Дорога к пропасти

IV

Кольцо вокруг Гоги сжималось. Было установлено, что «Москвич», который видели в день ограбления около дома, где живет Сергейчук, взят напрокат. По фальшивым документам. В двух сберегательных кассах изъяли облигации трехпроцентного займа, украденные у архитектора Денисова. В одном из комиссионных магазинов еще висела соболья шубка Марии Кондратьевны. Как и предполагал Дегтярев, шубка тоже была сдана по фальшивому паспорту. Однако приемщица хорошо запомнила человека, который ее принес:

— Вещь дорогая, да и внешность у молодого человека легко запоминающаяся… — И она довольно подробно описала грузина с пошловатой улыбкой, наглыми глазами, косо подстриженными бачками, тоненькими усиками и небольшим шрамом на левой щеке.

Дегтярева не оставляло смутное ощущение, что он где-то видел этого человека. — Но где? Когда? Может быть, проходил свидетелем по делу тех трех грузин, торговавших краденым морфием? Нет, не то. Но, пожалуй, все-таки стоит побеседовать с грузинами. Не слишком надеясь на удачу, Дегтярев поехал в тюрьму.

Еще студентом Кирилл увлекался психологией. Знал, что надо тщательно изучать темперамент, характер, настроение обвиняемых, чтобы допросы и очные ставки принесли желаемые результаты.

Беседуя с одним из грузин, которого он прежде не раз допрашивал, Дегтярев, как бы между прочим, сказал:

— Эх, Сандро, Сандро! Вы уверяли меня, что честно во всем сознались, искренне раскаялись в своих поступках…

— Так оно и было, начальник! Не верите? — В голосе Сандро слышалось неподдельное огорчение. — Очень я радовался, что вы мне поверили. Именно вы… Я ничего не скрыл!

— Только умолчали.

— О чем?

— О своем сообщнике. Человеке с усиками, бачками и небольшим шрамом на щеке.

Сандро вздохнул с облегчением:

— Об Арчиле Баташвили? Так он к нам не имеет никакого отношения, начальник! Если что-нибудь натворил, то сам по себе, уверяю вас!

— Вы хорошо знаете Баташвили?

— Кто его не знает в Тбилиси? Пошляк! Пошляк и ничтожество. Мелкий жулик. Кстати, в Москве он называет себя Гогой Мачевадзе…

Гога Мачевадзе?.. Кирилл вспомнил ту ночь, когда он познакомился с Наташей. Вот почему ему казалась такой знакомой внешность, описанная приемщицей комиссионного магазина! Гога Мачевадзе… Да, именно так звали хулигана, который пристал к Наташе и которого он тогда отвел в милицию.

— Когда вы последний раз видели Мачевадзе в Москве?

— В мае. Он зазвал меня к себе и угостил французским коньяком.

— Адрес его помните?

— Адрес не помню, но мог бы показать…

Лейтенант Верезов выехал с Сандро к дому, где жил Гога. Вернулся он в сильном возбуждении:

— Только подумайте, Кирилл Михайлович! Ищем молодчика по всей Москве, а он, оказывается, жил на той же улице, где Сергейчуки! Помните понятую — Акишину?

— Глафиру Илларионовну? Конечно.

— У нее-то и останавливается всегда Гога Мачевадзе… или Арчил Баташвили, как там его…

— Он сейчас в Москве?

— Акишина говорит — давно уехал в Тбилиси. Думает, что мы интересуемся Гогой потому, что он жил у нее без прописки. Вы, наверно, сами захотите поговорить с Акишиной, Кирилл Михайлович? Я привез ее к вам.

— Отлично.

Глафира Илларионовна, напуганная тем, что ее привезли в прокуратуру, взволнованно сказала Дегтяреву:

— Я Гогу потому не прописывала, что он всегда приезжает в Москву ненадолго. В этот раз и трех дней не прожил. Как получил телеграмму о болезни жены, так сразу и уехал. Еще в начале июля. Накануне того дня, как Марию Кондратьевну обворовали.

— Откуда была отправлена телеграмма?

— Из Тбилиси, наверно… Откуда же еще?

— В телеграмме всегда указан город, из которого она послана.

— Я не посмотрела. Ни к чему было… — Акишина что-то вспомнила. — Да и не могла видеть! Из гогиных рук читала.

— Благодарю вас, Глафира Илларионовна.

— Случилось с ним что-нибудь, товарищ следователь?

— Не будем пока говорить об этом.

— Извините…

— Ваша тревога вполне естественна, — Дегтярев улыбнулся. — До свиданья, Глафира Илларионовна. — Он встал и проводил Акишину до двери. — Прошу вас, о нашем разговоре никому не рассказывайте.

Глафира Илларионовна вышла удрученная тем, что ее жильцом интересуется прокуратура. «Интересно, что же этот прохвост Гога наделал?» Акишина медленно шла по улице. Остановилась на углу, собираясь перейти на другую сторону. И как раз в эту минуту мимо нее промчалась машина с «этим прохвостом».

Глафира Илларионовна хотела было снова пойти в прокуратуру, но ей пришла в голову мысль, что Гога, возможно, вернулся из Тбилиси и поехал сейчас к ней. Где ж ему еще остановиться? Всегда к ней заезжает. И Глафира Илларионовна поспешила домой.

… — По-видимому, телеграмма была местная, — сказал Дегтярев, оставшись вдвоем с Верезовым. — Специально, чтобы одурачить Акишину. Пусть считает, что уехал, а он тем временем преспокойно будет жить в Москве и участвовать в ограблениях.

— Уверен, что так оно и было, Кирилл Михайлович!

— Эх, Гриша! Как бы мы с вами ни были уверены, этого мало. Нужны доказательства. Займитесь почтовыми отделениями. Если телеграмма послана из Москвы, надо установить — когда и кем. А я запрошу Тбилиси: не исключена возможность, что Мачевадзе-Баташвили после ограблений захочет вернуться туда.

Переговорив с Тбилисским уголовным розыском, Дегтярев позвонил домой:

— Рыжик, — сказал он. — Я купил на сегодня билеты. Наконец-то сходим в театр. Сегодня мне удастся освободиться пораньше.

— Кирилл… — услышал он и, как всегда, когда слышал Наташин голос, сразу пришел в отличное расположение духа. — Я так рада, Кирилл…

Как здорово, что сегодня удастся освободиться пораньше! Они редко бывают где-нибудь вместе. Что, если Наташе надоест вечно ждать? Сидеть дома и ждать. Смотреть на часы и ждать. Бежать к телефону и ждать… Что, если ей надоест?

Какая ерунда лезет в голову! У Наташи достаточно дел. Живопись. Книги. Зачеты. Сессии. Когда ей скучать? И все-таки хорошо, что сегодня удастся освободиться пораньше!

Зазвонил телефон. Кирилл снял трубку.

— Кирилл Михайлович?.. Лобов говорит. Сделана попытка ограбить сберегательную кассу. Судя по всему, действовала та же шайка что и на квартирах Сергейчука и Денисова. Работницы сберкассы сейчас у меня. Что за девушки! Настоящие героини… Хорошо, если б вы побеседовали с ними, Кирилл Михайлович!

— Сейчас приеду, — сказал Кирилл.

Эх, Рыжик, Рыжик… Не удастся мне сегодня освободиться пораньше!

Обыск подходил к концу. Дарья Ивановна держалась спокойно, с чувством собственного достоинства. Спокойствие не было наигранным — опытный глаз Дегтярева сразу это отметил. Видно, она ничего не знала о преступлениях сына.

В небольшой комнате опрятно и чисто. Никаких следов пьянок, никаких воровских инструментов. Ничего из украденных вещей. Под кроватью небольшой чемодан. В нем смена белья, две мужские сорочки, мыло, зубная щетка.

— Чей это чемодан? — спросил Дегтярев.

— Сына. Толи.

— Где он сейчас?

— На заводе. Должно быть, задержался в связи с отъездом.

— Он уезжает?

— Да. Недавно звонил по телефону, сказал, что едет в командировку. Семен — мой старший сын, он женат и живет отдельно — зайдет за его чемоданом. Сам Толя не успеет.

Дегтярев отошел к лейтенанту Верезову.

— Выясните, был ли сегодня на заводе Анатолий Зарубин. Узнайте также насчет командировки.

— Ясно.

Дегтярев осмотрел костюмы, пальто, обувь Зарубина. Перебрал стопку аккуратно выстиранных, хорошо отглаженных мужских сорочек. Под ними на полке лежал капюшон.

— Ваш сын ушел из дома в плаще?

— У него нет плаща. Остался только капюшон.

— А где же плащ?

— Сдал в комиссионный. Хотел купить себе другой, болгарский. Говорит — сейчас болгарские моднее… — Спросила с вызовом: — Или одеваться по моде вы считаете преступлением?

— Нисколько, — сказал Дегтярев, не обращая внимания на ее тон. — В какой комиссионный отнес ваш сын плащ?

— Он мне не говорил. Почему вас так интересует этот злополучный плащ?

— Пока я не могу вам ответить.

— Мальчик один раз оступился, — с горечью проговорила Зарубина, — а вы готовы травить его всю жизнь!

— Вы действительно верите в то, что мы «травим» людей?..

Она перебила Дегтярева:

— Я знаю своего сына! Мальчишкой он попал в дурную компанию. Ну, арестовали его. Отсидел. Все правильно. Так вернулся же он совсем другим человеком! Вежливый, ласковый. Спросите у соседей или на заводе, все скажут: в карты не играет, не пьянствует. За работу горячо взялся.

«Мать… — думал Дегтярев. — Не поверит в дурное, пока сама не увидит. Своими глазами».

— У вас есть сберегательная книжка, Дарья Ивановна?

— Книжка есть. Да денег на ней нет. Перед отъездом в отпуск почти все сняла… Показать? — Не ожидая ответа, Зарубина выдвинула ящик комода.

— Не трудитесь, Дарья Ивановна. Не ищите. Сберегательную книжку взял ваш сын.

— Толик? Что за чепуха! Зачем? Он не мог получить деньги по моей книжке. Да и какие там были деньги?!

Дегтярев протянул ей сберегательную книжку:

— Ваша?

— Да… Почему она у вас?

— На это я отвечу вам позднее.

Вошел лейтенант Верезов.

— Анатолия Зарубина в командировку не посылали, — тихо сказал он Дегтяреву. — С работы он отпросился в двенадцать часов. Сказал, что записан на прием к врачу. В районную поликлинику.

— Он был в поликлинике?

— Нет.

В прихожей хлопнула дверь. Вошел невысокий человек лет тридцати. Сразу бросалось в глаза его сходство с Дарьей Ивановной.

— Семен Николаевич Зарубин? — обратился к нему Дегтярев.

— Да… Что все это значит?

— Вы пришли за чемоданом брата?

Семен побледнел.

— Что он еще натворил? Мама…

— Это ошибка, Сеня! Какая-то ужасная ошибка… Где Толик?

— Не знаю. Позвонил мне, сказал, что срочно уезжает в командировку. Просил принести чемодан…

— Где вы должны передать ему чемодан? — спросил Дегтярев.

— Я не желаю отвечать на ваши вопросы! Мой брат не преступник.

— Ошибаетесь. Ваш брат преступник.

Дегтярев понимал — не из-за двух сорочек и смены белья понадобился Анатолию Зарубину чемодан. Если уж он рискнул просить брата принести чемодан, значит в нем более ценные вещи. Конечно, там есть второе дно. Фокус не новый!

На глазах у изумленных понятых оперативные работники достали из обыкновенного на вид чемодана толстую пачку денег, золотые часы и бриллиантовое кольцо.

Дарья Ивановну словно застыла. Ни слез, ни стона. Казалось, она не слышит, не видит того, что творится здесь у нее на глазах. «Толик… Я кормила тебя грудью. Я ночи напролет просиживала у твоей кроватки. Толик, мальчик мой. Сын. Когда я проглядела тебя? Как это случилось? Ты рос дерзким и непослушным. И все-таки со мной был ласков. Я так любила тебя. Больше, чем Сеню. Да, я виновата перед Сеней, но тебя я любила больше. Тебя арестовали, Толик, и я думала, что сердце мое не выдержит… Потом ты вернулся. Я поверила, что теперь все будет хорошо. Ты клялся, что стал другим человеком. Клялся памятью отца, который погиб, защищая Москву от фашистов. Клялся памятью отца… Как я могла не верить?! А ты?.. Ты надругался над самым святым. Кто же ты? Я не знаю… Кто же ты на самом деле? Кто?..»

— Мама! — Семен тряс ее за плечи. — Слышишь, мама! Пусть Анатолия задержат, пока он не натворил еще большей беды. Это одно его может спасти. Пусть его задержат, мама!

— Да.

Она только сказала — да. Сидела все так же прямо. Не шелохнулась. Только сказала — да.

— Товарищ следователь, — Семен говорил с трудом, словно старался вытолкнуть из себя каждое слово. — Сегодня в девятнадцать часов Анатолий будет ждать меня с чемоданом на Курском вокзале. Около касс дальнего следования.

В «Арагви» Кобра не поехал. Ну их к черту! Не стоит сейчас с ними встречаться. Надо собраться с мыслями. Наметить дальнейший план. Успеет ли Семен забрать чемодан до того, как у матери устроят засаду? В том, что устроят, Кобра не сомневался. Но по его расчетам получалось, что Семен должен успеть… Конечно, в установленный час Кобра к кассам не подойдет. Не так он прост! Надо понаблюдать сначала, не приволок ли Семен за собой «хвост».

Кобра, как затравленный зверь, метался по улицам. Уехать из Москвы! Во что бы то ни стало уехать! Ни брата, ни мать ему ни капельки не жаль! Лезут в душу с идиотскими наставлениями. А ты притворяйся хорошим, внимательным, ласковым. Притворяйся дома, притворяйся на работе! Притворяйся, притворяйся, притворяйся!

Надо уехать куда-нибудь подальше. Притаиться на время. Только бы Семен принес чемодан! Денег на первое время достаточно. Правда, из них половину следовало бы отдать Гоге и Красавчику. Но он не отдаст. Раз уж так случилось, что он засыпался и надо удирать — он не отдаст. Закон сильного. Единственный закон, который он признает. Они раздобудут еще. За ними не охотятся, как охотятся сейчас за ним. Но он не заяц, не даст себя подстрелить. Он — Кобра. Хитрая, сильная Кобра!

Только бы Семен принес чемодан! Через несколько дней он будет далеко. Попробуй тогда — найди его!

Только бы Семен принес чемодан!..

В девятнадцать часов он увидел, как Семен вышел из троллейбуса. Никто из ехавших с ним не пошел к кассам дальнего следования. Семен был один. Один! И в руках у него чемодан.

Первый раз за последние несколько часов Кобра вздохнул спокойно. Заглянул в окно. Увидел, как Семен нетерпеливо оглядывается на дверь. Рядом с ним никого. Ни одной подозрительной личности. Небольшие очереди у касс. Все.

Кобра подошел к Семену.

— Спасибо, братишка, выручил. Извини, задержался немного. Давай чемодан. Надо бежать, а то опоздаю на поезд. — Оглянулся. Никто не обращал на них внимания. — Привет маме!

Направился к выходу. Не заметил, что от кассы отошли два человека. В дверях столкнулся еще с двумя. Кобра даже не успел подумать, случайность ли это…

Все потерпевшие опознали Анатолия Зарубина.

— Стоит ли теперь запираться? — спросил Дегтярев. — Говорите правду.

— И суд примет во внимание ваше чистосердечное признание! — криво усмехнулся Анатолий.

— Я знаю, вы не новичок.

Анатолий равнодушно пожал плечами.

— Назовите соучастников.

— Ищите, начальник. Вам за это деньги платят. Найдете — ваше счастье. Не найдете — значит даром платят!

Дегтярев достаточно долго работал, чтобы знать: преступники иной раз нарочно выводят следователя из себя, стараясь сбить его с планомерного допроса. Но Кирилл не давал себя сбить:

— Думаю, что недаром. Нам их клички известны: Красавчик и Гога.

— А мне, представьте, неизвестны! — улыбнулся Анатолий.

Дегтярев смотрит на Зарубина. Ему знакомо это скуластое лицо, тяжелый подбородок, глубоко посаженные глаза под темными нависшими бровями. Кирилл вспоминает показания шофера о двух неизвестных, остановивших ночью машину на Ленинградском шоссе. Вспоминает, как сидел с закрытыми глазами, стараясь представить себе бандита, «увидеть» его. Тогда это удалось. И вот сейчас человек, которого он «видел», здесь. Имя его — Анатолий Зарубин. Кирилл убежден, что перед ним убийца сержанта Малышева. Правда, нужна проверка. Необходимы доказательства, а не предположения. Сам Зарубин ни в чем не сознается, это Кириллу ясно. Да, предстоит еще много работы.

Молчание длится долго, и Анатолий перестает улыбаться. В его взгляде мелькает и тут же гаснет неукротимая злоба. «Почему молчит следователь? Что ему известно?..».

Гога удобно расположился в комфортабельном кресле. Удивительная штука — самолет! Завтракаешь в Москве, обедаешь в Тбилиси. Только что был старт, оглянуться не успеешь — посадка! Завтра надо пойти в институт, сдать документы…

Каждую осень Гога держит экзамены в институт. «Сыпется» обычно по всем предметам. Но зато какая отличная маскировка! Он хочет учиться. Он занят делом. И пусть милиция к нему не придирается.

Гога берет у стюардессы бутерброды. Закусывает. Настроение у него отличное. Легкомыслие всегда спасает Гогу от излишних переживаний. Как что-то далекое и не заслуживающее особого внимания, вспоминается вчерашняя неудачная попытка ограбить сберегательную кассу. Пожалуй, Гога даже доволен, что их «товарищество на паях» распалось. С Коброй опасно иметь дело. Втянет в такую авантюру, из которой не выпутаешься. В недобрый час встретил он Кобру. Теперь Гога сам подберет себе парочку помощников. Сам станет «боссом». И займется каким-нибудь легким мошенничеством, за которое, если и попадешься, много не получишь.

Жаль только денег, что остались у Кобры. Ну да ничего. Пока монета есть: вчера выгодно продал жемчужное кольцо.

Гога кончил закусывать. Искоса взглянул на соседку. Симпатичная мордашка! Не пригласить ли ее в ресторан?

— Разрешите представиться — Арчил Баташвили. Студент. Коренной тбилисец. Абориген. Рад буду показать вам достопримечательности Тбилиси.

Клюнет или не клюнет?

— Благодарю. Мне покажет муж.

Не клюнуло! Наплевать.

Самолет идет на посадку. Приземлился. Побежал по дорожке. Замер.

— Нам бы, нам бы, нам бы всем на дно, — весело напевает Гога, спускаясь по лесенке. — Там бы, там бы, там бы пить вино.

Впереди — соседка. К ней устремляется, сияя улыбкой, молодой капитан. Она что-то говорит. Оба смеются, смотрят на Гогу.

Последняя ступенька. Ноги его касаются земли. По бокам вырастают двое:

— Пройдемте с нами!

Гога видит страх и любопытство в глазах соседки. Бывшей соседки. Той, которую он хотел пригласить в ресторан. Капитан берет ее под руку. А Гогу ведут к машине. Недавние попутчики расступаются, торопливо отходят. Все сторонятся его. Как будто он болен проказой или чумой.

…Междугородняя соединяет Тбилиси с Москвой. Кирилл Дегтярев снимает трубку.

— Ваше задание выполнено. Баташвили-Мачевадзе задержали, когда он выходил из самолета.

— Доставьте его в Москву, — говорит Кирилл.

Дегтярев умеет разговаривать с людьми. Он не держится высокомерно и враждебно. Не впадает и в другую крайность, которую особенно презирают бандиты: тон у него никогда не бывает заискивающим. Изучая преступника, знает, что тот, в свою очередь, изучает его. Но Гога слишком глуп, чтобы изучать следователя. Сейчас он похож на павлина, распустившего хвост. Нахально развалился на стуле. Глаза вприщур. Наглый, вызывающий взгляд. Только где-то в самой глубине зрачков притаился страх.

«Трусит и хочет прикрыться нахальством. Такой орешек разгрызть не трудно. Думает, начну спрашивать о сообщниках, об ограблениях, буду вести протокол. Ну нет, с этим мы подождем». И Дегтярев беседует с Гогой на совершенно посторонние темы. Просто так, о жизни. О Тбилиси. О Москве. Об институте, куда Гога никак не может поступить. Гоге начинает казаться, что ему удастся легко выпутаться. «Этот следователь простак, — думает он. — И ничего не знает о Кобре и Красавчике».

У Гоги возникает «гениальная» идея:

— Я вижу, вам уже все известно, начальник! Так что нет смысла скрывать. Да, я нигде не работаю. Принципиально. Пускай дураки трудятся. Жизнь дана только раз. Я не просил, чтобы меня родили. Но если уж папе и маме, дай им бог здоровья, так захотелось иметь дитя — пусть теперь кормят…

Гогин маневр Кириллу ясен: хочет, чтобы выслали за тунеядство. Полагает, что ему удастся избежать таким образом кары за ограбления. Пока, мол, разберутся — он уже будет далеко. Знает ли он, что Зарубин арестован?

«Не знает, — решил Кирилл. — Посмотрим, как среагирует».

Когда вводят Анатолия Зарубина, лицо Гоги сереет.

— Вы знакомы с этим человеком?

— Никогда не встречал! — Руки у Гоги трясутся. Трудно сказать, кого он сейчас боится больше — Кобру или Дегтярева. — Совсем никогда не видел!

— Напрасно отрицаете. Зарубина вы знаете отлично. Третьего июля вместе ограбили квартиру поэта Сергейчука. В то время вы жили у Акишиной и были наводчиком. Восемнадцатого июля совершили ограбление квартиры архитектора Денисова. Шестого августа сделали попытку ограбить сберегательную кассу. Вы подвозили своих сообщников на «Москвиче», взятом напрокат. И увозили их с крадеными вещами.

— Вас ввели в заблуждение! Я не принимал участия ни в каких грабежах! Этого человека никогда не видел. Никогда… Я, конечно, не святой, даже, случалось, нарушал уголовный кодекс… Но чтоб грабеж… Упаси меня бог! Родители прокляли бы своего младшего сына, если б он посмел связаться с бандитами! Поверьте, гражданин следователь…

Теперь он был похож не на горделивого павлина, а на общипанную курицу. Гога смертельно боялся мести Кобры, поэтому отрицал все. Он отрицал бы до конца, если б Кобра презрительно не бросил:

— Слизняк! Разве я с таким пошел бы на дело?

И тут петушиная гордость на миг пересилила в Гоге страх.

— Слизняк! Это я слизняк, да? Гога, подвези! Гога увези! Тогда не был слизняк, да?!

— Увести Зарубина, — распорядился Дегтярев.

— Я вам все расскажу! — Гога буквально захлебывался словами. — Слизняк, а? Все расскажу, гражданин следователь! Учтите — я добровольно сознался. Так и судье скажите — Арчил Баташвили, он же Гога Мачевадзе, сам во всем сознался. Ничего не утаил. Пишите протокол, начальник!