Дорога ввысь. Новые сокровища старых страниц. №6

Летучая Мышь

Стояло чрезвычайно засушливое лето, настолько сухое и жаркое, что старейшие жители деревни, много повидавшие на своем веку, не могли такого припомнить.

Сегодня, однако, небо немного изменилось и опытные знатоки погоды предсказывали, что если ветер еще немного переменится, то можно будет надеяться на дождь и даже грозу.

Перед тяжелой, окованной железом дверью своего двора стоял Кеес Зуренбург и слегка прищуренными глазами смотрел на юго-восток, где светлые, легкие барашки облаков постепенно увеличивались и все отчетливее выделялись на фоне строгой голубизны неба.

Зуренбург, без пиджака, засунув оба больших пальца в карманы своей черной суконной куртки, воплощал собой настоящего хозяина. Было воскресное утро, как раз перед обедней; скоро, спустя четверть часа, Зуренбург наденет свой пиджак, чтобы при первых же звуках колокола отправиться в церковь с женой и четырнадцатилетней дочерью.

- Как вы думаете, господин, будет ли, наконец, дождь? - спросил один батрак, ехавший мимо на лошади по пыльной дороге. Он попридержал свою клячу, чтобы спросить у крестьянина его мнение о погоде, ведь Кеес Зуренбург слыл за всезнающего человека.

Крестьянин еще раз бросил взгляд на юго-восток, потом спокойно сказал:

- Я могу ошибаться, Янус, но если и соберется дождь, то во всяком случае, не раньше полудня; а для немедленного изменения погоды ветер слишком силен; но, как я уже сказал, Янус, я могу и ошибаться.

С этими словами Зуренбург повернулся и неторопливо пошел к своему двору.

Это было прекрасное хозяйство. Как только он унаследовал его от отца, он распорядился снести старые обветшалые сараи, чтобы на их месте построить большие. И это, по-видимому, оказалось весьма полезным, поскольку, как только смерть отца развязала его руки, молодой крестьянин способствовал расцвету крестьянского подворья, не то что во времена скупого отца.

Затем Кеес женился. Правда, его жена была не так богата, как желал этого старый крестьянин, но и не совсем без средств.

Был ли его брак счастливым? Пока был жив его отец, конечно же нет, потому что тот до конца своих дней во все вмешивался, стараясь всеми способами держать невестку в ежовых рукавицах.

Наконец, неумолимая смерть разделила обоих, и старик, который при жизни ни о чем другом, кроме денег, не думал, и всем вокруг себя навязывал свою железную волю, умер и был погребен со всеми почестями, не особенно оплакиваемый кем-либо.

Яблоко от яблони падает недалеко. Иаков Зуренбург не знал ничего другого, кроме холодного себя-любия. Можно ли было ожидать иного от его сына? Гак и для него накопление денег стало самым важным делом в жизни. В деревне он считался знающим и трудолюбивым человеком. Ни один не сеял хлеб и не косил клевер, пока Кеес не сделает этого. Для многих крестьянин из Оттернхофа был советчиком в различных ситуациях; и хотя Зуренбург держался всегда спокойно и отчужденно, нельзя было сказать, чтобы он бывал неприветливым и отказывал кому-либо, когда к нему обращались по разным вопросам.

Он был членом правления церкви и общинного совета и как то, так и другое придавало ему с годами особый вес.

Большой выгоды от своих маленьких должностей он не имел, но его самолюбию льстило, что его избирали туда. В глубине своего сердца крестьянин из Оттерн-хофа был о себе высокого мнения, но он вел себя так, что никто, собственно, этого и не замечал. Правда, он не позволял другим заглядывать себе в душу, и едва ли кто мог заметить в его жестких неподвижных чертах радость или печаль, гнев или сочувствие.

В то время как батрак снова погнал свою лошадь, торопясь домой, крестьянин прошелся по своим владениям. Большая стая кур, кудахтая, бегала по двору, а в пруду, примыкавшем к задней части двора, крякали, гоготали и возились утки и гуси между кормушкой и водяными растениями.

Справа от подворья тянулся большой участок выгона, и хотя и здесь трава нуждалась в увлажнении, все же она была заметно выше и свежее, чем на лежащих в отдалении лугах. Дело в том, что крестьянин из Оттернхофа приказал вырыть глубокие ямы; в эти ямы вода поступала из пруда позади двора, который в свою очередь был соединен канавой с маленьким, но очень глубоким озером.

Взгляд Зуренбурга скользнул по всему этому, но лицо его не выразило ни удовлетворения, ни самодовольства. Через несколько мгновений он открыл дверь дома и вошел через простые сени в жилое помещение.

Все в большой комнате говорило о прочности и заботливом отношении; но хотя теплые и яркие лучи солнца весело проникали через белоснежные шторы, внутри все казалось угрюмым и холодным.

Перед большим зеркалом, висевшем на медном крючке между тяжелым дубовым шкафом и широким камином, стояла крестьянка, и зеркало отражало фигуру нарядной, чисто одетой крестьянской женщины Северной Голландии.

Да, жена крестьянина была очень красива, а когда ее звали еще Анна Даалсен, она была намного красивее. В те времена она могла еще радостно смеяться и умела петь разные веселые песни. Однако, став Анной Зуренбург, она уже больше не смеялась, и в Оттернхофе никто и никогда не слышал, как она ноет.

Анна еще только вступала в весну своей жизни, когда она познакомилась с молодым учителем, недавно приехавшим в деревню, который понравился ей больше, чем все крестьянские сынки, которых она знала. Иногда она встречалась с ним, казалось бы, большей частью случайно; в конце концов, в деревне начались разговоры, что дочь Ари Даалсена гуляет с длинным молодым учителем. Могло ли это понравиться зажиточному крестьянину?

Скоро старый крестьянин ясно показал, что его душа совсем не лежит к школьному учителю. Между тем мать Анны помогала молодым влюбленным, так что крестьянину было довольно трудно помешать тому, что он считал позором для своего древнего крестьянского рода.

Но затем на жизнь Анны упала тень - заболела мать. Крепкую крестьянку, не знавшую до сих пор, что такое болезнь, скрутило так, что ни искусство врачей, ни деньги крестьянина Даалсена, ни страстные молитвы Анны не смогли спасти ее от смерти.

Но после смерти матери крестьянин Даалсен показал себя жестоким и неумолимым по отношению к увлечению своей дочери. Временами ярость крестьянина была такой ужасной, что он угрожал своей единственной дочери, что он скорее укажет ей на дверь, чем когда-нибудь уступит, чтобы она привязалась к „этому задрипанному учителю".

Однажды летом, в полдень, когда Даалсен неожиданно вернулся с поля, он застал молодых людей врасплох. Они углубились в беседу и заметили появление крестьянина только тогда, когда он грозно навис над ними. Испуганно вскочили они со скамейки под окном, и Хендрик ван Бинген, молодой учитель, хотел было объясниться; но дрожащий от бешенства крестьянин обрушил на молодого человека град оскорблений, дав ему напоследок пинка.

Для темпераментного и достаточно сильного Бингена это было уже слишком. Его сжатый кулак попал Даалсену прямо в грудь да с такой силой, что тот, издав непонятный звук, отлетел назад.

На этом все и закончилось. Учитель уехал из деревни и рассказывали, что он, якобы, отправился служить в голландско-индийскую армию. А Анна Даал-сен стала с того дня совсем другой.

Домашнюю работу она, пожалуй, исполняла старательно, но не с прежней радостью, как в былые времена, а как только крестьянин принял в дом свою сестру - вдову с двумя детьми - отношения их друг с другом стали еще напряженнее, так как Анна эту свою тетушку не любила.

Родительский дом, где она когда-то была так счастлива, стал ей теперь ненавистным, и как только Кеес Зуренбург попросил ее руки, она, не раздумывая, приняла сватовство. Кеес хотел жениться как можно быстрее, и Анна была не против. Когда же крестьянин Даалсен несколько возразил и спросил свою дочь наедине, почему она так спешит с замужеством, она решительным тоном отрезала, что не желает и одного часа оставаться в доме.

- Может, ты и Кеесу Зуренбургу откажешь? -набросилась она на него. - Он сын богатого крестьянина, а не какой-то бедный учителишка; нет, чем быстрее я это проверну, тем лучше! Пусть будет по-твоему! Твоя дочь выходит замуж за богатого крестьянина, чего же тебе желать больше?

Так она стала Анной Зуренбург. На подворье своего отца она жила в раздорах и спорах, в Оттернхофе было тоже не намного лучше. Здесь она должна была бороться с постоянной скупостью старого свекра.

А теперь, когда все это осталось позади, наступил ли теперь мир в ее доме и в ее сердце? Увы, нет, в ее доме, конечно, не было мира, ведь обозленная жен-щина то там, то тут искала повод, чтобы дать выход своему плохому настроению.

Нет, счастье не приживалось в Оттернхофе. Един-cтвенным ребенком супругов была слабая болезненная девочка, тогда как оба хотели бы иметь сильного крепкого сына!

Конечно же, оба на свой лад, они очень любили ребенка; но ни крестьянин со своим холодным, прак-тичным рассудком, ни вспыльчивая крестьянка совсем не понимали, каким мягким сердцем и нежной душой обладала Иоанна.

Если бы кто-нибудь увидел ее тем воскресным угром в теплом солнечном свете, ни за что бы не подумал, что у нее такое хрупкое здоровье. Она была довольно высокой для своего возраста, и на щеках ее лежал легкий румянец; однако внимательный наблюдатель тут же заметил бы, что румянец этот слишком отличался от голубовато-белых висков и лба. И потом, своеобразные складки вокруг губ и лихорадочный блеск детских глаз - все указывало на то, что это юное создание было хрупким и бессильным цветком.

- Ты готова, жена? - спросил крестьянин, надевая суконный пиджак.

- Готова ли я, - ехидно ответила крестьянка, - я была бы готова четверть часа тому назад, если бы не рассердилась на Яну с ее глупой болтовней, и потом -постоянно эти возражения! Я больше не могу их переносить!

Крестьянин, сразу же сообразивший, что его жена побранилась с одной из служанок, не стал ни о чем спрашивать и, взглянув на карманные часы, только сказал:

- Ну, нам пора!

- И все из-за этого Франса Ведера, этого бродяги, -не унималась крестьянка, - который напугал Яну, сунув ей в шляпу живую лягушку, когда она стояла у дерева.

- Мама, может ты зря рассердилась на Яну, может, она не виновата, а? - мягко спросила Иоанна. На что крестьянка язвительно ответила:

- Значит, дурочка Яна в своем глупом испуге должна была схватить молочник со стола и устроить скандал, если бы была змея вместо лягушки.

Она бросила гневный взгляд на мужа.

- А ты хорош, берешь нас прямо за горло, впуская в дом этих маленьких диких бродяг! Я думаю, Кеес, что это поистине глупо для того, кто везде слывет за умного!

Зуренбург ничего не ответил. Открыв дверь и выйдя наружу, он повторил своим обычным сухим тоном:

- Пошли, уже пора!

Молча шли они по пыльной дороге в деревенскую церковь, стоящую примерно в получасе ходьбы от От-тернхофа. Каждый из них погрузился в свои собственные мысли, и, судя по нахмуренным бровям и сжатым губам крестьянки, ее мысли мало отвечали светлой солнечной погоде и мирному пейзажу вокруг нее.

Внимание крестьянина сосредоточилось на его собственном огромном ржаном поле. Он размышлял, оставить этот участок под пар осенью или опять посеять озимые. Про себя он соображал, который из этих двух вариантов может принести ему наибольший выигрыш.

И кто бы мог сказать, не продолжал ли он и в церкви производить эти расчеты, пока неподвижно, обратив лицо к кафедре, казалось бы, слушал священника? Зуренбург был известен тем, что всегда внимательно следил за проповедью. Еще никому не приходилось видеть, чтобы он закрыл глаза, как некоторые, даже когда в церкви было очень тепло.

Молчала и Иоанна. Иногда она тайком поглядывала на мать. Кислое выражение ее лица огорчало ребенка.

Но когда немного позже Иоанна услышала Слово Божие, она забыла обо всем остальном. Внимательно слушала она притчу о добром пастыре, искавшем заблудшую овцу, и ее сердце наполнялось радостью, о которой не подозревали ни Кеес Зуренбург, ни его жена.

Он давно уже слыл бездельником, этот Франс Ведер, и та его выходка, что он учудил летним утром в Оттернхофе, когда подсунул зеленую лягушку в шляпу Яны, была уже не первой.

Франс Ведер - это тринадцатилетний парнишка, к несчастью, оставшийся сиротой. Его мать была родом из этой же деревни, и самые старые деревенские жители хорошо знали ее отца, сурового старого полевого сторожа, служившего еще под знаменами Наполеона. Вскоре после смерти старика его единственная дочь вышла замуж за некоего Ведера, который собирался в соседнем городке открыть продуктовый магазин. Это был гусарский вахмистр, оставивший службу по настоянию молодой жены.

Первый ребенок родился, когда они прожили вместе уже почти два года. Это был мальчик, и назвали его Франс. Прежде, чем маленький Франс научился бегать, родился второй ребенок.

Между тем жизнь текла своим чередом. И если бы у Виллема Ведера не было столько „доброжелателей", все бы и дальше шло хорошо. Но он не хотел отрываться от своих веселых товарищей, да и не мог, так как для этого ему не хватало силы, хотя внешне он и выглядел великаном.

Со вторым ребенком, слабенькой девочкой, в дом пришли заботы. Молодая жена Ведера с утра до вечера была на ногах. Конечно, муж помогал ей в магазине и выполнял поручения в деревне. Но все чаще выполнение этих поручений затягивалось надолго, хотя все могло было быть выполнено в самый короткий срок. И до вечера мать крутилась с двумя детьми одна. Потом приходил ее муж подышать немного воздухом, как он с улыбкой называл это, и так длилось довольно долго.

В таких условиях рос маленький Франс, предоставленный самому себе, поскольку его мать не имела времени, а отец - желания заниматься им. Лишь по воскресеньям, когда магазин закрывался, жена могла хоть немного заняться своими детьми, но эти короткие мгновенья нисколько не возмещали того, что упускалось неделями.

Приходилось ли удивляться тому, что Франс рос молчаливым, строптивым пареньком, доставлявшим немало хлопот своей матери, вечно занятой работой. Однако порой он любовно возился со своей сестренкой.

Виллем Ведер, когда ему иногда случалось вырваться домой, да еще и в хорошем настроении, мог посмеяться над дерзкими выходками своего Франси-ка, мог подбросить малыша вверх и снова поймать его, как мяч, или так быстро перевернуть его своими сильными руками на голову, что у матери заходилось сердце. Франс не выказывал ни малейшего страха, он держался, как рыцарь.

- Мальчишка гибкий, как угорь, и прочный, как футбольный мяч, когда-нибудь он станет настоящим кавалеристом, - говорил довольный отец.

- Но я вовсе не хочу для него такого будущего и сделаю все, что в моих силах, чтобы воспрепятствовать этому, Виллем! - возражала мать.

- Да, да, - ворчал ее муж, - у тебя отвращение ко всему, что связано со службой, я знаю это. А ведь твой отец был солдатом, и твой муж тоже - сын должен стать им! Но ты, конечно, хотела бы, чтобы я, как сухарь в белом пиджаке, стоял за прилавком. Думай, что хочешь, но мне это надоело!

Постепенно он опускался. Если сначала его бывшие товарищи заставляли его распить с ними стаканчик, то теперь он зашел так далеко, что сам не мог больше обходиться без выпивки. То, что он зарабатывал, без остатка уходило на водку, так семья неизбежно шла навстречу гибели. Еще какое-то время фрау Ведер умудрялась держать магазин, но, наконец, пришел день, когда поставщики стали требовать расчет только наличными, и это явилось началом конца.

Маленькому Франсу было ровно пять лет, когда его родители вынуждены были оставить квартиру при магазине и чистую улицу и искать пристанище на новом месте. То, что когда-то было их имуществом, перешло теперь в собственность кредиторов. В одном большом торговом городе нашли они очень скромное жилище.

- Здесь дела пойдут лучше, - рассуждал Виллем Ведер, - здесь для такого расторопного парня, как я, всегда найдется достаточно работы, чтобы обеспечить кусок хлеба.

За время их брака жена его настолько утратила мужество и силу, что в будущее уже не верила. Часто она вспоминала слова своего отца: „Оставь этого парня, который ни на что не годен. Ты будешь несчастна, ведь в нем не заложено доброго семени!"

Ах, как верно рассуждал отец. Виллем Ведер относился к жизни легкомысленно, и в большом городе им стало еще хуже. Где бы он ни работал, его сразу же увольняли за постоянное пьянство. Наконец, он устроился временным рабочим в порту. Его маленькая семья поселилась в квартире, беднее и угрюмее которой не могло, наверное, быть. Больная малышка Ментье чахла прямо на глазах в темной задней комнате второго этажа: солнце заглядывало в единственное окно всего на несколько часов в день. Ментье становилась все слабее, и мать экономила на еде, чтобы у ребенка было все необходимое, ведь ее муж почти не приносил домой денег. Так усиливалась нужда.

Насколько кроткой и послушной была маленькая Ментье, настолько диким и упрямым был Франс. День за днем он приходил домой в изорванной одежде, и всегда с синяками и шишками - результат драк с другими сорванцами. В школе для бедняков учение давалось ему довольно легко, но постепенно он

вообще перестал стараться. Вместо занятий бродил он по большому городу, где можно было так много увидеть диковинного и поозорничать.

Ничто не пугало его, никого он не боялся. Ни одна мачта не была для него слишком высокой, ни один канал - глубоким. Когда лед на реке едва мог выдержать собаку, Франс уже скользил по нему, как будто летел. А едва наступала весна, проказник забрасывал свою одежду под ивовый куст и прыгал в ледяную воду. Он плавал, как рыба.

Когда Франс пошел в школу для бедняков, другие дети с первого же дня стали дразнить его. Они отваживались на это лишь потому, что он был слишком маленьким и худым для своего возраста. Когда по дороге домой кто-либо хотел толкнуть его, он стоял за себя до тех пор, пока ему в кровь не разбивали нос. И как повелось в школе в первые дни, так осталось и потом. Все были против него, а он ожесточился против всех. По малейшему поводу Франс стал пускать в ход кулаки, и уже никто из ребят не осмеливался выступать против „летучей мыши" - так они его называли.

У него не было друзей. Но стоило задумать какую-либо шутку, и можно было всегда рассчитывать на его помощь. Он вмешивался во все драки, однако чаще всего, чтобы помочь слабому, - у него было особое отвращение к несправедливости.

А дома? Дома было еще тяжелее и мрачнее, и он постоянно мечтал о свете, солнце, свободе, воздухе и просторе. Мать на него все время жаловалась и упрекала его, на что, пожалуй, были основания. Отец, правда, смеялся и радовался смелости своего сына, похлопывая его по плечу. Но потом одумывался и бил его как раз тогда, когда тот не знал за собой никакой вины.

К своей маленькой сестре Франс был добр и внимателен и никогда не обижал ее. Когда он стал постарше, то часто часами стоял перед ее стульчиком и красочно описывал ей то, что увидел и пережил, бегая по улицам города, и тогда большие голубые глаза Ментье моргали от удивления. Часто он приносил ей что-нибудь домой - розу, цветущую ветку, изредка яблоко или даже апельсин, а матери не удалось ни разу допытаться, где он берет все это.

Его мало волновало, когда мать за такие мелкие кражи пыталась призвать его к ответу и предостеречь. Отец тоже старался напомнить:

- Парень, подумай, что есть, то есть; но что посеешь, то и пожнешь! Ты станешь когда-нибудь настоящим гусаром, запомни, я тебе обещаю это! - Затем мать жаловалась, что она не в состоянии воспитать своих детей лучше.

Она так и не научилась обращать свой взор и просить помощи у Того, Кто знал все ее трудности и заботы и мог, и был готов помочь ей как никто другой.

Сумрачным зимним днем маленькая Ментье навсегда закрыла глаза. Она умерла безболезненно, отцвела, как нежный весенний цветок.

Виллем Ведер в тот день ушел из дома рано утром на работу, на свой склад. Еще до наступления сумерек он потерял свое рабочее место, но домой пришел около десяти вечера. Слабо горела маленькая керосиновая лампа, когда он вошел в комнату. Он испуганно остановился на пороге. Он увидел картину, горше которой трудно было вообразить! На кровати, где лежала усопшая Ментье, сидела его жена, обеими руками обнимая бездыханное дитя, и рыдала. Рядом, тихо всхлипывая, сидел на корточках Франс. Ментье, его Ментье, которая еще утром в шутку дергала его черные кудри, больше не было!

Когда фрау Ведер заметила, что Ментье отходит, она поторопилась к соседке, и та позвала врача для бедняков.

- Это судороги, - сказал врач и прописал лекарство.

- Ей станет лучше? - спросила перепуганная мать. Доктор пожал плечами.

- Возможно. Завтра я снова приду.

Франс и его мать больше ни на минуту не отходили от постели больной. Ментье еще раза два, как во сне, приоткрыла глаза, а потом умерла.

Нет, не холод в маленькой квартирке напугал Вильгельма Ведера, а непередаваемое величие смерти. Несмотря на его опьянение, он осознавал, что мертвый ребенок - это его ребенок, а измученная и отчаявшаяся женщина - его жена! Тут у него зашевелилась совесть, и сиплым голосом он спросил:

- Когда умерла Ментье?

Жена обернулась к нему, и тут Виллем Ведер испугался всей той боли, которая исходила из ее глаз. Это ли была свежая, цветущая, радостная Гертье, которая совсем немного лет тому назад доверила ему навечно свою руку? Никогда еще так ясно до сознания этого человека не доходило, кто повинен во всем этом горе.

- Я не знаю, в котором часу, - ответила его жена и в отчаянии добавила: - Горе-то какое! О Ментье, Ментье - как бы я хотела уйти вслед за тобой! С каким бы желанием! Если бы не было нашего Франса!

Виллем Ведер понял, что хотела сказать его совершенно отчаявшаяся жена, и тут же протрезвел. Франс? Казалось, он тоже правильно понял слова своей матери. Он еще ближе придвинулся к ней, обнял ее и снова безутешно зарыдал.

- Гертье, о Гертье, это моя вина, во всем моя вина! - вскричал тогда Виллем Ведер. - Но все изменится, пока я жив, все будет по-другому! Я буду работать до изнеможения и никогда больше не возьму в рот и капли!

Ах, не впервые Виллем Ведер обещал своей жене измениться. Но каждый раз он снова вскоре предавался своей страсти. Действительно ли он сдержит свое обещание - обещание, данное в таких печальных обстоятельствах?

Не прошло и трех недель, как за один единственный вечер Виллем Ведер пропил больше половины своей недельной зарплаты, с таким трудом заработанной.

Прошла зима, и над могилой Ментье появились первые молодые ростки новой весны. Однажды, солнечным утром, рабочие городской верфи были заняты на погрузке: с помощью деревянного рычага они спускали на землю большой ящик. Вдруг канат лопнул, ящик опрокинулся на палубу и придавил двоих рабочих. Один из них умер через несколько минут, другой -Виллем Ведер - был доставлен в больницу. Когда Гертье пришла к нему, он уже не мог говорить; его грудная клетка была раздавлена, и дыхание все чаще прерывалось. Как только он услышал голос своей жены, он открыл глаза, и в его последнем взгляде отразился целый мир раскаяния, страха и ужаса перед смертью. Несколько минут спустя Виллем Ведер умер.

На следующее утро фрау Ведер позвали в контору фирмы, где работал ее муж. Она взяла с собой Франса. Один из директоров сообщил ей, что о похоронах ее мужа позаботятся. Ей твердо пообещали определенную скромную сумму, чтобы в первые недели она могла купить все необходимое для существования. После этого они с Франсом возвратились домой.

Такой покинутой и беспомощной, как теперь, она никогда еще себя не чувствовала. Конечно, Виллем был пьяницей и виновником бедствий семьи. Но с ней он никогда не был жесток. Даже когда возвращался домой совершенно пьяный, и она осыпала его потоком проклятий и брани, он никогда не поднимал на нее руки.

Ах, Гертье полюбила Виллема Ведера, когда он был еще ловким, красивым гусарским вахмистром, и теперь, когда он навсегда закрыл глаза, она почувствовала, что вопреки всему еще любила его и горько оплакивала того, кто ей доставил столько страданий.

По-другому вел себя Франс. Он не выказывал и малейшего волнения. По своей сестренке он тосковал, и после похорон Ментье мать часто слышала, как по ночам он плакал. К умершему отцу Франс, казалось, не испытывал никакого чувства.

Виллем Ведер был похоронен вместе со своим коллегой по работе, нашедшим смерть в том же несчастном случае.

Похороны были скорбные. Священник произнес соответствующую обстоятельствам, берущую за сердце речь. Он говорил о тщетности и тленности человеческой жизни, имея в виду эти два несчастных случая, когда двое сильных мужчин в расцвете лет так внезапно были призваны к вечности. Он убедительно ссылался на то, что смерть всегда захватывает врасплох, она приходит по ночам, как вор, и отзывает человека тогда, когда он менее всего об этом думает.

- Скоро могилы будут засыпаны, - говорил священник, - и те, кто лежит в них, обратятся в прах, из которого они взяты - из которого мы все взяты, - но главный вопрос в том, где будут находиться их бессмертные души. Именно это остается самым важным для всех нас. Мы все, собравшиеся здесь, у открытых могил, стоим перед серьезным вопросом: „Где уготовано нам вечное пристанище? И каков твой ответ на это?" О, тогда позволь обратить к тебе надежное Слово Божие, которое ясно говорит: после этой жизни есть жизнь, есть вечное Царство, но есть и место вечных мук. Путь к вечному блаженству проложен через Единородного Сына Божия, через Иисуса Христа, потому что Он Сам понес наказание на кресте, которое заслуживали мы. И тот, кто верит в Него, не будет осужден. Но тот, кто не верит в Сына Божия, не увидит жизни, и гнев Божий ляжет на него.

Гертье Ведер стояла у самого края вырытой могилы и смотрела на гроб у своих ног. Лицо ее было бледно. Но в душу ее упал луч света, луч надежды. Старому отцу другого несчастного навернулись на глаза слезы и невольно задрожали мозолистые от тяжелой работы руки. В его душе зашевелились струны, которые давно никто не задевал.

Оба брата покойного, не отрываясь, смотрели и желали как можно быстрее вернуться к бурной жизни и работе, снова на свое место, в свою просмоленную верфь. Единственно важным, чему научила их смерть брата и его товарища, было то, что в будущем им следует лучше следить за прочностью такелажа.

Еще раз священник обратился прямо к вдове и ее маленькому сыну, и в измученных чертах женщины, в ее изношенной, но чистой одежде, как в открытой книге, он прочитал всю печальную историю ее жизни. Он вдруг почувствовал к ней глубокое сочувствие. Слова, которые он обращал лично к этой женщине, наполняли отрадой и покоем ее усталую, израненную душу, и когда они с Франсом покинули Фридхоф, она больше не чувствовала себя безнадежно одинокой и потерянной, как прежде.

После обеда она стала приводить в порядок вещи своего мужа. И вновь у нее полились слезы, когда она взяла в руки эти вещи, напомнившие ей о прежних, лучших днях. Но внезапно сквозь всю ее скорбь, как прямое послание с небес, донеслись до нее звуки обедни, она поняла, что жизнь ее была до сих пор безбожной. Но знала она теперь и то, что прощение, спасение и вечная жизнь уготованы также и для нее.

- Я должна лично обратиться к Богу, - сказала она себе. - Молиться! О, она вспомнила, как еще в детстве мать учила ее молиться; но мать рано умерла, а отец, старый полевой сторож, никогда не говорил об этих вещах. Только за обедом он имел обыкновение сложить руки и говорил: „Гертье, молись!", и она быстро шептала выученный наизусть стишок. А когда она вышла замуж за Виллема Ведера и впервые в своем собственном доме села за стол, она также сложила руки и закрыла глаза, но когда она их снова открыла, молодой супруг с веселой улыбкой сказал: „Мы этого в казарме не делали; Гертье, ты должна меня этому научить!"

Но Гертье так и не научила его. А что теперь?

Теперь Виллема Ведера нет в живых, и Гертье раскаивалась. Где-то ее муж теперь? Без Господа Иисуса, Сына Божия, Спасителя мира, нет дороги к небу - священник это ясно сказал! Но Виллем не спрашивал ни о Господе, ни о Сыне Его, Иисусе Христе. Как это ужасно! И она до сегодняшнего дня жила равнодушно, не задумываясь всерьез о вечности. А теперь?

Она пошла в спальню и опустилась на колени. Она взывала к Богу, признавала свое равнодушие, свою вину, свои многочисленные грехи, свои упущения в отношении мужа, смирялась и молила о благодати и милосердии. А известно, что грешник, приходящий таким образом к Богу, придет не напрасно. Тогда Бог не только слышит молитву, но и отвечает на нее.

Прошло с полчаса, вдруг Гертье услышала шаги на лестнице, а потом кто-то постучал в дверь квартиры. Торопливо она вытерла уголком фартука заплаканные глаза. Когда она открыла дверь, перед ней стоял священник, который утром произносил речь на могиле ее мужа.

- Мне захотелось навестить вас, фрау Ведер, -сказал старец, и звук его голоса и взгляд приветливых глаз сразу тронули вдову. Быстро она подвинула посетителю лучший стул и пригласила сесть.

Когда Гертье села за столом напротив него, старый священник спросил, есть ли у нее в доме Библия. Гертье напугалась так, что кровь хлынула к щекам, -ведь у нее не было Библии.

- Жаль, фрау Ведер, у вас нет самого нужного, -ответил старец. Но сказал он это без упрека. Затем приветливо спросил вновь:

- Вы не отсюда, не так ли? Вы, должно быть, родом из деревни, давно ли здесь живете?

И тут Гертье поведала, откуда она приехала. Ей было приятно рассказывать о своей деревне, о своем отце, о своем беззаботном детстве, и пока она говорила, исчезла робость перед старым священником.

Гертье Ведер, всегда носившая в себе печаль и скорбь, наконец-то могла излить всю свою душу.

Священник заметил, что она пыталась, как могла, оправдать поведение своего мужа; свой невеселый рассказ она закончила словами:

- Мой муж пил много, но злым и жестоким не был, он никогда не бил меня. Он был беспечным, щедрым, и поэтому его знакомые, коллеги по работе и друзья могли все что угодно вытянуть из него, а он никогда не мог сказать - нет!

Старый священник долго беседовал с Гертье. Он показал ей, в чем она допустила ошибки за время своего брака с Виллемом Ведером. Свое счастье она искала в проходящей суете, в больших и малых радостях этого мира, и, естественно, была разочарована! В утешение он рассказал потом притчу о добром пастыре, который всем бедным, скорбящим, уставшим, обремененным, униженным, сомневающимся принес Слово Божие: „Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас.“

- Ах, - сказала подавленная Гертье, - я так беспомощна, так невежественна во всем этом, я так мало понимаю...

- Сила Божия в немощи совершается, - возразил старый священник, вынимая из кармана Библию и кладя ее на стол. - Конечно, у вас было много печали, много забот, хотя вы еще молоды. Вся эта нужда поглотила вашу силу и привела вас на грань отчаяния, когда вы остались совсем одна. Но отныне читайте Библию, и Господь просветит вас: вы найдете там не только Благовествование, но и полную, великую благодать, которую Господь дарует тому, кто в Него верит. Вы признаете Иисуса Христа не только как доброго, но и как верного пастыря, который всегда с вами - со всеми, кто Ему верен.

- А теперь, - продолжал он, - не могли бы вы мне сказать, что вы собираетесь делать дальше, каковы ваши планы на будущее? Ведь у вас еще есть сын, и вы должны позаботиться о нем. Видите ли вы какую-либо возможность обеспечить его существование?

- Я еще не совсем уверена, но уже думала о том, чтобы обстирывать и обшивать какие-нибудь семьи в этом городе. Я уверена, что у меня на это достаточно сил. Разумеется, что-то я должна делать, чтобы мы оба могли прожить.

Старый священник покачал головой.

- Послушайте, фрау Ведер, ведь у вас раньше был магазин? Если у вас что-то осталось с тех пор, не попытать ли вам счастья, начав торговлю с маленькой лавочки? Для начала вы не оказались бы совсем без помощи.

Гертье от радости затаила дыхание. Она едва соображала, что ответить. Наконец, она торопливо сказала:

- Ах, да! И потом, лучше всего в маленькой деревеньке. Я не гожусь для города - ах, как бы мне хотелось снова очутиться дома.

После ухода посетителя из маленькой квартирки на сердце Гертье стало светлее. Сквозь годы непроглядной тьмы и мрачного отчаяния, наконец-то пробился свет, свет, осветивший не только ее будни. Его блики озарили горизонты вечности.

Через несколько дней после визита проповедника фрау Ведер получила ответное приглашение зайти к нему. Это ее не удивило, ведь старый священник заверил ее, что она может на него рассчитывать. Он обещал разузнать, можно ли у нее на родине арендовать за недорогую плату маленький домик под лавку.

Гертье Ведер шла с замирающим сердцем, Франса она взяла с собой. Их проводили в покои пастора. Приветливо поздоровавшись, проповедник сообщил, что, наконец, получил ответ на свое письмо. Богатый и уважаемый крестьянин Кеес Зуренбург был готов предоставить к услугам вдовы домик; старый наниматель умер.

- Что вы думаете об этом, фрау Ведер? Не подойдет ли это вам?

- Это - да я не могу в это поверить! После всего, что я пережила здесь, в этом городе, вдруг вернуться в свою деревню! Домик, о котором вы говорите, я знаю, знаю и его владельца, крестьянина Зуренбур-га. Но...

- Я знаю, что вы хотите сказать, но все же послушайте дальше, фрау Ведер. Мне удалось собрать немного денег, чтобы оплатить переезд. Этой суммы хватит и для того, чтобы приобрести самое необходимое.

Гертье Ведер не находила слов, чтобы выразить свою радость и признательность. Проповедник убедил ее в том, что есть Отец в небе, Который не забывает вдов и сирот, помогает им и утешает их.

- Его благодарите - и за Него держитесь, - проникновенно напутствовал он на прощанье.

Уже на следующее утро Гертье начала готовить все к переезду. Франс усердно помогал ей. Гертье удивлялась, как ловко и толково он брался за любую работу, в то же время не забывая бодро и непринужденно пошутить. Только когда она начала упаковывать то, что принадлежало малышке Ментье, Франс вдруг притих и до самого полудня оставался безмолвным и угрюмым. Да, Летучая Мышь не забыл свою сестричку.

Неделю спустя, в солнечный полдень, вдова Ведер вместе с Франсом прибыла на свое новое место жительства. Немногочисленные пожитки и домашняя утварь были погружены на повозку. Что творилось в сердце Гертье, когда они проезжали мимо какого-нибудь домика, обитателей которого она очень хорошо помнила! Как часто прогуливалась она по улицам рядом со своим нарядным женихом, который умел быть таким галантным, и как часто смешили ее его веселые выдумки и солдатские прибаутки! Сколько же времени прошло с тех пор?!

Вдруг она повернулась к Франсу.

- Видишь вон там белый домик за высокой цветущей изгородью?

- Дом с орешником позади?

- Я родилась там, Франс, и родители мои там умерли.

Наконец, путешественники были у цели. Когда повозка остановилась, женщина пошла на другую сторону улицы, к каретнику, чтобы взять ключи от своего домика.

- Франс, оставайся у повозки, - снова обратилась она к сыну. Мальчик тогда встал так, чтобы можно было смотреть прямо в распахнутую дверь деревенской кузницы. Его внимание привлекли прыгающие во все стороны искры. Однако это длилось недолго, несколько любопытных мальчишек тут же окружили повозку, перекидываясь всевозможными замечаниями по поводу ее содержимого. Франс сердился, что эта „деревенщина" потешалась над имуществом его матери. Он сердито смотрел на них, пока самый большой из ребят громко не засмеялся и не сказал:

- Как он на нас таращился! Ну, скажи-ка, дружок, откуда вы прибыли?

- С кудыкиных гор.

- Эй, ты, поосторожней, а иначе сейчас получишь по шее!

- Да неужели? А ну-ка, ротозеи, подходите сюда, я задам вам перцу!

На счастье, тут подоспела фрау Ведер с каретником и его помощниками, так что дальнейшего обострения отношений не произошло.

Каретник и его слуга пообещали Гертье подсобить ей разгрузить повозку, и она с благодарностью приняла эту помощь. Двум сильным мужчинам не составило трудов снять с телеги нехитрую утварь и перенести ее в дом. Мастер Говере, который хорошо знал Гертье, когда она еще жила у своего отца, деревенского сторожа, все время качал головой. Наконец, он не смог больше сдержать в себе жалость и с грустью сказал:

- Гертье, Гертье, бедная девочка, почему ты раньше не вернулась сюда? Сдается мне, судя по твоим пожиткам, у тебя были нелегкие времена.

Гертье тихо ответила:

- У меня было столько несчастья, господин Говере, и это не прошло бесследно. Однако все это может обернуться пользой; я кое-чему научилась в последнее время, на многое стала смотреть другими глазами, не как раньше.

Понял ли ее Говере? Он не показал вида, однако дал понять, что не бросит ее на произвол судьбы. Он уже собирался сказать своей жене, что когда Гертье Ведер откроет свою лавку, чтобы та не проходила мимо.

Гертье начинала с малого и сперва закупила ходовых бакалейных товаров. Она хотела расширять свой магазинчик постепенно; она была благодарна Богу, что могла теперь зарабатывать свой кусок хлеба сама, в близком для нее окружении. Большинство сельчан помнило ее еще с тех времен, а самые старые знавали ее отца и ценили его как честного и справедливого человека. К тому же все сочувствовали этой женщине, такой молодой, но уже столько потерявшей, у которой ничего не осталось, кроме этого „мальчишки-бездельника". В самое короткое время у Летучей Мыши, как говорится, рыльце было в пушку.

В самый первый день в школе, в новом окружении, с ним произошло то же, что прежде бывало и в городе. Деревенский школьный учитель, который в своем чересчур большом классе всячески старался поддержать порядок и личную репутацию, в лице Франса Ведера приобрел самого непокорного ученика, какого ему приходилось видеть за всю свою многолетнюю практику. Не то, чтобы мальчик был неотесан или чересчур дерзок, вовсе нет, - в сравнении со своими сверстниками он производил благоприятное впечатление. И по учебе он был одним из лучших в классе - всегда готов ответить учителю. Даже труднейшие задачки на вычисление он решал легко и быстро, а потому на занятиях ему было неинтересно. Вот тогда он начинал мешать и безобразничать. Возможно, разговор с глазу на глаз мог бы дать результаты и повернуть его к добру, но учитель считал, что надо было сломить характер этого хулигана и лучше всего палкой. Безусловно, это вело к публичным конфликтам, в которых неизменно терялся авторитет учителя и уважение к нему. И здесь, в деревне, случилось то же, что и когда-то в городе. Все оказались против Франса Ведера, а Франс Ведер, сам себя называвший Летучей Мышью, был против всех.

Из-за этого у Гертье Ведер появились неприятности и дополнительные заботы. Сначала люди приходили прямо к ней жаловаться на сына. Но постепенно жалоб стало меньше - но вовсе не потому, что Франс изменился, а потому, что люди заметили, что Гертье больше не может влиять на него. Однако в беде ее не бросали, постоянно обновляя свой домик и расширяя магазинчик; плату за аренду крестьянину Зурен-бургу она отдавала исправно.

Да и со здоровьем у нее стало полегче. Она вновь окрепла, и вскоре ее лицо приобрело свежий и здоровый вид. Да, у Гертье Ведер были причины для благодарности, и она, на самом деле, была благодарна -благодарна за свой хлеб насущный, благодарна за то, что вновь могла жить и трудиться на родине, благодарна, в первую очередь, Тому, Кто не бросил ее одну в минуты тягостных сомнений. Конечно, забот ей хватало. Но на душе ее был мир и покой, потому что она находила утешение и силы у Того, Кто есть истинный Помощник вдовам и Отец сиротам. Она читала Библию, которую подарил ей старый проповедник; хотя она и не могла понимать всего, но то, что она получала оттуда силы и мужество, чтобы жить, было несомненно.

Это оказало влияние не только на ее собственную жизнь. С некоторых пор можно было видеть определенные перемены и во Франсе. За крайне плохое поведение Франс был исключен из школы, и стал помогать матери по лавке. Теперь он полностью был занят. Если для него не находилось работы непосредственно в лавке, то он находил себе дело на задворках дома. Там был большой участок земли, принадлежащий их дому, который надо было раскорчевать и распахать, чтобы потом можно было развести сад. Как-то несколько мальчишек из его бывшего класса пришли на него поглядеть, и, решив заодно поддразнить, назвали его „кротом". За ответом дело не стало: один из них заорал во всю глотку - Летучая Мышь запустил ему камнем в голову. Все остальные сразу разбежались. С того дня Франс потерял всякую тягу к работе в саду.

- Ничего-то у меня не выходит, за что бы я не взялся, - горько бормотал он.

И вновь пошла старая вражда. Все против Летучей Мыши, а Летучая Мышь против всех.

Неисповедимы для нас, людей, пути Божии, пути и чаяния Того, Кто является Царем Небесным.

Вот уже два года фрау Ведер жила с Франсом на своей родине, когда туда пришла холера. Ежегодно она появлялась в Северной Голландии, не пощадив на этот раз и родную деревню Гертье Ведер. В некоторые дома эпидемия принесла горе и смерть.

Однажды утром, еще затемно, в дверь Гертье громко постучали, и на ее испуганный вопрос: „Кто там?" ответил взволнованный голос Говерса, каретника:

- Пожалуйста, фрау Гертье, поспешите к моей жене. Она больна, в горячке, и настойчиво зовет вас!

Что оставалось Гертье? Она знала, что болезнь очень заразная. Отважиться пойти туда? Первой обязанностью своей она считала заботу о Франсе, а что с ним будет, если ее вдруг не станет?

- Гертье, послушай, - вновь позвал каретник. -Господь не оставил тебя, вдову, в горе, так бросит ли Он сироту? И обойдет ли тебя болезнь, если останешься дома и не поможешь этим несчастным людям?

- Я приду сейчас, мастер Говерс, - решительно ответила женщина.

Гертье помогла, как умела. Но человеческое участие здесь было тщетно. Фрау Говерс умерла, прежде чем наступил полдень. А через два дня и сам каретник Говерс навсегда закрыл глаза.

Примерно две недели спустя, когда эпидемия, казалось бы, пошла на убыль, заболела Гертье Ведер. Как только она заметила первые признаки, то послала Франса к деревенскому врачу. Мальчик испуганно поглядел на мать. Как же она бледна! Затем он изо всех сил помчался к дому доктора. Того не оказалось на месте, его вызвали в Оттернхоф. Франс поспешил туда. Как только он добрался до подворья, ему сказали, что врач еще занят и не может пойти с ним. Кеес Зуренбург боялся, что и у него холера, так как вот уже несколько часов он испытывал боли в теле.

Франс незаметно от всех проскользнул в спальню крестьянина и услышал, как врач успокаивал больного:

- Не беспокойтесь, господин Зуренбург, у вас нет ничего серьезного. Через несколько дней вы вновь будете на ногах... - Тут врач почувствовал, что его дергают за рукав. Он обернулся и увидел перепуганные детские глаза.

- Господин доктор, о, господин доктор, пожалуйста, пойдемте со мной к маме, она тоже заболела!

- Мальчик, как ты оказался здесь? - подбежав, спросила крестьянка, а Зуренбург попросил:

- Только не уходите сейчас, доктор. Вы не должны бросать меня одного, так нельзя...

Но врач покачал головой.

- Все будет хорошо, господин Зуренбург. Ваша жена будет давать вам лекарство каждые два часа. Мое присутствие для этого необязательно! Я должен осмотреть вдову. Она совсем одна и нуждается в моей помощи. Будь умницей, отпусти меня! Сейчас пойдем, мальчик! Беги во двор к моей повозке, мы тотчас едем!

- Гони, Кобус! - крикнул врач своему кучеру.

Когда они выехали на проселочную дорогу, то только и слышалось, как пощелкивает кнут. Повозка мчалась к деревне. Она еще не успела остановиться перед домом Гертье, как Франс спрыгнул с нее и побежал в дом. Да, только сейчас он понял, как дорога ему мать! Он вошел в спальню, со страхом слушая ее частые стоны. Она была не одна. Некая старушка, жившая по соседству, провела у нее добрых полчаса после того, как Франс выбежал из дома и с громкими криками о помощи бросился бежать вверх по проселочной дороге. Несмотря на остерегающие возражения перепуганных домочадцев, старушка поспешила к Ведер, чтобы помочь ей. И помогала, как могла. Сначала она перенесла фрау Ведер в кровать, а потом приготовила ей горячий чай с ромом, так как по мнению людей, чай с ромом - это последнее средство против холеры.

- Мама! Мама! - испуганно звал Франс.

Гертье Ведер, несмотря на чудовищную боль, слегка поднялась в кровати.

- Франс, мой бедный мальчик! Но - Господь тебя не оставит. Он и меня не оставил... Когда все вокруг меня было темно, Бог зажег в моем сердце огонь. Он указал на мою грешную жизнь - а также на путь ко спасению от грехов. И поскольку я поверила Тому, Который отдал за меня Свою жизнь, я могу спокойно умереть. Он проведет меня через мрачную долину смерти. О, Франс, поверь и ты в Господа Иисуса, Спасителя мира, о Котором я тебе так много рассказывала! Принеси Ему свои грехи и прими Его как своего Спасителя, и тогда мы снова увидимся на небе!

Гертье Ведер с трудом произнесла эти слова. Затем она снова откинулась на подушку. У старухи-соседки, стоявшей у ног больной, по щекам потекли слезы. Даже врач чувствовал себя глубоко потрясенным. Он сделал все, что было в его силах, чтобы помочь умирающей. И прежде чем вечернее солнце своим золотым блеском заполнило маленькую комнатку, Гертье Ведер прекратила борьбу со смертью.

Много месяцев холера свирепствовала в маленькой деревушке и унесла много человеческих жизней. Последней жертвой был сам врач. Неутомимый и храбрый человек, бескорыстно помогавший всем, умер ради своих пациентов, взрослых и маленьких. Он не мог сохранить им жизнь, и он знал об этом, но ходил к ним, неся с собой покой и утешение.

Это было очень хлопотное время для бургомистра и его подчиненных. Особая помощь была организована беднякам. В первую очередь приходилось заботиться о многочисленных семьях, в которых смерть унесла кормильцев, о вдовах, сиротах, одиночках, совершенно обедневших.

Регулярно в приходском доме собирались деревенские предводители и обсуждали, как им противостоять всем трудностям. И поскольку каждый в деревне, пережив свое горе, внимал чужому, то в большинстве случаев выход находился. Был лишь один случай, заставивший прихожан ломать головы: это касалось Франса Ведера, сына Гертье. В чем тут было дело? Другие дети-сироты были приняты в разные семьи: часть бесплатно, часть - на деньги общины. Только Франса Ведера никто не хотел брать даже за плату, вдвое большую, чем это было принято в общине. И неудивительно, ведь каждый в деревне знал Летучую Мышь.

Наконец, Зуренбург положил переговорам конец; недолго думая, он заявил, что согласен взять мальчика к себе на Оттернхоф. Пристроить его куда-нибудь в сиротский приют за счет общины было бы слишком дорого. И Зуренбург спросил, что думают присутствующие, если он возьмет мальчика в дом.

Естественно, никто не возражал. Все почувствовали облегчение, охотно дали свое согласие, и председатель совета общины поблагодарил крестьянина из Оттернхофа за такое мудрое решение столь трудной проблемы.

После смерти матери Франс нашел временное пристанище у старушки-соседки, принявшей его у себя в доме. Однако долго там Франс оставаться не мог, тут-то Кеес Зуренбург и решился. Как осмелился всегда осмотрительный крестьянин из Оттернхофа взять к себе этого сироту, - многие над этим ломали головы. Действительно ли он хотел показать свою благодарность Господу за выздоровление? Или же крестьянин просто посчитал, что бойкий, ловкий и не по годам крепкий мальчик стоит того, чтобы взять его к себе в помощники?

Какими бы ни были причины, но так случилось, что Летучая Мышь нашел свое пристанище на Оттерн-хофе.

Самому крестьянину некогда было заботиться о мальчике. Единственным начальником Франса был старший слуга - Ариэ Бальзем.

- Дай мальчишке подходящую для него работу, какую ты считаешь нужной, Ариэ, - сказал Зуренбург старому слуге в первый же день, когда Франс появился на дворе. Ариэ Бальзем недовольно пожал плечами, поскольку не был в восторге от этого нового задания.

- Ничего хорошего из этого не выйдет, - сказал он. Но Зуренбург настаивал, и он вынужден был постараться сделать то, что требовалось. Кому удавалось укрощать самых диких лошадей, наверняка должен справиться с тринадцатилетним карапузом.

- Попытаюсь, - проворчал Ариэ, - но заметьте, учитель вынужден был выгнать мальчишку из школы, таким тот был бездельником. Школьного мастера от переживания даже удар хватил.

- Ему, не забывай, приходилось иметь дело сразу со многими сорванцами, не только с Франсом. Я надеюсь, что с одним-то мальчишкой ты справишься.

- Где будет спать мальчик, хозяин Кеес?

- Над конюшней должно быть одно местечко. Там достаточно соломы, а еще можно выделить подушку и покрывало для лошадей.

Никогда еще Франс не чувствовал себя таким несчастным и таким заброшенным, как теперь, когда он в сопровождении слуги, с зеленым сундучком, служившим еще его отцу, и скомканным, в красную клеточку, носовым платком в руке въезжал на Оттернхоф.

На скамейке, под развесистым орешником, сидел Кеес Зуренбург, рядом с ним - его тринадцатилетняя дочь.

- Посмотри, папа, там, сзади на повозке, не тот ли мальчик, который приходил сюда за доктором, когда его мать заболела?

- Да, Ханнеке, это тот самый парень, - подтвердил крестьянин. Потом он осторожно добавил: - И теперь он будет жить у нас, потому что никто другой не хочет взять его.

- Он будет жить у нас? - удивилась Йоханна. -Правильно, папа, в Библии тоже написано, что вдовам и сиротам надо помогать!

- Да, Ханнеке, ты права, именно так там и написано. Но не всегда все так просто - вот и с этим мальчиком тоже. Однако посмотрим, что Ариэ Бальзему удастся сделать из него.

- В школе он был достаточно дерзким. Но его мать очень любила его. А недавно ты видел, как он умолял доктора и тянул его за рукав, чтобы быстрее отвезти к своей любимой матери?

- И все же мать его умерла. Мне жаль парня, -ответил Кеес Зуренбург.

Между тем повозка подъехала, и Ринус, самый молодой из слуг в Оттернхофе, спрыгнул на землю. Тут же, широко шагая, из конюшни вышел Ариэ Баль-зем, а также Барт, другой слуга, затем подбежали и обе служанки, Яна и Аалтье.

Франс тоже слез с повозки и пытался достать свой зеленый сундучок - но то ли повозка была высокой, то ли Франс еще был маленьким. Пересмеиваясь, прислуга из Оттернхофа окружила его, и Барт, длинный молодой парень, крикнул:

- А ну-ка, Летучая Мышь, покажи, на что ты способен!

Франс стиснул зубы и огляделся.

- Отец, прикажи людям помочь этому мальчику, ведь ему не справиться с сундуком, - попросила Йоханна. Но прежде, чем тот успел дать соответствующее распоряжение, Франс с силой толкнул сундук обеими руками и медленно, сдерживая своим телом, опустил на землю.

- Неловким его не назовешь, - пробормотал Ариэ Бальзем; а крестьянин с удовлетворением кивнул и позвал мальчика к себе. Франс положил свой узел на сундучок, снял с головы шапку и приблизился к крестьянину из Оттернхофа. Тот посмотрел на него внимательно и спросил свойственным ему спокойным тоном:

- Ты Франс Ведер, не так ли?

- Да, господин! - вежливо кивнул Франс.

- Знаешь, Франс, здесь, в Оттернхофе, все называют меня „баас“, а не „господин". И еще: это Ариэ Бальзем. Что бы он ни сказал, ты должен выполнять. И если ты будешь делать все хорошо и не дашь нам поводов для жалоб, из тебя тоже получится прилежный слуга.

- Ариэ, покажи, где он будет спать, пусть он отнесет туда свои вещи. А потом отведи его в людскую, пусть он поужинает вместе со всеми.

- Пошли! - коротко приказал Ариэ, взвалил сундук на свои плечи и направился к сараю. Франс следовал за ним со своим узелком. Внутри огромный сарай был разделен толстыми перегородками на несколько помещений, каждое из которых имело свое предназначение. В переднем хранили сено, зерно и другие дары полей; к нему примыкало просторное гумно. Задние помещения служили стойлом для скота. В самом большом находились коровы, которые паслись в это время на лугах вокруг усадьбы и пока оставались там и на ночь. В самой задней части находилась конюшня, а над ней, на чердаке, между плотно уложенными связками соломы, было небольшое свободное пространство. Там и должен был спать Франс.

- Надеюсь, у тебя нет ничего огнеопасного? - подозрительно спросил Ариэ.

- Ты боишься, что мне захочется погреться, - насмешливо ответил Франс. - Не беспокойся, на что мне огонь, я не курю.

- У нас день начинается в пять утра, слышишь? -продолжал поучать Ариэ, когда Франс, доев тарелку каши, хотел отправиться „в постель".

- Я не привык вставать так рано: люблю поспать подольше.

- Ничего, я тебя растолкаю, не беспокойся, - сердито проворчал Ариэ.

- Считай, что ты в своем гнезде, Летучая Мышь, -крикнул вслед мальчику Барт, конюший.

Ариэ и Барт еще поговорили о мальчике, в конце Ариэ сердито сказал:

- Как я хотел бы, чтобы этот плут оказался за три-девять земель! Я уверен, он способен на пакости!

Франс, действительно, на многое был способен, что он вскоре и показал.

В этот первый вечер в Оттернхофе мальчик долго не мог уснуть. Поток мыслей и чувств не давал ему покоя. Прежде всего он задумался о своем новом окружении. Новым пристанищем он был доволен. Мальчику нравилось, что его разместили подальше от остальной челяди. И потом, он ясно ощущал близость животных, которые находились прямо под ним. Животных он любил. Сколько раз дрался он с другими маль-читками, чтобы защитить какую-нибудь кошку или собаку. Над его головой попискивали мыши, а по толстой перекладине туда-сюда бегали две крысы. Франс добродушно смотрел на них. Он их совсем не боялся. Он знал, что крысы его не тронут, так как здесь хватало достаточно корма для всех крыс деревни.

В задней стене было два маленьких окошка с массивными деревянными ставнями. Очевидно, их давно не открывали, поскольку они были густо покрыты паутиной. Франс широко распахнул их и выглянул наружу. Глубоко вдыхал он свежий вечерний воздух, долго вглядывался в широкие поля, тихо и мирно лежавшие вокруг Оттернхофа. Позади полей сплетались ветвями огромные ивы, а прямо над ними возвышались светлые купола старой деревенской церкви. А за этими ивами Франс узнал могилу своей матери. Ах, мама! Она и Ментье были последними людьми, которых он любил. А теперь на всем белом свете не было никого, кто был бы к нему привязан, кто интересовался бы им, заботился бы о нем. Для них всех он был только Летучей Мышью.

Время, когда он с матерью перебрался в эту деревню, было самым счастливым в его жизни; о годах, проведенных в городе, он совсем не вспоминал. Да и для матери последние годы были счастливее. У нее здесь было больше времени заниматься своим сыном. Франс сознавал, что она старалась приобщить его к Господу Иисусу, Спасителю и Избавителю, подарить ему утешение и силы, которые она ежедневно черпала через свою веру и преданность. Многое, что она часто рассказывала своему сыну, на всю жизнь осталось у него в памяти.

Как часто предостерегала она его! Нередко соседи или знакомые жаловались ей на него по разным причинам. И мать тогда предупреждала:

- Помни, Франс, Господь все это видит и слышит! Прежде всего ты поступаешь так с Ним! Однажды ты должен будешь держать ответ. - Но она напоминала

ему всегда и о любви Господа: - Он любит тебя, Франс, не забывай этого! За тебя Он послал в мир Своего Сына, Который, как Избавитель, отдал Свою жизнь на кресте Голгофы, чтобы спасти также и тебя. Подумай - и тебя! Всякий верующий в Него, приходящий к Нему, Спасителю, со своими грехами, принимающий Его на веру, получает прощение и вечную жизнь - и ты тоже, Франс.

Поля, пастбища, колокольни - все погружалось постепенно в темноту, растворяясь перед взором одинокого мальчика. Еще некоторое мгновенье он неподвижно смотрел на могучие ивы. А потом перевел взгляд к небу. Появились первые звезды.

- Тот, что там, наверху в небе, любит меня, любит? Зачем же тогда Он забрал от меня мою маму?

Франс отвернулся от окна, потому что на улице стало совсем темно. Так же темно было у него на сердце.

На следующее утро с росой Франс был уже на ногах. Казалось, что в Оттернхофе все еще спали глубоким сном. Природа только-только пробуждалась, квакали лягушки, птицы пели свои утренние песни.

Франс глянул в маленькое отверстие окошка и задумался. „Глупые все-таки парни здесь на дворе! Стояли и насмехались над маленьким мальчиком, потому что он не мог в один прием снять свой тяжелый сундук с повозки! А то, что этот сундук поранил ему своими острыми краями коленки, к счастью, никто не заметил. Усмешки еще пропадут у них, они еще узнают Летучую Мышь!"

Но был там некто, вступившийся за него: „Отец, прикажи людям помочь мальчику...", - он хорошо запомнил эти слова маленькой дочери Зуренбурга. В будущем, везде и всегда, она может на него рассчитывать. Но этот Ариэ Бальзем! Что он сделал этому человеку, что он был с ним так груб и неприветлив?

Вдруг Франс громко рассмеялся и вскочил с лежанки. Он развязал толстый канат, стягивавший его сундук, и открыл крышку. Осторожно он достал свой выходной костюм, куртку и брюки. Потом все это набил соломой, а через брюки и куртку протянул шнур так, чтобы конец шнура высовывался сверху из куртки. Наконец, он сделал из соломы шар, изображавший голову, надел на нее свою шапку и подвесил куклу к крепкой балке как раз над своей лежанкой. „Этого Ариэ Бальзема от страха удар хва-тит!“ - прошептал он себе и зарылся глубоко в солому, откуда можно было чуть-чуть подсматривать.

Правда, какое-то мгновенье он помешкал, потому что на память ему вдруг пришли слова матери: „Франс, будь благоразумным, помни, что Господь все видит!" Но потом он увидел перед собой сердитое лицо Бальзема, вспомнил его суровый голос и окончательно решил: „Он хорошенько перепугается, однако, от этого не умрет!" Затем закрыл глаза и притворился, что крепко спит.

Как зимой, так и летом Ариэ Бальзем по утрам одним из первых был на ногах. Как только показывались на востоке солнечные лучи, выглядывал он из дверей своей каморки и глубоко вдыхал свежий утренний воздух. Было еще сумеречно, но по туманному воздуху Ариэ мог предсказать, что день сегодня будет чудесным - а также и плодотворным, как это всегда бывает в разгаре уборки урожая.

После того, как они с женой позавтракали, он набил трубку и пошел во двор к хозяйственным постройкам, чтобы будить рабочих и служанок и звать их на работу. Его дорога шла через конюшню, где спали Ринус и Барт, молодые слуги. Разбудив их, он отправился к другому концу построек, чтобы разбудить Франса.

Деревянные башмаки Ариэ громко стучали по каменному полу конюшни. Наверху, над стойлами для лошадей, глубоко зарывшись в теплую солому, лежал Франс, навострив уши, ожидая, что же произойдет.

- Эй, ты, там, наверху, послушай, уже время!..

Ариэ кричал громко, однако не получил никакого ответа. Он продолжал кричать. Затем рассердился.

- Послушай, дружок, я доберусь до тебя! - И красный от злости, Ариэ полез вверх по лестнице. Едва его голова оказалась над полатями, где была лежанка' из соломы, глаза его расширились от ужаса. В сумерках, в матовом свете, проникавшем сквозь маленькие запыленные окошечки в стене чердака, увидел он безжизненное тело мальчика, свисающее с перекладины. Бальзем перепугался так сильно, что с громким криком свалился с лестницы. Тут же прибежали Ринус и Барт.

- О, ужас! Там, наверху, он висит! Там мальчик повесился - повесился! Там, наверху... на балке... на шнуре! Там наверху!..

Тут подбежали остальные работники. Громкие крики, вопросы и стенания наполнили конюшню.

- Что случилось, Бальзем? - прозвучал вдруг спокойный глуховатый голос Зуренбурга.

- О, крестьянин Кеес! - вскрикнула одна из служанок, - Летучая Мышь повесился!

Кеес Зуренбург не испугался - по крайней мере, так показалось. Как всегда спокойно, он обратился к своему старшему слуге:

- Ты, Ариэ, уже обрезал веревку? - А поскольку тот ошеломленно молчал, то приказал ему: - Давай-ка, Ариэ, сейчас же поднимись и сделай.

Ариэ нащупал свой карманный нож и, заколебавшись, направился к лестнице. Едва он поднялся на две-три ступеньки, как сверху послышался чистый голос:

- Погодите там внизу, Бальзем, я сейчас спущусь! Не сердитесь на меня, что заставил вас так долго звать, я сплю всегда очень крепко. Завтра буду пунктуальнее. - А как только Франс заметил крестьянина, то сказал ему спокойно: - Доброе утро, баас, доброе утро! - и кивнул головой своему хозяину.

Какое-то мгновение стояла полная тишина, затем Ринус разразился таким громким смехом, что обе лошади в своих загонах отпрянули назад. После этого загремел Барт, а вместе с ним все служанки. Они тряслись от смеха и показывали пальцем на старшего слугу. Бальзем поднял руку, сжал кулак, свирепо рыча, бросился к соломенной лежанке:

- Погоди, щенок, погоди! Ты, проклятый мальчишка, ты мне заплатишь!

- Дай-ка мне, Бальзем... - прервал его Зуренбург, и тотчас же наступила тишина.

- Оставайся там, наверху, Франс, я сейчас поднимусь к тебе!

Крестьянин стал подниматься по лестнице, а Бальзем последовал за ним.

Когда они оба оказались наверху, на соломенной лежанке, Бальзем гневно пробурчал:

- Ну, крестьянин Кеес, разве и вы не поклялись бы, что парень действительно там висит?

Зуренбург жестом призвал разгневанного слугу к молчанию и строго спросил Франса:

- Зачем ты это сделал, мальчик? - он указал на куклу над перекладиной.

Франс посмотрел ему прямо в глаза и, не смутившись, ответил:

- Но, баас, это мой выходной костюм, и поскольку я побоялся, что в закрытом сундуке он отсыреет и испортится - а здесь нет ни платяного, ни стенного шкафов, - то я его и повесил таким образом. Так он сохранит свою форму.

Крестьянин Кеес, должно быть, никогда не смеялся. Не сделал он этого и теперь. Он только быстро повернулся и спустился вниз по лестнице. Очутившись внизу, крестьянин сдавленным голосом приказал своим людям:

- Идите работать, там, наверху, ничего не случилось!

- Не поверишь, - спрашивал немного позднее Ри-нус своего друга Барта, - что крестьянин сегодня утром подавился тростью? - Но Барт на это не улыбнулся. Он был уверен, что от этой Летучей Мыши они получат еще не один сюрприз.

Ну, а в последующие дни все шло вообще-то неплохо. Работа, на которую Бальзем определил мальчика, показалась для того нетяжелой. Не было также причин считать его глупым или упрямым - в этом убедился и Кеес Зуренбург. И все-таки челядь с Франсом не уживалась.

Постоянно кто-нибудь да критиковал, порицая его, и при любой возможности давал мальчику почувствовать свою к нему антипатию. Хуже всего обходились с ним конюшие Ринус и Барт.

Однажды вечером, например, когда челядь в пристройке ужинала, Барт налил в деревянные башмаки Летучей Мыши, стоявшие перед дверью, холодной воды. Когда Франс встал из-за стола и влез в свои башмаки, то сразу же заметил, что с ним сыграли шутку. Он сделал вид, что не заметил этого, ни разу не посмотрел на свои насквозь промокшие в них носки, а с равнодушным лицом прошел в свою соломенную каморку.

- Да, Барт, ты это себе по-другому представлял, -подколола одна из служанок, - ты, конечно же, мечтал о большем эффекте, не так ли? - А Ринус добавил:

- Остерегайся в ближайшие дни, Барт, уж точно что-нибудь произойдет, вот увидишь!

Прошла неделя, и мелкая выходка с башмаками была всеми забыта - но только не Летучей Мышью. Никто не заметил, как мальчику удалось из медного порохового рога, относящегося к охотничьему снаряжению крестьянина, добыть немного черного пороха. А как только представилась подходящая возможность, трубка Барта была наполнена порохом вперемешку с табаком и положена вновь на место, где слуга обычно ее брал. Когда Барт вынул из кармана свою зажигалку и одним махом зажег трубку, из нее внезапно вырвалось яркое пламя, а оглушительный треск напугал всех обитателей дома. Грязно-серый пороховой дым наполнил все помещение. Одна из служанок закричала, и на крик выбежала хозяйка.

- Что здесь происходит? - изумленно спросила она, когда увидела почерневшее лицо Барта.

- Мы не знаем, фрау, совершенно не знаем. Должно быть, что-то не в порядке с трубкой Барта, едва он зажег ее и сделал пару затяжек, она взорвалась. Наверное, там был порох. Как произошло это, мы не знаем, по крайней мере...

- И ты тоже не знаешь этого, Барт? - спросила крестьянка, сердито переводя взгляд с одного на другого. Она не потерпит подобных шуток! Как легко можно было спалить целое хозяйство из-за таких глупостей!

Конюший, чьи светлые глаза на испуганном лице сосредоточились на обломках своей трубки, недоуменно покачал головой, после чего пролепетал:

- Понятия не имею об этом, фрау. Я сам набил трубку, прежде чем пойти умыться. А потом положил ее на маслобойку. И после этого, когда я привел себя в порядок, она все время лежала там, и я зажег ее, как всегда. Должно быть, там вертелся Летучая Мышь, - подчеркнуто добавил он, - поскольку мальчишка...

- Ну, что ты там бормочешь о Летучей Мыши? -строго спросила крестьянка, когда Барт замолчал. -Ты что, дал повод мальчику выкинуть с тобой подобную шутку?

- Где он?

Франс был на улице, во дворе. Никому другому не удавалось так ладить с Принцем, огромной сторожевой собакой. Вот и теперь он играл и боролся с ним и, казалось, совсем не чувствовал стремительного северного ветра, который обдавал холодом голые ветки старых орешников.

Мальчика позвали в дом, хотя каждый думал про себя, что пытаться заставить Летучую Мышь признаться - это напрасный труд. Все же крестьянка приказала ему прийти, и он вынужден был повиноваться. Он бесстрашно предстал перед ней и посмотрел ей прямо в глаза. Она строго смотрела на него, но Летучая Мышь выдержал этот взгляд, даже не моргнув.

- Это ты натворил дел с трубкой Барта - подсыпал туда порох?

Вероятно, даже этот резкий тон не произвел впечатления на Франса, поскольку он бойко ответил:

- Я бы тоже хотел спросить, фрау Зуренбург, а вы сами видели, как я набивал порох в трубку Барта? Должно быть, кто-то видел это, иначе, как же можно обвинять меня в этом вот так, прямо в глаза! - И, повернувшись к Барту, спросил того: - Может, ты видел, Барт?

- Видеть не видел, - признался Барт. - Конечно, я не видел этого, иначе я не поступил бы так глупо и не зажег бы трубку, но...

- Та-а-ак! - ответил Франс. - Выходит, ты этого не видел. Конечно, и я тоже не видел, как ты недавно налил в мои башмаки столько воды, что я должен был идти спать с насквозь промокшими ногами.

Теперь строгий взгляд крестьянки обратился на Барта, и тот, совсем не готовый к бою и не такой дошлый, как Летучая Мышь, покраснел до ушей и сердито пробормотал какое-то ругательство.

- Я дам тебе один совет на будущее, Барт, оставь мальчика в покое, иначе можешь искать себе другое место. А ты, Франс Ведер, ты взят сюда только из ми-лос-ти, слышишь ты, из ми-лос-ти! Ты должен переносить все терпеливо, со всем мириться, вместо того, чтобы наносить ответные удары и мстить. Если так будет продолжаться и дальше, то очень скоро ты отправишься в сиротский приют, там тебя научат покорности! - Слова ее были настолько точны, насколько разгневана она была. Затем она вышла, хлопнув дверью.

Франс тоже вышел. Барт крикнул ему вслед:

- Проклятый мальчишка! Ты еще получишь свое! Однако Франс этого уже не слышал, а мгновенье спустя он уже играл с дворовой собакой, как будто бы ничего и не произошло.

И все же играть ему уже не хотелось. Крестьянка угрожала сиротским приютом. Раньше Франс относился к нему с большим трепетом, даже страхом. Он часто видел этих бездомных детей в серой униформе, идущих по улице. И он вспомнил, как мать, глядя на них, часто говорила ему: „Милый Франс, мальчик мой, у этих детей нет ни отца, ни матери, все они должны жить вместе в большом, неприветливом доме, без всякой любви! Будь всегда любезным с ними, не дразни их, когда встретишь! Они самые несчастные на свете!"

„Ты очень быстро отправишься в сиротский приют, -сказала крестьянка, - там тебя научат покорности!" Что это значило, Франсу Ведеру было понятно. „Я должен во всем угождать ей! А они могут делать со мной все, что им вздумается! Они хотят одолеть меня! А я должен быть благодарен им за милость!"

Он грубо оттолкнул от себя собаку и отправился к себе в амбар, чтобы лечь спать раньше, чем обычно. Какое-то мгновенье он плакал так сильно, что сотрясалось все его тело. Перед тем как заснуть, он пробормотал: „Никогда, никогда они не смогут отправить меня в сиротский приют!"

После случая с трубкой Франс еще больше, чем прежде, сторонился остальной челяди и вел себя так, чтобы не подавать никакого повода для жалоб. Однако он не мог не отвечать на пакости со стороны других слуг.

Вот почему однажды, воскресным утром, он и посадил в шапку одной служанки лягушку. И этому тоже была своя причина. Принц укусил какого-то нищего, и Янс, служанка, посчитала, что виноват в этом Франс. Вечером мальчик играл с собакой и не позаботился о том, чтобы вновь посадить ее на цепь. Крестьянин заплатил разносчику пару гульденов; Франс же получил хороший нагоняй, хотя на самом деле был невиновен. Сильный зверь сорвался сам, но верить этому никто не хотел.

После этого происшествия крестьянин позвал мальчика, собиравшегося отправиться на рыбалку, к себе и сказал серьезно:

- Мальчик, ты у нас ровно год - достаточно долго, чтобы можно было убедиться, что из тебя ничего путного не получится. С тех пор, как ты здесь, все время ссоры, раздоры и беспорядок; прежде в Оттернхофе этого не было. Мне надоело возиться с тобой. В ближайшие дни я позабочусь о месте для тебя в сиротском приюте, поскольку мое терпение лопнуло.

Франс очень испугался. Он хотел что-нибудь возразить, но крестьянин уже повернулся и зашагал к дому.

Выпивая вторую чашку чая, Зуренбург как бы между прочим заметил своей жене:

- Я сказал мальчику, что он отправится в приют, как только я найду для этого время. Я сыт им по горло и не хочу, чтобы этот бездельник сидел у меня на шее. От него одни неприятности.

- Я уже думала о том, что настало время отослать его, - резко ответила крестьянка.

Но Йоханна испугалась. Ей действительно было жаль мальчика, и она попыталась замолвить о нем словечко.

- Ты не мог бы, папа, дать ему еще немного времени? Иногда он и правда позволяет себе глупые шутки, но ведь и другие тоже не оставляют его в покое. А ведь еще позавчера ты сам сказал, как внимательно и бережно Франс обращается со скотом. Однако и от Ариэ Бальзема он никогда не слышал ни одного доброго слова.

- Выходит, что я должен уволить всех людей и оставить здесь только этого мальчишку? Я достаточно долго терпел его, Ханнеке, и теперь на нашем дворе происходят постоянные ссоры. Когда он еще-жил в деревне, он ссорился со всеми деревенскими мальчишками, и с тех пор, как он у нас, он постоянно ссорится со всей челядью. Парень способен на все -вспомни эту историю с трубкой! Нет, Ханнеке, хватит!

На дворе стояла невыносимая жара, и воздух был таким спертым, что едва можно было дышать. С юга надвигалась гроза. Франс с удочкой через плечо шел но лугу. Он шагал вдоль ручья под ивняком, который вел к озеру и лесу поместья Люденхов. Он неторопливо брел вперед, не обращая внимания на темнеющее небо. Надвигающаяся непогода не пугала его, но и не могла заглушить возмущения в его сердце.

„В ближайшие дни я подыщу тебе место в сиротском приюте...", - так сказал крестьянин Кеес, тем же угрожала и крестьянка, а слова крестьянина Кееса кое-что значили. В сиротский приют? Тогда уж лучше в каторжную тюрьму!

Совсем близко послышался раскат грома, и Франс бросил неспокойный взгляд на небо. Небо было пепельно-серым, воздух был раскаленным. Вдруг ослепительная молния прорвала плотные облака и мощный удар грома заставил мальчика припуститься во все лопатки. Громко хлопая крыльями, над Франсом пролетела стая уток и торопливо скрылась за широкой полосой камыша, окружавшего озеро. Какой-то миг Франс колебался. Не повернуть ли лучше назад, к Оттернхофу? Но тамошние люди относились к нему враждебно, а Всемогущий всегда ему помогал.

Раньше, когда он еще малышом носился по улицам, ему случалось попадать в самую гущу уличного движения и он чувствовал себя бесконечно одиноким. И он как можно быстрее старался отыскать маленькую квартирку в отдаленной части города, чтобы оказаться рядом со своей матерью. Ее любовь согревала ему сердце, несмотря на бедственное положение, в котором находилась их семья.

И теперь, подумав о матери, он невольно всхлипнул. Не было у него больше никого на этом свете. Все были против него, и он был против всех.

„Господь не оставит тебя, я поручаю Ему тебя!" -сказала мать перед самой смертью. Но что же было в действительности? Почему он должен был все время бороться против всех и вся? Именно от этого так часто и так настойчиво предостерегала его мать.

Не лучше ли возвратиться назад в Оттернхоф? „Завтра же я поговорю с крестьянином, попрошу у него прощения... Возможно, он оставит меня здесь. Я ведь хорошо ухаживаю за скотом и вовсе не ленив, он же знает об этом... И если я пообещаю ему стать лучше, возможно, он не отошлет меня в сиротский приют..."

Гроза разразилась с неистовой силой. Ветер завывал над лугами, беспрерывно сверкали молнии и гремел гром. Стало темно среди бела дня. Затем упали первые капли дождя, а чуть позднее полило как из ведра.

Франс испугался своих мучительных мыслей. Неужели и вправду ему придется противостоять грозе под открытым небом? Об одежде он не беспокоился. Хотя было воскресенье, он не надел свой выходной костюм, по-прежнему лежавший в сундуке. Он уже давно больше не надевал его. Да, после первого воскресенья в Оттернхофе он его больше не надевал. Каждое воскресенье он мечтал о том, чтобы крестьянин и крестьянка взяли его с собой в церковь. Всегда готовый к этому, он ждал у ворот, открывающихся во двор. А Зуренбурги проезжали мимо него, даже не повернув в его сторону головы. Случайно это увидела Янс и подшутила над ним:

- Ну, Летучая Мышь, не удается тебе стать благочестивым? - Тогда он вернулся в сарай и снял, заботливо сложив в зеленый сундук, костюм, который с таким трудом справила ему мать. И с того воскресенья он его ни разу не надевал. И отныне, когда

звонили церковные колокола, Летучая Мышь уходил в поле, где коровы крестьянина Кееса внимательно поворачивали головы в сторону мальчика, а лошади подбегали на его свист и позволяли себя гладить. Или же его тянуло к какому-нибудь из больших прудов. В тени прибрежного кустарника он сбрасывал одежду и прыгал прямо головой в холодную воду.

Одежды ему было не жаль, но все же ему казалось разумным поискать убежище от непогоды. Он быстро побежал к ивняку, растущему вдоль канавы. В подходящем месте он разбежался, и вот он уже стоял на другом берегу канавы. Быстро оглянувшись, он поспешил через высокую траву к густому кустарнику, который, очевидно, был ему хорошо знаком. Поскольку он уже нашел удобное место, он вполз туда, пролез еще несколько метров и проворно скрылся в полом мощном стволе старой ивы. Мальчик часто посещал это убежище: здесь он чувствовал себя спокойно. Над ним бушевала гроза, гремел гром, сверкали молнии, как из ведра лил дождь. Но Франс не боялся. Да и кого было бояться?

Нет, он совсем не испытывал страха. Люди, вроде крестьянина Кееса, они-то действительно боялись: им есть, что терять. Молния может убить его скот, пасущийся на лугу, поджечь его поместье, убить его жену или ребенка - они обладали тем, что им дорого и ценно, к чему было привязано их сердце. А чего должен был бояться Франс?

Наблюдая за ослепительной игрой природы, Франс на какой-то миг забыл свои печали. Когда дождь закончился, засверкали покрытые шифером башенки трактира в Люденхофе, словно они были из серебра. Мальчик выбрался из своего неудобного убежища на свободу, размял затекшие конечности и глубоко втянул холодный свежий воздух. Постепенно из-за облаков выглянуло солнце и по волнующейся поверхности озера забегали золотые солнечные зайчики. Франс почувствовал сильный голод; к полднику он, конечно же, опоздал. Ну, это не страшно - по воскресеньям Янс всегда оставляла ему на столе, в молочной, два куска хлеба, поскольку он уходил на рыбалку и часто возвращался домой поздно.

Еще раз взглянул на озеро и на зазеленевшие от обильного дождя луга и не спеша отправился в От-тернхоф. Как только он пришел туда, он сразу же отправился в молочную, но на чисто выскобленном столе для него не было хлеба.

- Это похоже на Янс! Из-за какой-то маленькой лягушки не оставить мне хлеба! - Тут Франс услышал из соседнего помещения голос Янс. Она напевала про себя какую-то старую песню. „Она, должно быть, в хорошем настроении, пойду спрошу у нее про хлеб." Он тщательно вытер перед дверью грязные башмаки и тихо прошел в кухню. Янс не замечала его, пока он не встал у нее за спиной. Как только он заговорил с ней, она испуганно обернулась.

- Где мой хлеб? - спросил мальчик.

- Летучая Мышь! Как ты меня опять напугал! Ты, парень, сведешь меня в могилу!

- Ты трусливая, как заяц! Смотри не пугайся, когда смотришься в зеркало! Скажи лучше, где мой хлеб?

В это время открылась дверь в кухню и вошла Йоханна.

- Что случилось, Янс? - тихо спросила она - Только что я слышала, как ты пела, а теперь уже ссоришься с Франсом.

- Он только злит и дразнит меня, - язвительно откликнулась Янс, - целых полдня, несмотря на непогоду, он шлялся по полям и вдруг появился за моей спиной, как злой дух, как же тут не напугаться!

Йоханна посмеялась над гневом Янс. Но когда она посмотрела на мальчика, то очень хорошо поняла служанку. Франс, со своими всклоченными черными кудрявыми волосами и темными бездонными глазами действительно имел вид, способный напугать кого угодно. Мальчик был для всех во дворе чужой и часто держался так странно.

- Ты нарочно напугал Янс, Франс? - и в ее голосе послышался легкий упрек. Это обидело мальчика, и он не без язвительности ответил:

- Я пришел, чтобы спросить Янс, где мой хлеб. На столе в молочной его нет. И я прокрался сюда не как вор, а вошел совершенно нормально, ногами. И не моя вина, если эта глупая гусыня все время так легко пугается. В следующий раз я могу, если ей так больше нравится, протопать прямо сюда в сырой и грязной обуви!

- Ты только послушай, Йоханна, как этот бездельник все переврал! - возмутилась Янс. - Да еще и назвал меня глупой гусыней! Но бутербродов он не получит! Фрау сама мне сказала, кого к обеду здесь не будет, тому ничего не достанется...

- Нет, Янс, мама наверняка не подумала. Ну, дай мальчику хлеба, пожалуйста!

Не сказав ни слова, Франс Ведер повернулся и вышел из кухни. Пробегая через двор, он плакал от ярости. Еще он слышал, как Йоханна говорила: „Но, Янс, мальчик же голоден!"

Час спустя, когда Франс, переполненный злостью и горечью, вернулся на свое место, где он спал, на своем зеленом сундуке он нашел три больших бутерброда, аккуратно завернутых в бумагу.

Значит, был кто-то в Оттернхофе, не настроенный враждебно к Летучей Мыши?

Бутерброды, положенные дочерью Кееса Зурен-бурга на зеленый сундук, не только утолили голод мальчика, но и отвлекли мальчика от недобрых мыслей о мести. Однако он был убежден: все настроены против него и он должен защищаться против всех.

Казалось, что своими последними стремительными грозами лето говорит „до свидания". Непрерывно шли дожди и грозы; примерно к середине сентября листья совсем пожелтели, и ветер уже гнал листву по земле. Вот уже два дня ветер немного поутих и над землею лег густой туман.

И снова был воскресный полдень, и снова Франс с удочкой на плече и с маленьким узелочком в руке направлялся к озеру. Его сердце было наполнено беспокойством и сомнениями. За день перед этим крестьянин Кеес сообщил ему, что в следующий понедельник он будет отправлен в сиротский приют. Крестьянин уже уладил все формальности, и Ариэ Бальзем должен был отвезти его на повозке в город.

До глубокой ночи, устроившись на своем соломенном ложе, Франс размышлял о своем будущем, всеми правдами и неправдами стараясь противостоять своей судьбе. Он придумывал один план за другим, однако никакого выхода не видел. Наконец, когда он уже стал засыпать, он твердо решил, что это последняя его ночь в Оттернхофе

Он проснулся среди ночи. И пока он беспокойно метался в постели, он вспомнил одну историю, которую когда-то рассказывал ему отец. Речь шла об одном маленьком, очень бедном негритянском мальчике, который, проникнув в трюм корабля, был обнаружен там, когда корабль уже вышел в открытое море. Проголодавшегося безбилетного пассажира накормили и, поскольку впоследствии он оказался способным и охочим к разной работе и ремеслам, оставили на корабле.

Ну, с чем справился маленький негритенок, то будет под силу и Франсу Ведеру. Вопрос был в том, чтобы убежать с Оттернхофа и как можно скорее попасть на какой-нибудь корабль.

И вот Франс был уже в пути. Он пошел дорогой, ведущей через луга, затем через пролесок вдоль озера хотел добраться до леса, который в этом месте граничил с поместьем Люденхоф. Однажды уже побывав в этом лесу, он мог быть уверен, что никого здесь не встретит. Совсем недавно он слышал рассказы о том, что барон и его жена проводили зиму на теплом юге и оставляли в Люденхофе только несколько слуг и старого управляющего.

Франс взял с собой удочку и, покидая Оттернхоф, намеренно прошел мимо кухонного окна, пряча красный узел, который держал в руке. Он знал, что Янс видит его, и когда в полдень за обедом кто-нибудь спросит о нем, то никто и не удивится, что он не вернулся. Туман становился все плотнее, и Франс пошел быстрее. Он надеялся оказаться в лесу еще до наступления ночи.

Теперь он очутился в том месте, где он так часто перепрыгивал канаву. Он остановился и в раздумье огляделся вокруг. Затем он нагнулся, снял обувь и носки и перебросил их через канаву; за ними последовали удочка и красный, завязанный в узел, носовой платок с немногими пожитками. Затем он высоко завернул брюки, еще раз прикинул расстояние до другого берега, разбежался и, сильно оттолкнувшись, прыгнул через канаву. Но он приземлился не на сухое место, а в илистую часть откоса. Однако это не огорчило его. Он подхватил свой узел и удочку, башмаки и носки и через несколько минут добрался до огромной ивы. Тут он немного перевел дух. А затем пошел вдоль берега озера. И снова оглянулся на мгновение. Еще не раз он спускался с крутого склона к воде, мыл ноги, выбирался на сухое место, клал удочку и шапку на край обрыва, смотрел на следы, остававшиеся после него, и шептал: „Так, если им придет в голову идти искать меня, то они, наверняка', догадаются, что произошло с Летучей Мышью. В Оттернхофе меня больше не увидят!"

Затем он пошел назад к старой иве. Порыв ветра тряхнул ветки, и в воздухе закружились бесчисленные облетавшие листья. Смеркалось, и в плотном тумане одинокого мальчика пробрала дрожь жути. Ему было тяжело прощаться со старой могучей ивой. Это уютное убежище, куда кроме него уже несколько лет никто не приходил, было дорого ему. Здесь он часто бывал один - наедине с горечью в сердце, с мыслями о мести, с сильной страстью к свободе-, но также и наедине с воспоминаниями о матери и о навсегда утраченном доме. Увидит ли он снова деревню, домик матери на ее окраине и ее могилу? Его тянуло вдаль, к большому морю...

„Они все были против меня, никто не жалел меня, все смотрели на меня свысока", - упорствовал он.

Но - разве не взяли его в дом хорошие люди, когда умерла мать? Разве не оставалась пожилая фрау возле матери, лежавшей при смерти? А Йоханна Зуренбург? Разве не положила она на зеленый сундук три бутерброда, предназначенные специально для него, нищего мальчишки, которого одолевал голод? Действительно ли все были против него?

А разве он сам не давал поводов к раздорам? А разве не сам он был виноват в том, что из-за своей обидчивости и ужасного поведения не ладил ни с кем? Правда ли, что вся вина лежала только на других?

Зачем ломать над этим голову? Прочь! Все прочь! Я не пойду в сиротский приют, никогда! Смотри вперед, Летучая Мышь! Назад дороги нет! Смотри вперед!

И тут мальчик опустил лицо и прислонил голову к мощному стволу ивы. Бурные рыдания сотрясали все его тело. Прощание длилось несколько мгновений. Когда некоторое время спустя Франс Ведер снова прокладывал себе дорогу сквозь плотный кустарник, он снова был старой, отважной, ничего не боящейся Летучей Мышью.

Он надеялся, что через лес Люденхофа он доберется до другого конца деревни, оттуда тропа вела через открытое поле к проселочной дороге. Он все еще пытался сориентироваться в темноте, но уже скоро потерял направление и поэтому решил выбраться из леса как можно скорее.

Когда рассвело, Франс брел по открытой местности через поля и леса, пастбища и болотистые места. Местность была ему совершенно не знакома. Он с опаской всматривался вдаль, поскольку плотный туман затруднял ему путь в нужном направлении. Он шел, едва переставляя ноги от сильной усталости, ведь ночью он совсем не спал. Когда возле какой-то возвышенности туман немного рассеялся, Франс издалека увидел верхушки церковной колокольни -должно быть, там была деревня. У Франса не было никакого желания в ближайшие два-три дня встречаться с кем бы то ни было и прежде всего, с людьми, которые его знали. Он намеревался добраться до крупного портового города, по возможности, незамеченным. Днем он должен был прятаться, а ночью идти. Совсем изнуренный, он искал какое-нибудь подходящее убежище, которое могло послужить ему и местом для отдыха. Наконец, в сотне метров от дороги на невспаханном поле он обнаружил маленький сарай. Наверное, владелец хранил там инструменты для обработки земли. Франс устало добрел до этого сарайчика, лег прямо на пол, подложив узелок с выходным костюмом под голову, и через мгновение заснул.

Когда он проснулся, было далеко за полдень. Он вытянул свои занемевшие от холода члены и встал на ноги. Ему сильно хотелось есть. Он осторожно открыл дверь сарайчика и выглянул. У самого леса какой-то крестьянин вспахивал участок пашни на двух гнедых лошадях. Франс снова тихо закрыл дверь, засунул руку в карман и вытащил два бутерброда. Быстро съев их, он хотел было проглотить и два оставшихся, как вдруг ему пришло в голову, что ему не скоро удастся добыть пищу. Разумно ли съесть весь хлеб за один раз? Но тут он вспомнил, что по дороге видел множество фруктовых деревьев, на которых еще висели фрукты, и поэтому позволил себе съесть и другие два куска.

Он снова осторожно выглянул из сарая, потом опять лег на пол и уснул. Проснулся он, когда уже смеркалось. Тут он еще раз поглядел наружу: крестьянин покидал пашню, уводя с собой двух лошадей. Лошади были привязаны одна к другой, и крестьянин сидел на передней. Не торопясь, ехал он на спине животного, которое могло само найти дорогу к дому. Из его трубки шел дым, и крестьянин, очевидно, довольный проделанной работой, раза два оглянулся назад, на свежевспаханную землю. „Скоро он будет дома, - грустно прошептал Франс, - а я?“

Еще с четверть часа он подождал, пока не стало совсем темно. Между тем ему надлежало подумать еще об одном важном вопросе: как он теперь понял, было невозможно и дальше продолжать путь, не натолкнувшись на кого-нибудь. Его брюки и рубашка были слишком плохи, мокрые, грязные и рваные. Нет, он не мог позволить себе так выглядеть: это вызывало подозрение. А подозрение могло привести к расспросам, розыскам, проверкам, и уж, конечно, очень скоро он снова окажется в Оттернхофе или в сиротском приюте!

Франс развязал свой узелок и разгладил складки выходного костюма. Засохшим салом почистил башмаки. Затем надел свою красивую новую шапку. Грязную одежду он завязал в свой носовой платок, потом, изучающе оглядел себя с ног до головы и остался доволен собой.

Переодевшись, Летучая Мышь продолжил свое странствие.

Итак, куда дальше? Все ли еще в правильном направлении он идет? Франс совсем не был уверен в этом. Но самое главное: как можно дальше уйти от Оттернхофа! Конечно, где-нибудь и когда-нибудь он найдет возможность спросить о правильном пути.

Дорога, по которой он шел, проходила через какую-то большую деревню. Большинство ставней было закрыто, все окна завешены, и те немногие люди, которые попались ему на встречу, ни о чем не спрашивали его. И все же Франс почувствовал облегчение, когда прошел деревню и вновь зашагал по полю. В эту ночь он прошел несколько деревень, и никто его не заметил. Его ноги гудели от усталости, но еще больше мучил голод. Жажду он легко мог утолить в канавах вдоль улиц. Уже несколько раз он пытался залезть на какое-нибудь фруктовое дерево. Один раз он забрался в сад возле одиноко стоявшего крестьянского дома, но все фрукты уже были собраны; в другой раз, когда он пытался влезть в маленький палисадник, из глубины сада донесся собачий лай.

Франс со страхом думал о том, что его ждет. Скоро ли будет город, дома с множеством огней? В отчаянии он искал местечко, где с наступлением дня он мог бы укрыться от посторонних глаз. Он не боялся ночной темноты, но незнание дороги беспокоило его. Был ли он на правильном пути к гавани? Справа и слева от дороги, с большим промежутком, стояли отдельные жилые дома - уж не предместье ли это юрода? Франс снял ботинки и понес их в руке вместе с узлом. Он не хотел, чтобы кто-нибудь услышал его шаги, а ходьба босиком была для него делом привычным. Уже раза два ему приходилось прятаться за углом дома, заслышав шаги прохожих. Но дальше гак продолжаться не могло, вот-вот настанет день, и до его наступления ему просто необходимо найти убежище! Как голодный волк, крался он вдоль домиков, оглядываясь вокруг. Где бы ему укрыться?

Внезапно он остановился. В первых проблесках утренней зари, справа от себя, он заметил большое, похожее на виллу, здание, господский дом, в палисадник которого с улицы можно было попасть только через мощную запертую решетчатую дверцу. Франс поглядел сквозь решетку, прижав лицо к холодным железным прутьям. Вокруг дома он разглядел газоны и цветочные клумбы, а дальше за ними кустарник и деревья.

- Можно ли? - подумал он, - или там снова привязан какой-нибудь противный пес? - Тут на местной церковной колокольне колокола пробили пять раз, и Франс почувствовал, что его решение созрело. „Будь что будет! Если они меня схватят, я лучше откушу себе язык, чем что-нибудь скажу о себе; все равно, что они потом со мной сделают!" Он поставил свою ногу на одну из ступенек, нашел опору, подтянулся на руках - и вот он уже был на верху дверцы. Он немного отдышался и прислушался, нет ли чего-нибудь подозрительного. Затем соскользнул по другую сторону. Снова он на мгновение остановился и внимательно огляделся. Потом он обежал вокруг дома и, избегая садовой дорожки, очутился у высокого кустарника. Он прошмыгнул туда и вдруг остановился: прямо у его ног тянулся небольшой пруд. Франс, измученный невыносимой жаждой, тотчас упал на землю и большими глотками стал пить холодную воду. Ему хватило сил ровно на столько, чтобы добраться до ближайшего кустарника, он сунул под голову узелок и сразу же уснул.

Он проснулся от шума конной повозки на ближайшей улице. Он поднялся, с удивлением посмотрел сквозь ветки кустарника и тут же вспомнил обо всем, что произошло этой ночью. От короткого сна ему стало лучше, зато все больше его мучил голод. Разве он не рядом с большим домом, крыша которого виднеется из-за изгороди и в котором он мог бы попросить кусок хлеба? Но он боялся, что кто-нибудь, увидев его, поднимет тревогу. Он вышел из-за куста, выпрямился и потянулся. Все члены его заныли, а зубы стучали от холода. Он внимательно посмотрел вокруг. Он находился в большом парке, на берегу маленького пруда. Слева от себя он увидел огород, наполовину перекопанный, а справа тянулся газон с множеством цветочных клумб, примыкающий к маленькой хозяйственной постройке. Часть этого домика была похожа на курятник, а постройка на крыше - на голубятню, другая половина была, пожалуй, сараем для орудий труда. Франс приметил все это, и теперь ему стало ясно, что он должен делать: поискать яйца в курятнике. Крадучись, он побежал вдоль кустарника. Вдруг он услышал шаги. Обернувшись назад, он увидел старика, идущего по щебеночной дорожке в сад. На старике был повязан зеленый фартук, и он спокойно шел по направлению к хозяйственной постройке. Франс быстро шмыгнул за ближайшие кусты и стал наблюдать за ним. Старик вошел сарай и снова вышел из него с граблями в руке, и отправился в другую часть сада. Франс еще чуть-чуть подождал и тоже шмыгнул к домику. Дверь курятника легко отворилась. Франс торопливо искал гнезда. „Урожай" был невелик: он нашел только два яйца, которые сразу же разбил и выпил. После этого, еще раз оглядевшись, он снова побежал к большому кусту, где он мог незаметно спрятаться. Там опять осмотрелся в поисках чего-нибудь съедобного. Все ягодные кустарники, казалось, были обобраны, как и большие фруктовые деревья, чьи ветки доставали до самой земли. Старый садовник работал на другой стороне пруда. Франс не мог его видеть из-за кустарника, но слышал шарканье граблей.

Вновь Франс выскользнул из своего убежища и поспешил к огороду. Но и там весь урожай был убран. Наконец, он обнаружил полосу светло-зеленых листьев репы. Потянув за ботву одной из них, он вытащил бледно-желтый овощ из земли, сбил с него комья, вымыл репу в пруду и разрезал своим карманным ножом. После этого съел еще две репы, а остальные положил в свой узел. Спустя несколько минут он снова укрылся под кустом.

Хотя страшный голод был слегка утолен, Франс почувствовал себя жалким, усталым и заброшенным. Мало-помалу он засомневался, удастся ли ему сделать то, что он наметил. В конце концов он снова лег на землю, свернулся в клубок и уснул, несмотря на все неудобства. Проснулся он, когда как раз начало темнеть. Снова он подумал о своем положении. Действительно ли имело смысл прятаться и дальше? Не напрасен ли его побег? Но тут он сказал себе, что, возможно, он далеко уже от пристани, и к нему снова вернулось мужество. Ему должно повезти, он обязательно проберется на борт какого-нибудь корабля.

Низко над землей сгущались тучи, и скоро пошел мелкий, очень сильный и холодный дождь, промочивший мальчика насквозь. Из своего убежища он увидел, как в комнатах господского дома один за другим гасли огни и закрывались ставни. Теперь он мог незаметно покинуть сад. К счастью, тяжелая железная дверь была открыта, и гибкий, как ласка, Франс выскользнул наружу. Несколько мгновений спустя он растворился во мраке ночи.

Но Летучая Мышь не ушел далеко. Маленький беглец правильно полагал, что находится в пределе портового города. Он неторопливо шел по улице. Транспорта стало больше, дома стояли плотнее. Никто не обращал на него внимания. Он почувствовал себя совершенно покинутым, безгранично одиноким и голодным, он опять растерял всю свою храбрость, теперь ему стало ясно, что его план провалился. Как загнанная дичь, он поднялся по ступенькам к входной двери ближайшего дома, под защитный навес, на коврик для ног, и больше ничего не желал, кроме как успокоиться, уснуть, забыться.

Внезапно он снова проснулся. Его разбудил шум, доносившийся из дома. Чувство зависти и горечи переполнило его. Там, в доме, было хорошо! Он четко различал голос мужчины, затем смех и болтовню ребенка. Там, в доме, было светло, тепло и сухо, а он, Франс Ведер, Летучая Мышь, сидел здесь, как дикий зверек, на жестких каменных ступенях...

Мысленно он перенесся в прошлое. Он увидел себя в большом городе, в котором он ходил в школу, где мальчишки прозвали его Летучей Мышью, а он кричал на них и ссорился с ними. И несмотря на это, на любых задворках сомнительных городских кварталов ему было хорошо. Вечерами мать укрывала его в кровати своей шерстяной юбкой и теплым пиджаком отца. А после этого, в деревне, ему было еще лучше. В маленьком домике напротив каретника. Как хорошо! Можно было прийти к матери в ее маленькую лавочку. Вечером она читала ему отрывки из толстой Библии... Как сожалел он теперь, что не проявлял к ней больше любви! Какой смиренной и доброй была она! Она любила своего Спасителя и очень сильно желала, чтобы и ее Франс еще ребенком принял Господа Иисуса своим личным Спасителем и Господи-ном. И вот мать, чье сердце было переполнено любовью, умерла, а такой человек, как Кеес Зуренбург, и ныне в добром здравии!

Тень в душе маленького бродяги становилась все темнее и темнее, и глубокая горечь вновь наполнила его. Он уже не чувствовал холода, поскольку его лихорадило. Его мысли все больше путались, голова шла кругом. Словно из бесконечного далека до него снова донеслось пение, раздававшееся внутри дома; пение было такое нежное и прекрасное, что мальчик подумал, что это лишь его фантазия. Он понимал каждое слово:

Мы читаем постоянно

В старой Библии святой,

Как был верен и безгрешен,

Как был праведен Господь!

Как Он звал к Себе детишек,

С нежностью смотрел на них,

Брал их за руку с любовью, Прижимал к Своей груди.

Как он помощь, состраданье Проявлял ко всем больным, Слабых, бедных без защиты Никогда не оставлял.

Как Он с грешником пугливым, Что с раскаяньем пришел, Обращался милосердно, Сняв с души тяжелый груз.

Мы читаем постоянно, Как он добр и весел был, Повторяя неустанно, Как Он грешных возлюбил!

Песня была незнакома Франсу, но когда он слышал эти слова, ему казалось, что темная тень, лежавшая на его душе, медленно исчезала, и в ней становилось светлее. „Мама, - прошептал он, -сколько раз ты указывала мне на Спасителя, а я не хотел за Ним следовать..."

Его голова устало откинулась назад и прислонилась к тяжелой дубовой двери дома.

...Вот уже семнадцать лет прошло с тех пор, как молодой учитель Хендрик ван Бинген, поддавшись минутному порыву, ушел на Восток солдатом; вот уже два года, как он вернулся на родину, набравшись опыта, преодолевая опасности и обычную усталость, с которой связана жизнь солдата в Голландской Индии. Он и дальше бы оставался там, если бы особые обстоятельства не вынудили его вернуться в Голландию.

Пулевое ранение, полученное им при покушении на его жизнь одного враждебного туземца, на долгое время приковало его к больничной постели. Его природное здоровье позволило ему преодолеть это ранение, но он был признан непригодным к службе в тропиках и должен был оставить службу. Кроме того, он не подумал о том, чтобы оставить Индию навсегда, потому что он там женился. Его жена была дочерью местного служащего, и у них родился ребенок - чудесная черноглазая девочка. После своей болезни Хендрику ван Бингену не сиделось без работы, хотя он мог бы жить на свою пенсию достаточно хорошо. Все больше тянуло его к работе управляющего, которую он добросовестно выполнял.

Нет, тогда он не хотел возвращаться в Голландию; он слишком хорошо знал, что суровый, сырой и холодный климат его родины его жена не переживет. Маленькая туземка не удерживала его от возвращения в Европу. Она всем сердцем любила его и была готова последовать за ним в Голландию, как следовала из гарнизона в гарнизон по Яве, хотя там было не так тепло и не росли пальмы.

Но потом она часто жаловалась на усталость. Покушение на ее мужа рядом с их домом сильно потрясло ее, и она не могла избавиться от мысли об этом ужасном происшествии - особенно в первые дни после нападения, когда ее муж находился между жизнью и смертью. Потом к этому добавилась болезнь, от которой она так и не поправилась. Она увядала, как цветок, и через несколько месяцев заснула вечным сном на руках своего мужа.

Через некоторое время страна, где росли пальмы, стала Хендрику ван Бингену чужой, и вскоре он решил вернуться на родину со своей десятилетней дочкой. Итак, куда ему было податься? Из родственников в живых не осталось никого, кроме одной тетушки, у которой он еще ребенком проводил каникулы. Разве не следовало ему хоть раз написать тетушке Марии? Возможно, она все еще жила в своем чудесном доме, с большим садом позади него, где он так любил играть, когда был мальчиком. Усадьба находилась в конце спокойной улицы маленького провинциального городка Меервордена, неподалеку от городских ворот, приблизительно около того места, где прежде был крепостной вал.

Это был солидный сельский дом в два этажа. С улицы в него между окнами вела, как бы встроенная в стену, дубовая дверь с тремя каменными ступенями перед ней. В детстве он с удовольствием лазил по мощным фруктовым деревьям; там он несколько раз рвал штаны...

Итак, ван Бинген написал в Голландию письмо, в котором рассказал обо всем. В нескольких строках он обрисовал свое положение и выразил желание вернуться на родину: возможно, неподалеку от тетушки подыщется какая-нибудь небольшая квартирка.

Уже через несколько недель он получил ответ. Тетушка приглашала его приезжать как можно скорее вместе с маленькой Нонни; с большой радостью она ожидала обоих. Сердечно встретила тетушка Мария гостей, едва только они переступили порог. Изящная маленькая девушка сразу же пришлась ей по душе.

Собственно, ван Бинген собирался пожить у своей тетушки лишь несколько недель, пока он найдет для себя и ребенка подходящую квартиру в городе. Потом он решил найти какое-нибудь занятие, которое давало бы ему дополнительный заработок к его пенсии. Но уже через несколько дней тетушка Мария предложила ему остаться жить в ее доме навсегда, поскольку места хватало для всех. С благодарностью он принял это приглашение.

Сегодня был унылый, холодный день, с пирогами и дождем. Стемнело раньше, чем обычно, однако в доме за плотными шторами было светло, тепло и уютно. В гостиной семья садилась за ужин. Рядом с имевшим плотное телосложение отцом и высокого роста тетушкой Нонни казалась особенно маленькой и хрупкой. Несмотря на это, она была озорной шалуньей; часами она могла резвиться под огромными фруктовыми деревьями и бегать наперегонки с большим легавым Плутоном. Но иногда она вдруг забиралась в укромный уголок, и взгляд ее темных глаз становился задумчивым и грустным.

Тогда Нонни с тоской вспоминала о далекой родине, о своей матери, то, как она лежала в гамаке под развесистой листвой бананов, о чудесных цветах и бабочках, о стройных пальмах, мощных холеных деревьях.

Часто тетя Мария находила девочку, погруженную в свои печальные мысли, и тогда она брала ее за руку и рассказывала ей о Спасителе, Который так любил детей.

В это время года Нонни уже не играла в саду. Когда было так неуютно, холодно и пасмурно, как сегодня, ее отец предпочитал, чтобы она оставалась дома. Ее отец беспокоился о ее здоровье, хотя она с тех пор, как приехала в Голландию, еще ни разу не болела. Как сильно Хендрик ван Бинген был привязан к дочери!

Он вернулся домой всего лишь час назад, позже, чем обычно. Улыбаясь, он показал на толстый портфель на письменном столе:

- Посмотри, тетушка Мария, когда я сюда приехал, я боялся, что не найду себе подходящей работы, а теперь я желал бы, чтобы ее было не так много. Нотариус дал мне целую пачку актов домой, так что сегодня вечером я должен посидеть за письменным столом, чтобы успеть все сделать. Куда охотнее я пошел бы в сад и пособирал груши и яблоки. Но придется отложить это до завтра. А завтра Нон мне поможет, правда, малышка?

- Конечно, папа. Ты будешь срывать яблоки с дерева, как это делал Дьоко на Матараме с орехами, которые росли на высокой пальме?

- Нет, Нон, ну что ты? - рассмеялся ван Бинген, -мы же не на Яве, яблоня - это не кокосовая пальма, а твой отец - не какой-нибудь яванец! Но ты сможешь собирать упавшие яблоки в корзину, это тоже неплохо. Так они разговаривали и шутили друг с другом какое-то время.

После еды и короткой молитвы тетушка Мария убирала со стола, а Нонни помогала ей мыть посуду. Господин ван Бинген устроился за письменным столом и с головой ушел в свои дела. Когда тетушка Мария управилась на кухне, она села за пианино, что делала почти каждый день. Часто случалось так, что люди, проходившие в это время по улице, останавливались, чтобы послушать, как играет старая дама. Тетушка Мария любила старый клавир, потому что с этим инструментом для нее были связаны самые прекрасные воспоминания. Выросшая в большой семье, она еще молоденькой девушкой научилась хорошо играть и часто музицировала и пела вместе со своими сестрами и братьями. Потом родители умерли, братья разлетелись по миру, сестры вышли замуж, а она обвенчалась с молодым моряком, чей портрет висел над пианино. Ему она играла самые прекрасные мелодии, и однажды вечером, когда ее молодой супруг вновь отправлялся в путь, он попросил ее: „Мария, сыграй мне еще раз песню Сильвестера, ну, ты знаешь!.."

И она играла и пела:

„Часы, дни, месяцы, годы пролетели, как тень..."

Так и их короткое супружеское счастье пролетело, как тень; муж, которого она любила всеми силами своей души, не вернулся назад - бушующий ветер и разъяренные волны пропели ему песню смерти, и он нашел свою раннюю могилу в бездонной глубине океана.

В постоянных молитвах пыталась она превозмочь свое горе, в молитвах вела она свою борьбу, и в молитвах горе переносилось легче, в молитвах эта борьба вела к победе. В ее сердце вернулась радость, превосходящая всякий рассудок. Она знала, что ее муж в раю, где „намного лучше".

Нонни еще немного поиграла с Плутоном. Теперь девочка стояла за спиной у тети и смотрела на ее игру. Когда тетушка сделала небольшую паузу, Нонни попросила ее сыграть одну песню, которую она выучила в воскресной школе. Тетя кивнула, потом запела своим сильным чистым голосом:

Мы читаем постоянно

В старой Библии святой...

Нонни пела вместе с ней. И отец тоже отложил в сторону перо и поддержал их своим сильным басом. Они пропели вместе пять куплетов. Плутон, между тем, поднялся со своего места у печки. Он подошел к двери, обнюхал вокруг и тихо заскулил. Ван Бинген внимательно посмотрел на него, тоже приблизился к двери и осторожно открыл ее. Собака прошмыгнула мимо него и побежала к двери, ведущей в дом. И снова она заскулила и обнюхала пол и дверь. Тут подошли тетушка Мария и Нонни. Как только господин ван Бинген повернул ключ, Плутон взвизгнул и остановился как вкопанный на нижнем пороге. Его хвост поднялся, шерсть встала дыбом.

- Что с собакой? - удивленно спросила тетя Мария.

- Стой, Плутон, назад! - приказал ван Бинген. Но Плутон не уходил от двери.

- Пойду-ка я на улицу, посмотрю, должно быть, там что-то не в порядке, обычно Плутон ведет себя так, когда ему хочется на улицу...

Он схватил собаку за ошейник, другой рукой нажал на щеколду и открыл тяжелую дубовую дверь. Что-то свалилось ему под ноги. Все испуганно посмотрели на темную кучу, лежавшую перед ними, - да это же человек - мальчик!

- Что это, Хендрик? - вскрикнула тетушка. - Он мертв?

- Не знаю, тетушка Мария, мы должны... Нет, сперва возьми собаку и уведи ее, она как с цепи сорвалась! Тут ребенок, мальчик...

- Ребенок? О, бедняжка!

- Насквозь промерзший и промокший! Быстрее его в тепло! - Ван Бинген осторожно поднял маленькое, худое тело на руки и понес его в гостиную. Там он снял с него промокший пиджак и завернул его в теплое одеяло. Лицо незнакомца было бледным, его густые кудрявые волосы казались от этого особенно черными. Вокруг его рта лежала складка такой горькой скорби и одиночества, что ван Бинген на мгновение засомневался, действительно ли перед ним ребенок.

- Откуда этот мальчик, да еще в таком состоянии? Его костюм из хорошей материи, но посмотри на его нижнее белье - это же какие-то лохмотья! Бедный мальчик! Собственно, он не похож на бродягу - возможно, он сбежал из дома, а?

Господину ван Бингену хотелось улыбнуться усердию, с каким тетушка строила свои догадки. На эти вопросы мог ответить только сам маленький найденыш! Но, возможно, у него в карманах есть что-то, что пролило бы свет на его прошлое?

Но в этих карманах находилось немного: клубень репы, веревка, карманный ножик и старый красный в полоску носовой платок.

Между тем, маленькое тело согрелось, легкий румянец окрасил щеки, напряженно сжатые кулаки медленно раскрылись, и тут мальчик открыл глаза. Его взгляд вопросительно бродил по ярко освещенной комнате. Затем, казалось, он что-то начал припоминать. Он вздохнул, снова закрыл глаза - и вот он уже крепко спит.

- Не лучше ли нам сходить за врачом, Хендрик? -озабоченно спросила тетушка Мария.

Ван Бинген внимательно посмотрел на спящего, а потом сказал:

- Не думаю, чтобы это было необходимо. Теперь это не обморок, а здоровый, спокойный сон. Вероятно, мальчик не болен, а только сильно измучен. Сначала мы его согреем и дадим ему выспаться, от этого ему станет лучше, а там посмотрим.

- Но он не может оставаться здесь. Я пойду приготовлю ему постель в маленькой комнате для гостей А для тебя, Нонни, пришло время спать.

Плутон занял место на коврике, возле камина. Как только мальчик шевелился во сне, собака рычала, как будто хотела сказать, что, по ее мнению, незваному гостю тут искать нечего, и место на коврике - это ее собственное место.

- Ты думаешь, что ты сможешь перенести мальчика, не разбудив его? - спросила тетушка Мария, как только затопила в гостевой комнате камин и приготовила постель.

Ван Бинген снова хотел осторожно поднять мальчика, но тут он проснулся.

Летучая Мышь вскочил и удивленно посмотрел на чужого человека, державшего его за руку.

- Ну, мальчик, теперь тебе стало лучше? - спросил ван Бинген, и в его голосе совершенно непроизвольно прозвучало что-то от тона бывшего солдата. Как только Франс окончательно пришел в себя, смутные воспоминания о прошедшем вечере промелькнули у него в голове. Конечно, он уселся на крыльце перед дверью какого-то дома, под навесом, и чудесная музыка захватила его... Или ему это только приснилось?

Недоверчиво разглядывал он чужого господина.

- Тебе уже лучше? - снова спросил ван Бинген, поскольку ему показалось, что мальчик не понял.

- Со мной все в порядке, минхерр, я только очень замёрз, я хотел есть и страшно устал, тут я случайно и заснул перед вашей дверью, - ответил Франс Ведер, немного пришедший в себя, и спустился с кровати. Но тут у него снова потемнело в глазах, и, если бы господин ван Бинген своевременно не подхватил его, он ударился бы о камин. Но скоро он снова пришел в себя и принялся напряженно обдумывать свое положение. Что ему теперь делать? Снова бежать в холод и темноту? Или снова приютиться где-нибудь у двери? Это было бессмысленно! Но и оставаться здесь, в этом доме, наверняка значило бы, что его замучают расспросами, выпытают всю подноготную, узнают его имя и происхождение и снова отправят туда, откуда он пришел, и, уж конечно, с полицией! А это означало бы, что он в самое короткое время окажется в сиротском приюте!

- Вот, мальчик, выпей-ка это, тебе станет лучше, -прервала тетушка Мария его мысли и протянула ему чашку теплого молока с анисом. - Да присядь же, -напомнила она и придвинула ему стул.

Франс усердно пил горячий напиток; при этом он поверх края чашки рассматривал женщину. Действительно ли кто-то чужой и вообще кто-либо на свете мог быть с ним так приветлив? Не эта ли любезная дама исполняла ту прекрасную песню, когда он сидел на корточках перед дверью?

- Большое спасибо, госпожа, - вежливо произнес он наконец.

- А теперь ты должен рассказать нам, кто ты, как тебя зовут и откуда ты пришел, и тогда я буду знать, как и чем я смогу помочь тебе, - сказал господин ван Бинген.

Франс напрягся и живо оглядел комнату. Сразу же он увидел то, что искал. На стуле Нонни, рядом с камином, висел его насквозь промокший пиджак, а рядом лежала его шапка: вещи положили туда, чтобы они скорее просохли. Едва господин ван Бинген и его тетушка отвлеклись чем-то, как Франс схватил свой пиджак, надел шапку, а потом решительно воскликнул:

- Теперь я должен идти, большое спасибо за все! -и побежал к двери.

Но господин ван Бинген перехватил его.

- Не убегай, мальчик! - спокойно возразил он. -Куда ты теперь, на ночь глядя! Если у тебя есть знакомые или родственники здесь, в Меерсвордене, тогда я отведу тебя к ним, а если нет, то поведай мне, откуда ты пришел и как тебя зовут! Но, сказать по правде, мальчик, я сразу замечу, врешь ты или нет! - И ван Бинген снова спросил: - Ну, так как же зовут тебя?

Но этот строгий вид лишь пробудил в Летучей Мыши упрямство.

- Я не скажу ничего! Я не собираюсь вам ничего рассказывать, я же не добровольно сюда пришел!

Ван Бинген еще строже посмотрел на мальчика.

- Мальчик, тут что-то не так! Ты что-то темнишь! Ты задумал что-то дурное, твои увертки все равно будут раскрыты. Полиция быстро найдет тебя и отправит назад!

- Но я не хочу назад! Никогда! - в бешенстве закричал Франс. - Я не мошенник и не вор - и только, умирая от голода, я выкопал пару реп с поля!

Тетушка Мария сердитым и выразительным движением головы призвала своего племянника к молчанию.

- Но, мальчик, - сказала она затем осторожно, -что ты замышляешь, куда бежишь ты среди ночи? Ведь на улице не только темно, но и льет как из ведра. И, конечно, твоя мама будет о тебе беспокоиться.

Мама! Когда Франс услышал это слово, гнев исчез из его глаз.

- У меня нет больше мамы, госпожа, а отец уже давно умер. Ах, если бы моя мама была еще жива!.. -Франс закрыл лицо руками и разрыдался. Он так плакал, что и у старой госпожи из глаз полились слезы. Она знаком велела своему племяннику выйти, положила незнакомому мальчику руку на плечо и усадила его на стул.

- Тебе необязательно рассказывать, как тебя зовут и откуда ты. Но об одном я хотела бы спросить тебя: есть ли у тебя где-нибудь кто-нибудь, кто смог бы позаботиться о тебе прямо сейчас, поздним вечером; куда ты собираешься пойти? Кто-нибудь ждет тебя? Тогда я могла бы известить этого человека. Ты ведь понимаешь это, правда?

- Никто не ждет меня, никто! Они еще и рады, что я убежал. Они думают, что я утонул - и радуются!

Эти слова обожгли сердце тетушки Марии. Что она должна сказать теперь?

Вдруг ей пришла в голову идея.

- Ты когда-нибудь слышал о Боге и о Господе Иисусе? - спросила она.

Франс кивнул:

- Да, госпожа, моя мама часто рассказывала мне о Нем и молилась вместе со мной.

- Ну, мальчик, давай теперь сделаем так: мы больше не будем задавать тебе вопросов „откуда?" и „куда?", и если ты не хочешь, можешь не говорить об этом с нами. Но когда ты сегодня вечером пойдешь спать, то сложи свои руки на груди и помолись Тому, Кого знала твоя мать. Только что ты сказал, что будто бы нет никого, кто любил бы тебя. Нет, мальчик, есть Тот, Кто любит тебя всем сердцем и самой большой любовью, - это Господь!

- Нет, госпожа, я не могу поверить в это, этого не может быть. Если бы Он меня действительно любил, Он не взял бы у меня мою маму и мою маленькую сестренку!

- И все же Он любит тебя! Его любовь охраняет тебя и защищает - вот и сегодня вечером, когда ты почти умирал от усталости и от холода перед нашей дверью. И ты, несомненно, должен признать, что все это именно так!

В этот момент господин ван Бинген снова вошел в комнату и вопросительно посмотрел на тетушку. Но она только улыбнулась ему и снова обратилась к Франсу:

- Теперь я позабочусь о том, чтобы тебя накормили, а потом покажу тебе, где ты будешь спать. А утром посмотрим.

Как изумилась она и ее племянник, когда увидели, с какой жадностью маленький гость глотает пищу. Должно быть, он здорово проголодался. А ведь он даже не попросил у них куска хлеба!

- Когда ты ел в последний раз, мальчик? - спросил господин ван Бинген. Франс долго думал.

- С воскресного полудня до сегодняшнего дня я съел два бутерброда, два сырых яйца и две репы, и больше ничего.

Полчаса спустя Франс Ведер, сытый и согревшийся, ложился в свежезаправленную постель. И когда он уютно накрыл свои ноги и слушал, как на улице завывает ветер и дождь стучит по стеклу, его занимала только одна мысль: могло ли быть то, во что верила его мать? Действительно ли было правдой то, что на небе живет Бог, Который смотрит сверху на него, маленького бродяжку, чтобы помочь ему? Не потому ли он так безнадежно бродил по округе, чтобы найти новое пристанище у этих людей? Он невольно сложил руки, благодарно шепча молитву; затем он погрузился в крепкий, здоровый сон.

Сильный северо-западный ветер рано утром разогнал дождевые тучи и теперь кружил золотисто-желтую осеннюю листву прямо напротив окон угловой комнаты, в которой спал Франс. Часы показывали ровно восемь, а мальчик все еще крепко спал.

Вечером господин ван Бинген предусмотрительно запер комнату, потому что боялся, как бы маленький бродяга тайком не убежал. Беспокойное, дикое выражение, которое он несколько раз ловил во взгляде мальчика, не могло вызвать у господина ван Бингена никакого доверия. Тетушка Мария улыбнулась на это и сказала:

- Знаешь, Хендрик, мальчик ведь совсем еще ребенок, а ты поступаешь с ним так, как будто он какой-то злодей!

Но господин ван Бинген в раздумье покачал головой. Он возразил:

- Мне кажется, он очень бойкий парень, хоть и маленький; и явно у него рыльце в пушку, иначе бы он не держал рот на замке!

Тетушка Мария спала ночью мало. Она была набожной женщиной, и во всех событиях своей повседневной жизни она видела волю Божию. В дни своего траура по супругу она научилась смиряться перед этой могущественной волей и доверяться своему Небесному Отцу. Долгое время она жила одна-одинешенька; но это одиночество научило ее быть в мире с Господом, ценить общение с Ним, Защитником сирот и Утешителем вдов, и это сохранило ее от удушающего чувства заброшенности, от которого одинокое сердце омрачается и черствеет. Сейчас годы одиночества миновали; Господь послал ей людей, которых она любила и которые были ей дороги. А теперь в ее уютной, тихой квартире спал настоящий маленький бродяга! В конце концов, разве не прав ее племянник, призывая к осторожности? Да и суровый допрос Хендрика разве не вызвал у мальчика такое сопротивление? Сама же она больше верила в действие любви, чем строгости. У мальчика ручьем полились слезы, когда он вспомнил о матери! Как гонимый ветром листок, он был брошен к ее двери, может ли она снова выгнать его на проселочную дорогу? А если у него и вправду совсем никого нет?..

Тетушка встала еще на рассвете и прислушалась у двери угловой комнаты. Она четко различала глубокое, спокойное дыхание мальчика.

Франс все еще крепко спал, когда господин ван Бинген собрался отправиться в нотариальную контору. Он также прислушался у двери.

- Дай ему поспать, тетушка Мария, - сказал он. -Малыш совершенно изнемог. Но вот увидишь, когда он снова выспится и наестся, он тут же даст деру отсюда. Помяни мое слово: не успею я вернуться домой, как птичка уже улетит.

Окно в маленькой спальне Франса Ведера выходило на восток, и восходящее осеннее солнце пробивалось сквозь облака и заливало постель спящего теплым золотым сиянием. Оно и разбудило Франса, он протер глаза и сощурился от ярких лучей. Затем удивленно огляделся вокруг себя. „Ах, да, - вспомнил он, - они и вправду очень добры ко мне, но имя свое я не выдам. И совершенно ясно, что они меня бы и на порог не пустили, если бы знали, кто я такой. Если они догадаются, мне конец. Об этом позаботится Зуренбург! „Опасный парень этот Франс Ведер! Гоните его прочь! Ему место только в сиротском приюте! Но еще не все потеряно!"

Франс сжал кулаки. Все против него, и он против всех! Но здесь, в этом доме, разве не была с ним так любезна эта фрау? Он устроился поуютнее в своей мягкой теплой постели. Здесь все было совсем по-другому, чем в сарае Зуренбурга или под навесом у лягушек, или в мокрой траве под открытым небом -или же на каменных ступеньках перед дверью! Какая здесь великолепная кровать! А потом, какими толстыми были бутерброды, которые фрау сама приготовила ему! А ее совет: „Молись Ему, держись за Того, о Котором рассказывала тебе твоя мать, потому что Он любит тебя, Он привел тебя сюда..."

С этими словами, звучавшими у него в ушах, он и заснул вчера вечером, и теперь, когда он проснулся, они снова пришли ему на память. Они утешали его озлобленность и горечь и делали менее мрачным его взгляд на будущее.

Вдруг зазвонил дверной колокольчик. Его звон разнесся по всему дому. Франс замер: „Это пришла полиция, чтобы схватить тебя!" Его одежда лежала рядом с кроватью. В мгновение ока он выскочил из кровати и натянул брюки. Но его страх улегся, когда до него донесся приветливый женский голос.

- Доброе утро, госпожа! - проговорил он на местном наречии. - Что это здесь такое? По-моему, какой-то узелок со старыми лохмотьями!

- О, дурак! - прошипел вполголоса Летучая Мышь и хлопнул себя рукой по голове. - Мой узел! Он всю ночь пролежал на улице перед дверью!

- Положи его на кухне, Роше, я знаю, чей он! -ответила хозяйка дома.

Франс подумал про себя, что, возможно, пришла домашняя прислуга, и некоторое время чувствовал себя совершенно спокойно. Тут он подошел к двери, но она была закрыта. Он попробовал еще раз. Закрыто! Ясно, они ему не доверяли! Тогда он с любопытством оглядел комнату. Здесь было очень уютно. Тут стоял отполированный до зеркального блеска коричневый шкаф, два таких же стула, маленький стол с какой-то тарелкой - для чего она была тут, Франс не знал - и кровать с чудесным теплым одеялом. Для Франса это было все равно, что оказаться в спальне какого-нибудь принца. Как хорошо живут некоторые люди!

Ну, так что теперь? А ну как придет сейчас тот крупный мужчина с большущими усами и снова начнет приставать со своими дурацкими вопросами. „Ни слова он от меня не услышит! А если спросит хозяйка дома?" Летучая Мышь казался самому себе птицей, запертой в красивой золотой клетке.

„Если будет нужно, я выпрыгну из окна! Только -куда потом?" Ах, как хорошо он все придумал. План с кораблем, побег в открытое, бескрайнее море - другим бы уж точно повезло, а ему? Ведь он же во всем неудачник, не так ли?

Франс задумчиво поглядел в окно - в сад, окруженный высокой каменной стеной. На минуту он забыл о своих огорчениях и увлекся тем, что предстало его взору. „Красивый сад, но довольно запущенный; здоровые, крепкие фруктовые деревья, но совершенно напрасно залитые водой! А вон одичавший ягодный кустарник! Цветочные клумбы заросли сорняком! Жаль! Этим стоило бы заняться..."

Вдруг он услышал шаги и звук отпираемой снаружи двери.

„Ну, приготовься к сюрпризу, да только к неприятному!" - подумал Летучая Мышь. Но вошел не хозяин дома, а та самая приветливая фрау.

- Доброе утро, мальчик, - весело сказала она ему. - Ты долго спал, я рада этому!

- Доброе утро, госпожа, - вежливо ответил Франс. Странно, как-то само собой получилось, что он шагнул немного навстречу этой фрау. Невольно он потрогал свою рубашку, чтобы застегнуть ее, но на ней не осталось ни одной пуговки - их не было уже давно.

- У тебя нет ничего из одежды, кроме того, что на тебе? - участливо спросила тетушка Мария.

- Нет, госпожа, - горячо возразил Франс. - У меня есть еще одни брюки и китель в моем узле, но они совершенно грязные и рваные; то, что теперь на мне, об этом позаботилась еще мама...

- Твой узел лежал на улице перед дверью, и его только что принесли в кухню; если он тебе нужен, мы постираем вещи и починим их. Ну, а теперь рассказывай: как ты оказался сегодня ночью у нас? Подумать только, вчера вечером ты упрямо хотел идти дальше, несмотря на дождь, ветер и холод!

Франс смущенно глядел в пол.

- О том, как я спал, госпожа, вы, конечно, и сами догадались бы, если бы узнали, где и как я провел последние ночи - в сарае для инструментов, на только что вспаханной ниве, в саду, под деревьями и кустами, а после того, как я от голода стащил сырую репу и два куриных яйца, - в сырой траве. И, наконец, я присел у вашей двери, поскольку совсем изнемог. Я больше не мог бы сделать и трех шагов. А как я спал последнюю ночь, вы сами знаете...

Тетушка Мария внимательно выслушала его. На -какое-то мгновение она подумала о том, что все это было сплошным враньем; но когда она посмотрела мальчику в лицо, то могла убедиться, что перед ней стоит вовсе не обычный бродяга, у которого „рыльце в пушку". Карие глаза с открытым, честным взглядом говорили ей, что здесь не было никакого обмана.

- Но, мальчик, - спросила она, немного подумав, -ради чего все это? Что искал ты вчера вечером здесь -в дождь и тьму?

Летучая Мышь замялся. Мог ли он рассказать этой женщине все? Не поделиться ли с ней своим планом? Но потом Франс сказал себе: „До сих пор она была добра ко мне. Вдруг она мне поможет?.." Ах, прекрасный план, был ли он вообще выполним? Еще несколько мгновений Франс колебался, потом отказался от внутреннего сопротивления.

- Я ищу корабль, госпожа, чтобы оказаться в безопасности, чтобы скрыться. Меня не должны обнаружить прежде, чем корабль выйдет в открытое море. Но вчера вечером я не нашел порта, собственно, я не понимаю, в чем дело...

Тетушка Мария ничего не говорила, она давала ему возможность высказаться...

Франс еще раз помедлил. Потом из него вырвалось:

- Я все расскажу вам, госпожа, все. Я своровал только два яйца и пару реп, это все, иначе бы я совсем умер от голода, это уж точно. А в бега я пустился по одной определенной причине: меня должны были отправить в сиротский приют. И, и... я лучше умру, чем пойду в сиротский приют!

- Но, дитя, почему ты сразу обо всем этом не рассказал?

- Я не смел, я не доверял вам, я боялся того высокого господина, который вчера вечером говорил со мной. Он, конечно, вернул бы меня домой, если бы я ему открылся. О, госпожа, нельзя ли мне остаться здесь, у вас? Может, у вас найдется какое-нибудь, совсем маленькое, свободное местечко для меня? Я буду делать любую работу! Я все могу, я буду исполнять каждое ваше желание, буду прилично вести себя, ну, пожалуйста!

Фрау Мария ответила:

- В любом случае ты мог бы остаться у нас на несколько дней, но что потом?

Тут Франс обеими руками указал на сад.

- У вас прекрасный сад, госпожа, но он немного запущен. Теперь самое подходящее время для сбора урожая яблок, да и груш со сливами - тоже. Почти на всех деревьях много засохших веток, их надо убрать. А на огороде полно сорняков, это тоже лишнее. Если не выполоть их, весной будет беда! А потом, цветочные клумбы! Осенние астры, подсолнечник, георгины - все это растет как попало, вперемешку, слишком плотно, и одно растение душит другое. А потом...

- Ты что, был садовником?

- Нет, госпожа, я жил у одного крестьянина; но часто я должен был делать многие другие работы. Проверьте меня, госпожа, вы увидите, какой порядок я наведу в вашем саду. Мне совсем не нужны такие вкусные бутерброды, как вчера вечером, обойдусь и черствым хлебом. И спать я могу где-нибудь в маленьком сарае, возле стены в саду, я почти два года спал в амбаре. Госпожа, проверьте меня! Я буду много работать и делать все очень хорошо, вот увидите, госпожа!

Голос его дрожал от волнения, от страха, что ему не позволят остаться. Он говорил себе, что уж если эта приветливая дама не оставит его у себя, то от того крупного серьезного мужчины и вовсе нельзя ждать ничего хорошего, да он, конечно, и не сможет говорить с ним так откровенно, как с госпожой.

Фрау Мария размышляла недолго.

- Как же тебя звать? - спросила она.

- Франс Ведер, госпожа!

- Ну, Франс, прежде всего: ты остаешься у нас. „Крупный строгий господин" - это мой племянник, его зовут господин ван Бинген. Он, пожалуй, знает, как сделать так, чтобы ты не попал в сиротский приют.

...Пять лет прошло с тех пор, как Франс Ведер, полузамерзший, был найден тем осенним вечером у дверей дома. Теперь этот дом стал для него его настоящей родиной. Как была удивлена тетушка Мария, когда он рассказал ей историю своего побега, не меньше удивлен был и господин ван Бинген, когда Франс одну за другой описывал ему подробности своей жизни. В первый же день своего пребывания в этом доме Франс взял в руки топор и принялся усердно работать в саду, Нонни и ее пес составляли ему компанию. Поначалу господин ван Бинген только качал головой, когда его тетя пересказывала ему все то, что узнала от мальчика утром.

- Сегодня вечером я еще раз расспрошу его, он должен рассказать мне все это еще раз, так я скорее обнаружу, не мошенничает ли он?

Теперь Франс Ведер больше не упрямился. Его хозяйка пообещала ему, что они не отправят его в сиротский приют, а этого было более чем достаточно. Разве солнце не светило в этот день намного ярче, чем даже во все летние дни до этого?

Он охотно отвечал на все вопросы хозяина дома и не утаил ничего. Когда он кончил описывать свой побег, который совершил, чтобы не попасть в сиротский приют, его взгляд выразил мольбу, и он спросил со страхом в голосе:

- Не правда ли, минхерр, вы не отправите меня туда? Сегодня утром госпожа обещала мне, что вы мне поможете...

- Я позабочусь о том, чтобы тебе не нужно было идти в сиротский приют, и если моя тетя захотела принять тебя здесь, то и я охотно соглашаюсь с этим, ты остаешься у нас. Но я должен предупредить тебя, Франс, оставь все эти шуточки, которые ты выкидывал там, в Оттернхофе, иначе ты скоро снова очутишься за дверью!

Франс намотал это предупреждение на ус, и с тех пор никто в доме не видел от него неприятностей; впрочем, большую часть времени он был занят в саду и во дворе.

Господину ван Бингену не стоило больших усилий расследовать, правдивы ли показания мальчика, и постараться помочь ему. Кое-что из жизни маленького беглеца напомнило ему его собственную юность, и это позволило ему с пониманием отнестись к беглецу. В той же деревне, что и Франс Ведер, он провел свои лучшие годы и тайком любил ту, которая зовется теперь фрау Зуренбург. И это сыграло свою роль в том, чтобы заступиться за этого мальчика.

Он подготовил бургомистру отчет, сообщая, что Франс Ведер найден, что он лично позаботится о мальчике и возьмет над ним опеку.

Из ответного письма бургомистра следовало, что Летучая Мышь сказал правду. Его спохватились, когда один рабочий из Оттернхофа обнаружил на берегу озера шапку и удочку мальчика. Поиски его тела в озере результата не дали. В конце письма бургомистр выражал надежду, что, возможно, господину ван Бингену удастся воспитать из Летучей Мыши „полезного человека", а соответственно и „полезного члена человеческого общества" - задача, над которой, к сожалению, тщетно бились некоторые члены общины.

Когда он прочитал письмо, а после него это сделала и тетушка Мария, то оба невольно покачали головой. Ох, уж этот Зуренбург! Он в самом деле считал, что, снабжая мальчика куском хлеба и мешком соломы, он выполняет свои обязательства по отношению к нему!

- Итак, Хендрик, - сказала тетушка Мария своему племяннику, - давай, с Божьей помощью, постараемся стать мальчику опорой в жизни и дадим ему кров. Я убеждена, что с ним лучше обходиться с любовью, чем с суровостью.

После этого господин ван Бинген уладил все, что в этих случаях предписывал закон, и он и его тетушка посвятили себя воспитанию и образованию мальчика.

Несмотря на все это, Франса еще манил план повидать весь мир. Но здесь было то, что изо дня в день все больше привязывало его к этому дому - благодать Божия, которая выражалась в сердечных заботах и участливом отношении тетушки Марии. Постепенно его недоверчивость и робость исчезли, и он испытывал благодарность к этим людям, которые спасли его от сиротского приюта.

Сначала господин ван Бинген подумывал послать Франса в школу. Но тетушка Мария сказала:

- Лучше не делать этого, Хендрик, я боюсь, что в нем проснется прежний Летучая Мышь. Не находишь ли ты, что лучше тебе самому обучать его? Я боюсь, что ему придется начинать с самого начала.

- Ну, - улыбаясь, возразил господин ван Бинген, -за годы моей службы я справлялся со множеством разных новобранцев, справлюсь теперь и с этим. Лучше я буду обучать их вместе с Нонни, так один будет поощрять другого.

К его большому удивлению оказалось, что Летучая Мышь знает и умеет намного больше, чем он предполагал. Задания, которые он давал мальчику, тот выполнял очень быстро и старательно. А остальное время он проводил, в основном, в саду и во дворе, смотрел за порядком и выполнял свою работу как нечто само собой разумеющееся и по собственному побуждению, так что за него можно было только порадоваться.

Со временем даже господину ван Бингену доставляло удовольствие заниматься с Франсом. Действительно ли этот мальчик был Летучей Мышью? Действительно ли его так боялись другие мальчики?

Да, так оно и было. В своей душе Франс Ведер всегда оставался Летучей Мышью. Тетушка не обманывалась. Она знала, что полное изменение, обновление в нем может произойти только с помощью благодати Божией, и она молилась за своего подопечного. В общении с ним она неустанно ссылалась на Господа Иисуса, Спасителя мира, доброго Пастыря. Франс тихо и внимательно слушал ее, не высказывая своего мнения.

Таким образом, время для Франса Ведера летело очень быстро.

По-прежнему усердно и терпеливо трудился он в саду, там и тут помогал по дому. Большую часть времени он проводил теперь в адвокатской конторе -там же, где и господин ван Бинген.

У него было не очень много знакомых. А друзей и подавно. В основном, он изъяснялся несколькими словами, давал краткие ответы, а если надо было сказать что-то более ясно, в его взгляде всегда появлялось какое-то угрожающее, враждебное выражение, так что его подопечные избегали общаться с ним.

С первого воскресенья, которое провел мальчик в доме тетушки Марии, та начала знакомить его с Божиим Словом, которое проповедовалось в этой местности с большой добросовестностью. Так что он все время мог слушать Слово Божие. Взрастет ли когда-нибудь семя в его сердце?..

Снова наступила осень. Холодный моросящий дождь мочил улицы северо-голландского городка, и от этого в нем становилось еще тише и пустыннее, чем обычно.

Господин ван Бинген и Франс Ведер вернулись из конторы домой, повесили сушиться свои промокшие пальто и присели в гостиной за чашкой кофе. Нонни, услышав голоса мужчин, вышла им навстречу. Чем была Нонни для тетушки Марии, тем был Франс для господина ван Бингена. Улыбаясь, тетушка заметила своему племяннику:

- Твоя Нон и мой Летучая Мышь совсем нас избалуют! - А потом добавила: - Я не могу себе представить, как можно жить без них обоих.

- Но ты знаешь, тетя, что касается нашей Нон, я думаю, тут можно не беспокоиться, ей только шестнадцать лет; с Франсем, конечно, совсем другое дело. Ему уже исполнилось девятнадцать. Он не может вечно оставаться у нас, хотя бы из-за своей работы. Его начальник недавно откровенно сказал мне: „Мы не можем задерживать его здесь. Он может пойти дальше, и это очень хорошо. Молодой человек с такими способностями и желанием работать не задержится долго в адвокатской конторе маленького городка." Я ничего не сказал ему на это, но я чувствую, что он прав.

- Я тоже люблю его, как и ты, Хендрик, мальчик вырос у нас на глазах и любит нас, как родной сын, и нам будет трудно привыкнуть к мысли, что его место за столом будет пустовать. Но его будущее благополучие, его дальнейшее образование - прежде всего, и мы оба это знаем. Мы не имеем права удерживать его, если он захочет продвинуться по своей работе, а поэтому - уехать отсюда.

Маленькая семья собралась за чашкой кофе; и Нонни - прежде всего, она - вносила жизнь и радость в этот маленький круг. В первый же день, когда Франс Ведер нашел приют у тетушки Марии, Нонни показалась ему прекрасным цветком из далекого сказочного мира, и с тех пор он выполнял все ее желания и капризы, хотя это давалось ему нелегко. Однажды в огороде она пробежала по только что засеянной грядке, в другой раз сорвала первые тюльпаны, только-только начинавшие цвести, а как-то набрала целую корзину неспелых груш, к чему Франс отнесся очень неодобрительно. Но он никогда не злился на маленькую безобразницу. Чувствовал ли он, что она всем сердцем была привязана к нему? Когда он жил еще в Оттернхофе, как-то крестьянин Зуренбург сказал своей жене: „К щенкам, жеребятам и телятам у мальчишки есть сердце, что удивительно, но по отношению к людям Летучая Мышь - это настоящий сатана. Спроси об этом кого хочешь..." Нет, крестьянин из Оттернхофа не понимал Летучую Мышь, да ему бы и в голову не пришло постараться лучше понять его.

Нон и Франс очень скоро сдружились. Чувствуя это, Франс спешил помочь Нон в любом ее маленьком горе. Он приходил на помощь, если она не справлялась с какой-нибудь домашней задачей, и часто радовал ее какой-нибудь маленькой поделкой, над которой он много трудился. Учение давалось ей не так легко, а Франс за час мог выучить больше, чем она за целый день. Она была способной, но ей не хватало усидчивости. Кое-что давалось ей очень легко, например, она играючи изучала иностранные языки; но нелегко шла у нее математика, ей приходилось порядком поломать голову над арифметическими задачками. Но каждый раз рядом оказывался Франс. Для Нон у него всегда находилось время.

Дядя Хендрик подумывал о будущем Нон и очень переживал за свою дочку. Тетушка Мария, наоборот, не придавала трагического значения тому, что ее воспитанница проявляет к школьным учебникам так мало интереса. С некоторого времени Нон часто заходила на кухню и возилась там. Ей доставляло удовольствие под руководством тетушки составлять меню, варить, печь, а потом накрывать на стол. Тетушка Мария радовалась, что у нее появилась хорошая помощница во всем; но особенно она радовалась тому, что знала: со временем Нон сама сможет правильно вести домашнее хозяйство.

Когда после ужина стол был уже убран, Франс хотел углубиться в учебник, но тут к нему подошла тетушка:

- Нет, Франс, сегодня вечером не будет никакого учения.

- Но почему? - удивленно спросил он.

- Потому что сегодняшний вечер вызывает кое-какие воспоминания, особенно связанные с тобой... -Тут она улыбнулась.

Ах, тут Франс понял, что имела в виду тетя. Он серьезно ответил:

- Тетя Мария, действительно, сегодня вечером исполняется пять лет с тех пор, как ты нашла меня возле дверей дома и приютила. Как бы мне хотелось отблагодарить тебя за все это! О, когда я думаю об Оттернхофе - конечно, там у меня была крыша над головой. Но здесь я дома! Как же все изменилось!

Франс хорошо умел владеть собой, но сейчас на глазах у него выступили слезы.

- Будь благодарен, Франс, Тому, Кто тебя привел сюда, Кто направлял сюда, к нам, каждый твой шаг. И ты очень хорошо знаешь, как мы все рады, что ты здесь, с нами, что ты есть у нас, - добавила тетушка.

На улице разгулялся ветер, и дождь лил еще сильнее, чем накануне. В большой гостиной было тепло, светло и дружно - точно так же, как пять лет тому назад, когда Франс, умирающий от голода и стужи, впервые услышал песню о Спасителе грешников, добром Пастыре.

Вспоминала ли об этом и Нон? Неожиданно она попросила тетю:

- Пожалуйста, тетушка, сыграй еще: „Мы читаем постоянно..." - К этой просьбе присоединился и Франс. Тетя села за пианино, Нон встала рядом с ней, и тогда они вместе запели знакомую песню о спасительной любви Пастыря, Господа Иисуса.

Франс молча слушал. Возможно ли, чтобы Господь Иисус был и его Спасителем и Господом и также и за него совершил это искупительное деяние на Голгофе? Выходит, он в самом деле нуждался в этом Спасителе? Значит, также и он, прозванный когда-то Летучей Мышью, противник Бога, должен с Ним примириться? Действительно ли он погибший грешник, нуждающийся в спасении? Да - когда он думал о прошлом, о нищете и бедах, преследовавших его в родительском доме, о своих злоключениях на улице, в школе, о пренебрежении к нему в Оттернхофе... Но теперь-то, здесь, о нем заботятся, к нему прислушиваются, его лелеют, любят, - и что же, он и сейчас навсегда погиб?

Был уже поздний вечер, когда все, наконец, успокоились. Господин ван Бинген и Нонни поднялись в свои спальни, а Франс еще на какое-то время остался внизу, чтобы приготовить работу на следующее утро. Обычно он справлялся с этим за несколько минут, но сегодня он замешкался так, что тетя обратила на это внимание.

- Тетя Мария, - вдруг спросил он. - Ты всегда старалась донести до меня то, что говорит нам Библия. Ты убеждала меня в необходимости обратиться к Богу, осознать свою греховность, признать свою вину перед Богом и попросить у Него прощения, ссылаясь на избавительный поступок Господа Иисуса на кресте на Голгофе. Ты старалась объяснить мне, что призвание верующего - следовать за Господом и брать пример с его святой, незапятнанной жизни, которую он вел на земле. Я слушал тебя, тетя, потому что сразу полюбил тебя и потому, что все это было так ново и привлекательно для меня. Я пытался понять Библию, осмыслить искупительное деяние, но я натыкался на трудности, к которым оказался неготовым, и на вопросы, на которые не находил ответа. Вот и сейчас я продолжаю думать: почему это так, а это - так; и все время убеждаюсь, что во мне нет веры...

Франс Ведер замолчал. Еще никогда он столь ясно не выказывал своего отношения к подобным вещам. Тетя внимательно его выслушала.

- Я знаю, слова здесь не помогут, Франс. Но позволь мне сказать одно: блаженны те, кто, не видя, уверовали. Есть в нашей стране много людей, которые полагают, что не могут поверить без очевидного, приемлемого для их разума доказательства. Но там, над небом и облаками, живет всемогущий Бог, Который Сам о Себе свидетельствует, обращаясь прямо к их сердцам. Твое детство было суровым, Франс, полным лишений, бед и борьбы, и все это ожесточило твое сердце. И ты с лихвой возвращал назад - или пытался это сделать - все зло, что причиняли тебе. Всеми силами ты пытался проложить себе дорогу - но не в большой портовый город ты был приведен, а сюда, в наш маленький, спокойный городок. И здесь ты нашел любовь, и всем сердцем отвечаешь нам любовью же. Видишь, Франс, в этом я четко усматриваю Божье провидение, которое сквозь ночь и тьму привело тебя совсем в другое окружение, чем то, которое ты искал. А разве твой собственный путь не ожесточил бы твое сердце больше? Мой век, Франс, близится к концу, но ты еще только вступаешь в жизнь. Мой Господь и Отец допустил, чтобы и на моем жизненном пути какое-то время был мрак, ведь и у меня были любимые люди, которые когда-то находились со мной рядом и которых одного за другим унесла смерть. Но мрак отступил, и я могу только благодарить Бога за любовь и мир, которые подарила мне любовь Господа. Также и ты, каким бы юным ты еще не был, уже изведал в своей жизни мрак. А теперь? Разве уже теперь не стало светлее? Гляди, ведь это милосердие Божие! Он ищет тебя. Он мог бы подарить тебе намного больше. Он хочет дать тебе вечную жизнь, хочет спасти тебя, избавить от твоих грехов драгоценной кровью Иисуса Христа. Да, Он хочет этого. Но и ты должен хотеть, должен принимать Его благодать и Его бескорыстную любовь и позволить спасти себя! Ах, Франс, мальчик мой, прими день спасения!

Два месяца спустя, в середине декабря, сильный мороз заковал ручьи и озера крепким льдом. Много молодых людей резвилось на гладкой, блестящей поверхности. Нонни тоже с удовольствием каталась на коньках; Франс был ей в этом учителем.

Как раз после обеда они оба, захватив свои коньки, отправились на каток возле городских ворот. Пока они шли по любимым улицам Меервордена и разглядывали вывески, висевшие там и сям, Нонни весело болтала:

- Как прекрасно, Франс, что ты сегодня свободен; было бы хорошо, если бы и послезавтра ты тоже нашел бы немного свободного времени! Кататься на коньках можно только тогда, когда позволяет лед, а твоя контора никуда не убежит. И вообще, у меня такое впечатление, что ты считаешь свой бумажный хлам слишком уж серьезным и важным делом!

В это мгновение их обогнала группа молодых людей, один из которых подчеркнуто вежливо поздоровался с ними. Это был стройный белокурый юноша, единственный сын очень богатого владельца гостиницы Летукера. Однажды он случайно встретил Нонни ван Бинген на одном семейном приеме у дальнего родственника, куда девочка приходила с тетушкой Марией. С того дня Арнольд Летукер искал любую возможность познакомиться с Нонни ван Бинген поближе. Но это было непросто: она не появлялась на улице без сопровождения.

Сначала Арнольд Летукер принимал Франса за ее брата, потом случайно узнал, что они не были родственниками. С тех пор он был уверен, что сможет „отставить этого простого писаря в два счета."

- Не это ли молодой Летукер? - спросил Франс, немного удивленный этой бросающейся в глаза выходкой Летукера.

- Да, кажется, его так зовут, - кивнула Нонни. - Я познакомилась с ним на одном семейном празднике; он очень мил.

Франс нахмурил брови и искоса взглянул на свою спутницу.

Несмотря на то, что ей было уже шестнадцать лет, отец и тетушка считали Нонни совсем еще ребенком. И Франсу никогда еще не приходило в голову, что кто-то мог легко посчитать ее более взрослой, чем она была на самом деле. Как шла ей эта пестрая шапочка, такая красивая на ее волнистых смоляных кудрях! Как блестели ее глаза под длинными, темными ресницами! А как разрумянились на свежем зимнем воздухе ее смуглые щечки! „Пышный южный цветок в чужом окружении," - невольно подумалось Франсу. Бабочки очень быстро улетают, и очень скоро Франс может оказаться ни с чем...

Толчок в руку вывел его из размышлений.

- Франс, надеюсь, ты погружен не в твои скучные дела или математические уравнения? - смеясь, журила его Нонни. - Посмотри же вперед! Прекрасный лед и столько парней и девушек!

Каток и в самом деле был чудесный, только и кататься. И вот они надели свои коньки и принялись весело резвиться на гладком, как зеркало, льду.

- Так здорово, как сегодня, не было за всю зиму! -восхищенно воскликнула Нонни.

- Да, сегодня великолепно! - радостно улыбнулся ей Франс. - Вон, посмотри туда, твои знакомые!..

В следующее мгновение они уже были окружены целой ватагой молодежи, весело их приветствовавшей. Арнольд Летукер ловко подъехал к ним и улыбнулся Нонни:

- Вы всегда держитесь в стороне, фрейлейн ван Бинген, а ведь чем больше общество молодых людей, тем больше у них разных забав, вы так не думаете?

Нонни посмотрела на Франса вопросительно и немного озадаченно. Она знала, что отец был против того, чтобы она общалась с людьми, которых едва знала. Но ей не хотелось быть невежливой по отношению к этому юноше.

- Поверьте мне, - настаивал Летукер, заметив ее смущение, - я не хотел бы быть навязчивым; но почему только один господин Ведер наслаждается вашим обществом?..

Нонни не знал-а, что на это ответить. Зато Арнольд Летукер расценил ее молчание как согласие, взял ее за руку, и вот она уже была в середине стайки молодых людей, которые со смехом и шутками подхватили ее. Франс изумленно посмотрел им вслед, потом собрался с духом и последовал за ними. А что ему еще оставалось делать? Он немного рассердился на себя за то, что не дал отпора этому Летукеру, этому ловкачу, а с другой стороны, не хотел портить Нонни игру. К тому же самоуверенность Летукера совсем сбила его с толку.

Полдень пролетел незаметно. Юноши и девушки превосходно повеселились, только Франс чувствовал себя в этом обществе не совсем уютно. Уже смеркалось, когда Нонни смогла перекинуться парой слов с Франсом наедине.

- Как ты думаешь, Франс, - спросила она как бы между прочим, - это очень плохо, если сегодня мы вернемся домой попозже, конечно, ненамного, только на часочек? Арнольд Летукер сказал, что сейчас каток должны осветить, и как, наверное, чудесно будет тогда кататься на коньках! Тетушка очень будет волноваться?

Едва он успел ответить, как новые знакомые снова увели ее в середину катка. И тут вся вереница подкатила к деревянной палатке, в которую Летукер приглашал всех на стакан горячего пунша.

- Потом еще лучше будет кататься, - заявил он.

Теперь Франс не мог больше молчать.

- Возможно, вы и правы, господин Летукер, и мне очень жаль, что я мешаю вашей забаве, но фрейлейн ван Бинген и я не сможем воспользоваться вашей щедростью, нам уже пора возвращаться домой.

Эти слова были сказаны спокойным, но твердым тоном, и Арнольд Летукер понял, что Франс Ведер не позволит просто так сбить себя с толку. Но он не сдался:

- Терпение, терпение, господин Ведер, фрейлейн ван Бинген уже не ребенок, но если ей надоело кататься на коньках, это существенно меняет дело!

Франс снова взглянул на Нонни, и она нетерпеливо попросила:

- Неужели дома так уж обеспокоятся, если мы придем чуток позднее? Сегодня вечером так чудесно, и здесь столько молодежи...

Но Франс стоял на своем.

- Мне жаль, Нон, но твой отец настойчиво просил меня, чтобы я позаботился о том, чтобы мы вернулись домой вовремя.

Делать было нечего, и, несмотря на протесты молодых людей, Нонни должна была попрощаться с ними. Какой веселой и жизнерадостной была она по дороге сюда, и какой тихой и задумчивой возвращалась она домой! Молчал и Франс, ушедший в себя. Ах, вот так все время в его жизни: один против всех и все против одного!

Через несколько дней Франс Ведер получил от своего начальника задание поехать в Амстердам с одним деловым поручением. Он понял, что это была не развлекательная поездка, а сложное дело, которое надлежало уладить, и он решил воспользоваться дорожным временем, чтобы заранее составить о нем представление. Много раз просмотрел он документы, которые вез с собой. Но когда наступил срок, все прошло гладко, он получил желаемые документы, а после этого у него осталось время, и, прежде чем отправиться в отель, он решил погулять по городу. Бродя по улицам, он вспоминал свое детство, годы, проведенные в городе. Как часто останавливался он тогда перед разнообразными вывесками, восхищался тысячей вещей, которые предлагались, но были для него недостижимыми, далекими, как звезды в небе. Ах, какой контраст с сегодняшним днем! Если захочет, он сможет войти сейчас в любую лавку и купить все, что ему понравится. Если бы его мать могла видеть его сейчас! Но был ли он в самом деле счастлив? Вот тетушка Мария была, без сомнения, счастлива. В ее душе был покой, тот покой, который „не может дать мир". Но он не был по-настоящему счастлив. Что касается внешней стороны, все шло очень хорошо, удивительно хорошо - любимые люди заботятся о нем. А внутренний мир? Мир души? Нет, его у него не было. Стоя перед витриной с красивыми женскими шляпками, он вспомнил Нонни.

Нонни все еще была ребенком, это подтвердил тот день, проведенный на катке. В тот же вечер она снова была веселой и непосредственной с ним, как обычно; а когда господин ван Бинген упрекнул ее за то, что они вернулись так поздно, она сразу честно взяла вину на себя. Да, Нон была еще ребенком. Но другие-то уже так не считали. Господин ван Бинген доверил ему свою девочку, как отец - сыну. Но какое право имел он добиваться успеха у Нонни наряду с другими молодыми людьми? Да и небезнадежное ли это дело для него, Летучей Мыши, взявшемуся неизвестно откуда? А как в самом деле относится к нему Нонни? Что он для нее значил? А если она когда-нибудь увлечется кем-то другим и оставит его навсегда, сможет ли он перенести это?

- Я должен бежать! Должен бежать навсегда из Меервордена - от тех, кого я люблю и кто мне близок, там нет мне счастья! Прочь отсюда как можно дальше!

И поскольку в тесных улочках большого города его все время кто-нибудь толкал, он быстрыми шагами направился в гостиницу, чтобы побыть одному.

На следующее утро он пришел на вокзал пораньше, чтобы с первым же поездом вернуться домой. Погода была холодной и ветреной, но у билетной кассы уже царила суета. Стоя в очереди в одну из касс и от нечего делать глядя вокруг, Франс обратил внимание на одного господина, сопровождаемого дамой, который заказывал два билета первого класса. Чтобы заплатить, ему нужно было высвободить руку. Господин перебросил свой мокрый плащ через плечо и достал кошелек с деньгами. При этом из кармана плаща на пол упал какой-то плоский темный предмет. Молодой парень из очереди в соседнюю кассу тоже увидел это и носком сапога подтолкнул предмет к себе. Одновременно он уронил на пол свои деньги, приготовленные для покупки билета, нагнулся за ними и при этом с быстротой молнии сунул этот темный предмет в карман своего пиджака. Затем он купил билет и отправился в зал ожидания.

Получив свои билеты и положив их в карман, господин с плащом на плече обратился к своей спутнице, показал на вывеску „Ресторан" и только хотел открыть перед дамой дверь, как вдруг его кто-то окликнул.

- Вы ничего не выронили из кармана вашего пальто только что, у кассы, минхерр?.. - спросил Франс.

Господин тотчас сунул руку в карман пальто и побледнел.

- Мой бумажник со всеми документами!

- Тогда идемте быстрее, я видел кто... быстрее!

- Останься, пожалуйста, здесь, Генриэтта, - бросил мужчина своей спутнице и последовал за Франсом в зал ожидания. Там уже толкалось множество пассажиров, пробиваясь через дверь к платформе, а вокзальный служащий был занят прокалыванием билетов, поскольку поезд уже готовился к отправлению. Нужный Франсу поезд отправлялся через четверть часа. Он сразу же увидел вора, проталкивающегося вперед, чтобы как можно быстрее попасть на платформу. Не мешкая, Франс подошел к очереди, отстранил нескольких отъезжающих и схватил вора за руку.

- Вам придется немного подождать, господин, -сказал Франс Ведер, и его голос прозвучал так уверенно и спокойно, что остальные пассажиры приняли его за полицейского и тотчас же очистили место. Парень был так ошеломлен, что позволил вывести себя из зала ожидания в вестибюль без всякого сопротивления. Но там к нему, кажется, вернулось самообладание. Он рывком высвободил свою руку и возмущенно спросил:

- Кто вы? Кто дал вам право хватать меня?

- У меня есть на то причина, - объяснил Франс, - я только что заметил, как вы подняли с пола бумажник этого господина и тихонько спрятали его. Будьте же благоразумны и отдайте мне бумажник - или вы хотите, чтобы мы позвали полицию?

Вор понял, что перед ним не полицейский, и яростно закричал:

- Вы с ума сошли, уважаемый! Я не брал никакого бумажника! - и бросился на Франса, чтобы потом пробраться к выходу на перрон. Но Франс, бывший наготове, выдержал его натиск и бросился ему наперехват. Потом они оба покатились по грязному каменному полу вокзальной станции. Франс, значительно более проворный, чем его противник, скоро подмял того под себя и завернул ему руку за спину, так что тот застонал и сдался. В этот миг в зал вошли два полицейских, позванных из караулки очевидцами. Быстро разобравшись что к чему, они разняли дерущихся и повели их в караульную. Господин в пальто, а также двое других пассажиров, взятые свидетелями, пошли вместе с ними.

В караульной сначала спросили их имена и место жительства и попросили показать удостоверения личности. Каково же было удивление Франса, когда выяснилось, что господином в пальто был барон Герард ван Люденхоф, единственный сын старого помещика, через поля которого Франс бежал ночью из Оттернхофа.

Вор сам положил украденный бумажник на стол. Барона попросили проверить содержимое. Этого требовали правила, а вор даже и минуты времени не имел, чтобы открыть его. После того, как был составлен и подписан протокол, им разрешили идти.

На вокзальной станции Франс протянул господину ван Люденхофу руку на прощание.

- Я рад за вас и хотел бы пожелать счастливого пути. Через четверть часа отходит следующий поезд, которым я отправляюсь. - Франс вежливо поклонился и хотел пойти в зал ожидания, но господин ван Люденхоф остановил его.

- Нет, господин Ведер, пожалуйста, подождите. Вы оказали мне огромную услугу, избавили меня от тяжкого ущерба. Приношу вам за это большую благодарность и приглашение, которое вы не должны отклонять.

Не дожидаясь ответа, господин ван Люденхоф подошел к ближайшей кассе и попросил билет первого класса до Меервордена. Он передал его Франсу со словами:

- Вот, господин Ведер, вы составите нам компанию до Меервордена. Там вы выйдете, а мы проедем немного дальше. А теперь пройдемте, пожалуйста, со мной, я познакомлю вас с моей супругой. Должно быть, она о нас уже беспокоится.

Франс стал отказываться. Он охотно бы остался на какое-то время один. Да и выглядел он отнюдь не по-светски. Его костюм был испачкан, галстук съехал набок, волосы слиплись на лбу, а на подбородке кровоточила рана. Но к ним уже подходила дама.

- Герард, что случилось? - обеспокоенно спросила она. - Я слышала, будто кто-то был задержан, и уверена, ты что-нибудь знаешь об этом.

Барон представил ей Франса Ведера и торопливо сообщил ей о том, что произошло. Затем он вновь обратился к Франсу:

- Отлично, мой юный друг! Когда я услышал, как вы заговорили с парнем, я действительно подумал, что вы из полиции. Наверняка, так же подумали и остальные очевидцы. Вы проявили мужество и выдержку! Так, значит, вы работаете не в полиции, а в какой-то конторе, насколько я понял?..

Франс кивнул, а барон продолжал расспрашивать:

- Итак, вы живете в Меервордене. Ваши родители тоже там живут?

- Нет, минхерр, - ответил Франс, - мои родители умерли, когда мне было одиннадцать лет. После этого все у меня пошло наперекосяк - конечно, и по моей вине тоже, сейчас я это понимаю. Позднее добрые люди взяли меня к себе, заботились обо мне, обеспечили работой, чтобы у меня был стимул и перспективы самому чего-то достичь в жизни.

- Хм, хм! Суровая юность! И таких немало. Но как многие идут по дурному пути, в ложном направлении! В конце концов они оказываются на каком-нибудь корабле или в каторжной тюрьме, однако мало кто кончает писарем в адвокатской конторе! - добавил он, улыбаясь. Затем он снова спрашивал Франса, осведомлялся о его сегодняшней работе в конторе, о его доме и его приемных родителях, а также о его дальнейших планах в работе.

- Часто ли вам приходится совершать такие путешествия для своего шефа?

- Нет, минхерр, это первая такая поездка, обычно же мой шеф сам занимается иногородними поручениями.

Тут прибыл поезд, и все трое заняли пустое купе. Здесь барон возобновил разговор:

- Итак, вы не часто путешествуете?

- Нет, господин барон.

- Но вы, вероятно, хотели бы побольше посмотреть мир?

- О да, мне бы очень этого хотелось, - честно признался Франс.

Они еще поговорили на разные темы, и, наконец, барон сказал:

- Сейчас вы должны выходить, возьмите, пожалуйста, вот это - на новый костюм! Сделайте мне одолжение! Я не хотел бы смущать вас, но ваш костюм пострадал из-за меня. Пожалуйста, господин Ведер. - Он вынул бумажник и протянул Франсу несколько банкнот. Франс сердито отказался.

- Это было само собой разумеющееся, господин барон! Так поступил бы любой на моем месте! Впрочем, господин барон, - продолжал Франс с лукавой усмешкой, - я уже давно получил от вас вознаграждение: еще мальчиком я не пропускал ни одного воскресенья, чтобы вволю не покупаться в маленьком озере, принадлежащем Люденхофу. Вот это было здорово!

Барон снова попытался всунуть ему деньги, но Франс наотрез отказался от них. Через несколько минут поезд остановился в Меервордене, Франс попрощался и вышел. Супруги помахали ему вслед.

По мокрым от дождя улицам он торопился в контору своего шефа. Франсу не терпелось сообщить ему об удачной поездке.

А поездка эта имела и другие последствия.

Вот уже минули январь и февраль, а у молодых людей так и не было больше возможности покататься на коньках: мокрый снег, дождь и туман постоянно сменяли друг друга.

- Но ведь и в марте иногда бывает лед, правда, Франс? - как-то вечером нетерпеливо спросила Нонни.

- Конечно, Нон, такое случается, но очень редко. Но ведь тебе важно вовсе не это, а то, будет ли там Арнольд Летукер. - Напрасно он сделал это замечание, лучше бы он попридержал свой язык. Он изобразил безразличие и продолжал читать книгу.

Нонни обиженно вздрогнула:

- Да, сегодня вечером ты просто смешон! Арнольд Летукер? Какое мне дело до того, на катке он или нет! Похоже, тебе просто не нравится кататься на коньках, ты знаешь только свои книги и постоянную зубрежку и гнешь спину на своего господина адвоката!

Когда она отчитала его таким образом, Франс рассмеялся. Но, в сущности, он был очень смущен. Никто не должен знать, что дочь его приемного отца значила для него больше, чем все остальные на свете. А чтобы никто этого не заметил, надо бежать отсюда и как можно быстрее! Он, Летучая Мышь, не мог питать никаких надежд на этот счет.

Через пару дней почтальон принес в контору адвоката письмо, адресованное Франсу. Франс изумленно посмотрел на него. Еще никогда в жизни он не получал писем, адресованных лично ему! С любопытством он вскрыл конверт. Это было приглашение. Франса просили приехать в следующую субботу на обед в Люденхоф.

Нотариус многозначительно покачал головой, узнав об этом.

- Я уже кое о чем догадывался, поскольку у меня уже наводили справки о вас. Конечно же, поезжайте! Такой влиятельный человек, как господин ван Люденхоф, может оказать большую поддержку такому старательному юноше, как вы. Правда, я не знаю, что именно он от вас хочет; но тот факт, что он вас приглашает, говорит о том, что у него в отношении вас есть какое-то намерение...

Вечером в семейном кругу подробно обсуждали это событие. Все домашние были немного подавлены. Все чувствовали, что прекрасному времени их совместной жизни наступает конец. Нон, не умевшая скрывать то, что было у нее на сердце, советовала Франсу в случае, если барон ван Люденхоф предложит ему место у себя, сослаться на то, что ему такое тесное соседство с Оттернхофом по вполне понятным причинам не подходит, и поэтому он лучше останется в Меервордене. Франс улыбнулся на эти слова от всего сердца, но господин ван Бинген назвал предложение своей дочери глупым.

Когда Нонни и Франс уже ушли спать, господин ван Бинген и тетушка Мария еще немного поговорили об этом деле.

- В любом случае интересы юноши должны быть для нас на первом месте, - заключил господин ван Бинген, - но могу тебя заверить, мне будет очень-очень не хватать его.

- Да и мне тоже. Но больше всего меня заботит спасение его души! Он знает Евангелие, знает о спасительной благой вести; но он еще не обратился по-настоящему, еще не признал свою человеческую греховность и свою полную несостоятельность перед Богом и не приобщился к Его благодати. Ах, должен же, наконец, божественный свет свыше изгнать тьму неверия и сомнения в его душе!

В субботу утром, когда Франс выходил из поезда на уже знакомом ему вокзале, откуда он должен был еще с добрых полчаса добираться до владений барона, множество воспоминаний нахлынуло на него. Невольно вспомнил он о песне, которую тетушка Мария часто играла и пела: „Кто хочет идти собственной дорогой, тот легко примет блуждающий огонь за свою звезду..." Случай - нет, тетушка Мария сказала бы: провидение Божие направило кораблик маленького беглеца в надежную гавань. Там он нашел то, к чему, несмотря на все протесты, все сопротивление, так стремилось его сердце: любовь! Там был его рай. Ну и что? Как ему быть дальше?

В этом раю расцвел прекрасный тропический цветок, который ему не суждено было сорвать. Для него, Летучей Мыши, бродяги с улицы, бичу целой деревни, он недоступен. А что он будет делать, если кто-нибудь другой подойдет и протянет к ней руку? Что творилось в его душе, когда Арнольд Летукер дотронулся на катке до ее руки! Одно только воспоминание об этом лишало его самообладания. „Мне надо было помешать ему! - прошептал он. - Будет лучше, если я навсегда исчезну отсюда!"

Но скоро гнев улегся, и его сменила грусть. В густом тумане показалась серая церквушка той самой деревни, где родилась его мать и где она была погребена. А вон там, за Бухенвальдом, лежал От-тернхоф, еще несколько шагов, и он увидит высокую крышу жилого дома...

Франс был немного разочарован, когда оказалось, что на остановке его поджидает маленькая охотничья повозка барона; куда охотнее он прошелся бы до Люденхофа пешком, тем более, что дорога была так хорошо знакома ему, но он высоко оценил также и вежливость барона. Старый кучер, сидевший с вожжами в руках на облучке повозки, в которую была впряжена гнедая кобыла, был знаком Франсу.

- Я хотел бы спросить господина, он...

- Да, да, Петер, я вижу, вы должны отвезти меня в Люденхоф...

- Господин знает меня, однако я вас что-то не припомню...

- Все в порядке, Петер, - весело ответил Франс, -вы меня не знаете, пожалуй, даже и никогда не знали, ведь все это было так давно. Лучше расскажите мне немного о Люденхофе. Жив ли старый барон?

- Нет, два года назад старый барон вернулся с юга, так как баронесса, жившая там из-за своего слабого здоровья, умерла. Барон пережил свою супругу всего на полгода. После его кончины Люденхофом занялся молодой барон, долгие годы служивший офицером в Индии.

Но теперь снова шла большая подготовка к далекому путешествию за границу.

- Ах, - вздохнул Петер, - и что они никак не успокоятся в своем родовом поместье, я этого не понимаю...

Они въехали в тяжелые дубовые ворота, проехали по широкой аллее из вязов и остановились перед широким крыльцом. Как только повозка встала, подбежал слуга в ливрее, который сразу же провел Франса в большую комнату, где за письменным столом его ожидал барон Герард ван Люденхоф.

- Вот и вы, господин Ведер, - сказал барон, когда Франс вошел с вежливым приветствием, - присаживайтесь, здесь мы с вами можем спокойно обсудить то дело, ради которого я и пригласил вас приехать в Люденхоф.

Франс Ведер внимательно слушал, что говорил ему господин ван Люденхоф, и на все попутные вопросы давал четкие ответы. Беседа длилась недолго, но в один миг оказала большое влияние на будущее Франса.

Барон ван Люденхоф планировал заграничное путешествие. Сейчас управление разбросанными повсюду деревеньками, принадлежащими Люденхофу, лежало на плечах престарелого управляющего, жившего в маленьком деревенском домике на краю парка. Задача была довольно тяжелой для пожилого человека, и поэтому барон уже давно искал способного молодого помощника, который со временем должен был взять управление на себя. Такой молодой человек должен был сопровождать графа в качестве личного секретаря в запланированном путешествии и доказать свою пригодность к должности управляющего.

- Собственно, вы несколько молоды для этой

трудной задачи, господин Ведер, но я надеюсь найти в вас способного человека. - сказал ван Люденхоф. -Сведения, которые я получил о вас, обрадовали меня; теперь вам предстоит решить, подходит ли вам мое предложение.

- Что касается лично меня, господин ван Люденхоф, то я принимаю ваше предложение с благодарностью и надеюсь справиться с этой задачей; но я хотел бы обсудить свое окончательное решение с моими домашними; также я хотел бы поставить в известность об этом моего нынешнего начальника, к которому питаю большое уважение.

- Совершенно справедливо, господин Ведер, но к концу следующей недели сообщите мне о своем решении письменно.

Франс Ведер утвердительно кивнул, на этом разговор был завершен, так что он сравнительно быстро смог отправиться домой.

В поезде Франс старался привести свои мысли в порядок; он знал, что надо было принять очень важное решение. Когда он вечером вернулся домой и сел на свое обычное место в кругу тех, кто его так любил, он уже не мог радоваться открывшимся перед ним блестящим перспективам относительно его карьеры, поскольку ему надлежало расстаться со своей любовью. В нем теплилось тайное желание, чтобы его приемный отец или тетушка Мария отговорили его от предложения. Но этого не произошло. Оба отказались от своих желаний, когда речь шла о благе молодого человека.

Только Нонни всеми своими силами воспротивилась этому, но, по мнению ее отца, ее возражения не имели под собой достаточно веских оснований и поэтому остались напрасными. Было решено, что Франс должен принять предложенное ему хорошее место.

Почти четыре года провел в путешествии барон ван Люденхоф, и только затем решил вернуться на родину. Можно подумать, четыре года - большой срок, но для Франса они пролетели в одно мгновение. С первого же дня, неутомимый и энергичный, он сначала помогал старому управляющему, добросердечному и приветливому человеку. Исполненный усердия, он приступил к работе с таким скромным, но решительным видом, что господин Бриотте серьезно признался, что привязался к нему, когда барон поставил его в известность о предстоящей поездке за границу.

- Я могу заверить вас, господин барон, - сказал управляющий, - что в лице господина Ведера я теряю ценного помощника. Не лучше ли будет оставить этого способного молодого человека здесь?

Барон возразил на это:

- Нет, нет, уважаемый господин Бриотте, Ведер поедет со мной. Но вы сможете переписываться с ним и, таким образом, вы не совсем останетесь без помощи.

Так и порешили. Франс был определен секретарем господина ван Люденхофа, но фактически он разделял с управляющим все заботы, связанные с заведованием таким большим хозяйством.

Он должен был повсюду сопровождать барона и его супругу, ни одна поездка, прогулка, экскурсия не предпринималась без того, чтобы Франс не провел их подготовку и не участвовал в них сам. Промежутки между делами были заполнены обменом корреспонденцией между ним и господином Бриотте.

Но несмотря на свою неустанную деятельность и множество новых впечатлений, его мысли постоянно возвращались в тихий дом в Меервордене. Если бы Нон и тетушка могли вместе с ним увидеть и пережить столько прекрасного! Нон пригрозила ему на прощание, что если он в каждом письме не будет посвящать несколько строчек лично ей, то пусть больше лучше не попадается ей на глаза. Когда у нее вырвались эти слова, на мгновение в ее глазах появились две крупные слезы, и она выбежала в сад. Франс сдержал слово; регулярно писал и вкладывал в конверт письмецо для Нон.

При его постоянной смене жительства письма из дома доходили до него с большой задержкой. Но, в конце концов, он получал их, и в каждом также было письмецо от Нон. Сначала он слегка усмехался, когда она жаловалась, что ей так не хватает его. Ее отец прикладывал все усилия для ее образования. Но ее сочинения на французском языке были полны ошибок, задачи вовремя не решались, а арифметика и математика, казалось, были для нее полнейшей абракадаброй, - короче, все шло из рук вон плохо. И отец брюзжал еще больше, чем обычно, и каждый день заверял ее, что она никогда не сможет встать на ноги. „Как хорошо, что хоть у тетушки Марии хватает терпения возиться со мной. Домашние дела доставляют мне куда больше радости, чем весь этот книжный хлам, - писала Нон. - Но я могу сказать тебе: я считаю тебя отпетым эгоистом - ты так прекрасно проводишь время, а вот меня заставляют сидеть здесь за этими проклятыми заданиями!.. Пиши чаще, Франс, и запомни хорошо: когда ты вернешься, ты должен будешь подробно рассказать мне обо всем, что увидишь."

В этом же шуточном стиле поначалу были и другие ее письма, но постепенно они менялись. Было ли дело в ее почерке? Франс чувствовал, как ребенок становился взрослой девушкой. Ее последнее письмо заставило биться его сердце быстрее, сначала от гнева, а потом от тайной радости.

„У меня все, как обычно, - писала она, - мы собираемся с папой и тетушкой Марией в час молитвы и читаем Слово Божие, а в свободный вечер мы с папой выходим иногда на прогулку. И почти всегда я встречаю при этом Летукера, знаешь, Франс, того самого, с которым мы как-то катались на коньках. Так вот, Арнольд Летукер уже давно пытался познакомиться со мной поближе, но я достаточно ясно дала ему понять, что мне не по душе его назойливая вежливость; я не могу показаться на улице Одна без того, чтобы он не докучал мне. Потом я рассказала об этом папе - это получилось случайно, потому что он меня сам однажды угрюмо спросил: „Скажи мне, Нон, что это за выскочка, который постоянно крутится возле тебя; я часто вижу этого франта на нашей улице." Ты знаешь папу, Франс. Выждав случай, когда мы однажды вместе возвращались с прогулки, навстречу нам, как бы случайно попался господин Летукер, по обыкновению приветствовавший меня галантным поклоном. Я и сейчас не могу удержаться от смеха, когда вспоминаю, как папа внезапно загородил ему дорогу и со словами: „Позвольте, минхерр, я хотел бы сказать вам пару словечек", - остановил его. Я лучше не буду пересказывать в письме весь их разговор. Только скажу тебе, что с тех пор я больше не видела Летукера; и прежде, чем это письмо дойдет до тебя, он женится на одной богатой молодой вдове..."

Быстро и без особых происшествий прошло путешествие домой, но Франсу Ведеру оно показалось таким долгим, ведь он всем сердцем стремился в Меерворден. Барон ван Люденхоф, ознакомившись с положением дел в своем огромном имении, похвалил своего управителя Бриотте. Старик обрадованно поблагодарил его и добавил: „Для меня большая радость, господин барон, слышать эти слова, но я должен честно заметить, что эта задача без письменной помощи Ведера была бы слишком трудной для моего возраста. Впрочем, господин барон, я хотел бы спросить, будет ли господин Ведер и дальше?.."

- Да, несомненно, Ведер останется у нас, и наша домоправительница должна привести в порядок комнату для него, - а пока он в отпуске.

Когда состоялся этот разговор, Франс Ведер был на пути домой. Быстрыми шагами он торопился по улочкам старого городка. Был прекрасный весенний день, и солнце уже садилось, когда Франс взбегал по трем каменным ступенькам. Сердце его стучало, полное радостного ожидания; но недоброе предчувствие овладело им, когда он потянул за шнурок старого звонка и заметил, что задвижка изнутри чем-то обернута, чтобы звонок звучал не так громко. „Значит, в доме больной!" - пронеслось у него в голове. Но кто? И тут вдруг дверь открылась и перед ним появился господин ван Бинген. Франс напугался, когда увидел лицо своего приемного отца; такими бледными и измученными были его твердые черты, такими седыми -его борода и волосы. Господин ван Бинген снова плотно закрыл дверь, затем они молча поздоровались; у Франса ком встал в горле. И только когда ван Бинген обнял его и со словами: „Входи, мой мальчик," - провел его в гостиную, Франс смог выдавить из себя:

- Что случилось... кто?

- О, Франс, - господин ван Бинген сделал над собой усилие. - Нон, моя дорогая Нон! Если Господь не сотворит чудо...

Франс замер, губы его помертвели.

- Сядь, сынок, - попросил его приемный отец и указал ему на старое кресло тети. - Сегодня пятница; еще в понедельник Нон ходила со мной за покупками; но когда мы вернулись домой, она пожаловалась на боль в голове и ломоту во всем теле. Ей становилось все хуже, и во вторник утром я позвал врача. Как только он увидел Нон, он сразу же определил то, чего именно я боялся: тиф. Состояние больной ухудшалось час от часу, лихорадка стала постоянной, и доктор оказался бессилен сделать что-либо. Сегодня он не отвечает на мои вопросы, а только молча пожимает плечами.

Еще некоторое время он рассказывал о своем ребенке сдавленным голосом, а потом постепенно успокоился. Ему стало лучше после того, как он выговорился Франсу, который мог разделить с ним это глубокое горе.

- Могу ли я ее увидеть? - спросил Франс. - Или ее еще более утомит, если она увидит меня так внезапно?

- Не думаю. У нее теперь очень высокая температура, и она никого не узнает; только возьми себя в руки, может статься, что она позовет тебя, она часто делает это в бреду.

Господин ван Бинген, сопровождаемый Франсом, тихонько пошел по коридору в спальню Нон. Он осторожно открыл дверь, и Франс услышал, как Нонни что-то бессвязно бормотала своим чистым голоском, сопровождая это веселым смехом. Затем она попросила: „Пожалуйста, Франс, помоги мне с этой задачей, она слишком трудна для меня..."

Сердце у юноши едва не выскочило из груди, но ван Бинген подтолкнул его в спину, и тот вошел. Он не заметил, как посеребрились за это время волосы тетушки Марии, какой усталой была ее походка, как согнулась под тяжестью почти восьмидесяти лет ее всегда такая стройная прежде фигура; нет, всего этого Франс не заметил. Его глаза были прикованы к той, которая так часто занимала его мысли, несмотря на все перемены места и времени; но Франс знал, что яркий румянец на любимом лице - это обман, следствие коварной лихорадки - как и блуждающий блеск ее глаз. Как только лихорадка исчезла, румянец на щеках сменился смертельной бледностью, и казалось, блестевшие от лихорадки глаза вот-вот закроются навсегда.

- Нон, ты мне так нужна! - прошептал Франс с несказанной болью. Неизвестно, услышала ли Нон его слова, но на мгновение она обратила свое лицо к нему и, пока ее взгляд блуждал где-то вдали, прошептала: „Ты ведь поможешь мне, правда, Франс?.."

Юноша старался держать себя в руках, но этого он не мог вынести. Он упал перед кроватью на колени и, уткнувшись лицом в одеяло, громко зарыдал.

Ван Бинген вышел из комнаты. Он не мог видеть страданий юноши. Подавленный своим горем, старый солдат не выдержал и горько расплакался.

Яркие солнечные лучи наполнили комнату больной последним золотым блеском, и через окно, выходящее в сад, тетушка Мария увидела, что на ранней груше появились первые белые цветы. Да, на улице расцветала весна, рождалась новая жизнь; но здесь, в доме, в маленькой уютной комнатке, жестокая смерть угрожала так чудесно распустившемуся человеческому цветку. Франс чувствовал, что ее смерть навсегда убьет его любовь к жизни.

Уже давно тетушка Мария прочитала в его сердце, как в открытой книге, все, что там происходило. Как только он немного успокоился, она ласково положила руку ему на плечо. Он медленно поднял голову, как будто хотел попросить у нее жизни для той, которая была ему так дорога:

- Ах, тетушка Мария, ведь Нон не умрет? Ведь доктор сделает все возможное; мы должны спасти ее; что я могу сделать? Я все для нее сделаю!

Молча тетушка Мария подвела его к окну. Заходящее солнце золотисто-красным светом заливало верхушки деревьев в саду, но внизу уже наступили сумерки.

- Посмотри, Франс, пока еще светло, но скоро наступит ночь и вместо света будет мрак. В жизни Нон почти всегда был только свет - только дважды падала тень на ее пути: смерть ее матери и твой отъезд, Франс. Когда твои письма шли дольше, чем обычно, она становилась такой задумчивой, а когда от тебя приходила весточка, то снова раздавался ее смех и песни в саду и в парке. Там, на улице, свет скоро исчезнет, также и на жизнь Нонни опустилась темная тень смерти. Но мудростию Божией утро снова сменит ночь; и, если Он пожелает, Его милость придет на смену мрачной тени смерти. Единственное, что ты можешь для нее сделать, Франс, - это молиться, молиться, как я и ее отец, каждый по-своему. Господь слышит каждый вздох, устремленный к Нему в вере.

- В вере... в вере, - повторил Франс. И в его сердце началась тяжелая борьба.

Пролетело время, и температура у Нонни поднялась еще выше. Едва стемнело, врач еще раз подошел к постели больной. Он внимательно осмотрел ее.

- Это кризис, - сказал он, - если она переживет эту ночь... - Потом он устало пожал плечами, дал еще несколько советов и попрощался.

О ночь, какая долгая ночь! В прошлый раз у постели больной дежурил господин ван Бинген вместе с Роше, верной помощницей тетушки Марии, а сама тетушка, несмотря на свой преклонный возраст, и слышать не хотела о том, чтобы пригласить на помощь кого-то чужого.

- Позволь мне остаться, тетушка Мария, - попросил Франс, и тетушка не возразила; да и ван Бингену не хотелось этой ночью идти на покой.

Медленно тянулось время, температура больной все поднималась. Борьба юной жизни со смертью час от часу становилась все упорней. Больная беспрерывно металась по кровати, и только когда Франс положил свою холодную руку на ее горячий лоб она, казалось, утихла.

Медленно истощались ее силы, и кровь, только что бешено бежавшая по ее жилам, вдруг, казалось, отхлынула от сердца. Лихорадочный румянец исчез со щек, и пронизывающие душу стоны перешли в едва различимые вздохи, чтобы немного спустя прерваться насовсем.

Франс в отчаянии ломал руки и стонал: „Что я могу сделать? Что я могу сделать?" И как будто из глубины его души послышался голос: „Молиться!" Да, молиться! И тогда Франс пал ниц на кровать, и тетушка Мария услышала, как он говорил: „О Боже, сохрани ей жизнь, возьми лучше мою..." Молча молилась тетушка, и господин ван Бинген снова сложил на груди руки, про себя обращаясь к Господу - величественное зрелище в тихой комнате больной!

Смертельно бледная, лежала больная в кровати, перед которой молодой человек боролся в душе со своим неверием. Ему казалось, что в эти несколько мгновений вся его жизнь прошла у него перед глазами. Стремительно пролетали воспоминания в душе и в уме. Мысленно увидел он нежное личико своей маленькой сестренки, на которое смерть уже наложила свою печать. Глаза Ментье были устремлены ввысь, словно ей не терпелось как можно скорее отдохнуть в раю. Потом он услышал голос своей матери, счастливый, очень счастливый, несмотря на жестокую боль, - голос, рассказывающий о вечной жизни Того, Кто пришел найти и спасти всех погибших.

Да, и его мать искал Спаситель, и она позволила найти себя и через это навеки стала счастливой.

Было так тихо, как будто бы смерть уже вошла в комнату. Смерть! Франс вздрогнул. А если бы и вправду случилось то, о чем он просил у Господа: чтобы Он взял его жизнь вместо жизни Нонни? Где он проведет вечность?

Впервые - лишь перед лицом смерти - он признал свою собственную огромную вину перед Господом, а значит, и грозящую ему вечную погибель. Как милостив был с ним Господь в течение всех этих навсегда ушедших лет! Как Он день за днем оберегал его! А сам Франс? Как часто он мог убедиться в любви к нему Спасителя! Но вместо того, чтобы броситься к Господу в объятия, он шел своей собственной дорогой, полагался на свои собственные силы, не обращал внимания на проявления Божией любви, противился Его зову. Он смотрел только на людей, которых считал виновниками своих жизненных неудач, а потом переложил ответственность за них и на Господа. Но великий Бог не позволил ему погибнуть окончательно!

- О, мой Господь, как ты всемогущ! В Твоих руках жизнь и смерть! Кто я такой, чтобы осмеливаться обращаться к Тебе, я, потерянный, навеки потерянный для тебя грешник! Господи, я погиб, погиб! О, будь ко мне милостив! Смилуйся надо мной! Спаси меня ради Иисуса, ведь Ты послал Его и ради меня! Могу ли я осмелиться предложить свою жизнь вместо жизни другого человека, если я сам нуждаюсь в заступнике! Смерть - это плата за грех! Но Он, Сын Твой возлюбленный, победил ее! Могу ли я поверить и принять то, что Он будет и моим заступником перед Тобой!

Тетушка Мария поняла, что произошло в душе Франса. Она тихонько взяла с ночного столика Новый Завет Нонни, открыла Евангелие от Иоанна и прочитала:

- Иисус говорил: „Слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь." Франс, это относится к тебе!

Теперь в его душе появился чудесный свет. Ему казалось, что Господь стоит перед ним и, исполненный любви, смотрит на него и спрашивает его: „Ты веришь в это?" И Франс ответил со смирением:

- Да, Господи, я верю, что Ты - Христос, Сын Божий, Спаситель мира, Ты пришел - и для меня тоже!

Пути благодати - тяжелые пути, нередко к спасению приходят через горькие страдания. Как часто убеждалась в этом тетушка Мария! Преисполненная любовью к своему небесному Отцу, она преклонила колени рядом со своим приемным сыном, и оба от всего сердца благодарили Его за огромный дар - возможность ему, как чаду Божию, прикоснуться к престолу благодати. И теперь, с чистой душой они еще раз вместе молились за свою любимую Нонни.

Несколько часов спустя свежий ветер заиграл в набухающих почками ветках деревьев в старом саду, а на востоке ночное небо окрасилось бледным сиянием. Наступало новое утро, оповещавшее, что мрак ночи должен уступить место свету. Свет был там, на улице, и свет появился в сердце Франса Ведера. Да, свет лился во мраке - он победил.

В комнате больной, над ее кроватью, совершенно измученная ночным бдением, склонилась тетушка Мария и внимательно прислушивалась к тяжелому дыханию Нонни. Но когда она выпрямилась, в ее глазах загорелся свет надежды, и дрожащим голосом она произнесла:

- Мне кажется, что это изменение к лучшему. Лихорадка ослабла, а дыхание стало регулярнее и тверже, но жизнь ее в руках Господа. Возможно, кризис миновал. Дай Бог... Мы же можем только надеяться!

...В потоке времени, принадлежащем бесконечной вечности, то, что было велико и могущественно, нередко исчезает навсегда, а то, что казалось малым и ничтожным, наоборот, возвышается - но все во власти Того, о Котором написано: „Вот народы - как капля из ведра, и считаются как пылинка на весах. Вот, острова как порошинку поднимает Он.“ Такие мысли волновали Франса Ведера, когда в один из холодных зимних дней он направлялся из домика управляющего к Оттернхофу. Пять лет пролетело с той ночи, когда Нонни переборола свою тяжелую болезнь: и за эти пять лет у него и у тех, кто его окружал, очень многое изменилось. Та ночь навсегда запечатлелась в его памяти, эта долгая ужасная ночь, за которой последовало светлое утро. В эту ночь в его сердце зажегся свет веры, а слова тетушки Марии: „Мы можем только надеяться", - он воспринял тогда как „аминь" в его искренней молитве к Господу за любимую Нон. Для всех это было каким-то чудом, что Нонни так быстро оправилась от своей тяжелой болезни. Еще до того, как опали лепестки весенних цветов, она уже медленно гуляла по старому саду с Франсом; и не успела осень вторично за это долгое время окрасить листья в золото и багрянец, как Нонни ван Бинген стала женой молодого управляющего из Люденхофа.

Не обошлось без слез, когда для нее настала пора покинуть свой родной кров с* чудесной маленькой виллой в старом парке на Люденхоф - и оставить в Меервордене престарелую тетушку и отца. Едва минуло пять месяцев после свадьбы Нонни, как Роше однажды утром напрасно прождала, пока старая госпожа спустится вниз из своей спальни. Накануне вечером она села за пианино и исполнила свою любимую песню. Потом она легла, а наутро без боли и смертных мук перенеслась на свою истинную родину.

Время летело дальше, и жизнь шла своим чередом. Старый дом в конце тихой улочки, полный для Франса Ведера и его молодой жены воспоминаний, перешел в чужие руки, а ван Бинген и старая Роше переехали в маленькую виллу управляющего.

Франс шел быстрым шагом. Холодный северный ветер дул ему прямо в лицо, но он не обращал на него никакого внимания. В пальто и шапке ему было тепло, тепло у него было и на сердце. Господь дал ему счастья во всем, и не было больше места для обиды даже на тех, кто когда-то так бесчувственно отнесся к нему. Крестьяне, встречавшие на дороге управляющего барона, снимали перед ним шапки, поскольку за свое серьезное, сдержанное поведение он пользовался у всех большим уважением. Многие, приходившие к нему со своими заботами: чтобы просить об отсрочке арендной платы из-за неурожая или еще что-нибудь, хорошо знали, что для их забот и нужд у него всегда найдется немного времени. А Йаап Болле, молодой крестьянин, сказал как-то за кружкой пива: „За нового управляющего я пойду хоть в огонь. Когда прошлой зимой у меня случилось несчастье со скотом, да еще и заболела жена, и я при всем своем желании не мог бы заплатить за аренду в срок, я пошел к нему, чтобы поговорить об этом. Управляющий дал мне спокойно высказаться, а потом коротко сказал: „Возвращайся домой, Болле, и успокой свою жену; завтра я зайду к вам, и мы вместе посмотрим; как быть." С меня тысячепудовый груз свалился, когда я шел домой, а на следующее утро, очень рано, управляющий пришел ко мне. Мы вместе обошли двор и, могу вам поклясться, что он разбирается во всем не хуже крестьянина. Он помог мне снова встать на ноги и дал мне задаток на удобрения и корма, и если я все еще состою в должниках у барона, то уже нынешней зимой смогу выплатить ему почти все свои долги."

Не дожидаясь докладов и приглашений, Франс приходил к своим арендаторам, поскольку на собственном опыте знал, как мучительны горе и забота. От его острых глаз ничего не могло укрыться, и там, где он видел небрежность и леность, он проявлял себя строжайшим управляющим, которого не так-то просто обвести вокруг пальца. Но если на кого-нибудь сваливалась беда, там тут же появлялся управляющий Франс Ведер и помогал, чем мог. А когда он возвращался домой, то дорогой, наедине со своими мыслями, он всегда думал о своем небесном Отце? Который солнечным светом осветил его жизнь, когда забота и печаль бросили на нее мрачную тень.

И вот снова Франс идет по той же самой дороге, и не к кому-нибудь, а к Кеесу Зуренбургу. Тот давно уже не был тем благополучным, богатым крестьянином, каким считался прежде. Последние годы принесли ему тяжелые потери, и все у него пошло наперекосяк.

- Он сам виноват в этом, - говорили соседи, и прежде всего те, которые раньше смотрели ему в рот.

Тихий и будто бы заброшенный, лежал перед ним Оттернхоф. Кроме стайки щебечущих воробьев перед дверью амбара и пары ворон на голых ветках высокого дерева не было видно ни одного живого существа. Тяжелые ворота были открыты, Франс Ведер вошел и очутился на середине двора - сердце наполнилось воспоминаниями о том мрачном времени, когда о бездомной Летучей Мыши еще говорили: „Один против всех, и все против одного."

Как хорошо знакомо ему тут каждое место! Вот здесь было жилище Ариэ Бальзема, старшего работника, которого давно уже покрыл зеленый дерн... Там стоял большой сарай с конюшней, в которой была его убогая постель! С другой стороны должны быть большие деревянные ставни, сквозь щели которых он часто смотрел вечерами на деревню и на кладбище, где была похоронена его мать... А вон там была молочная, где когда-то взорвалась трубка у Барта и где работали Янс и Аалтье, две служанки; Янс, которая его терпеть не могла и которую он напугал лягушкой, - за эту шутку его должны были насильно отправить в сиротский приют... Там, дальше, под большим орешником, все еще стояла скамейка, на которой погожими летними вечерами часто сиживал Кеес Зуренбург с Иоанной, своим единственным ребенком. Ах, Франс уже знал, что крестьянину Кеесу больше не суждено было увидеть свою Ханнеке; несколько лет назад, когда ей исполнилось восемнадцать лет, она обрела свое постоянное местечко позади старой деревенской церкви. Ханнеке повидала мало хорошего за свою короткую жизнь; она всегда была слабой и болезненной, а вместе с ней крестьянин потерял единственного человека, по-настоящему дорогого его сердцу.

Быстрыми шагами Франс подошел к дому и постучал по двери старинной деревянной колотушкой. Крестьянин открыл сам и сразу же узнал управляющего господина барона, поскольку Зуренбург уже не раз имел с ним дела, когда приходилось оплачивать аренду. Зуренбург вежливо приветствовал его и подозрительно посмотрел на управляющего. Что же тот от него хотел? Он провел гостя в комнату. Войдя в нее, Франс ясно вспомнил тот день - как будто это было вчера! - когда он пробрался сюда, полный страха за свою смертельно больную мать! Тогда его хотели прогнать, но врач все же пошел с ним.

На мгновение в большой гостиной установилась тишина, и управляющий спокойно, с некоторым любопытством рассматривал крестьянина и крестьянку. Кеес Зуренбург совсем поседел; однако он все еще казался резким, уверенным в себе, гордым крестьянином. Вокруг его тонких губ легла складка, свидетельствовавшая о горе и лишениях. От былой красоты и стройности крестьянки осталась лишь их тень. Сутулая фигура, множество белых прядей в темных волосах, исхудавшее лицо и глубокие морщины вокруг рта говорили о горе, тоске и неудовлетворенности.

- Зуренбург, - начал управляющий, - я имею обыкновение иногда навещать того или другого из арендаторов Люденхофа, и особенно я делаю это тогда, когда замечаю, что у них что-то не в порядке. Именно так, насколько мне известно, обстоят сейчас дела с вами, крестьянин Кеес.

Крестьянин беспокойно заерзал на своем стуле -что же хотел от него управляющий? Он нерешительно кивнул головой.

- Было время, - продолжал управляющий, - когда крестьянина из Оттернхофа можно было назвать лучшим собственником в округе; теперь же у крестьянина нет ни одного гектара собственных угодий, все продано господину ван Люденхофу. Собственно, дом и амбар вы закладывали столько раз, что если барон когда-нибудь потребует вернуть закладные, то это еще вопрос, сможете ли вы покрыть ваши долги, продав все свое имущество. Через несколько дней надо заплатить за аренду, а к весне должны быть уплачены проценты за закладные, а это порядочная сумма, Зуренбург!

На лбу крестьянина заблестели капли пота, его глаза беспокойно забегали. Конечно, он ни одним словом не возразил ему, сперва он должен был узнать, что хочет от него стоящий перед ним человек. Одно было ему совершенно ясно, а именно: у управляющего были право и власть, чтобы выставить его, крестьянина Кееса Зуренбурга, на улицу, как последнего нищего.

Между тем посетитель продолжал подвергать экономическое состояние Оттернхофа тщательному анализу, как врач, вводящий зонд в рану больного.

- Возможно, продав пару лошадей, вы смогли бы заплатить за аренду, но потом, весной, вы не сможете вовремя обработать землю, и урожай будет значительно хуже обычного, вы знаете это лучше меня, Зуренбург. Затем проценты на закладные снова возрастут, и вы будете вынуждены продать чуть ли не половину своих кормов. Это было бы началом конца!

Тут крестьянин глубоко вздохнул и, мрачно и решительно глядя на посетителя, заявил:

- Вы совершенно правы, господин управляющий, абсолютно правы, но как только дело дойдет до того, чтобы выгнать Кееса Зуренбурга из Оттернхофа, то найдутся еще перекладины, способные выдержать веревку с моим телом, или местечко в озере Люденхоф, где я смогу найти покой...

- Нет, Кеес, только не это! - вскричала крестьянка.

Управляющий сдержанно добавил:

- Вы имеете в виду перекладину там, наверху, над конюшней, где когда-то Летучая Мышь подвесил соломенную куклу, - или же вы думаете о местечке в озере, где ваши люди много лет назад искали тело этой Летучей Мыши?..

Тут управляющий поднялся, и в его темных глазах появился светлый, приветливый блеск.

- Пожалуй, имя Франса Ведера уже стерлось из вашей памяти, но вы еще кое-что узнаете о Летучей Мыши, которого все обвиняли Бог знает в чем! Нет, пожалуй, не все. Принц, ваша дворовая собака, да Иоанна сочувствовали маленькому сироте. Дайте же мне вашу руку, крестьянин Кеес, и вы, крестьянка, я пришел как ваш друг - я и есть тот самый Летучая Мышь!

Крестьянин Кеес подпрыгнул на своем стуле. Он растерянно бормотал:

- Возможно ли это? - И снова перед его мысленным взором встали картины прошлого. Он снова увидел Летучую Мышь, козла отпущения для всех и во всем, которого он ни разу не удостоил сочувствующего взгляда. „Из тебя ничего не получится!" -заявил он когда-то мальчику. Но вот „из него получился" сам управляющий Люденхофом! Как это могло случиться?

Зуренбург нерешительно пожал протянутую ему руку.

- Я дурно обходился с вам, минхерр, - прошептал он. - Я был черствым - и гордым... Но...

Ведер прервал его:

- Так должно было быть, Зуренбург, то было провидение Божие - и ничто другое. Но я ел ваш хлеб и спал под вашей крышей! Во многом я был виноват сам. Слава Господу, крестьянин Кеес, я стал другим человеком. Через благодать Божию я признал, что был грешником, недостойным предстать перед Господом. Но мне также известно, что значит быть спасенным драгоценной кровью Иисуса Христа, Единородного Сына Божия. Вера в спасение наполнила меня в одну ужасную ночь - у постели больной, той, которую я любил больше собственной жизни. Вы тоже стояли у постели больной, крестьянин Кеес, у постели вашей умирающей девочки. Это было предостережение, зов Господа нам обоим, поскольку ведь и ваш ребенок был на добром пути, я это знаю. Вы не захотели прислушаться, ваше сердце ожесточилось, и жизнь - ваша и вокруг вас - становилась все холоднее и холоднее, ведь даже любовь Божия не могла согреть ваше сердце. И тогда пришла холодная смерть, крестьянин Кеес, тогда...

- Остановитесь, минхерр, остановитесь! - взмолилась крестьянка, и слезы потекли по ее щекам. Влажными стали и глаза Зуренбурга.

Было совсем поздно, когда управляющий возвращался домой. Крестьянин Кеес хотел подвезти его на своей маленькой повозке, но управляющий не позволил; тогда Зуренбург проводил его до входа в парк Люденхофа. Прощаясь, крестьянин вновь хотел от всего сердца поблагодарить его за то, что управляющий привнес свет во мрак его жизни, но не смог выговорить ни слова.

Дома Нонни уже с беспокойством ожидала возвращения своего мужа. Она бросилась ему навстречу со словами:

- Ах, Франс, где ты так долго пропадал? Часы пробили уже десять! А ты ходишь один-одинешенек в такую угрюмую зимнюю ночь!

- Не беспокойся, Нон, Летучая Мышь сможет найти дорогу и в темноте! - улыбнулся Франс и нежно обнял свою жену. - Я уже совершил однажды такой одинокий путь, только при совершенно других обстоятельствах. Слава Богу, эти слова: „Один против всех - все против одного!" больше ко мне не относятся по милости Божией. Все это чудесным образом изменилось так, что теперь я могу сказать: „Все за меня, и да позволит мне Господь быть за всех!"