Дорога без привалов

Ночной разговор

Уже давно затих традиционный вечерний перезвон чайных ложечек в стаканах, угомонились все жильцы, и Екатерина Елистратовна, хлопотливая и приветливая хозяйка тагилстроевской гостиницы, пожелала людям спокойной ночи. Можно было передохнуть.

Я стоял у окна. Соседние дома, притушив огни, темной стеной загораживали город. Лишь по-всегдашнему приглушенно-трепетному полыханию ночного неба угадывалось могучее дыхание индустриального гиганта. Поглядывая на расплывчатые бегущие отблески пламени на облаках, я устало и невнятно ощущал в себе ту горделивую радость, что всегда входит в мое существо в этом городе.

Всякий раз, приезжая на НТМК, как привыкли мы называть Нижнетагильский металлургический комбинат, не перестаю я немо восторгаться величием и могуществом грандиозного создания человеческих рук. Здесь все громадно: и великолепный инженерный замысел, и его воплощение в монументальных формах, и астрономически весомые результаты труда металлургов. И все здесь в кипении жизни, в развитии, в росте.

Вот и ныне все мы, затихшие сейчас в комнатах этой гостиницы, съехались сюда по случаю рождения нового детища комбината: предстоял пуск кислородноконверторного цеха. Стояло лето 1963 года.

Событие это привлекло внимание многих — и у нас в стране, и за рубежом. Дело не только и не столько в том, что сооружение кислородно-конверторного цеха положило начало второй очереди комбината. Его пуск, по существу, знаменовал рождение новой отрасли отечественной металлургии…

— Нет, батенька, — неожиданно прозвучал густой бас в соседней комнате. Духота июньской ночи распахнула все двери и окна. Бас — по нему я узнал седого толстяка, выпившего вечером семь стаканов чая, — звучал негромко, но слышал его я отчетливо. — Нет, батенька, это, может, только для вас пуск конвертора — финиш, а я его рассматриваю как некий старт, начало нового разгона.

Толстяку, надо полагать, не спалось. Толстяк решил доспорить с кем-то.

— Какой же тут разгон? — сразу, с готовностью продолжить разговор ответил незнакомый мне приятный тенорок. — Вот подпишем свой акт — и конец: до свидания, Тагил.

— Низкая у вас колоколенка, дорогой. Заберитесь повыше — увидите, какие пути развития металлургии открывают эти ваши акты, вкупе взятые.

Тенорок похмыкал, потом сказал:

— Конечно, с этой точки зрения, действительно… А скажите, — вы извините меня, я ведь все же далеко не металлург, — скажите, откуда он на нас свалился, этот кислородно-конверторный способ производства стали? Почему раньше ничего о нем слышно не было?

Теперь похмыкал бас:

— Свалился — это как сказать. Уж коли на то пошло, то в принципе этот способ постариннее мартеновского. Сам-то конвертор вы видели? Это, если видели, особая, вращающаяся на горизонтальной оси реторта, построенная из огнестойких материалов. Размеры, конечно, солидные: высотой почти в трехэтажный дом.

В конвертор загружают жидкий чугун, необходимые добавки и продувают воздухом или, как в данном случае у нас, кислородом. Вредные примеси, которые содержатся в чугуне, окисляются и уходят в шлак. Чугун превращается в сталь. Детали и тонкости, как вы понимаете, я опускаю. Важна суть, не так ли?

— Конечно, конечно, — торопливо согласился собеседник.

— Ну-с, так вот, конверторы появились раньше мартенов. Когда француз Пьер Мартен, — а это было в тыща восемьсот шестьдесят пятом году, — оформил патент на получение литой стали в регенеративных пламенных печах, уже на многих заводах работали сталеплавильные реторты, сиречь конверторы, Генри Бессемера, известного в те поры английского изобретателя. Ну, правда, вскоре печи Мартена стали их вытеснять: новый-то способ оказался выгоднее: можно было наряду с чугуном применять лом, а сталь получалась лучше.

— Любопытно, — подбодрил рассказчика тенорок. — Что ж, тогда и махнули рукой на Бессемера?

— Ну почему же махнули? Нет, батенька, не махнули. Улучшать стали способ. Бессемерование какой имело существенный недостаток? В ход шли только те чугуны, которые почти не содержали серу и фосфор. Годах в семидесятых англичанин Томас нашел способ использовать и высокофосфористые чугуны. И, что интересно, примерно в это же время подобные работы велись и у нас на Урале. Бессемеровскую сталь получали на Кушвинском, Нижнеисетском, Сысертском и других заводах. А на Нижнесалдинском инженер Константин Павлович Поленов, построив бессемеровскую фабрику… Заметили? Фабрику. Точное название. Пользовались бы сегодняшней терминологией — назвали бы конверторным цехом. Так вот, построил он фабрику и ввел технологию, которая давала возможность использовать чуть ли не любые чугуны. Его способ так и получил среди металлургов название русского бессемерования.

— Что ж тогда заглохло это дело?

— Заглохнуть-то оно не заглохло. Однако при всех стараниях бессемеровцев сталь, выплавленная в мартенах, оказывалась лучше конверторной. И хотя за рубежом — там почти повсюду: в Европе, в Америке, в Японии — конверторный способ применялся широко, мы от него отказывались: превосходно обходились мартенами и электропечами.

— А сейчас?

— Сейчас дело изменилось. Пятидесятые годы скачок произвели. Начали в конверторах продувать чугун технически чистым кислородом. И сталь по качеству перестала уступать мартеновской. И лом теперь использовать можно. Как ни кинь, всюду выгода. Строительство конвертора дешевле, эксплуатация дешевле, а стали он дает намного больше. Ведь если на мартене плавка длится часы, то на конверторе — минуты.

— Да-да, — подхватил тенорок, — насчет выгодности я, конечно, слышал. Только вот не знал, что корни этого способа уходят в такую дальнюю старину.

Под толстяком натужно заскрипела кроватная сетка.

— Дело не в корнях, — опять загудел негромко его бас. — Важно, что сейчас это — вершинный метод черной металлургии. Потому-то я и говорю, что отсюда, с тагильского конвертора, мы берем старт для нового большого рывка. Здесь наши первые большегрузные конверторы, можно сказать, опытные, экспериментальные, а скоро мы построим десятки таких же и еще крупнее. В ближайшее же время.

— Да-да, — опять сказал тенорок, только теперь уже совсем успокоенно, сонно…

Наутро, заслышав жужжание электробритвы в моей комнате, толстяк просунул голову в полуоткрытую дверь:

— Как насчет чайку? Спалось как? Не потревожили мы вас ночными разговорами?

— Что вы! — сказал я. — Спал как убитый.

— Ну и хорошо. Так как же насчет чайку? У меня заварен.

— Спасибо, я там, на стройке. — Там, я знал, торговали чудесными блинами и холодным бутылочным молоком…

Стройка — это сразу бросалось в глаза — переживала предпусковые дни. Еще не устроены, не прибраны были строительная площадка и подступы к ней, еще строители далеко не во всем уступили хозяйские права эксплуатационникам, не все объекты были сданы, но уже всюду торжествовала победа. Она жила и в геометрически-четких контурах свежеокрашенных, чуть ли не сверкающих зданий, и в технических актах о сдачеприемке, и в деловитой суете корреспондентов и кооператоров, она светилась на лицах людей.

Есть такое, придуманное одним из заезжих литераторов, выражение: «нежный Тагил». Оно мне не нравится: не в этом суть Тагила. А тут я вдруг ощутил его правомочность. Это ощущение принесли люди, их лица. Честное слово, они были прямо-таки нежными — десятки и сотни лиц в людской круговерти вокруг штаба строительства. Это были лица «людей пускового периода».

Бывало, форсирует дивизия реку. Штаб еще на том берегу, еще не перенесены линии связи, и многие бойцы еще в воде, а основные подразделения уже здесь, уже закрепились на новых рубежах, и ясно, что река позади, и ясно, что наша взяла… Некоторые подразделения строителей еще работали на площадке конверторного в полную силу. Другие подчищали недоделанное. Третьи, свершив свое, уже покидали эту стройку и переходили на другие объекты.

Финиш — старт. Каждый рубеж, взятый армией мирного созидания, это, конечно, плацдарм для нового наступления, и прав, сто раз был прав милый толстяк в ночном разговоре. Но как солдату перед рывком вперед хочется оглянуться на то, что осталось за его спиной, так и мне захотелось взглянуть на то, что пройдено строителями вчера, позавчера, взглянуть на те рубежи, с которых все начиналось.

Производитель работ

Строители управления Металлургстрой переходили на другой участок. Собственно, уже перешли: на площадке конверторного оставались считанные работники, помогавшие другим кое-что наладить да покрасить.

Прораб участка Металлургстроя Иван Андреевич Макаров с утра сидел в конторке, перебирая немудрящее свое бумажное хозяйство, потом решил еще разок пройтись по объектам. Нужды особой в этом не было. Он и с закрытыми глазами мог бы отчетливо представить и обрисовать положение каждого из объектов куда точнее, чем, скажем, свою домашнюю обстановку. Да и работы ему на этих объектах никакой уже не было.

Просто так вот захотелось пройтись, оглядеть все еще разок, попрощаться. Не чужое, небось, все своими руками прощупано, выверено, сделано.

Сунув в ящик старые, уже никому вроде не нужные графики работ, Иван Андреевич озабоченно потер седую щетину на исхудалом лице, неодобрительно глянул сквозь очки на группу «козлятников», пристроившихся за соседним столиком «забить по-быстрому» партию в домино, и решительно направился к выходу.

Палящее солнце сразу прокалило потертый рабочий пиджак, горячим обручем навалилось на оголенную, побуревшую на всех ветрах шею. Почти и не глянув окрест, Иван Андреевич не спеша, но привычно ходко направился к главному своему детищу — миксеру.

Вот говорят: кислородно-конверторный цех. И приводят цифры: объем производственных помещений — 720 тысяч кубических метров; из котлованов вынуто полтора миллиона кубометров земли; уложено 83 тысячи кубометров бетона и железобетона, 14 тысяч тонн сборного железобетона; смонтировано более пятнадцати тысяч тонн металлоконструкций.

Иной воскликнет:

— Как, все это — в один цех?!

Ну и что же? Ведь какой цех! Его и цехом-то здесь никто не называет. Все говорят: комплекс. Так оно точнее. Потому что взять хотя бы одно из сооружений — кислородную станцию — сама по себе она уже мощный и сложный современный завод.

Только крупных объектов на стройке — сорок четыре.

Вот взметнулся на высоту двадцатиэтажного дома главный корпус. В нем-то и размещены восьмиметровые груши конверторов. Рядом — шихтарник и тут же, чуть в сторонке, здание миксерной. Это и есть его, Ивана Андреевича, объект. Про Макарова так и говорят: прораб с миксера, хотя на его участке миксер — объект вовсе не единственный, так же, как сам конвертор далеко не единственный объект на площадке конверторного.

Но все же миксер для Макарова — главное, и, наверное, потому прежде всего к нему и направился прораб. Высокий, в сорок метров, серый прямоугольный корпус был непривычно безлюден. Лишь в дальнем углу двое рабочих, затерявшихся в громаде здания, перекладывали кусочек пола: в последний момент проектировщики прислали небольшое изменение к чертежам.

Почти не прикасаясь к покрытым свежей алюминиевой краской поручням, не останавливаясь на площадках между лестничными пролетами, Иван Андреевич поднимался вверх. С высоты нутро здания со всеми такими знакомыми деталями как бы распахивалось перед прорабом. Он все поднимался, и вот уже рядом, вот уже под ним сам миксер, громадный металлический сосуд, заполненный жидким чугуном. Отсюда чугун будут подавать в конвертор.

Иван Андреевич сошел с лестницы. Массивное цилиндрическое тело миксера как бы надвинулось на него, обдало жаром. Уже девятьсот тонн расплавленного металла приняла его утроба.

У пульта управления сосредоточенно колдовал возле приборов автоматики миксеровой. Вот уже и появились здесь эксплуатационники! Длинноногая лохматенькая и очень серьезная девушка, взобравшись на приставную лестницу, ловко крепила репродуктор внутрицеховой связи.

Иван Андреевич отошел в сторонку, закурил «звездочку» и, облокотившись на перильца площадки, задумчиво посмотрел вниз. Мягко погромыхивая, над головой прокатился 180-тонный мостовой кран. Крановщик и внимания не обратил на одиноко стоящего у края площадки пожилого сухощавого человека с папироской в зубах.

Кран этот, вспомнил Макаров, монтировали в ядреные январские морозы ребята из Востокметаллургмонтажа. Сколько их, самых разных, прошло перед его глазами! Промышленное строительство — сложнейшее взаимодействие различных строительных организаций. Вот и здесь, на миксере, кроме Металлургстроя, трудились люди Уралстальконструкции, Союзтеплостроя, Востокметаллургмонтажа, Уралэлектромонтажа, Строй-термоизоляции. Разные задачи, прорабы разные, каждому нужен фронт работ, каждого поджимают сроки и начальство, а дело-то все-таки одно, и, значит, необходим один, общий язык.

Общим языком был совмещенный график работ. По этому графику все зависели друг от друга. Чтобы выполнить этот график, надо было выполнять прежде всего свой.

Вот этот «свой» был гордостью Ивана Андреевича. Он составлял его побригадно — для каждой бригады в отдельности на месяц, два, три. До глубокой ночи просиживал над каждым, вычерчивал, помечая красным цветом то, что предстояло сделать на том или ином объекте в определенный срок, а потом синим цветом отмечал выполнение. Графики вывешивались на видном месте. И не только бригадиры, а все рабочие знали, что и где им предстоит делать завтра, послезавтра, на той неделе.

Конечно, лично Ивану Андреевичу от этого не становилось легче: заранее зная каждый свою задачу, бригадиры с еще большей напористостью наседали на прораба, требуя от него точного, в соответствии с графиком, снабжения всеми материалами, чертежами, машинами и инструментом. Что ж, зато выигрывало дело, к которому был приставлен он, прораб Макаров.

Прораб — это слово во всех словарях помечено как «новое». Оно появилось сравнительно недавно, когда зашумело, загудело по всей стране великое многотрудное строительство. Прораб — производитель работ — значит: непосредственный руководитель и организатор этих самых работ на определенном участке. В нем должны сочетаться и технические знания, и навыки, и умение подойти к людям, и пробивная сила снабженца, и вдумчивость инженера, и быстрые ноги, и зоркий глаз, и умение долго, расчетливо прикидывать что-то, а в другой раз принять решение мгновенно и, может быть, рискованно. Что ж, все это у Ивана Андреевича есть. И есть добрые, надежные помощники — сменные мастера техник Миль Попов и инженер Нелли Колясникова, толковые бригадиры, старательные рабочие…

Подручный миксерового, проходя мимо, не без удивления отметил, что как-то странно, словно «из нутра», улыбается этот человек, облокотившийся на перила, с потухшей папироской в зубах.

А Иван Андреевич, и верно позабыв о папиросе, смотрел на могучий фундамент, на котором надежно и покойно утвердилась громада миксера, и вспоминал. Почти полторы тысячи кубометров бетона вбухали сюда. Это дело рук бригады Николая Иванова. Золотые руки! А как дружно помогали им арматурщицы Валентины Стукаловой! До чего проворны и неутомимы были эти девчата!

Иванов со своей бригадой уже орудовал на плите под второй миксер — это было в середине ноября, — а плотники Кисматулова и арматурщицы Стукаловой перешли на чугуновозную эстакаду. Там нужно было восемь опорных колонн подготовить для бетонных работ.

Вот тут-то и приключилось нежданное.

То молча, лишь поеживаясь на морозном ветре, то перешучиваясь (согревает!), вязали доблестные девчата арматуру. Работа ходко продвигалась вперед. Радовало, что бригада идет с опережением графика. Заходили парни от Иванова:

— Жмите, девушки, а то настигнем!

— Попробуйте!

Работа подходила уже к концу, вязались последние каркасы. Тогда-то вот и выяснилось, что множество стержней надо заменять. Сказался просчет инженеров.

Обескураженные, столпились девчата вокруг прораба.

— Как же теперь, Иван Андреевич?

Макаров стоял подавленный не меньше других. Он-то знал, что выход один: переделывать все заново. Но так горько и обидно было сказать об этом бригаде, разом снять ее гордую трудовую приподнятость…

— Что же делать, а, товарищ прораб?

Он сердито тронул очки, поднял глаза: все равно говорить надо, не откладывать же срочное дело. Но его опередила сама Стукалова:

— Что же вы на прораба наседаете, девчата! И без того ясно: переделывать надо.

И они стали переделывать.

Прошла одна смена, вторая — никто не ушел с эстакады. Упорно, теперь уже мрачновато, делала бригада свое дело. Прошла третья смена — работа продолжалась. Наконец под утро решили передохнуть. Тут же, прямо на лесах, тесно прижавшись друг к другу, улеглись на морозе отважные, упорные девчата. Через полтора часа, подремав кое-как, снова поднялись и уже до конца четвертой смены, пока не закончили вязку арматуры, не передыхали.

И девятнадцатого ноября, на день раньше срока, бетонщики бригады Иванова сдали все восемь колонн эстакады забетонированными.

Вот они какие помощники у тебя, товарищ прораб!

А недавно, жарким июньским днем, по этой эстакаде пошли к зданию миксера тяжелые чугуновозы, чтобы наполнить горячим металлом вон тот, пышущий сейчас жаром массивный цилиндр. Потом чугун из миксера зальют в конвертор, хлынет в него стремительная и могучая струя кислорода, и конвертор выдаст сталь…

Иван Андреевич даже взволновался от этой мысли, захотелось покурить, он полез в карман за «звездочкой» и только тут заметил, что в зубах у него давно потухшая папироса. Он почему-то смутился этого, крадче оглянулся по сторонам и заспешил к лестнице.

Солнце снова полыхало над головой, и приятно было остановиться возле градирен: мелкая водяная пыль у их стенок освежала. И снова всколыхнулось чудное волнение: ведь градирни, эти хитроумные теплообменные аппараты большой мощности, тоже дело рук его ребят. Они устроены так, что горячая вода, идущая от металлургических агрегатов, резко охлаждается в них, а затем мощными насосами вновь гонится к печам. Здесь, в холодке, хорошо было передохнуть минуту-другую.

На градирнях, как вспомнил Иван Андреевич, особенно отличились бригады Михаила Маркина и Николая Асерского. Тысячи и тысячи болтов, угольников, шиферных плит — все перебрали, установили, закрепили старательные, работящие руки. Веселые ребята, с выдумкой и задором, они перекрывали нормы раза в полтора, а то и больше, а после смены дружной гурьбой направлялись еще на прокладку газопровода, — такое было у них комсомольское обязательство.

На градирнях и закончили металлургостроевцы свою работу. Это был их последний, семнадцатый объект, на площадке конверторного. В свое время возле штаба комплекса установили для общего обозрения доску, на которой отмечалось количество сданных строителями объектов. А неподалеку красочный плакат вопрошал требовательно, почти грозно: «Что ты сделал для досрочного пуска конверторного?» И каждый раз, подписав очередной акт о сдаче, Иван Андреевич поглядывал на доску с нескрываемым удовлетворением: растет цифра! Росла она, конечно, и за счет других, другие тоже не плоховали, но то, что на доске обозначался и твой труд, было приятно.

Акт о сдаче градирен Иван Андреевич подписывал с особым удовольствием: во-первых, что ни говори, последний объект, конец — делу венец; во-вторых, эти сложные гидротехнические сооружения комиссия приняла сразу, без всяких доделок, с оценкой «хорошо». Случай у строителей — это все признавали — редкий.

Не такой уж большой объект, но сделан на славу, а не это ли самое важное? В большом общем деле у каждого есть своя доля труда и ответственности. И когда про твое говорят: «Хорошо» — это неплохо!..

Вот так он шагал по стройке, не спеша никуда, останавливался у своих объектов, вспоминал что-то по мелочам, и, складываясь, как стекляшки в мозаике, мелочи эти рисовали в сознании картину чего-то большого, значительного, и это была сама его жизнь.

Пути-дорожки

На биографию любого человека эпоха накладывает свой отпечаток. Более того — эпоха формирует человека. Но когда, в какой день берет она это существо в могучую длань и начинает диктовать ему свои веления?

Как правило, человек того не замечает.

Не был исключением из сего правила и малолетний гражданин деревни Беляево Ординского района Пермской области Ванюшка Макаров. Когда грянула Великая Октябрьская революция, означенному гражданину едва минуло шесть лет — возраст для философско-политических умозаключений совсем не подходящий. Правда, он ежедневно слышал такие слова, как «белые» и «красные», «большевики», «партизаны», «комбед», но не так уж много говорили они незрелому детскому умишку. Куда ближе и понятнее были «конь», «корова», «вилы», «топор» — все то, что извечно бытовало в крестьянском обиходе.

Не ощутил он какого-то особого дыхания эпохи ни в недолгие годы учения в школе, ни в тяжкой полевой работе на отцовском наделе, ни тем паче в забавах и гулянках деревенских парней и девах, когда, посчитать, перевалило ему за шестнадцать.

Прикосновение эпохи — властное и зовущее — он, пожалуй, впервые почувствовал, хотя тогда и не осознал этого, в семнадцать лет.

Широким фронтом по деревням и селам шла коллективизация. В Беляево организовали МТС. На первых порах она разместилась в старых кулацких домах и сараях. Временно. Бывший партизан и красногвардеец Бормотов, назначенный в МТС завхозом, хлопотал, чтобы получше укрыть от дождей «фордзоны», и ругался на непогодь, на местное начальство и на кулаков, которые, видишь ли, не догадались в свое время поставить для тракторов добротные навесы. Был Бормотов высок, громогласен и знаменит усами: кончики их он, заправлял за уши.

Он-то и заговорил с Ванюхой от имени эпохи.

— Вот что, Иванко, — сказал Бормотов однажды, зайдя во двор к Макаровым. — Давай-ка будем мы с тобой строить нашу советскую мэтээс.

— Это как же… строить советскую мэтээс? — осведомился Ванюха.

— Обыкновенно как. Прислали нам чертежи, только ни черта я в этих картинках не смыслю. А ты немножко кумекаешь в плотницком деле, столярничаешь к тому же — тебе и строить. Не одному, конечно, наймем артель.

— Не будет толку, — сказал Ванюха. — Какой я строитель!

— Будет толк! — закричал Бормотов, но тут же перешел на ласку: — Ты парень ощутительный, ты нашу нужду поймешь. Заседала недавно в Москве шестнадцатая наша партконференция. Она об мэтээс, скажу я тебе, специальные слова записала. Это, записала, важнеющий фактор в коллективизации и рычаг смычки города с деревней. А как же так наш важнеющий фактор без нужных помещений может существовать? Вопрос! И кто этот вопрос может разрешить? Мы с тобой, вот кто. Этого, если хочешь знать, революция требует, и никто нам с тобой не простит, если мы новую советскую мэтээс в родной своей деревне не построим. Так что выбору тебе все равно нет. — И старый партизан победно заложил усы за уши.

И приятно было Ванюхе, что не кого-нибудь, а именно его приглашает Бормотов в строители МТС, лестно, что от него, Ванюхи, зависит «важнеющий фактор», и в то же время побаивался он не справиться.

Вечером Бормотов пришел к Макаровым с директором и притащил чертежи типового проекта. Старший Макаров, Андрей Ефимович, был в свое время сноровистым плотником, строил местный сыроваренный завод, и по всем статьям выходило, что уж он-то в чертежах разберется. Андрей Ефимович кряхтел и хмыкал над синьками, долго водил задубелым пальцем по тонким линиям чертежа, прикидывал что-то на обрывке газеты, потом сказал:

— Никогда-сь мы по этим самым чертежам не строили. Если так, на словах, растолкуете, что вам надо, — пойму, а чертежи эти разгадывать не обучен.

Тогда решено было послать Ванюху на краткосрочные строительные курсы, и, напутствуемый усачом Бормотовым, он уехал в Свердловск. Вернулся — строительство пошло полным ходом.

Начали прибывать новые тракторы. Их ставили на полигонную обкатку.

— Зря горючее переводим, — сокрушался Иван, — и какая сила пропадает. Они тут без толку ворочаются, а лес на стройку на лошадях тягаем.

Начальство согласилось с ним: вместо холостой обкатки послали тракторы в лес. Иван сдал экзамен, чтобы получить права тракториста, и теперь сам садился за руль и сквозь чащобу и болота волочил связки бревен к стройке; однажды утопил он трактор в трясине, кое-как вытянули на вторые сутки.

Оттого, что он, совсем молодой парень, вроде бы руководил строительством, дело это стало ему вдвойне дорогим, он горячился и болел за каждую досочку, ругался с товарищами, азартно хватался то за пилу, то за топор, а по вечерам, когда стройка утихала, неслышно бродил у новых корпусов и тихо улыбался. Эта МТС стала для него «важнеющим фактором» собственной жизни.

Когда через год строительство закончили, все вокруг показалось сразу неуютным и пустым. Ивану предложили остаться работать в МТС, но ему не хотелось, душа жаждала нового большого и размашистого дела, а тут пришло письмо от дяди из Билимбая, там строился труболитейный завод, и, уложив котомку, Иван отправился ловить свою жар-птицу.

Билимбай представился ему развороченным ульем. Гудел и непонятно, бестолково шевелился разношерстный пришлый народ. Все были какие-то неустроенные и возбужденные.

Иван нанялся плотником.

Все лето их бригада ставила тепляк на цех, потом занималась опалубкой.

Десятник был из «старых», прижимистый и злой мужик. На рабочих он орал так, будто цех строили лично для него, а в то же время, Иван видел это, на цех ему было наплевать хоть сорок раз.

Появились первые ударники, и всех стали агитировать следовать их примеру. Кулачье, прихлебатели и всякая иная контра шипели и грозили, что худо будет тем, кто запишется в ударники. В то время важным был не только сам ударный труд, а уже тот факт, что записался в ударники. Иван записался. Он не совсем еще разобрался в обстановке, но слышал, что ударники идут за партийными, за большевиками, а большевикам он верил.

— И ты, сопляк, туда же, в идейные, — зло усмехался десятник. — Как бы железо не застряло в глотке.

Дело в том, что в столовой записавшимся в ударники стали выдавать в виде особой привилегии железные никелированные ложки.

Иван в ответ бормотал что-то не очень суразное: отбрить десятника у него еще не хватало умения и смелости.

Но вскоре в завязавшуюся драку вступил бригадир. Толковейший работник, немногословный суровый старик, он объявил, что вся его бригада будет ударной, а кто не хочет этого — может катиться в сторону. Кое-кто откатился, но бригада не распалась и, приходя в столовую после работы, дружно орудовала поблескивающими никелем ложками над мисками со скудным варевом.

Позднее в магазине и столовой ударников стали «отоваривать» по специальным нормам в соответствии с выработкой, и, что ни говори, «идейным» это было на руку.

Бригадир усмехался в усы:

— А что, ребята, доживем — еще автомобили наилучшим ударникам предоставлять будут. Ей-ей. Просто бедновато пока живем, а вот таких заводов понаставим по России-матушке — будут у нас и автомобили.

В тот день он что-то разговорился, старый молчун, и, греясь на весеннем солнышке, философствовал и поучал Ивана: чем-то приглянулся ему этот старательный и тоже немногословный парень.

— Ты, можно сказать, только выходишь в свой путь, а какой он будет — от тебя зависит. Ремесло ты вроде оседлал — и топором можешь, и трактором, говорил, владеешь малость, любую тропку-дорожку выбирай. Только знай, что в жизни у человека должна быть главная дорога, сердцем проложенная. Какая дорога — таков и человек.

Он умолк, не досказав чего-то, и в недосказанности этой таилось нечто большое и важное, что найти предстояло, наверное, самому Ивану…

К Первомаю сняли с готового цеха тепляк, бригадир поздравил своих ребят с окончанием работы, выпили водки и, захмелевшие, праздничные и добрые, долго любовались красавцем цехом и вспоминали, что и как они тут делали.

И снова стало на душе Ивана пусто и неуютно, хотелось чего-то большого, а чего — он и сам толком не понимал. Вернувшись в родную деревню, он вскоре завербовался на сплавные работы и уехал на северные притоки Камы.

Могутно и стремительно развертывалось по стране строительство. Всем был нужен лес — извечный, дарованный природой материал для человеческого созидания. Его рубили миллионами кубометров и гнали, гнали, гнали по рекам.

Сплавная работа — лихая и опасная. А самая отчаянная — на разборке заторов.

Плывет по реке россыпь бревен, «моль». Покачиваются бревна на волнах, бестолково кружатся на водоворотах, ударяют друг о друга и плывут, все плывут по течению. Но вот зацепится одно за какую-нибудь корягу, будь она неладна, к нему лепится другое, третье, пятое — глядишь, сплотились, перегородили реку. Рвется ставшая бешеной вода, слепо лезут бревна друг на друга, громоздятся, кажется, ничем не прошибешь. Затор!

Иван работал в бригаде заторщиков.

По шатким оскальзывающимся бревнам, с баграми в руках, они пробирались к «чутким» местам, «выбрав» которые, можно было дать свободный ход всей массе древесины. Тут глаз должен держать на прицеле каждое бревнышко в отдельности и весь затор в целом. Тут все мышцы, до последнего волоконца, в напряжении. Надо и равновесие сохранять, и метко вонзить багор в единственно нужное бревно, и сильно потянуть его, и быть готовым, что или сам рухнешь вниз, или на тебя обрушится беспощадная, все сминающая громада. Смекалка, знания, интуиция, отвага, ловкость — все в одном клубке.

Работа нравилась Ивану и не нравилась. Что дело опасное, это ничего, зато деньги хорошие платят. И приятно свою сметливость и удаль показать, почувствовать себя сильным и умелым, потрудиться в полную отдачу, до дрожи в коленях. Только очень уж суматошная какая-то работа. То не знаешь покоя и отдыха, то нелепо бездельничаешь, слоняясь по берегу или сидя у артельного костра. Разве это занятие для солидного человека? И вообще, сколько можно мыкаться по свету? Мотаешься туда-сюда, вроде пристанища нету. Одно слово — сезонник. Видно, путь твой идет пока по тем тропкам-дорожкам, что вьются возле столбового тракта, петляют сторонкой, лишь иногда выбегая на главную дорогу. Конечно, работа — везде работа, всякий труд нужен, только пора определяться к такому, чтобы на всю жизнь…

Отработав на сплаве, он опять вернулся в деревню. Теперь его уже звали Иваном Андреевичем и шапку ломали как перед заправским мужиком, поступь у него сделалась широкая и уверенная. Но Иван Андреевич, приметили все, чем-то был недоволен, на расспросы отвечал неохотно и скупо. Зато с молодой своей женой Анной Алексеевной вел он длинные душевные разговоры.

В беседах этих зрело-вызревало то решение, которое должно было определить и смысл, и назначение жизни уже не крестьянина, еще не рабочего Ивана Андреевича Макарова.

Главная дорога

Все это — работа на строительстве МТС, потом в Билимбае и на сплаве — как бы прелюдия, вступление в биографию Ивана Андреевича. Главное началось позднее.

На просьбу дать жизнеописание он с полным резоном мог бы отослать любопытного к истории Ново-Тагильского металлургического завода. Однажды у нас с Иваном Андреевичем почти так и получилось. Из заветного семейного архива достал он длиннющую газетную вырезку — хронологический перечень важнейших строительных работ по сооружению этого предприятия-гиганта. Я читал перечень строку за строкой, а Макаров с притаенной горделивой усмешечкой кивал и комментировал:

— Строил… Тоже строил… Воздвигал… А как же!

Так дошли мы до последней строки, назвали все значительные объекты Ново-Тагильского металлургического, и всюду, оказалось, был труд Макарова…

Он приехал сюда со своей Анной Алексеевной в декабре 1932 года. Приземистые домишки равнодушно смотрели на прохожих мутными подмороженными окнами. Тоненько и звонко поскрипывал под ногами снег. Фанерные баулы с добром казались легкими.

В конторе седьмого района было людно, пахло махоркой и овчинами. Человек уже бывалый, Иван Андреевич быстро оформил нужные документы.

Стройка только начиналась. Сооружался завод шамотных огнеупоров, первенец будущего металлургического комплекса.

На жительство Макаровых определили в барак, именуемый общежитием. Сплошь уставленный нарами, он вмещал двести человек. Двести имен, двести тел, двести разных характеров и судеб в одной громадной комнате.

Приглушенно гудел, кашлял, ворочался барак. Кто-то спорил о нормах и честил десятника. Шлепали карты о дощатый стол. У широких горячих плит, под развешанной для сушки одежиной, судачили и ругались бабы над горшками с варевом. Было тесно и душно. Не было у этого скопища людей ничего, что позднее стало таким обычным, прочно обязательным, — радио, кино, театра, клуба, библиотеки. Лишь в дальнем углу вздыхала о чем-то неясно-хорошем горемычная двухрядка, да за столом рядом с картежниками бригадир бетонщиков объяснял любопытствующим разницу между двумя основными фазами коммунизма.

На неприглядность эту можно было смотреть по-разному. Одним виделись лишь неустроенность и бедность. Другие, как вот этот рабочий-бригадир, глядели на все по-иному: сквозь неурядицы и хаос виделся им завтрашний светлый день.

Вся Россия в ту пору, казалось, стронулась с места, и все в ней пришло в шевеление. С Волги, с Ветлуги и Камы, из орловских и курских деревень двинулся народ на стройки, что закладывались по всей стране, а особенно — на каменной ее уральской хребтовине. Мужичья, лапотная Русь, вздыбленная революцией, вышла на беспримерный созидательный подвиг — строить свою индустрию.

Сколько бесстрашия и железного упорства понадобилось партии коммунистов, чтобы подвиг этот совершился!..

Из всех руководителей строительства шамотного только один был инженером, да и то старой, дореволюционной закваски. Были еще иностранные специалисты-инструкторы. С презрительным удивлением наблюдали они, как настырно и хватко работают эти полураздетые и голодные «рашен». Они не упускали случая поиздеваться. Один американский спец настойчиво требовал от плотников, чтобы доски опалубки для бетонирования обязательно… гладко стругались.

— Ви не умейт работайт по-американски, — цедил он сквозь зубы.

Но большевики подыскали узду и для этих спецов: вскорости их заработки поставили в зависимость не только от качества, но и от количественной выработки строительных бригад.

А когда на стройке появились два нашенских, советских специалиста (только что закончили ленинградский техникум), рабочая братва совсем приободрилась: «Теперь мы сами с усами».

Строительная площадка ширилась. В тридцать третьем заложили первую домну. Ивана Андреевича перевели в сменные десятники и посулили «квартиру»— комнатку на две семьи в новом бараке. Барака еще не было; на том месте, где предстояло ему вырасти, торчали лишь колышки в снегу. Потом появился фундамент. После работы Макаров, его будущий сожитель и их жены, наскоро похлебав пустых щей, спешили к «своему» дому; недаром же все они были строители. Так велико оказалось нетерпение перебраться в свой уголок, что новоселье справили в комнате без полов, без штукатурки, без стекол в оконных рамах — по сути, в одних лишь стенах, прикрытых крышей.

Анна Алексеевна, веселая и добрая душа, улыбчиво посматривала на мужа. Вновь поселился в нем тот молодой горячий азарт, который пережил он когда-то в дни строительства МТС. Только теперь этот азарт был ровного накала, постоянный, и даже азартом-то его было трудно назвать. Заканчивая работу на одном объекте, Иван Андреевич уже думал о следующем и прикидывал по-хозяйски, как и что можно будет там сделать получше и побыстрее, и эти думы о завтрашнем подхлестывали сегодня и делали труд праздничным, радостным.

— Перспектива! — подмигивал Иван Андреевич жене; теперь он научился словам и помудренее.

Жизнь летела как бы на одном дыхании. Сейчас, оглядываясь назад, — каждодневная хлопотливая работа, первые цехи завода, могучие печи и станы, бессонное подвижничество военных лет, рельсобалка, пятая домна, реконструкция блюминга в послевоенные годы, наконец, конверторный, — оглядываясь на все это, Иван Андреевич с изумлением чувствовал, как все, что казалось мимолетно-будничным, таким обычным, превратилось в нечто грандиозное.

Так путник шагает себе и шагает в гору, все некогда передохнуть и оглянуться, а оглянется — захватывает дух: такая высота, такие неохватные горизонты откроются вдруг перед ним…

Когда началось сооружение кислородно-конверторного цеха, рабочие, копая траншею, наткнулись на слои песка. Из песка коварно сочилась вода. Откуда бы им взяться — песку и воде?

Тут оказался Иван Андреевич.

— А что особенного? — сказал он и поведал молодым ребятам, как тридцать лет назад на этом самом месте он… удил рыбу. Ведь не было еще никакого НТМК, рос здесь лес и текла речка.

Молодежь только головами качала.

Ну пришлось тогда — попросили ребята — коснуться своей биографии. Рассказал им, как морозным декабрем 1932 года приехал он из своей деревни в этот ныне славный город. Недоверчиво усмехалась молодежь, когда Иван Андреевич расписывал, как жили они, сразу двести человек, в одной барачной комнате, как после работы строили себе квартиры, как, воздвигая первую домну, дорогу-лежневку мостили хворостом. Под стать были и транспорт и инструмент.

— Грабарка — это двуколка такая, — пояснял Иван Андреевич, — главный был у нас транспорт. Считалось, мощный. Вроде бы как нынешний самосвал. А обычный транспорт — тачки. Заплечная «коза» для кирпичей, лопата да топор — это, значит, была наша передовая техника. И что вы скажете? Построили ведь все, что надо было для начала!

— Чудеса! — сказала какая-то девушка в комбинезоне.

— Да, трудненькое было у вас прорабство, товарищ Макаров, — не то с сочувствием, не то с подковыркой вставил востроглазый парень в берете.

— А у меня, друг, никакого тогда прорабства не было. Работал я плотником, землекопом, бетонщиком. Это уж потом в начальство выбился: сменным десятником стал, — улыбнулся Иван Андреевич.

Вокруг них победно рокотали моторы могучих и столь привычных глазу сегодняшнего строителя машин. Исправно ворочались десятки самоходных и башенных кранов. В землю вгрызалось множество экскаваторов, упрямо урчали тракторы и бульдозеры, всюду сновали грузовики. Наверное, и впрямь нелегко молодым было представить, как это только тридцать лет назад существовало такое: вместо крана — «коза», вместо грузовика — тачка!

— Чудеса! — повторила девушка удивленно.

— А действительно, чудеса, — откликнулся Иван Андреевич. — Вам-то это не очень понятно, а ведь шагаем мы просто как в сказке, семимильными шагами. Высоту за высотой берем и… не удивляемся. А? — Должно быть, он сам поразился этому. — Удивляться надо, мои дорогие, удивляться.

— А чего тут удивляться? — пожал плечами востроглазый.

Неожиданно и для себя, и для ребят Иван Андреевич сразу же согласился с ним:

— Тоже верно. Нечего тут удивляться. Как говорится, закон нашей жизни.

Личный план

Еще до приезда на стройку я слышал о Макарове, что он «без пяти минут миллионер». Потом в штабе комплекса, в парткоме, в техническом отделе треста Тагил-строй, в управлении Металлургстроя — в разных местах и разные люди — поведали мне о Макаровском миллионе.

Мысль о нем родилась у коммуниста-прораба после того, как был утвержден семилетний план развития хозяйства страны. Работы, трудной и радостной, намечался непочатый край. «Будет, будет что строить, — размышлял Иван Андреевич, — мы с коллективом, ах каких дел наворочаем! Но лично я что могу сделать? Ну, прорабствовать там или еще что — это моя должность, обязанность. А сверх того?»

Так или примерно так рассуждал Макаров и наконец объявил о своем личном обязательстве: за годы семилетки внести в фонд строительства коммунизма миллион рублей экономии, полученной от его, Макарова, рационализаторских предложений.

Не шутка — миллион (по-нынешнему сто тысяч) рублей!.. Как он, человек без технического образования, мог решиться на эту огромную сумму, на что рассчитывал? Ну, конечно, на опыт, на природную свою смекалку. А главное — очень уж большим, поистине «миллионным» было у него желание подсобить родному народу в столь великом и светлом деле.

В нем всегда жило чувство советского хозяина. И, естественно, прежде всего это требовательное и широкое чувство проявлялось на работе. Оно не сводилось только к тому, чтобы заметить и устранить какие-то явные неполадки. Постоянно и, пожалуй, привычно думал он о том, нельзя ли это, другое, третье сделать получше. Может быть, и нельзя, а подумать стоит. И он думал. Из этого чувства хозяина и родился в нем рационализатор.

Предложения у Макарова возникали быстрые и чаще всего неожиданно простые. Впрочем, простота ведь представляется таковой лишь после того, как дело исполнено или хотя бы придумано. Куда как простая штука колесо, а вот поди-ка…

Инженеры, знающие и опытные, думали над проектами, прикидывали так и этак, рассчитывали, колдуя над справочниками и чертежами, — и вот их проект, пройдя десятки инстанций, дошел до производителя работ Ивана Андреевича Макарова. А у него — упорная, никогда его не покидающая мысль, которую он направляет на все, что предстоит сделать, — как быстрее, как выгоднее, как лучше?

Конечно, не все решения приходят сразу. Часто долгими вечерами с карандашом в руках мудрил Иван Андреевич дома. И утром приходил на работу молчаливый, задумчивый, вроде смурной.

В эти минуты его состояние умела разгадывать Тамара Владимировна Брувель, начальник производственно-технического отдела Металлургстроя.

— Что, Иван Андреевич, опять придумали что-нибудь?

— Да как вам сказать… Мысли, конечно, есть, двигаются. Только надо их еще до финиша дотянуть.

— Были бы мысли — дотянуть всегда можно.

— Верно, верно.

Разговор, кажись, и не весьма значительный, и смотрит Иван Андреевич куда-то в сторону, и взгляд его кажется даже равнодушным, но Тамара Владимировна знала: это привычка многих немолодых рабочих и крестьян — как бы прикинуться равнодушными, а на самом деле вслушиваться внимательнейше и думать и волноваться: заинтересует ли человека мое дело?

И приходили решения, и оказывалось, что эту рассчитанную инженерами работу можно сделать быстрее, выгоднее, лучше. А потом в БРИЗе появлялись записи о рационализаторских предложениях И. А. Макарова: «Изменение организации и технологии работ по сооружению насосной…», «Изменение в проекте работ по выемке грунта…», «Изменение расположения электро-кабельной трассы…» Записи, на взгляд, однообразные и скучноватые, но сколько смекалки, энергии и заботы об общем деле крылось за ними! И — время и деньги, сэкономленные рационализатором для родного государства.

За время строительства кислородно-конверторного комплекса половина (половина!) общей экономии от внедрения всех рационализаторских предложений по управлению Металлургстроя принадлежала И. А. Макарову. Шел пятый год семилетки, а его личный семилетний план — экономия в сто тысяч рублей — был выполнен уже на восемьдесят процентов.

Все это я узнал не от Ивана Андреевича — от других людей.

А сам он рассказал о другом.

Однажды, уже после нескольких встреч, основательно познакомившись, сидели мы у него в домашнем тесноватом садике. Толковали «об жизни», о неприятностях летней жары, о садоводстве и о том, что делать рабочему человеку, когда он выйдет на пенсию. О пенсии речь зашла потому, что через два с половиной года Иван Андреевич, согласно закону, по возрасту и стажу работы получал на нее право. Речь вел Макаров.

— Есть у меня приятель один, пенсионер. Хороший человек, очень тосковал первое время по работе. А потом, знаете, ничего, освоился. Что, думаете, делает? Выйдет во двор и с такими, как сам, «козла» забивает. Целыми, представьте, днями. Домино, видишь ли, ему радостью стало великой. Просто зараза! Сидят да и стучат, стучат, стучат. Вот уж этого совсем не понимаю: стучать-то зачем?! Особый смак, видишь ли… Нет, я уж лучше своей «плантацией» займусь, — повел он рукой на садик. — А еще вам скажу… Минутку. Танюша! Ну-ка принеси нам ту модель, с подкрановыми рельсами…

Танюша — его младший отпрыск, девятилетний белокурый постреленок с живыми смышлеными глазами — через минуту доставила то, что требовалось.

— Она у меня строительные термины понимает, — усмехнулся Иван Андреевич. — Да и все в семье тоже. А как же!

Оглаживая крепкими узловатыми пальцами принесенную модель приспособления, он начал рассказывать о своей изобретательской работе. Нет, не о рационализации — об изобретениях. Он хотел шагать дальше, и мысли его были заняты сразу несколькими темами. Тут были и особый, поистине новаторский способ отрегулировки рельсовых путей под башенными кранами, и новый вид автотранспортера, и новые типы строительных лесов.

— Изобретательство — это будет мне вместо домино, — хитренько подмигнул Иван Андреевич и от удовольствия даже прикрякнул. — Конечно, потолковее домино. И время буду проводить, и дело наводить.

Я подумал тогда, что впереди, наверное, еще не один «миллион», который даст государству этот неутомимый в своем поиске человек.

Я ошибался тогда: жить ему оставалось совсем недолго.

Отцы и дети

От градирен Иван Андреевич прошел к штабу комплекса. Подходя к нему, он потихоньку скосил глаза вправо. Там, в галерее лучших, передовых работников строительства конверторного, красовался его большой портрет. Вот уже и уходит он со стройки, а портрет — тут он. Что ж, наверное, так и положено. Недаром ведь среди немногих присвоили ему здесь наипочетнейшее звание: «Строитель коммунизма». И аттестат специальный выдали…

Не столько по делу, сколько по привычке, ноги занесли его в кабинет заместителя парторга стройки Ивана Георгиевича Поварова.

У Поварова были люди. В основном молодежь. Иван Георгиевич, успевая отвечать на все их вопросы и требования, в свою очередь «осаждал» по телефону различные стройуправления — решая десятки текущих повседневных дел. Однако Макарова парторг сразу же приметил, глазами спросил, по спешному ли он делу, и, поняв, что нет, успокоенно кивнул и глазами же указал на стул.

Иван Андреевич присел в сторонке, и тут взгляд его упал на «стройгенплан», висящий на стене. На широком и длинном бумажном листе проектировщики густым и затейливым переплетением линий, россыпью квадратов и квадратиков, кружочков и крестиков изобразили план всего металлургического комплекса. Подправив на носу очки, Иван Андреевич принялся отыскивать знакомые квадратики зданий цехов.

Удивительное дело, — план словно бы ожил, как это бывает в мультипликационном кино, квадратики и кружочки приобрели очертания домен, мартенов, прокатных станов, даже строительные краны и бульдозеры стали мерещиться Макарову и какие-то шумы и голоса. Вдруг в нечетком этом хаосе мелькнула почти забытая фигура американского спеца, и в памяти возник его лающий голос: «Ви не умейт работайт…» Иван Андреевич снял очки, усмехнулся и незаметно глянул на молодежь, окружившую парторга. Показать бы им того спеца, а спецу — их, провести бы его по конверторному!

Струганые доски… Что ж, чего не знали — тому учились, сейчас сами поучить можем. Иван Андреевич вспомнил коротенькую газетную заметку о приезде в Советский Союз американских специалистов-строителей. Сам мистер… вот фамилию забыл, какой-то их строительный хозяин, заявил официально, что очень даже много поучительного увидел он у нас в строительном деле. То-то, мистер!

Конечно, трудности и нас не обходят. Ничего, мы их ломать умеем, давно научились. Трудность одолеешь — радости больше.

В январе, когда ртуть в термометре скатилась почти под сорок и бетон в бункерах покрывался ледяной броней, построили специальный тепляк и в нем начали сваривать грушу конвертора. Варить решили полуавтоматами. Некоторые возражали:

— Не выйдет. Американцы даже меньших размеров конверторы и то вручную варят.

— Так то ж американцы, — отшучивались инженеры с Южуралмаша, где изготовляли по частям конвертор. — Они русской хватки не ведают, понятия не имеют, на что мы способны.

Риск, конечно, был немалый. Но зато какой гордостью и веселым молодецким задором дышала меловая надпись на металле, сделанная чьей-то рукой 30 января: «А ведь заварили!» Чем-то напоминала она русские надписи на рейхстаге…

От мыслей этих на сердце Ивана Андреевича сделалось необычайно светло и гордо. Он повернулся было к парторгу, хотелось слово молвить, но заметил, что людей вокруг Поварова стало еще больше. Тогда Иван Андреевич встал и потихоньку, не говоря ни слова, пошел к двери.

Иван Георгиевич оторвался от телефона:

— Сейчас я освобожусь, товарищ Макаров.

— Да нет, у меня не горит, потом зайду.

Поваров глянул на Макарова чуть искоса, внимательно, ничего не сказал, только кивнул…

Иван Андреевич шагал по строительной площадке обычной своей неторопливо-сноровистой походкой и чуть сутулился по-обычному, и все в нем, казалось, было прежнее.

Но не проходило то гордое и светлое, что возникло на сердце, и к этому радостному ощущению вдруг, заметил он, стало примешиваться нечто такое… не то что тревожное, но волнующее. Это «нечто» напоминало чувство, которое испытывал он, ступая на узкие помости, переброшенные на большой высоте: и знаешь, что не оступишься, и все же где-то под левым соском немного щемит.

Навстречу попалась группа молодых монтажников из Уралметаллургавтоматики.

— Геннадий мой не знаете где? — озабоченно спросил он о сыне.

— У себя на кислородном. Нужен, что ли?

— Нет, просто интересуюсь.

— Тогда — до свидания.

— Счастливого вам пути, ребята!

Они уже отошли, он оглянулся им вслед.

Вот такие, как эти, молодые, задорные, образованные, принесли с собой совсем новую технику — автоматизированную. Это сейчас пока стройка, здесь еще много людей. А пустят конвертор — и все увидят, что это царство автоматики.

Но то — металлургическое производство. В строительном деле пока что такого нет. Пока… Наступит время — автоматы непременно придут и в строительную технику.

Недаром ведь всюду в Тагиле — на улицах, площадях, в трамваях — были расклеены различные листовки-обращения с призывом к молодежи учиться. На Нижнетагильском комбинате стало лозунгом: каждому трудящемуся — минимум восьмилетнее образование.

Таким стало веление времени.

«Геннадий — тот автоматикой владеет — это хорошо, — с удовлетворением подумал Иван Андреевич, словно уже одно владение автоматикой обеспечивало его сыну успех в жизни. — И хорошо, что Виктор, хоть и сам уже отцом стал, тоже учение не бросает, в вечернюю школу ходит, восьмилетку кончает», — подумал он и о старшем сыне и тут же про себя решил, что надо будет порасспрашивать их, как идут учебные-то дела. С младшими проще — и в школе спросят, и мать проследит, а тут нужно отцовское око.

Да что, собственно, об отцовском оке думать, — выросли уже не просто помощники, а товарищи по делу, единомышленники. В одном строю шагаем…

Он и не заметил, как, пройдя по знакомым дорожкам через территорию металлургического завода, вышел к восточной проходной.

Иван Андреевич отошел уже на изрядное расстояние, как вдруг раздался мощный, потрясший все вокруг рев. Будто где-то рядом взмыли к небу десятки реактивных самолетов.

«Кислородную задули, — отметил Макаров. — Теперь совсем уж скоро хлынет кислород в конвертор».

Рев нарастал, он полонил, казалось, весь мир и стих лишь минуты через две.

«Не то как прощание, не то как приветствие», — подумал Иван Андреевич об этом торжественном звуке, и снова то волнующе-тревожное шевельнулось в душе. Но теперь он уже знал, отчего оно.

Он уходил с конверторного. Дело сделано. Он уходил вслед за своими рабочими бригадами последним, как уходит с корабля капитан. Назавтра его ждал новый объект.