Допетровская Русь

Предки русского народа

Ни летописи наши, ни устные предания не помнят, когда и откуда появились в Европе предки русского народа – славяне. Древнему миру они были известны очень мало, а потому немногочисленные записи греческих и римских писателей очень туманны и сбивчивы; то, что они записали, дошло до них самих, как можно думать, через третьи руки; читая их записи, часто можно только догадываться, что речь идет о славянах. Первые письменные свидетельства русской летописи о жизни древних славян составлены частью по греческим записям, частью по своим народным преданиям и легендам лишь около конца Х века, т. е. много времени спустя после того, как славяне обосновались на восточно-европейской равнине.

Кроме письменных памятников, о прошлой жизни народа позволяют судить вещественные следы его быта – то, что он строил и выработал. Разбирая эти видимые остатки, можно судить о степени древности народа, об его распространении по лицу земли, об его быте, нравах, вкусах и наклонностях. Древние люди имели обычай хоронить со своими покойниками те вещи домашнего обихода, к которым человек привык, когда был жив. Древние верили, что человек и после смерти продолжает жить под землей так же, как жил на земле. Поэтому, заботясь об удобствах умершего, они клали с ним в могилу оружие, охотничью и рыболовную снасть, сосуды, украшения, закалывали над могилой и клали туда же домашних животных и даже людей – рабов и жен покойного. Когда разрывают такие могилы, то находят в них более или менее сохранившиеся остатки положенных туда предметов и по ним судят, как жил, чем занимался народ, к которому принадлежал покойник.

Ничто не сохраняет так долго в человеческом общежитии свою форму, внешний вид и качества, как предметы домашнего обихода. Если внимательно сравнивать предметы, отрытые в очень древних могилах, с отрытыми в могилах более новых, уже известно, какому народу принадлежавших, то можно установить более или менее достоверно, какому народу принадлежали древнейшие могилы: тому ли самому, что и новейшие, известные, или другому. Таким-то вот путем, исследуя могильники тех стран, которые и по сие время обитаемы славянами, сравнивая при исследовании древнейшие могильники с позднейшими и принимая в расчет древнейшие письменные известия, ученые установили, что первоначальным населением славянства в Европе были северо-восточные склоны Карпатских гор, та часть их, где берут свое начало Днестр, оба Буга, правые притоки верхней Вислы и правые притоки верхней Припяти; отсюда поселки продвигались на средний Днепр, к Березине и Десне. Здесь, в теперешней Галиции и Волынской губернии, славяне обитали еще в то время, когда им не было известно добывание и употребление железа, и все свои орудия: топоры, ножи, скребки и т. п., они делали из кремня, из костей и рогов животных. Сколько-нибудь устойчивых известий об этой поре жизни славян не сохранилось. Можно только сказать, что жизнь их в то время, наверное, ничем не отличалась от жизни народов, стоящих на такой ступени развития, которую принято называть «каменным веком».

Долго сохраняются в жизни народов обычаи и обряды, празднества, выражения общественной и семейной радости и горя, песни, сказания, сказки, приметы, пословицы, поговорки. Прислушиваясь к ним, сравнивая разные описания обрядов в разное время у одного и того же народа, ученые легко выделяют древнейшие черты от позднейших, которые прибавляет жизнь, и могут более или менее отчетливо представить себе, как жили, во что и как верили древние люди. Сохранившиеся в обиходе черты древности принято называть пережитками. Часто бывает, что такой пережиток потерял уже давным-давно всякий действительный смысл своего существования, а между тем держится среди людей, и все его исполняют. Случалось ли, например, вам обратить внимание на те две-три пуговицы, которые портные пришивают к нижней части рукава? Какой в них толк? Ни застегивать, ни пристегивать тут нечего, да и красоты никакой нет. Обычай пришивать эти пуговицы унаследован от тех времен, когда обшлага рукавов шились с большими отворотами, которые пристегивались к рукаву пуговицами. На картинках, изображающих людей начала XVIII и конца XVII века, можно видеть костюмы с такими отворотами у рукавов. Давно уже они вывелись из моды, а пуговицы все-таки пришиваются!

История начинает ближе знать славян около IV века после P. X., когда они уже умеют владеть сделанным из железа оружием. К этому времени славяне продвинулись с Карпат на юг до Дуная, на восток до нижнего Днепра, жили на Висле и к северу от Карпат. Страна, заселенная славянами, лежала на пути тех азиатских орд, которые в первые века после Рождества Христова стремительным потоком обрушились на европейские страны. То были: готы, авары, гунны и др. Они вовлекли в свои ряды и славянские племена Прикарпатья. Вслед за ними славяне прознали пути в богатые владения Византийской империи, лежавшие по нижнему Дунаю, в соседстве с которым славянские племена, спустившись с Карпат, утвердились очень давно и жили очень долго, настолько долго, что летопись наша, напр., не помнит настоящей прародины славян – Карпат, и считает Дунай тем местом, откуда вышли предки восточных славян в обитаемые ими страны.

Придунайские славяне постоянно сталкивались с греками. Первоначально это были хищнические набеги дикарей-славян на богатые, но слабо защищенные границы Византийской империи. Набеги эти славянские племена предпринимали под предводительством сильнейшего племени. Таким считалось у них около VI века племя дулебов, кстати, и обитавшее ближе других к византийским владениям. В VI веке, во второй его половине, союз славянских племен под верховенством дулебов был разрушен нашествием аваров, воспоминание о котором сохранила и наша летопись в следующей записи: «Си же обре (авары) воеваху на словенех и примучиша дулебы, сущая словени, и насилье творяху женам дулебским: аще поехати будяше обрину, не дадяше въпрячи коня, ни вола, но веляше въпрячи три ли, четыре ли, пять ли жен в телегу и повезти обрина. Тако мучаху дулебы. Быша бо обре телом велици и умом горди, и Бог потреби я: помроша вси, и не остася ни един обрин. Есть притча на Руси и до сего дне: погибоша аки обре».

Авары погибли, сметенные следовавшей за ними волной варваров, но и дулебы были так обессилены, что не могли более стоять во главе славянских племен. К этому времени относятся смутные известия о ссорах и раздорах славянских племен друг с другом. Каждое племя живет с этого времени как бы само по себе, и общая связь поддерживается только общими верованиями, обрядами, обычаями и языком.

Набеги славян на греческую империю, однако, не прекратились и продолжались до первой четверти VII века. Опасности, которым подвергалась империя от нападения славян, заставили образованных греческих людей ближе присматриваться к своим врагам, чтобы узнать, как они живут и управляются, каковы их обычаи и нравы. Свои наблюдения над жизнью славян они записывали. Благодаря их записям, а также вещественным памятникам славянского житья-бытья, сохранившимся в могилах, можно составить себе некоторое представление о том, как жили предки русского народа, славяне, около VI века по P. X. Но эти наблюдения были довольно случайны, а потому отрывочны и неполны.

По неясным и скудным известиям византийцев, славяне управлялись многочисленными царьками, или филархами, т. е. племенными князьками и родовыми старейшинами, и имели обычай собираться на совещания об общих делах; вместе с тем византийские писатели указывают на недостаток согласия и частые усобицы среди славян. Эти известия относятся к VI и VII векам по P. X. Неизвестно, что это были за князья и княжения, как и в чем выражалась власть князя в племени, как относились к его власти люди, составлявшие племя. Вероятнее всего, что это были мелкие родовые князьки, выбранные отдельными родами, или союзами больших семей, чтобы вести порядок в племени, предводительствовать на войне и на большой охоте, держать третейский суд и приносить торжественные жертвы богам.

Описывая жизнь славян, греческие писатели всегда отмечают, что славяне «часто переселяются». Причин тому было много: увеличивалось количество народа, так что жить и кормиться в Прикарпатской стороне становилось трудно; слишком участились набеги диких племен, делавших жизнь здесь опасной и тревожной. Особенно должно было подействовать на славян в этом смысле аварское нашествие. Современник-византиец рассказывает, что после нашествия аваров славяне разделились на отдельные племена. Наконец, собственная страсть славян к набегам приучала их все меньше дорожить родиной и все больше влекла на чужбину. А из Прикарпатского края, благодаря вытекающим отсюда во все четыре стороны света рекам и речкам, открывался широкий и свободный путь на север, юг, восток и запад.

Ушедшие к западу племена славян поселились в нынешней Чехии и отсюда вверх по pp. Саве, Драве и Мораве проникли далеко на запад. От этих славян произошли нынешние чехи, моравы, словаки, хорутане и другие племена западных славян. Ушедшие на Вислу и там поселившиеся славяне сделались родоначальниками нынешних поляков. Двинувшиеся на север от Карпат племена сели, главным образом, по реке Эльбе, которая тогда называлась Лабой; отсюда и сами они получили название полабских славян. Часть их ушла еще далее на север и заселила южное побережье Балтийского моря – северо-восточную часть нынешней Пруссии. Эти племена прозвались поморянами. Обе эти ветви славянства, полабские славяне и поморяне, столкнулись здесь с немцами и после долгой борьбы с ними не устояли, подчинились немцам и мало-помалу путем браков и насильственного подчинения слились с немцами, образовав с ними один народ – прусский.

Спустившиеся к югу от Карпат славянские племена проникли за Дунай и заселили почти весь Балканский полуостров. От этих племен произошли нынешние сербы, болгары, черногорцы, босняки и герцеговинцы. Немало славянской крови влилось путем браков и в жилы нынешних греков.

Отошедшая на северо-восток от Карпат ветвь славянства по Припяти достигла Днепра и, расселяясь по этой могучей реке и ее притокам, столкнулась и смешалась с другой ветвью славянства, проникшей на Днепр с юга, от Дуная. Здесь славяне осели сначала по нижнему и среднему течению Днепра, заняв западный его берег, затем они овладели и верховьями его. Часть их перебралась и на восточную сторону реки и достигла, постепенно распространяясь, до Оки и Средней Волги; другие же двинулись по Западной Двине и, идя далее к северу, за Западную Двину, добрались до Ильменя-озера, до Ладоги и Невы.

Восточные славяне разделялись на несколько племен. То были: поляне, обитавшие по среднему Днепру, около нынешнего Киева; древляне, жившие по Припяти; дреговичи – по Березине; полочане – по Западной Двине; северяне – по Десне; радимичи – по Сожу; вятичи – по Оке и Угре; кривичи – между Западной Двиной и верхним Днепром; часть их проникла на Ильмень-озеро и получила название ильменских славян; тиверцы и уличи жили по южному Днепру и Днестру; дулебы и волыняне – по Бугу.

Эти-то вот племена, расселяясь постепенно все дальше на восток и север, заняли всю северо-восточную половину Европы и создали русское государство.

Каждое племя восточных славян состояло из соединения многих родовых и семейных союзов. Выражался этот союз тем, что старейшины, или князьки отдельных родов, собирались вместе на сходки, на которых обдумывали и решали дела всего племени, затевали и обсуждали различные военные предприятия или охоты сообща.

Жили славяне отдельными поселками – небольшими одиночными и семейными, или большими – родовыми.

Об этом знает и наша летопись. Там читаем, что славяне «живяху кождо с родом своим и на своих местех, владеюще родом своим». Жить родом значило то, что все люди, происходившие по родству от одного родоначальника, жили вместе, вместе работали, все имели общее и работали – пахали землю или охотились – сообща.

Во главе рода стоял родоначальник, старейшина, которым всегда бывал самый старейший по летам из всех родичей. В тех случаях, когда трудно было решить, кто старейший по летам, старейшину выбирали из взрослых и почтенных по годам и жизни родичей. Родовой старейшина наблюдал за сохранением мира и порядка в роде, был судьей в мирное время и предводителем на войне.

Итак, следовательно, родом называлось собрание родственных по происхождению семей, живших под управой старейшего родича – родоначальника, родового старейшины.

В семейной жизни славян господствовало единобрачие. Многоженство, хотя и встречалось, было в общем редко. Браки у разных славянских племен заключались не одинаково. В то время как одни, по словам летописи, «умыкаху у воды девица», другие же «схожахуся межю селы на игрища и ту умыкаху жены собе, с нею же кто съвещашеся», у третьих «жених по невесте не хожаше, но привожаху (ему невесту) вечер, а заутра приношаху по ней, что вдадуче», т. е. у этого племени славян жених покупал себе невесту, давая за нее ее родичам, терявшим работницу, выкуп – вено.

Брачные обычаи, особенно умыкание, т. е. воровство девиц, вносили немало разлада во взаимные отношения родов. Каждый род берег своих девушек как работниц. Умычка работницы приносила убыток роду, и род искал возместить свой убыток с похитителя, требовал вознаграждения с укравшего и его родичей и в случае отказа брался за оружие. Обыкновенно похититель соглашался заплатить выкуп, и тогда все улаживалось мирно. Иногда жених заранее уговаривался с родителями невесты о плате за нее, и тогда умычка была только исполнением старого обычая, если только считали нужным его соблюсти. Невесту, по выплате вена, передавали жениху с рук на руки. До сих пор в народных свадебных обычаях сохранились отголоски тех отдаленных времен, когда брак являлся куплей-продажей невест. Так, в некоторых местностях России соблюдается следующий обычай: подле невесты перед приходом жениха садится брат ее или другой родственник. Дружка спрашивает его: «Зачем сидишь здесь?» – «Я берегу свою сестру», – отвечает тот. «Она уже не твоя, а наша!» – возражает дружка. «А если она теперь ваша, то заплатите мне за ее прокорм. Я одевал ее, поил, кормил». – «Сколько же она тебе стоила?» – спрашивает дружка. Сидящий возле невесты начинает перечислять, что он истратил на ее прокорм. Дружка, выслушав, дает ему монету, но тот говорит: «Мало!» Дружка дает еще, и так до трех раз. Потом сидящий встает, и на его место садится жених.

Если обиженному роду, у которого чужаки похищали женщину, они отказывались уплатить ее рабочую стоимость, то начиналась вражда родов. Проливалась кровь. А так как у славян было в обычае мстить за убийство, причем обязанность эта переходила от одного родича к другому и каждое новое убийство вызывало и новых мстителей, то понятно, что происходило: члены отдельных родов резались насмерть, подстерегали и убивали друг друга, и это длилось иногда до тех пор, пока один из родов-соперников не бывал вырезан дочиста, до последнего человека. Родовая месть возбуждалась и по всякому другому поводу – нечаянное убийство, ссора, кража, словом, всякое столкновение грозило разрешиться этим страшным обычаем. Умычка невест и обычай родовой мести поселяли и поддерживали большую рознь между отдельными родами. Византийцы, наблюдавшие этот чуждый им строй жизни, утверждают, что славяне не умели жить в мирном согласии и «между ними господствовали постоянно различные мнения; ни в чем они не были между собой согласны; если одни в чем-нибудь согласятся, то другие тотчас же нарушают их решение, потому что все питают друг к другу вражду и ни один не хочет повиноваться другому».

По мере того как разрасталось количество членов отдельных родов и увеличивалось родовое имущество, родовые связи слабели. Старому, дряхлому родоначальнику становилось не под силу управлять сильно разросшимся родом. Все труднее и труднее становилось и родичам решать, кто из них старше. Стали часты случаи, когда племянник по годам оказывался много старше своего дяди, или слишком дряхлый старейший родич явно не годился быть главой рода. Первое время в таких разросшихся родах стали допускать, чтобы старейшина избирал себе преемника при жизни и правил вместе с ним, как бы узаконил таким путем его власть после своей смерти. Но случалось, что родоначальник умирал неожиданно, внезапно, бывал, например, убит на войне и не успевал назначить себе преемника. Тогда родичам разросшегося рода приходилось самим избирать себе родовладыку.

Распадению родового быта больше всего способствовала необходимость переселения под напором врагов. Уже на Поднепровье племена славян должны были прийти с нарушенным строем родовой жизни. Передвигаясь под натиском аваров с Карпат и Дуная на Днепр, они, вероятно, в очень редких случаях доходили сюда целыми родовыми группами. А если доходили, то в новом краю, глухом и лесистом, находили крайне неблагоприятные условия для жизни целыми родами. Большому роду трудно было найти здесь место, на котором он мог бы сразу поселиться всей кучей достаточно тесно, чтобы не рисковать расставить отдельные семьи слишком далеко одна от другой и уже этим одним ослабить родственную связь. Отдельным семьям невольно приходилось здесь отбиваться от рода в поисках удобного местожительства; самое переселение не было свободной перекочевкой не спеша, заранее обдуманной и налаженной: люди бежали, спасая свою жизнь от свирепых аваров, – тут было не до сохранения родовой связи. Отдельные семьи иногда очень далеко отбивались от рода, и тогда власть старейшины рода, так сказать, не достигала их. У такой отделившейся семьи появлялось и свое отдельное имущество, так как работать, добывать себе пропитание ей приходилось одной и только на себя, на свой страх и риск и своими только средствами.

Но одной семье было трудно бороться за свое существование – в той суровой и новой обстановке, какую создавали для жизни естественные условия Поднепровья. Под давлением нужды отдельным семьям и лицам различных родов, случайно основавшимся на новых местах близко друг от друга, пришлось соединиться для совместной работы и для самозащиты. Такие союзы семей, связанные не столько родством и происхождением от одного родоначальника, сколько взаимной выгодой и сотрудничеством, скоро стали господствующей формой общежития у восточных славян. У черногорцев и герцеговинцев можно еще теперь наблюдать существование таких союзов-семей, которые называются у них «задруги», «велики кучи», «заедины».

Основные задруги были, вероятно, очень немногочисленны, заключая в себе человек 20 или 25 взрослых мужчин-работников, не считая стариков, женщин и детей; бывали, конечно, задруги и более обширные, заключавшие одних взрослых мужчин до 50 и более человек.

Но вот большая семья еще разрастается. Рождаются и вырастают младшие, принимаются или «присуседиваются» новые насельники. Так как почти всегда родится и выживает людей больше, чем умирает, то количество взрослых в большой семье и в группах отдельных семей, живущих вместе, все увеличивается.

Становится тесно и работать, т. е. охотиться и обрабатывать землю. В те времена землю под пашню подготовляли тем, что выжигали росший на ней лес. Удобренная золой земля давала богатый урожай лет пять-шесть подряд, а потом истощалась, и тогда приходилось выжигать новый лесной участок; земли для такого способа ведения хозяйства требовалось очень много, и потому не мудрено, что семьи рода стремились селиться как можно реже. Охота и бортничество, самые распространенные тогда промыслы, требовали тоже больших пространств земли на каждую семью.

По вычислениям и наблюдениям одного ученого, пока люди занимаются только охотой, которою живут и кормятся, каждому охотнику, чтобы просуществовать и прокормиться, нужен огромный простор; у охотников-эскимосов, например, на каждые сто кв. километров (1 кв. километр – 0,878 кв. версты) приходится всего только два человека населения; даже в неизмеримо более богатой всеми естественными благами, нежели родина эскимосов, Амазонской провинции Бразилии на том же пространстве живет 3 человека охотников. Когда люди занимаются скотоводством, то та же площадь земли может прокормить по-прежнему немного людей; так, в Киргизских степях на 1 кв. километр приходится по 1 жителю, а в некоторых местах Туркестана один житель приходится на 2 кв. километра. Когда люди занимаются земледелием, то могут жить значительно гуще: тогда на одном кв. километре могут жить до 40 человек. При занятии промышленным трудом, когда искусственно удобряется земля, когда можно удобно и скоро продать в городе хлеб и купить платье, обувь и прочее, на одном кв. километре могут прожить и прокормиться до 160 человек. Наконец, когда люди занимаются только торговлей, т. е. получают хлеб из других стран и платят за него своими промышленными и фабричными изделиями, тогда на одном кв. километре земли может просуществовать громадное количество населения.

Благодаря тесноте, возникавшей по мере разрастания отдельных задруг, среди них увеличиваются случаи взаимного недовольства. Охотники одной задруги, сталкиваясь в своих скитаньях с охотниками, членами чуждой им задруги, не всегда могли мирно разойтись. Начнут, например, гнать зверя одни, а его переймут нарочно или нечаянно соседи. Подымается ссора, спор, драка. То же происходит и у земледельцев. Запалят огонь на облюбованном участке земли в одной задруге, но не рассчитают силы и направление ветра, глядишь, огонь перекинуло дальше намеченной черты, сгорела огромная площадь леса, выгорели и те участки, где, может быть, через год или два решили жечь лес соседи. Опять недоразумение, ссора, драка, есть раненые, даже убитые. А по старому обычаю за убийство надо мстить. Начинается охота за людьми, и создаются новые поводы для мести. Род восстает на род, семья режется с семьей, члены одной задруги организуют поход на соседнюю задругу. Жить становится невмоготу – и тесно, и беспокойно, и опасно.

Тогда отдельные семьи уходят подальше, направляясь обыкновенно вверх или вниз по течению той реки, у которой жили, и на новом месте устраиваются жить по-старому.

Где-нибудь у опушки большого леса, неподалеку от реки или озера, на высоком сухом месте располагалось жилье. Жилье побольше, обнесенное земляным валом, служит домом старшин; здесь же, внутри вала или возле него, собираются задружники для совещания об общих делах. В студеную зимнюю пору здесь горит всегда огонь в прочном очаге, и каждый задружник может прийти сюда из своей на живую нитку смётанной хибарки погреться. Жилья остальных семей разбросаны вокруг в беспорядке: всякий ставит свое жилье там, где ему удобнее, окружая его земляным валом как для тепла, так и в целях безопасности от дикого зверя и злого человека.

Самые жилища славян этого времени, как можно судить по раскопкам, – полуземлянки, над которыми делались надстройки, огороженные вроде шалаша из жердей и тонких бревен, сколоченных деревянными гвоздями, связанных лыком и скрепленных смолой, хворостом, дерном; крыша поддерживалась крепким столбом, возвышавшимся посреди жилья; пол жилья был земляной, плотно убитый, посыпанный песком; внутри «жилитва» находился глиняный очаг, истопка; отсюда произошло наше слово «изба» – истба, т. е. жилье с истопкой. Из домашней обстановки в таком жилье, кроме печи-очага, над которым в крыше было прорезано отверстие для выхода дыма, имелись «лавы» – лавки и стол; «стол» в современном его значении, т. е. в смысле мебели, почти несдвигаемой с места, за которой сидят, выработался довольно поздно, и столом в древности называли низкую передвигаемую подставку, одинаково годную и для того, чтобы ставить на нее пищу, и для того, чтобы сидеть на ней; низкие «лавы», неподвижно устроенные у стен, были покрыты «коврами», т. е., вероятно, просто шкурами зверей, трофеями охоты. Жилье обносили обыкновенно высоким земляным валом.

По всему пространству нашей равнины находятся многочисленные остатки земляных валов. Иногда эти насыпи еле заметны, стертые всесокрушающей рукой времени, но часто и очень явственны и сохранились сравнительно хорошо. Валы рассеяны обыкновенно на расстоянии 3, 4, 5, даже 8 верст один от другого. Их принято называть городищами.

«Древнейшие городища, – говорит проф. Д.Я. Самоквасов, – за немногими исключениями, расположены на наиболее высоких пунктах высоких побережий, защищены с двух или трех сторон естественными оврагами или крутыми спусками к реке, а со стороны, примыкающей к ровному открытому полю, обведены искусственными укреплениями, валами и рвами. Немногие городища, представляющие исключение, поставлены в местах низменных, на лугах, и в этом случае всегда на местах, со всех сторон окруженных или окружавшихся водою. Городищ, удаленных от рек, я нигде не встречал». Особенно излюбленными местами для городищ были возвышенные мысообразные уступы, образующиеся при слиянии рек; тогда две стороны треугольника защищали реки, а третью, основание его, образовал высокий вал, с широким рвом перед ним.

«Внутренняя часть или площадь городищ, расположенных на высоких побережьях, всегда представляет собою отрезок горы, отделенный от прилегающего поля насыпным валом и выкопанным рвом, а со стороны естественных укреплений ровно обрезанный, так что подход к городищу с луговой стороны очень затруднителен, а подъезд невозможен. Величина площади большей части исследованных мной городищ изменяется от 300 до 450 шагов в окружности; но встречаются меньшие – до 200 шагов, и большие – до 1000 шагов в окружности»; в среднем чаще всего встречаются городища, вал которых охватывает пространство, еле достаточное для того, чтобы внутри его мог уместиться современный средний крестьянский двор. Меньшие городища в большинстве случаев оказываются при исследовании древнейшими.

Форма площади определяла внешний вид городищ; встречаются городища треугольной формы, более или менее отчетливо выраженной прямоугольной, но чаще всего встречаются круглые почти правильной формы и овальные или яйцеобразной формы. Вход во всех городищах помещен обыкновенно с той стороны, которая выходит на открытое поле, отделенное от площади городища рвом и валом, и обращен почти всегда на восток. Обыкновенно городища окружены только одним валом со рвом, но встречаются и такие, где земляные укрепления устроены сложнее: от главного вала выдвинуты полукружьем валы в сторону, ров идет вокруг двумя поясами, разделенными тоже валом, и т. п.; высота вала в отдельных случаях достигает 2 арш. 10 вершк.; по валу вбивали иногда частокол.

При раскопках внутренней площадки городищ исследователи наталкиваются на целые слои всякого мусора и щебня, неизбежно образующегося из разных твердых отбросов хозяйства на жилых местах. Тут попадаются черепки, щебень, уголь, зола, кости животных, птиц и рыб, которыми питались обитатели, случайно затерявшиеся предметы обихода – какие-нибудь маленькие сосуды, обломки ножей и рогатин, грузила от рыболовных сетей, медная и серебряная мелочь – кольца, запястья, серьги, служившие украшением у женщин и мужчин, костяные иглы, топоры каменные и железные и т. п. вещи, часто самого неожиданного вида, а порой и совершенно неизвестного нам назначения. Все такие находки попадаются часто среди золы, угля, что свидетельствует о пожаре, во время которого они погибли и потом остались погребенными в земле. Количество угля и золы иногда бывает так велико, что позволяет смело заключить, что внутри городища были деревянные избы или шалаши, служившие жильем и, быть может, сожженные беспощадным врагом, мстившим «за своих». Около таких городищ почти всегда находятся курганы – это древние кладбища, в которых обитатели городищ хоронили своих покойников.

Раскопки древних курганов и городищ прежде всего свидетельствуют, что они возникли в разное время, и эпохи возникновения их отстоят в отдельных случаях на целые столетия одна от другой. Рассеянные по всему огромному пространству России курганы и городища являются делом рук различных племен, и в науке далеко еще не выяснено с достаточной обстоятельностью и точностью ни время возникновения, ни принадлежность тем или иным племенам этих земляных свидетелей далекого прошлого. Далеко не всегда на бесспорных основаниях приписываются отдельные могилы и городища, или группы их, славянским племенам, финским или иным.

«Могилы славянской эпохи, – говорит проф. Л. Нидерле, – представляют собой группу, до сих пор во многих отношениях еще загадочную. Здесь встречаются тот и другой похоронные обряды – и погребение и трупосожжение; но как они относятся друг к другу хронологически и географически, до сих пор еще с точностью не выяснено. Данные археологии и свидетельства истории противоречат здесь друг другу. Начальная летопись, например, рассказывает, что славянские племена кривичей, вятичей, радимичей и северян сожигали своих мертвых. А на территории, где жили эти племена, мы находим большое количество могил с костями и очень часто находим оба обряда в могилах одной и той же группы. Одни ученые думают, что могилы с костяками принадлежат одному славянскому племени, а могилы с остатками трупосожжения – иному. Другие исследователи полагают, что могилы со следами трупосожжения следует относить к более древнему периоду, а могилы с костяками, судя по находимым в них византийским и арабским монетам, не древнее X века, стало быть, можно думать, что погребение сделалось всеобщим обычаем только под влиянием христианства».

Проф. В.Б. Антонович разделяет славянские курганы на три группы: 1) курганы древлянские, где костяк находится почти на уровне почвы и по контуру окружен воткнутыми в землю гвоздями; оружие и целые сосуды редки, больше мелких бытовых предметов – железные ножики, оселки, украшения – бусы и кольца, клочки одежды и обуви; 2) курганы полянские, где покойник погребен большею частью верхом на лошади, в яме, при нем много оружия и украшений; 3) курганы северянские, где встречаются почти исключительно только сожженные костяки и пострадавшее от огня вооружение и украшения. Но это подразделение особой точностью не отличается, так как в стране полян, например, встречаются погребения, характерные и для северян и для древлян, а в северянской области встречаются и полянские и древлянские.

Курганы ильменского или новгородского края достигают иногда до 15 и более аршин высоты; обыкновенно это крепкие крутобокие насыпи, окруженные по подошве крупными валунами. Распространение христианства не нарушило обычая насыпать курганы над могилами покойников, но несомненно прекратило обычай сжигания трупов. Тогда в силу старого обычая, от которого трудно было отстать, стали жечь только костры на могилах, сжигая при этом иногда остатки «тризны», т. е. поминального пира. Понемногу вывелось и это, но до сих пор во многих местах России, как бы в воспоминание старого обычая, посыпают вырытую могилу золой; существует также обычай посыпать пеплом тело почившего после и даже во время церковного обряда погребения.

Гробницы с остатками трупосожжения считаются более древними. Но и они бывают двоякого рода. В одних, по размерам всегда бульших, труп умершего, как видно по обстановке, был сожжен тут же, на месте, и над его прахом и пеплом и был насыпан курган. По устройству других, всегда меньших по размеру, можно думать, что труп был сожжен где-нибудь в другом месте, может быть, особо для того предназначенном, а затем пепел был собран в небольшую урну, глиняный сосуд, и перенесен на место погребения. Обряд похорон в курганах того и другого вида может быть восстановлен на основании сделанных раскопок довольно отчетливо.

При похоронах, когда курган насыпался на том самом месте, где предавали огню труп умершего, приготовляли сначала насыпь от одного до шести аршин отвесной высоты и от 50 до 200 аршин в окружности. На этой насыпи устраивали кострище из различного дерева – дуба, березы, ольхи, сосны, как можно судить по угольям. Кострище сколачивали железными гвоздями. Что костер складывался очень большой, видно по множеству остатков различных предметов, которые находят в золе и пепле, и по толщине слоя этого пепла, который достигает в некоторых курганах до полуаршина и более. Положив труп в сани или в ладью, о чем свидетельствуют записи очень древнего происхождения, ставили все это на костер.

Труп одевали возможно пышнее. На костер складывали вооружение покойного, сбрую, разные домашние орудия, игральные кости, монеты, хлеб в зерне, домашних животных, особенно лошадей, собак. По некоторым раскопанным курганам можно заключить, что жену умершего постигала горькая участь быть сожженной с мужем. «В Черной могиле (в Черниговской губ.), – пишет проф. Д.Я. Самоквасов, – явственно можно различить два сожженных трупа; характерные человеческие кости: зубы, кости пальцев, позвонки, попадались в двух частях кострища, отстоящих на расстоянии около трех аршин одна от другой, причем при одном костяке были найдены преимущественно вещи, свойственные мужчине: пряжки и бляхи пояса, грудные застежки, массивные пуговицы, стрелы, копья, мечи, щиты, тогда как при другом костяке изобиловали предметы, более свойственные женщине: серьги, бусы, кольца, дутые серебряные пуговицы, ножницы, гребенки. Судя по расстоянию, отделяющему кости, при которых были найдены вещи, более свойственные мужчине, от костяка с предметами женского обихода, надо думать, что трупы возлагались на костер не рядом, а на расстоянии около двух аршин один от другого. После сожжения пепелище засыпали слоем земли, от полуаршина до пяти и более аршин, смотря по предположенной величине кургана. На этом слое в центре его ставили глиняный сосуд с костями животных, быть может, принесенных в жертву при погребении или просто сожженных в честь умершего, с глубокой верой, что эти животные понадобятся в его новой жизни. Тут же клали иногда оружие и кое-что из домашней утвари. Жертву сожигали не возле трупа умершего, а где-то в другом месте и в курган ставили только перегоревшие кости и пепел. Ни в одном кургане не было замечено следов сожжения жертвенных вещей и животных на том месте, где их находили. В Черной могиле, в жертвенной части, между вещами, несомненно сожженными (обугленные кости и шерсть барана, две кольчуги, два длинных ножа), найдены два кованных серебром рога и две золотых монеты, на которых не видно следов огня – значит, эти вещи были положены после того, как жертвенные дары сгорели. Поверх жертвы насыпали землю, иногда перемешанную с камнем и щебнем, слоем от двух до шести и более аршин, смотря по тому, какой величины курган предполагался. Вершину кургана тщательно обделывали, придавая ей сферическую форму». На вершине Черной могилы проф. Д.Я. Самоквасов обнаружил «явные следы памятника, разрушенного временем». По мнению этого ученого исследователя, «может быть, и на других курганах этой формы ставились какие-либо знаки или памятники», потом исчезнувшие. Но вообще на вершинах курганов каких-либо сооружений, знаков и памятников не находят. Только на курганах дальнего юга южнорусской степи[1] до сих пор еще красуются грубо сделанные из песчаника или гранита изваяния, изображающие сидячую или стоячую человеческую фигуру с руками, прижатыми к передней части тела и держащими чашу или рог. Одни такие изваяния изображают людей в одежде, другие – обнаженных. На лицах фигур, изображающих мужчин, можно различить усы, на голове шапку, за поясом нож или меч – с одной стороны и колчан – с другой, на ногах сапоги. Женские фигуры изображены в высоких головных уборах. Географическое распространение этих памятников достаточно говорит за то, что они не могут принадлежать славянам: такие же изображения находят в Монголии, на Алтае, в Кульдже, в Киргизской степи, на Иссык-Куле, что и дает возможность считать курганы, украшенные этими изваяниями, прозванными в народе «каменными бабами», – принадлежащими какому-нибудь из монголо-тюркских племен, которых так много и такой непрерывной волной выбрасывала на простор южнорусских степей монгольская Азия.

Итак, на вершинах несомненно славянских курганов никаких памятников или остатков их не находится. Зато подошва курганов, особенно на севере, почти всегда бывает обложена большими и малыми валунами, что делалось в целях воспрепятствовать кургану осыпаться. Возле многих курганов сохранились или легко чувствуются при исследовании местности так называемые охранные рвы – шириной от двух до десяти аршин, а глубиной до пяти. Эти рвы должны были охранять вершину могильного холма от всякой дерзновенной попытки ступить на нее ногой: еще и сейчас в народе считается большим грехом и недостойным, приносящим несчастье делом ступить на могилу.

Обряд погребения в тех курганах, где находят сожженные кости умершего в особых урнах, несколько разнился от того, когда покойника сжигали на месте кургана. В таких курганах, всегда сравнительно небольших, нет следов самого кострища: покойника сжигали где-нибудь поодаль вместе с жертвами, потому что в урнах среди обугленных останков можно различить кости человека и животных. Так как среди костей находят сплавившиеся и сильно пострадавшие от огня металлические украшения – пряжки, кольца, гривны-ожерелья, то можно заключить, что покойника сжигали в полном наряде.

И летописное предание в своем рассказе о языческом быте славянских племен не противоречит археологическим свидетельствам. «Радимичи, вятичи и север один обычай имяху… – читаем в летописи. – Аще кто умряше, творяху трызну над ним и посем творяху кладу велику и възложахуть и на кладу мертвеца, сожьжаху; а посем, собравше кости, вложаху в судину малу и поставяху на столпе»… Столп, возвышение, надо понимать здесь как курган. Человек, более близкий по времени к описываемой эпохе, нежели летописец, очевидец ее, арабский писатель Ибн-Даста, писавший в X веке, не оставляет сомнения, что это были за «столпы», на которых ставили урны с сожженным прахом покойника. «Когда умирает кто-либо из них, – рассказывает о славянах Ибн-Даста, – они сожигают труп его. На следующий день по сожжении покойника отправляются на место, где оно происходило, собирают пепел и кладут его в урну, которую ставят затем на холме»… «Си же обычаи творяху и кривичи и прочии погании не ведуще закона Божия», – замечает летописец.

Рассеянные около городищ курганы, в недрах которых покоились отцы и деды обитателей городищ, представляли собою видимую памятку об умерших. А для нас эти городища и курганы, памятники далекого прошлого, живые свидетели жизни, быта и нравов наших далеких предков.

Общий вид городищ и находки, сделанные при исследовании их, позволяют заключить, что городища служили укрепленным жильем, а количество городищ свидетельствует, что укрепленное городище было типичной и обычной формой жилья на заре нашей истории у тех славянских племен, из соединения и слияния которых образовался впоследствии русский народ и выросло русское государство.

«От Твери почти вплоть до Ярославля, – говорит исследователь здешних городищ, г. Беллюстин, – по обеим сторонам Волги, столько городищ!.. Так, при устье р. Дубны – городище, теперь село Дубенское-Городище; против него остатки вала, окопов, которые доселе называются городищем; при устье Хатчи – городок, теперь село Белгородок; при устье Медведицы весьма значительные остатки городищ и укреплений; на противоположном берегу от села Пухлимского, на пространстве 9 верст почти непрерывная цепь окопов и укреплений, явно сделанных руками человеческими, которые и доселе называются городищами»… Множество городищ рассеяно по рекам и озерам приновгородского края, по всем мелким и средним рекам, тянувшим к Днепру и верхней Волге, словом, по всей территории, которую летописи наши обозначали, как населенную и славянскими племенами.

Страна славян была усеяна, по бороздившим ее во всех направлениях речным путям, такими городищами, каждое из которых служило укрепленным жильем большой или малой семьи. Окрестный лес, река, озеро, поле составляли владение семьи, и в это владение не могли проникать слабые, невооруженные чужаки. По выражению Н.М. Карамзина, «каждое такое семейство было маленькою независимою республикою» – особенно во всем том, что касалось внутреннего быта и уклада жизни большой семьи, построившей себе городище.

Укреплять свои жилища заставляли тогдашних людей разные обстоятельства. Страна была дикая, глухая, лесная, обильная всяким хищным зверьем, не боявшимся человека. Оградиться самому, спрятать за высоким валом домашний скот заставляла прежде всего эта нужда – страх перед зверьем. Еще страшнее, может быть, были люди, исконное население края, естественно встречавшее враждебно новых насельников, как новых соперников по охоте и лесным промыслам. Тут всегда можно было ожидать нападение с мечом и огнем: за крепким валом, обороняясь за его крутой насыпью, легче было отбить вражеское нападение, дороже продать врагу свою жизнь и жизнь своих близких. Сюда, в укрепленное дворище, сносилась вся добыча охоты, войны, мирного труда, здесь легче было ее охранять и беречь.

Когда с VIII века стало развиваться торговое движение по Днепру и по Волге, когда в стране, заселенной славянами, стали появляться большими и мелкими ватагами иноземные купцы-хазары, арабы, а особенно варяги, укрепленное жилище не потеряло своей полезности. Одной из главных статей тогдашней торговли были рабы. Этот товар пришлые гости, а потом и свои единоплеменники, занявшиеся торговлей, приобретали разными путями; возможность напасть на малочисленную семью, принадлежавшую к другому племени, нежели нападающие, была слишком соблазнительна, так как сулила легкий успех, и потому тогдашние купцы не могли не пользоваться таким соблазном, нападали на отдельные городища, сопротивлявшихся обитателей убивали, захваченных врасплох женщин и детей забирали в полон и везли и вели на продажу туда, где был спрос на такой товар. Поэтому-то в VIII и IX веках укрепленное жилище являлось не меньшей необходимостью для тогдашних людей, чем для их предков. Даже и еще позднее эта необходимость не миновала, особенно в землях ближе к степи, когда падение Хазарского царства открыло дорогу в приднепровские степи сначала печенегам, а потом половцам: все-таки хорошо укрепленное рвом и валом городище не так-то легко могло стать добычей степных наездников. Пока они займутся осадой, пока будут пытаться под меткими стрелами, осыпающими их с валов, пробиться через рвы и насыпи внутрь, пройдет время, может подоспеть помощь осажденным от соседей, да и сами хищники, потерпев урон, потеряв достаточно коней и людей, авось не выдержат и уйдут.

Вот почему городище долго оставалось излюбленной формой жилья в стране восточных славян.

Из таких городищ, служивших жильем отдельным семьям или родам, при благоприятном стечении естественных условий вырастали целые города. Члены всех задруг данной области – люди одного племени, говорят одним языком, имеют одни обычаи, живут одинаково, и потому, как бы ни была сильна внутренняя вражда отдельных частей племени, им легко сговориться действовать вместе, когда им всем грозит одинаковая опасность, например, нападение чужеземцев, или представляется одинаковая выгода, воспользоваться которой можно только сообща.

Внешняя опасность, боязнь нападения людей чужого племени или инородцев заставляет отдельные задруги сообща позаботиться о том, чтобы под рукой у них было такое верное и крепкое место, куда, в случае опасности, можно было бы спрятать имущество, укрыть женщин и детей, наконец, где могли бы с оружием в руках отсиживаться воины.

Для этого где-нибудь на высоком берегу реки, на полуострове, образуемом впадением в эту реку ее притока, на месте, с которого далеко и широко видно во все стороны, единоплеменники насыпают высокий и широкий земляной вал, плотно утрамбовывают его, укрепляют плетнем и по вершине вбивают стоймя частокол – ряд заостренных дубовых бревен. В такой стене проделывают ворота, строят даже башни, конечно, тоже деревянные – камня нет на той равнине, где они живут.

Внутри такого огороженного пространства можно поставить жилища и жить в них под защитой стены. Такое крепко огороженное пространство называют городом – от слова «городить».

Немало и таких остатков больших древнеславянских укреплений рассеяно на нашей равнине. Некоторые из них занимают по поверхности до двух квадратных верст. Собственно, эти остатки большой городьбы и следует называть городищами. Такие большие города являются укрепленными средоточиями для целого племени: тут происходили собрания племени для различных совещаний и суда, здесь же приносились общие жертвы богам. Жить возле города – это значило не только жить близко к месту, где при опасности можно укрыться, но и близко к средоточию жизни всего племени, где и поживиться легче и новостей узнать можно больше. Благодаря этому города становятся обширными и населенными. Если городище стояло на перепутьях торговых дорог, если естественное положение его было прочно, представляло хорошо от природы расположенную позицию, с которой удобно было направить торговый караван, то превращение крепости в торговый город при оживлении торгового движения по славянским рекам не могло заставить себя долго ждать. Естественные удобства привлекали к такому городищу людей, основывавшихся около него на жилье, и тогда вырастал город.

Летописная запись сохранила легендарный рассказ о том, как был основан Киев, ставший потом средоточием всей политической и экономической жизни страны, заселенной славянами. Предание, записанное летописцем, рассказывало, что на горном берегу Днепра, на трех соседственных холмах поселились три брата, занимавшиеся звероловством и всяким лесным промыслом в окрестных лесах, а может быть, державших перевоз через Днепр, как о том глухо упоминает летопись, оспаривая это известие. Эти три брата, Кий, Щек и Хорив, построили себе три жилья и общими усилиями насыпали себе «градок мал» – городище, которое было названо, по имени старшего из братьев, Киевым. Это и был впоследствии Киев. В основе старинного деления Новгорода на пять «концов», частей, тоже можно подметить, что сначала каждый из этих концов был самостоятельным городищем, и лишь впоследствии, но тоже в незапамятные времена, все эти городища образовали один город – Новгород Великий.

Управлялось древнеславянское племя «вечем», т. е. сходкой всех домохозяев. «Обо всем, что им полезно или вредно, они рассуждают сообща», – пишет о славянах грек-современник, и наш летописец говорит, что так было у славян «изначала».

Как не было у славян единой постоянной власти, так же не знали они разделения по сословиям или по богатству; это и понятно: сначала они жили родами, потом большими семьями, и каждый род, семья, сообща занимались всяким делом. Все, что добывалось ими от земледелия, скотоводства, пчеловодства и охоты, шло, главным образом, на собственную потребу семьи или рода, а не для продажи на сторону. Редко-редко представлялся случай выменять у заезжего купца-иноземца на добытые шкуры пушных зверей какой-нибудь товар иноземного производства. Каждая семья сама строила себе жилище, женщины в семье сами делали ткани, необходимые для одежды, «жили скудно и беззаботно, постоянно пребывая в грязи», как говорит, описывая жизнь славян, византийский писатель-современник.

Расположенные всегда вблизи от воды, на берегу реки или озера, городища одним этим указывают, какую важную роль имела в обиходе их жителей река: по реке не только пролегала дорога-путь к соседям, возможная, впрочем, только летом, – река еще круглый год кормила обитателей городищ своими рыбными богатствами. Что обитатели городищ были рыболовы, доказывают многочисленные находки грузил от сетей, обломков острог и даже как будто рыболовных крючков, изготовленных из костей. Обилие находимых в раскопках наконечников стрел, копий, топоров, рогатин свидетельствует, с одной стороны, о воинственном укладе жизни обитателей городищ, а с другой – говорит и о том, что важным для их быта занятием была охота в окрестных лесах за диким зверем и птицей; кости кабаньи, рога оленьи, лосьи и т. п., находимые в городищах, подтверждают догадку об охотничьих занятиях жителей городищ.

Главным занятием славян, кроме охоты, было земледелие. Арабские писатели рассказывают, что у славян хлеб составлял главную их пищу, и особенно любили они просо, что отмечают также и греческие авторы. По словам Константина Багрянородного, хлеб и мясо были обычным жертвоприношением, а следовательно, и обычной пищей, потому что у всех народов издавна велось приносить в жертву богам то, чем сами питаются, выбирая лучшее. Еврейский путешественник X века Ибн-Якуб отмечает, что земля славян обильна всякого рода жизненными припасами, что славяне народ хозяйственный – и занимаются земледелием усерднее, чем какой-либо другой народ. И наши летописные сказания сохранили черты, рисующие славян как земледельцев. «Все наши городи… делают нивы своя и землю свою», – говорила Ольга древлянам.

Археологические находки подтверждают эти записи. В могилах страны полян, древлян, северян и других племен находят железные серпы и зерна ржи, ячменя, овса, пшеницы. Надо думать, правда, основываясь на данных XI века, что известны были славянам еще: горох, лен, мак; из земледельческих орудий письменные памятники знают рало, или соху, плуг, борону, мотыгу, цеп. Пахали лошадями и волами. Судя по археологическим находкам костяков, лошади были неважные, малорослые и слабые. Соха представляла собой подобранный удобно по своему искривлению сук или корневище, круто обожженное там, где соха наших времен имеет сошники. Такое орудие, конечно, еле царапало землю. Но мы и не должны думать, что сельское хозяйство тех времен по своим приемам и орудиям стояло на очень высокой степени развития. Скотоводство тоже с давних пор было одним из занятий славян, и археологические данные – остатки костей домашних животных: лошадей, овец, свиней, волов, коз – свидетельствуют об этом. Остатки птичьих костей, между прочим, кур, и яичная скорлупа позволяют говорить даже о птицеводстве у древних славян. Записи арабских и византийских писателей, говоривших о жертвоприношении у славян, упоминают быков, собак, петухов, овец и тем совпадают с данными археологии. Что скотоводство было вообще широко распространено, указывают свидетельства, говорящие о широком употреблении мясной пищи, материал для которой доставляла и охота. Мясо ели не только воловье и овечье, но и конское, «по тонку изрезав конину ли, зверину ли или говядину, на углех испек, ядяше». Крупный скот, волов и лошадей, славяне юга приобретали у своих степных соседей, как о том рассказывает Константин Багрянородный. Скот разводили и держали славяне не только ради мяса, но и для молочных продуктов. Такие слова, как млеко, сыр, творог, масло – очень древнего происхождения, так же как слова «руно» и «вълна» (волна), обозначавшие шерсть и свидетельствующие, следовательно, о том, что славяне умели стричь овец и изготовлять шерстяные ткани.

В раскопках древних могил в стране северян, полян и древлян частую находку составляют остатки шерстяной материи, полотна как грубого, так и тонкого, тканого узорно и просто. Прясла, т. е. каменные кружки от веретен, надевавшиеся на деревянную палочку для размаха при вращении, очень часто попадаются в древних могилах. Встречаются часто следы и остатки кожаной обуви различных фасонов, куски ременных поясов, кожаных мешочков, сумок, полуистлевшие и совсем истлевшие куски шерстяных остатков, быть может, тулупов и шапок, а может быть, и грубых ковров. Находили и ножницы для стрижки овец. По позднейшей летописной записи видно, что кожу мяли руками, а для обработки ее – дубленья – употребляли особый состав «квас уснян». В рассказе о походе Олега на Царьград отчетливо противопоставляются греческие ткани, шелковые и льняные – «паволоки» и «кропины» – грубым славянским тканям «толъстинам».

Сосуды и разные предметы домашнего обихода, имевшие, так сказать, кухонное назначение, славяне изготовляли из дерева и из глины. Глиняные сосуды изготовлялись сначала без помощи гончарного круга, а просто руками, но потом, и тоже еще в очень древнюю пору, в употребление вошел и гончарный круг. При раскопках остатки глиняной посуды в виде больших и малых черепков, а то и в цельном виде, самая частая и самая обильная находка. Раскопки дают очень много остатков различного рода поделок из дерева, чаще всего встречаются остатки деревянных ведер с железными обручами и дужками. О процветании древодельного промысла среди славян, жителей глухих лесов, много говорят и письменные памятники, повествующие о том, как славяне делали челны и лодки такой величины и прочности, что эти суда выдерживали далекое и опасное морское путешествие к византийским берегам. Умели славяне делать телеги, сани – все это слова, которые встречаются в самых ранних памятниках нашей письменности, а перечисление известных славянам древодельных инструментов служит свидетельством, что их не пугали довольно сложные и громоздкие плотничные работы.

Обработка металлов тоже была хорошо известна славянам. «Ковач» и «ковать» – очень старые слова в языке славян, как и «железо», «медь», «олово», «руда», «злато», «сребро». Археологические находки только подтверждают сравнительно высокое развитие техники по металлу у славян в IX и X веках. В древлянских могилах особенно часты как находки обработанного металла, так и следы самой работы. Здесь находят остатки перегоревшего железа из горнов, большие молоты, наковальни, большие, грубо выкованные железные гвозди, ножики, огнива. Доставали железо, пользуясь болотной рудой, а каких высоких результатов достигала обработка, свидетельствуют находимые остатки и целые предметы вооружения – мечи, копья, окованные железом деревянные щиты, шлемы, кольчуги. Один арабский писатель утверждает, что мечи славянской работы вывозились на продажу даже в Византию. Не было чуждо славянским «ковачам» и искусство обрабатывать благородные металлы. В знаменитой черниговской Черной могиле, насыпанной, судя по найденным в ней византийским монетам, никак не позднее IX века, найдены два окованных серебром турьих рога. В другой могиле были найдены маленькие наковальни и молоточки, двое весов с разновесками и окованный железом ящичек – все предметы, которые могли быть в употреблении только у человека, занимавшегося обработкой благородных металлов. В курганных находках сравнительно нередки украшения из серебра – кольца, обручи, пряжки, медальоны, несомненно славянской работы; найдены также формочки, в которых отливались украшения.

Из других промыслов, но уже разрабатывавшихся не дома и даже не возле дома, а требовавших по свойству своему ухода более или менее далеко от «своих», среди славян было распространено «бортничество» – добыча воска и меда от диких, лесных пчел. Самое слово «борть» обозначает выдолбленное в дереве дупло, которое занимали во время роя пчелы. Эти борти промышленники ставили в богатых пчелами местах, выбирая высокие кряжистые деревья. Борть устраивали довольно высоко, руководствуясь желанием затруднить к ней доступ лихому человеку, а больше того лесному лакомке медведю, который самое свое прозвание получил от того, что хорошо ведал вкус меда. Собственник борти, как можно думать по позднейшим памятникам, сохранившим, однако, в своих записях свидетельства об очень древних обычаях, ставил свои знаки на найденных или заготовленных им бортях. Кража меда или использование борти, отмеченной чьим-либо знаком, не ее собственником считалось за большое преступление. Кроме бортей в дуплах деревьев, славяне очень рано умели устраивать ульи, похожие на те, какие ставят пчеловоды нашего времени.

Охота, можно сказать, была самым распространенным, наряду с земледелием, промыслом у славян. «Ловы деяти», «ловити» – выражения очень старые в славянском языке. Повествуя об основателях Киева, легендарных братьях Кии, Щеке и Хориве, летописное сказание замечает относительно образа их жизни, что они «бяху ловяще зверь». По арабским писателям, «скора», т. е. шкуры диких зверей, меха, являются главным предметом вывоза из страны славян. По свидетельству наших летописных известий, поляне, северяне, вятичи платили хазарам дань «по белей веверице[2] от дыма»; древляне платили дань киевским князьям «по черьне куне» – по черной кунице. За зверем гонялись верхом, вероятно, с собаками, били его из руки – рогатиной, стреляли, особенно птицу, из лука, ловили сетями – тенетами, растянутыми в определенных местах, к которым гнали зверя, сцепив определенный участок загонщиками – участниками охоты. За каким зверем тогда охотились? Да, конечно, за тем же самым, о котором пишет Мономах, перечисляя труды и опасности своих охотничьих подвигов. «В Чернигове, – пишет он, – связал я (т. е. поймал арканом) 120 диких коней; по Роси также ловил я диких коней собственными руками; два тура поднимали меня на рога вместе с конем; олень бил меня рогами, а два лося – один топтал меня ногами, а другой бодал рогами; дикий кабан оторвал у меня меч от пояса; медведь вырвал у меня кусок седла под коленом; лютый волк бросился на меня и повергнул меня вместе с конем… и с коня много падал, голову разбил себе дважды, случалось, что вредил себе руки и ноги». Если князю так тяжко доставались его охотничьи трофеи, то тем тяжелее и опаснее был охотничий промысел для простых людей. Охота была тогда столько же промыслом, сколько и необходимостью; дикое зверье, обильно населявшее дремучие леса славянской страны, порой, надо думать, положительно держало в осаде разбросанные одиночные жилища славян древнейшей поры, и ходить на охоту значило тогда предпринимать целые экспедиции против зверя, беспощадно избивая его и тем создавая хоть какую-нибудь безопасность для жизни около самых поселений. Важной статьей охоты были тогда еще бобры, обильными стадами засевшие по приднепровским рекам и речкам.

Одежду славян составляли ткани и шкуры диких и домашних животных. Мужчины одевали на ноги порты из холста, а на плечи рубахи; в холодное время окутывались «кожухами» и «мехами»; на ногах носили лапти, сплетенные из липовых лык, или кожаные сапоги; в качестве верхнего платья, служившего защитой от холода и непогоды, был в ходу плащ – четырехугольный кусок какой-либо ткани, который накидывался на левое плечо так, чтобы оставалась свободной, готовой к защите и нападению, правая рука. Люди богатые, после того как широкое развитие торгового движения по Днепру и участие в торговле самих славян создавало богатство, носили одежды более пышные и богатые, как свидетельствуют могильные находки. Византийские писатели отмечают, впрочем, что славяне особой роскошью в одежде не отличались. По словам Прокопия, писавшего о славянах конца VI века, – некоторые из них не имеют ни сорочки ни плаща и идут в битву, надев только штаны. «Это могла быть, – замечает проф. М. Грушевский, – какая-либо пограничная голытьба, а может быть, это являлось известного рода военным шиком, как впоследствии, много веков спустя, у запорожцев». Но что одежды в общем были очень просты, свидетельствует непосредственная запись современника-очевидца, рассказавшего встречу Святослава с Иоанном Цимисхием, когда князь Святослав прибыл на свидание с императором, одетый в простую белую рубаху, надо думать, рубаху и порты, которые только чистотой отличались от одежды его спутников.

Что касается внешнего облика наших предков славян, то это вопрос, о котором много спорят до сих пор. Брили ли славяне-мужчины себе головы или носили длинные подстриженные волосы, отпускали ли бороды или нет – все это очень спорные вопросы, а косвенные свидетельства говорят и за и против. Арабский писатель Ибн-Хаукал говорит, что у славян «некоторые бреют бороду, некоторые же из них свивают ее наподобие громадной гривы и окрашивают ее желтой или черной краской». Другой араб, Аль-Бекри, тоже говорит, что «иные из руссов бреют бороды, другие же из них закручивают свои бороды наподобие кудрей». Про Святослава, описывая его свидание с Цимисхием, Лев Дьякон сообщает, что «бороду он имел оголенную, и с верхней губы вдоль висели густые большие пряди волос (усы); голова же была вся оголенная, только сверху ее в сторону развивался кудерь (оселедец), означающий благородное происхождение… вид лица его был мрачный и зверский; в одном ухе висела золотая серьга, двумя жемчужинами украшенная, между ними вставлен был червчатый яхонт». Но сообщение арабских писателей относится, может быть, и не к славянам, а к болгарам, например; Святослав же, наверное, в своем облике сохранил еще черты своего норманского происхождения. Остается думать, что славяне данной поры и брили головы и бороды, и не делали этого. Что касается археологических данных, то в большинстве могил находят длинные головные волосы.

Византийские и арабские писатели VI, VII, VIII и IX веков описывают славян как высоких блондинов. Прокопий говорит, что славяне очень сильны, высокого роста, цвет волос имеют не темный и не слишком светлый, но все они рыжие. У арабов славяне всегда именуются русыми. «Славяне народ с румяным цветом лица и русыми волосами», – говорит Абу-Мансур. Даже своих за высокий рост, белокурые волосы и голубые глаза арабы называли в шутку славянами. Но, вероятно, эта подчеркнутая белокурость славян казалась таковой на арабский взгляд, по сравнению с их собственной смуглостью и темным волосом, так как археологические находки свидетельствуют, что у славян преобладал темно-русый цвет волос.

О нравах славян византийские и арабские писатели говорят надвое – многое одобряют, но многое и осуждают. «В них нет ни зложелательства ни коварства, – говорит один византийский писатель, – они любят свободу, не выносят ига рабства и повиновения, соблюдают целомудрие и исполнены мужества и кротости; честность их такова, что им вовсе неизвестны воровство и обман». В особенности хвалят древние историки гостеприимство славян. «Они ласковы к чужеземцам, – пишет о славянах византиец Маврикий, – принимают их у себя, провожают от одного места в другое, куда гостю нужно, и даже если ему приключится какая-либо беда по вине хозяина, то тот, кто принял после него гостя, выступает против своего нерадивого предшественника, считая честью для себя заступиться за гостя». «Русь, – говорит арабский писатель IX в., – чтит чужеземца и приветливо обходится с отдающимися под ее попечение либо часто бывающими у нее и охраняет их от всяких опасностей». Пленных славяне обращали в рабство, но пленники не оставались у них рабами целый свой век, как у других народов, а по прошествии известного срока вольны были или возвратиться к своим, дав выкуп, или остаться жить между славянами. Родителям славяне оказывали почтение, заботились о них в старости.

Далеко не так снисходителен был к нравам древних славян русский летописец; как христианин и монах, он с омерзением смотрел на все, что напоминало о язычестве. Только о полянах отзывается он благосклонно, говоря, что они имели обычаи кроткие и тихие; нравы других славянских племен летопись изображает, напротив, мрачными чертами: древляне жили «по-скотски», «зверинским образом», убивали друг друга, ели все нечистое. Радимичи, вятичи и северяне имели одинаковый обычай – жили в лесу, как звери, ели все нечистое; так же жили и кривичи. В большой упрек славянам ставят древние авторы, греческие и арабские, склонность к лишнему питью меда. Об этом одинаково говорит и писатель-византиец V века, и араб, писавший в X веке. Ибн-Фоцлан рассказывает о купцах, прибежавших из Руси, что «они очень любят вино, пьют его днем и ночью, так что, случается, некоторые умирают с кружкою в руках». Запасали пьяного напитка по многу. «У одного человека бывает по сту жбанов меда», – говорит о восточных славянах арабский писатель Кардизи.

Но выгодное впечатление древних писателей относительно нравов славян меняется, когда заходит речь о войне со славянами и их воинственности. На войне славяне, как и все дикие народы, были сущими варварами: жгли, грабили, убивали, не щадя ни женщин, ни детей, ни стариков. Пленных они предавали мучительной смерти: вбивали им в голову железные гвозди, вырезывали из спин ремни, сажали на заостренные колья, словом, совершали над беззащитными людьми всякие зверства и насильства. Но с рабами, как сказано выше, обращались сравнительно хорошо.

Древнейшим оружием славян, как и у всех народов, было копье; сначала это был просто заостренный кол с обожженным концом в качестве острея; потом стали прилаживать каменные, костяные и металлические острея; затем в большом ходу был нож и секира – боевой топор, тоже сначала каменный, а потом железный, насаженный на сравнительно длинную рукоять; лук со стрелами и тула – колчан, хранилище запаса стрел, довершали запас наступательного оружия древнейших времен; меч – большой, широкий и обоюдоострый, считается оружием, которое сравнительно поздно, лишь в X веке, вошло в большой обиход у славян. В одном черниговском кургане был найден меч длиной около полутора аршина, довольно широкий, обоюдоострый, с массивной, мастерски отделанной и, вероятно, посеребренной ручкой; там же было найдено и несколько мечей более коротких. Оружием защитного порядка служили броня, шелом и щит.

Византийские и арабские писатели, повествуя о военном быте современных им славян, в общем не очень лестного мнения о славянском вооружении. По словам Прокопия, славяне идут в бой по большей части пешие, с небольшими щитами и копьями, без брони; Маврикий и Лев Дьякон говорят, что славянские воины имели обыкновенно по два коротких копья, одно метательное, а другое боевое; луки у них небольшие с мелкими отравленными стрелами; у некоторых бывают щиты, но очень большие и неудобные в ручном бою. Арабская запись, относящаяся к IX веку, также говорит, что вооружение славян состоит из метательных дротиков, щитов и копий, но называет также мечи и кольчуги. Курганные находки, особенно в курганах, где погребены были люди простые, в качестве оружия содержат копья, ножи, стрелы и топоры.

Сражаться стройными отрядами славяне не умели и редко были в силах выдержать правильный бой. Они больше предпочитали нападать на неприятеля врасплох или из-за засады. «Славяне любят схватываться с неприятелем, – пишет грек, наблюдавший военную жизнь славян, – в узких, трудно проходимых и утесистых местах. Они умеют пользоваться засадами, неожиданными нападениями и ловушками, дневными и ночными, и не затрудняются в придумывании всевозможных уловок. Они превосходят кого угодно в уменье переправляться через реки и могут подолгу оставаться в воде. В случае неожиданного вторжения в их страну, они погружаются в глубину воды, держа во рту длинные, нарочно для того сделанные, полые внутри стволы тростника. Лежа навзничь в глубине, они выставляют стволы на поверхность воды и через них дышат, так что могут по нескольку часов оставаться в этом положении, не возбуждая никакого подозрения: неопытные, видя тростник, считают его растущим в воде. Но, кто знает об этой уловке, может догадаться по виду и по положению надрезанных стеблей и проткнуть им рот тростником, или вытащить его из воды и этим лишить их возможности долее скрываться под водой… Не подчиняясь общей власти и находясь во взаимной вражде, славяне не умеют сражаться в строю и не любят встречаться с неприятелем в открытом и ровном месте. Если же и случится им отважиться на рукопашный бой, они поднимают общий крик и понемногу подвигаются вперед. Если неприятель начнет отступать перед их криком, они неудержимо устремляются на него. Если же нет, они поворачивают назад, нисколько не спеша изведать силу врагов в рукопашной схватке. Они предпочитают держаться лесов, приобретая там значительный перевес, так как умеют искусно сражаться в теснинах. Очень часто, неся с собой добычу, они при малейшей тревоге бросают ее и бегут в лес; когда же неприятель столпится около брошенной добычи, они с тою же легкостью возвращаются и наносят им вред».

Что касается религиозных верований славян, то они, как и все первобытные народы, обоготворяли силы природы и умерших своих предков. Они чтили мать-сыру-землю и светлое небо. Небо обоготворяли они под именем Сварога, а все небесные знамения и явления – гром, дождь, ветер, радугу и т. п. – приписывали детям Сварога, Сварожичам. Особенным почетом пользовался у них один из Сварожичей – Перун, которого они чтили как бога грома и молнии. Возможно, что этот Перун, владевший, по понятиям славян, громом и молнией, был богом воинственным, которому приходилось бороться с злыми силами, поэтому он считался у славян и покровителем войны. Заключая мир с врагами, славяне клялись Перуном не начинать новой ссоры и в знак этого полагали перед изображением Перуна оружие. Другим богом Сварожичем был у славян Даждь-бог – бог огня и солнца, как сил благодетельных и животворящих. Губительную силу огня и солнечного зноя почитали славяне под именем Хорса. Богом ветра и бури был у них Стрибог.

Не умея себе многого объяснить из того, что видел в природе глаз, слышало ухо и наблюдал разум, славяне все приписывали богам, а чудного, вещего, для первобытного ума кругом было много, и славянин видел и слышал особых богов в шелесте листьев, в плеске реки, в шорохе травы, в шуме зреющих колосьев. В реке, по верованиям славян, жил и плескался водяной, в лесу стонал и свистал меж деревьев леший, в поле шуршал травой полевик, на пашне шумел колосьями житный. Наблюдая, что лес, река, поле, пашня то дарят человека своими благами, то, несмотря на все его старания, не дают ничего, древний славянин приписывал такую изменчивость капризам богов и старался умилостивить их жертвами и празднествами. Каждому богу шла особая, им любимая жертва. Так, водяному приносили в жертву черного петуха, убивая его над омутом; чтобы умилостивить лешего, загоняли в непроходимые дебри черного козла и т. п. О славянах VI века византийский писатель Прокопий говорит, что «они признают одного бога, создателя молнии, считают его владыкою всего и приносят ему жертвы. Не знают рока и совершенно не верят, что он имеет какую-либо власть над людьми; если кому грозит очевидная смерть от болезни или на войне, он обещает, если не погибнет, жертву богу и, спасшись, приносит в жертву обещанное и думает, что этою жертвою купил себе жизнь. Почитают они реки, нимф и некоторые другие божества, приносят им всяческие жертвы и по этим жертвам гадают».

Празднества древних славян находились в соответствии с сознанием зависимости человеческой жизни и существования от благодетельных или дурных воздействий природы. Славяне наблюдали, как солнце каждое утро прогоняет тьму, а вечером тьма как бы подавляет солнце. Они видели, как солнце, распространяя тепло и свет, пробуждает деятельность матери-сырой-земли, кормилицы людей и животных. Они видели, как живительный дождь, нагоняемый Стрибожиим сыном – ветром, поит землю. Страшное явление грозы, непонятное затмение солнца и луны, наводнение, мор, лесной пожар – все это сильно отзывалось на жизни человека тех отдаленных времен, зависевшего от природы гораздо больше, чем человек нашего времени. Поневоле приходилось близко приглядываться ко всему, что совершалось вокруг, и, по свойству человеческого ума, стремиться объяснить себе все. Древние видели прежде всего, что все в природе движется. Привыкнув представлять себе, что движение свойственно лишь тому, что живет, они и окружающую природу стали считать живой. Явления этой жизни, действие сил природы, поражали первобытный ум своей силой и величием. Не умея объяснить себе эти явления, древний человек приписывал их воле – гневу или милости – каких-то сверхъестественно сильных и могучих существ. Зная, что сильного и сурового человека можно умилостивить дарами и покорностью, они перенесли это представление и на те существа, от воли которых, по их мнению, зависела природа, и старались умилостивить их празднествами, выражавшими перед этими существами преданность и покорность человека, мольбы и надежды. Празднества эти сменяли одно другое, следуя круговороту времен года.

Радостно встречали славяне красавицу-весну. Еще с зимнего солнцестояния, с декабря месяца, начинались у них празднования близкого пришествия весны – колядование. Тогда гасили на очаге старый огонь и зажигали новый, разжигая круглое дубовое полено, означавшее солнце. Второе весеннее празднество совершалось в феврале. К этому месяцу приближение весны начинало чувствоваться сильнее, поэтому с торжеством топили чучело зимы в проруби, а весну возили на санях в виде разряженного мужчины, сидевшего на колесе. С появлением первой травки на пригорках «шли на горы», т. е. на холмы и пригорки, по склонам которых прежде всего показывается первая весенняя травка. Здесь пировали и кликали с «гор» весну, распевая особые весенние песни. Когда солнце входило в полную силу, а поля и лес одевались зеленью, тогда справлялись у древних славян «зеленые святки» («святки» значит праздники). Девушки убирали разными украшениями березку и несли ее на поле. Об эту пору заключали браки, устраивая «иггрища» (игры) «межю сел», как говорится в летописи. Во время этих игр – завиванья венков, горелок и др. – парни сговаривались с теми девушками, которые им нравились, и те уходили с ними в их семьи.

Накануне начала летних полевых работ – сенокоса и жатвы – справлялся праздник Купалы, во время которого купались ночью в реке и прыгали через огонь, как бы омываясь и очищаясь перед началом такого святого дела, как жатва. Пора полевых работ оканчивалась тоже торжеством: первый сжатый сноп – «житного деда» – украшали всякими уборами и вели с песнями в жилище, где и ставили его на почетном месте. Когда опадал лист с деревьев, наступало время проводов лета: бабы развевали по ветру соломенное чучело, а девушки жалобно причитали, припадая к земле, по которой уже кружились ранние снежинки, грозя одеть ее на всю долгую зиму тяжелым снежным покровом. Как только лед оковывал реки и снег плотно покрывал увядшую и иссохшую траву, славяне знали, что наступало холодное царство зимы – Кощея Бессмертного да Бабы-яги.

Умерших своих славяне также обоготворяли. Каждый род и каждая семья чтили своего предка-основателя под именем щура, или чура. Речения эти сохранились у нас в слове «пращур» и в присловии: «чур меня!» (разумеется: чур, меня сохрани). Называли щура и просто родом, а всех остальных умерших предков – рожаницами, или навью. Славяне верили, что умершие продолжают жить после смерти невидимо для живых и охраняют своих живых родичей от всяких напастей. Щур или чур – основатель рода – жил тут же в доме со всеми живыми и охранял их; другим названием щура было поэтому домовой. Славяне верили, что на зиму покойники улетают в рай, потому оставшимся на земле живым без помощи предков и жилось зимой холодно и голодно. Весной они опять, по верованиям славян, приходили на землю. Как только появлялись признаки весны, как только оттаивавшие прежде всего пригорки и высокие могилы начинали куриться легким паром под горячими лучами весеннего солнца, славяне говорили: «Родители из могил теплом дохнули!», и шли на могилы покормить и поблагодарить их за это. Как только начинали шелестеть первые листья по деревьям, славяне говорили, что это «людки», или «русалки», прилетали, т. е. возвратились умершие, и чествовали их также праздником. Когда поздней осенью ветер шумел и завывал в оголившемся лесу, славяне думали, что это жалуются умершие, покидая на зиму землю и улетая далеко от своих.

Так тесно переплеталось в сознании древнего человека обоготворение сил природы и умерших предков. Но в то время, как обоготворенные силы природы были богами общими у всех славянских племен, умершие предки обоготворялись каждый только своим родом. Не надо только думать, что один род не признавал за богов умерших другого рода. Нет, для всякого рода умершие чужеродцы были существами сверхъестественными – «навью», богами, но только чужими, у которых не стоило просить помощи, так как они помогают только своим, но сердить их непочтением тоже нельзя. Иначе «навь» жестоко мстит за себя, избивая живых; так объясняли себе древние славяне мор и всякие повальные болезни. Быть может, этому верованию, этой боязни оскорбить чужих умерших обязаны мы той сохранностью, в которой дошли до наших времен древние могилы. Очень часто раскопки и исследование городищ – жилищ живых – показывают, что городище погибло, разоренное вражеским нападением; но окрестные могилы всегда целы и невредимы, хотя тогдашние люди и знали, что в могилах зарыты ценные вещи – и золото, и серебро, и оружие.

Такая сохранность могил дает возможность нам, через тысячу лет после того, как миновала та жизнь, во многом восстановить, наглядно представить себе ее обстановку и быт.

Храмов у славян не было. Изображений богов они тоже долгое время не делали никаких и молились богам неба и земли на поле, под развесистым деревом, где ставили камень или колоду для жертвоприношений. Позднее появились и идолы, грубо сделанные из дерева фигуры богов. Домашним богам – щуру и рожаницам – они приносили жертвы на «огнищи», т. е. на очаг. Жрецов, особых посредников между богами и людьми, тоже не было у славян, и жертвы мог приносить всякий, кто хотел. Зато существовали у славян волхвы-ведуны или кудесники-люди, умевшие по различным, якобы известным им признакам и приметам узнавать волю богов. Они гадали о будущем и думали, что умеют путем заговоров и наговоров так настраивать волю богов, что те посылают, чего у них просят.

С конца VIII века после Рождества Христова многое в быте, нравах и образе жизни восточных славян начинает меняться, потому что изменяются внешние и внутренние условия их жизни.

Главнейшие пособия: А. Нидерле «Человечество в доисторические времена»; С.М. Соловьев «История России с древнейших времен», т. I; В.О. Ключевский «Курс русской истории», ч. I; Ф.И. Леонтович «Задружно-общинный характер политического быта Древней Руси»; А.А. Шахматов «К вопросу об образовании русских наречий и русских народностей»; А. Спицин «Расселение древнерусских племен по археологическим данным»; А.Л. Погодин «Из истории славянских передвижений»; М. Довнар-Запольский «История русского народного хозяйства»; М. Грушевский «Киевская Русь»; Д.Я. Самоквасов «Древние города России»; В.Б. Антонович «Черты быта русских славян по курганным раскопкам»; А. Афанасьев «Поэтические воззрения славян на природу»; П.В. Владимиров «Введение в историю русской словесности»; Н.И. Костомаров «Славянская мифология».