Дорогая Альма

— Уж не сомнивайся! И з закритими очами найду!

Пелагея кинулась за печку, схватила цветастый платок, закуталась в него. Быстро перекрестилась перед иконой. Затем, сунув руку за лавку, вытащила сверток со обрывками знамени и документами, сунула Варе:

— Вот, возьми.

— Как к болоту пойдете, на мисяц гляди, — наставлял ее Микола. — Щоб рога его оба всегда перед тобой били.

— Добре, добре, — проговорила Пелагея. — Уж не знаю, как и благодарить вас, пани доктур. — Она поклонилась Маренн. — Ратуете за нас, сирых.

— Время не теряй! — прикрикнул на нее лесник. — Так и до полудня не управимся. Прямо туточки нехристей и дождемся.

— Бегу, бегу. — Шаркая башмаками, надетыми на босу ногу, Пелагея заспешила к двери. Раух посторонился, пропуская ее.

— Давай-ка, девонька, одевайся. — Микола передал Варе салоп, который накануне надевала Маренн. — Повирх рубахи-то. Холодно ночью-то. А сам-то, Иван, что о себе думаешь? — спросил он, помогая Варе просунуть руки в рукава. — Назад вернешься? Не боишься, что и тебя тронут?

— Мне бояться нечего, Микола, — пожил, — Пирогов вздохнул. — За Юру волнуюсь, верно. Но вот на фрау Сэтерлэнд вся надежда. — Он повернулся к Маренн. — Уж в своем-то госпитале рыскать они не станут? Каратели ведь не будут госпиталь обыскивать? — спросил он Маренн по-немецки. — Я о Юре, фрау…

— Нет, это исключено, — ответила она. — Давайте помогу, иначе кровотечение может начаться, рана еще неплотно затянулась. — Она подошла к Миколе, наклонилась, придерживая руку девушки, пока Микола натягивал на нее рукав салопа. Было заметно, что Варя вначале инстинктивно отпрянула, но потом взяла себя в руки, знаком приказав Графу молчать. — У них нет таких полномочий — обыскивать немецкие госпитали, тем более с тяжелоранеными. Это не входит в задачи исполнительных команд, они работают исключительно с местным населением. Если поступают сообщения, что в госпитале что-то неладно, этим будет заниматься служба СД при местной комендатуре. Впрочем, даже если Олендорфу и придет в голову что-то подобное, я ему не позволю, конечно. Вот так вот, хорошо. — Она ободряюще положила Варе руку на плечо. — Так что за Юру не беспокойтесь, Иван Петрович, — заключила она. — Во всяком случае, сейчас, — и попросила Варю: — А теперь я сделаю укол…

— Я сама! — вскрикнула Варя. — Я сама.

— Нет уж, позвольте мне, — настойчиво произнесла Маренн. — Раз уж я здесь, согласитесь, это будет надежнее. И быстрее.

— Варя, это правда, — поддержал ее Пирогов. Варя промолчала. Маренн набрала лекарство в шприц, сделала укол. Затем, сменив иглу, снова набрала лекарство. — Попробуйте встать. Опирайтесь на меня, не бойтесь. Очень больно?

— Нет, совсем не больно, — негромко откликнулась Варя, пальцы ее дрожали от слабости.

— Сможете идти? Попробуйте, — попросила Маренн. — Держитесь за меня.

— Да, кажется, могу. — Варя сделала несколько шагов по комнате.

— Очень хорошо. — Маренн кивнула. — Сначала, конечно, трудно, но лекарство будет действовать сильнее, так что сможете идти быстрее, — заключила она. — Теперь сделайте укол собаке. — Она передала Варе наполненный шприц. — Иван, где корзина со щенками?

— Вот туточки. — Микола поставил перед ней большую плетеную торбу с привязанной к ней веревкой. — Я сюды переложил, за спиной понесу, — он показал на веревку, привязанную по краям. — Таки легче будет. Ведь еще Варвару вести. И припасы съестные, что были… Все вместе.

— Правильно, — согласилась Маренн. — Вот еще туда лекарства и бинты положите, я привезла дополнительно. — Она достала из саквояжа медицинский пакет и передала Миколе. — Вы готовы, Варя?

— Да, — кивнула та решительно. — Только вот за документы боюсь, как бы не потерять, карманы у салопа дырявые.

— Так Пелагея уж давно не носить его, сейчас веревку дам, — спохватился Микола. — Обмотаем вокруг тебя покрепче, ничего не станется. Штопать некогда ноне.

— Аккуратно, не повредите рану, — предупредила Маренн. — Вот сюда, под бинты, давайте закреплю. — Она наклонилась к девушке. — Ничего не бойтесь, — успокаивающе провела рукой по ее спутанным волосам. — Надеюсь, на островок они не пойдут. А если даже и появится такая мысль, я им не позволю. Во всяком случае, постараюсь…

— Не могу понять: почему вы нам помогаете? — Светлые глаза Вари смотрели на Маренн с благодарностью и недоумением. — На вас этот мундир. — Она коснулась пальцем блестящих букв СС на рукаве мундира Маренн. — И вижу, звание у вас высокое. Я на немцев насмотрелась за этот месяц. Ничего от них, кроме горя, не жди.

— Так людев-то много, люди ризные, — ответил за Маренн Микола. — И в Неметчине ихней ризные. Что дивиться-то? Фашист этот тама без году неделя как обосновался, а страна и до него жила, и люди осталися. А типерь куды им деваться-то? Хочешь не хочешь, а горбатиться на него заставить. Особливо с образованием хто.

— Да и верно. — Маренн грустно улыбнулась. — Ваши товарищи, Варя, погибли за Родину, потому что она у них одна. Но и у меня другой родины нет, кроме Австрии, а она сейчас — часть рейха. А ничего сделать, чтобы по-другому было, пока нельзя. Слишком много людей поддерживает Гитлера. Но это изменится, я уверена. Так что приходится делать малые дела, чтобы когда-нибудь совершились большие. Люди заблуждаются часто и довольно долго, но чем дольше заблуждаются, тем горше за это платят. Но мать у меня француженка, и родилась я во Франции, и долго жила там, с самого детства. Так что неправды я вам не сказала.

— Фрау Сэтерлэнд очень рискует, помогая нам, Варя, — вступил в разговор Иван Петрович. — По головке ее за это не погладят. Так что сомневаться нечего…

— Я и не сомневаюсь, — смутилась Варя. — Я удивляюсь…

— Ну, не в кине, щоб дивиться. Я готов. — Микола забросил торбу на спину. — Пора идти. Вставай, дивонька. — Он подхватил Варю под руку. — Пса сама повидишь?

— Да он и так сам пойдет, не отстанет, — уверенно ответила Варя.

— Ты гляди, болото — оно коварное. Шаг в сторону — и утоп, не достанешь, — предупредил Микола. — Вот еще кусок веревки, лучше при себе веди, чтоб нога в ногу.

— Хорошо, спасибо, — согласилась Варя.

— Ну, прощай, дом родный. — Микола обвел горницу взглядом. — Не знаю, свидимся ли. — Голос его задрожал, а в глазах заблестели слезы. — Мать, отец, бабка, вся жизнь туточки сызмальства. Скотину, курей — все растащат, гадюки пришлые, всю хату переворотят, все вынесут, окаянные. Ах, забыл иконку-то взять. — Он бросился к образу Богородицы, сдернул со стены, сунул под рубаху. — Пелагеюшка, светик мой, не простит меня. Ну, пошли. Жив буду, снова тебя отстрою, — похлопал дрожащей рукой по бревенчатой стене. — Пущай хоть до последнего кола сожгут. Возведу, как было.

Не выдержав, заплакал, закрыв локтем лицо.

— Ну, не убивайся, не убивайся так, Микола. — Иван похлопал его по спине, ободряя. — Может, все еще и обойдется. Не тронут дом-то. Написала же фрау Сэтерлэнд в Берлин большим начальникам, чтоб не трогали. Может, и успеет решение-то до того, как все жечь начнут.

— Ох, молиться буду за вас каженный день, фрау дохтур, коли обойдет нас лихо. — Микола вытер лицо рукавом, задул свечи. Осторожно ступая в темноте, вышли на крыльцо. Микола запер дверь.

— Держитесь, Варя, за меня, донесу вас до края поляны, — Иван Петрович хотел уж поднять Варю на руки, но Маренн остановила его.

— Фриц донесет. Так быстрее будет. А вы, Иван, Миколе помогите. А то сильно расчувствовался он, как бы не споткнулся в темноте, — попросила она.

— Да, конечно, — согласился Пирогов. — Но как думаете, фрау Сэтерлэнд, дом сожгут?

— Вы же сами знаете, Иван, что я не знаю, — ответила Маренн с горечью. — Все зависит от обстоятельств, простых и одновременно очень сложных. Успеет ли моя дочь в Берлине увидеться с супругой рейхсфюрера, согласится ли фрау Марта исполнить мою просьбу, приедет ли рейхсфюрер домой в это время. На каждом из этих этапов нас может ждать неудача. Джил может получить срочный приказ бригадефюрера, своего непосредственного начальника, и тогда она вынуждена будет отложить свой визит к фрау Марте. Нанетта, дочь рейхсфюрера, может сильно раскапризничаться, и тогда фрау Марта попросит Джил перенести визит на следующий день. Но самое печальное — это если рейхсфюрера вызовут к фюреру, и он там просидит на совещании до самого утра, и тогда с ним никто не сможет связаться, даже фрау Марта, даже по телефону. Это худший вариант развития событий.

— Но что же тогда делать? — растерянно спросил Пирогов.

— Стараться затормозить расправу, — ответила Маренн. — Тянуть время. До того момента, как рейхсфюрер наконец окажется на месте и Джил попадет к нему. Или хотя бы фрау Марта позвонит ему и расскажет о моей просьбе. Я уверена, что, услышав, что речь идет о деятельности айнзацкоманд, любимом детище его конкурента Гейдриха, Гиммлер не упустит случая их попридержать и поставит положительную резолюцию. Но этого момента нам еще надо дождаться. А некоторым, таким как Варя, Пелагея, вот этот лесник, просто до него дожить.

— Что ж, понятно. — Пирогов вздохнул. — Вы уж простите, фрау Сэтерлэнд, что все время об одном и том же спрашиваю. Переживаю очень.

— Я понимаю вас, Иван Петрович, — мягко ответила Маренн.

Фриц легко поднял Варю на руки и донес до края поляны. Граф послушно бежал рядом, прихрамывая, но стараясь не отставать. Следом шел Микола. Он вздыхал, все оглядывался на дом, тер рукавом глаза. За ним Пирогов нес торбу с провизией. Он то и дело молча похлопывал Миколу по спине, успокаивая. Месяц спрятался за тучи. Стало совсем темно. Снова закрапал дождь.

— Ох, как же Пелагея с Наталкой-то доберутся, — сокрушался лесник. — Как бы с дороги не сбились…

— Дойдут, не волнуйся, — убеждал его Пирогов. — Обе здешние, выросли в этих местах, каждая травинка им знакома. Даже если Пелагея спутается, Наталка точно к озеру придет. Сколько с отцом хаживала здесь, и днем и ночью и в любую погоду.

— Так-то оно так, — вздыхая, соглашался лесник.

— Данке шен, — тихо сказала Варя, когда Раух поставил ее на ноги. Он улыбнулся:

— Удачи, фрейлейн.

— Ну, пошли, пошли! Микола, уверен, свидимся еще.

Пирогов крепко пожал леснику руку, передавая торбу.

— Бывай, Иван. Бог тебя не забудет.

Микола двинулся в чащу первым, за ним — Варя с собакой. Спустя несколько мгновений они растаяли в темноте. Еще некоторое время было слышно, как потрескивают сучья, но потом все стихло.

— Идемте, господин офицер. Мы задерживаем фрау Сэтерлэнд, — сказал Пирогов негромко. — Теперь нам остается уповать только на Бога. — Он перекрестился. — И как ни странно, на вашего рейхсфюрера.

— Как вы думаете, Иван, успеют они? — спросила Маренн, когда они подошли к машине, стоявшей под деревьями.

— Очень надеюсь, фрау Сэтерлэнд, — ответил тот. — Хотя в чем можно быть сейчас уверенным?

Стало темно — набежали тучи. Где-то рядом, над головой, протяжно прокричала ночная птица и тревожно зашевелила крыльями в ветвях.

— Тихо. — Раух придержал Маренн за рукав. — Стойте. Это неспроста. Что-то ее потревожило. Или кто-то.

Он вскинул автомат, напряженно всматриваясь в темноту. Маренн быстро вынула вальтер из кобуры и привела в готовность, тихо сказала Пирогову:

— Иван, держитесь рядом со мной, пожалуйста.

— Стой! Руки вверх! Клади оружие!

В темноте со стороны машины хлопнуло несколько выстрелов. Маренн увидела, как, звякнув, треснула фляжка на боку рядом с кобурой и из нее потекла вода.

— В укрытие! Быстро! — скомандовал Раух и, схватив за руку, оттащил за широкий ствол дерева.

— Они говорят по-русски, это красноармейцы, — прошептал Пирогов.

— Да, это большевики, — подтвердил Раух. — Но сколько их, где они — ничего не видно.

Еще несколько пуль пролетело наугад в темноте.

— Они экономят патроны. Правда, и нам похвастаться нечем. Боезапас у нас ограничен.

— Надо уходить лесом, — прошептал Пирогов. — Я знаю одну тропинку. В темноте проведу.

— Это опасно, — возразил Раух. — Мы не знаем, сколько таких вот групп, пытающихся пробиться к своим, бродит в округе. А у нас один автомат и два вальтера, этого недостаточно, чтобы принять даже небольшой бой. Я считаю, надо попытаться отбить машину и быстро выезжать на дорогу. Там мы скорее найдем поддержку.

— Я думаю, ты прав, — согласилась Маренн. — Попробуем.

Желтоватые блики заскользили по ветвям — из туч снова выскользнула луна. Теперь серый, в защитных разводах «мерседес» был ясно виден на фоне деревьев. В машине и вокруг машины явно никого не было. Но за густыми кустами можжевельника напротив мелькали тени и слышались приглушенные голоса.

— Машина им не нужна, — прошептал Раух. — Куда они на ней поедут? Это не танк, не бронетранспортер, обычная легковушка. Бесполезная дамская вещица. В условиях войны. — Он усмехнулся. — Они используют ее как прикрытие. А поджидают нас. Чтобы добыть провиант и, самое главное, оружие. Им необходимо оружие, чтобы двигаться дальше.

— Но нас всего трое, — растерянно заметил Пирогов, — какой с нас прок.

— Они этого не знают, Иван, — возразила Маренн. — Хотя понятно, что в легковой машине взвод не приедет. От силы четыре человека.

— Значит, и три-четыре дополнительных ствола для них важны, — заключил Раух. — К тому же, им видимо, неизвестно, что в сторожке. Может быть, там находится взвод, как ты говоришь, а тут просто в гости приехали.

— Что ты предлагаешь? — Маренн внимательно посмотрела на Фрица. — Ждать нельзя. Мы не знаем, сколько их. Надо действовать. Чем быстрее, тем лучше.

— Не думаю, что их много, — ответил Раух. — Они не атакуют нас, они выжидают. Полагаю, их целью является сторожка, чтобы передохнуть там, найти провиант. Они нашли ее по карте и пришли сюда. Да, ты права, быстрота — это сейчас наш союзник. — Он мгновение помолчал, раздумывая. — Машина стоит носом сюда, к нам, значит, и водительское место с нашей стороны. Возьми ключи. — Он протянул Маренн. — Сейчас быстро с Иваном — в машину, ты садишься за руль и задом, не разворачиваясь, даешь газ. Вторую дверь рядом с собой держи открытой. Я попробую их отсечь огнем, а потом по ходу сяду. Иван, сразу ложитесь на заднем сиденье и не высовываться! — предупредил он Пирогова.

— Все понял, герр офицер, — быстро ответил тот и добавил. — Вовремя ушли Микола с Пелагеей и Варей. Неизвестно, кто это такие. Если энкавэдэшники, так они не лучше ваших из зондеркоманды. Быстро обвинят в пособничестве и трусости — и к стенке. Ничего им не докажешь. Ну, а если обычные солдатики-горемыки, то поедят у Миколы и дальше пойдут. Все равно лучше не встречаться.

— Иван, внимание. — Маренн остановила его рассуждения. — Сейчас по сигналу Фрица — бегом к машине. Держитесь за мной. А то с хромотой вашей отстанете. Я помогу, прикрою.

— Готовы? — Держа автомат наготове, Раух выдвинулся вперед и обернулся.

— Да, так точно, — ответила негромко Маренн.

— Вперед!

Фриц первым выбежал из укрытия и пригибаясь побежал к машине, выстреливая очередями в сторону зарослей можжевельника. В ответ послышались разрозненные винтовочные выстрелы, достаточно беспорядочные. Кто-то закричал по-русски. Схватив Пирогова за руку, Маренн ринулась к «мерседесу», стреляя из вальтера. Несколько пуль просвистело над головой, впившись в ствол дерева.

— Иван, не задело? — спросила она, распахнув дверцу машины. — В порядке? Садитесь быстро!

— Все хорошо, живой, — проговорил тот в ответ, задыхаясь.

Маренн быстро села на водительское место, вставила ключ. Наклонившись, распахнула пассажирскую дверцу. Пирогов сел на заднее сиденье и сразу лег, как ему велели. Едва заработал мотор, Маренн включила заднюю передачу и добавила газ — машина рванула назад, подпрыгнув на кочке. Несколько пуль чиркнуло по капоту. Маренн рулила, оглядываясь, чтобы не задеть ствол дерева. Луна светила тускло, но различить лесную дорогу между деревьями было возможно. Перестрелка усиливалась. Еще одна пуля врезалась в лобовое стекло и отскочила, разбив его. Впереди на поляне показались несколько фигур — красноармейцы бросились в погоню. Они бежали за машиной. Отстреливаясь, Раух впрыгнул в кабину и захлопнул дверцу.

— Жми на газ, — приказал он. — Я буду держать руль, не бойся. Мотор взревел, Фриц положил руку рядом с руками Маренн на руль, удерживая машину в правильном направлении. Машина достигла спуска. — Теперь притормози, — приказал Раух. — А то перевернемся. Сейчас они отстанут. Там, впереди, главная дорога, услышат перестрелку — могут обнаружить их. А они этого вовсе не хотят.

«Мерседес» медленно спускался задом. Выстрелы вскоре стихли, погоня прекратилась. Когда скатились с холма, Раух сказал:

— Ну все, оторвались. Выходи. Я развернусь, и поедем в госпиталь.

Маренн вышла из кабины. Вокруг было все спокойно. Ветер стих, тучи рассеялись. Где-то недалеко журчал ручей. Раух присел перед правым передним колесом, трогая его.

— Пробили? — догадалась Маренн.

— Да, спустило, — подтвердил он. — Сейчас поставлю запаску, и поедем. Иначе не дотянем.

Он подошел, чтобы снять запасное колесо, закрепленное у кабины водителя. Сдернул кожух.

— Я помогу, — вызвалась Маренн.

— Нет уж, ни в коем случае. — Фриц усмехнулся. — Я знаю, Отто рассказывал мне, что ты умеешь справиться с такой задачей. Но на этот раз позволь мне.

— Машина сломалась? — спросил тревожно Пирогов, приоткрыв дверь заднего сиденья.

— Ничего страшного, Иван, — ответила Маренн. — Пробили колесо. Но Фриц сейчас заменит.

— Боюсь, что Миколе с Пелагеей и в самом деле придется жить в землянке или остаться там, на болотном острове, в старом доме князя Сигизмунда, — вздохнул Пирогов, выходя из машины. — Если утром явятся СС и обнаружат в сторожке красноармейцев, дом сожгут. Я уж не говорю, что убьют всех, кто там окажется на тот момент.

— Не думаю, что большевики сами не понимают это. Уверена, им известно о карателях, ведь они как-то пытаются выяснить обстановку вокруг, вступают в контакты с местными жителями. Дай я подержу фонарь. — Она подошла к Рауху. — Нет, они уйдут до рассвета. Переждут ночь в доме лесника, а к утру их уже не будет. Они постараются уйти в глубину леса.

— Вступать в бой с зондеркомандой они не станут, — заметил Раух. — Их явно мало, они истощены. Их задача — выйти из окружения к своим. Но может быть, я и ошибаюсь. Если бы это была наша территория и на ней мирным жителям грозила расправа, может быть, лично я бы рассуждал иначе. Все, можно ехать. — Он распрямился, отряхнув руки. — Садитесь в машину.

— Да, нам надо торопиться, — согласилась Маренн. — Возможно, звонила Джил.

— А я очень беспокоюсь за Юру, — добавил Пирогов.

До госпиталя добрались без происшествий. Патрули не досматривали машину, увидев пропуск с подписью рейхсфюрера СС. Когда подъехали к бывшей усадьбе князей Свирских, было около четырех утра. Джил не звонила. Из Берлина вообще не звонил никто.

Отпустив Пирогова к его воспитаннику, Маренн и Раух поднялись в кабинет. Маренн попросила дежурную медсестру принести кофе и бутерброды. Сев напротив друг друга, оба некоторое время молчали. Положив фуражку на стол перед собой, Фриц сосредоточенно чистил вальтер. Оба понимали, что время катастрофически утекает, а ясности нет. В восемь утра Олендорф оцепит район и начнет операцию, а они даже не знают, удалось ли Джил навестить фрау Марту. Не исключено, что весь план сорвался.

— Похоже, мне ничего не остается, как собирать саквояж и отправляться утром к Олендорфу особо важным консультантом по психологии народов покоренных территорий, — мрачно пошутила Маренн, стряхнув пепел с сигареты в пепельницу.

— Нам ничего не остается, — поправил ее Раух. — Ты забыла, что я тоже участвую. С позволения штандартенфюрера, так сказать. — Он усмехнулся.

— Ах да. Вот только представить… — Маренн встала и прошлась по комнате в волнении. — Я фактически являюсь заместителем Гебхардта в управлении, ты — адъютант начальника Шестого управления СД, у нас множество связей. Но мы ничего не можем сделать с этим самонадеянным выскочкой Олендорфом.

Дверь открылась — она замолчала. Медсестра внесла поднос, на котором стоял кофейник с горячим кофе, две чашки. Рядом — тарелка с бутербродами с ветчиной.

— Спасибо, фрейлейн, — кивнул Раух, принимая поднос. — Идите.

Медсестра вышла, дверь закрылась.

— Это потому, что наши связи — ничто по сравнению с миссией, которую он выполняет, — произнес Фриц, разливая кофе в чашки. — Доказать расовое превосходство немцев над всеми остальными — это главная идея, которая вдохновляет фюрера. И Гейдрих с подручными умело играет на этой его слабости. Он уже напрямую обращается к фюреру по этому вопросу, минуя Гиммлера. И Гиммлеру приходится терпеть. Он же не может сказать, что это неважно, есть более насущные вопросы. А что говорить об армейских? Им скоро прямо укажут, что едва ли не каждый маневр надо согласовывать с СД. Куда наступать, как наступать — это не штаб ОКВ будет решать, а обергруппенфюрер СС Гейдрих. Как он считает нужным. Поразительное возвышение. Но очень поспешное. Я не удивлюсь, если в самое ближайшее время с обергруппенфюрером случится неприятность…

— Что ты имеешь в виду? — настороженно спросила Маренн, отпив кофе из чашки.

— Ничего конкретного. — Раух пожал плечами. — Лично мне ничего не известно. Но атмосфера явно накаляется. Много недовольных таким размахом некоторых лиц. Мало ли что… Политика, бывает, резко меняется по независящим от конкретного человека обстоятельствам. Может быть, тебе позвонить Фелькерзаму? — предложил Фриц. — Узнать, где Джил.

— Он все равно толком мне ничего не скажет. — Маренн снова села за стол. — Вряд ли Джил рассказала ему о моей просьбе. Она понимает, что такие вещи надо делать тайно. Я могу все испортить. Он начнет искать ее и только собьет. Если бы у нее было решение, она бы дала о себе знать, я уверена. У нее нет решения — и поэтому она молчит. Вот в чем загвоздка. Нет резолюции рейхсфюрера. Ни письменной, ни даже устного распоряжения, которое его адъютант мог бы подтвердить Гейдриху. А это главное, что нам нужно, — хотя бы устное распоряжение рейхсфюрера приостановить операцию. Думаю, он в резиденции фюрера. Ночное совещание.

— Может быть, попросить того же Фелькерзама выяснить?

— Нет-нет. — Маренн отрицательно покачала головой. — Не надо его отвлекать. Если это было нужно, я уверена, Джил у него уже все спросила. Она же тоже ищет выходы. И мы отсюда, из-под этой украинской Умани, ничего не сделаем лучше, чем она на месте в Берлине. Только вызовем ненужную суматоху. Ей известны все ходы, которые известны мне, и к ней отнесутся так же, как отнеслись бы ко мне. Я не сомневаюсь ни минуты. Но рейхсфюрер — вне доступности. И с этим в равной степени ничего не можем сделать ни я, ни Джил. Как отозвать Гиммлера с совещания у фюрера? Фрау Марте это не под силу. И фрейлейн Еве Браун тоже.

— Но это под силу, например, командиру «Лейбштандарта» Зеппу Дитриху, — осторожно заметил Раух. — Если он позвонит в ставку, адъютанты Менгесгаузен или Гюнше доложат фюреру, что это срочно, и тот позволит рейхсфюреру отлучиться на время. «Лейбштандарт», как сказал Олендорф, еще до восьми утра находится в деревне. Можно успеть.

— Что мы скажем Дитриху? — Маренн пожала плечами. — Что моей дочери Джил надо срочно увидеться с рейхсфюрером, а он на совещании у фюрера, вызовите его оттуда? Это бред.

— Мы скажем ему все как есть. — Раух понизил голос. — Что как только его танкисты покинут деревню, дан приказ сжечь все дома и уничтожить всех жителей. Что исполнение поручено Олендорфу, протеже Гейдриха. Нет, я нисколько не надеюсь на сентиментальность Дитриха. И на то, что ему жалко каких-то там украинцев. Нисколько. Но он старый партиец и вояка. Он с фюрером с первых шагов, можно сказать. А тут появляются всякие выскочки вроде Гейдриха и таких вот Олендорфов и начинают грести под себя. Возвышаются, получают почет, звания. А сами пороха не нюхали, под обстрелом в штаны наложат. Однозначно у Дитриха все это вызывает презрение и раздражение. Он в партии недовольных, в партии Гиммлера, они давние соратники, можно не сомневаться. Не исключаю, что Дитрих воспользуется возможностью щелкнуть Гейдриха по носу, если ему ее предоставить. А что Дитриху-то? Он на Восточном фронте оказаться не боится, он и так здесь. Под пули лезть ему не привыкать, а вот пусть Олендорф попробует. Будем говорить прямо. Надеюсь, Зепп нас поймет правильно. Ему эти украинцы в тылу не мешают. Да он и задерживаться здесь не собирается. А вот сделать сильный ход против Гейдриха, а заодно и благородным себя показать — может согласиться. Решайся, Мари, время тает. — Раух показал на часы. — Пять часов. Шестой.

— Хорошо, едем. — Маренн встала. — Сколько займет дорога?

— Минут за сорок доберемся. — Раух надел фуражку и вложил вальтер в кобуру.

— Я смогу позвонить от него Джил? — заволновалась Марен. — Чтобы все согласовать.

— Конечно. Уж если он сможет связаться со ставкой фюрера, то с Шестым управлением — тем более, — успокоил ее Раух.

— Будем надеяться, — кивнула Маренн. — Во всяком случае, медицинский саквояж я возьму с собой, — решила она. — А вдруг из нашей затеи ничего не выйдет и нам придется прямо от Дитриха отправляться к Олендорфу.

Они спустились вниз. Когда садились в машину, подошел унтершарфюрер охраны.

— В лесах вокруг неспокойно, фрау Сэтерлэнд, — предупредил он. — Разрозненные группы большевиков пытаются прорваться к своим. То и дело вспыхивают перестрелки. В темноте ехать опасно.

— Мы направляемся в расположение бригады «Лейбштандарт», к группенфюреру СС Дитриху, — сообщила ему Маренн. — Надеюсь, он сможет нас защитить в случае необходимости. Если мне будут звонить из Берлина, прошу переадресовывать туда. И сообщите господину Пирогову, когда он появится, что я уехала и прошу его и его воспитанника не покидать территорию госпиталя в ближайшие сутки. Прошу вас лично проследить за этим, унтершарфюрер.

— Яволь, — вытянулся эсэсовец.

— И на всякий случай принесите нам еще один автомат и полный боекомплект, — распорядился Раух. — Опасностью нельзя пренебрегать, вы совершенно правы. — Он выразительно взглянул на Маренн. Она слегка кивнула, соглашаясь.

Вопреки предположениям до Зеппа Дитриха добрались только спустя полтора часа. На полпути их остановил дорожный патруль.

— Проезд перекрыт, большевики взорвали самодельную бомбу, — сообщил патрульный. — Пострадал бронетранспортер. Сейчас саперы обследуют дорогу, не оставили ли еще подарочков. — Он усмехнулся.

— Есть ли дорога в объезд? — спросил Раух, разворачивая карту. — В машине личный представитель рейхсфюрера. — Он указал на Маренн. — Мы не можем долго ждать. У нас особое поручение. — Он показал патрульному документ с подписью Гиммлера. — Нам надо добраться до Легедзино.

— Дорога есть, господин гауптштурмфюрер, — ответил патрульный. — Но это лесная, грунтовая дорога. И она изрядно повреждена после недавних боев, вся в ямах.

— Покажите, — попросил Раух.

Патрульный наклонился и, светя фонариком, провел черту по карте.

— Вот здесь. Но в лесу опасно. Видите, что делается. — Он показал на дымящуюся в кювете бронемашину. — Я дам вам в сопровождение мотоциклиста. На всякий случай, — предложил он. — Он проводит, чтобы не заблудились.

— Хорошо, — согласился Раух. — Спасибо.

Они съехали с забитой машинами трассы и по обочине добрались до поворота на проселочную дорогу. Уже начало светать. Ехали медленно. Машину то и дело подбрасывало на колдобинах. Часто попадались большие воронки, и приходилось выходить, чтобы посмотреть, как их объехать. И Маренн, и Фриц молчали. Только одна мысль тревожила обоих: доедем или придется бросать машину и идти пешком? А это время, время… Которого в обрез. Только когда лес поредел и впереди замаячил выезд на большую поляну, Маренн спросила Рауха:

— Как ты думаешь, бронемашину подорвали большевики, с которыми мы столкнулись у сторожки?

— Может, они, а может быть, и нет. — Фриц пожал плечами, на лбу под козырьком фуражки поблескивали капельки пота. — Окружили довольно крупную группировку, так что в тылах осталось много небольших отрядов.

— Герр гауптштурмфюрер, — мотоциклист остановился и подбежал к машине, — теперь — прямо по полю. Вон, видите, танки и орудия на тягачах зачехленные, там расположение «Лейбштандарта». Они прикроют, если что. А мне надо возвращаться: там, на шоссе, работы много.

— Да, благодарю вас, шарфюрер. — Маренн наклонилась вперед. — Возвращайтесь.

— Хайль Гитлер!

Отсалютовав, мотоциклист вскочил на блестящий одноцилиндровый арди и, развернувшись, умчался. Раух включил мотор. «Мерседес» двинулся по широкому пшеничному полю, на котором повсюду были видны следы недавнего сражения.

— Это здесь Штефан нашел Альму, — проговорила Маренн негромко. — Здесь погибли товарищи той девушки, которую прячут лесник и его жена. Трупы убрали, но не все. Даже наши еще лежат. Видимо, похоронная команда не справляется в сроки. Посмотри, какое месиво. И люди, и собаки, все вместе.

— А большевики, я вижу, с охотничьими ножами и штыками. Шли в штыковую?

— Как сказала та девушка, Варя, у них закончились патроны. Вообще. Просто голыми руками приказали оборонять штаб. Потому и пустили собак. Это пограничники, с ними были патрульные собаки. Много.

— Я вижу.

Оба замолчали. Машина подъехала к постам «Лейбштандарта», выставленным на окраине Легедзино. К Зеппу Дитриху провели беспрепятственно. Но идти пришлось пешком, оставив машину на въезде. Все улицы были забиты бронетехникой.

Штаб Дитриха занимал бывшее здание поселкового совета в центре деревни. Деревня походила на взбудораженный улей. Улицы перегорожены бронетранспортерами и танками, повсюду снуют солдаты и офицеры, слышатся команды. От работы нескольких десятков моторов одновременно закладывало уши. В воздухе стоял терпкий запах горючего. Все говорило о том, что «Лейбштандарт» готовился покинуть деревню.

Дитрих встретил их приветливо, пообещав выполнить любую просьбу.

— Вы, фрау Сэтерлэнд, вернули к жизни столько моих солдат, что я ваш вечный должник, — начал он довольно весело. Однако, услышав, в чем состоит просьба, нахмурился.

— Позвонить в рейхсканцелярию и вызвать Гиммлера с совещания? — Он опустил голову, постукивая пальцами по столу. — А что я ему скажу?

— Что-нибудь хорошее, Зепп, — проговорила Маренн ровным голосом, хотя в глубине души уже зародилось сомнение, что все получится, как они с Фрицем предполагали. — Например, о героизме «Лейбштандарта», о награждениях отличившихся, о досрочных присвоениях звания. О том, что рейхсфюреру будет приятно услышать и что он с удовольствием передаст фюреру, когда вернется на совещание. Все знают, что фюрер особо следит за успехами своей личной гвардии на полях сражений. Неужели в последних боях никто не отличился, некого поощрить? Я не верю.

— Если честно, тут была полная задница, уж простите, фрау Сэтерлэнд. — Дитрих поморщился. — Еле заползли в эту деревушку. Какие уж тут награждения. Скажите спасибо, что не погнали нас грязным веником. А то бы сейчас докладывали рейхсфюреру, что мы чуть не назад до границы драпанули. Большевики тут дрались как львы, это без преувеличения. Даже собак на нас бросили. У меня покусанных больше, чем раненых. Пришлось подмогу вызывать. Ребята из «Мертвой головы» подсобили. Я даже приказал разрешить местным всех погибших большевиков собрать и похоронить. Герои. Ничего не скажешь. А моим — позор. Расслабились. Кстати, фрау Сэтерлэнд, — вдруг вспомнил он. — Оберштурмфюрер Штефан Колер — ваш сынок?

— Да, мой. — Маренн приподняла брови удивленно, — А что? Он должен был отбыть в расположение своей дивизии.

— Как бы не так, — усмехнулся Дитрих. — До сих пор сидит в нашей ремонтке. Мы уже выступаем через полтора часа. — Он взглянул на часы. — Выдвинется с нами, а там — к своим. Мне уж его командир Кеплер телефон оборвал: «А где там Колер с экипажем? Все никак не починится?» Сейчас пошлю за ним. — Дитрих снял трубку и приказал адъютанту: — Оберштурмфюрера СС Колера — ко мне. Да, да. Из «Мертвой головы» который. Как — где искать? В ремонтке, конечно. — Он положил трубку. — Сейчас придет. Знаю, что вам не терпится с ним увидеться.

— Спасибо, Зепп. — Маренн не на шутку разволновалась, но постаралась скрыть чувства. Штефана она никак не ожидала здесь застать. «И ведь ничего не сообщил и больше не объявлялся».

— Что же касается Олендорфа, — Дитрих встал и подошел к окну, заложив руки за спину. — Этот малый мне уже тоже успел досадить, — признался он. — Звонил тут час назад. Спрашивал, когда выступаете, зудит у него. Я ему сказал: выступаем согласно приказу, нечего подгонять. Сами знаем, что делать. Так он мне, — Дитрих повернулся, — имейте, мол, в виду, я сейчас отдам приказ отравить все колодцы. Так что предупреждаю. Но я врезал ему хорошенько. Отравить колодцы… У меня здесь целая бригада, сотни человек, разве всех предупредишь? А он мне: нам надо устроить, чтобы местные жители подумали, что это большевики сами отравили колодцы при отступлении, и начали бы друг с другом ссориться, тогда они легче выдадут своих вожаков. Это ему Гейдрих такую инструкцию написал. Я ему сказал: ты что, спятил, друг? Я здесь уже три дня стою, ем и пью, все местные жители это видят. А ты — большевики отравили. Он же как козел, прошу прощения, — у меня инструкция. Я ему прямо сказал: мне плевать на твои инструкции, пока я здесь — чтоб ни шагу в мое расположение. Если хоть кто-то у меня схватит отраву, хоть последний поваренок, шкуру спущу сам, собственными руками, и рейхсфюреру все доложу.

— Так, может, и не ждать, пока Олендорф инструкцию выполнит, — подхватила Маренн. — Как раз заранее рейхсфюрера проинформировать? Вот и повод серьезный будет.

— Возможно, вы и правы, фрау Сэтерлэнд. — Дитрих вздохнул. — Хотя не люблю я лезть в эти игры подковерные. Мне на фронте легче. Тут все ясно: где свои, где чужие. Но Олендорф ведь не отвяжется. Он к нашей армии приставлен. Он и дальше за нами последует. И все это будет повторяться не один раз. Надо сразу точки над «и» расставить. Верно, — согласился он. — Вообще не понимаю, зачем отравлять колодцы? — Зепп пожал плечами. — Если эта земля захвачена моими солдатами, это земля рейха, сюда приедут переселенцы, фюрер будет раздавать земли на Востоке, как он обещал. Кто потом все это будет очищать? Бред какой-то. — Он помолчал мгновение, глядя на карту на столе, потом спросил: — А вы-то что, собственно, хотите от рейхсфюрера? Может быть, не просто вызвать его с совещания? Может, чем-то еще могу помочь? Посущественней.

— Полагаю, да. — Маренн бросила быстрый взгляд на Фрица, тот кивнул. — Отравлять колодцы — это недопустимо. Через колодцы яд может попасть в другие водоемы. Мне стало известно от смотрителя одной из брошенных усадеб здесь, на Умани, что в этих местах находится целебный источник — вода, богатая серебром. Пока что мы не провели исследования, но, по рассказам местных, вода существенно ускоряет процесс выздоровления после тяжелых травм и ранений. Я доложила доктору Гебхардту. — Тут Маренн не покривила душой: «Можно считать, что я уже доложила», — подумала она. — И мы решили взять воду на анализ, чтобы в дальнейшем устроить в этих местах санаторий для служащих войск СС. Однако появился Олендорф. Еще даже не зная о том, что он собирается отравлять колодцы, я предположила, что он своими методами просто приведет в негодность всю окружающую территорию и о санатории можно будет забыть. Я попросила Джил, мою дочь, написать рапорт рейхсфюреру с просьбой приостановить операцию Олендорфа до проведения исследований. Но время уходит, — Маренн посмотрела на часы, — а она никак не может доставить бумагу Гиммлеру, чтобы получить его резолюцию. Он находится на совещании у фюрера, и сколько это продлится, как всегда, никто не знает. В конце концов, и без санатория. — Маренн наклонилась к Дитриху. — Ты же солдат, Зепп, ты же участвовал в Первой мировой, как и я. Расстреливать в затылок стариков, детей, женщин, отбирая у них поблекшие серебряные колечки и выдирая потускневшие железные зубы якобы на пользу рейха — это нынче достойное занятие для воина СС? Далеко ли уйдут твои танки, Зепп, сделанные из таких зубов? Кто теперь олицетворяет славу немецкого оружия — предводители «панцервагенов» с Железными крестами за доблесть или вот такие Олендорфы с циркулями и тоже Железными крестами, за измерение черепов? Боюсь, что очень скоро второе станет куда почетнее, чем первое, — заключила она. Дитрих слушал ее молча, глядя в стол. Но скулы на загорелом лице двигались от напряжения.

— Господин группенфюрер, — она услышала за спиной голос Штефана, — оберштурмфюрер Колер по вашему приказанию… Мама? — спросил он изумленно, увидев Маренн.

— Подожди там. — Дитрих показал рукой на соседнюю комнату, где находились адъютанты. — Минуту.

— Яволь.

Штефан вышел, дверь закрылась.

— Вот что, — пристукнув ладонью по столу, Дитрих встал и снова подошел к окну. — Не мне обсуждать решения фюрера, но все это пахнет дерьмом, я согласен. Ты можешь сейчас связаться с Джил? — Он повернулся и внимательно посмотрел на Маренн.

— Думаю, что могу, — ответила Маренн уверенно.

— Тогда скажи ей, чтобы она ехала на Вильгельмштрассе в рейхсканцелярию. Я позвоню Гюнше, адъютанту фюрера. Он аккуратный и исполнительный офицер. Он возьмет у Джил бумагу, а я переговорю с рейхсфюрером. Потом Гюнше сам доведет до Олендорфа его решение. Так будет весомее.

— Спасибо, Зепп. Но времени у нас практически нет, — сказала Маренн с отчаянием. — До выступления «Лейбштандарта», а значит, до начала операции Олендорфа осталось час и двадцать минут.

— Но час-то и двадцать минут есть. — Дитрих усмехнулся. — Ты же сама сказала, мы — солдаты, у нас свой счет, для нас час и двадцать минут — это очень много времени. Можно успеть взять штурмом целый город, а можно потерять. — Он придвинул ей телефон с орлом на циферблате. — Это прямая связь с Берлином. Звони.

— Куда? — Маренн повернулась к Рауху.

— Я думаю, начать надо с Фелькерзама, адъютанта Шелленберга, — предложил он. — Он ее найдет.

Спустя всего лишь семь минут голос Джил зазвенел в трубке. Связь была настолько чистой, что Маренн слышала дочь, как будто она находилась рядом с ней.

— Мама, как ты меня нашла? Ты знаешь, я ничего не могу сделать. — В словах Джил промелькнули нотки отчаяния. — Я очень стараюсь, но ничего пока не получается. Я сейчас у фрау Марты, — сообщила она. — У Нанетты высокая температура, но фрау Марта все равно приняла меня, она понимает, как важна твоя просьба, только… — Джил запнулась, не зная, как назвать по связи рейхсфюрера. — Одним словом, его нет и связаться с ним фрау Марта никак не может. Нет в кабинете, нет нигде, где можно было бы переговорить. — Джил старалась говорить аккуратно. — А Нанетте очень плохо, вот фрау Марта хочет переговорить с тобой. Она в отчаянии, да и я тоже. Мы уже дали все лекарства, которые ты прописывала, но ничего не помогает.

— Джил, дорогая, сейчас я поговорю с фрау Мартой, мы обязательно справимся, — произнесла Маренн, стараясь оставаться невозмутимой. — А ты сейчас возьми бумагу, которую ты составила, и поезжай на Вильгельмштрассе 77.

— В канцелярию? — изумилась Джил. — Меня не пустят. У меня нет пропуска.

— Тебе не надо заходить внутрь. С охраны вызовешь гауптштурмфюрера Гюнше, он будет информирован, и отдашь ему бумагу, а затем будешь ждать в машине, когда он вынесет тебе решение. Сколько тебе понадобится времени?

— На машине — полчаса, мама.

— Выезжай немедленно, — распорядилась Маренн. — А теперь дай трубку фрау Марте.

— Хорошо, мама.

— Не волнуйтесь, дорогая. — Маренн сразу же постаралась успокоить супругу рейхсфюрера, как только услышала ее голос в трубке. — Расскажите мне подробно обо всех симптомах.

— Если нас сейчас прослушивают большевики, то понос у младшей дочки рейхсфюрера — это самая необходимая для них информация перед выступлением «Лейбштандарта», — пошутил Дитрих, подмигнув Рауху. — Сразу ясно, что мы никуда не собираемся. Все заняты тем, как подтереть попку Нанетте.

— Джил будет на Вильгельмштрассе через полчаса, — сообщила Маренн, повесив трубку.

— Ну, теперь мой черед поговорить с Гюнше, — кивнул Дитрих. — Чтобы он взял у нее бумагу и минут через сорок соединил меня с рейхсфюрером. А ты пока поговори с сыночком. — Он кивнул на дверь. — Может быть, он тебе скажет, когда, в конце концов, у него машина заработает. У нас в «Лейбштандарте» это пока никому не удалось выяснить. Просто заколдованный какой-то мотор.

— Хорошо.

Маренн вышла в соседнюю комнату. Штефан сидел на лавке перед столом, за которым расположились адъютант и связисты Дитриха. Увидев мать, встал.

— А ты почему все еще не у себя в дивизии? — спросила она строго. — Ты же мне обещал.

— Но нас так и не починили, мама, — ответил он. — Нужна деталь. Без нее нам ходу километров десять — пятнадцать, не больше. Встанем где-нибудь в поле. Вот ждем, обещали доставить.

— «Лейбштандарт» выступает через полтора часа, ты знаешь? — Она присела на скамью рядом с ним. — Как же так?

— Я знаю, — кивнул Штефан. — А мне долго ждать не нужно. Мне их механик обещал снять с разбитой машины. Там дела — на полчаса. Но долго выясняли, почему не работает. В чем причина. Пришлось мотор разбирать. Только тогда все и выяснилось. Их главный транспортник мне сказал, что я могу выступить с ними, а там перекочую к своим. Мы же параллельно идем. Вот только надо добро Дитриха.

— Все в порядке, Маррен. — Раух вышел из кабинета Дитриха. — Здравствуй, Штефан. — Он пожал Колеру руку.

— А ты-то как тут? Не в Берлине. — Штефан удивился.

— Меня Отто прислал. Маме на поддержку, так сказать, — уклончиво ответил Раух.

— На поддержку? — Штефан вскинул брови. — А в чем дело?

— Иди, тебя Дитрих ждет. — Раух слегка подтолкнул его в плечо. — Хочет узнать, как же у тебя дела с мотором. Долго ли ты будешь болтаться на его шее.

— Готов слезть. — Штефан рассмеялся. — Через полчасика. А как там Альма, мама? — спросил он, вспомнив о спасенной собаке.

— Она поправляется, — успокоила его Маренн. — Хорошо кушает и даже пытается ходить. Ну что? — Едва Штефан исчез в кабинете Дитриха, она вопросительно взглянула на Рауха. — Он дозвонился до Гюнше?

— Да. Он будет ждать звонка от Джил и все сделает, как Зепп попросил его, — сообщил тот вполголоса. — Рейхсфюрер действительно всю ночь провел на совещании у фюрера, и оно, скорее всего, продлится после завтрака. Гюнше обещал Зеппу, как только он получит бумагу от Джил, устроить ему разговор с рейхсфюрером. Хотя бы минуты на три.

— Этого будет достаточно. — Маренн вздохнула с облегчением. — Будем надеяться, Джил ничто не задержит.

Внезапно где-то вдалеке прогремело несколько взрывов — окна в избе задрожали. Потянуло дымом и гарью. Вслед за взрывами разразилась отчаянная перестрелка.

— Это что еще такое? — Дитрих поспешно вышел из кабинета. — Где? — спросил он адъютанта.

— Ориентировочно вот здесь, герр группенфюрер, — тот показал на карте. — В Зеленой Браме. У сторожки лесника, как здесь обозначено.

— У сторожки лесника? — Маренн и Фриц переглянулись.

— Герр группенфюрер, на проводе штандартенфюрер СС Олендорф, срочно. — Связист протянул Дитриху телефонную трубку.

— Дитрих, меня атаковали большевики! — Олендорф кричал так, что услышать его могли не только все, кто стоял вокруг стола в штабе, но и пехотинцы «Лейбштандарта» на улице. — На нас напали… Мы ведем бой! Танки, давайте танки!

— Какие танки? С чего? Ты что, спятил? — Дитрих отодвинул трубку от уха. — Кто на тебя напал? Где?

— Я веду бой, вы что, не слышите? — кричал Олендорф.

— Да слышу, что гремит, тут и телефонной связи не надо. — Дитрих старался отвечать спокойно. — Но где, в каком квадрате? В гуще леса, что ли? Так какие там танки? Ты сам-то там как оказался? Речку отравлял?

— Я ничего не отравлял, как и договорились. — Голос Олендорфа чуть не сорвался на визг. — Хотя и должен был. Я тоже исполняю приказы, чтобы вы знали, группенфюрер. Мы начали оцеплять район операции. И около сторожки они на нас напали. Большевики.

— У меня пехотная бригада, танки у меня приданные. И те в ремонтке торчат. — Дитрих бросил взгляд на Штефана. — Я ими не распоряжаюсь. Пару бронемашин могу подбросить. Сколько их?

— Точно не знаю. Какая-то группа, которая осталась окруженной к лесу. Я ничего не знаю толком!

— Какой квадрат, ты знаешь? Сам-то ты где? В лесу?

— Нет, я стою на шоссе, но мне сообщают, что бой идет на поляне, в районе лесной сторожки! — прокричал Олендорф.

— Это еще те вояки, черт бы их побрал, — выругался Дитрих. — Где они, что они — ничего не знают. Ты же командир, разберись на месте, а не на шоссе стой. Ладно, вижу я твою сторожку. — Он наклонился над картой. — Пришлю подмогу, жди. Ну, держись там до последнего, — добавил он с явной иронией.

— Когда пришлете? — визжал Олендорф.

— Скоро. Сейчас прямо и высылаю. Все. — Дитрих повесил трубку. — Вайденхаупта мне, — приказал адъютанту Вюнше. — Третий батальон. Похоже, большевики сорвали планы Олендорфа без всякой нашей помощи, — заметил он Маренн и вернулся в кабинет.

— Это те самые красноармейцы, которые ночью стреляли в нас, — догадалась Маренн. — Видимо, Олендорф все-таки застал их в сторожке.

— Не он их застал, а они его выследили, — уточнил Раух. — Ты же слышала сама. Он сказал: они на нас напали. Я же говорил, что они тоже знают, что в деревню вот-вот придут каратели, и решили защитить людей. Это достойный поступок. Они защищают своих.

— Поступок обреченных, — вздохнула Маренн. — Долго они не продержатся. Особенно если сейчас туда прибудет «Лейбштандарт».

— Но, сами того не зная, они выигрывают нам время, — добавил Раух. — То самое драгоценное время, которого нам так не хватало. И тем самым все равно спасают людей. После такой встряски Олендорф вообще сегодня не начнет операции. А может быть, и вовсе уберется в другой район, поспокойнее. Сейчас доложит Гейдриху, что тут еще боевые действия не завершились, и сбежит. А смерть в бою всегда лучше, чем гнить в плену. К своим им не прорваться. Только в лесах партизанить.

— Я понимаю, что ты прав.

— Да, да, Хельмут. В седьмом квадрате, лесная сторожка, надо поддержать огнем, — до них донесся голос Дитриха по телефону. — Ты там ближе всех. Но не торопись. Двигайся так тихо, чтобы улитка показалась спринтером по сравнению с тобой. Пусть Олендорф повоюет сам чуток. Будет о чем рассказать девушкам в Берлине. — Он негромко рассмеялся. — И глубоко не лезь. Аккуратно. Действуй!

Перестрелка усиливалась.

— Фрау Сэтерлэнд, я полагаю, вам стоит остаться здесь и ждать, — предложил Дитрих. — Возвращаться в госпиталь небезопасно. Вайденхаупт сейчас наведет там порядок. Я доложу, что из-за столкновения с большевиками время наступления сдвигается, так что мы спокойно дождемся, пока ваша дочь встретится с Гюнше.

— Благодарю, Зепп.

— Присядьте пока здесь — Зепп кивнул на скамью, где только что сидел Штефан. — А вы, оберштурмфюрер, отправляйтесь к машине, — приказал Колеру, — и завершайте ремонт.

— Как ты думаешь, жена лесника и ее подруга успели добраться до острова? — спросила Маренн вполголоса у Рауха, когда Зепп вернулся в кабинет.

— Даже если нет, сейчас у них появится время. — Тот пожал плечами.

С окраины деревни послышались команды — третий батальон «Лейбштандарта» выдвигался к месту столкновения. Маренн подошла к окну. Штефан на крыльце разговаривал со знакомым шарфюрером — он явно не торопился исполнять приказание Дитриха.

Маренн смотрела перед собой. Вдруг на какое-то мгновение ей показалось, что время сдвинулось назад. Вот так же, семнадцатилетней девчонкой двадцать три года назад, она смотрела из окна штаба французской армии, как по приказу ее приемного отца французская артиллерия выдвигается на позиции, чтобы стрелять по немецким танкам, прорвавшимся к Парижу. А заодно — по собственным солдатам, братавшимся с немецкими пехотинцами на нейтральной полосе. Она вдруг ощутила прилив отчаянного возмущения, которое испытывала и тогда. Стрелять по безоружным, убивать людей, которые не могли защитить себя… Все равно, были ли это солдаты, оставившие оружие в окопах, как тогда, или мирные жители еще недавно совершенно неизвестного ей украинского села, с которыми собирался расправиться Олендорф.

— Нет, я не могу так. Это невозможно.

Схватив автомат, лежавший на лавке, она быстро вышла из штабной избы, прошла мимо Штефана и побежала по улице, не обращая внимания на оглядывающихся на нее солдат и офицеров — в ту сторону, откуда доносились выстрелы. Вот так же поддавшись порыву, она бежала под огнем французской артиллерии осенью 1918 года, подстегиваемая безнадежным желанием спасти тех, кому уже нельзя было помочь.

— Фрау Сэтерлэнд! — услышала она позади голос Дитриха. — Куда вы? Там опасно!

— Мама! Куда? Что случилось? — прокричал Штефан. — Куда она, Фриц?

— Мари, стой! Стой, говорю!

Раух догнал ее уже на окраине деревни. Схватил в охапку, прижав к себе.

— Ты с ума сошла? Куда ты?

— Фриц. Ты знаешь, что я была на Первой мировой, — проговорила она быстро. — И мне казалось, я видела самое страшное, что человек может сделать с другим человеком. Я видела газовые и химические атаки. Я видела, как кожа сходит с человека живьем, как вчерашние безусые юнцы в одно мгновение превращаются в согбенных седых старичков и плоть их рассыпается, точно сожженная бумага. Я думала, что ничего страшнее уже быть не может. Однако — может. Это то, что собирается сделать Олендорф и ему подобные. Хотя с виду все это вроде бы и более безобидно. Пытать человека страхом смерти, ставить над беззащитным человеком эксперименты, наслаждаясь, что он находится в полной твоей власти. Как он осознает, что смерть неизбежна, как он будет униженно цепляться за жалкое существование, которое ты ему предоставляешь. Играть с ним, как с жалкой мышкой, поманить спасением, обобрать до нитки, заставить предать все, что он любит. Лишить всего человеческого, забавляясь его страхом. А потом — закопать живьем в землю. Это поистине сатанинская уловка. Это достойно изощренного, вскормленного тысячелетиями злодеяний ума дьявола.

— Мари, мы все равно ничего не сможем с этим сделать, — ответил Раух мрачно. — Нам придется с этим жить. А кто-то из очень даже порядочных прежде людей найдет в этом призвание и сделает карьеру.

— Никто из, как ты говоришь, порядочных людей не пойдет на такую службу, — ответила Маренн решительно. — И никакая нужда не заставит. Значит, и прежде была червоточина. Потому что это грань, Фриц. Дипломатия, разведка, религия, война — все это существовало испокон веков. Да, там тоже хватало грязи, нелицеприятных откровений для человечества, но такого не было. Это последняя грань. За ней возврата нет. Прежде у человечества всегда было куда отступить, а теперь — нет. Каждый, в ком есть хоть искра чести и веры в человека, в его будущее, должен противостоять такому. И я буду сопротивляться там, где могу, и всем, чем могу. Пока могу. И мне все равно, какой на мне мундир и что мне за это будет. Это мой долг. И долг каждого, кто считает себя человеком. У человечества — одна жизнь. Не только у каждого отдельного человека — у всего человечества. Другой не будет. Она уникальна во Вселенной, но разрушить ее можно очень быстро. Надо просто перестать отличать добро от зла. И решить для себя, что зло — это тоже добро, но только вот чуть-чуть поточнее в измерениях. С циркулем.

— Но, Мари. У нас только два автомата. Да и появись мы на противоположной стороне, чтобы защитить людей от полицаев, нас самих там в первую очередь убьют. Потому что на нас эта форма, потому что никто разбирать не будет, — убеждал ее Раух. — Надо возвращаться в штаб.

— Но батальон «Лейбштандарта» сейчас разнесет эту группку большевиков в куски. И Олендорф опять окажется на коне…

— Не окажется. Мы помешаем ему. Но другим способом. Зепп дозвонится Гиммлеру.

— Мне кажется, мы все-таки можем сделать еще кое-что, мама. — Маренн вдруг услышала за спиной серьезный голос Штефана. — У нас не только два автомата, Фриц. У нас еще кое-что есть.

— Ты что задумал? — Маренн резко повернулась. Кажется, она догадалась. — Не смей. Тебя накажут.

— Я сейчас, мама! — Штефан уже бежал назад к деревне.

— Фриц, останови его.

— Это возможно? — Раух усмехнулся. — Это же твой сын. Кто его остановит? Пока с ним не удалось справиться ни одному из его начальников. И если бы не его отчаянная храбрость и смекалка в бою, у него давно было бы много неприятностей.

— Штефан, стой!

Маренн побежала вслед за сыном. Она видела, как Штефан подбежал к большому сараю на окраине деревни, служившему ремонтной мастерской.

— А ну, все из машины! — скомандовал экипажу.

— А что случилось? В чем дело? Мы только закончили. — Механик «Лейбштандарта» вытер пот со лба и развел руками, запачканными в масле. — Еще не пробовали… Куда?!

— Штефан, ты спятил? — Заряжающий соскочил с брони, в недоумении глядя на командира.

— Ханс, отойди! А ну, все отсюда! — крикнул Штефан и, впрыгнув в открытый люк, спустился в машину. Было слышно, как заработал мотор. Пятнистый «панцерваген» рванулся вперед, опрокинув бочки с водой, стоявшие напротив.

— Фрау Сэтерлэнд, а что происходит? — Заряжающий Ханс Малер подбежал к Маренн. — Я не понимаю… Он куда? Один?

— Сейчас увидим, — ответил Фриц. — Если то, что я предполагаю, верно, тебе снова придется хлопотать за сыночка. — Он бросил насмешливый взгляд на Маренн. — Но сейчас он вжарит Олендорфу.

— Кому? Кто это? — недоумевал Малер. — Куда вжарит? По своим? Он с ума сошел?

— Ну, вряд ли по своим, — предположил Раух. — Вряд ли он нанесет какой-то существенный вред Олендорфу. В таком случае его и мама не спасет. Он это понимает. Но пугнет как следует. А тому много не надо. Принеси-ка бинокль, — попросил он Малера. — Есть?

— Да, конечно, — растерянно ответил тот. — Невероятно. Вот. — Он протянул бинокль Рауху.

— Взгляни. — Тот передал Маренн. — Идет как на параде. Хорошо, что Вайденхаупт еще не вылез из расположения, так что у него простор.

Маренн взяла бинокль. Она видела, как «панцерваген» Штефана прошел по пшеничному полю и выдвинулся на шоссе. Олендорф и его группа на бронемашине заметили танк, но признаков беспокойства не проявляли — видимо, приняли его за обещанную Дитрихом подмогу. Кто-то даже приветливо помахал рукой.

Филигранно проведя машину по краю дороги, так чтобы не попасть под огонь закрепившихся на противоположной возвышенности большевиков, Штефан вдруг остановился. Башня танка развернулась в сторону машины Олендорфа.

Все, кто наблюдал за происходящим, затаили дыхание. «Неужели? Нет… Нет, только не это, — стучало в голове у Маренн. — Такого не простит никто. Это смерть». Олендорф и его подручные также замерли, глядя на обращенное в их сторону жерло орудия. На их лицах недоумение все заметнее сменялось страхом.

Башня еще раз повернулась в сторону противоположной высоты, словно играя. Затем заняла исходное положение. Грохнул выстрел, блеснул огонь. Снаряд аккуратно приземлился на дороге, рядом с машиной Олендорфа, так что взрывной волной побросало в кювет всех, кто находился на ней. После этого танк развернулся и медленно пополз назад, в сторону деревни.

— Молодец, как на учениях отработал! — похвалил Раух. — Все, в чем его можно обвинить, это в том, что снаряд израсходовал. Но учебных-то снарядов у него нет. А машину надо испробовать после ремонта. Вот и испробовал. Все работает. Можно выступать в поход. Какие претензии? Целился в большевиков, а попал чуть правее. В бою и не такое бывает. В конце концов, он командир экипажа, не наводчик.

Маренн молча смотрела в бинокль, как «панцерваген» неторопливо возвращается к ангару. В глазах стояли слезы. Она понимала, что сын решился на отчаянный поступок ради нее.

Перестрелка стихла так же неожиданно, как и началась. Было видно, как Олендорф, запыленный, с царапинами на лице, бегает в кювете и кричит что-то помощникам, показывая знаками, чтобы они скорее поднимали опрокинутую взрывом машину. Его команда отступила. Полицаи в черных бушлатах и кепках, озираясь, сбегали с холма, сосредотачиваясь в укрытиях вокруг дороги.

— Посмотри, там и немца-то нет ни одного, — заметил брезгливо Раух. — Одни местные подонки. А немцы все при Олендорфе остались. Смотреть спектакль в партере. Конечно, это отребье сразу струсило, как только лишилось руководства.

«Панцерваген» остановился напротив сарая. Люк откинулся, показался Штефан. И тут же за спиной Маренн заскрежетали тормоза штабной машины. Она обернулась. Дитрих спрыгнул с подножки.

— Это черт знает что такое, оберштурмфюрер! — накинулся он на Штефана. — Что ты себе позволяешь? Если бы ты был в моем подчинении, я бы надрал тебе задницу…

— Виноват, группенфюрер, промахнулся, — отрапортовал Штефан, вытянувшись, все замерли. — Ну, целился по противнику, но промахнулся, — добавил он. — Но машину проверил. Работает исправно. Скоро исчезнем. — Он подмигнул Малеру.

— Я сообщу Кеплеру, имей в виду, — пригрозил ему Зепп. — Пусть он с тобой разбирается.

— С удовольствием, мой группенфюрер, — отрапортовал Штефан.

— Это что значит — с удовольствием?! — возмутился Зепп.

— Герр группенфюрер, тут Олендорф на проводе, — доложил адъютант Вюнше.

— Сейчас оглушит — Дитрих взял трубку, держа ее подальше от уха. — Старина, сочувствую, — прокричал, опережая штандартенфюрера. — Тут у нас недоразумение вышло. Нет, это не мои. Вайденхаупт еще и до машин не добрался. Это приданные. Группенфюрера Кеплера. Машину пробовали после ремонта. Они вооще не в курсе, что происходит. Мы не успели им сообщить, они ж в ремонтке сидели. Ну, ясное дело, что надо наказать. Я совершенно согласен. Но не в моих полномочиях. Сообщу их начальству, пусть думают. Уж в этом не сомневайтесь. А ты что расстраиваешься так сильно? — Он усмехнулся. — Я в бинокль наблюдал. Царапины тебе к лицу. Девушки в Берлине будут в восторге. Я слышал, ты и так имеешь у них успех. А тут уж…

— Ты еще издеваешься! — кричал Олендорф в трубку. — Черт знает что творится! Я вынужден отменить операцию на сегодня и доложить в Берлин обо всех обстоятельствах. Имей в виду, Зепп, я обо всем доложу, обо всем! Напишу рапорт самому рейхсфюреру! Просто невозможно работать! Имейте в виду! Вы все ответите!

— А может, тебе к фрау Сэтерлэнд, на перевязку? Ну, в смысле в госпиталь, — насмешливо предложил Дитрих. — И успокоительного принять. На всякий случай.

— Да…

Олендорф крепко выругался и бросил трубку.

— Всего хорошего. — Дитрих пожал плечами. — Чтоб нам больше не встречаться.

— Вот видишь, мама. Операцию на сегодня отменили, — Штефан подошел к Маренн. — А ты говорил, мы ничего не можем сделать, — он повернулся к Рауху. — Очень даже можем, если захотим.

— Зачем ты это сделал? — Маренн обняла сына, прижавшись лбом к его груди. — Тебя накажут.

— Накажут слегка, возможно, — ответил он, гладя ее по волосам. — А может, и нет. Война, мама. А кто воевать будет? Каждая машина на счету. Я солдат Германии, мама. Я не воюю с детьми и старыми тетками в платках. И мне не нравится, когда другие это делают при мне.

— Ты весь в отца. — Отстранившись, Маренн взглянула ему в лицо, на ресницах дрожали слезы. — Уверена, он поступил бы так же и что-нибудь подобное в конце сморозил, чтобы все застыли с раскрытыми ртами и слов-то не было.

— Фрау Сэтерлэнд, тут ваша дочь на проводе. — Она услышала голос Дитриха.

— Джил? — удивился Штефан. — А как она нас нашла?

— Подожди.

Маренн быстро подошла к штабной машине. Связист протянул ей трубку.

— Фрейлейн Колер, — сказал он.

— Пока тут некоторые машину пробовали и в стрельбе упражнялись, расходуя боеприпасы, я успел переговорить с рейхсфюрером, — сообщил Дитрих, бросив на Штефана насмешливый взгляд. — И вот результат. Он дал добро. — Зепп многозначительно посмотрел на Маренн.

— Да, слушаю. — Маренн взла трубку.

— Мама, все в порядке. — Голос Джил прозвенел в наступившей внезапно тишине. — Я только что из канцелярии. Он… подписал!

Маренн прижала ладонь к губам. Комок подступил к горлу.

— Отошли эту бумагу Гебхардту, — попросила она негромко. — А копию — в канцелярию обергруппенфюрера СС Гейдриха. Пусть узнают пораньше.

— И палить было необязательно, — заключил Дитрих.

— Мама, ты не рада? — спросила Джил, озадаченная молчанием Маренн.

— Я рада.

— Она очень рада, Джил, — прокричал Штефан. — Я ее напугал немного, как всегда. Но все закончилось хорошо. Это точно.

— Штефан! — воскликнула Джил радостно.

— Да, он здесь, — подтвердила Марен. — И как всегда, устроил всем небольшую встряску. Однако, дорогая, мы занимаем с тобой оперативную связь. — Она обернулась на Дитриха. — Отвези документы и возвращайся к себе на Беркаерштрассе, — попросила дочь. — Я перезвоню тебе из госпиталя, и мы поговорим подробно. Ты молодец.

— Хорошо, мама.

Маренн вернула трубку связисту.

— Нам повезло, — сообщил Дитрих, поправляя фуражку. — Рейхсфюрер как раз вышел в приемную сам. Фюрер приказал ему немедленно прояснить ситуацию с газенвагенами. Когда они вступят в строй. И он вышел звонить Гейдриху.

— С газенвагенами? — Маренн нахмурилась. — А что это?

— Понятия не имею. — Дитрих пожал плечами. — Хотя догадываюсь. Гейдрих носится с идеей поставить процесс уничтожения представителей неполноценных рас на промышленную основу. Тот же Олендорф и его коллеги, так сказать, Небе и Шталекер все время жалуются, что по результатам произведенных ими работ в Польше, например, многие военнослужащие в подразделении понесли тяжкий психический урон. Мол, переживают сильно. Надо, чтобы они не видели, как «свершается кара», цитирую. И вот кто-то из инженеров подсказал Гейдриху использовать угарный газ. Мол, затолкаешь всех в такой вагончик, впустил газ, тихо все умерли — и никаких психических затрат. — Дитрих криво усмехнулся. — Фюреру идея понравилась. Он считает, что так все это дело пойдет быстрее. И вот теперь он подгоняет Гиммлера.

— Специальные машины для умерщвления людей? — Маренн перевела взгляд на Рауха, тот опустил голову.

— Так вот, Гиммлер как раз вышел с совещания. И тут я, — продолжал Дитрих. — Гюнше спросил, может ли он переговорить. И рейхсфюрер согласился. С Гейдрихом-то лишний раз по приказу фюрера ему не хочется общаться. Чтоб не думал, рейхсфюрер у него — мальчик на побегушках. Я обрисовал ему картину с нашими последними подвигами, — он кивнул в сторону пшеничного поля. — Нажав на то, что пора бы нас переквалифицировать из непонятно какой бригады, которую суют куда ни попадя с голой задницей, в полноценную дивизию с соответствующим оснащением, а то из вермахта они очень умные. А, тут эсэсовские пожаловали, ну, вооружения у нас нет для вас, берите все трофейное. У меня оснащение в бригаде все чехословацкого производства. А наше где? В вермахте. Зачем, вам что, делать нечего? Ну, вот возьмите вон ту деревеньку. А как ее взять? Где огневая поддержка, танки? А этого ничего нет, простите. Все у нас. Мы тут главные. Вы — как хотите. Так что я сказал Генриху, надо решать этот вопрос, если мы не хотим подлизывать за армейскими их недочеты. И суетиться у них на подтанцовках. У нас должно быть полноценное штатное расписание, собственная техническая база, да и собственные боевые задачи, в конце концов. Гиммлер очень проникся. Газенвагены Гейдриха ему менее интересны, чем создание собственных панцергренадерских дивизий, например. Наш рейхсфюрер, он же метит в большие полководцы, а не в мелкие душегубы. — Дитрих подмигнул. — Чтобы поставить на место всех этих Кейтеля, фон Браухича и прочих, старую аристократию, которая очень нос задирает. Создать новую аристократию, новый класс — СС. Так что звонок мой пришелся кстати. Ну, а в конце, для усиления впечатления, я ему и про Олендорфа с его отравлениями колодцев добавил. Чудные места, говорю, красота вокруг, воздух целебный, источник с добавлением серебра — мол, все что надо для отдыха солдат и офицеров после госпиталя, для восстановления сил. А Олендорф грозит всю воду отравить, мол, у него распоряжение его начальника. Наши эскулапы, я говорю, вышли с идеей создать здесь санаторий для войск СС, это я подчеркнул, без всяких там посторонних, — Дитрих прищурился. — В смысле — для будущих дивизий. Я же знаю, как Генрих носится с этой мыслью — свои дивизии, свои госпитали, свои санатории. Вот надо бы решение, говорю, а то Олендорфа не остановишь. Очень рьяный исполнитель. Не вникает. Он говорит, рапорт надо составить. А я ему: уже готово. У Гюнше лежит. И адъютант протягивает. А дочка ваша, фрау Ким, как мне Гюнше сказал, всего за три минуты до того, как рейхсфюрер вышел с совещания, бумагу эту привезла. Вот так все вышло.

— Я благодарна, Зепп, — произнесла Маренн негромко. — Признаться, это была последняя надежда для меня.

— Вы, фрау Сэтерлэнд — последняя надежда для многих солдат, и, как правило, вы их не подводите, насколько я знаю. Ну вот и мы пригодились, не подвели. Ну что? — Зепп взглянул на часы. — Пора. Выдвигаемся дальше на юг. — Он бросил взгляд на Рауха. — Приказано организовать плацдарм в районе реки Ингулец для дальнейшего продвижения к Херсону. Давай общую команду, Вюнше, — приказал адъютанту. — Время. Еще увидимся, фрау Сэтерлэнд, здесь, на фронте, или в Берлине. — Дитрих сел в машину. — Вы там в вашем санатории мне не забудьте отдельную палату люкс отвести. Со всеми удобствами. Именную. Чтоб так и написано было — «покои группенфюрера Дитриха, без разрешения не беспокоить». Люблю отдохнуть на воздухе. И, фрау Сэтерлэнд, намекните Гебхардту, санаторий санаторием, а как же девушки? — Он рассмеялся. — Девушки там очень нужны. И не только в обслуживающем персонале. Например, из Варшавы. Там красивые фрейлейн. А то Гебхардт сухарь. Сам-то не додует. Все будет воды, воды прописывать…

— Обязательно прослежу, — с улыбкой пообещала Маренн. — Хотя чрезмерность удовольствий вредит лечению. В этом я с Гебхардтом согласна.

— Ну, какая чрезмерность, фрау Сэтерлэнд? — Дитрих притворно поморщился. — Ровно столько, сколько надо. Кстати, Колер, — Дитрих бросил взгляд на Штефана. — Есть указания от Кеплера на его счет? — спросил адъютанта.

— Так точно, — доложил Вюнше. — Приказано следовать с нами до Голованевской. — Адъютант показал на карту. — А там присоединиться к своим.

— Ясно, оберштурмфюрер? — Дитрих пристально посмотрел на Штефана. — Пойдете с третьим батальоном Вайденхаупта. Вюнше предупредит. О ваших подвигах мы еще поговорим с Кеплером. Все — к машине.

— Слушаюсь, мой группенфюрер. — Штефан вытянулся, отдав честь.

— Вам, фрау Сэтерлэнд, даю два мотоциклиста, чтобы проводили до госпиталя, — добавил Дитрих. — Потом догонят. А то Олендорф разворошил тут большевиков. По шоссе, я полагаю, сейчас ехать опасно. А по лесам колесить — тем более.

— Спасибо, Зепп.

— Все, трогай. — Дитрих стукнул водителя по плечу. — Выступаем.

Машина развернулась. Дитрих махнул Маренн и Рауху рукой. Через мгновение он уже кричал что-то в телефон, придерживаясь рукой за борт подпрыгивающего на колдобинах «мерседеса».

— Мама, я побежал! — Штефан обнял Маренн. Она поцеловала его в лоб.

— Береги себя.

— Ну, о чем ты, мама? Передай привет Альме. И Джил!

Еще раз обернувшись, махнул рукой и, вспрыгнув на борт, скрылся в люке танка. Экипаж уже был на месте. Мотор заработал. «Панцерваген» медленно выполз из ангара и пополз по улице, встраиваясь в общий поток. Штефан снова показался в люке и несколько мгновений молча смотрел на мать. Ветер трепал светлые волосы под черной пилоткой, прижатой к голове наушниками. Потом он отвернулся, что-то заговорил в микрофон и исчез в танке.

— Госпожа оберштурмбаннфюрер, шарфюрер Лимах.

Рядом с Маренн остановился мотоциклист. Затем — еще один.

— Прибыли по приказу группенфюрера для сопровождения, — доложил старший.

— Хорошо. — Маренн кивнула и повернулась к Рауху. — Идем?

— Да, пора.

Они направились к машине, стоящей на обочине. Раух сел за руль. Некоторое время пришлось ждать, пока пройдет техника «Лейбштандарта», чтобы развернуться. Затем съехали на дорогу, с трудом вписавшись в продавленную колею, и поехали через поле к шоссе. Мотоциклисты следовали за ними. Несколько минут ехали молча.

— Как ты думаешь, когда Олендорф получит известие, что операция отменяется? — спросила Маренн и, опустив стекло, закурила сигарету.

— Думаю, сегодня, — ответил Фриц, глядя на дорогу. — Наверняка он и сам уже доложил об инциденте Гейдриху. Уверен, что боевого задора у него сильно поубавилось. А тут еще и наша бумага с резолюцией рейхсфюрера. Им надо время, чтобы переварить все это. Придумать, как действовать дальше. Но вряд ли Гейдрих будет настаивать, чтобы зачистка в этих местах все-таки состоялась. В прямое столкновение с Гиммлером он вступать не станет. Это не в его интересах. К тому же поле деятельности у него огромное, большевики откатываются на восток, часто оставляя территории без боя. Масса населения, пленные. Нет, он не станет связываться по пустякам. — Раух качнул головой. — Ну, санаторий так санаторий. Потом разберемся. Новые задачи на подходе. Вот видишь, даже вводит технические усовершенствования. — Он криво усмехнулся. — Вручную уже не справляются.

— Это чудовищно, — откликнулась Маренн мрачно. — Я уже столкнулась с этим в Польше. Айнзацгруппа Небе пыталась применить угарный газ для умерщвления стариков в доме престарелых в Варшаве. Он находился недалеко от госпиталя, где я работала. Там мне удалось вмешаться и остановить их. Но в других местах… меня не было. — Она вздохнула. — Насколько я помню, это был такой герметичный фургон, буксируемый трактором. В него из баллонов подавался угарный газ. А на фургоне была нанесена издевательская надпись «Кофейня Кайзера Вильгельма». Якобы пирожные развозят. Они заталкивали туда старых, психически больных, ущербных, с их точки зрения, людей. А теперь постараются затолкнуть целые народы.

— Если Гейдрих возьмет верх и станет новым рейхсфюрером, то, скорее всего, так и будет, — согласился Раух. — Но очень надеюсь, ему этого не позволят. Партия против него собирается солидная. Это и промышленники, и дипломатический корпус. Все, у кого еще остаются связи с Западом и им надо сохранить лицо. Да и внутри СД тоже найдутся не последние фигуры. Тот же Мюллер. Хотя и пытается усидеть на двух стульях. Но рано или поздно выбирать придется. Не говоря о самом рейхсфюрере. Гиммлер тоже не собирается уходить на пенсию в ближайшее время. Если говорить прямо, для него отставка — это смерть. От него просто избавятся. На следующий же день. Ампула в рот — и готово. Чтобы не было альтернативы. Так что предстоит борьба не на жизнь, а на смерть. На полном серьезе.

Машина подъехала к воронке на шоссе, оставленной снарядом Штефана. Олендорф и его подручные уже покинули место проведения операции, оставив водителя и несколько солдат охранения, которые тоскливо наблюдали, как тягач дорожной полиции вытягивает из кювета опрокинутую бронемашину. Тут же, неподалеку, кучками собрались полицаи. Покуривая, перебрасывались комментариями. Вдруг несколько пуль царапнуло крышу машины. Полицаи бросились врассыпную. Раух прибавил газ. «Мерседес» буквально пролетел над краем воронки, чудом не задев ее колесом. В заднее стекло Маренн видела, как люди Олендорфа, спрятавшись за брошенный броневик, поливают автоматным огнем кусты на противоположной стороне. Но оттуда им никто не отвечает, видимо, дожидаясь другого удобного случая, чтобы застать врасплох.

— У Олендорфа точно есть повод, чтобы ретироваться, — насмешливо заметил Раух. «Мерседес» свернул на дорогу, ведущую к госпиталю, и место столкновения исчезло из вида. — Будет писать жалобы на вермахт, что, мол, не обеспечили безопасность. Как работать с мирным контингентом, когда с вооруженным еще не все завершено.

— Гейдрих заставит его прочесать лес, — предположила Маренн.

— Вряд ли, — усомнился Фриц. — Для этого у него ничего нет. Ни достаточно вооружения, ни людей, ни боевого опыта. Это же мастера расправляться с теми, кто не окажет сопротивления, с женщинами, стариками. Зачистку леса свалят на вермахт, мол, подготовьте условия. Но те заниматься не станут. Сейчас все рвутся вперед, занимать как можно больше территории, успеть первыми. Мечтают о наградах и миллионах рейхсмарок, которые фюрер обещал в случае успеха. А тем более этот санаторий. Не скажу, что Гейдрих забудет, как его остановили здесь. Но отыграется на чем-нибудь ином. В других обстоятельствах и по другому поводу. Конечно, он всего этого так не спустит.

Машина подъехала к воротам госпиталя. У шлагбаума их встретил обершарфюрер охраны. Маренн опустила стекло.

— Госпожа оберштрумбаннфюрер, впереди была перестрелка, вы в порядке? — озабоченно спросил он.

— Да, все хорошо, Курт, — ответила она. — Полицаи выполняли зачистку и напоролись на большевиков в лесу. Но нас не задело. Где господин Пирогов?

— Я запретил ему покидать госпиталь, как вы и приказали, — сообщил обершарфюрер. — Они гуляют в саду с собакой.

— Гуляют с собакой?! — изумилась Маренн. — Посмотрим.

— Пропустить! — Шлагбаум поднялся. Машина въехала в усадьбу. Мотоциклисты, отсалютовав, отправились догонять Дитриха.

Маренн вышла из машины и сразу же увидела Пирогова. Он сидел на скамейке под раскидистым дубом недалеко от главного входа, а на поросшей мелкими фиолетовыми цветами полянке перед ним Юра… играл с Альмой. Точнее, собака лежала на траве, а Юра бегал вокруг и подбрасывал ей тряпичный мячик, свернутый из старых чулок. А она его отбивала носом. Игра нравилась обоим, это было сразу заметно. Собака виляла хвостом, а мальчик заливисто смеялся.

— Я вижу, они подружились.

Чтобы не беспокоить собаку, Маренн не стала подходить близко. Увидев ее, Пирогов подошел сам.

— Да, Юра уговорил меня вывести Альму на улицу, — сообщил он, приблизившись. — Я, правда, сомневался, не повредит ли ей. Но теперь вижу — только на пользу. Ваш охранник запретил мне покидать госпиталь, — продолжил он обеспокоенно. — Мы слышали впереди бой. Что-то случилось? Каратели все-таки начали зачистку? — Лицо Пирогова помрачнело.

— Нет, все наоборот, зачистки не будет, — успокоила его Маренн и прикоснулась пальцами к рукаву потертого сюртука. — Моей дочери удалось все-таки получить резолюцию рейхсфюрера на рапорте о создании санатория на этой территории. Ну а мой сын, который, как оказалось, так и не отбыл в расположение своей дивизии, немного попугал Олендорфа и его помощников, испытав отремонтированный танк. — Она с улыбкой взглянула на Рауха, который подошел сзади. — Так что они убрались пока. Но полагаю, что скоро и вовсе покинут этот район.

— Попугал? — удивился Пирогов. — Как это?

— Да просто выпустил в них снаряд якобы по ошибке, — ответил за Маренн Раух. — Они и струхнули.

— Его же накажут…

— Накажут, — согласилась Маренн. — Но ненадолго. Он прекрасно исполняет свои обязанности. И без него командирам придется трудно.

— Альма, бей, бей! Вот так, лапой! — восторженно кричал Юра, кидая тряпичный мячик, и овчарка, приподнявшись, то пыталась поймать его в пасть, то, завалившись на бок, толкала носом и лапами.

— Значит, деревня и жители сейчас вне опасности? — осторожно спросил Пирогов.

— Надеюсь, что да, — подтвердила Маренн. — Пока. Как бы то ни было, территория под оккупацией, и дальнейшее зависит от местной комендатуры. Однако исполнительная команда, я уверена, в ближайшее время не вернется.

— Мне нечем отблагодарить вас, фрау Сэтерлэнд. — Пирогов смущенно мял в руках картуз. — Вы должны понимать, сколько связывает меня с этими местами, как бесконечно дорога мне Брама, это поместье, деревни вокруг, люди, которые там живут. Многих знаю уже в третьем поколении. Все, что у меня есть, это вот. — Он сунул руку в карман и достал образок в серебряном окладе. — Это дал мне лесник Микола. У нас-то здесь, в усадьбе, ничего ценного не осталось. Все вынесли еще те каратели, большевистские, еще в восемнадцатом году. А это — их фамильная. Николай Чудотворец, наш святой. — Он разжал ладонь. Прямоугольная иконка, оправленная серебряными завитками, поблескивала на солнце. — Это старинная. Освящена в Киеве, в лавре, — продолжал Пирогов. — Они ее по наследству передавали. У них в роду мальчиков всегда Николой называли. В честь Николая Чудотворца. Мы когда из сторожки уходили прошлой ночью, Микола сунул мне ее. Говорит, отдай госпоже доктору, много она для нас сделала. Пусть хранит ее саму да деток ее. Много она для нас сделала. А мы, мол, с Пелагеей старые уже, деток Господь не дал, значит, так оно нужно было. И передавать дальше некому. Так что возьмите, фрау, от всех нас. — Он протянул Маренн иконку с поклоном. — Пусть хранит вас Господь.

— Иван Петрович, что вы?! — Маренн почувствовала, как слезы навернулись на глаза и пальцы рук задрожали. Она взяла иконку, несколько мгновений смотрела на нее неотрывно, затем снова вложила в руку Пирогова.

— Верните ее леснику и его жене. Как это — передавать некому? А та девушка с почты. А Юра? А Варя? Вот сколько людей, которым заступничество святого очень кстати будет в сложившейся-то ситуации. Я не возьму не потому, что брезгую, напротив, это великая ценность. Но она должна остаться здесь, в России. Здесь она нужнее. Я вернусь в Берлин. Не знаю, как закончится эта война, но я всегда больше привыкла полагаться на себя, и эта привычка меня не подводила. С тем и останусь. Спасибо вам, Иван Петрович. — Расчувствовавшись, она обняла старика. — Но вам сейчас святой Николай и его сила здесь нужнее. Это правда.

— Что ж, как скажете. — Пирогов снова взял иконку и, держа на ладони, задумчиво смотрел на нее. — У моей хозяйки Зинаиды Кристофоровны тоже такой образок был, ну, чуть побогаче, камушками украшен. Тоже фамильный. От родителей достался. Она никогда с ним не расставалась. А в восемнадцатом году уронила в ручей… и не нашла больше. Уж как ни искали. Говорила, точно кто-то сорвал с шеи и унес. Только цепочка с жемчужинками, на которой висел, оборванная осталась. А спустя десять дней после этого явился сюда Агафон окаянный с подручными, и Зинаиду Кристофоровну с Ниночкой убили они. Все порушили и ограбили. — Голос Пирогова дрогнул. — Много думал я потом в одиночестве. — Он поднял на Маренн слезящиеся глаза. — Знак, выходит, был. Мол, такая беда идет, что и святые руки умывают. Все, что могут — только предупредить. Спасайтесь, бегите. А мы не поняли. Правда, говорил я Зинаиде Кристофоровне, надо уезжать — не послушалась. — Он вздохнул и обернулся, бросив взгляд в сторону могилы княгини, видневшейся за деревьями. — Что уж теперь. Ладно, будь по-вашему, — согласился он и спрятал иконку в карман. — Верну Миколе, если свидимся.

— Пойдемте в дом, Иван Петрович, — пригласила Маренн. — Угощу вас кофе. Мы с Фрицем устали немного. — Она добавила с иронией: — На Олендорфа много сил потратили, чтобы его служебный пыл утихомирить. Так что кофе нам совсем не помешает.

— Я с удовольствием, фрау Сэтерлэнд, — согласился Пирогов. — Только вот помогу Юре Альму обратно отнести. Она сама-то еще ходить не может. Это я ее на руках сюда принес. Юра попросил.

— Хорошо, — согласилась Маренн. — Я после обхода еще раз посмотрю ее. Но вижу, она идет на поправку.

— Так-то так, — ответил Пирогов. — Только не знаю, как нам теперь ее к Варваре доставить. Признаюсь вам, я в замешательстве. — Он сделал паузу. — Не знаю, как и поступить. Вроде бы Варвара и согласилась, чтобы Альма, или Нелла, как она ее называет, с нами осталась. Но я понимаю, что это она Юру пожалела. А для нее эта собака — память о ее женихе, который погиб, о ее товарищах. И для Альмы Варя — это родная душа, подруга ее хозяина. Там и Граф, и щенки ее, и единственная хозяйка, которая в живых осталась. А мы ей чужие, к нам привыкать надо, все сначала начинать. Если б не выжил никто из них, тогда — другое дело. А тут, по совести если, вернуть нужно.

— А как же Юра? — спросила Маренн. — Он согласен?

— Мы с ним поговорили. Я убедил его, что лучше взять маленького щенка, девочку. Тем более что Варвара готова нам ее отдать. Это будет наша собака, и совесть наша будет спокойна. А Альму, то есть Неллу, надо вернуть хозяйке. Юра поплакал вначале. Но теперь согласился. Я ему сказал: ты сам посуди, если бы Альма знала, что там, в сторожке, ее хозяйка Варя, отец ее щенков Граф и детишки, осталась бы она с нами? Нет. Она бы на брюхе к ним ползла. Да и кто знает? — Пирогов пожал плечами. — Может быть, она и знает, чует. И как только силы позволят, и бросит нас, и поползет. Хоть на двух лапах, хоть как. Собаки — они же часть природы, часть общего мира, Вселенной. Не то что мы, оторвавшиеся и за то наказанные. Им такое ведомо, чего нам не дано. И предвидение — тоже. Я даже уверен, что знает она, что Варя жива. И не останется с нами, сбежит сама в сторожку. И в старой хижине Сигизмунда хозяйку найдет — вынюхает дорогу. Такова сила собачьей преданности. Уж если она за хозяев своих под танки бросилась, что ж, дорогу через болото не сыщет? Сыщет. Так что же мы дожидаться будем? Пока она сама от нас сбежит, а ее по дороге какой-нибудь, простите, немецкий патруль прихлопнет? Или в перестрелке пуля шальная заденет? Лучше сами отвезем. Так я Юре все объяснил. И он согласился. Вот только не знаем, как это нам сделать.

— Что ж, скорее всего, вы правы, Иван, — ответила Маренн. — Но самим вам заниматься этим опасно. На чем вы ее довезете до сторожки? Не говоря уже о лесном болоте. Это невозможно сделать так, чтобы никто не заметил. Кроме того, необходимо, чтобы состояние собаки позволило ее перевозить, а для этого требуется время. И насколько я понимаю, лесник с женой и Варя пока остаются на острове. Так что лучше подождать немного, — посоветовала она. — Надо убедиться, что Олендорф действительно отменил операцию и покинет этот район. Дождаться, пока ваши друзья вернутся в сторожку, а Альма поправится настолько, что будет совершенно безопасно передать ее им. Так что не нужно торопиться. Со своей стороны я обещаю, что в самое ближайшее время выясню планы Олендорфа. Надеюсь, он объявится. — Она взглянула на часы. — Время около десяти. В двенадцать он обещал прислать за мной машину. Должен же он меня проинформировать, что сегодня ничего не состоится? — Она пожала плечами. — Не отмолчится же. Сам приглашал. Так что придумает какой-нибудь повод. А заодно наверняка сообщит, что дальше. Ну а в остальном — по приказу я останусь здесь еще на несколько дней. Попробуем успеть отвезти Альму хозяйке, — пообещала она.

— Благодарю вас, фрау Сэтерлэнд. — Пирогов вздохнул с явным облегчением. — Признаться, я думал, как вас попросить отвезти Альму на вашей машине. Но никак не мог решиться. Уж и так озаботили мы вас сильно.

— Я постараюсь сделать это еще до отъезда, не волнуйтесь. — Маренн прикоснулась пальцами к рукаву его сюртука. — А сейчас отнесите Альму в дом и поднимайтесь ко мне. Я скажу, чтобы сварили кофе.

— Спасибо, фрау Сэтерлэнд, я сейчас. — Пирогов, прихрамывая, заспешил по поляне к мальчику. — Юра, Юра, хватит! Альма устала. Ей пора на перевязку.

— Я не прочь сделать ставку. Позвонит Олендорф или нет. И во сколько, — заметил Раух иронично, когда они поднимались по лестнице в дом.

— Не сомневаюсь, что позвонит, — откликнулась Маренн. — Он постарается сохранить лицо. Ведь нам еще придется встречаться в Берлине. И у меня обширные связи. Он беспокоится о своей репутации. Фрейлейн Беккер, — попросила она встретившую их в холле медсестру. — Распорядитесь, чтобы нам приготовили кофе. На три персоны, — предупредила она. — И принесите отчет о ночном дежурстве и карточки всех вновь прибывших.

— Слушаюсь. Одну минуту, фрау Сэтерлэнд. — Медсестра поспешила на пост.

Они вошли в бывшую гостиную княгини Свирской. Звонок от Олендорфа последовал на удивление быстро. Медсестра Беккер едва успела положить перед Маренн сведения о состоянии раненых за ночь. И вышла, чтобы принести кофе.

— Фрау Сэтерлэнд, здравствуйте.

Голос штандартенфюрера на другом конце провода звучал явно без прежнего энтузиазма.

— У нас возникли затруднения. На сегодня операция отменяется. Эти лентяи из вермахта просто из рук вон плохо исполняют свои задачи. — Он даже как-то тянул слова, наверняка придумывая на ходу, как бы оправдаться. — Вокруг деревни еще полно недобитых большевиков. Представьте, нас сегодня атаковали эти бандиты. У меня потери! Несколько убитых и раненые. Правда, легко.

«Очень хорошо, — подумала Маренн, — что не тяжело. Не хотела б я принимать твоих полицаев у себя в госпитале. И еще тратить на них медикаменты».

— Мы вели настоящий бой! — В голосе Олендорфа промелькнули патетические нотки. — Это совершенно не входит в наши обязанности. А еще один сумасшедший из бригады «Лейбштандарт» чуть не подстрелил меня лично с танка. Выпустил снаряд и опрокинул бронемашину, в которой я находился с офицерами! — возмущенно воскликнул он.

«Уверена, мне даже известно имя это сумасшедшего, — насмешливо подумала Маренн. — И я очень хорошо с ним знакома».

— Оказалось, он испытывает танк после ремонта. Я обязательно составлю рапорт обо всех этих безобразиях! Черт знает что такое. Кстати, фрау Сэтерлэнд, вы не в курсе, что затевает ваш начальник Гебхардт? — спросил Олендорф неожиданно, и голос его, понизившись, вдруг сделался вкрадчивым. Маренн насторожилась. Похоже, из Берлина поступил какой-то сигнал. Обернувшись, Маренн сделала знак Фрицу. Тот кивнул, прислушиваясь.

— Мой начальник? — переспросила она удивленно Олендорфа. — Откуда же мне знать, штандартенфюрер? Я нахожусь здесь, в Умани, у меня много работы в госпитале. Из управления мне не поступало никакой особой информации, кроме обычных дежурных сводок. А что случилось?

— Пока сам толком не знаю. Но из Берлина мне позвонил адъютант обергруппенфюрера и сообщил, что, скорее всего, нас перебросят в другой район. Видите ли, Гебхардт собирается устроить в этом лесу санаторий войск СС. Откопал какой-то источник. — Олендорф жестко усмехнулся. — Когда успел только… Не вы ли подсказали, фрау Сэтерлэнд?

— Не я, — парировала Маренн спокойно. — Мне некогда исследовать источники, вам это известно, штандартенфюрер. А у группенфюрера Гебхардта обширный штат секретарей и референтов. Они изучают информацию по захваченным территориям на предмет оздоровительных ресурсов и, вероятно, обнаружили какие-то важные сведения, которые сыграли роль. Со своей стороны, будьте уверены, я только поддержу. Здесь действительно очень подходящие для курорта места. Идея об организации санаториев и оздоровительных зон для солдат и офицеров рейха в подобных местах обсуждалась давно, и мне она кажется правильной, — добавила она веско.

— Что ж, жаль, фрау Сэтерлэнд, что не получилось поработать вместе. — Олендорф быстро свернул разговор, и Маренн поняла, что он звонил, чтобы выведать подробности о планах Гебхардта. Ничего не вышло — и штандартенфюрер потерял интерес. — Может быть, удастся в следующий раз.

«Хотела бы я с вами больше не встречаться», — подумала Маренн. Ответила прямо, не беря на себя труда показаться учтивой:

— Очень надеюсь, что не удастся. Вы знаете, что у меня много раненых, я крайне загружена работой. И отвлекаться даже на очень заманчивые эксперименты, у меня нет времени.

— Когда вы возвращаетесь в Берлин? — неожиданно спросил Олендорф.

— Через три дня.

— Я бы хотел пригласить вас на ужин, фрау Сэтерлэнд, — мягко продолжил штандартенфюрер. — Чтобы обсудить некоторые волнующие меня детали. Профессионального характера, — уточнил он. — Но в местных условиях это не представляется возможным, да я и не знаю ближайших планов обергруппенфюрера. Перенесем нашу встречу. Я тоже постараюсь быть в Берлине, хотя бы кратко, в ближайшую неделю. Я позвоню вам в клинику, если позволите.

— Позвоните, — согласилась Маренн. — Но боюсь, что и в Берлине у меня очень мало времени для посторонних встреч.

— Благодарю вас. Пока прощаюсь. — Было слышно, что Олендорф усмехнулся. — До встречи в Берлине. — Он повесил трубку.

Маренн тоже положила трубку и обернулась к Рауху.

— Слышал? Собирается в Берлин.

— Да. Будет копать, вынюхивать, — согласился тот, затушив сигарету в пепельнице. — Откуда ветер дует. Кто вставляет ему палки в колеса. Но в Берлине он нам не опасен, там у нас артиллерия помощнее. Да и что он там выяснит? Не признается же рейхсфюрер, что он принял такое решение, чтобы досадить Гейдриху, воспользовавшись случайно подвернувшимся предложением Гебхардта. Это большая игра, и Олендорф в ней только винтик. Отчитываться перед ним никто не станет. И Гейдрих больше не будет пытаться что-то изменить. В нашем случае. Уверен, он продумывает ответный ход, но в другом месте. Где рейхсфюрер не ждет удара. А здесь что? Здесь уже все ясно. Ему — минус.

— Завтрак, фрау Сэтерлэнд. — Помощница внесла поднос с кофе.

— Благодарю вас, поставьте сюда. — Маренн показала на небольшой столик в углу. — Мне надо позвонить Джил, — вспомнила она. — Надеюсь, она благополучно добралась до Беркаерштрассе.

Маренн снова сняла трубку телефона. Медсестра Беккер поставила на столик кофейник, чашки и закрытое блюдо с яичницей-болтуньей, поджаренной с сыром, — только что с огня.

— Спасибо, Ингрид, — кивнула Маренн. — Подготовьте все к обходу раненых.

— Слушаюсь, госпожа оберштурмбаннфюрер.

Медсестра вышла из гостиной.

— Приемную Шестого управления, пожалуйста, — попросила Маренн телефонистку. Через мгновение она услышала голос Джил.

— Служба безопасности. Шестое управление. Слушаю вас.

— Дорогая, здравствуй, я так рада слышать тебя! — откликнулась Маренн.

— Мама! — воскликнула Джил радостно. — Ну как дела? Я чем-то помогла? Все в порядке?

— Конечно. Благодаря тебе мы справились с ситуацией. Все завершилось благополучно. Полагаю, ты устала. Всю ночь — на ногах.

— Но это чепуха, — весело ответила Джил. — Сейчас так кажется. Но ночью, когда Нанетте стало очень плохо, я правда испугалась. Просто не знала, что делать. Полная беспомощность. И тебе не могу ничем помочь, и фрау Марта в отчаянии — для нее я тоже сделать ничего не могу, просто стою рядом. Спасибо фрау Марте, что она меня не прогнала, все-таки надеялась, что дозвонится до мужа.

— А как сейчас себя чувствует девочка? — обеспокоено спросила Маренн. — Ты интересовалась?

— Да, конечно, — подтвердила Джил. — Как только приехала на рабочее место, сразу позвонила. Твои советы помогли. Под утро Нанетта заснула и сейчас спит спокойно, температуры нет. И у фрау Марты тоже появилась возможность отдохнуть. А супруг так и не звонил. Но я рассказала ей, где он и чем занят, чтобы не волновалась.

— Ты правильно сделала, — одобрила Маренн.

— Ой, мама, ты не представляешь. — Джил рассмеялась. — Когда ты мне позвонила и сказала, что надо срочно ехать в рейхсканцелярию, шел такой дождь, просто ливень. Я села за руль — ничегошеньки не видно. Фрау Марта не хотела меня отпускать, говорит, вызовет водителя. Но времени-то нет. Я поехала. Хорошо, была ночь, встречных немного. И патрульные не остановили. Хотя у меня пропуск, но все равно — теряешь время. Начальника охраны предупредил адъютант. Он сразу впустил меня в помещение, чтоб я не мокла. Ну а там уж и адъютант подошел. Сказал, ждите, постараюсь вызвать с совещания. Я ждала в машине. Думала, пару часов точно сидеть придется, посплю. — Она снова рассмеялась. — Ан нет, и получаса не прошло, как начальник охраны вынес мне папку с документом. Я сразу ринулась к нам на Беркаерштрассе, в отдел спецсвязи. Ну и позвонила тебе. Так была рада, что успела вовремя!

— Это действительно было важно, что ты успела, — согласилась Маренн. — А как бригадефюрер? Он не возражал, что ты так долго отсутствовала?

— Ральф сказал, что он спрашивал обо мне, надо перевести некоторые документы. Но дело не очень срочное. Ральф объяснил ему, что я отсутствую по важному личному делу. Так что вот занимаюсь этим сейчас. Мама, а как Штефан? — спросила Джил. — Я так удивилась, когда услышала его голос.

— У них произошла поломка, — объяснила Маренн. — Вот он и застрял в ремонтке недалеко от госпиталя. Но для меня только радость — я смогла побольше с ним пообщаться. Сейчас уже выдвинулся в дивизию. Все подробности расскажу тебе дома.

— Только вошла, Отто звонил с полигона, — вспомнила вдруг Джил. — Спрашивает: как там Раух, справляется ли? Не надо ли высадить десант?

— Нет, скажи ему, что пока не требуется. — Маренн улыбнулась. — Одного Фрица достаточно. Скоро мы возвращаемся в Берлин. Через пару дней.

— Я очень соскучилась, мама, — призналась дочь.

— Я тоже.

— Разрешите, фрау Сэтерлэнд.

Дверь в гостиную открылась. Маренн обернулась — на пороге стоял Пирогов. Маренн сразу заметила, что он бледен и явно встревожен.

— Джил, мне нужно скоро на обход, да и тебе необходимо работать, — быстро сказала она в телефон. — Я перезвоню тебе еще. Ты у меня молодец. Если бы не ты, мы с Фрицем оказались бы в трудной ситуации.

— Я рада, что помогла, мама. До свидания. — Джил повесила трубку.

— Что-то случилось? — спросила Маренн, внимательно глядя на бывшего смотрителя усадьбы.

— Видно, случилось, — заметил Раух, поставив чашку с кофе на стол. — Олендорф передумал? — предположил он.

— Пелагея снова пришла, — сообщил Пирогов, опустившись на стул. — Лесничиха — то есть. Вот только что.

— Как пришла? — удивилась Маренн, наливая ему кофе в чашку. — Вот, Иван, возьмите. И угощайтесь яичницей. — Она пододвинула ему блюдо. — Они же должны быть на острове.

— Должны-то должны. — Пирогов кивнул. — А как выясняется, Варю с собаками они туда отправили. И Наталку с почты — тоже. А сами-то все-таки в дом вернулись. Душа болит, жалко добро-то. Решили, мол, посидим еще. Вдруг ничего такого и не будет. Это наше авось. — Пирогов отчаянно махнул рукой. — Сто раз объяснишь, а они все свое: авось пронесет. Так вот, явились они туда, а там — взвод красноармейцев. Те самые, которые нас в лесу перед сторожкой обстреляли. — «Кто такие?» — говорят. — Мы, мол, хозяева. — Где были? — Микола говорит: в лесу прятались, мол, каратели идут, всех забирать будут. У них там все рядовые в основном, но старший над ними политрук. Как про карателей услышал, сразу решение принял: не допустим, будем защищать. Ну, Пелагея говорит, накормили их. А под утро ушли они из сторожки. Пелагея с Миколой, как рассвело, тоже к болоту пошли, мы же предупреждали их, что в восемь часов каратели начнут дома обходить. Говорит, бой слышали где-то у шоссе. Даже вроде как пушка стреляла. Но только один раз. А потом все стихло. Микола, он беспокойный, на остров так и не пошел. И Пелагея при нем, она от него ни на шаг. Все выглядывали, где каратели, как начнут. А их все нет и нет. Вот они снова в дом и вернулись. А там опять эти красноармейцы с политруком. Деваться-то им некуда. Только политрук ранен тяжело. А все медикаменты Варя с собой на остров забрала. И до нее сейчас бежать дальше, чем до нас сюда. Вот Микола и послал женку: беги, мол, опять к госпоже доктору. Спроси: что делать-то? Да и лекарства возьми. Если даст. Вот не знаю. — Пирогов развел руками. — Просто сердце не на месте. Время уж давно назначенное вышло. Если каратели в дом Миколы явятся — а там политрук этот раненый… Ну, все тогда, что старались сделать мы, фрау Сэтерлэнд, все насмарку. Все пожгут и всех живьем зароют.

— Каратели не придут, — успокоила его Маренн. — Мне только что звонил их командир и сообщил, что операция отменяется. На сегодня. А не исключено, что совсем. Видимо, до них уже дошло указание рейхсфюрера остановить все мероприятия в этом районе. Так что не переживайте напрасно. Никто сегодня в сторожку не нагрянет. Ну а что с красноармейцами делать, это вы правы, это действительно серьезно. Даже если каратели уйдут, комендатура, полицаи останутся. Это очень опасно. Им нельзя оставаться в сторожке. Если не удастся прорваться к своим, надо уходить в леса. Иначе жители пострадают из-за них.

— Я этого и боюсь, — кивнул Пирогов. — Кроме того, Пелагея говорит, что вчера вечером, до того, как она за Наталкой прибежала, к той Илья приходил, двоюродный брат Агафона. Того самого, который мою хозяйку с дочкой убил. Он и прежде непутевый был, еще при царе вместе с братком в тюрьме сидел за грабеж. А теперь в полицаи подался. «Мое время пришло, — говорит. — Все со мной считаться станете». А к Наталке явился, знает, что она в партию вступила, ее первую и выдаст. Она по молодости отказала ему, вот он и мстить собирается. «Ни за что, — говорит, — тебя в покое не оставлю. Не жить тебе Азарово отродье». А за Наталкой и Пелагею с Миколой потянет.

— Как же Пелагея добралась до нас? — удивилась Маренн. — Неужели открыто, по шоссе?

— Нет, она с сада зашла, — объяснил Пирогов. — Усадьба к лесу примыкает. Раньше там калитка была. А теперь поломано все, вот она тайными тропками и добралась. Она здесь все знает. С закрытыми глазами пройдет. В первый-то раз побоялась, как бы у меня из-за нее неприятностей не случилось. А теперь можно. Сейчас она с Юрой в моей комнате сидит. Ждет.

— Вот отнесите им яичницу, пусть поедят, — предложила Маренн. — А мне сейчас надо идти на обход. Я соберу медикаменты, — пообещала она. — А гауптштурмфюрер передаст. — Она указала взглядом на Рауха. — Пока самое необходимое. И пусть Пелагея возвращается в дом. Не время сейчас по лесам разгуливать. Чуть позднее подумаем, что делать дальше. Времени у нас теперь появилось побольше.

— Фрау Сэтерлэнд, все готово к осмотру.

На пороге появилась медсестра Беккер.

— Сейчас иду, — кивнула Маренн. — Вы возвращайтесь к себе, Иван Петрович, — попросила она Пирогова. — Фриц к вам спустится.

— Ну а если простые перевязки не помогут? Пелагея с Миколой — они же и укол не смогут сделать, — ответил тот, вставая. — Надо сказать, чтобы Варю привели обратно, — сообразил он. — Она-то получше них справится.

— Это правильно, — подтвердила Маренн. — Хотя по опыту знаю, что если, как вы говорите, сознание спутанное и жар, то, вероятно, требуется хирургическое вмешательство. Но согласитесь, мне трудно действовать там, где находятся не только лесник и его жена, мирные жители, но и целый взвод красноармейцев.

— Они в безвыходном положении, фрау Сэтерлэнд, — покачал головой Пирогов. — К Красной армии им уже не пробиться. Придется как-то выживать в тылу. Вряд ли они будут нападать на того, кто придет их лечить.

— Особенно если он или она — оберштурбаннфюрер СС, — усмехнулся Раух, — и не говорит по-русски. Почему ты не выучила русский? — спросил он Маренн, иронически сдвинув брови к переносице. — Выучила пять языков, а вот русский — нет. Сейчас у тебя не было бы отбоя от пациентов.

— У меня и так отбоя нет, — улыбнулась Маренн. — Я забыла, что такое поспать пять часов, чтобы не будили. А русский… Что ж, Россия не входила в Австро-Венгерскую империю, вот я и не выучила. Представь себе, что даже хорватский выучила, а вот русский — нет.

— Мы видели, Иван, как отреагировала эта девушка Варя, когда узнала, что лечит ее не французская гостья, а немка, к тому же в военной форме, — заметил Раух. — Она и сапоги рассматривала, и к произношению прислушивалась. Очень бдительно. Особенно когда тебя лечат, а можно сказать, просто с того света достали, — она сапоги рассматривает. А она была в довольно тяжелом состоянии. А что делать, если вокруг стоят человек двадцать, сколько их там? Вы говорите, взвод — это человек двадцать, не меньше. И все они вооружены. Я понимаю, Иван, что вы человек добрый, отзывчивый. — Раух сделал паузу. — Но я прилетел сюда по приказу бригадефюрера обеспечить безопасность фрау. И я категорически против, чтобы она отправлялась в это логово. Боюсь, там не так просто будет убедить их всех, что она хоть и офицер СС, но добрая, хорошая и трогать ее не нужно. Тем более в создавшихся обстоятельствах. Лучше пусть лесник приведет Варю, всем им вместе будет лучше.

— Но сможет ли Варя сделать операцию? — озабоченно спросил Пирогов. — У нее же ничего нет для этого.

— Фрау Сэтерлэнд делать этого не будет, — твердо ответил Раух. — Это для нее риск для жизни.

— Вы не должны так относиться к этому, — возразил Пирогов, и было заметно, что он растерялся. — Конечно, Варю можно понять: она оказалась одна в тылу противника; естественно, она опасалась. Она потеряла всех своих товарищей, пережила такой страшный бой.

— Я все понимаю, — остановил его Раух. — Но есть пределы. Есть черта, за которой доброта заканчивается, а начинается безрассудство. Вот вашу мысль, которую вы имеете в виду, что фрау Сэтерлэнд должна сделать операцию политруку, я считаю безрассудством. Я категорически против. Потому что сделать это так, чтобы они не догадались, что фрау Сэтерлэнд немецкий доктор, и препараты у нее немецкие, и инструменты немецкие, — нельзя. Невозможно скрыть маркировку на инструментах. Придется все сказать, как есть. А что им мешает захватить ее в плен? Ничего. А вы знаете, что это для них лучший способ выйти из окружения? — Раух сделал паузу. — Если они ее связанную, с кляпом во рту будут толкать перед собой, я не исключаю, что им откроют проход в обмен на ее освобождение. Потому что доложено будет самому рейхсфюреру. Весь Берлин всколыхнется. Там вся верхушка рейха — ее пациенты, целыми семьями с женами и детьми. Да их пропустят под фанфары. Они-то какую ценность представляют? Таких вон в Уманской яме, в лагере поблизости чуть не миллион человек. И не политруки, генералы сидят. Их не кормят даже и никакой помощи медицинской не оказывают. Потому что не нужны. Большевики валом валят в плен. Девать некуда. Ну а если они ее к большевикам приведут, то их не только самих в лагерь не посадят для проверки, а еще и в званиях повысят. Сами в генералы выбьются. Тем более что мест вакантных много появилось. Вы, Иван, как я вижу, человек не наивный, горе видели, но рассуждаете чуть не по-детски, — заключил Раух. — Эта девушка, Варя, когда она про сапоги говорила, мы же видели: будь у нее оружие, она бы и выстрелила. Но мы знали, что оружия у нее нет. А тут вокруг будут стоять двадцать человек с оружием.

— Да, вы правы, господин офицер, — ответил Пирогов, опустив голову. — Возможно, я человек не военный. Много я не понимаю. Но я воспитан был в христианской вере. И всегда считал, что если можно помочь человеку, то надо сделать это. Не в моих силах помочь всем тем, кто, как вы говорите, находится в Уманском лагере, но одному раненому я могу помочь, хотя бы попросить об этом. А уж ваше дело, согласиться или отказать.

— На веру давить не стоит, — оборвал его Раух. — Мы и сами в той же традиции воспитаны были. И несмотря на то, что встречаемся с вами вот в таких вот условиях противостояния, вы имели возможность убедиться, что упрекнуть нас в отсутствии сострадания нельзя. Но я еще раз повторяю, изображать французскую гостью фрау Сэтерлэнд больше не будет. Если вы хотите, чтобы она оперировала этого офицера Красной армии, то при одном условии: его доставят на нейтральную территорию, его товарищи при этом присутствовать не будут. И сами они будут честно проинформированы о том, что операцию проводит немецкий доктор. А значит, они должны гарантировать безопасность. Если с фрау Сэтерлэнд что-то случится, для вас это эпизод, вы ее знаете всего неделю, а для нас это недопустимо. Я принесу медикаменты. Пусть жена лесника отнесет их в сторожку. Вы сами узнаете об их реакции, когда они увидят, что все это немецкое. Боюсь, они и пользоваться откажутся.

— Что ж, хорошо, и на том спасибо.

Пирогов направился к двери, явно расстроенный. Он даже подволакивал ногу сильнее, чем обычно.

— Не думаю, что у вас есть повод обвинить фрау Сэтерлэнд в жестокосердии, особенно после того, как ради ваших друзей поработали не только она сама, но и двое ее детей, я, адъютант ее супруга, и еще сам рейхсфюрер.

— Простите.

Пирогов быстро вышел и закрыл дверь.

— Зачем ты так резко? — спросила Маренн. — Ты явно его обескуражил.

— А как надо? — Раух пожал плечами. — Это же бесконечная история. Тебе ранеными заниматься некогда, ты занимаешься только ими. Просьбы просто не кончаются. И ладно еще отвезти собаку в сторожку, это и я могу сделать. Но отправить тебя совершенно бестрепетно в лапы вооруженных большевиков — это просто наглость. И ему прекрасно известно, что они вооружены. Он же был с нами, когда нас обстреляли у машины. Какой христианин. Наших спасите, а что будет с вами самими — это десятое дело. Наши все добрые. А ваши — злые. И это после того, как эти самые наши «злые» практически спасли от уничтожения две или три сотни людей в этих деревнях в округе. После того, как Джил не спала ночь, супруга рейхсфюрера — супруга рейхсфюрера! — с больной дочерью старалась помочь и нервничала. Штефан чуть не попал под арест, а Зепп Дитрих, командир боевой бригады, вынужден был вызывать рейхсфюрера с совещания. А этого всего мало. Вот сделайте операцию политруку. А иначе вы не христиане. Недостойны. Хорошо, что ты не взяла у него образок, который он пытался тебе всучить, а то уж у тебя и вовсе не было бы и малейшего повода отказать ему. Раз святая — так иди и умри. А вот не святая. Грешная. Ты же грешная, Мари? — Он рассмеялся. — Грешная. А грешников на небесах судят, на земле им суда нет. Потому что все здесь грешники. И даже самые святые вроде этого смотрителя. Хорошо быть святым чужими стараниями.

— Ты не прав на его счет, — возразила Маренн. — Конечно, ему хочется помочь. Это его земля, его дом. Вот и лесничиха прибежала. Ей тоже хочется помочь. А мы… Мы — кто им? Оккупанты. Конечно, они пытаются нас использовать, но вряд ли очень заботятся о нашей судьбе. Они заботятся о своих.

— Вот и я о том же, — кивнул Раух. — Но только, знаешь, свою-то землю, свой дом они тоже защитить не смогли, когда время пришло. Какие ж они святые? Ни от тех Агафонов, которые всю Россию разорили, как эту вот усадьбу. Да и теперь не могут. Как же хозяйку его убили, дочку ее убили, все имущество разграбили, а он жив остался? Жизнь-то не отдал за них. Для себя все-таки приберег. И тот миллион, что в Уманской яме сидит вместе с генералами своими трусливыми, тоже за Родину погибать не собирался. Ждут, когда их немцы накормят.

— А жених Вари отдал жизнь, — негромко возразила Маренн. — Парнишка — пограничник, собачий инструктор. Не генерал, не святой, самый обычный человек. И не только за Родину. Это само собой. За свою собаку, которую любил. За эту вот Альму, которая на самом деле Нелла. Он ее собой закрыл, чтобы гусеница танка по нему проехала, а Нелла бы жива осталась. И еще пятьсот человек таких, как он, врукопашную бросились на танки на легедзинском поле и больше сотни их собак, и все погибли. Потому что не было у них ни патронов, ни гранат — ничего не было, чтобы защитить свой дом, свою землю. Ничего, кроме собственной жизни и жизни своих питомцев. И они отдали эти жизни. — Маренн вздохнула. — Так что не все так однозначно, Фриц. Да, миллион сидит и ждет, пока накормят. А вот эти пятьсот человек предпочли смерть плену. А ты знаешь, если, не дай бог, этот каток покатится назад, а это не исключено, несмотря на все нынешние успехи, ведь Германия оказалась втянутой в войну на два фронта, между двух огней… Сколько найдется смельчаков, которые будут до последнего защищать Берлин и бросаться под танки, а сколько постараются бесследно исчезнуть, сменив внешность и документы. Это из высокопоставленных, из тех, кого мы знаем, кому это доступно. А кто просто сдаться в плен. У меня была возможность уже однажды стать свидетелем такой картины, в конце Первой мировой войны. Ты сам знаешь, защитников кайзера и трона моего двоюродного брата австрийского императора Карла оказалось немного. Практически их вообще не было.

— Почему же ты молчала? Почему не возразила мне, если ты не согласна? — спросил Раух. — Ты же промолчала. Не остановила его.

— Потому что у меня обход, это первое, — ответила Маренн, надевая халат. — Там, в палатах, уже забыли, как я выгляжу, это правда. А во-вторых, я с тобой согласна. В том, что просто так отправляться творить добро под пули не стоит. Надо подумать, как все это сделать. Завяжи-ка мне сзади лямки, пожалуйста. И подай шапочку и маску, вон там. — Она показала на саквояж. — Сейчас пойдем на пост. Я выдам тебе медикаменты. Отнесешь лесничихе во флигель. А об остальном поговорим позже, — заключила она и направилась к двери. Затем остановилась и добавила, обернувшись: — Ты очень подробно описал, как все мы старались, это правда. И не то чтобы нас не просили помочь, но ничего такого от нас не ожидали. Но ты забыл, что, если бы не эти красноармейцы, которые, как ты заметил, не имеют никакой ценности, грош была бы цена всем нашим усилиям. У нас бы просто не хватило бы времени. Они атаковали полицаев и тем самым дали нам возможность выполнить нашу задачу. Могли бы отсидеться в кустах. И мне помнится, ты сам говорил, что их поступок заслуживает уважения. И их командир, который сейчас тяжело ранен, как минимум человек совестливый. А герои… — Она сделала паузу. — Вспомни «Сагу о Нибелунгах» много ли там было героев. Зигфрид — он один. А кто еще сидел по пещерам — мы не знаем. Но только Зигфрид без них, без тех, кто помогал, но в истории и в литературе не оставил следа, тоже ничего бы не сделал. Пошли на пост, — кивнула она и вышла из комнаты.

Спустя несколько минут она уже обследовала в операционной унтершарфюрера «Лейбштандарта» с огнестрельным ранением плеча.

— Ингрид, наркоз подействовал. Дайте скальпель. Будем рассекать, чтобы удалить всю грязь. Я вижу, тут попали комки одежды, пыль, уже началось воспаление. Затем надо будет хорошенько промыть и иссечь все, что подверглось первичному некрозу. Подготовьте инструмент.

— Слушаюсь, госпожа оберштурмбаннфюрер, — ответила медсестра и, взяв металлический ящичек со спиртовым раствором, отошла к столику у стены.

— А можно спросить? — вдруг произнесла она, не оборачиваясь. — А куда вы все время отлучаетесь, фрау Сэтерлэнд? Вместе с этим офицером из Берлина. И много медикаментов с поста забрали и тоже куда-то отдали. Это вы зачем делаете?

Все так же не оборачиваясь, она опустила инструменты в спирт для стерилизации.

— А вы, милочка, в гестапо служите по совместительству? — спросила Маренн невозмутимо, снимая послойно пораженные ткани, и быстро взглянула на медсестру поверх очков. — Собираете информацию? Кто вас научил задавать вопросы старшим по званию? Это я вам должна задавать вопросы, а не вы мне. Щипцы готовы? Подайте, пожалуйста, — попросила она. — Я извлеку осколок. Или вас мучает обычное женское любопытство?