дина пишет, что ты ничего не ешь…»

Катя от изумления отвела взгляд и уставилась себе в колени.

– Сам пишу, а пальцы трясутся. Отец твой, наверное, подумал, что от страха или там от холода… А у меня внутри… – голос у парня вдруг сорвался и он несколько секунд не мог говорить. – Внутри, знаешь, как мясорубкой все! Меня же никто в жизни не любил. Вообще никогда. И так это обидно вдруг стало…

Они очень долго ехали молча. Да Катя и понимала, что вряд ли найдет какие-то умные, подходящие сейчас слова, поэтому даже не пыталась поддержать разговор.

– Потом, через пару лет, случайно услышал, что Капитан с дочкой опять куда-то едут, – сдавленным голосом заговорил наконец Артем. – И, представляешь, специально даже припарковался в вашем дворе, смотрел, как вы собираетесь в дорогу, – снова улыбнулся он Кате. – И тут, понимаешь, как-то подумал: а ведь у меня тоже может быть дочка! И если будет, мы же с ней тоже можем куда-нибудь поехать. Я-то сам нигде, кроме Ростова, не был. А вот если родится дочка, то расшибусь, но отвезу ее и в Крым, и в Сочи, и на Байкал с ней вместе поедем! Я почему-то очень на Байкал хочу! И меня тогда, знаешь, как-то отпустило…

Когда они были в центре города, солнце уже садилось за горизонт и бликовало в окнах домов, наполняя улицу Артема мягким вечерним светом. И лицо самого Артема тоже становилось мягче, спокойнее.

– Я только из-за этой мысли потом, может быть, и выжил. Когда так сильно подорвался, – тихо сказал он. – Лежал тогда и думал: ребенку же все равно, что папа наполовину деревянный или там металлический? Правда?

– Правда, – согласилась Катя.

– У меня через месяц свадьба, – вдруг расплылся он в счастливой улыбке.

– Да? – в ответ улыбнулась она.

– Ага! Думали с Любой, конечно, подождать. Все мои пацаны сейчас воюют, не до того как-то. Но у нас эти… – застенчиво рассмеялся он. – Обстоятельства!

– Ребенок? – спросила Катя. – И кто будет?

– Дочка, естественно! – удивленно пожал он плечами и снова засмеялся. – Я так даже и не сомневался! И Люба говорит, что это очень хорошо, что девочки к миру рождаются. Говорит, в четырнадцатом и пятнадцатом у всех одни только парни рождались.

– Да, я тоже об этом слышала… – задумалась Катя. – А как назовете?

– Люба хочет Викой. Я говорю: да что такое, сейчас у всех Вики. Победить, блин, еще не успели, а одни Виктории вокруг. Давай, говорю, лучше Катей назовем, – весело подмигнул он. – А она: нет, я Вику хочу! В общем, мы с ней еще это… дискутируем.

Катя смущенно улыбнулась, а машина Артема тем временем въехала в ее двор. Она вдруг вспомнила, что тогда, после референдума, они с папой тоже припарковались именно в этом месте. А тот проклятый черный джип стоял метрах в двадцати, у самого подъезда.

– Сейчас даже думаю, может, это и хорошо, что у меня тогда никого из родных не было, – едва слышно произнес Артем. – Когда война, страшно, когда кто-то есть…

– Да, это очень страшно, – подтвердила она.

– Слушай, а придешь к нам на свадьбу? – вдруг сказал он тоном, каким несчастливый ребенок просит у жадных родителей игрушку, уже не веря в их доброту.

– Приду, – сразу же ответила ему Катя.

– Честно? – обрадовался Артем и от неожиданности даже покраснел. – Но у нас, конечно, все по-скромному будет, ничего такого… Сейчас же каждую копейку туда, пацанам, отправляем… Нет, правда придешь? – с надеждой посмотрел он на Катю.

– Правда приду, – твердо пообещала она. – Я вообще ни разу в жизни на свадьбе не была!

– Хорошо, тогда решили… – довольно улыбнулся он, но тут же взгляд его стал очень серьезным, грустным, почти больным. – А из-за брата, Кать, ты так уж не убивайся! Ну чего тут поделаешь? Вот у меня друг есть хороший, из-под Луганска парень. Так у него сестра родная взяла и туда уехала. Замуж вышла за «айдаровца»[9]… А у них двоюродного брата «айдаровцы» запытали. Как это можно? – пристально смотрел он на Катю.

– Не знаю, – честно ответила она.

– И я не знаю, – удивленно пожал он плечами. – А вот бывают в жизни такие… канделябры.

Он помахал ей рукой на прощанье и быстро уехал. А Катя шла к своей серой многоэтажке через тихий зеленый двор, через пустую детскую площадку, и от боли не могла даже плакать.

В воскресенье тетя Дина все утро суетилась на кухне. Катя стояла у окна и взбивала яичный белок венчиком. В этот день они всегда вспоминали дядю Равиля. Только в четырнадцатом не смогли. А так у Дины, в ее маленькой однокомнатной квартире, в середине мая всегда собирались шахтеры и их жены. Но вот уже второй год подряд – одни только жены.

Равиль погиб много лет назад, задолго до войны, но сейчас Кате он казался первой ее жертвой, первым павшим. Почему, она и сама не знала, и лишь раз видела его старую мать, которая приезжала к ним из Ульяновска. И она ничем не отличалась от матерей, которые потом хоронили своих детей-ополченцев, или от матерей, которые приезжали из большой России, чтобы увидеть землю, за которую погибли их сыновья.

Так и мать Равиля однажды приехала. Кате, наверное, было лет двенадцать. Олег тогда отвез женщину на шахту, из которой однажды не суждено было вернуться ее сыну, потом показал ей терриконы. И Катя забежала за отцом в квартиру тети Дины, а эта женщина, постаревшая еще сильнее, сидела в комнате на диване и молча, в такт часов, качала головой. То ли соглашалась со своими мыслями, то ли соглашалась со своим горем. И потом, уже уезжая, тихо сама себе сказала: «А жить-то надо».

Катя запомнила эту фразу. Иногда ей казалось, что теперь и тетя Дина живет, потому что надо. Что-то в ней сломалось со смертью самой близкой ее подруги, с которой они не расставались с детского сада. У этой женщины был маленький продуктовый магазин в Донецке и единственный любимый сын, который учился в Киеве в престижном университете. Когда началась война, он каждые выходные звонил матери и желал ей сдохнуть. Она долго держалась. Одна на своей машине возила еду в разбитые голодные поселки на окраинах Донецка. Но потом все же не выдержала и выполнила пожелание сына – ушла быстро, стремительно, месяца за два. Была холодная зима, кажется, шестнадцатого года, и Катин отец помогал тете Дине с похоронами. На кладбище она сильно простыла, потом долго лечилась, с тех пор совсем располнела и еле ходила на своих тяжелых одутловатых ногах.

Сейчас тетя Дина устало сидела на кухне, положив на стол натруженные руки, и внимательно разглядывала заготовки для пирогов.

– Я, наверное, пойду? – тихо спросила ее Катя.

– Конечно, иди! – подняла голову тетя Дина, и на ее лице промелькнуло такое радостное, такое счастливое выражение, которое появлялось, только когда она видела Катю. – Чего тебе наши бабские разговоры слушать? От тоски же помереть можно! – усмехнулась она.

В коридоре, когда Катя зашнуровывала любимые стоптанные кеды, на которых уже дважды отрывалась подошва, тетя Дина почти бесшумно подсела рядом. Она, несмотря на большой вес и больные ноги, стала какой-то удивительно тихой, незаметной, словно тень.

– От Олега новостей нет? – осторожно спросила она.

– Пока нет, – ответила Катя.

– Ну ничего, – вздохнула она. – Ничего. Скоро позвонит.

– Тетя Дина, а почему вы не хотите переехать в Крым? – вдруг спросила ее Катя. – Вам же одной трудно. А у вас там брат!

– Двоюродный, – поправила тетя Дина.

– Но ведь брат… – растерянно пожала плечами Катя. – И папа говорит, что он постоянно зовет вас к себе!

– Зовет, да, – подтвердила она. – Зовет. А все равно, как я там буду? Кем я там буду? Получается: чужая женщина в чужой семье. Знаешь, как это раньше называлось? Приживалка! – с отвращением произнесла она. – Обидно же? А если, Катюша, тут квартиру продавать, там покупать… Сил на это у меня уже нет. И родилась я здесь, выросла, как уехать? Да и не в этом дело! В тебе дело…

– Во мне? – удивилась Катя.

– В тебе, – тихо повторила она. – Вот вы живете рядом, и ведь я Олега тоже жду. Я тоже, получается, человека с войны жду! Значит, и смысл в моей жизни еще есть. И ты тут живешь… И у меня как будто и дочка есть. Понимаешь? – робко спросила ее тетя Дина.

Катя молча смотрела на ее лицо – доброе, с пунцовым румянцем на щеках, совсем смущенное от собственных, произнесенных от сердца слов.

– А давайте, когда война закончится, вместе в Крым поедем? – весело предложила ей Катя. – Раз тогда не получилось?

– Да, не получилось, хулиганка ты такая! – засмеялась тетя Дина.

– И папу возьмем, – улыбнулась Катя. – Если, конечно, хорошо себя вести будет.

Кате тоже было кого вспомнить в тот день. Она спешила на встречу с одноклассниками. Саша Колесников погиб год назад в Мариуполе, как раз в эти дни. А сейчас его родители уезжали в Горловку – там у них родился внук. И они не могли с ними не попрощаться, в первую очередь с его мамой Нелли Игоревной – она преподавала у них в школе алгебру и геометрию.

Нелли Игоревна сама была как из учебника геометрии: прямоугольное лицо, острый нос, короткая мужская стрижка и всегда строгий брючный костюм. Из всех учителей она считалась самой жесткой, самой требовательной, дети боялись ее жутко, и представить, что она может сделать что-то неправильное, что-то эдакое, что не положено учительнице, было невозможно.

Но однажды она сделала. Той весной. Над школой вновь пролетел военный самолет – так низко и с таким шумом, что дети впервые испугались и полезли под парты. А она резко подошла к окну и обложила украинского летчика такими мощными, ядреными, невозможными для ее бежевого костюма и зеленого палантина русскими словами, что класс огорошенно замолчал. А потом они все вместе смеялись до слез, до истерики. И Нелли Игоревна стала им роднее.

Но на похоронах сына она снова была строгой, собранной, абсолютно достойной в своем горе. Ее мужа Катя тогда не рассмотрела, он стоял весь черный, и она даже не осмелилась поднять на него глаза.

Они с ребятами договорились встретиться у здания медицинского университета, рядом с памятником молодому Горькому. Весь класс, конечно, не собрался: кто-то воевал, а большинство просто не отпустили с работы.

Пришли Катя, Илья и Лида Селивановы, Надя Исаева – зеленоглазая тихая девушка, в школе очень замкнутая и немногословная, которая поразила весь свой бывший класс, устроившись корреспондентом на местное телевидение. Примчался на машине Антон Волощук – высоченный добрый парень с яркими веснушками и прозрачными ресницами, а оттого всегда с беззащитным выражением лица. Который, пожалуй, удивил одноклассников не меньше Нади – стал ветеринаром, хотя у него дома никогда не было даже волнистого попугайчика.

Ждали Юлю Марченкову, которая уже год как была Киреевой. И она – как всегда – опаздывала.

– Что это? – в недоумении произнес Илья.

К ним неслась Юля. После родов она пополнела, покрасила волосы в иссиня-черный цвет, и в ярком желтом свитере издалека была похожа на перекормленную синичку. А в руках у нее колыхалась какая-то огромная белая башня, вся в немыслимых алых ленточках и бантиках, обернутая в целлофан и увенчанная сверху сверкающей золотой звездой.

– Что это? – повторил Илья с ужасом, когда Юля притормозила в сантиметре от него.

– Торт, – буркнула она себе под нос, задыхаясь после бега. – Из подгузников.

– Надеюсь, не из использованных? – спросила Катя, разглядывая пышное сооружение.

– Ха! – выдала в ответ Юля, тяжело дыша, а потом очень гордо добавила: – Это сейчас жуть как модно!

– Жуть я вижу, – согласился Илья.

– Когда мы говорили про торт, я как-то рассчитывал на «Арлекин» или «Наполеон». На «Шахтерский», в конце концов, – озадаченно произнес Антон, с высоты своего роста взирающий на довольную, раскрасневшую от бега Юлю и на странную башню в ее руках.

– Я бы и на «Киевский» согласилась, – чуть слышно добавила Надя.

– Как бы сказала наш незабвенный завуч Евгения Симоновна: «Какая сражающая наповал пошлость!» – Илья вздохнул, приподнял левую бровь и посмотрел на Юлю тем самым взглядом, которым смотрел на нее все долгие годы их сидения на соседних партах.

– Сами вы пошлость! – возмутилась Юля. – И ничего не понимаете. Мне такой подарили, когда Лика родилась, так я полчаса смеялась…

– Ты полчаса смеялась, когда биологичка мелом щеку запачкала. Вряд ли это показатель! – заметил Илья.

– Да ну вас! – обиделась она. – Ну что ваш торт? Съели и забыли!

– А подгузники останутся у них в семье на долгую память? – прыснул от смеха Антон.

– Это практичный подарок! – упрямо произнесла Юля и совсем надулась.

– Практичнее было бы купить на эту сумму несколько пачек. Больше бы вышло! – удивленно пожала плечами всегда спокойная и рациональная Лида.

– Скучные вы. И нудные. Какие были в школе, такие и остались. А это хороший подарок! – сердито и насупленно смотрела она на бывших одноклассников.

– А банты-то почему красные? – спросила Надя. – Обычно для мальчиков голубое выбирают.

– Все вам не нравится! Они и были голубыми! – рассердилась Юля, готовая уже заплакать. – Но продавец сказала, что с моей кофтой я какая-то жовто-блакитная получаюсь… Не розовый же торт было брать? Мы с ней полчаса мучились, ленты перевязывали!

Антон не выдержал, закрыл лицо ладонями и расхохотался в голос, вздрагивая всем телом.

– Ладно, пошли, а то опоздаем, – сжалился Илья, тоже улыбаясь краешками рта, но продолжая с отвращением глядеть на хороший подарок. – Только сама свой торт неси!

– Ой, да я бы и просить никогда не стала заслуженного врача республики! – закатила глаза Юля.

И они пошли – почти через весь район. Весело галдели, разбивались на пары и на троицы, шептались друг с другом о чем-то своем, потом снова кричали все вместе, задыхаясь от долгой дороги и по очереди отбирая у Юли экзотический торт. Май был прозрачным, солнечным, небо бездонным, и донецкое лето вступало в свои права. И им всем словно опять было пятнадцать лет.

А Катя шла и с любовью смотрела на друзей и на родной город, который, как и живущие в нем люди, принципиально не впускал в себя войну, всеми силами не обращал на нее внимание. Хотя война раздражала его постоянным грохотом, пугала внезапной тишиной, со злобой улыбалась из покалеченных зданий, насмехалась всеми своими выбоинами, пробоинами, щербинами и трещинами. Она ехидно смотрела на каждого прохожего свежим асфальтом на месте недавнего прилета, и никуда от этого наглого взгляда было не деться.

Но улицу, где жила Нелли Игоревна, война чудом не тронула. Женщина встретила их в домашнем халате и тапочках, и этот вид огорошил ребят не меньше, чем ее знаменитый на всю школу монолог в адрес украинского летчика. Ее красивая квартира с классической мебелью была заставлена бесчисленными картонными коробками и пакетами, говорившими, что хозяева совсем скоро покинут это место. Мужа Нелли Игоревны дома не было – перед отъездом ему пришлось срочно везти машину в ремонт. А найти работающую мастерскую в Донецке было задачей не из простых – многие автомеханики по мобилизации ушли на фронт.

Они сидели в гостиной за большим круглым столом. Солнце мягко светило в окна, а разговор шел спокойно и просто – в их пребывании в квартире бывшей учительницы не было никакой неловкости, никакого стеснения. Внешне Нелли Игоревна осталась прежней – такой же угловатой, строгой и правильной. Но во всех ее словах, в необычной для нее суетливости, в том, как она подкладывала им на тарелки вареники с клубникой – во всем этом сквозила какая-то почти материнская нежность к ним.

– Вы, конечно, отчаянный человек! – произнес Илья удивленно и даже, казалось, чуть осуждающе. – Из Донецка в Горловку… Сейчас! Как вы решились?

– А какой у меня выбор? – улыбнулась ему Нелли Игоревна. – Дочка там. Мужа ни за что не согласилась оставить одного. Как бы мы все ее ни уговаривали… И ее муж в первую очередь! Но она упрямая, как сто волов, вся в меня! А в общем, это правильно… – задумчиво сказала женщина, посмотрев в окно. – Семья должна быть вместе. Всегда должна быть вместе.

– Все равно, – упрямо хмурился Илья, скрестив на груди руки. – Не обижайтесь, но когда мы услышали про переезд… Мне кажется, это просто безумие!

– Бог, если сочтет нужным, везде сохранит, – совершенно спокойным тоном ответила она.

– А где у Ксюши муж работает? – спросила любопытная Юля.

– В МЧС, – вздохнула Нелли Игоревна. – Так что тяжело сейчас моей Ксюше. Конечно, я надеялась, что она дотерпит до конца учебного года. Мне так не хотелось детей оставлять одних перед экзаменами! – призналась она и вдруг словно наполнилась изнутри тихим, нежным светом. – Но она не дотерпела, и теперь у нас в семье новый Саша.

– Тоже Сашей назвали? – обрадовалась Юля.

– Да! И ведь муж у дочки, как и мой, тоже Саша, – воскликнула она. – Так что у нас второй Сан Саныч! Одни Александры вокруг. К чему бы это?

– К тому, что нам еще нужны защитники, – в задумчивости произнесла Катя.

– Да, нужны… – болезнено поморщилась Нелли Игоревна, мгновение помолчала, а потом снова заговорила: – Ребята, мы с мужем вот что решили… Квартира у нас свободная, сдавать мы ее не будем. Конечно, в наш район тоже прилетает будь здоров. Но вот именно в этот квадрат, где у нас дом, не дай бог сглазить, не попадало ни разу! Вот мы и подумали… Кто из вас в Киевском? – обвела она взглядом своих бывших учеников. – Катя? Надя? Не хотите у нас пожить?

– Нет, – сразу ответила Катя. – Спасибо, но я редко дома бываю!

– У моей мамы подруга столько сил потратила, чтобы из Куйбышевского переехать, – грустно усмехнулась Надя. – А денег еще больше, в долги влезла! И через неделю в новой квартире осталась и без окон, и без всех дверей… Ну и зачем суетиться? – резонно спросила она.

– Наверное, и вправду незачем, – согласилась Нелли Игоревна и, склонив голову набок, внимательно посмотрела на Надю. – А я тебя в новостях недавно видела! Не сразу и поверила, что это ты… Даже не сразу это поняла! Ты очень изменилась, словно совсем другим человеком стала!

– Работа у тебя какая! – удивленно смотрел на нее из-под своих белоснежных ресниц Антон. – Как рискуешь!

– Не больше, чем вы, когда идете в магазин или на работу, – невозмутимо ответила ему Надя.

– Скажешь тоже… Ездишь с прилета на прилет, как коммунальщики и пожарные, – нервно дернул головой Илья. – Как не боишься?

– Ты в школе к доске боялась выйти! – со смехом вспомнила Юля, подкладывая в свою тарелку сметану. – У тебя от страха не только лицо, у тебя даже шея вся краснела!

– Да, боялась, – честно призналась Надя, в которой детские молчаливость и наблюдательность как-то естественно переросли во взрослую сосредоточенность и внутреннюю уверенность. – Перестала бояться.

– Обстрелов? – спросила Юля.

– Всего! – ответила Надя.

– Ничего себе! – засмеялся Илья, но посмотрел на нее с уважением. – Повезло тебе! И как такое случилось?

– Просто попали как-то с мамой под обстрел. Забежали в первый же подъезд, – спокойно рассказывала она. – Там все люди ходили раздраженные, уставшие, испуганные. А мальчишка один удивительный сидел…

– И ничего, в отличие от взрослых, не боялся? – предположила Катя.

– Нет, боялся, – замотала головой Надя. – Сидел на лестнице, как воробей, прислонился к перилам и вдруг шепотом мне сказал: «А пусть на нас не упадет. А если упадет, то чтоб не больно. Чтобы раз – и сразу в рай». Классно, да? – улыбнулась она.

– Да, дельная просьба! – искренне изумился Антон. – Сколько ему лет было?

– Лет восемь-девять, наверное, – задумчиво ответила Надя. – Мишей его звали. Я с тех пор его словами и живу. Вдруг повезет? А если не повезет, то вдруг все равно повезет? Раз – и сразу в рай.

– Ну, если жить по принципу «вдруг повезет», тогда, действительно, можно ничего не бояться, – согласился Илья. – Жить сразу станет проще. А вообще, хорошая философия…

– Это не философия. Это главный подвиг, который можно здесь, в тылу совершить. Не бояться! – убежденно сказала она, а потом тихо прибавила: – И радоваться.

– Ты чего так улыбаешься? – ласково смотрела Нелли Игоревна на необычно веселую Лиду.

– Вареники… – загадочно ответила она, и солнце отражалось в ее смешных круглых очках. – С клубникой! Мне Саша так часто приносил, когда я дома вся в этих спицах лежала. Я думала, он где-нибудь в кулинарии покупает. Значит, от вас?

– Нет! – удивилась Нелли Игоревна. – Мы с мужем всегда тебе фрукты передавали, орехи…

– Выходит, Сашка вылавливал для тебя вареники прямо из семейной кастрюли, – подмигнул своей сестре Илья и вдруг, нервно закусив губы, отвел взгляд и долго смотрел куда-то в дальний угол комнаты, так, чтобы его лицо никто не увидел.

– Саша добрый был. Самый добрый из класса, – вздохнула Юля, которая часто говорила то очевидное, что знали все, а потому даже и не думали произносить вслух. – Если бы не он, я бы и школу не окончила. Он мне всегда списывать давал! И на контрольных всегда для меня второй вариант делал, – растерянно подняла она глаза на бывшую учительницу.

– Да я знаю… – светло улыбнулась ей Нелли Игоревна. – Я после этого пошла в церковь. Поймала священника, набросилась на него. Так зло с ним разговаривала! Как же так? Мы вырастили такого сына! Идеального. Почему же тогда он, а не… Парень был у него в подразделении, такой балбес, – коротко объяснила она. – Священник посмотрел на меня и спокойно ответил: «Так ваш уже ангелом был, а этому дураку еще умнеть и умнеть». А завтра именно этот парень нас и повезет, – чуть отрешенно проговорила она. – Нам с мужем на одной машине не справиться, вещей много… Сам предложил, он сейчас после второго ранения восстанавливается. И никакой он, как оказалось, не дурак и не балбес.

– Жаль, у меня завтра смена, помочь вам не смогу! – огорченно произнес Антон.

– Но мы с ребятами… вот, – Илья достал из кармана обычный белый почтовый конверт и положил его на стол.

– Что это? – строгим тоном из прежней жизни спросила Нелли Игоревна.

– Это от всего класса, – начал Илья. – Мы решили, что на рождение внука…

– Нет, не возьму! – сразу прервала она.

– Почему? – смутился он.

– У меня теперь пенсия есть. У мужа пенсия есть, – гордо пожала плечами Нелли Игоревна. – Муж дочери работает. Мы не самые бедные люди в городе.

– Мы же от чистого сердца! – расстроенно смотрела на нее Юля. – Ведь столько всего ребенку надо!

– Я знаю, ребята, – смягчилась она. – Спасибо вам огромное. Не обижайтесь на меня, но – нет.

– Почему? – удивилась Лида.

– Потому что это будет жадность! – твердо сказала она. – Есть люди, которым действительно нужна помощь… Мне и в школе коллеги собрали, отказаться было просто неудобно. Но чтобы я у своих учеников взяла? Никогда!

– Но… – так же твердо решила поспорить с ней Юля и набрала побольше воздуха в легкие.

– Мне вполне достаточно вашего прекрасного торта! – задорно рассмеялась в ответ Нелли Игоревна. – И вообще, ребята, день такой солнечный, теплый, пойдемте лучше гулять? В ботсад! Уток будем кормить и мороженое есть, пока горло не заболит. Саша в детстве так любил это место! А деньги… – посмотрела она на конверт. – Вы, пожалуйста, сами в память о моем Саше найдите им применение. Пусть хорошему человеку помогут.

Они гуляли в Ботаническом саду часа два. В оранжереи не пошли – просто бродили по аллеям. Смотрели на бушующую многоцветием сирень, на изумрудные ковры молодой зелени и пышные кустарники, на самые ранние – тугие, плотно закрытые, похожие на незрелые ягоды – бутоны пионов. На эту хрупкую, но непреклонную победу жизни над смертью в осажденном городе, которую обеспечивал каждодневный труд работников сада.

Они ели мороженое и дышали пряным запахом свежей травы и полевых цветов. Они накормили в парке всех белок и всех уток. Вдруг увидели перед собой серого зайца. Сначала даже не поверили собственным глазам. А потом Нелли Игоревна вместе с Антоном, под дружный смех одноклассников, долго и отчаянно пытались его догнать, чтобы сфотографировать. В какой-то момент они смогли окружить беглеца с двух сторон. Но заяц оказался проворнее и быстрее. На то он и заяц.

Неожиданно день памяти Саши Колесникова получился таким пронзительно-светлым, таким радостным, что, если он видел их, если смотрел на них с неба, то, конечно, улыбался. А через два дня в квартире Ани и ее бабушки так же неожиданно появилась новая стиральная машина.