Дорогами Чингисхана

Глава 1. В год Лошади

В час Серебряной Лошади, в день Черной Лошади, в месяц Лошади и в год Белой Лошади мы — шесть монголов, Пол и я — отправились в путь. Западный житель сказал бы, что это произошло между 2 и 3 часами дня по центральному монгольскому времени 16 июля 1990 года, и было бы логично предположить, что дата выбрана научными методами. В обычной ситуации следовало бы, например, учесть, хватило ли нам времени на подготовительном этапе, чтобы выбрать лошадей, приручить их и привести в хорошую форму, а также на то, чтобы испытать в полевых условиях снаряжение, например новую палатку и особые старинные седла, и при этом в путь следовало бы отправиться достаточно рано, чтобы завершить путешествие до зимних снегопадов.

Но вовсе не так сделали свой выбор мои монгольские спутники. «Когда мы отправимся?» — спросил я шестью месяцами ранее в Улан-Баторе, столице Монголии. Ариунболд, монгольский журналист, чье имя означает «честная сталь», открыл свой ежедневник. Я обратил внимание, что там стояли даты как римского, так и китайского календаря. Он полистал страницы, а потом указал пальцем на день, выбрав, судя по всему, случайным образом. «Вот, — объявил он. — Подходящий день, шестнадцатого июля». Я не решился высказать сомнения по поводу такого способа выбора дат. На Ариунболда было возложено планирование хронометража нашего предприятия; теперь у меня была конкретная дата, к которой я мог готовиться, — по крайней мере, мне так казалось.

«Значит, с этим мы определились, — осторожно уточнил я через переводчика, чтобы исключить какое-либо непонимание. — Наше путешествие начнется шестнадцатого июля. Я снова приеду в Монголию заблаговременно, чтобы помочь с последними приготовлениями». Пока мои слова переводили, я понял, что сказал что-то не то. Ариунболд неловко поерзал на месте. «Что ж, — смущенно ответил он. — Скажем так: мы, возможно, отправимся в путь шестнадцатого июля». Он заметил раздражение на моем лице и прибавил: «Понимаете, монголы полагают, что тому, кто собирается совершить большое путешествие верхом, не следует назначать точную дату отправления, поскольку это сулит крупные неприятности. Слишком большая точность может навлечь беду».

Я понял, что эта экспедиция будет отличаться от всех моих прежних странствий.

В прошлом мне довелось проехать по маршруту Марко Поло на мотоцикле; пересечь Северную Атлантику на копии средневековой лодки из кожи, чтобы проверить, могли ли ирландские монахи, скажем святой Брендан Мореплаватель, добраться до берегов Северной Америки за 1000 лет до Колумба; построить копию арабского парусника восьмого века и проделать на нем путь из Маската в Китай, чтобы уточнить происхождение легенд о Синдбаде-мореходе; руководить воссозданием двадцативесельной галеры бронзового века, на которой мы отправились по Эгейскому и Черному морям, следуя путями Ясона, аргонавтов и Одиссея. Одно из моих последних путешествий перед поездкой в Монголию я совершил верхом, так что оно, по крайней мере, на первый взгляд, было в чем-то сходно с планируемым монгольским маршрутом. Тогда, двумя годами ранее, я отправился по следам участников первого крестового похода, рыцарей, простолюдинов, женщин и детей, проделавших путь из замка в Бельгии к Гробу Господню в Иерусалиме. Мы преодолели верхом более 2500 миль (свыше 4000 км), а в пути провели восемь месяцев. Но путешествие по следам крестоносцев и все другие мои походы я заранее планировал до мелочей, насколько позволяли обстоятельства и финансовые возможности. Я рассчитывал расстояние, преодолеваемое за день, и уточнял метеорологическую ситуацию, отводил дни для отдыха и приведения снаряжения в порядок, при всякой возможности проводил пробные поездки и разведку местности. Никогда прежде я не обращал ни малейшего внимания на счастливые дни китайского календаря и уж никак не полагался на них, принимая окончательное решение насчет даты отправления.

Но я не стал возражать Ариунболду. Если монголы хотят организовать начало экспедиции таким образом, пусть так и будет. Я просто был не вполне уверен, что Ариунболд и его монгольские товарищи осознавали все те сложности, с которыми связано успешное путешествие на большое расстояние. За последние два месяца они дали множество интервью монгольским газетам и телевидению, а также сделали массу заявлений, в которых поспешили сообщить, что собираются чествовать необычайное достижение предков — самую быструю и обширную систему наземных коммуникаций из всех, существовавших до появления железной дороги. Эта система заслуживала того, чтобы ей воздали должное. В средние века монгольские всадники на своих жилистых лошадках доставляли депеши и сопровождали иностранных послов по маршрутам, охватывавшим две трети известного тогда мира. Эти выносливые всадники с огромной скоростью преодолевали поразительные расстояния, а пути их простирались от берегов Дуная до Желтого моря. Еще более примечательным было то, что скакали они по землям, которые эти великолепные всадники и завоевали, создав самую крупную из известных в мире империй с неразрывной территорией. Теперь же Ариунболд и его товарищи заявили монголам, что последуют примеру предков и проделают верхом путь из Монголии во Францию. Планы были чрезвычайно амбициозными. Намеченный путь по длине равнялся расстоянию от Гонконга до Лондона, и они обратились ко мне за помощью.

От такого предложения я не смог отказаться, поскольку у меня появлялась возможность реализовать план, которому, как мне казалось, никогда не суждено сбыться. Двадцатью пятью годами ранее я написал работу на соискание ученой степени в Оксфордском университете, посвященную первым европейцам, оказавшимся в сердце Центральной Азии во времена Великой Монгольской империи, в XIII и XIV веках. Это были храбрые и проницательные люди — как правило, монахи из нищенствующих орденов, — отправившиеся навстречу неизвестному с той же решимостью, что и Марко Поло или Колумб, и они заслуживают признания, тогда как в наши дни о них почти забыли. В сопровождении монгольских всадников эти бесстрашные пионеры, направленные в качестве послов, миссионеров или разведчиков, приезжали ко двору великих степных полководцев. Это было подобно, как писал один из них, «вхождению в другой мир».

Они возвращались и сообщали об увиденном такие странные подробности, что в них европейцам было трудно поверить: пьяные правители, возглавляющие сборища варварских племен, живущие в роскошных переносных шатрах, где могли поместиться до 2000 придворных; дикие кочевники, питающиеся сыром мясом; христианские священники-еретики, яростно спорящие со знахарями; а еще — профессиональная конница, по снаряжению и подготовке превосходящая самые честолюбивые помыслы любого западного полководца. Эти наводящие ужас всадники одевались в доспехи из вываренной кожи, говорили на гортанном наречии, никому, кроме них, не понятном, и, о чем сразу же по возвращении спешили предостеречь побывавшие в Монголии европейцы, представляли собой ужасную угрозу цивилизованному миру. Европе следует прекратить распри, вооружиться и объединить свои силы, иначе она рискует быть повержена монгольской ордой.

В шестидесятые годы, когда я писал диссертацию, у меня не было ни малейшей возможности самому посмотреть эту страну, и я часто задумывался о том, в какой степени сохранился тот невероятный образ жизни, о котором писали изучаемые мной средневековые авторы. Но Монголия была закрытой территорией. Самая старая после СССР коммунистическая страна, Монгольская Народная Республика находилась в изоляции, между подозрительно настроенным Советским Союзом и осмотрительным Китаем. В течение полувека иностранцы, интересовавшиеся уникальными культурно-историческими достижениями Монголии, не имели доступа в эту страну. Ее правительство намеренно проводило соответствующую политику. Визы могли получить только путешественники из социалистических стран и члены официальных делегаций, и то после строгого и чрезвычайно длительного рассмотрения заявлений. Когда западные визитеры оказывались в Монголии, их знакомство со страной в большой степени ограничивалось посещением единственного в Монголии города Улан-Батор, название которого означает «Красный богатырь», — объявленный 26 ноября 1924 года столицей нового социалистического государства, он отличается унылой и безликой современной застройкой.

Поездки за пределы города не одобрялись. Даже монгольским гражданам для выезда из города требовалось получать разрешение, а на всех дорогах из Улан-Батора действовали контрольно-пропускные пункты. Организовать это было несложно, поскольку асфальтовых дорог в стране было всего две. Коммунисты, то есть Монгольская народно-революционная партия, установили в стране по-сталински жесткий режим, проявлявший порой чудовищную жестокость. Членам кабинета министров выдвигались сфабрикованные обвинения, после чего их забирали с открытых заседаний и расстреливали. Выражение «показательный процесс» приобрело буквальный смысл, когда публичные перекрестные допросы стали проводить на сцене Национального театра. Одному политику, являвшемуся также фельдмаршалом и, к собственному несчастью, обладавшему слишком большой властью, подали отравленное блюдо в транссибирском экспрессе — в те времена железная дорога была наиболее надежным способом добраться до Монголии, хотя ветка, подходящая к самому Улан-Батору, открылась только двенадцать лет спустя, в 1949 году. Был и другой вариант попасть туда из Москвы: сначала унылый семичасовой перелет до сибирского города Иркутск, неподалеку от озера Байкал, а оттуда — в примитивный аэропорт Улан-Батора. Более короткий путь в монгольскую столицу лежал из Пекина, через пустыню Гоби, расположенную во Внутренней Монголии, — Улан-Батор находится практически на одной долготе с Ханоем. Но этот путь открывался лишь время от времени. Официально считавшаяся независимым государством, имеющим свое представительство в ООН, Монголия по сути была государством-сателлитом, находящимся под жестким контролем советских властей, которые открыто использовали Монголию в качестве буфера, ограждавшего СССР от огромного Китая. Когда между Советским Союзом и Китаем отношения были хорошими, Монголии позволялось открыть границу с Китаем. Когда отношения ухудшались — как чаще всего и бывало, — граница закрывалась.

Постепенно ситуация изменилась к лучшему. В 1952 году умер Чойбалсан, правивший страной тринадцать лет диктатор-сталинист, и хотя его преемник Цэдэнбал также руководил в крайне авторитарном духе, Монголия начала, очень осторожно, допускать больше посетителей с Запада. Но старый уклад и подозрительное отношение сохранялись долго: прошло тридцать лет, а посещение страны все еще осуществлялось под официальным контролем. Туристы могли приезжать только группами, которые затем направлялись по заранее составленным маршрутам, где за посетителями неотступно присматривали экскурсоводы. Исключение составляли в основном богатые иностранные охотники, приносившие стране столь необходимую ей твердую валюту; их везли в горы, где в изобилии водятся дикие животные, и они отстреливали оленей, лосей, азиатских медведей, а также самого крупного в мире дикого барана — архара (барана Марко Поло), украшенного роскошными закрученными рогами. А возможности путешествовать по стране в частном порядке, самостоятельно выбирая маршруты, по-прежнему не было.

В 1987 году у меня появился шанс. ЮНЕСКО, комиссия ООН по вопросам образования, науки и культуры, объявила о начале масштабного международного проекта по изучению исторических шелковых путей, соединявших Восток и Запад. Замысел состоял в том, чтобы поддерживаемые ЮНЕСКО экспедиции прошли через весь континент. Северные маршруты шелковых путей проходили через Монголию, поэтому я начал готовить планы путешествия по следам средневекового китайского мудреца по имени Чан Чунь, которого в 1221 году из дома (жил он недалеко от Пекина) призвали предстать перед Чингисханом, единственным монголом, известным всему миру. Пешком, верхом и на повозках Чан Чунь проделал путь через всю Монголию, а затем до Самарканда и Гиндукуша.

Я представил мой проект в представительстве ЮНЕСКО в Париже, и он был одобрен, после чего я отослал документы в Улан-Батор и Пекин, чтобы получить разрешение китайских и монгольских властей… Но никакого ответа не последовало.

Через несколько месяцев меня совершенно неожиданно пригласили в качестве лектора для работы с небольшой группой туристов, отправлявшихся в культурно-ознакомительное путешествие из Лондона по Сибири, Монголии и Северному Китаю. Первоначально назначенный лектор заболел, и в последний момент в качестве замены выбрали меня, благодаря тому, что я, написав диссертацию на соответствующую тему в Оксфорде, владел историческим материалом. Для меня важно было то, что мне не нужно заниматься получением визы в Монголию, поскольку ее сделали для меня вместе со всей группой. Я поскорее отправил телеграмму в Монгольский национальный комитет по реализации проекта ЮНЕСКО «Шелковый путь» в Улан-Баторе, в которой сообщил о времени своего прибытия и отметил, что мне хотелось бы обсудить мой проект с уполномоченными лицами. И снова я не получил никакого ответа. И вот 11 сентября 1989 года, когда за нашей туристической группой в аэропорт Улан-Батора прибыл автобус Национальной туристической компании, я представился молодой переводчице, которая с нами работала, и, почти ни на что не надеясь, спросил, нет ли случайно каких-либо сообщений для меня. «Да, — ответила она, — завтра в десять утра вы прибудете на автобусе на главную площадь, и там вас встретят».

Нельзя сказать, что все прояснилось. Я совершенно не представлял, с кем мне предстоит встретиться и где, не знал даже, получили ли монголы мое обращение по поводу путешествия по пути Чан Чуня. Зато мне удалось заметить, что на приборной панели автобуса прикреплена безвкусно оформленная открытка, изображавшая Чингисхана верхом на боевом коне, во главе победоносного войска. А ведь последние тридцать лет, насколько мне было известно, никому в Монголии не дозволялось упоминать имя Чингисхана, чтобы не оскорбить этим советских товарищей. Было бы бестактно со стороны монголов напоминать своим русским наставникам о том, что в XIII веке войска Чингисхана и его преемников одержали победу над русскими в бою, разграбили Киев и почти триста лет владели обширной частью российских земель. Я знал, что все школьники в России многократно слышали о монгольском иге, периоде порабощения их страны, и что некоторые советские экономисты даже видят причины экономических неурядиц СССР в столетиях монгольского ига. Ходили слухи, что в Национальном музее Монголии наиболее славному периоду истории страны — эпохе возвышения Чингисхана — посвящен всего один маленький зал и что эту экспозицию показывают только иностранцам, а не монголам.

Как и другие слухи о Монголии, этот также оказался не совсем соответствующим действительности; как я обнаружил, все зависело от того, с кем общаешься и насколько собеседник предпочитает умалчивать какие-либо факты или раскрывать их не полностью. Мне предстояло встретиться с выдающимися монгольскими учеными, рассказавшими, что даже во времена, когда советское влияние ощущалось наиболее сильно, они тихо продолжали изучать историю Чингисхана, писали и защищали научные труды об эпохе империи. Опасно было, как они объяснили, слишком открыто сообщать о теме своего исследования. У тех, кто был осмотрителен, больших проблем не возникало. Но во времена, когда партийные идеологи искали «козлов отпущения», которых можно обвинить в отказе от идеалов и антисоциалистических взглядах, власти могли наброситься на всякого видного ученого или политика, осмелившегося почитать память Чингисхана.

Мне рассказали о широко известных в стране событиях 1962 года, когда в Монголии попытались реабилитировать Чингисхана, — слишком рано, как оказалось. На том месте, где, как принято считать, за 800 лет до того родился Чингисхан, был воздвигнут достаточно некрасивый памятник — белая стела высотой 36 футов (11 м) с нанесенным на нее грубым контурным портретом императора. Один весьма заслуженный член партии, входивший в состав Политбюро и являвшийся секретарем Центрального Комитета, по имени Томор-Очир, посетил церемонию открытия, что с его стороны было неблагоразумно. Вскоре после этого он был обвинен в инакомыслии, подвергся жесткой критике на страницах «Правды», исключен из Политбюро, смещен с должности и поставлен на незначительный пост вдали от столицы, а в конце концов вообще исключен из Монгольской коммунистической партии. Набор памятных марок, выпущенный к восьмисотой годовщине со дня рождения Чингисхана, был поспешно изъят из продажи (несколько экземпляров все же попали за границу и были скуплены коллекционерами). Сейчас, по прошествии двадцати восьми лет, так называемые ошибки Томор-Очира подверглись переоценке, он был реабилитирован и восстановлен в партии. Но реабилитация была посмертной — в начале 1980-х годов Томор-Очир был зарублен топором в собственной квартире, при невыясненных обстоятельствах.

Пасмурным и весьма прохладным сентябрьским утром, ровно в десять часов, экскурсионный автобус доставил меня на центральную площадь Улан-Батора, увековечивающую память исторических деятелей страны, и повез туристов дальше — в тот день им пришлось обойтись без лектора. На тротуаре меня встретил и приветствовал хорошо одетый мужчина лет сорока пяти, в очках, подтянутый, с буйной шевелюрой стального оттенка, — мне он показался как раз тем, кем и был: хорошо устроившимся лощеным бюрократом из центральной администрации. Он представился, изъясняясь по-английски неуверенно (как я — по-русски), — его звали Ариунболд, и он был секретарем Монгольского Национального комитета по реализации проекта ЮНЕСКО «Шелковый путь». Вместе мы прошли по восточной стороне огромной пустынной площади, в центре которой возвышался памятник Сухэ-Батору, «Топор-Богатырю», изображенному верхом на встающем на дыбы коне. Сухэ-Батора сделали новым символом Монголии, который, по расчетам коммунистов, должен был потеснить образ Чингисхана. Сухэ-Батор был сыном бедного арата, то есть крестьянина; в 1920 году он передал советским властям важное послание с просьбой о помощи, которое тайно перевез, спрятав в рукояти хлыста. Его останки были перенесены в мавзолей, где покоится и Чойбалсан, — это мрачное мраморное сооружение представляет собой уменьшенную копию мавзолея Ленина на Красной площади в Москве, и его создатели никак не проявили собственной фантазии.

Ариунболд провел меня с задней стороны Государственной оперы — я решил, что это именно она, по псевдоклассическому портику, — и мы пришли в самое высокое здание в центре Улан-Батора — деловой центр, где находились представительства нескольких международных культурных организаций. Там, на восьмом этаже, располагался его кабинет в Международном центре изучения Монголии. На столе лежала тонкая папка. Это, как он сказал, было составленное монгольской стороной предложение об экспедиции по Шелковому пути при поддержке ЮНЕСКО. Я пролистал документ. Он представлял собой несколько измененное изложение, совпадающее абзац к абзацу, того самого предложения об экспедиции по следам Чан Чуня, которое я отослал в Улан-Батор пятью месяцами ранее. Имена были изменены, маршрут — тоже: в этой заявке предлагалось не следовать по пути китайского мыслителя из Пекина к Гиндукушу, а направить группу монгольских всадников из центральной Монголии по маршруту средневековых гонцов во Францию.

Факт вопиющего плагиата не слишком меня обеспокоил. Намного важнее было то, что в проведении верховой экспедиции по стране заинтересованы и в самой Монголии. Но я все же не знал, с кем работает Ариунболд, и не особенно верил в возможность проехать верхом 6000 миль через всю Евразию. Планируемое расстояние на 40 процентов превышало даже то, что предлагал я в своем проекте для экспедиции по следам Чан Чуня. Но все это не имело значения. Я получал великолепную возможность свободно путешествовать по Монголии, не по программе для иностранцев, а вместе с монголами, стремящимися вновь открыть историю своей страны. Такой удобный случай никогда еще не представлялся ни одному человеку с Запада.

Ариунболд пояснил, что он и его товарищи готовы организовать это предприятие и уже получили небольшую финансовую поддержку со стороны местного комитета по реализации проекта «Шелковый путь». Но для того, чтобы об их экспедиции узнали за пределами Монголии, нужны связи за границей, которых у них не было; кроме того, если бы я отправился с ними, то мог бы помочь в преодолении путевых сложностей — получать разрешения иностранных государств на пересечение их территории, обеспечить финансовую поддержку в твердой валюте, а также привезти с Запада дополнительное снаряжение, которое в самой Монголии достать невозможно. Вдобавок я чувствовал, хотя мой собеседник и не заявлял об этом вслух, что он хотел бы, чтобы уже полученное мною одобрение ЮНЕСКО на экспедицию по следам Чан Чуня было перенесено на новый проект, возглавляемый самими монголами. Я быстро оценил ситуацию и решил, что вполне готов отложить на неопределенное будущее экспедицию по маршруту Чан Чуня, если это позволит мне увидеть традиционный образ жизни монгольских пастухов и преодолеть огромное расстояние, испытав древний монгольский способ путешествий. А после этого, если в экспедиции по Монголии я смогу убедиться, что Ариунболд и его товарищи обладают достаточными умениями, дипломатичностью и упорством, чтобы продолжить путь и добраться до Франции, тогда я буду консультировать их, и, возможно, им удастся реализовать свои масштабные планы. Я с удовольствием принял на себя новую роль — не организатора и главы экспедиции, а наблюдателя, который также обеспечивает необходимое иностранное снаряжение и материалы, например спальные мешки и фото- и кинопленку, предоставив монголам возможность самим разобраться с практическими сторонами проекта.

И вот восемь месяцев спустя, в мае, я снова оказался в Монголии, в том месте, откуда должна была начаться первая, пробная экспедиция, задуманная как подготовка великого верхового похода через весь континент, в Европу, который был намечен на следующий год. Ариунболд и его товарищи, получив двухнедельный отпуск, взяли на прокат полдюжины полудиких пони у местной общины и наняли в проводники местных пастухов-коневодов, чтобы те сопровождали их в дикой местности к северо-востоку от Улан-Батора. В тех краях Чингисхан, преследуемый как преступник, скрывался в молодости, собирая вокруг себя героев, с которыми потом пошел завоевывать мир. Таким образом я очутился рядом с немногословным, выносливым монгольским погонщиком — почти таким же, несомненно, как всадники из войска Чингисхана. Дампилдорж был невысокого роста и крепкого телосложения, скулы высокие, типично монгольские, а коротко остриженная голова настолько идеально круглая, что про себя я называл его «Голова-пуля». Наши маленькие лошадки шли тряско, а он как будто не ощущал неудобства, час за часом сидя в деревянном седле — скорее, даже стоя в коротких стременах, — словно ехал не верхом, а на автомобиле с амортизаторами. Ездить верхом он начал учиться раньше, чем ходить, и ноги его были, как стальные пружины; верхом он чувствовал себя намного увереннее, чем шагая по земле. Спешившись, он оказался таким неуклюжим и кривоногим, так тяжело ступал в своей войлочной обуви с толстой подошвой и загнутыми вверх носками, что напоминал заводную игрушку, — это заметное сходство усиливалось из-за длинного одеяния наподобие толстого халата с запахом, так называемого дээл, подпоясанного широким шелковым кушаком оранжевого цвета, и необыкновенным головным убором, отделанным голубым шелком и по форме напоминавшим купол мечети, — тоже будто кукольным. Дампилдорж и другие погонщики пообещали показать нам то самое место, которое, по легенде, всем монголам повелел вечно почитать Чингисхан.

Происхождение народа, к которому относился Чингисхан, до сих пор неясно. Их язык относят иногда к той же лингвистической категории, что и тюркские и тунгусо-маньчжурские языки, но даже такая классификация вызывает большие споры. Некоторые ученые полагают, что монголы происходят от диких воинственных племен, которых китайцы называли сюнну (хунну) и которые, по мнению некоторых специалистов, были как раз теми самыми гуннами, что вторглись в Европу под предводительством Аттилы в V веке. Но, к какой бы группе эти племена ни относились, культурные модели существования степных народов вполне известны. Уже в 400 году до н. э. китайские авторы писали о рыскавших у северо-западной границы Китая кочевых племенах, которые занимались скотоводством, жили в войлочных юртах и не имели письменности. Немногочисленные археологические данные свидетельствуют о том, что такой образ жизни они вели еще за тысячу лет до нашей эры, а возможно, и раньше.

Но временные племенные союзы носили слишком непостоянный характер и не сохранялись в течение срока, который позволил бы определенно говорить о том, что именно они были предшественниками монголов. В Центральной Азии возникали и рушились государства, создаваемые народами с непривычными слуху названиями, такими как жуаньжуань, тоба, уйгуры, чжурчжени и кидани, от которых произошли каракитаи, или «черные китаи», — это благодаря им в европейских языках появилось слово «Катай», обозначавшее Китай. Некоторые из этих народов говорили на монгольских наречиях, другие — на архаичных тюркских. Некоторые вели исключительно кочевую жизнь, но большинство все же строило столицы, которые располагались в благоприятных долинных местностях в центральных районах страны или у подножия крупных горных цепей.

Все это время монголы были малоизвестным, неприметным народом и оставались на периферии цивилизации. И даже в конце XII века монголы, строго говоря, были лишь одним из множества не особенно связанных друг с другом племен, которые китайцы собирательно называли меньву или та-та и воспринимали с большой настороженностью за их обыкновение совершать набеги на приграничные китайские районы и похищать детей, которых, по слухам, ассимилировали. Вопреки распространенному мнению, не все монголы жили в степях и занимались скотоводством. Некоторые обитали в лесах южной Сибири и были охотниками и собирателями, а про урианхаи — народ отчасти монгольский, отчасти тюркский — рассказывали, что они прикрепляют к обуви отполированные звериные кости и так быстро катаются по льду и снегу, что могут догонять птиц.

Именно Чингисхан объединил эти разрозненные племена. Обретя достаточное могущество, он отверг существовавшее деление племен и повелел, что отныне все родственные народы должны считать себя монголами. Начав же свое восхождение к власти, он еще проще определил, каким народом намеревался править. Он сказал, что является «повелителем всех, кто живет за войлочными стенами».

Лошади, на которых мы ехали, были, без сомнения, такими же, как и те, на которых сражалось войско Чингисхана. Все они были не крупнее пастушеских пони, и все они были неуклюжего сложения, с толстой шеей и большой, грубой головой. Западные торговцы лошадьми сочли бы таких коней никудышными, но по выносливости они, как принято считать, не имеют себе равных. Утверждают, что они способны выжить в таких неблагоприятных условиях, где лошади других пород погибли бы, прокормиться там, где другие умерли бы с голода, и отлично чувствуют себя при субарктических температурах, в которых другие лошади замерзают насмерть. Предметом гордости монголов является также то, что близким родичем этих лошадей является дикая степная лошадь, названная в честь русского исследователя, полковника Николая Пржевальского, путешествовавшего по Монголии в 1870-е и 1880-е годы и описавшего дикую лошадь в 1881 году. Точно неизвестно, остались ли лошади Пржевальского где-либо вне зоопарков, но это кажется крайне маловероятным. Однако в последний раз в дикой природе небольшой табун лошадей Пржевальского видели на юго-западе Монголии, недалеко от китайской границы. Дампилдорж с уверенностью заявил, что все лошади, у которых по спине тянется черная полоса или на ногах есть полоски, как у зебры, происходят от лошади Пржевальского. С уверенностью можно сказать лишь то, что на таких же лошадках, как те, на которых ехали мы, скакали победоносные воины Чингисхана в ходе молниеносных завоеваний начала XIII века, когда монгольская конница попрала установившийся миропорядок. В битве за битвой монгольские летучие отряды появлялись неожиданно для противника, будто по волшебству, проделав на своих выносливых лошадках путь через пустыни или горы, которые, как полагал неприятель, пересечь невозможно, или заставали противника врасплох, неожиданно быстро покрыв большие расстояния.

Я также узнал, что сам Чингисхан перестал быть в Монголии запретной темой и превратился в предмет всеобщего почитания. Его имя и портрет, которые столько лет стремились предать забвению, появились повсюду — на рекламных щитах, марках, календарях, афишах; именем Чингисхана назвали и одну из марок монгольской водки. Некоторые погонщики, сопровождавшие экспедицию, носили небольшие значки с его изображением; одна монгольская газета обратилась к читателям с вопросом о том, как следует назвать шикарный новый отель, строившийся в Улан-Баторе, и подавляющее большинство ответивших предложило название «Чингисхан».

Вне всяких сомнений, Великий Монгол относится к числу самых незаурядных людей в истории. Необразованному сироте, выросшему в племени, ничем не примечательном и никому не известном, удалось завоевать более обширную территорию, чем Александру Македонскому. Неграмотный, подверженный, как утверждают, припадкам, возможно, страдавший алкоголизмом, он создал империю, большей частью которой его прямые наследники правили более столетия, а небольшие ее фрагменты сохранились в их власти намного дольше. Последним в Европе правителем, называвшим себя потомком Чингисхана, являлся крымский хан, лишенный власти русскими в 1783 году, и о том же заявлял правитель Хивинского ханства в Центральной Азии, когда русские заставили его отречься от власти в 1920 году. И в других краях также можно ощутить и увидеть наследие Чингисхана. В первую очередь из-за ужаса перед монгольскими вторжениями, начало которым положил Чингисхан, восстанавливалась и переделывалась, начиная с XV века, Великая Китайская стена, ставшая в результате такой, какой мы видим ее сегодня. В Средней Азии пришли в упадок некогда славные города, например Бухара, — они так и не восстановились полностью после опустошительных рейдов монголов, столь блестяще организованных Чингисханом. Несмотря на то что в мире имя Чингисхана стало синонимом разрушения, войны и жестокости, в самой Монголии, как я заметил, его превозносили как национального героя и даже бога.

Мне подумалось, что я стал свидетелем поворотного момента в истории современной Монголии. На территорию, полвека остававшуюся закрытой, неожиданно разрешили приехать иностранцам; в то же время и сами монголы получили необыкновенную степень свободы. Советская армия выводила свои части с монгольской территории, правящая Монгольская народно-революционная партия решила, в подражание гласности и перестройке в Советском Союзе, ослабить железную хватку центрального правительства, а простые монголы в ответ на это стали искать свою истинную национальную сущность. Пробудилась огромная ностальгия по монгольским традициям и истокам, и нельзя было найти более удачного момента для моих собственных исследований, связанных с поисками того, что осталось от мира кочевников, описанного средневековыми европейскими путешественниками.

Не один я стремился найти то, что сохранилось от традиций средневековой Монголии. Чингисхан и его эпоха являются поводом для гордости всех монголов, и вполне обоснованно, поскольку, если посмотреть на те события с их точки зрения, обнаруживается поразительный факт. Весь монгольский народ, во главе которого стал Чингисхан, насчитывал не более 2 миллионов человек, а армия, по современным подсчетам, составляла 130 тысяч человек. Тем не менее это незначительное число воинов, чьи племена жили в одном из наиболее обособленных и мало приспособленных для обитания уголков земного шара, под предводительством Чингисхана неожиданно обрело могущество и покорило более половины известного тогда мира.

Как такое произошло? Была ли в этом заслуга исключительно самого Чингисхана, или же решающую роль сыграли способности и характер его народа? Я ехал верхом среди потомков тех людей и надеялся в своем путешествии найти ответ, а Дампилдорж и простые монгольские араты, пастухи, которые скакали вместе с нами, желали воздать честь величайшему из предков и превратить его в символ своих надежд на будущее. Все мы находились в поисках Чингисхана.