Дорога на Компьен

ЦЕРЕМОНИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ МАДАМ ДЮ БАРРИ

Ришелье внимательно следил за ходом событий. Он был уже стар, но сохранил прежний пыл как в любовных делах, так и в политических интригах.

Шуазель вел себя глупо, полагал Ришелье. Гордость — ахиллесова пята Шуазеля, и из-за нее он в конце концов потерпит поражение, предрекал Ришелье. Шуазель с самого начала был настроен против новой любовницы короля и не пожелает изменить своего отношения к ней. Будь он похитрее, так хотя бы притворился, что ничего против Жанны не имеет.

Король влюбился в Жанну дю Барри всерьез, а Шуазель хорошо знал, как сильна была привязанность Луи к мадам де Помпадур. Шуазелю следовало бы принять во внимание, что Жанна молода и полна сил, а король уже не молод и склонен к меланхолии. У мадам дю Барри возможностей занять место фаворитки не меньше, чем было их у маркизы.

Каждый при дворе был бы рад свести короля о женщиной, которая могла бы стать другом короля и не забыла бы при этом своего былого покровителя. Тому же, кто не мог этого сделать, лучше всего было самому подружиться с такой женщиной, пусть даже найденной для короля кем-то другим.

Вот почему герцог Ришелье решил стать другом мадам дю Барри. Больше того — он подумывал даже объединить некоторых из своих друзей вокруг нее. Цель их заключалась бы в том, чтобы оттеснить Шуазеля и его друзей и сторонников с тех позиций, которые они занимали, и самим занять эти позиции.

Ришелье обсудил этот вопрос со своим племянником герцогом д'Айгюлоном, который, быстро оценив, что для него это будет означать политическое выдвижение на первые роли, признал идею Ришелье превосходной.

— Первое, что мы должны сделать, — сказал Ришелье, —это постараться быть приятными новой фаворитке. Здесь важно не перестараться. Но пусть она почувствует, что мы хотели бы стать ее друзьями. Мы поддерживаем ее в противостоянии с этим дерзким Шуазелем. Надо будет выяснить намерения Вогюона. Вы знаете, как он ненавидит Шуазеля и жаждет его отставки.

Герцог д'Айгюлон согласился поддержать Ришелье, и кампания началась.

Подружиться с мадам дю Барри было нетрудно, потому что она была готова расточать свои улыбки всякому, кто предлагал ей свою дружбу, и, будучи в восторге от того, что жизнь ее так круто переменилась, ни на кого не держала зла. Она даже пробовала наладить отношения с Шуазелем.

Он оскорбился ее попытками расположить его к себе.

— Мадам, ваши ухищрения напрасны, — сказал он ей. — Я вожу дружбу лишь со знатными женщинами.

Она сначала разозлилась, но быстро успокоилась.

— Бедный старый герцог, — оказал она Фаншон. — Я доставляю ему много беспокойства, правда?

Фаншон посоветовала Жанне быть осторожной, но осторожность была несвойственна характеру Жанны. Успокоили Фаншон дружественные намерения со стороны герцога Ришелье и герцога д'Айгюлона.

— Не то, чтобы мы не понимали, что скрывается за этим дружелюбием, но рады друзьям, откуда бы они ни появились,— сказала Фаншон.

Направляясь в королевскую часовню, Ришелье увидел идущего впереди герцога Шуазеля.

Внезапно начался сильный ливень, но предусмотрительный Ришелье заранее вооружился зонтиком. Шуазель, не проявивший подобной предусмотрительности, оказался застигнутым врасплох. Ришелье ускорил шаги и поравнялся с Шуазелем.

— Позвольте предложить вам укрытие под моим зонтиком, — с озорным блеском в глазах сказал Ришелье.

Шуазель взглянул на Ришелье с выражением веселого безразличия, которое он часто придавал своему лицу, когда смотрел на тех, в ком подозревал своих врагов и кто — давал понять им Шуазель именно этим выражением лица — докучал ему не больше, чем какая-нибудь назойливая муха.

— Это очень любезно с вашей стороны,—пробурчал он. Укрывшись под одним зонтиком, они продолжили свой путь в направлении часовни, чувствуя на себе чужие взгляды, загоревшиеся при виде такого зрелища.

— О чем они думают, глядя на нас? — спросил Шуазель, стараясь говорить так, чтобы его никто, кроме Ришелье, не слышал.

— Наверное, о том, что мы — две головы под одним колпаком.

— Ах, вот оно что. Говорят же, одна голова — хорошо, а две — лучше или что-то в этом роде, — сказал Шуазель. — А что — правильно говорят, — ответил Ришелье.

Вот так, беседуя, они дошли до часовни и скрылись в ней. Когда же они вышли обратно, вовсю сияло солнце, и оба герцога заметили, что вызывают всеобщее любопытство. Многим хотелось узнать, о чем беседуют они между собой. Случай с зонтиком вызвал, кажется, всеобщее удивление: уж не помирились ли эти двое соперников?

Если бы Ришелье и Шуазель объединили свой усилия и вместе противостояли бы мадам дю Барри, то как бы ни обожал ее король, она встретила бы на своем пути серьезные затруднения.

Ришелье хитро улыбнулся герцогу Шуазелю. Шуазель не остался в долгу и не менее хитро улыбнулся герцогу Ришелье.

— Благодарю вас за то, что вы помогли мне выйти сухим из воды, — оказал он так, чтобы его услышали любопытные. — Однако выглянуло солнышко, в помощи я больше не нуждаюсь, а дальше нам, кажется, не по пути.

— Вы правы, монсеньор де Шуазель. Погода и в самом деле прекрасная, и моя помощь вам больше не нужна. Но в случае чего вы всегда можете положиться на меня. Считайте меня своим другом.

Что означал этот разговор? Что Ришелье и Шуазель теперь союзники? Но, с другой стороны, смысл их слов мог быть и ироническим, что, учитывая характеры обоих герцогов, казалось более правдоподобным.

Ришелье, расставшись с Шуазелем, сразу же постарался встретиться с королем.

— Сир, — сказал он, — вы счастливейший из людей в этот ненастный день. К вам пришла любовь, и та, которую вы любите, прекрасна не только телом, но и душой. Простите мне мою смелость, сир, но как не сказать вам, что вы не только счастливейший из королей, но и самый счастливый мужчина на всем белом свете.

Влюбленность сделала Луи более доверчивым и покладистым. Сейчас он напоминал герцогу Ришелье того молоденького мальчика, которому было всего пятнадцать лет, когда его женили на женщине, казавшейся ему самим совершенством.

Луи улыбнулся герцогу. Похвалы, которые Ришелье расточал, говоря о мадам дю Барри, льстили мужскому самолюбию короля.

— Вашему Величеству остается лишь устранить одно маленькое неудобство, — продолжал герцог. — Эта очаровательная женщина бывает только в тайных апартаментах и лишена права в некоторых случаях сопровождать Ваше Величество. И так будет до тех пор, пока не состоится церемония ее представления.

Король, полный признательности, прикоснулся к руке Ришелье.

— Вы произнесли вслух то, о чем я думал, — сказал он. — Я и сам хочу, чтобы эта церемония состоялась в ближайшее время.

Ришелье плутовато улыбнулся. Нет, неспроста он сказал Шуазелю: «Можете положиться на меня, считайте меня своим другом».

Герцогиня де Грамон вихрем ворвалась в апартаменты своего брата.

— Ну вот, теперь ее представят ко двору, — выпалила она. — А там, глядишь, дойдет и до рыбных торговок. Надо помешать этому, вы слышите, Этьен?

— Слышу. Мы должны сделать все возможное, чтобы этого не случилось.

Герцогиня вцепилась в руку брата.

— Как только это случится, она займет место мадам де Помпадур и станет заправлять всеми делами. Мы достигли нашего положения, потому что маркиза была с нами в дружбе. А что будет, когда на месте маркизы окажется... наш враг?

— Этой женщине далеко до маркизы. При всей своей буржуазности маркиза была умной женщиной, а у этой вместо ума — здоровье, красота и вульгарность.

— Но король стареет, не забывайте об этом. Мне кажется, у него есть признаки старческого слабоумия.

— Сестра, мы сумеем помешать этой женщине. Уж если мы так прочно держались против Пруссии и Британии, так неужели не устоим перед капризами какой-то мадам дю Барри?

— Я боюсь ее больше, чем всех европейских государств.

— Не паникуйте, сестра. Мы скоро добьемся удаления этой женщины. Но действовать надо осторожно, шаг за шагом. Наша задача — предотвратить церемонию представления мадам дю Барри.

— А знаете ли вы, Этьен, что Ришелье на ее стороне?

— Ришелье? Этот двуличный плут? Он слишком стар.

— Д'Айгюлон тоже поддерживает ее.

— Д'Айгюлон! Этот бравый солдат! Да он дурак. И вы всерьез принимаете такого человека?

— Я боюсь, что они уже создают вокруг нее партию. Можете не сомневаться, что король поддержит тех, кто поддерживает ее.

— Вполне возможно, но вряд ли такое случится. Пока она не будет представлена двору и официально признана, опасность невелика. Но чрезвычайно важно, чтобы ее представление не состоялось.

— Король твердо решил, что оно состоится. Ришелье и д'Айгюлон тоже настаивают на этом. А уж о ней самой и говорить нечего. Не представляю, как нам удастся помешать этому.

— Плохо же вы знаете своего брата. Мы могли бы начать уговаривать короля не делать этой глупости, но он все равно нас не послушает. Однако все может быть иначе, если сделать из короля всеобщее посмешище, выставить его на осмеяние. Тогда он запретил бы представление мадам дю Барри.

— Осмеяние! — насупилась герцогиня. — Это мы уже пробовали. Его и этим не проймешь, совсем потерял из-за нее голову.

— Посмотрим. Я уже договорился с некоторыми рифмоплетами, и скоро во всех парижских кабаках будут распевать веселенькие куплеты про нашу красотку.

Герцогиня одобрительно кивнула.

— Но это еще не все, — продолжал герцог. — Прошлое этой женщины, как вам известно, весьма неблаговидно.

— Но королю нет никакого дела до ее прошлого и до низкого происхождения.

— О, она покажется ему ничуть не лучше пташек из Оленьего парка. Луи должен увидеть разницу между подобными заведениями и Зимней галереей.

— Вы что-то предприняли?

— Да. Как раз сегодня я отправил верного друга к одной женщине, которую очень хорошо знают в Париже... и при дворе. Я имею в виду мадам Гурдан из «дома Гурдан».

Мадам Гурдан оперлась локтями на стол и деланно улыбалась посетителю.

Она знала, что он прибыл к ней из Версаля, а ей всегда особенно льстило принимать таких посетителей в своем доме. Ее хорошо знали во дворце и часто обращались к ней с просьбами прислать на веселый банкет девиц, которые развлекали бы там мужчин. Такие сделки приносили мадам Гурдан немалую выгоду и способствовали хорошей репутации ее дома.

Не лишенная чувства юмора, мадам Гурдан именовала себя поставщиком Версальского дворца Его Величества. Такую репутацию, говорила она, весьма высоко ценят парижские деловые люди.

— Я прибыл к вам по поручению столь высокой особы, — сказал посетитель, — что не смею открыть ее имени.

Не иначе речь идет о Его Величестве, подумала мадам Гурдан. На руках у нее поблескивали бриллиантовые браслеты. Пухлые пальцы, унизанные перстнями, поглаживали дорогой черный бархат платья.

— «Дом Гурдан» к вашим услугам. Вы хотели бы взглянуть на кое-кого из самых красивых наших девушек, не так ли, мсье?

— Нет, я здесь затем, чтобы получить вашу подпись на документе.

Мадам Гурдан слегка изменилась в лице. Она не любила подписывать документы. К чему эти лишние хлопоты?

— Лучше объясните, какое у вас ко мне дело, — сказала она без прежней любезности в голосе, — а то я вас что-то не совсем понимаю.

— Полагаю, вы знаете молодую женщину по имени мадемуазель Вобарнье или мадемуазель Ланж?

Мадам Гурдан кивнула:

— Да. Прелестная девушка.

— Вы хорошо ее знали, мадам?

— Не так хорошо, как мне хотелось бы.

— Она служила здесь, в вашем заведении, не так ли?

— Вы коснулись самой большой неудачи в моих делах. Я бы охотно взяла ее к себе... Знаете, мсье, я не так глупа, уверяю вас. Иначе я не смогла бы так успешно вести свою торговлю, как вы сами понимаете.

— Так она не служила в вашем заведении? Мадам Гурдан отрицательно покачала головой.

— Но у меня с собой бумага, в которой сказано, что служила, — настаивал посетитель.

— Стало быть, эта бумага лжет. Кто утверждает это?

— Вы, мадам...

— Я?!

— Здесь сказано, что мадемуазель Вобарнье, или мадемуазель Ланж, некоторое время служила «в моем «доме Гурдан».

— Дайте-ка мне взглянуть. — Мадам Гурдан вскочила на ноги и заглянула в документ. — Ничего подобного я никогда не писала. Где эта запись?

— Она появится, мадам, если вы поставите здесь свою подпись.

— Понятно, — сказала мадам Гурдан, подозрительно прищурясь.

— Мадам, слишком важная персона хотела бы, чтобы вы подписали этот документ. Этот человек не приказывает вам этого. Он заплатит за вашу подпись. Столько, что даже вы, преуспевающая женщина, будете удивлены.

Взгляд мадам Гурдан по-прежнему оставался подозрительным. — Соглашайтесь, — сказал посетитель. — Вот перо. Подпись и деньги ваши. И не только деньги...

Она скрестила на груди руки, и взгляд ее из подозрительного сделался враждебным.

«Значит, правду говорят, — подумала она. — Нашла-таки Жанна дорожку в Версаль». Появление такого посетителя могло означать лишь одно: готовится церемония представления Жанны ко двору. Внезапно мадам Гурдан расхохоталась.

— Вы хотите поторговаться со мной, — вздохнул посетитель. Ну, хорошо, назовите мне вашу цену. Сколько вы просите?

— Мсье, все, чего я прошу, это чтобы вы забрали эту бумагу и убирались из моего дома. Я продаю девочек, но не брань. Выполнить вашу просьбу — значит замарать мою честь.

Посетитель открыл было рот, собираясь что-то возразить мадам Гурдан, но она уже позвала слугу — негра-евнуха, вид которого не оставлял сомнений в том, что он способен вышвырнуть посетителя, как котенка.

— Покажи-ка этому мсье, где у нас выход, — сказала мадам Гурдан слуге.

Оставшись одна, она плюхнулась в кресло и вся затряслась от хохота. Жанна, эта малышка Жанна! Подумать только, скоро она станет самой важной дамой во Франции!

Шуазелю и его сестре пришлось обходиться без помощи мадам Гурдан. Шуазель, однако, не унывал и заверял герцогиню де Грамон, что они и так справятся со своей задачей, хотя и признавал, что подпись этой женщины могла бы сослужить им очень хорошую службу.

Теперь они решили, что достаточно лишь распустить слухи, что Жанна дю Барри в свое время жила в «доме Гурдан», прежде чем появилась при дворе. Те, кому захочется поверить, что это правда, поверят.

— Это совсем нетрудно — порочить тех, кому везет, — говорил сестре Шуазель, - потому что многие им завидуют, а завистники рады поверить даже самой откровенной клевете. У нашей маленькой дю Барри множество врагов, даже среди тех, кто ее и в глаза не видел.

Шуазель не терял времени даром. По его наущению повсюду упорно распространялись слухи, преследующие цель очернить Жанну. Рассказывали всякие небылицы о ней, не брезговали никакой клеветой.

На улицах и в кабачках не только перемывали косточки Жанны, а еще и горланили веселенькие куплеты «а-ля Бурбоночка».

Самой популярной вскоре стала вот эта песенка:

Ах, диво, что за диво,

Неведомо чья дочь,

Неведомо чья дочь.

Ах, диво, что за диво!

Для короля услада,

Что грешнику и надо.

Ах, как она мила,

Какие у ней чары,

Какие у ней чары!

Ах, как она мила!

И грешника уж старого

Совсем с ума свела.

В каком хорошем доме

Прошла она науку,

Прошла она науку

В каком хорошем доме.

Гурданы и Бриссоны

Тут приложили руку.

Не позы, а картины,

Куда там Аретино,

Куда там Аретино,

Не позы, а картины!

Король наш старичок

От страсти занемог.

Он, от любви сгорая,

Лепечет: дорогая,

Лепечет: дорогая,

Достойна ты короны,

Достойна ты короны,

И вместе с нею трона.

Такие песенки звучали даже под самыми окнами дворца. Король слышал, как нахально распевают их там, и мадам дю Барри тоже слышала.

Король наблюдал за ней. Чуть склонив голову набок, она вслушивалась в дерзкие слова, словно боясь упустить хотя бы одно из них, и как будто старалась запомнить залихватский мотивчик.

Он ждал от нее вспышки гнева, а она лишь смеялась, а потом начала отбивать ритм, и Луи застыл от изумления, когда Жанна сама запела «а-ля Бурбоночку».

— Вы необыкновенная женщина, — сказал он ей.

— Чем же это? — спросила она. — Петь эту песню!..

— Хороший мотив, — беспечно улыбнулась Жанна. — «Ах, диво, что за диво, неведомо чья дочь... — пропела она. — Это ведь правда, по крайней мере, что я «неведомо чья дочь».

— Я скажу вам, кто вы,— сказал взволнованный Луи. — Вы добрейшая женщина в мире. Мадам де Помпадур непременно узнала бы, кто сочинил эти куплеты, и настояла бы на его заточении в Бастилию!

— Ах, она была знатной дамой. А я всего лишь «неведомо чья дочь», — засмеялась Жанна.

Нечасто возникали при дворе такие столкновения, как те, что были связаны с церемонией представления мадам дю Барри, ибо вопреки желанию короля, чтобы представление состоялось, церемонию то и дело приходилось откладывать. Происходило это из-за происков весьма влиятельной партии. Возглавляли эту партию, разумеется, Шуазель и его сестра. Дофин, пятнадцатилетний мальчик, под сильным влиянием своей тетки Аделаиды при каждом удобном случае выказывал свое презрение к мадам дю Барри. Несмотря на молодость дофина, с ним нельзя было не считаться. Ведь Луи шестьдесят, а этому мальчику предстояло после смерти деда стать королем.

Принцесса Аделаида играла при дворе весьма незначительную роль и тем не менее она была дочь короля.

Итак, как Луи ни стремился к тому, чтобы церемония представления мадам дю Барри состоялась, дело это оказалось не таким уж простым. Все время возникали какие-то препятствия.

Всякая другая женщина на месте невозмутимой Жанны решила бы, что ей не суждено занять место мадам де Помпадур, но Жанна просто отметала прочь все затруднения; встречавшиеся на ее пути, и, не обращая особого внимания ни на какие интриги, брала уроки хорошего тона у Вестриса, самого знаменитого учителя танцев во всей Франции, и продолжала вызывать у короля восхищение собою.

Ришелье открыто выказывал себя ревностным сторонником Жанны дю Барри и лично заказывал для нее наряды. Мариньи, брат мадам де Помпадур, также доказал, что он на стороне Жанны, распорядившись, чтобы дворцы Беллевью, Марли и Шуази заново обставили, украсили и подготовили к приему новой фаворитки короля.

Все это, конечно, было неплохо, но пока не нашли поручительницу, представление Жанны не могло состояться. И, несмотря на то, что король предпринимал немалые усилия, чтобы преодолеть эту проблему, ни одна придворная дама не решалась взять на себя столь большую ответственность.

Свои услуги предложила баронесса Монморанси, но запросила за это фантастическую сумму в качестве вознаграждения. Луи отказался от предложения баронессы Монморанси. Согласиться выплатить баронессе названную ею сумму значило бы оскорбить мадам дю Барри.

Следующей была графиня де Беарн. Ее запросы были гораздо скромнее, и дело казалось улаженным. Но когда о решении графини стало известно всему двору, она подверглась суровому осуждению со стороны партии Шуазеля. Дофин и принцесса Аделаида и, конечно же, Виктория и Софи столь открыто выражали свое презрение к ней, что в последний момент графиня де Беарн спасовала и притворилась, что повредила лодыжку. Пришлось опять отложить церемонию. После этого рискнула взять на себя роль поручительницы мадам д'Алоньи. Это страшно раздосадовало принцессу Аделаиду. Мадам д'Алоньи видела, какое возмущение вызвало поведение графини де Беарн, однако дерзко вызвалась сделать то, от чего графиню удержал здравый смысл.

— Я покажу ей, что значит пренебрежительно относиться ко мне, — сказала Аделаида своим сестрам.

И показала, да так, что через некоторое время мадам д'Алоньи жалела не только о своем согласии быть поручительницей Жанны, но и о том, что вообще родилась на белый свет. Во время церемонии приема у принцессы Аделаиды мадам д'Алоньи, как того требовал этикет, опустилась на колени и поцеловала край платья принцессы, ожидая, пока та не разрешит ей встать с колен. Аделаида же взяла да просто отошла от мадам д'Алоньи, оставив ее стоящей на коленях и не смеющей встать, не получив на то позволения.

Оказаться в таком положении было чем-то вроде ночного кошмара. Мадам д'Алоньи растерялась: Не зная, что ей делать, она так и оставалась стоять на коленях. Окружающие взирали на нее, подняв от удивления брови, пока, вся сгорая от стыда, она не вскочила на ноги и не поспешила убраться восвояси.

Вот так же, поняла тогда мадам д'Алоньи, ее унизят потом на церемонии представления мадам дю Барри, если она не отступится от своего намерения.

И мадам д'Алоньи заявила вскоре, что, несмотря на щедрое вознаграждение, вынуждена отказаться от взятой было на себя миссии.

Король терял терпение и становился зол, и даже Жанна стала задумываться над тем, а состоится ли вообще когда-нибудь эта церемония. Луи, однако, не мог допустить, чтобы его желания и стремления остались неудовлетворенными. Он послал за графиней де Беарн и объявил ей, что — хочет она того или нет, — но ей придется формально представлять ему мадам дю Барри и пусть она готовится к этому.

Мадам де Беарн заверила придворных, что получила от короля повеление и не смеет ослушаться его. Она умоляла не порицать ее за это, потому что теперь она обязана выполнить возложенную на нее миссию даже вопреки своей воле.

В таком случае, решила фракция Шуазеля, остается лишь покориться воле короля. Церемония представления мадам дю Барри состоится.

Через несколько дней после того, как мадам де Беарн получила от короля повеление представлять Жанну, с Луи произошел несчастный случай на охоте.

— Это перст Судьбы! — сказала сестрам Аделаида при виде носилок, на которых ее отца несли во дворец. — Сам Бог не хочет допустить церемонии представления мадам дю Барри.

Принцессы засуетились вокруг пострадавшего, и когда явилась Жанна, Аделаида встретила ее торжествующим взглядом.

— Мадам, — сказала она, — король умирает. Пришло время ему примириться с Богом, и ваша помощь в этом ему не нужна.

Виктория и Софи согласно кивали головами, поддерживая Аделаиду, и Жанна, поверившая, что состояние короля безнадежно, ушла с полными слез глазами.

Король, однако, пришел в сознание и сразу же отослал принцесс от себя и выразил желание видеть мадам дю Барри.

Луи еще тверже, чем прежде, решил: представление мадам дю Барри состоится во что бы то ни стало, чтобы Жанна всегда могла быть рядом с ним.

В тот день толпы людей двинулись из Парижа в Версаль. Всем хотелось увидеть прибытие мадам дю Барри на церемонию ее представления. Это было яркое зрелище. Блестящие наряды придворных дам и кавалеров отражались в зеркалах Зимней галереи, сверкали драгоценности. Король (рука его все еще оставалась перевязанной) ожидал появления своей возлюбленной.

Рядом с королем стоял Ришелье. Шуазель, его сестра и все их сторонники держались чуть в стороне от Луи.

Многих не покидало суеверное предчувствие, что и сегодня церемония не состоится. На лицах собравшихся застыло выражение напряженного ожидания.

Настало время прибытия мадам дю Барри, но она все не появлялась. Опоздать на такую церемонию — никогда раньше ничего подобного не случалось.

Шуазель самодовольно улыбался, а его сестра бубнила себе под нос, что для уличных девок дворцового этикета не существует.

Король заволновался и не мог скрыть своего смущения. Ришелье как мог успокаивал его и просил сохранять терпение. Однако беспокойство охватило всех присутствующих. Время шло, а мадам дю Барри по-прежнему отсутствовала.

Луи собрался отменить церемонию. В нем нарастал гнев. Это уж слишком — даже Жанне такое не могло сойти с рук. Обстановка накалялась. Что произойдет, спрашивали себя собравшиеся, когда мадам дю Барри прибудет сюда (если прибудет)? Как встретит ее король? Будет холоден с ней, выскажет ей при всех свое неудовольствие?

Теперь не только король, но и Ришелье тоже нахмурился. Шуазель же с трудом скрывал свое ликование.

И вот она явилась. И стоило королю лишь взглянуть на нее, как все его раздражение мигом улетучилось. Ах, до чего ж она была хороша! Нет, такой красоты он еще никогда не видел.

Ее светлые волосы, эти чудесные золотистые локоны короной возвышались над головой, а как упоительно прекрасна ее фигура, схваченная синим атласным платьем! Незадолго до церемонии Луи подарил Жанне бриллианты, стоившие сто тысяч ливров, но ими ли только блистала она? Нет, блеск бриллиантов затмевала красота Жанны, и вся она светилась добротой, радостью, излучала приветливость.

Она преклонила колени перед королем, но Луи упредил ее и, ласково взяв ее руку в свою, улыбнулся Жанне. Как будто еле слышный возглас восхищения прозвучал в этот миг в галерее.

Церемония представления состоялась. Поддерживая Жанну под руку, король подвел ее к принцессам. Даже Аделаида не решилась ничем выказать своего неудовольствия и милостиво кивнула Жанне.

Вестрис хорошо сделал свое дело. Жанна ни в чем не погрешила против ритуала и держалась с непринужденностью и изяществом светской дамы, которая, казалось, уже давно не сомневалась, что в один прекрасный день ей предстоит стать центральной фигурой в подобной церемонии.

— Вы так задержались, — почти робко упрекнул ее король.

— Я велела парикмахеру сделать мне другую прическу, — шепотом ответила Жанна. — Я знаю, вы ведь хотели, чтобы я выглядела как можно лучше.

Глаза Луи подернулись влагой. Ну не само ли очарование эта женщина? Пусть говорят о ней все, что угодно (ах, какая разница, откуда она и что думают о ней злопыхатели), но толь- ко она, она одна могла заставить короля Франции дожидаться ее из-за такого пустяка!

Наконец-то нашлась та, что смогла занять в его сердце место, принадлежавшее мадам де Помпадур.

Отныне Жанна дю Барри стала всеми признанной фавориткой короля.

Мадам дю Барри отвели отдельные апартаменты: опочивальню, библиотеку и приемную, соединенные потайной лестницей с апартаментами короля.

Король и Ришелье помогли ей выбрать для себя фрейлин. Первой среди них стала Марешаль де Мирепо, «маленькая кошечка» мадам де Помпадур.

Король высоко ценил эту женщину, которую он так часто встречал в обществе маркизы. Марешаль была не только остроумной и веселой, но еще и проницательной женщиной. Правда, будучи очень дружна с маркизой, она дружна была также и с Шуазелем, но сейчас ее обременяли долги. Не держа камня за пазухой против мадам дю Барри, она была готова стать и ее другом, поскольку такая дружба могла принести довольно приличный доход. И Марешаль недолго думая перешла из фракции Шуазеля в круг сторонников мадам дю Барри.

Маркиза де л'Опиталь и графиня де Валентинуа также были готовы поддержать восходящую звезду, и Жанна теперь была окружена женщинами, способными дать ей добрый совет в тех или иных обстоятельствах, связанных с жизнью в Версале.

Но больше всего Жанна привязалась к Фаншон, которой она дала прозвище Шон. В золовке Жанна нашла друга, метким суждениям которого можно было доверять как больше ничьим. Изворотливый ум Шон приносил немалую пользу семейству дю Барри, к которому теперь принадлежала и Жанна.

У всякой медали есть оборотная сторона. Ирония ситуации, в которой теперь оказалась Жанна, вызывала улыбку у внимательных наблюдателей. На улицах распевали заказанные Шуазелем дерзкие куплеты, из уст в уста переходили мерзкие сплетни о мадам дю Барри, но многие священнослужители, ненавидевшие Шуазеля за расправу с иезуитами, видели в фаворитке короля возможного союзника против всесильного министра и всячески старались выразить ей свое почтительное отношение, закрыв глаза на ее нынешние грехи и отмахнувшись от слухов о ее прошлом.

Жанна принимала все происходящее вокруг нее с юмором и отпускала при случае замечания, от которых придворные или вздрагивали, или умирали со смеху.

Король выразил ей свою преданность, подарив замок Люсьенн неподалеку от Марли. Он пригласил ее с собой на осмотр прелестного небольшого дома, выстроенного рядом с Трианоном.

Не приходилось сомневаться, что это маленькое чудо король тоже подарит мадам дю Барри, потому что вопреки ожиданиям многих не только противников, но даже и некоторых сторонников Жанны, король не только не пресытился ею, но день ото дня привязывался к ней все сильнее и сильнее.

Как-то раз, сидя за столом, король случайно обронил свою зубочистку. Жанна не стала ждать, пока слуга поднимет ее, вскочила со стула и, опустившись на четвереньки, залезла под стол, чтобы найти и вернуть Луи оброненный им предмет.

Раскрасневшаяся и смеющаяся, она вскоре протянула королю найденную зубочистку.

— Вот, возьмите, — сказала она.

Луи с восхищением смотрел на Жанну. В такие моменты она нравилась ему еще больше, чем наряженная по случаю разных важных дел и церемоний. Нежность переполняла его сердце.

На глазах у своих гостей Луи встал со своего стула и опустился на колени перед Жанной.

— Не вы передо мной, а я перед вами должен стоять на коленях. Помните, я всегда у ваших ног. — Луи произнес эти слова так, чтобы все вокруг могли их слышать.

Ни одну женщину король не любил так, как мадам дю Барри — таково было единодушное мнение придворных.