Дорога к пропасти

II

Сержант милиции Малышев медленно обходил свой участок, сквозь сетку дождя привычно вглядываясь в темноту. Сегодняшнее дежурство проходило спокойно. Но неспокойно у него на душе: вечером Лизу отвезли в родильный дом. Малышев невольно морщится, вспоминая ее бледное, без кровинки, лицо. Милая! Как она мужественно держалась, прощаясь с ним в приемной:

— Не волнуйся, Алеша, — все будет отлично. Утром придешь, тебе скажут: «Поздравляем с сыном, товарищ сержант!».

И хотя все девять месяцев Лизиной беременности Алексей мечтал о сыне, сейчас ему было совершенно безразлично, кем окажется новый человек, который уже родился, или вот-вот должен родиться. Мальчик, девочка, — не все ли равно! Лишь бы Лиза не мучилась больше… А что, если она не выдержит?.. Мысль эта сейчас впервые пришла в голову. Была она такой страшной, что Малышев остановился и вытер проступившие на лбу холодные капли пота.

— Нет, — сказал он, и звук собственного голоса отогнал страх. — Лиза не может умереть. Не может. Ведь я…

Малышев не договорил. На голову его обрушился тяжелый удар. Еще один. Еще…

Только состоянием Малышева можно объяснить, что такой опытный милиционер, как он, не заметил оторвавшихся от забора и метнувшихся к нему людей. Одной рукой защищая голову от ударов, Малышев пытался другой достать из кобуры пистолет. Новый удар пришелся ему в висок, и Алексей Малышев навзничь рухнул на землю.

— Бери пистолет! — приказал Кобра.

Красавчик трясущимися руками расстегнул кобуру, которую так и не успел расстегнуть сержант.

— Бежим! — хрипло сказал Красавчик. — Бежим скорее… Бежали они долго, петляя вокруг деревянных домов. Изредка возвращались немного назад, всячески стараясь запутать следы.

— Пора кончать бег по пересеченной местности, — решил Кобра. — До рассвета надо быть дома, чтобы обеспечить себе приличное алиби. Твои не видели, как ты уходил?

— Нет. — И вдруг крикнул: — Кровь! У тебя на рукаве кровь. И у меня…

Кобра грязно выругался и сбросил плащ. Оглянулся. Увидел невдалеке кусты.

— Давай сюда!

Раздвинув ветки, запихали плащи в гущу кустов. Забросали сверху землей.

— Не найдут! Да не трясись ты, как паршивая собачонка. Идем!

Вышли на шоссе.

«Спросить? — думал Красавчик, исподлобья поглядывая на Кобру. — Не стоит. Еще стукнет, пожалуй». Но не спросить не мог. Мысль эта ни на минуту не оставляла. На всякий случай отодвинулся от Кобры. Спросил:

— Как ты думаешь… Он умер?

Против ожидания Кобра не рассердился. Пожал плечами. Сказал равнодушно:

— Кто его знает! У нас теперь других забот хватает. Есть из-за чего шевелить мозговой извилиной.

— Ты не говорил, что пойдешь на это. Можно было так отнять пистолет.

— Отдал бы он тебе!

— Нас было двое против одного…

— Хватит! — прикрикнул Кобра. — Развел канитель. — Он поиграл пистолетом. На лице застыла жесткая усмешка. — Теперь можно приступить к делу. Здорово заживем! От баб отбоя не будет.

«Почему его зовут Кобра? Волк. Настоящий волк».

Вдали показалась легковая машина. Кобра поднял руку. Но шофер, видимо, решил не останавливаться. Тогда Кобра бросился наперерез. Чтобы не наехать на него, шофер вынужден был резко затормозить. Левой рукой Кобра рванул дверцу. В правой он держал пистолет.

— А ну, вылезай! Считаю до трех. Руки на затылок!

Не сводя глаз с пистолета, шофер вышел и поднял руки.

— Пошарь у него в карманах, Красавчик!

Красавчик неловко осмотрел карманы.

— Только десять рублей…

— Балда! Кому нужна эта мелочь. Бери права и документы. — Кобра перехватил пистолет левой рукой. Правую положил на руль. Повернулся к шоферу. — Через полчаса можешь поднимать хай. Не раньше. А то на нож наколешься. Свой драндулет найдешь на улице Горького.

Машина рванулась. Шофер опустил руки. Куда сначала — на улицу Горького или в милицию?

— В милицию! — решил он и зашагал по шоссе.

Михаил Набоков отлично понимал, что ему пора уходить: Люба нервничала и откровенно поглядывала на часы. Но уйти не было ни желания, ни сил. Он злился на себя, на Любу, на Ивана, на весь свет. «Запутался, как муха в паутине», — думал Михаил.

— Надо кончать, Люба. Сегодня же поговорю с Иваном. Не хочу его обманывать.

Как всегда в трудные минуты жизни, Люба растерялась:

— Нет, Миша, нет! Пойми… Я не могу! Я люблю его.

— А меня? — жестко спросил Михаил.

— Дай разобраться… Не торопи. Я не знаю, как поступить. Не знаю. Дай подумать!

— У тебя было достаточно времени думать! — В голосе его звучала боль. Боль и злость. Михаил сам не знал, что возьмет верх. И как он поступит через минуту — прижмет к груди это милое, лживое, любимое лицо или, хлопнув дверью, уйдет, чтобы никогда больше не вернуться. — Достаточно времени, — повторил он. — А ты что сделала? Не дождалась, пока я вернусь из армии, и выскочила замуж за Ивана…

Мокрым от слез лицом Люба прижалась к его груди. Целовала. Говорила глупые, ласковые слова. Те, которые всегда отдавали ей во власть Михаила. Только бы он не ставил условий, никаких условий!

— Хорошо! — Михаил сдался. Не мог видеть ее слез. — Пусть будет по-твоему. — Угрюмо усмехнулся. — Любовь втроем… Не знаю, долго ли смогу выдержать.

Она с трудом подавила вздох облегчения. Еще крепче прижалась к нему:

— Мы уедем с тобой, милый. Только не сейчас, не сразу. Я должна подготовить Ивана. Потерпи немного.

Знала, что лжет. Расстаться с Иваном было бы просто глупо. Он хороший муж. Внимательный, ласковый. Во всем уступает. Не то, что Михаил. Этот всегда поставит на своем. Нет, с Иваном ей спокойнее. И зарабатывает он неплохо. И начальство его ценит…

Все шло отлично, пока не вернулся из армии Михаил. Вспыхнуло ли в ее душе былое увлечение? Тешила ли самолюбие любовь Михаила? Или снова захотелось прибрать к рукам вспыльчивого, непокорного, упрямого парня? Люба меньше всего задумывалась над этим. Терпеть не могла копаться в психологических переживаниях. Так или иначе — ей нравилась эта игра.

— Мы уедем с тобой! — повторила Люба, и лицо Михаила вспыхнуло радостью. — А теперь иди. Иван может вернуться с минуты на минуту. Иди, милый, любимый…

Вместе вышли на крыльцо. Спустились по ступенькам.

— А дождь все идет… — поежилась Люба и вдруг вскрикнула: она увидела на другой стороне улицы, у забора, человека в милицейской шинели, который лежал, неестественно запрокинув голову. Люба крепко вцепилась в Михаила:

— Не смей! Не подходи к нему! Могут подумать, что ты…

— Надо помочь! — Михаил решительно отстранил ее. — Позвони в милицию. — Он подошел к Малышеву, нагнулся, приподнял его.

Поздно! Слишком поздно…

Михаил вернулся, толкнул незапертую дверь. Люба еще стояла у телефона.

— Позвонила?

— Да.

— Я ухожу, Люба. Не бойся, никому не скажу что был у тебя. Прощай.

Он быстро спустился с крыльца.

Через несколько минут к месту происшествия прибыла машина с оперативной группой. Все так же навзничь лежал на земле Алексей Малышев.

— Умер, — констатировал судебномедицинский эксперт.

— Как вы считаете, сколько человек на него напали? — спросил эксперта лейтенант милиции Лазарев.

— Судя по расположению ран, один. Бил, по-видимому, кастетом. Более точно сумею сказать позднее.

Дождь, начавшийся с вечера, лил не переставая. Он смыл следы на дороге и прилегающих к ней тропинках. Только на крыльце, под навесом дома, откуда звонили в милицию, ясно видны были отпечатки мужских ботинок. Собака рванула поводок, пробежала несколько метров и заметалась.

— Ничего не выйдет, — сказал собаковод. — По такой погоде даже мой Буран не найдет следов.

Эксперт научно-технического отдела сфотографировал положение тела, отпечатки ботинок на крыльце. Лейтенант Лазарев осмотрел убитого. Заметил у него на рукаве волосок, положил в пробирку. Волосок был темный и резко отличался от русых волос Малышева.

— Не густо, — пробормотал оперуполномоченный Верезов. — Пока совсем не густо.

Но когда тело Малышева приподняли, Верезов увидел под его плечом маленькую записную книжку. На первой странице было выведено: «Михаил Набоков». Видимо, имя и фамилия владельца книжки. Дальше тем же почерком записаны адреса и номера телефонов.

— Вот это находка! — обрадовался Лазарев.

Лейтенанту Лазареву крупных дел вести еще не случалось, хотя он с юношеским пылом и задором считал, что способен раскрыть любое преступление. А тут даже и раскрывать нечего! Просто ему здорово повезло. Еще бы! Такую улику, как записная книжка, не часто находишь на месте преступления. И не только записная книжка. Есть кое-что посерьезнее. Поэтому, когда Михаила Набокова второй раз привели на допрос, Лазарев с презрительной усмешкой взглянул на него: попался с поличным, голубчик, не отвертишься.

— Так вы продолжаете утверждать, что в ту ночь между двенадцатью и часом были дома?

— Да.

— Соседи показали, что вы пришли домой после часа.

— В это время я уже давно спал.

— Значит, честные люди врут, а преступник…

— Я не преступник!

Лазарев положил на стол записную книжку:

— Ваша?

— Моя… — Кровь прилила к вискам и разом отхлынула. — Откуда она у вас?

— Найдена возле трупа. Как вы можете это объяснить?

— Не знаю… — растерянно сказал Михаил.

— Записная книжка — серьезная улика. Кроме того, у нас есть заключение экспертизы, что волос, найденный на рукаве убитого, идентичен вашим волосам. И следы на крыльце дома — ваши.

— Я не убивал! — Михаил чувствовал, как страх ледяной рукой сдавил ему сердце. «Люба, Люба! Ведь я был у тебя в это время! Ты все им объяснишь, я знаю…»

— Вы знакомы с Любовью Ивановной Тарусовой?

— Она здесь не при чем! Она…

— Что — она?

— Ничего! — упрямо сказал Михаил.

Лазарев распорядился ввести свидетельницу. Дверь открылась и Михаил увидел Любу. «Пришла! Милая… Сейчас кончится этот кошмар».

— Садитесь, Любовь Ивановна. Повторите свои показания. Вы звонили в милицию об убийстве сержанта?

— Я.

— Вы знакомы с обвиняемым?

— Была знакома, — не глядя на Михаила, сказала Люба.

— Когда видели его последний раз?

— До того, как его призвали в армию.

— В ночь убийства Набоков был у вас?

— Нет!

Ответила без колебаний. Солгала, чтобы сохранить свое благополучие, свой семейный уют. Если Иван узнает о ее отношениях с Михаилом, он уйдет. Оставит ее. Никогда не простит.

— Чем же вы можете объяснить следы его ног на крыльце?

Люба ниже опустила голову. Лишь бы не видеть глаза Михаила. Лишь бы не видеть…

— Он приходил, но я не открыла дверь. Мне показалось, что он пьян. А я была дома одна.

— И Набоков ушел?

— Да… А когда я минут через тридцать вышла на крыльцо встретить мужа, то увидела милиционера. Он лежал неподвижно. Тогда я бросилась к телефону…

Темная волна гнева и отчаяния захлестнула Михаила. «Я так верил тебе, Люба! А ты предала меня! Ты, которую я любил больше всего на свете. Зачем мне теперь жить?!»

— Пишите! — резко сказал Михаил. — Записывайте мои показания. Я убил сержанта милиции! Я давно его подкарауливал. У меня с ним были личные счеты!..

Лазарев недолюбливал оперуполномоченного Верезова за острый язык и насмешливый нрав. Но сейчас он даже обрадовался его приходу.

— А, Гриша. Входи, входи… Здорово мы с тобой распутали дело с убийством Малышева. Комар носа не подточит!

— Как комар — не знаю! — сказал Верезов. — А майор устроит взбучку за спешку!

Начальника отделения уголовного розыска майора Лобова побаивались, хотя он никогда не повышал голоса, не выходил из себя, был строг, но справедлив, неизменно спокоен и вежлив. Вероятно, никто лучше весельчака и насмешника Верезова не мог объяснить, почему же все побаивались майора.

— Глаза у него, как рентгеновский аппарат, — сказал как-то Верезов. — Видят тебя насквозь. И если уж просветят какое-нибудь пятнышко на совести — считай, что ты человек конченный!

Услышав про «взбучку за спешку», Лазарев обозлился:

— Удивительная у тебя способность портить людям настроение!

— Сейчас майор тебе его исправит, — насмешливо сказал Верезов. — Наверно для этого и приказал тебе явиться. Иди. Он ждет.

Лазарев поспешно вышел из комнаты. Войдя в кабинет начальника, остановился у двери, подтянулся. Настороженно посмотрел на майора. Неужели действительно будет «взбучка»? Но по выражению лица майора догадаться, что его ожидает, он так и не сумел.

— Садитесь, — пригласил Лобов. Вопросов он не задавал, ждал, что скажет Лазарев.

— Алексея Малышева убил Набоков, товарищ майор. Под давлением улик и очной ставки с Тарусовой он сознался в убийстве.

— Под давлением улик, — поморщился Лобов. — И давление, и улики бывают разные… Вы обнаружили при обыске пистолет Малышева?

— Нет. Набоков сказал, что выкинул его в реку.

— Забрать у Малышева только затем, чтобы выкинуть в реку? Вам это не кажется странным?

— Набоков испугался, когда обнаружил, что потерял записную книжку, и решил избавиться от пистолета.

— Вы искали пистолет в реке?

— Нет еще. Завтра займемся.

Лобов закурил, что случалось нечасто, и пододвинул портсигар Лазареву:

— Прошу. — Сделал несколько глубоких затяжек, наслаждаясь тем удовольствием, которое так редко себе разрешал. Стенокардия, ничего не поделаешь. Положил окурок в пепельницу и устало откинулся на спинку кресла. Несколько секунд молча разглядывал Лазарева. Сухо сказал:

— Каждый из нас прежде всего должен быть психологом, товарищ Лазарев! Вам не приходило в голову, что Михаил Набоков во время убийства мог быть у Тарусовой?

— Конечно, нет! Такое алиби… Почему бы он стал молчать?

— «Есть многое на свете, друг Гораций»… В общем, дело об убийстве сержанта милиции передадите в прокуратуру. Следствие будет вести Кирилл Михайлович Дегтярев. И послушайте совет старого чекиста: галочку поставить вы всегда успеете, а человека посадить на скамью подсудимых не торопитесь. Есть у вас стопроцентные доказательства виновности — отдавайте под суд. Нет — ищите, пока не найдете эти доказательства. Или, наоборот, — пока не убедитесь, что человек невиновен. Впрочем, это не совет. Это приказ. Все. Можете идти.

Кирилл Дегтярев долго беседовал с соседями Тарусовых. Они утверждали, что Михаил Набоков в отсутствие Ивана часто бывал у Любы. Да и в ту ночь, с десятого на одиннадцатое, — тоже. Это хорошо помнила приятельница Любы, живущая в соседней комнате.

— Я в начале первого зашла к Любе одолжить на утро сахар. Мы часто друг у друга одалживаем то одно, то другое… Время запомнила, потому что колебалась, удобно ли так поздно идти к Тарусовым. Но у них горел свет и слышны были голоса. Решила зайти. Потом Люба вышла в коридор, попросила: «Не говори, что видела у меня Михаила».

Нет, она не оправдывает поведение Любы, но рассказывать никому не стала. В конце концов, какое ей дело — обманывает Люба мужа или нет? Пусть разбираются сами.

Дегтярев переговорил со всеми, кто мог хоть что-нибудь сообщить о нападении на сержанта милиции. Особенно его заинтересовал рассказ пенсионерки Белгородовой:

— Около двенадцати часов мне что-то душновато стало. Открыла окно — свежим воздухом подышать. Вдруг вижу — драка. Вгляделась, — батюшки мои, милиционера какой-то изверг бьет! У меня аж сердце зашлось. А рядом еще один бандит стоит. Не бьет, правда, но и не защищает. Потом милиционер упал, и они убежали… Нет, лиц их я не разглядела. Видела только — один пониже. Это тот, что бил. Коренастый такой. В светлом плаще. На втором плащ потемнее… Хотела соседей разбудить, да ноги отнялись, с места не сдвинусь. Тут как раз на крыльцо Люба Тарусова вышла с Михаилом… Ну, кто ж здесь Мишу Набокова не знает? Частенько к Любе захаживает. Самостоятельный парень, уважительный. Не следовало ему, понятно, к замужней жене бегать. Да разве сердцу закажешь? Любовь… Так вот, вышли они на крыльцо, увидели такое страшное дело. Михаил и говорит Любе: «Звони в милицию!» А сам наклонился над милиционером, помочь хотел…

Ночью Дегтярев провел следственный эксперимент, чтобы проверить, действительно ли могла Белгородова увидеть, как совершалось преступление. Понятые стали там, где был убит Малышев. Белгородова, сидя у окна, отвечала на вопросы Дегтярева о том, как они выглядят, как одеты. Другие понятые прошли на крыльцо к Тарусовым. Их внешность свидетельница так же ясно разглядела. И разговор передала слово в слово. Значит, в показаниях Белгородовой можно было не сомневаться.

Уже на обратном пути Верезов сказал:

— Если бы Белгородова не смотрела все время в окно, а тут же позвонила, преступники от нас не ушли бы.

— У Белгородовой нет телефона, — возразил Дегтярев. — Да и стара она, Гриша. Семьдесят восемь. Не шутка.

— Жаль Алешину жену, Кирилл Михайлович. Ее в тот день в родильный дом отвезли. Я ведь хорошо знал Алешу. Раньше вместе работали. Он мне и позвонил, что отправил Лизу… Сюда, вот, — показал Верезов на дом, мимо которого они в этот момент проезжали.

— Вы были у нее?

— Духу не хватило в глаза ей посмотреть…

— Остановите машину! — приказал Дегтярев шоферу. — Поворачивайте назад. К роддому.

— Ночь ведь, Кирилл Михайлович…

— К роддому! — повторил Дегтярев. — Узнаем, как она… хоть чем-нибудь поможем!

Утром Дегтярев предъявил шоферу угнанной машины для опознания трех человек. Одним из них был Михаил Набоков. И хотя Дегтярев почти не сомневался, что Михаил невиновен, все же он вздохнул с облегчением, когда шофер заявил:

— Нет, товарищ следователь, ни один не похож на тех бандитов.

Когда протокол опознания был подписан, Дегтярев сказал шоферу:

— Благодарю вас. Пока можете быть свободны. Через час поедем с вами на Ленинградское шоссе. Покажете, где преступники остановили вашу машину.

Дегтярев отпустил всех, кроме Набокова. Михаил угрюмо молчал, не глядя на следователя. Молчал и Кирилл.

«Странная вещь — любовь, — думал он. — Довела человека до того, что сам себя оговорил! Я бы так мог?.. Нет» И не любовь это вовсе, а обида. Если поймет — откажется от ложного самообвинения. Откажется прежде, чем я выложу ему все доказательства, опровергающие его первоначальные показания… А зачем это тебе надо? — придирчиво спросил себя Кирилл. — Разве тебе недостаточно, что этот человек будет отпущен на свободу? Нет, недостаточно! Я хочу, чтобы он освободился от тяжести, которая его угнетает. Хочу, чтоб он снова обрел веру в людей, в честность, в справедливость!»

«Почему он молчит? — думал Михаил. — Что ему от меня надо? Я «сознался» в убийстве и менять показания не собираюсь. Пусть расстреляют. Не хочу я жить. Не хочу!».

Это была неправда. Он хотел жить. Теперь хотел сильнее, чем когда бы то ни было. Даже Люба не интересовала его больше. В той яростной вспышке перегорела и умерла любовь. Где-то в тайниках души он уже это понимал, хотя по-прежнему упрямо твердил себе: «Я не хочу больше жить. Не хочу!».

— Скажите, — прервал, наконец, молчание Дегтярев. — Зачем вы мешаете нам найти истинных убийц? Да, именно мешаете. Вы ведете нас по ложному пути, а преступники между тем на свободе. И кто знает, что они могут еще наделать. Особенно теперь, когда у них в руках пистолет. Пистолет, ради которого они убили сержанта милиции Алексея Малышева. Вы сами понимаете — не для того они вооружились, чтобы играть в казаки-разбойники. — В суровом голосе Дегтярева зазвучали грустные нотки. — В ночь, когда убили Алексея, его жена родила сына. Она так тяжело переживает смерть мужа, что врачи не ручаются за ее жизнь. А по нашему городу, по нашей земле ходят те, из-за которых ребенок остался сиротой. Может быть, круглым сиротой…

— Нет! — крикнул Михаил, вскакивая со стула. Нет! Я не могу больше лгать! Я не убивал Малышева!

Машина мчалась по Ленинградскому шоссе. Дегтярев придавал большое значение выездам с потерпевшими на место происшествия. Там лучше всего активизируется память, всплывают подробности, которые могли забыться при допросе в кабинете следователя.

Так было и на этот раз. Здесь, на месте, когда шофер вспомнил мельчайшие детали нападения, Кирилл ясно представил себе всю картину. У него не могло быть уверенности в том, что двое, которые задержали машину, — убийцы Малышева. Однако, интуиция, подкрепленная опытом следственной работы, подсказывала, что, вероятнее всего, именно они убили сержанта милиции. Вполне естественно, что убийцы остановили машину, стремясь скорее добраться до дома. Им нужно было начать утро так, чтобы соседи, родственники, сослуживцы могли подтвердить — весь их распорядок дня был нормальным, обычным. Конечно, останавливать машину, пуская в ход оружие, было опасно, но, очевидно, опасность эта представлялась им меньшей, чем риск задержаться в пути до утра. Возможно, и вид у них после убийства был такой, что следовало привести себя в порядок, прежде чем попасться кому-нибудь на глаза.

— Вы утверждаете, что оба были в костюмах, без плащей? — спросил Дегтярев шофера.

— Да. Это я хорошо помню.

Значит, если те двое убили Малышева, то плащи они сбросили где-то по дороге — Белгородова ясно видела на убийцах плащи.

Остаток дня и весь следующий день ушли на поиски. Но найти плащи не удалось.

— Должно быть, машину остановили другие преступники, — сказал лейтенант Верезов.

— Будем разрабатывать обе версии, — решил Дегтярев.

У себя в кабинете Кирилл Дегтярев просматривал постановление о возбуждении уголовного дела. Привычные, знакомые фразы. А за ними судьбы людей, горькие слезы жены убитого и нелегкий путь, который ведет его, Кирилла Дегтярева, к раскрытию преступления.

Дегтярев снова и снова перечитывает показания шофера: «Тот, что угрожал пистолетом, был среднего роста, широк в плечах. Глубоко посаженные глаза под темными нависшими бровями горели ненавистью и злобой, как у загнанного волка. Лицо скуластое, подбородок тяжелый, волосы черные. Желваки под кожей так и ходят. Второй повыше, покрасивей. И прозвище у него — Красавчик. Когда начал по моим карманам шарить — руки тряслись. И даже зубами лязгал. Может, первый раз на такое дело пошел…»

Дегтярев задумался. Потом, радуясь, что никого в кабинете нет, закрыл глаза. Метод далеко не научный, но много раз испытанный: еще мальчишкой, увлекшись какой-нибудь книгой, он невольно закрывал глаза и живое воображение сразу вызывало образ героя. Кирилл не просто представлял себе Капитана Немо, или Мартина Идена, или Андрея Болконского. Он их почти видел, как всех окружающих его людей. Кирилл иногда сам посмеивался над этой своей способностью. Тем не менее, став следователем, не раз проделывал тот же опыт. Вот и сейчас перед ним, как живой, стоял скуластый черноволосый парень, угрожавший шоферу пистолетом. Кирилл видел его так, будто был с ним знаком. И не сомневался ни минуты, что узнает его, если когда-нибудь встретит. Хотя на свете есть тысячи, сотни тысяч черноволосых скуластых парней. Но только у одного может оказаться пистолет Малышева. Пистолет № 2109.

Раздался телефонный звонок. Дегтярев открыл глаза, и образ исчез. Переговорив по телефону, он снова закрыл глаза, стараясь представить себе второго бандита. Но из этого ничего не получилось. «Повыше, покрасивей…» Нет, явно недостаточно. Вот кличка — это уже кое-что. Красавчик. Надо проверить по отделениям, не проходил ли у них преступник с такой кличкой…

Неожиданно для себя Кирилл стал думать о Наташе. Что это? Любовь с первого взгляда? Вообще-то Кирилл верил в ее существование. Почему же не верить? Разве не ясно, что он любит эту тоненькую светлую девушку? Полюбил именно с первого взгляда. Хотя лично для себя всегда исключал такую возможность. Что ж, значит, ошибся!