Дорога императора

Глава 16 Пепел и люди

Я стоял на границе пепелища, что некогда было деревней Дрязги, и молчал. Не мог найти слов, как описать свои чувства, которые навеяло на меня увиденное.

В юности я читал книги, посвящённые сожжённым деревням, во времена разных войн. О том, как возвращаются на руины бывшей жизни уцелевшие люди.

Это зрелище мне напоминала село после набега монголо-татар: вокруг головёшки да гарь. Разве что фахверки завалены внутрь, а не наружу.

Единственное уцелевшее здание — это костёл, и то потому, что он был каменным. Видимо, специально его жечь не стали, а пламя от сожженных домов не перекинулось.

На пороге лежал убитый ксёндз, который держал в руках распятие, словно надеялся защититься крестом от немецких пуль. Да вот только немцы, видимо, были атеистами или просто не имели ничего святого, как, впрочем, и их пули.

Я нарочно выбежал вперёд, хотел первым оценить обстановку и понять, что происходит? Если вдруг здесь остались немцы, то вернуться и приказать крестьянам разворачиваться. Ну или, если картина совсем уж нелицеприятная, как-то подготовить их.

А тут вот сам застыл и смотрю на пепел, на разорённые дома, в которых раньше жили люди, что теперь превратились в лишь почерневшие обугленные брёвна, да на тела, проглядывающие там и тут из гари.

Надо бы предупредить людей, что зрелище не для слабонервных. Вот только я сам замер в нерешительности и потерял дар речи. И даже не знаю из-за чего: от горя или от злобы, которая стала меня снедать изнутри.

Всё-таки в нас, русских, есть какая-то нелюбовь к немцам. Генетическая. Что-то передалось нам от предков. И сейчас, похоже, во мне эта злоба стала оживать.

Не было необходимости в этих жертвах, не было смысла убивать стольких людей, которые не были причастны к преступлению против Германии. Да, что поделать. Пускай Стась и был относительно в своём праве, пытаясь вернуть зерно, выращенное на его земле, но и немцы тоже были в своём праве, как бы это противно ни звучало. Всё же эта часть Польши принадлежит Германии.

Вот только солдаты — они на то и солдаты, их призвание — воевать, защищать Родину и биться с врагом. Но не крестьян же убивать, чьё призвание — землю пахать. Не баб и детей, не простых мужиков, которые лишь хотели накормить свои семьи. Не их же расстреливать и оставлять без крыши над головой, без еды и без хлеба. И не ксёндза, который по определению не способен вреда людям принести, он ведь Богу служит, а не воюет с немцами.

Вскоре меня начали нагонять другие деревенские, и, как и я, так же застывали на границе пепелища и долго, молча глядели на открывшуюся картину, а приятного там было мало.

Только вчера похоронили ту самую женщину — Ванду, которая бросилась защищать свои пожитки, не испугавшись грозных немцев.

Люди только-только успокоились, а тут вон ещё одно потрясение, да какое.

Хотя, чего они ожидали?

Пожар и так все видели, вот только издалека. Не видели они обгорелых останков собственной прошлой жизни и не чувствовали запах смерти, исходящий от развалин.

Постояли-постояли, но надо было дело делать. Я пришёл в себя первым.

— Ладно, глаза боятся, а руки делают, — произнёс я громко, чтобы меня все услышали. — После будем оплакивать умерших, а сейчас нужно им последние почести отдать. Надо завалы разобрать, да похоронить тех, кто погиб.

Мужики, с хмурыми лицами, переглянулись, затем посмотрели на меня, молча кивнули и двинулись вперёд. Женщины с потерянными глазами какое-то время ещё стояли рядом.

Детей решили оставить пока в лесу, нечего им глядеть на то, что род человеческий творить может.

Провозились практически весь день, но отыскали всех убитых. Пропавших не было. Разве что, не все мои бойцы из передового полка пока обнаружены, но я знал, кого не хватало, и знал, где они могли находиться. Я за ними потом вернусь.

Одним из последних нашли тело убитого старосты. Он, хоть и сильно обгорел, но угадывались множественные попадания от немецких пуль. К слову, у других мужчин тоже угадывались ранения. Видимо, все, кто остался, пытались оказывать сопротивление и погибли как воины, а не как крестьяне. И это делало им великую честь, пускай и посмертно.

Пока мужики решали, как и где организовать место погребения, я на негнущихся ногах пошёл по дороге, в сторону танка.

Дошёл до окопа, где должны были находиться караульные. Поглядев на два тела, глубоко вдохнул и присел на край окопа. Вот и узнал, почему караульные не подали сигнал. Стариков попросту зарезали. Как я и думал — они действительно заснули, а им сонным попросту перерезали глотки.

Жалко стариков. Они хоть и пожили своё, но, как и молодые, рвались в бой, а повоевать им не довелось. Можно б бы посетовать, что плохо они свою службу несли. Но они ведь не солдаты, а крестьяне, которые готовы были защищать свою землю.

Этих двоих я перенёс в деревню сам. И, как назло, только они и были не обгорелыми и выглядели совсем как живые, только уснувшие, если не обращать внимание на подтёки крови и перерезанные шеи.

Когда я вернулся с двумя телами на плечах, мужики уже принялись копать могилы.

Кладбище находилось в километре от деревни. Будь моя воля, предложил бы похоронить всех здесь, чтобы могилы напоминали о случившемся постоянно и ежечасно. Но на кладбище земля освещена, там лежат деды и прадеды погибших. Поэтому, начали перевозить тела.

Сначала хотели выкапывать могилы для каждого, но быстро поняли, что вряд ли смогут. Очень много времени это займёт, а его и так мало. Опять же, крестьяне, хоть и горевали, но не забывали про работу, а тратить драгоценное время на полсотни могил — это всё равно что подписывать смертный приговор выжившим.

Поэтому было решено похоронить 36 мужчин, 4 женщин и 2 детей в братской могиле. Когда хоронили, сделали довольно большой курган в метр ростом, а я, походив по округе, нашёл приличный булыжник, который подходил в качестве надгробного камня. Его всей мужской половиной деревни и тащили до холма. Хотя какая там половина? Едва ли четверть мужиков осталась.

Вместо священника молитву за упокой читал наш старый пан Тадеуш. Люди слушали его с тёмными лицами и стиснутыми челюстями. Каждый смотрел перед собой и думал горестные думы. Глаза женщин были полны слёз, но они плакали беззвучно, чтобы не перебивать старика.

Пан Тадеуш хорошо знал каждого из погибших селян, и про каждого у него нашлись добрые слова, которые он решил произнести после молитвы. Тем самым он будто обещал крестьянам, что их товарищи обязательно попадут в рай, потому что хорошие люди, не заслужившие жестокой смерти, всегда заслуживают лучшего посмертия.

Когда ритуал был завершён, люди попросту направились в костёл, где решили сегодня переночевать. Надо было бы чем-то поужинать, но ни у кого попросту не было сил, даже чтобы поесть. Люди ложились прямо на пол и, казалось, засыпали мёртвым сном.

Я взял буханку хлеба и принялся зазывать мужчин и остальных, чтобы поужинали остывшей едой, но практически никто не откликнулся на мой зов.

— Да уж, — присел рядом со мной пан Тадеуш. — Не дело это в костёле ночевать. Как бы не покрал Бог нас за такой грех.

— Он и так вас уже достаточно наказал, — пробормотал я. — А народ пускай спит. Грех грехом, но лучшего места для ночлега нет. Ничего, Бог вас простит.

Кое-как съев небольшой кусочек хлеба, вышел из костёла и направился в сторону наших окопов.

— Ты куда это, пан Олесь? — кивнул мне Тадеуш.

— Да пойду, постою на карауле, — ответил я. — Так спокойнее будет. Пускай народ поспит, а я прослежу, чтобы немцы снова не вернулись.

— Может, ты тоже отдохнёшь? Немцы-то вряд ли сунутся.

Я лишь отмахнулся.

— Нет, так людям будет спокойнее. И скажи всем, что я нынче дозор несу, чтобы могли спать и не переживать. Уж я-то никого не пропущу.

Да, я хотел точно знать, что никто ночью не потревожит сон моих нынешних земляков, а еще не хотелось слушать плачь женщин и детей. Мне до сих пор казалось, что это я виноват в гибели их отцов и дедов.

Добрёл до первой линии обороны, поравнялся с танком.

Сначала подумал, что неплохо бы прямо на броне устроиться на ночлег. Всяко лучше, чем на холодной земле.

Кстати, танк при ближайшем осмотре оказался раскручен полностью, так что, вряд ли немцы за ним станут возвращаться. Его будто наизнанку вывернуло. Видимо, там что-то хорошо шандарахнуло. Ну да, боеукладка-то может здорово рвануть.

Походил вокруг танка, походил, а потом понял, что вряд ли на нём или даже рядом с ним спать смогу. От него очень уж ощутимо пахло смертью. Да, тел, или ошметков тел там уже не было, солдаты забрали своих погибших. Но всё равно, прямо-таки смердело от него чем-то таким тёмным и страшным, безжизненным. Даже касаться его не хотелось.

Поэтому развернулся и зашагал к тому самому окопчику, где убили моих старичков.

Почему-то там было спокойнее. Да и тянуло меня к этому месту. Уж сам не знаю отчего. Но хотелось отстоять свой последний дозор в этом месте.

Присел на дно окопа и глаза прикрыл. Нет, не для того, чтобы поспать. Просто как-то погано на душе стало. Хотелось хоть чуть-чуть глаза прикрыть, чтобы не видеть ничего вокруг, да голову освободить.

Как вдруг услышал голоса. Не сразу разобрал, кто это говорит, и насторожился. Однако не стал дёргаться, отчего-то понимал, что хоть голос и раздаётся где-то рядом, но говорившие не представляют опасности.

Прислушавшись, разобрал слова отдалённо на грани сознания, и только сейчас понял, что слышу не ушами.

Раскрыл глаза и увидел перед собой светящийся образ. Вот только что это за образ был, разглядеть было сложно.

— Ты поспал бы, пан Александр, — услышал я, — а мы уж покараулим. Второй раз не ошибёмся. Прости ты нас и попроси, чтобы другие простили. Или, нет нам уже прощения?

Уж не знаю от чего, но у меня по щекам потекли слёзы. Сами собой. Видимо, это ветром надуло.

Всё-таки я уснул. Правда, судя по тому, как сместилась новорожденная луна, спал совсем недолго, едва ли час.

Сначала напрягся. Не просто же так я проснулся. Может, мертвые старики что учуяли? Так ведь могли и сказать, я бы понял.

Засуетился и поднялся в окопе, согнувшись в пояснице.

Выложив винтовку на низенький бруствер, начал оглядываться по сторонам, пытаясь разглядеть подступающих врагов, но никого не было.

— Саша, ты меня слышишь? — услышал я в голове.

Это же Соня! У меня сразу отлегло от сердца, и я радостно выдохнул. Послал ей импульс: мол, «да, Сонечка, я тебя слышу».

— Сашенька, это очень хорошо. Где бы ты ни был, оставайся на месте. За тобой уже очень скоро придут. Мне доложили, что несколько поисковых групп уже прочёсывают территорию в том месте, где самолёт потерпел крушение. Рокоссовскому доложили, что отыскали остатки самолета, а рядом с ним могилу. Могилу раскопали, установили, что императора в ней нет. А я им говорила, что ты живой!

Саша, осталось недолго. Осталось только дождаться. Пожалуйста, потерпи. Очень скоро ты вернёшься домой.

Я улыбнулся от её слов. На душе стало очень светло и тепло. А окоп вдруг стал для меня по-домашнему уютным. Так, будто я сейчас был не в грязном окопе и не был перемазан землёй, а был рядом со своей женой на кровати и лежал, уткнувшись ей в родное плечо.

— Сашенька, а слово «дрязга» тебе о чём-нибудь говорит?

Я сначала не поверил услышанному, ведь Дрязга — так называлась деревня, в которой я находился и которая не пережила знакомство с немецкими солдатами.

Я тут же сосредоточился на импульсе, стараясь сделать его как можно более ощутимым, чтобы Соня поняла: да, деревня Дрязга мне и вправду знакома, я нахожусь именно в ней.

Однако Соня вдруг меня оборвала:

— Саша, я больше не могу с тобой говорить.

В этот момент связь с ней прервалась. Если раньше я ощущал её присутствие, то сейчас я не чувствовал ничего.

Больше я уснуть не смог. Так и глядел по сторонам, пытаясь высмотреть хоть что-то в темноте.

Спустя пару часов я услышал неровные шаги. Вот только доносились они из-за спины. Я тут же развернулся в ту сторону и прислушался.

Я увидел тонкую фигурку, что неровной походкой шагала в мою сторону и явно что-то несла. Пускай я не разглядел лица, да и вообще сложно было разглядеть что-то в такой темноте, но я точно знал, что это Ася.

Выдохнув и покачав головой, я негромко окликнул:

— Стой, кто идёт?

— Это я, Ася! — ответила девушка. — Я еды тебе принесла.

Я терпеливо дождался, когда она доберётся до меня и опустится в окоп.

Посмотрела на меня долгим грустным взглядом, затем принялась развязывать небольшой свёрток.

— Подумала, что ты здесь голодный совсем. Мы ведь весь день работали, а не ели ничего. Да и сама заснуть не могла. Всю ночь ворочалась, о тебе думала. Ещё и дети плачут. Вот я и не выдержала, ушла в лес. Вот сварила тебе похлёбки немного.

Это она рассказывала, развязывая узел. Затем и вправду выставив передо мной небольшой чугунный котелок, из которого повалил пар.

От вида тёплой еды у меня аж слюни потекли.

— Я знаю, что ты очень пострадал, тебе нужно восстанавливать силы, — продолжала приговаривать она.

— Ты бы тоже поела, — заявил я. — Тут и на двоих вполне хватит, — кивнул я на котелок.

— Я не хочу, — произнесла она, но я твёрдо посмотрел на неё. — Не спорь, ложка у нас одна на двоих, так что есть будем по очереди. Ты первая.

Мы очень быстро справились с содержимым котелка, потом так и сидели молча, друг на друга не смотрели.

— Плакать уже не могу, устала, а слезы текут. А небо красивое, звёздное, — произнесла она, посмотрев наверх.

Я молча покивал.

— Пойдём, что ли, на звёзды поглядим, раз уж друг на друга глядеть не желаем, — произнесла она.

Выбравшись из окопа, она легла прямо на землю и устремила взгляд куда-то в глубину чёрного неба. Я лёг рядом. Надо бы хоть что-то подстелить, земля холодная, но холода я не чувствовал.

Я так и не посмотрел на девушку. Не было неловкости, просто не хотелось. Я знал, что она плачет, но не было сил её успокаивать, да и слов утешения никаких не было.

Внутри была и радость от слов Сони, а еще и какая-то пустота, точно такая же, что нависла над нами, вот только без звёзд.

— Алесь, — произнесла вдруг она, — мне очень страшно.

— Я знаю, — покивал я.

— Ты мне очень люб, Алесь. Но поняла я, что ты не сможешь быть со мной рядом никогда. Ты так же далёк, как эти звёзды.

А я лишь промолчал. Мне было нечего ответить. Она была абсолютно права.