Дорога соли

Глава 5

Высоко над горной долиной под деревом сидела девушка и пристально вглядывалась в окружающую местность. Необычное лицо с прямым носом, дерзкими черными глазами и твердым подбородком поражало силой и энергией. Ее нельзя было назвать хорошенькой, да никто и не называл ее так, никто не уподоблял ее таким возвышенным вещам, как луна, например, столь изящным и хрупким, как осенняя паутинка или красивая маленькая певчая птичка, множество которых порхало в сумеречном воздухе. Мужчины, без особого успеха пытавшиеся ухаживать за ней, чаще сравнивали ее с дикими верблюдицами и буйными ветрами пустыни — словом, с вещами стихийными. В своих нескладных виршах они выражали робкую надежду обуздать девушку и тщетно старались подыскать рифму к ее имени — Мариата. Она же платила им за внимание стихами колкими, как песчаная буря, и столь же обидными. Очень скоро воздыхатели от нее разбежались.

Некоторое время она сидела неподвижно, глядя куда-то вдаль, словно хотела рассмотреть нечто недосягаемое. Там, на гребне скалистой вершины, росло дерево. Гора Базган, давшая название племени, в котором она теперь жила, виднелась на горизонте неясно, словно туманный призрак. На высоте воздух был прохладен, пахло диким тимьяном и лавандой, но присутствие пустыни за холмами все равно ощущалось отчетливо.

Наконец она сбросила с себя оцепенение, наклонилась и что-то написала палочкой на песке под ногами. Но тут на щеку ей села муха, потом другая, и вдруг налетела целая туча тварей, переливающихся всеми цветами радуги. Девушка взмахнула рукой, отгоняя их.

— Будьте вы прокляты!

Какая польза от этих мерзких насекомых, летающих всюду без толку, надоедливо жужжащих и мешающих людям? Их ведь так много, целые тысячи вечно вьются над едой, животными и детьми. Воистину, если бы Всевышний был женщиной, в мире не осталось бы ни одной мухи. Ей почудилось, что она слышит голос матери, которая всегда бранила ее за это: «Мариата, что ты такое говоришь! Побойся Бога!»

Но мать ее умерла, и в доме тетки, сестры отца, она совсем чужая. Мариата вздохнула и снова сосредоточилась: она сочиняла стихотворение, которое то возникало в голове, то бледнело и таяло. Замысел только начал облекаться в слова, как вдруг послышались чьи-то шаги. Кости и прах! Она отпрянула в тень. Если ей помешают, то стихотворение испарится, как плевок на горячем камне. Если получится хорошо, Сарид заплатит деньги. Когда вернется странствующий кузнец, она купит серьги, которые так пришлись ей по душе. Это ее первый заказ. Главное, чтоб получилось, а там пойдут и другие. Унизительно, конечно, работать за плату, но, как это ни противно, она теперь зависит от милости других людей. Ее тетка Дассин, да и прочие женщины племени кель-базган не оказывают ей должного уважения, помыкают ею. Такого никак не заслуживает человек ее происхождения. Подумать только, они хотят, чтобы она своими руками доила коз — привязывала их голова к голове и дергала за титьки! Мерзость какая! Ведь всякому известно, что такую работу прилично выполнять только икланам.[15] Ощущая недостаточное почтение, которое ей оказывали, Мариата уже начинала жалеть о том, что отдалилась от остального племени.

Она затаила дыхание. Скорей всего, это стадо коз, но здесь водятся и разбойники, которые приходят по ночам красть верблюдов или коз. Совсем недавно прошли слухи о том, что злодеи зверски убили нескольких крестьян, когда те работали на своих огородах, потом напали на какую-то деревню, а она вот сидит здесь совсем одна, довольно далеко от стоянки племени.

Хрустнула сухая ветка, и через секунду показался мужчина. Его лицевое покрывало свободно свисало на грудь. Это говорило об одном: он один и не ожидает встречи с другим человеком. Спущенное лицевое покрывало и особая посадка головы… конечно, какой там разбойник, это Росси, племянник вождя племени. Только он настолько самонадеян, что считает себя неуязвимым для злых духов.

Узнав его, она нахмурилась, и холодок пробежал по ее спине. Росси глаз с нее не спускал с тех самых пор, как отец привез Мариату в племя базган. Она постоянно ощущала на себе его пристальный взгляд: шла ли по территории стоянки, плясала ли с другими девушками, разучивая фигуры свадебных танцев, или сидела вечерком у костра.

Сейчас он смотрел не на нее, а на землю, трогая что-то носком сандалии. Ах, хоть бы прошел мимо!

Вот он опустился на колени и коснулся сухой травы, примятой ее стопой, потом поднял голову, увидел девушку, улыбнулся и спросил:

— Хорошо ли тебе сидеть в тени, Мариата, дочь Йеммы?

Молодой человек смотрел так, будто не мог оторвать от нее своих горящих глаз.

— Благодарение Богу, хорошо, Росси, сын Бахеди, — отозвалась она, закрывая нижнюю часть лица платком и пристально глядя на него.

Мариата была в ярости оттого, что ее обнаружили.

Он усмехнулся, показав редко торчащие острые зубы. Другие девушки говорили, что этот парень красив, игриво посматривали на него, но Мариата терпеть не могла это узкое, хитрое, шакалье лицо и глазки, которые словно что-то прикидывали, даже когда рот улыбался.

— Покойно ли на душе у тебя, Мариата?

— На душе у меня покойно. Покойно ли у тебя на душе?

— Благодарение Богу, покойно.

Он поцеловал свои ладони, провел ими вниз по лицу и коснулся груди как раз над сердцем, ни на секунду не отрывая взора от ее глаз. Воплощенная вежливость, непонятно только, как он умудрился превратить этот благочестивый жест в непристойный.

Мариата сверкнула на него злыми глазами и спросила:

— А мужчина ли ты, Росси, сын Бахеди?

— Конечно! — На его физиономии появилось возмущение.

— Меня всегда учили, что лица не закрывают только мальчишки и негодяи. Так как тебя называть?

Росси ухмыльнулся еще шире.

— Я закрываю лицо только в присутствии тех, кто стоит выше меня, Тукалинден.

Тукалинден. Маленькая принцесса. Так называли девушку те люди, которые с почтением относились к ее происхождению. Ведь родословная матери Мариаты восходила прямо к Тин-Хинан через ее дочь Тамервельт по прозвищу Зайчик. Но шакалья пасть Росси пролаяла это слово с едкой насмешкой.

Мариата поднялась на ноги. Чем тратить время попусту с этим племянником вождя, уж лучше молоть просо, доить коз или собирать верблюжьи лепешки для костра. Она попыталась пройти мимо него, но он схватил ее за плечо. Его пальцы больно впились ей в руку.

— А что это там такое на песке, а, Мариата?

Носком ноги Росси коснулся вычерченных ею знаков. Там были отдельные, пока бессвязные слова, помогающие удержать в памяти смысл стихотворения. Среди них «йар» — перечеркнутый кружок, «йах» — крест, очерченный линией, и «йаз» — символ, означающий «свобода», а также «человек».

Росси подозрительно прищурился и, не отрывая от них взгляда, спросил:

— Ты чем тут занималась? Ворожила? Пыталась кого-то околдовать?

Глупец. Он даже читать не умеет. Ведь ему двадцать шесть лет, а может, уже и двадцать семь стукнуло! Почти старик. Если бы он мог читать, то увидел бы здесь имена Кииар и Сарида — через месяц будет их свадьба, — угадал бы знаки, обозначающие пальму и пшеницу, птицу и воду. Это свадебное стихотворение, она его почти сложила, и Кииар в нем описывалась такими словами:

Но Росси ничего не понял. Все свое время он тратил на то, чтобы махать саблей, отрабатывая удары, учил своего верблюда вставать на дыбы, желая пускать пыль в глаза девушкам. Искусство чтения племянник вождя так и не освоил. Он не постигал смысла символов, не мог уразуметь, о чем они говорят, а все неясное пугало его. Росси знал, что женщины используют очень похожие знаки для ворожбы, чаще всего совершенно безобидной, но не всегда. Пусть думает именно так, поделом ему, невежде. Кроме того, вдруг он наконец-то оставит ее в покое, если будет думать, что она умеет колдовать.

— Может быть, — ответила Мариата.

Она с удовольствием увидела, как Росси тут же прикоснулся к своему амулету, чтобы предохранить себя от дурного глаза, а потом вдруг, словно охваченный злым духом, возбужденно растоптал знаки, начертанные на песке.

Мариата вскрикнула и попыталась ему помешать, но он резко оттолкнул ее, и она ударилась спиной о дерево.

— Я не потерплю в своем племени колдунью! — заорал он, яростно топча песок и уничтожая знаки один за другим.

Стихотворение пропало. Мариата хорошо знала, что не сумеет вспомнить его как следует. Ах, если бы она умела колдовать, то сейчас же отправила бы Росси к демонам, призвала бы Кель-Асуфа, и тот лишил бы его разума. Мариате жутко хотелось плюнуть в Росси, сделать ему больно, но она не раз видела, как жестоко он бьет своих рабов.

Девушка встала, подавляя ярость, отряхнула пыль с платья и спросила:

— Что? В твоем племени?

— Ждать осталось уже недолго.

Его дядя Мусса, сын Ибы, действительно болен. Внутри у него возникла какая-то опухоль, которая все увеличивалась, несмотря на то что он принимал разные лекарства. Закон и традиция говорят о том, что власть после Муссы должна перейти к сыну его сестры.

— Ты притащился сюда, чтобы рассказать мне об этом?

— Конечно нет. Откуда мне знать, что ты сидишь здесь и колдуешь?

— Но ты выслеживал меня, разве не так?

Росси сощурился, но ничего не сказал. Он только схватил девушку за руку, завернул ее ей за спину, между лопаток, и плотно прижал Мариату к себе. Лицо Росси теперь было так близко, что очертания его расплылись, и она только ощущала на лице горячее дыхание. Девушка чувствовала его состояние, он так и пылал от страсти, был почти на грани безумия. Вдруг Росси прижался своими губами к ее губам. Она плотно сжала их, стала яростно сопротивляться, пытаясь вырваться, но он только смеялся.

— Если захочу поцеловать, обязательно так и сделаю. Вот стану аменокалем,[16] и мне будут повиноваться все народы Аира. Женщины станут умолять меня взять их третьей или четвертой женой, да что там, даже наложницей! Ты думаешь, что лучше всех остальных?

Он отстранил ее на расстояние вытянутой руки и заглянул ей в глаза. Вдруг лицо его потемнело.

Росси оказался совсем близко и спросил:

— Или, может быть, тебе кажется, что ты лучше меня?

Ответ он прочитал в ее глазах. В них, темных и дерзких, не было страха. В эту минуту Мариата поняла, что Росси ненавидит ее с той же силой, с какой вожделеет.

— Так знай же, заруби себе на носу, что это не так! — Он схватил ее за черные как смоль шелковистые волосы и намотал их себе на кулак. — Корчишь из себя важную персону, забиваешь головы детишкам глупыми баснями, хвастаешься своим родом, считаешь народ кель-тайток выше нас, словно мы какое-то захудалое племя, которое должно подчиняться всем остальным. Пора тебя проучить!

Он запустил свободную руку ей между ног и попытался задрать платье.

Ярость охватила Мариату. Трогать женщину без ее позволения считалось табу. Нарушение этого запрета наказывалось изгнанием или даже смертью.

Издалека из долины донесся душераздирающий вой дикой собаки, к которому присоединился еще один, и еще, и еще. Что-то явно их обеспокоило. Обычно они лежали на грязных кучах отбросов, напоминая сухие желтые трупы в тени каменных, сложенных без раствора, террасовых стен, в то время как харатины[17] обрабатывали землю, пололи сорняки и поливали всходы с другой стороны. Вой навис над долиной, как хищная птица, поддерживаемая теплыми потоками воздуха над жертвой, потом постепенно стих.

Эта неожиданная тревога смутила Росси, и момент был упущен. Он поднял голову, оттолкнул Мариату, быстрым шагом направился к гребню холма и приставил ладонь ко лбу, пытаясь разглядеть, что именно могло привлечь внимание собак. Держась на безопасном расстоянии, Мариата тоже двинулась в ту сторону, откуда можно было бы бросить взгляд на долину, но увидела лишь одинокую фигуру, шагающую вверх по горной тропе. Это оказалась женщина в черной накидке и длинном голубом платье с заплатами. Она шла, опустив голову и согнувшись, словно несла на спине тяжелый груз. Мариата не знала этой женщины, впрочем, оно и неудивительно. Ведь девушка жила в племени кель-базган всего несколько недель.

Но Росси так таращился на женщину, будто увидел привидение. Мариата заметила, как он торопливо закрыл лицо, туго замотав покрывало вокруг головы и оставив лишь тоненькую щелочку, сквозь которую сверкали его глаза. Племянник вождя был явно чем-то напуган.

Словно заметив впереди движение, женщина быстро подняла голову, и Мариата с удивлением увидела старое морщинистое лицо с темной, как ствол акации, кожей. Казалось, она чем-то опечалена, глаза были тусклы от усталости. У женщины был такой вид, словно некие могущественные силы заставили ее предпринять это тяжелое путешествие, подняться вверх по крутой, скалистой тропинке на территорию чужого племени.

«Может быть, голод заставил ее решиться на это? — подумала Мариата. — Или она принесла какую-то весть? Чужестранцам всегда есть о чем рассказать».

Вдруг Росси, будто совершая самое обычное дело, поднял камень и швырнул в старуху. Лицо его исказилось в неподдельной злобе. Удар был так силен, что бедняжка вскрикнула, пошатнулась, не удержалась на ногах, поскользнувшись на щебенке, усыпавшей тропу, и упала навзничь. Росси сразу сорвался с места и побежал, а Мариата стояла, как столб, и изумленно смотрела на раненую женщину, словно самим фактом своего присутствия была причастна к этому неожиданному нападению.

Увидев, что чужеземка не встает, Мариата сбросила с себя оцепенение и полезла вниз, пробираясь через заросли кустарника, колючки и камни. Добравшись до незнакомки, она увидела, что та с охами и стонами пытается сесть.

— Салам алейкум, — приветствовала ее Мариата. — Мир тебе.

— Алейкум ассалам, — ответила старуха. — Мир и тебе.

Голос ее звучал так же хрипло, как карканье вороны.

Птичьи пальцы ухватили Мариату за край платья, нащупали ее плечо, и старуха начала выпрямляться. Мариата помогла ей сесть. Платок упал с ее головы, открыв путаницу темных косичек, которые были заплетены каким-то сложным способом и завязаны кусочками цветной кожи, украшенной бусинками и ракушками. В косичках кое-где сияли яркие серебряные пряди, но не для красоты. Это были волосы, окрашенные годами. Карие глаза, испытующе всматривающиеся в лицо Мариаты, ярко светились, в них не было и тени старческой катаракты. Они хоронились в глазницах, окруженных морщинами, но девушка сочла, что эта странница вовсе не такая старуха, какой кажется на первый взгляд.

— С вами все в порядке? — спросила Мариата.

— Благодарение Богу, ничего страшного.

Но, пошевелив рукой, женщина сморщилась от боли. На платье, в том месте, куда попал камень, расплывалось красное пятно.

— У вас идет кровь. Позвольте, я посмотрю.

Но как только Мариата протянула руку, чтоб осмотреть рану, женщина схватила ее за подбородок и пристально заглянула ей в глаза.

— А ты девушка не из местных.

Это был не вопрос, а утверждение.

— Родом я из Хоггара.

Женщина едва заметно кивнула и сделала жест, демонстрирующий почтительность. Так люди поступали в старину, а теперь подобное встречалось не часто. Все стали забывать прежние обычаи, старые правила соподчинения низших и высших понятий.

— Меня зовут Рахма, дочь Джумы, а ты, должно быть, дочка Йеммы, дочери Тофенат. — Глаза женщины засверкали, и она добавила: — Восемь дней я шла сюда, чтобы отыскать тебя.

— Зачем же вам это понадобилось? — ужаснувшись, спросила Мариата.

— Я знала твою бабушку. Эта женщина имела власть над сверхъестественными силами.

Бабушка Мариаты умерла много лет назад. В памяти девушки сохранилась высокая фигура, величественная, увешанная множеством украшений из серебра, но и довольно пугающая, с горящими глазами и крючковатым, как у орла, носом.

— Какими силами? — переспросила она.

— Твоя бабушка общалась с духами.

— Это правда? — Мариата округлила глаза.

— Она знала такие слова и умела вызывать демонов. Мне тоже сейчас нужен человек, который способен это делать. Мой сын умирает. Кто-то сглазил его. Им овладели злые духи. К нему приходили знахарки и травницы из Агафа, марабу,[18] знатоки Корана и бокайе,[19] даже странствующий заклинатель из Тимбукту. Но никто не смог помочь ему. Кель-Асуф отдал моего сына духам на растерзание, а им уж нет никакого дела до Корана и до целебных трав. Тут нужен настоящий умелец, вот почему я отправилась так далеко, чтобы найти тебя.

— Боюсь, я не имею власти над такими силами и колдовать не умею, — сказала Мариата, хотя в глубине души была польщена. Ей нравилось, когда ее выделяли из женщин племени кель-базган. — Я не знахарка, поэтому не смогу помочь тебе, — добавила она. — Я умею только слагать стихи.

— Ничего не знаю. — Лицо Рахмы, дочери Джумы, исказила гримаса. — Когда я бросала кости, они показали мне имя твоей бабушки.

— Но я не она.

— Ты — последняя в ее роду. Могущество и сила прародительницы племени переходят по женской линии.

Мариата чуть было не подумала, что бедная чужестранка, бродяжничая как баггара,[20] повредилась в уме от жаркого солнца. Пустыня наносит свой отпечаток на всех, кто живет в ней и вокруг ее жарких границ.

— Послушайте, мне очень жаль, но я не могу вам помочь. Я не умею колдовать, — поднявшись и шагнув прочь, сказала Мариата.

— Я проделала долгий путь, чтобы найти тебя. — Рахма схватила ее за руку.

— Мне очень жаль. Прости меня. — Она попыталась отдернуть руку, но старуха не отпускала ее. — Кстати, как ты догадалась, что я здесь? Представить себе не могу…

— Через нашу деревню проходил странствующий кузнец. Он сообщил нам, что в племени кель-базган живет девушка из народа ибоглан, весьма надменная и властная. Она прекрасно сложена, вдобавок асфар,[21] и заказала пару сережек с изображением зайца, попросила изготовить их специально для нее. Только женщина рода Тамервельт могла бы носить такой знак.

Кузнецы вечно разносят по всему свету новости и сплетни. Вот оно что. Рука Мариаты потянулась к лицу. Кожа у нее действительно была светлей, чем у женщин из племен, живущих южнее. Заяц считался животным, с которым ее и всех женщин рода связывали особые узы.

— Кузнец сказал, что отец оставил ее в племени кель-базган, а мать умерла. Еще он говорил, что племянник верховного вождя племени дарит девушку постоянным вниманием, но она не поощряет его ухаживания.

Сказав это, старуха сплюнула в пыль. Ее слюна была красной от крови. Должно быть, падая, она прикусила язык.

Мариата отвернулась. Ей было не по себе.

— Но как ты узнала, что я здесь, так далеко от стоянки?

— Я проходила мимо высокой девушки, которая пасла коз в долине. Она сказала мне, где ты.

Наверное, это Наима. По дороге в горы Мариата поделилась с подругой хлебом, а та дала ей несколько диких фиг. Похоже, сама судьба устроила против нее заговор.

— Кроме нее, никто больше не знал, что я здесь.

— Если не считать мужчины, бросившего в меня камень.

Мариата покраснела и кивнула.

— Наверно, это и есть сын Бахеди, брата Муссы.

— Да, это Росси. А откуда ты это знаешь? Племя мужчины можно угадать по тому, как он носит лицевое покрывало: разное число оборотов, высота, длина свободного конца… но определить это на таком расстоянии невозможно.

— Его выдали движения и жесты. Он трус и в этом мало отличается от остальных мужчин своего рода.

Любому, кто сказал бы такие слова о человеке из рода аменокаля, пришлось бы мечом доказывать их правдивость. Не столь важно, что они сейчас одни и никто их не слышит. Мариата знала, что ветер порой доносит оскорбление до нужных ушей, подогревая вражду.

— Значит, ты знакома с его семьей?

— Можно и так сказать, — сдержанно отозвалась Рахма. — Пойдем же, нельзя терять времени. До моего селения путь не близок.

Мариата засмеялась.

— Никуда я с тобой не пойду! Посмотри на себя. Разве ты в состоянии сейчас проделать столь долгий путь? У тебя такой вид, будто несколько дней во рту маковой росинки не было. К тому же ты ранена, да и ноги сбиты до крови.

Рахма опустила глаза. Что правда, то правда. Между пальцев на ногах сочилась кровь, оставляя пятна на изношенных, пыльных сандалиях.

— Пойдем со мной, в наше селение. Я позабочусь о том, чтобы тебя накормили, напоили и уложили спать. Может быть, какой-нибудь мужчина согласится завтра доставить тебя домой.

Старуха сплюнула в пыль и заявила:

— Нога моя никогда в жизни не ступит на землю, по которой ходят люди кель-базган. Я и так с большой опаской решилась на такой далекий путь.

Мариата глубоко вздохнула. Вот наказание! Не бросать же эту женщину здесь, ведь она пришла издалека специально за ней, к тому же ранена.

— Тогда пойдем к нашим харатинам. Они позаботятся о тебе.

— Какая деликатность. — Рахма, дочь Джумы, улыбнулась и потрепала Мариату по руке. — Ты так похожа на свою бабушку.

Харатины, работающие на грядках, принадлежащих вождю племени и его родичам, выстроили в долине поселок из маленьких круглых хижин, слепленных из речного камыша, камней и грязи. Они жили здесь круглый год, в то время как остальное племя вело свой обычный кочевой образ жизни, странствуя по старинным маршрутам Сахары от одного оазиса к другому и возвращаясь ко времени сбора урожая, на выращивание которого они выделяли средства и забирали его, оставляя харатинам пятую часть, причитающуюся им за работу. Харатины привыкли к частым визитам надсмотрщиков Муссы, сына Ибы, проверяющих, как идут дела с заготовкой пищи на зиму, но когда в поселке появились две никем не сопровождаемые женщины кочевого племени, даже дети бросили свои игры и, разинув рты, провожали их взглядами. Несколько старух кружком стояли вокруг большой ступы и толкли зерно. Их черная кожа посерела от летающей по воздуху муки. При каждом ударе на руках содрогались дряблые мышцы. Увидев Мариату с Рахмой, они так и застыли с поднятыми пестиками. Две женщины помоложе, ткущие ковер на высоком вертикальном станке, уставились на пришелиц сквозь сетку натянутых нитей. Их серьезные темные лица были словно располосованы на кусочки блестящими шерстяными паутинками. Даже старики бросили плести корзины и повернули к ним головы, но никто не сказал ни слова.

Наконец один мужчина медленно встал, высоко поднял голову, настороженно взглянул на них и вышел навстречу. На нем был рваный заплатанный халат. Несмотря на властное лицо, он не очень-то был похож на вождя. Мужчина поприветствовал их, как полагалось по обычаю, и замолчал, ожидая, что скажут гостьи.

Мариата объяснила, что Рахме нужен знахарь, а еще ее следует накормить и напоить.

— Сейчас мне нечем отблагодарить вас, но я приду после и принесу для вас что-нибудь, немного серебра…

— Что нам толку в твоем серебре? — рассмеялся старейшина. — Лучше упроси своего аменокаля, чтобы он хоть немного облегчил наше бремя. Это будет лучшая награда, которую ты можешь нам предложить.

— Не думаю, что аменокаль понимает, что значит «облегчить бремя», — сказала Рахма.

Лицо старейшины изобразило удивление, но он промолчал.

— Мое положение не таково, чтобы я могла вступаться за вас перед аменокалем, — кротко произнесла Мариата. — Но я могу принести вам риса и чаю.

— Спасибо, это было бы очень кстати. — Старик положил ладонь на грудь и поклонился.

Мариата повернулась к Рахме.

— Я приду навестить тебя завтра.

— Да, обязательно. Мы должны торопиться.

— Я не собираюсь идти с тобой.

— А я думаю, пойдешь. Посмотри вокруг. Как ты можешь мириться с тем, что здесь происходит?

— Что ты имеешь в виду? — смутившись, спросила Мариата.

«Деревня как деревня, — подумала она. — Такая же убогая и нищая, как и все поселения харатинов».

— Открой глаза, посмотри внимательно. Неужели ты не видишь, что они голодают?

Мариата послушно огляделась вокруг, впервые в жизни обращая внимание на то, чего прежде просто не замечала. Исхудалые лица детей с раздутыми животами, их огромные глаза, руки и ноги тонкие как палки. У взрослых такой изнуренный вид, словно с утра до вечера они трудятся до изнеможения и одной ногой стоят в могиле. Яркие пятна на их одеждах только подчеркивали тусклые глаза, впалые щеки, лица, на которых застыло выражение тихого отчаяния.

— Люди Муссы заберут себе даже это. — Рахма протянула руку, показывая на ковер, что ткали женщины. — Харатинам дают только шерсть и узор. Ковер будет продан с большой выгодой, а те, кто его соткал, ничего не получат.

Она подошла к старухам, сказала что-то на их родном языке, и те залопотали в ответ. Рахма жестом позвала Мариату поближе.

— Видишь? Им оставляют только испорченное зерно, из которого они толкут муку. Эти колосья люди подобрали в отбросах. Тут гораздо меньше, чем пятая часть, как должно быть по договору. Посмотри на детей…

Между лачуг прямо в грязи на корточках сидели двое малышей с относительно светлой кожей, едва научившихся ходить. Ребятишки постарше усталыми взорами смотрели на них, прислонившись спинами к стенке хижины.

Мариата кивнула.

Рахма щелкнула языком и спросила:

— Разве эти две крошки похожи на детей харатинов? Думаю, нет. У них слишком светлая кожа. Полагаю, что тут разбросал свое семя юный Росси. Эти женщины мне сказали, что первый ребенок был зачат силой, а вторая девушка хорошо усвоила урок первой и уступила добровольно.

По дороге к стоянке Мариата еще раз прошла мимо Наимы, которая пасла коз, принадлежащих племени, и в первый раз обратила внимание на то, что их, оказывается, много. Черные и коричневые, пестрые и пегие, белые и рыжеватые, они бродили меж растущих в долине деревьев, выщипывая все съедобное до последнего листика. Потом Мариате попалось стадо овец, кормящихся в окрестностях стоянки. У взрослых были спутаны передние ноги, а ягнята бегали на свободе. Ведь далеко от маток они не уйдут. На вид животные были сытые и бодрые, их оказалось так много, что и не сосчитать. Потом появились шатры, а рядом с ними прекрасные верблюды, крепкие и сильные маграбийские, покрытые длинным волосом берабские, низенькие серые адрарские и, наконец, мехари, очень дорогие белые животные из Тибести, горной местности на территории Чада. Мехари считались большой роскошью, дорогой игрушкой для богатых юношей. Они редко использовались для того, для чего, собственно, и были выведены. Их хозяева могли с большой скоростью перемещаться по бескрайней пустыне, совершать внезапные набеги на другие племена и нападать на караваны. На мехари устраивались скачки, и победитель получал награду. Мариата знала, что два из этих огромных и весьма норовистых белых верблюдов с надменно посаженными головами принадлежат Росси.

Невысокие, сшитые из шкур шатры племени кель-базган только внешне казались жилищами простыми и невзрачными. Внутри женщины племени хранили настоящие сокровища: яркие ковры, мягкие овечьи шкуры, резные стулья и кровати, сундуки с серебряными украшениями, шерстяные платья, туфельки без задников и сандалии с медными пряжками, дорогие сумки с бахромой из разноцветной кожи. В той стороне шатра, что обращена к востоку, самые дорогие свои вещи берегли их мужья. Это были мечи, выкованные из толедской стали еще три столетия назад и передаваемые по наследству из поколения в поколение, амулеты-тчероты и талисманы, именуемые гри-гри, толстые серебряные браслеты и богато украшенные седла. Здесь же громоздились сундуки с рисом, кули с просом, мешки с мукой, кувшины с маслом и оливками, горшки с пряностями, купленными на северных базарах. Все женщины племени были полненькими, а детишки упитанными. Даже собаки всегда сыты. Тощими оставались только бедняки. Пусть репутация племени кель-базган и не столь высока, как, например, овеянного легендами кель-тайток, но племя все равно жило богато. Мариата огляделась, и ей показалось, что прежде она не видела всего этого. В первый раз ей стало стыдно. Девушка никогда не думала о разнице в жизни людей, к которым принадлежала сама, и харатинов, зависимых от них. Она всегда считала это в порядке вещей. Харатины должны служить благородным людям и получать свое за верность. Прежде ей никогда не приходило в голову, что плата эта очень мала, а порой и несправедлива.

Усевшись вечером у костра вместе с другими женщинами ужинать бараниной, обильно сдобренной специями, и с ароматными лепешками, что испекли к вечеру рабы, она задумалась. Ей вдруг пришло в голову, что в деревне харатинов совсем не встречался домашний скот. Девушка поняла, что этим вечером у них на ужин, скорей всего, не будет мяса, да и весь месяц, наверное, не было. От этой мысли кусок застрял у нее в горле, и она долго не могла прокашляться.

— Что с тобой, Мариата? Уж не заболела ли ты? — спросила ее тетя Дассин. Женщина она была приметливая, с острым глазом, да и язычком тоже.

— Что-то есть не хочется, — несколько сдержанно отозвалась Мариата.

Йалава, сидящая рядом с Дассин, холодно посмотрела на Мариату, потом повернулась к соседке.

— Девушки из кель-тайток едят только нежное мясо газелей. Наши бедные овечки не по вкусу вашей родственнице, ведь в ее жилах течет царская кровь.

— Я-то сыта, зато видела сегодня много голодных, — отодвинув от себя остатки еды, сказала Мариата.

Со всех сторон к ней обратились любопытные взгляды.

— Небось, какие-нибудь попрошайки? — спросила Дассин.

— Ваши харатины, — коротко ответила Мариата. — Животы их детишек распухли от голода. А взрослые — кожа да кости.

Поднялся глухой ропот. Мариата могла разобрать только отдельные слова, но взгляды этих женщин были явно враждебными.

— Воспитанным молодым девицам неприлично говорить об этом, — наконец сказала Йалава, огляделась и остановила холодный взор на Мариате. — Особенно некрасиво выражать столь глупые и праздные взгляды юной особе, чье благополучие зависит от милости других.

— Я не виновата в том, что у меня умерла мать, а отец топчет соляной путь. Думаете, мне очень хочется жить с вами? У меня просто нет выбора.

Дассин резко повернулась к Мариате.

— Когда мой брат взял в жены твою мать и наши родственники отправились на свадьбу, люди кель-тайток отнеслись к ним как к вассалам, которые принесли им дань. Женщины, прикрываясь ладонью, смеялись над нашей смуглой кожей, лучшими одеждами, украшениями, над тем, как наши мужчины носят лицевое покрывало. Можешь сколько угодно задирать нос и хвастаться своими знаменитыми предками, но мне плевать на твою родословную! Тебе еще повезло, что ты не уродина и на тебя обратил внимание славный сын Авы. Будем надеяться, этот брак собьет с тебя спесь.

Мариата вскочила на ноги и, не говоря ни слова, пошла прочь. Она боялась, что не сможет ответить благопристойно. Пробираясь к шатрам, девушка постаралась как можно дальше обойти стороной костер, вокруг которого сидели мужчины, но краем глаза увидела, что от него отделилась фигура Росси, сына Бахеди.

Она ускорила шаг, но он быстро догнал ее, загородил дорогу и, глядя сверкающими глазами, заявил:

— Пошли погуляем.

— По доброй воле я никуда с тобой не пойду.

— Делай, что говорю, если понимаешь, в чем твое благо.

— С каких это пор мужчина имеет право указывать женщине, что ей делать?

— Если не послушаешься, горько пожалеешь. — Он схватил ее за руку. — Надеюсь, ты никому не сболтнула лишнего.

— Не понимаю, о чем ты.

Росси слегка встряхнул девушку.

— Ты прекрасно знаешь, о чем я.

— Ах, о том, как ты храбро бросался камнями в беззащитную старуху?

— Она что, умерла? — спросил он, с какой-то жадностью заглядывая ей в глаза.

— А с чего это вдруг наследник самого вождя беспокоится о судьбе бедной странствующей баггара? — с любопытством всмотревшись ему в лицо, поинтересовалась Мариата.

— Да-да, она всего лишь жалкая бродяжка. — Росси сверкнул глазами. — Но скажи, жива старуха или нет? Говори!

— Счастлива сообщить, что ее смерть не отяготит твою совесть.

Росси отпустил руку Мариаты, отступил и сказал как-то не очень искренне:

— Рад это слышать. А где она сейчас?

Мариата не торопилась с ответом.

— Пошла своей дорогой, — наконец сказала она и увидела облегчение на его лице. — А сейчас мне хочется побыть одной. — Девушка широко зевнула. — Я что-то устала сегодня. Столько разных событий…

— Я провожу тебя до шатра твоей тетушки.

— Зачем мне провожатый? Тут совсем близко, никто меня не украдет, — рассмеялась Мариата.

— Мало ли. — Он взял ее за локоть и повел прочь от костров. — Никому не говори про ту старуху, ни слова, ты меня слышишь?

— Да кто она такая? Почему ты боишься, что про нее узнают?

— Тебя это не касается.

У входа в шатер Дассин Мариата остановилась.

— Доброй ночи, Росси.

Выдернув у него руку, она нырнула в шатер, нащупала светильник, зажгла его и расправила постель. Девушка привезла с собой вышитое покрывало, сотканное на юге Марокко. Она очень любила его. По золотому полю один за другим шагали верблюды в виде красных геометрических фигурок, ничего не говорящих тому, кто не умеет читать эту абстрактную символику, а по краю шли стилизованные под звездочки цветы, как на мозаичных изразцах, которые Мариата видела как-то раз в алжирском городе Таманрассетте. Эти узоры напоминали ей о доме, покинутом в такой спешке.

— Возьми только то, что сможешь унести, — грубо приказал тогда отец. — У твоей тетушки Дассин есть все, что тебе понадобится, а я не хочу задерживать караван, которому придется тащить твое барахло через всю пустыню.

Она оставила целую дюжину прекрасных платьев, зимние сапожки, сандалии и пояса, украшенные драгоценными камнями, множество разноцветных платков и шалей, овечьих и козьих шкур, которые мать берегла, чтобы Мариата могла поставить собственный шатер, когда выйдет замуж. С собой она взяла лишь деревянный сундучок, стоявший возле кровати, с кое-какими украшениями, косметикой, небольшим ножом и еще одним платьем. То, что было надето на девушке, и это покрывало — вот и все ее имущество, во всяком случае здесь. Она провела ладонью по вышивке, ей стало тоскливо, одиноко и очень захотелось вновь оказаться дома.

— Довольно красиво.

Мариата обернулась, но не успела вскрикнуть, как чья-то рука, пахнущая бараньим жиром и костром, зажала ей рот.

— Так кого ты будешь звать на помощь? Твои отец и братья далеко в Сахаре, грузят верблюдов мешками с солью, как простые торговцы. Тетушку? Она терпеть тебя не может. Двоюродных сестер, Ану с Нофой? Обе уже не один год бегают за мной, строят мне глазки, но плевать я хотел на этих неповоротливых коров. Мужчины боятся моего дяди, а я — его наследник. Ты чужая в нашем племени, Мариата, а я — без пяти минут вождь. Никто и пальцем не пошевелит, чтобы помешать мне. Да и кому люди поверят, тебе или мне?

Росси резко толкнул ее на постель и навалился сверху всем весом. Мариата задыхалась, не могла ни закричать, ни позвать на помощь, даже дышала с трудом. Потом холодный воздух прошел по ее оголенным бедрам. Его рука попыталась раздвинуть ей ноги, острые ногти вонзились в самую чувствительную и нежную плоть.

— Не вздумай брыкаться, — дышал он ей в ухо. — Тебе самой понравится, девушкам всегда приятно, стоит только попробовать, сразу войдешь во вкус. Слышишь, не дергайся, черт бы тебя побрал!

Яростные крики Мариаты поглотила постель.

— Если забеременеешь, не беспокойся, все равно станешь моей женой. Позора не будет.

На мгновение его хватка ослабла. Мариата воспрянула духом, страстное желание отомстить наделило ее сверхъестественной силой. Взревев по-звериному, гортанно и дико, она рванулась, взбрыкнула, извернулась, освободила правую руку и нанесла сокрушительный удар локтем прямо Росси в зубы. Хватка его сразу ослабла, он отпустил девушку.

Мариата выпрямилась, одернула платье, прикрыла ноги, быстрым движением достала из сундучка нож и, тяжело дыша, выставила его перед собой, в любое мгновение готовая драться не на жизнь, а на смерть.

Росси, не ожидавший такого оборота событий, вытаращил на нее глаза, потом ощупал лицо и изумленно, как на чужую, уставился на окровавленную руку. Племянник вождя сплюнул. Из его рта выскочил сломанный зуб и оставил на покрывале красное пятно, которое никак не гармонировало с красивым узором. Не веря собственным глазам, Росси посмотрел на него, перевел ошарашенный взгляд на Мариату, вдруг жалобно заскулил, захныкали — вот тебе раз! — расплакался. Потом он вскочил на ноги и бросился вон.

Мариата мрачно посмотрела ему в спину и решила, что теперь надо быстро собрать вещи. Она принялась шарить по всем углам шатра, хватая все, что могло понадобиться.

Через час девушка уже была в деревне харатинов.

— Никому ни слова о том, что видели Рахму или меня, — приказала она старейшине. — Сообщи об этом каждому жителю деревни, даже детям. Если узнают, что вы помогали нам, вас накажут.

Она передала ему рис, муку и чай, которые стащила из шатра Дассин. Потом Мариата взяла Рахму за руку и повела ее туда, где в лучах еще не совсем полной луны смирно стояли два полностью нагруженных белых верблюда породы мехари. Еще недавно они принадлежали Росси, сыну Бахеди.