Дорогами Чингисхана

Глава 13. Охота с орлами

И сегодня в Монголии проживает довольно значительное по численности тюркоязычное этническое меньшинство. 90 000 казахов живут в горах и западной части Баян-Улгийского аймака. Карпини и Рубрук описывали обычаи как монголов, так и тюрков, оба путешественника нередко вставляли в свои записки тюркские слова, услышанные от подданных Чингисхана. Возможно, из-за своей изолированности баян-улгийские казахи сохранили многие древние традиции, и мне хотелось встретиться с ними. Однако была одна сложность. Баян-Улгийский аймак лежал у самой границы Советского Союза и считался зоной политической напряженности. По другую сторону Алтайских гор находилась гигантская советская республика Казахстан, ее жители по расовым и языковым признакам были идентичны монгольским казахам. Правительства СССР и Монголии боялись, что однажды казахи пожелают политического воссоединения, поэтому монгольские власти опасались оставлять без присмотра путешественника-иностранца вблизи государственной границы. Я переживал, что нас могут не пустить туда, и на пути в Улан-Батор поделился своими опасениями с Доком. Мы решили взять инициативу на себя. До сих пор все чиновники Улан-Батора были столь предупредительны и так горели желанием помочь мне в изучении монгольских традиций, что я решил и в дальнейшем рассчитывать на взаимопонимание с властями. Поэтому Док просто купил три билета на 52-местный турбовинтовой самолет советского производства, который каждый день летал в центр аймака Баян-Улгий, Красивый (или Богатый) Улгий. У нас не было специального разрешения от властей, не было ни предварительной договоренности, ни контактов в этих местах. Мы просто доверились случаю и решили посмотреть, что получится, если мы появимся среди казахов не представленными официально. В том, чтобы попасть туда без сопровождения конного отряда, было свое преимущество — между монголами и казахами царило взаимное недоверие. Последних часто рассматривали как потенциальных перебежчиков. Кроме того, монголы боялись, что казахи отделят Баян-Улгий от страны, и не любили работать с ними вместе. Казахи имели репутацию неутомимых и старательных тружеников, которые, если добирались до какой-то работы, стремились занять лучшие места. В свою очередь, казахи считали, что монголы их притесняют, не допуская в состав правительства. Даже добродушный Байяр делал мину, говоря о казахах, а Делгер, слышавший, что они едят конину, считал, что если им дать хоть полшанса, они тут же сожрут монгольских лошадок.

Второго августа Док, Пол и я на протяжении четырех часов летели от Улан-Батора строго на запад, поглядывая сверху на те места, которые мы проехали верхом. Залитые водой равнины вблизи столицы уступили место горному ландшафту Хангая, затем горы незаметно сменились степями и наконец пустыней Гоби — мрачной местностью, изрезанной низкими горами и пересохшими руслами рек. Озеро возникло совсем неожиданно. С высоты 20 000 футов оно казалось желто-коричневым, каким на картах обычно обозначают незаселенные низменные полупустыни. Не было видно никаких поселений, кроме одинокого гыра на 30–40 миль. Изредка попадалась гора или долина с легким зеленым налетом, означающим скудную растительность. В таких местах гыры стояли рядком, по восемь-девять, теснясь у самого обрыва.

Столица Баян-Улгийского аймака оказалась довольно растянутым в размерах городком, стоявшем в пыли на камнях. Двадцать тысяч жителей, немного красот — обычная утилитарная архитектура, представленная четырехэтажными жилыми домами и правительственными зданиями. Здесь тоже имелись пригороды из палаток с деревянными палисадниками. С востока и юга город сжимали дикие Алтайские горы. Обычно название города просто сокращают до «Улгий», и, сказать по правде, ничего «красивого» или «плодородного» там нет. Как не было и людей на его улицах, когда мы прибыли хмурым, пасмурным днем. Девяносто процентов населения разъехались провести лучшую часть короткого лета в окрестные горы, покинув безликие городские бульвары. Они вернутся к середине августа.

Первым транспортом, который нам встретился, был джип с советскими номерами, всего пару часов назад пересекший границу, из Горно-Алтайского края. Если водитель и пассажиры надеялись походить по заграничным магазинам, их ждало разочарование. В немногих имевшихся в городе магазинах почти не было товаров. В первом, куда мы зашли, имелась всего дюжина наименований, в том числе дешевые расчески, китайские пластиковые куклы и почему-то десяток старомодных фотоувеличителей, выставленных пыльной шеренгой. Соседний бакалейный магазин предлагал водянистое клубничное варенье, бесчисленные бутылки зеленовато-желтого лимонада и лоток, на четверть заполненный черствыми буханками хлеба. Мы собирались запастись продуктами для себя и подарками для казахов, поэтому купили пачку китайского чая в разноцветной обертке, пачку кускового сахара и карамелек. В кассе не было мелочи, поэтому на сдачу нам из другого деревянного лотка набрали чернослива и сушеных яблок. Сухофрукты поставляются из-за границы, из самого Казахстана. Мы поглядели на невыразительное клубничное варенье и с презрением его отвергли, хотя три дня назад нам сошло бы любое варенье, так хотелось есть.

Чтобы взять напрокат джип, понадобилось три дня терпеливо вести переговоры с городской администрацией. Как и повсюду в Монголии, машин здесь крайне мало, большая их часть принадлежит правительственным организациям, и без того не богатым. Столичные чиновники смотрели на эту провинцию как на край света, и средства ей выделялись самые скудные. Зато, оказывается, Улан-Батор не вмешивается в большую часть дел Баян-Улгия, предоставляя казахам некоторую самостоятельность. Поэтому казахи очень гордятся тем, что хранят свои обычаи и язык. Есть здесь и газеты на казахском языке, и казахская радиостанция, строится даже казахский театр, а маленький, но претенциозный музей восхваляет казахские достижения. Даже городская гостиница «Кош келдиниз» («Добро пожаловать») носит казахское название, крупно написанное над входными дверями.

Нам очень повезло — Док встретил старого друга-казаха, с которым познакомился в Москве, когда они оба работали в Совете экономической взаимопомощи, экономической организации стран Восточного блока. Даже в путанице отношений восточных стран кто бы мог предположить, что казахский инженер и монгольский кардиолог будут приглашены в Москву, в службу разработки международных экономических программ — работу, для которой у них не было ни квалификации, ни желания? Зато, благодаря этому случаю, они подружились. Так в Улгие появился человек, который мог замолвить за нас словечко, и на четвертый день мы выехали из города на джипе, собранном из запчастей, и направились к Алтайским горам.

Если горы Хангая в мае казались безжизненными, то предгорья Алтая в начале осени выглядели еще более пустынно. Наш шофер-казах уверял нас, что на нижней части горных склонов сейчас никто не живет, потому что эти пастбища берегутся на зиму. Но, глядя вокруг, с трудом верилось, что тут что-то бережется. Казалось, здесь вообще нет никаких пастбищ, только чахлая травка, песчаная почва, многомильные россыпи гравия, да редкие пересохшие русла речек.

Проехав 12 миль, мы остановились в маленьком поселке, чтобы подобрать Ходжанияза, брата друга Дока. Ходжанияз должен был познакомить нас с казахскими кочевниками. Он оказался человеком медвежьего телосложения с характерным лицом тюркского типа. Его карие глаза были гораздо круглее, чем у монголов, кожа светлее, челюсть шире, а переносица выше, и он нисколько не походил на аратов, которых мы видели прежде. Никто не принял бы его за монгола, даже если бы он не носил на макушке бритой головы казахскую шапочку со светлым узором по краю.

Ходжанияз сразу согласился проводить нас к своему казахскому другу, пасшему стада высоко в горах, у самой советской границы. Он пообещал, что этот друг покажет нам, как живут казахи.

Остаток дня старенький джип тащил нас в горы. Мы взбирались на крышу Средней Азии, местность для европейских туристов такую далекую, что вряд ли здесь бывал хоть один из них. Ближе к вечеру нам открылся вид на нагромождение гор, которые местные жители зовут Пять Священных Гор. Одна из них, гора 15 000 футов высотой, укрытая снежной шапкой, указывает на место, где смыкаются государственные границы Монголии, Китая и Советского Союза. Некоторые советские географы именуют это место «Водоразделом мира», который разделяет реки, текущие к Арктике и те, что орошают Среднюю Азию. Наш путь занял еще два часа, а затем, уже в сумерках, мы увидели первые казахские юрты, ютившиеся в высокогорной долине.

На первый взгляд они выглядели такими же войлочными шатрами, как и монгольские гыры. Но даже в сумерках мы с Полом быстро усмотрели различия. Казахские юрты имели другой профиль. Они выше и легче, конус крыши более заострен, и вообще, они были просторнее типичных монгольских гыров. Но если войти в казахскую юрту, различия становятся просто ошеломляющими. До дома Камрана, друга Хожданияза, мы добрались почти в полночь, потому что он решил поставить свою юрту в дальнем конце долины. Это был шатер, крайний к границе. Несколько раз нам пришлось останавливаться и спрашивать дорогу. Один раз мы спрашивали у семьи, в которой на привязи держали пойманного волчонка. Когда мы наконец добрались до юрты Камрана, из темноты вынырнула неясная фигура и приветствовала нас, приглашая внутрь. У Камрана был генератор, и, войдя в юрту, он его запустил. Загорелась одинокая лампочка, висевшая по центру, и осветила внутреннюю обстановку.

Внутри не было ни одной неукрашенной поверхности. Полотна между потолочными балками были раскрашены красным и черным, между балками вились и переплетались длинные цветные ленты. Пол покрывали толстые ковры белого войлока с узорами в виде оленьих рогов по краям. Хозяйственные ящики были окрашены в светлые тона и отливали металлическими вставками. Вышивка покрывала все мыслимые места. Вышитые подушки, покрывала, вышитые полотна стен, вышивки на стенах… Кровати у стен казались маленькими меховыми афишными тумбами — все стены возле них были увешаны вышивками. И нигде узоры не повторялись. Там было такое множество цветов и оттенков, фигур и завитушек, птичек, цветов, лошадей, абстрактных изображений и просто набросков! Все это изобилие и богатство убранства впечатляло тем более, что жена Камрана каждый стежок сделала сама. Таковы традиции — казахская женщина не должна украшать свой дом ничем дареным или купленным. Когда казашка впервые выходит замуж, она переезжает в пустую юрту и за время семейной жизни должна показать свое умение и вкус, украшая жилище. И в этом жене Камрана не было равных.

Сам Камран был взволнован прибытием таких нежданных гостей. Мы оказались первыми европейцами, которых он увидел, и я уверен, что мы были вообще первыми, кто поднялся так высоко в горы, чтобы навесить его в летней юрте. Все же он постарался встретить гостей максимально учтиво и устроить их с наибольшим удобством. Мы отнесли к разнице между обычаями монголов и казахов то, что Камран был главой своей семьи в гораздо большей степени, чем монгольский табунщик. Но уважительное отношение и высокий статус не мешали ему при этом быть хорошим хозяином. В отличие от замкнутых аратов, он хлопотал вокруг нас, выясняя, хорошо ли мы устроились, расспрашивал о новостях, делал комплименты Ходжаниязу.

Затем, пока жена готовила еду, мы сидели или полулежали на толстом светлом войлоке с красной, фиолетовой и желтой вышивкой, а Ходжанияз пел. Оказалось, что наш гид — почти профессиональный певец. Он достал двухструнную домбру и энергично забренчал на ней, мешая народные казахские напевы с популярными песнями из казахских и монгольских фильмов. Давно прошла полночь, когда супруга Камрана подала нам еду, и снова я поразился отличиям от обычаев монголов. Снова мы ели баранину, но на сей раз мясо было нежным и благоухало приправами. Перед едой тарелки начисто вымыли в горячей воде, что редко приходилось видеть в монгольских гырах. И последнее поразительное отличие — никто не предлагал шимин. Мы запивали еду молоком яка. Хотя казахи и живут в коммунистической Монголии, вдали от проповедников ислама, они разделяют мусульманское предубеждение против алкоголя. Они не перегоняют архи и не пьют самогон.

В два часа ночи мы почувствовали неодолимую усталость. Камран с женой настелили шестидюймовый слой войлока. На него улеглись в ряд Ходжанияз, Пол, Док, я и шофер, затем наши хозяева укрыли нас толстым слоем тяжелых войлочных одеял. По краям, где к телу подбирался ледяной воздух, они подложили вышитые подушки, устроив из нас этакий бутерброд. Так мы и заснули.

Четыре часа спустя я проснулся и стал разглядывать разноцветный потолок юрты. Дневной свет пробивался в щели вокруг двери и у пола и казался необыкновенно ярким. Высокие потолочные балки были тоньше и длиннее, чем в монгольском гыре, они дрожали и поскрипывали на сильном ветру, как такелаж легкого судна. Было страшно холодно. Пожилой казахский шофер крепко спал рядом. Он был прекрасным гидом и, казалось, находил друзей в любой юрте, но сейчас он громко храпел, и изо рта у него плохо пахло, поэтому я решил вставать. Выбравшись из человеческой кучи, я натянул башмаки, тихо подошел к двери, толкнул ее и замер.

Мир за дверью оказался ослепительно белым. Теперь стало ясно, почему лучики света, проникавшие в юрту, казались такими яркими. Ночью над Алтаем пронеслась ранняя снежная буря и принесла от трех до четырех дюймов снега. И если мы за ночь не заметили перемену погоды, то устройство казахской юрты можно только похвалить. Рядом, в тридцати ярдах, стадо яков сбилось в кучу, защищаясь от ветра. Снег на шкурах смерзся в сосульки. Черные пятна фыркающих зверей ярко выделялись на сверкающей белизне свежего снега. Дальше лежало белое полотно долины под голубым небом с редкими завитками высоких перистых облаков. Ветер гонял поземку, будто по долине пробегали белые ручьи. Стояла первая неделя августа, а в горах Алтая уже выпал снег. Это первый сигнал для кочевников — пора думать о перегоне стад и табунов на нижние пастбища.

Прошлой ночью, в темноте, трудно было оценить, насколько высоко мы забрались. Но теперь, глядя на ослепительный снег, чувствовалось, что мы стоим на самом коньке крыши Средней Азии. Палатка Камрана находилась у верхнего края долины, почти возле гор водораздела. Сразу за нами высилась огромная скала, как контрфорс великой вершины. Накануне вечером Камран сетовал на небольшой недостаток этого «окна» на запад. «Русские», — сказал он. Мы находились всего в паре миль от советской границы. Никто из монгольских чиновников не знал, где мы пропадаем без их присмотра. Это была земля казахов, и казахские кочевники ходили по ней, как им было угодно.

Чуть ниже стояла еще одна юрта, третья — примерно в четверти мили, в стороне. Через полчаса я увидел, как из них стали выходить казашки. Очевидно, внезапный снегопад не внес никаких перемен в их повседневные заботы. Женщины облачились в толстые теплые одежды и валенки и замотали головы большими шерстяными платками. Они принялись бить и толкать недовольных яков, привязывали самок и доили их. Ветер усилился, поднимая маленькие снежные вихри и бросая пригоршни снега в работающих женщин. Они сидели на маленьких стульчиках, наклоняя головы к заледенелым ячьим бокам, чтобы снег не сыпал в глаза, и продолжали работать голыми руками.

Кожу пощипывал крепкий морозец. Из дальнего шатра вышел пожилой пастух и побрел в мою сторону. Его одежда, похоже, была обычной для казахов — длинный черный кафтан рубчатой ткани с широкими полами, закрывавшими пятки. Подбитая одежда защищала пастуха от ветра, на голове его была традиционная казахская шапка. Когда-то светло-малиновый, шелк со временем вылинял до цвета розовой вишни. Шею с боков и уши защищали боковые отвороты шапки, а сзади прикрывал еще один прямоугольный отворот. Вся шапка была оторочена мехом с лисьих лап. Сшитая вручную, она смотрелась очень аккуратно. Старый пастух выглядел исхудалым и почерневшим на белом снегу. Должно быть, его стадо убежало во время ночного бурана, и теперь он стоически брел искать своих зверей. Его фигурка становилась все меньше и меньше и наконец совсем затерялась на просторах долины.

Позади меня Камран, выходя из юрты, толкнул ее красную дверь. Он был одет в такой же кафтан и красную шапку, но на ней красовались несколько серо-коричневых перьев. Это были перья совы, талисман. В руках он держал седло и вожжи и направлялся к лошади, которую на ночь привязал к колышку на дальнем склоне. Он собирался объехать окрестности и посмотреть, как его табун перенес эту ночь, а затем перевести животных через гору, поближе к юрте. Чуть позже я увидел, как он скачет вниз по каменистой осыпи, гоня перед собой дюжину казахских лошадок. Они мало отличались от монгольских, возможно, чуть поизящнее сложены и тоньше в кости.

В середине дня, когда снег начал таять, от нижних юрт долины прискакали два казаха. Они прослышали о гостях Камрана и пришли отдать дань уважения искусству Ходжанияза. Они прослышали также, что я интересовался, нет ли в долине охотников с орлами. Каждый из них являл собой величественное зрелище, скача по свежему снегу с громадным беркутом на правой руке.

Карпини, Рубрук, Марко Поло — все средневековые путешественники отмечали страсть монголов к соколиной охоте. Согласно «Сокровенному сказанию», именно так Есугэй-багатур, отец Чингисхана, охотился в долинах возле Бурхан-Халдуна. Знаменитый «дворец наслаждения» Шанду был окружен естественным парком, в котором Хубилай, внук Чингисхана, любил охотиться с хищными птицами. Рубрук писал о своем монгольском хозяине:

Беседуя с Рубруком, хан Мунке ласкал свою любимую охотничью птицу, а когда путешественники гостили в Каракоруме, они утверждали, что самым желанным и ценным подарком там считался кречет из царской соколятни.

До сих пор Монголия славится ловчими птицами. В степях, в Хангае и Хэнтэе мы сотни раз видели диких соколов и ястребов. Коршуны кружили над нашей палаткой в ожидании объедков. В горах обитает беркут, похожий на европейского геральдического орла. Полуофициальный монгольский список упоминает также сапсана наряду с такими «международными» видами, как крысы, мыши, воробьи и комнатные мухи. Но сегодня монголы забросили соколиную охоту и оставили давние традиции казахам.

Ловчие орлы смотрелись величаво. Каждая из птиц ростом была с туловище человека и весом в 13–14 фунтов. Для таких тяжелых птиц всадники использовали маленькие деревянные подставки под руку, крепившиеся к седлу. На руку надевали массивную подбитую рукавицу. Орлы в колпачках тихо покачивались в такт движению лошади, поворачивая голову на каждый новый звук. Когда всадники спешились, орлы стряхнули оцепенение и принялись махать крыльями, сохраняя равновесие. Размах их крыльев достигал 5–6 футов, они издавали высокие, резкие крики. Камран вскочил на ноги и тоже принес своего орла, который ночью сидел неподалеку, на скале. Он предложил мне подержать птицу. Я надел тяжелую рукавицу, и на нее посадили огромную птицу. Я почувствовал сильную хватку мощных когтей даже сквозь толстую подбивку рукавицы. В футе от моего лица орел нервно повернул голову, склонил ее, показывая хищно изогнутый клюв — великолепное орудие, пригодное для того, чтобы бить и рвать добычу. Громадную птицу насторожило, что ее посадили на руку к чужаку, но меня успокоили, надев на орла колпачок.

Казахи очень гордились своими орлами, и, хотя сезон охоты начинается только в октябре, птицы уже находились в отличной форме. Мне сказали, что в долине живут, по крайней мере, двадцать человек, которые держат ловчих орлов, а в других поселках Алтая охотников еще больше. Осенью казахи начинают охотничьи набеги. Они скачут по замерзшим долинам, держа птиц на правой руке, в поисках естественной добычи. Чаще всего орлов выпускают на лисицу или волка, однако говорят, что самые храбрые могут напасть на леопарда или грифа.

Камран и другие охотники держались скромно. Они сказали, что натренировать птицу несложно. Охотничий инстинкт делает свое дело, с помощью терпения и бережного отношения можно быстро приучить беркута охотиться вместе с человеком. Орлов берут из гнезда еще слетками и приручают. Когда птенцы окрепнут, их тренируют на кроликах. После этого птицы готовы к охоте. На словах все выходило слишком просто, и я спросил, есть ли в охоте с орлами какие-нибудь трудности. Чтобы поймать взрослого дикого орла, ответил Камран, требуются умение и хитрость, но это стоит потраченных усилий. Дикие орлы смелее и лучше охотятся, чем птицы, выращенные из слетков, потому что они сами учились ловить жертву. Я спросил, сколько времени требуется, чтобы обучить орла. И снова Камран не стал хвалиться. «Неделю или дней десять», — ответил он.

Казахи любят своих орлов, очень о них заботятся, но я не смог удержаться от сожаления, что этих великолепных птиц неволят, несмотря на уход и хорошую пищу. Камран будто бы услышал мои мысли. Он поглаживал своего орла, расправляя ему перья. С орла сняли колпачок, он снова сидел на плече хозяина, расправляя крылья и громко курлыча. «Этому орлу три года, — сказал Камран. — Я надеюсь, он будет охотиться еще много лет, но если ему надоест, я отпущу его обратно в горы. Когда орел стареет или устает, мы возвращаем его в горы, чтобы он снова жил на свободе».

Конечно, Чингисхан воспользовался прирожденными охотничьими навыками монголов. Групповая охота всегда позволяла им запастись мясом. В степи обитают различные виды оленей: дзерены, сайгаки с их странными носами, кабарга. Бегают стада куланов — диких ослов, чье мясо съедобно, но приблизиться к осторожным и быстрым куланам очень непросто. Некоторые охотники преследуют добычу или подкарауливают ее в засаде у водопоя, но чаще всего используется метод облавы. «Изрядную часть своей пищи они добывают на охоте, — писал Рубрук. — Охотясь на диких зверей, они собираются большим числом и окружают место, где, как известно, водятся звери. Наездники постепенно съезжаются, пока животные не оказываются заключены в тесный круг. Тогда их расстреливают из луков».

Чингисхан превратил мелкие охотничьи облавы в широкомасштабные военные учения, принимать участие в которых был обязан каждый взрослый мужчина. В начале действа конные разведчики оценивали размеры стада и расстояние до него, а главный охотник определял место забоя животных, которое могло находиться за сотни миль от точки старта. Затем рассылались отряды всадников, образуя фронт в 75 миль шириной. Всадники ехали, убивая на своем пути все живое и гоня животных перед собой.

Дисциплина и согласованность были абсолютными. Лисы и даже волки, встреченные на пути, считались честной добычей. Гонка могла продолжаться недели, а то и месяцы. По ночам выставляли часовых, следивших, чтобы ни одно животное не выскочило из оцепления. Охотников, которые позволяли уйти хотя бы зайцу, жестоко наказы вали. Согласованность действий позволяли улучшить сигналы, разведка, маневры, определенная скорость продвижения. На поле боя монгольский воин ценился не только за личную силу и храбрость. Он привык соотносить свои действия с действиями соратников и воевать в составе подразделения, что во много раз повышало его возможности во время сражения.

Постепенно животных сгоняли к полю для финальной бойни, где сам каган пускал первую стрелу в массу перепуганных животных. Это был сигнал к началу избиения. Монголы убивали не всякое животное, попавшее в западню. (Будто эхом этих обычаев звучат слова казахов об уважении к орлам.) Когда каган считал, что жертв уже достаточно, он приказывал остановить расстрел, и цепь размыкали, выпуская на волю выживших.