Дорогая Альма

Медсестра Беккер молчала. Когда она подносила щипцы, Маренн заметила, что она старается не встречаться с ней взглядом.

— Я не обязана отчитываться перед вами, — продолжила Маренн, снова склоняясь над раненым. — Но ради вашего любопытства скажу, что я езжу на свидание со своим любовником. Да-да, с тем самым гауптштурмфюрером, который прибыл из Берлина и которому, как я заметила, вы строите глазки. А медикаменты беру, чтобы сделать ему перевязку. Он был ранен месяц назад в Польше партизанами. Это не запрещено, так как он тоже является военнослужащим войск СС и имеет право на получение помощи в нашем госпитале. Ваше любопытство удовлетворено? — спросила она с иронией. — Посуду подайте, пожалуйста, я брошу осколок. Что вы как воды в рот набрали? Что будете делать, милочка? — Маренн заметила, что руки медсестры дрожат. — Доложите обо всем моему супругу в Берлин? Думаю, вам не поздоровится за сплетни. И прошу больше не совать нос не в свои дела, — добавила она строго. — Иначе мне придется составить на вас рапорт. Подготовьте нитки, чтобы зашивать рану, — попросила она.

Медсестра Беккер отвернулась, склонила голову еще ниже и вдруг, сорвав маску, выбежала из операционной.

— Он ее любовник, я так и знала, — прошептала она.

— Это что за новости?! — окликнула ее Маренн. — Ну-ка, вернитесь немедленно. Мы должны закончить процедуру.

«Только этого мне не хватало, — подумала она с иронией. — Медсестра увидела офицера из Берлина и решила уцепиться за него, чтобы перебраться с фронта в столицу. А он оказался любовником докторши. Очень забавно. А еще она тихонько следит за нами, а мы даже и не заметили. Надо быть внимательнее. Мало ли кто еще здесь следит. Неизвестно еще, что думает начальник охраны».

— Ну, поплачьте, поплачьте, — согласилась она вслух. — Может быть, легче станет. Вызовите мне срочно медсестру Вагнер со второго поста, — приказала она подскочившему дежурному. — У меня раненый на операционном столе. И запишите медсестре Беккер взыскание за самовольный уход с операции.

— Госпожа оберштурмбаннфюрер, медсестра Вагнер.

Подбежала молоденькая девушка с аккуратным, круглым личиком в веснушках. Из-под шапочки выбивались яркие рыжие волосы.

— Медсестра Вагнер.

— Хорошо, — кивнула Маренн. Подготовьтесь и заходите в операционную. Будете мне ассистировать.

— Но, госпожа оберштурмбаннфюрер… — Девушка была явно ошарашена. — Я всего лишь неделю здесь. Переведена из Верхней Силезии. Я никогда не ассистировала на операциях, — проговорила она растерянно.

— Медсестра Вагнер, у нас пациент на операционном столе, — оборвала ее строго Маренн. — Мойте хорошенько руки, надевайте маску и перчатки, и я вас жду. Будем учиться.

— Слушаюсь, госпожа оберштурмбаннфюрер. — Медсестра исчезла в соседней с операционной комнате. Спустя несколько минут она появилась у операционного стола.

— Я готова.

— Хорошо, — кивнула Маренн, бросив на нее взгляд, — возьмите тампоны, надо осушить рану и подготовьте нитки. Шовный материал — в том ящике. — Она показала на каталку, на которой стояли медикаменты. — Вымочите хорошенько в спирте и подавайте, — распорядилась она. — Вот так, хорошо. Не дрожите, все у вас хорошо получается, — подбодрила она девушку, заметив, что та белее снега от волнения, и это заметно даже под маской. — Дайте пинцет и щипцы, смотрите, пригодится на будущее. — Маренн наклонилась над пациентом и аккуратно начала зашивать рану с центра. Держа щипцами иголку, она протыкала здоровую ткань в нескольких миллиметрах от раны и проводила стежок через рану, придерживая пинцетом ее края.

— После каждого стежка надо накладывать узелок, — проговорила она негромко, — иначе держаться ничего не будет. Но смотреть, чтобы он оказался на здоровой коже, а не на ране, иначе тоже все насмарку. Вас перевели на Восток за какую-то провинность? — спросила она медсестру.

— Нет, что вы, — ответила та. — Я сама попросилась. Мне сказали, что на занятых на Востоке территориях медсестер не хватает, и я решила поехать. Хочу приобрести побольше опыта. В Силезии я в операциях не участвовала, только на перевязках и послеоперационном ведении, — добавила она. — Здесь попросилась сразу, но мне отказали. Сказали, раненые тяжелые, нужны опытные люди, не место здесь учиться.

— Ну вот и случай представился, — кивнула Маренн. — Теперь все время будете мне ассистировать, — решила она. — Как вас зовут?

— Гертруда.

— Я распоряжусь, чтобы вас перевели на первый пост, а фрейлейн Беккер пока поработает на втором. Она немного устала от нагрузки, — добавила Маренн. — Ну, вот и все, — заключила она, завязывая последний узелок. — Теперь раненого можно выводить из наркоза и везти в палату. Особенно не переживайте. — Маренн ободряюще прикоснулась к руке девушки. — Если хотите стать хорошей медсестрой, а потом и хирургом, бояться нельзя. Считайте, что это ваш шанс. Я помогу вам. Когда-то и мне вот так же повезло, — добавила она мягко. — Операционная медсестра заболела и не явилась на операцию, и некому было ассистировать. Вызвалась я. А оперировал очень известный хирург. Ему понравилось, как я работаю, и он стал все время меня вызывать. Так я многому научилась. Это было давно, в двадцать втором году, в Чикаго. А до того мне только разрешали убираться в палатах. Вот и у нас с вами сложилась такая же ситуация.

— Спасибо, госпожа оберштурмбаннфюрер, — горячо откликнулась Гертруда. — Я мечтала стать операционной сестрой, это верно. И если получится, хочу стать хирургом, как вы. Поэтому я и попросилась, где сложнее.

— Это похвальное желание, — подтвердила Маренн. «Одни готовы ухватиться за первого приехавшего офицера, чтобы вернуться в рейх, а другие, напротив, оставляют дом и едут в неизвестность, чтобы научиться профессии, — подумала она. — Люди — разные. Но вторые мне явно ближе».

— Распорядитесь, чтобы санитары везли следующего, — попросила она Гертруду.

В середине дня, когда был объявлен обед, Маренн вернулась в кабинет. Раух сидел на подоконнике и читал свежий номер газеты «Фелькишер беобахтер».

— Что пишут? — поинтересовалась она, усаживаясь за стол.

— Очередные реляции о победах, статья Геббельса. Все как обычно, — ответил тот.

— Сейчас нам принесут перекусить, — сказала Маренн. — Кстати, у меня новая помощница. Очень способная, толковая девушка. Медсестра со второго поста. Гертруда Вагнер. Сегодня все утро мне ассистировала. Опыта маловато, но старания и желания — хоть отбавляй. Это хорошо. А медсестра Беккер к тебе не заглядывала? — спросила она с иронией. — Что-то я ее с утра, как она убежала в слезах с операции, не видела.

— А кто это — медсестра Беккер? — спросил Раух, оторвав взгляд от газеты.

— Вот видишь, ты даже не заметил. — Маренн достала сигарету из серебряного портсигара, Раух наклонился и, чиркнув зажигалкой, дал ей прикурить.

— Спасибо. А девушка сохнет от любви к тебе. Сегодня даже разрыдалась.

— Какая девушка? — Раух пожал плечами. — Вот эта, которая кофе приносит? Когда она успела? Я всего-то два дня здесь.

— А долго ли, если постараться? — рассмеялась Маренн. — Это нам с тобой все некогда, а у нее времени много.

— И что?

— А то, что она так увлеклась тобой, что все время следила за нами, как я понимаю, — добавила Маренн серьезно. — И сегодня во время операции спросила меня, куда это мы все время ездим, да еще медикаменты целыми саквояжами отвозим. Какая наблюдательная! Пришлось сказать, что ты — мой любовник, — она сделала выразительную паузу, как актер на сцене в театре, — что ты был ранен в Польше в перестрелке с партизанами и я беру медикаменты, чтобы оказать тебе помощь.

— А ты уверена, что она всем этим поинтересовалась только потому, что я ей приглянулся? — Раух опустил газету и внимательно посмотрел на нее. — У Мюллера везде есть свои агенты.

— Нет, не уверена. — Маренн кивнула. — Очень даже не уверена. Потому даже не попыталась успокаивать ее и уговаривать. Сразу заменила. Перевела на второй пост, будет работать с другим доктором, на терапии. Мне ни к чему лишние любопытные глаза и уши. Я не исключаю, что она разыграла влюбленность, чтобы как-то замаскироваться. Но меня тревожит другое: что мы с тобой даже не обратили внимание, что за нами следят. А ведь мы люди опытные. Расслабились. Так что готовься, придется изобразить из себя персонажа, влюбленного в докторшу, — добавила она иронично. — Для зрителей.

— Мне изображать не надо. — Раух спрыгнул с подоконника и, подойдя к столу, сел напротив. — Мне только надо перестать скрывать. Ты же знаешь…

— Знаю. — Маренн остановила его, положив руку поверх его руки. — Но только вот сейчас не надо опять начинать все это. Об этом разговоров хватает и в Берлине. Всякий раз, как только нам выпадает случай остаться наедине, начинаются выяснения, что мы делали, о чем говорили. Я даже удивилась, узнав, что Отто решил прислать тебя сюда. Видимо, у него просто не было другого решения.

— Он со мной это не обсуждал. — Раух отошел к окну и тоже закурил сигарету. — Просто вызвал к себе и сообщил, что я должен вылететь сюда, чтобы обеспечить твою безопасность. Что я и сделал.

— Ты отнес Пирогову медикаменты? — спросила Маренн, чтобы сменить тему.

— Да, отнес, — кивнул Фриц.

— И что там?

— Ничего особенного. Взяли, поблагодарили. Лесничиха попыталась заговорить со мной, но смотритель ее остановил, она замолчала. Мальчик опять играл с собакой в саду. Она уже привстает на передние лапы. Думаю, сами они больше к нам не обратятся. Во всяком случае, ко мне. — Раух усмехнулся. — Но мне только спокойнее. За тебя.

— Надо сходить к ним, — предложила Маренн. — Сейчас пообедаем, и я схожу. Посмотрю Альму. Конечно, после такой отповеди Иван побоится здесь показываться.

— Будешь извиняться?

— Нет, за что мне извиняться? — Маренн пожала плечами. — Просто посмотрю Альму.

— Фрау Сэтерлэнд, ваш обед, — послышался веселый голос Гертруды, дверь открылась. — Сегодня зауэрбратен, кислое жаркое с тушеной капустой. Вы любите?

Она вошла в гостиную, неся еду на подносе.

— А потом я принесу кофе, — сообщила, поставив поднос на стол. — Приятного аппетита.

Маренн видела, что девушка просто искрится от радости, что ей выпала честь помогать госпоже доктору. Тогда как Беккер все делала без особого рвения.

— Спасибо, Гертруда, — улыбнулась она. — Вот познакомьтесь с гауптштурмфюрером Раухом, — она представила Фрица. — Это адъютант бригадефюрера Шелленберга из Берлина. Он обеспечивает нашу безопасность.

— Очень рада. — Гертруда явно растерялась, и как-то неловко сделала книксен, забыв о военной субординации. — Ой, простите.

— Хорошо, идите, — отпустила ее Маренн. — Принесите кофе и отдыхайте. После обеда у нас опять много работы. Прошу за стол, гауптштурмфюрер, — пригласила она Рауха. — Зауэрбратен по-баденски — это на самом деле вкусно.

— Благодарю. Так ты все-таки раздумываешь над тем, как оперировать этого русского офицера? — спросил Раух, усаживаясь.

— Раздумываю, — призналась Маренн. — И хочу спросить тебя. Что ты думаешь по этому поводу? Конкретно. Без общих слов о героях и трусах в лагере. Ты приехал, чтобы обеспечить мою безопасность, вот и посоветуй, как мне сделать это дело и при том соблюсти безопасность. А я передам наше предложение Пирогову.

— Я уже сказал, — ответил Раух. — Им надо все рассказать, как есть. Что оперировать будет немецкий доктор. И если они согласятся, доставить его на нейтральную территорию, где будет присутствовать только один вооруженный человек с их стороны и я — тоже при оружии, естественно.

— А вот я подозреваю, что перевозить его в таком состоянии никуда нельзя, — заметила Маренн. — При перевозке кровотечение усилится, а у него наверняка и без того значительная кровопотеря. И где ты найдешь нейтральную территорию? Что, тут хоромы специально для нас на каждом шагу? И не забудь, что и внутри, как оказалось, есть глаза и уши. Надо подумать, как все это сделать в сторожке.

— Надо им сказать, что операцию будет делать немецкий доктор, — повторил Раух. — И узнать, каков будет ответ. А потом спросить, каковы их гарантии.

— Может быть, у них патронов нет, чтобы стрелять.

— А что, они голыми руками с тобой не справятся? — Раух усмехнулся. — Очень даже быстро.

— Хорошо, — согласилась Маренн. — Я предложу Ивану, чтобы он описал им ситуацию как есть. И известил нас об их реакции. Не исключаю, что он уже это сделал.

В конце обеда Маренн взяла санитарный саквояж, спустилась по поросшим мхом ступенькам заднего крыльца и направилась во флигель. Это был небольшой двухэтажный дом, сложенный из светлых бревен с большими окнами. Маренн вспомнила, как Пирогов рассказывал, что при князе Сигизмунде здесь располагался крестьянский театр. А потом сцену убрали и внутри поставили перегородки, приспособив под жилые помещения. Все окна были закрыты, кроме одного. Проходя мимо, Маренн услышала приглушенные голоса.

В сенях было темно, Маренн ступала осторожно, чтобы не наткнуться на какой-либо предмет. Подойдя к двери, увидела, что та распахнута, но на всякий случай постучала.

— Можно?

Пирогов разогревал похлебку в чугунке на дровяной печке. Юра сидел на старом диванчике в стиле рококо, когда-то обитом блестящей черной кожей, но теперь изрядно потертом. Рядом с ним дремала Альма. Услышав шаги Маренн, все трое повернули головы. Маренн полагала, что сразу почувствует напряжение со стороны Пирогова после выговора Рауха, и потому приготовила извинения. Но ничего такого не случилось. Иван встретил ее радушно.

— Фрау Сэтерлэнд, очень рад! Входите, пожалуйста.

Он поднялся навстречу.

— Вот мы с Юрой собираемся обедать. — Надев рукавицу на руку, он снял чугунок с огня. — Вас не угощаем, так как еда у нас очень, знаете ли, неприхотливая, вот чем повар поделился на госпитальной кухне. Да вы и обедали наверняка.

— Нет-нет, благодарю, Иван, я сыта. Я пришла посмотреть Альму. — Она приблизилась к собаке. — Как она? — спросила у Юры.

— Лучше, спасибо, фрау, — ответил тот потупившись и прижал к ноге забинтованную собачью лапу.

— Я его учу немецкому, видите, как уже получается, — обрадовался Пирогов. — Понял, что вы спросили, даже ответил. — Он подошел ближе. — Собачка у нас поправляется. Мы ей делаем перевязки. Пока еще выношу ее на улицу на руках, но, когда они играют, она уже привстает на лапы. Бегать пока не может, конечно.

— Здравствуй. — Маренн наклонилась к собаке. — Можно, я тебя посмотрю? — спросила она, глядя в умные коричневые глаза пса. — Юра, развяжи бинт, — попросила она мальчика. Юра послушно начал выполнять ее просьбу.

— Вот, понимает, понимает же, — радовался Пирогов. — Мы с ним и книги читаем. И на русском, и на немецком. Теперь какая школа? А что же неучем оставаться?

— Я хотела попросить вас, Иван, не обижайтесь на нас, — сказала Маренн, внимательно осматривая раны собаки. — Юра, посвети вот здесь, — обратилась к мальчику и, открыв саквояж, стоявший у ног, передала ему фонарик, тот послушно взял. — Фриц, конечно, высказался резко, он незаслуженно вас обидел. Не буду утверждать, что он не так выразился, не то хотел сказать. Он сказал то, что сказал. Но я думаю, он был неправ. Извините его.

— Я вовсе не обиделся, фрау Сэтерлэнд, — успокоил ее Пирогов и присел рядом на стул. — В моем ли возрасте обижаться, столько пережив. Я очень хорошо понимаю господина офицера. Он беспокоится за вас. Он вас любит. Да-да. — Пирогов улыбнулся. — Я это заметил. Как он смотрит на вас, так не смотрят сослуживцы или просто адъютанты какого-то начальника, которых попросили оказать услугу. Он вас любит, и для него недопустимо, чтобы даже волос упал с вашей головы. Я его понимаю. Я прожил жизнь одиноко, так вышло. — Он вздохнул. — Но муки любви мне знакомы. Вы даже не поверите. — Он тихо рассмеялся. — Сейчас трудно поверить в это, глядя на меня. А в молодости я всерьез был влюблен в свою госпожу, княгиню Зинаиду Кристофоровну. Она была дивной красавицей. Что сказать — Потоцкая! — Он сделал паузу. — Их дамы славились и красотой, и прекрасным образованием, и обхождением. Я считал, что ее супруг ее недостоин. Да так оно и было. В юные годы Зинаида Кристофоровна была влюблена в молодого офицера, которого встретила на балу в Петербурге. Он был из кавалергардов. Но повеса, гуляка, транжирил деньги. Хотя очень смел, отличился в военных кампаниях. Он приезжал свататься, но родители Зинаиды согласия не дали — ненадежный брак для дочери. Пришлось выйти за Казимира. Я же боготворил ее. Но увы, мне она принадлежать не могла. — Он вздохнул. — Как я понимаю, у вашего помощника та же ситуация, ваш супруг — кто-то другой. А ему, как мне, позволено только любить со стороны. Это трудно. Сейчас я покажу вам портрет Зинаиды Кристофоровны.

Пирогов встал и, прихрамывая, подошел к комоду, открыл ящик. Достал вещицу, завернутую в лоскут бархата.

— Вот взгляните, — развернув, протянул Маренн. — Она блистала в здешнем обществе. И Ниночка пошла в нее. Чудная красавица. И очень душевная.

Маренн взяла портрет. С фотографии в овальной рамке на нее смотрела молодая женщина, закутанная в пушистый лисий мех. Удлиненное лицо с правильными чертами, большие светлые глаза, светлые волосы, собранные в высокую пышную прическу.

— Я храню все вещи, связанные с Зинаидой Кристофоровной, — признался Пирогов. — Раньше, еще до того, как все это началось, война то есть, частенько бродил по комнатам и даже разговаривал с ней. Так мне было одиноко и тоскливо, — добавил он. — Но сейчас вот появился Юра. И Альма. Мне некогда грустить, я всегда занят.

— Да, очень красивая женщина, жаль ее. — Маренн вернула портрет Пирогову и снова склонилась к Альме, смазав рану лекарством.

— Вы чем-то похожи на нее, — неожиданно сказал Пирогов. — Даже не чем-то, очень похожи. В вас тоже благородство, бескорыстие, отзывчивость. Это черты, присущие людям с воспитанием, благородного, светлого происхождения. Не только им, и в низах встречается, конечно. Но намного реже. Там больше приземленности, расчета. Ты — мне, я — тебе. Получил услугу — изволь расплатиться. Гребут под себя, и главное — обогнать соседа, выделиться. С этим же часто соседствуют трусость, предательство. Потому всегда так важна интеллектуальная, благородная прослойка в обществе, кем бы она ни была представлена — аристократия или представители культуры, религии. Они подают пример, устанавливают правила в обществе. И низы подтягиваются. Вот ваш офицер сказал, что в Уманском лагере сидит миллион пленных красноармейцев. С офицерами и генералами. Признаться, я не знал. Я ужаснулся. — Пирогов вздохнул. — Ведь в самом деле можно подумать, глядя на это, что русские — нация трусов. Миллион пленных! Вот до чего довели страну большевики. Вы знаете, фрау Сэтерлэнд, я вырос совсем в другой России. Такая картина в той России была бы просто невозможна. Люди знали, что такое честь. Трусость, доносительство — они, конечно, присутствовали, но это презиралось. Большевики растлили народ. Они научили людей, что доносить друг на друга хорошо, за это поощряют. Каждый за себя, утопи соседа, сам выживешь. Выпустили наружу самые темные инстинкты, сколько крови пролили невинной. И вот к какой катастрофе все это привело. Миллион пленных с генералами. Конечно, люди, которых приучили быть стукачами и видеть в ближнем врага, не могут вместе защищать страну. Это настоящая катастрофа. Я все время думаю об этом. И мне горько.

— Но надежда есть, не надо отчаиваться. — Маренн закрепила бинт на ране собаки и повернулась к Пирогову. — Я это сказала Рауху. И скажу вам. Вспомните хотя бы хозяина этой овчарки. — Она погладила Альму между ушами, и собака лизнула ей руку. — Того парнишку-инструктора, который пожертвовал собой ради собаки. Я уж не говорю, ради Родины. Ради Родины — само собой. Вспомните его товарищей, вот отца Юры. — Она прикоснулась рукой к плечу притихшего мальчика. — Или тех красноармейцев, которые сейчас находятся у лесничихи в сторожке. Ведь они не трусы, они смелые и достойные люди. Просто раньше их не видно было за всей швалью, что всплыла наверх. За теми Агафонами в кожанках, о которых вы рассказывали. А в трудные времена они всегда проявляются. А Агафоны сидят в плену в яме и прячутся в тылу. Такие трудные времена не для них. И к слову, я пришла спросить вас, Иван: каковы же намерения тех красноармейцев, что они собираются делать? Сказали ли что-то лесничихе? — спросила Маренн. — Вряд ли им удастся пробиться к своим. А долго существовать в тылу противника, не имея надежного укрытия невозможно. Их обнаружат и уничтожат. Облавы все равно начнутся. Если не на мирных жителей, как планировал Олендорф, то за военными и коммунистами охотиться будут постоянно.

— Я ничего не могу сказать, — Пирогов пожал плечами. — А Пелагея тем более. Полагаю, что никаких планов у них нет. Они оторваны от реальности. Не знают, где свои, где противник. Живут одним днем. Теперь еще они лишились и командира. Состояние этого политрука, как сказала Пелагея, тяжелое, вряд ли долго протянет. Все время без сознания. Я дал ей лекарство и бинты, которые вы передали. Они с Миколой перевяжут его. Но этого, конечно, недостаточно. Говорит, они все время спорят. Но о чем — она же не понимает. Вы же знаете, фрау Сэтерлэнд, далеко ли линия фронта? — спросил он осторожно. — Вы же можете сказать.

— Могу, конечно. — Маренн кивнула. — По сводкам, которые я получаю из управления, на этом направлении наши войска продвинулись к железной дороге Коростень — Киев и приступили к формированию плацдарма в районе реки Ингулец. Там сейчас идут упорные бои. Наступление замедлилось.

— Это минимум километров двести, — покачал головой Пирогов. — Как быстро. Так мы практически в глубоком тылу…

— Так и есть, — согласилась Маренн. — Так что если нынешние обитатели сторожки все-таки рассчитывают добраться до своих, перед ними стоит тяжелая задача. Практически невыполнимая. Двести километров по лесам с тяжело раненным командиром и девушкой Варей, которая тоже ранена. Не надо забывать о ней. Ведь, если она узнает, что в сторожке красноармейцы, она решит отправиться с ними.

— Думаю, она уже знает. — согласился Пирогов. — Когда я сообщил Пелагее, что вы заняты и не сможете осмотреть раненого, а карательная операция временно отменяется, та сказала, что Микола приведет ее назад. Все-таки она тоже врач, хоть и собачий. Так что надо думать, они там все вместе. Но точно я не знаю, конечно. — Он пожал плечами.

— Вот видите, два раненых, две собаки…

— Но и остаться в тылу они не могут. — Пирогов с сомнением покачал головой. — Разве только партизанить, как Денис Давыдов когда-то.

— Партизанской войны никто не отменял, но не мне давать советы, конечно. — Маренн улыбнулась. — Я только могу сделать вид, что ни о каких партизанах в этом районе никогда не слышала. Однако, вы можете спрятать их всех в хижине вашего бывшего хозяина на острове. И там их быстро не найдут, конечно. А местным жителям будет спокойно, что у них есть защита. Как я понимаю, немцев здесь останется немного, в основном местные полицаи. А у тех всегда к бывшим односельчанам свои счеты. Родину можно защищать и в тылу противника.

— Я с вами согласен, фрау Сэтерлэнд. — Пирогов явно оживился. — Это, безусловно, выход. Но это не мне решать, конечно. Я только могу предложить. Решать должен их командир. А он при смерти. А без командира отряд — не отряд. Они разбредутся поодиночке и погибнут.

— А сколько там бойцов? — спросила Маренн.

— Осталось девять человек, как сказала Пелагея. Политрук десятый… Двое погибли в перестрелке с полицаями, остальные ушли, воспользовавшись тем, что командир ранен. Решили пробиваться сами, маленькой группкой.

— Чтобы спасти командира, ему надо сделать операцию, — произнесла Маренн и, встав со стула, подошла к окну. — Однако разыгрывать их у нас не получится. Тем более что, скорее всего, там Варя, которая все знает.

— Она с операцией не справится. У нее наверняка нет такого опыта, — обеспокоенно заметил Пирогов. — Она может ассистировать, и уход она обеспечить сможет.

— Я понимаю, — кивнула Маренн. — Если делать операцию, то делать ее надо мне. И чем скорее, тем лучше. Фриц прав, они должны знать правду, кто я. Иначе мы и операцию не сделаем, только потратим время на выяснения, а хуже — дело дойдет до стрельбы.

— Я это понимаю, фрау Сэтерлэнд. — Пирогов встал и, прихрамывая, подошел к ней. — Ваш друг не прав, когда говорит, что мне все равно, что станет с вами. Вы чудесный доктор и очень добрый, отзывчивый человек. Таких, как вы я и не встречал, пожалуй, в жизни. Нет-нет, ни в коем случае я не готов рисковать вашей безопасностью. Да и Пелагея, Микола — они благодарны вам искренне. Здесь нет никакого лицемерия. Вы — просто ангел, посланный нам свыше в эту страшную годину, я не преувеличиваю. Поэтому я сказал Пелагее: скажи им все как есть. Сказал сегодня утром. А потом приди и сообщи мне, что они ответят. Я понимаю, как это важно. Нельзя, конечно, сбрасывать со счетов, что могут и обмануть. — Пирогов пожал плечами. — Но я на Миколу надеюсь. Он наверняка за ними следит. И почует, что они задумали. Ему же совсем не хочется, чтобы у него в доме или где-то поблизости убили уполномоченного рейхсфюрера СС да и вообще высокопоставленного немецкого офицера. Тогда точно карателей не миновать. Так стоило ли прежде стараться? А Микола — калач тертый. — Пирогов улыбнулся. — Он волка издалека чует. И здесь не промахнется. Так что подождем. Я уверен, что Пелагея скоро появится и принесет нам их согласие, — добавил он. — Другого-то выхода у них нет. Пусть не все, но кто-то согласится. К тому же я очень надеюсь, что Варя их убедит.

— Хорошо, подождем, — согласилась Маренн.

— Только вот насчет нейтральной территории, как говорил господин офицер, я не уверен, — заметил Пирогов. — Придется все делать в сторожке лесника.

— Я согласна, — кивнула Маренн. — Главное, чтобы не началась стрельба. Мало того что нам достанется, да и Фриц вынужден будет отвечать, тоже кого-нибудь покалечит. Перестрелка привлечет внимание, начнут прочесывать лес… Желательно, чтобы все прошло тихо. А если все решится благополучно, мы и Альму к хозяйке отвезем. — Она снова подошла к собаке и погладила ее между ушами. — А у Вари попросим щенка, — взглянула на притихшего мальчика. — Он тоже маленький, начинает жизнь. И ему нужен хороший, любящий хозяин и друг.

— Да, мы так и сделаем, — подтвердил Пирогов. — Мы так решили.

— Хорошо.

Маренн собрала саквояж и направилась к выходу.

— Я возвращаюсь в палаты, — заметила она на ходу. — Если у вас, Иван, будут известия от лесничихи, сообщите, — попросила она. — Если меня не будет, то скажите Фрицу или моей новой помощнице Гертруде Вагнер. И еще хочу вас предупредить. — Она остановилась. — Старайтесь все делать очень скрытно. У меня есть подозрения, что за нами наблюдают. Как оказалось, моя бывшая помощница Беккер следила. Она сама призналась. И мы не знаем, кто еще. Мне они ничего не сделают, но, как только я уеду, вы с Юрой можете пострадать.

— Благодарю, фрау Сэтерлэнд. — Пирогов насторожился. — Я это учту. Я еще удивился, что эта медсестра приходила сюда, во флигель.

— Приходила во флигель? — изумленно переспросила Маренн. «Выходит, дело все-таки не только в том, что она хочет поскорее перебраться с фронта обратно в рейх. И с влюбленностью она все разыграла. Она действует по заданию».

— Да-да. Все спрашивала, можно ли выйти в лес незаметно, — продолжил Пирогов. — Я ей сказал, что вокруг болото и хода нет, далеко не уйдешь. Очень ей хотелось зайти в дом, но я не пустил, сказал, что Юра спит и не надо его будить. Видимо, хотела в чем-то удостовериться. Тогда я все списал на обычное любопытство. Но сейчас, после того как вы сказали, что она следила за нами, вижу это в другом свете.

— Я поняла, Иван, — произнесла Маренн задумчиво. — И поручу Фрицу разобраться. Он — служба безопасности, он знает, что и как надо делать. Что ж, жду от вас известий.

Она вышла из флигеля и быстрым шагом направилась к дому. Сообщение Ивана о Беккер обеспокоило ее. Поднявшись на второй этаж, увидела на посту новую медсестру.

— Есть что-то срочное, Гертруда? — спросила, остановившись.

— Так точно. Звонили из Берлина, — сообщила она. — Разговаривал гауптштурмфюрер Раух. Прибыл транспорт с ранеными. Сейчас идет сортировка. Вот карточки тех, кого уже распределили. — Она передала Маренн папку. — Будут какие-то приказания, госпожа оберштурмбаннфюрер?

— Пока нет, я вызову вас, — ответила Маренн. — Сообщите мне, когда сортировка закончится. Надо провести осмотр.

— Слушаюсь, госпожа оберштурмбаннфюрер.

Маренн вошла в бывшую гостиную Свирских. Раух сидел за ее столом и изучал какие-то бумаги.

— Звонили из Берлина, кто? — спросила Маренн, входя.

— Фелькерзам. Срочная новость. Вот телефонограмма. — Он протянул Маренн бумагу. — Все зашифровано. Но как я понимаю, в ближайшем будущем здесь, в районе Умани панируется крупная встреча в верхах.

— Встреча в верхах? — Маренн вскинула брови от неожиданности. — На Умани? Кого с кем?

— Представь себе, фюрера с Муссолини.

— Фюрера и Муссолини? Час от часу не легче. — Она покачала головой и, поставив саквояж рядом со столом, села напротив Фрица. — А получше-то места они не нашли? Здесь-то что делать? В чистом поле, можно сказать.

— Ну, понимаешь, фюрер-то хотел бы, конечно, встретить Муссолини в Киеве. Там ведь уже два раза переносились сроки его взятия, — ответил Раух. — Устроить такой большой парад с участием итальянских подразделений. Все знают, что Муссолини не дают спать спокойно лавры Юлия Цезаря. Просто мечтает записать себя в историю золотыми буквами — новый Август во главе римских легионов. Он же все уши фюреру прожужжал, чтобы и их пустили себя показать. Надо же устроить в газетах шумиху. Фотографии крупным планом — дуче на Восточном фронте во главе наших доблестных солдат. Хотя, как известно из вермахта, воюют они плохо, трусоваты. Дисциплина слабая, оснащение — посредственное. Венгры и те лучше. Провожали их на войну с помпой в Риме, не успели отъехать — полпоезда потеряли, свалился в ущелье.

— Как это — свалился? — удивилась Маренн.

— Да, так. Отцепились вагоны, не выдержали подъема. Так прицепили железнодорожники. И все остальное они так же делают. У вермахта с ними одна головная боль. Прислали вояк. Они здесь же, на соседнем участке, в болото залезли, еле достали их оттуда. В общем, наши генералы очень недовольны. Вместо того чтобы помогать, только ослабляют. Уже жаловались фюреру неоднократно. Но у него — политика. Тройственный союз. Германские конунги, римские легионеры и японские самураи. Так что надо уважить дуче. Тот рвется, не удержать, он же настырный. Все зудит, когда же будет парад в Киеве. Вот чтобы он оставил всех на время в покое и дал спокойно исполнять планы, решили устроить ему парад в Черкассах. Пусть посмотрит на своих героев и сфотографируется с ними, а потом опять домой едет.

— Я даже и не знала, что здесь где-то поблизости есть итальянцы. — Маренн пожала плечами. — Среди раненых — ни одного. Во всяком случае, в моем госпитале. Венгры есть.

— А у них раненных тяжело нет вообще, — рассмеялся Раух. — Откуда им взяться? Так, слегка, в заднее место. А это они в собственном лазарете вылечить могут. Они же все время сзади ползут. За нашими, за венграми и румынами. Из-за чего скандал-то разгорелся. Им какую задачу ни поставишь — у них все ноль. То опоздали, то не туда выдвинулись, то не так поняли. Просто клоуны какие-то. Но зато главное у них — это девушки. Вот просто не оторвать. Такие гуляки! Ни одной юбки не пропустили. И говорят, очень обходительные. Пользуются успехом. Не то что наши грубияны.

— Кстати, о девушках, — вспомнила Маренн. — Об этой медсестре Беккер. Наведи о ней справки в Четвертом управлении. По твоим каналам. Это их агент? Если да — чтоб духу здесь не было. Я не позволю, чтобы за мной шпионили.

— А что случилось? С чего ты взяла, что она агент? — заинтересовался Раух.

— Представь, что она ходила во флигель к Ивану. Расспрашивала его о том, можно ли пройти в лес незаметно, есть ли дорога, хотела обследовать его жилище. Я-то думала, что она в тебя влюбилась, хочет назад в рейх перебраться, не желает на фронте торчать. Но, как понимаю, здесь все серьезнее.

— Хорошо, я узнаю, — согласился Раух. — Но если это так, Мюллер будет настаивать, что ему нужен здесь свой человек. Ты же знаешь, у него везде понатыкано.

— Пусть пришлет другого, а эту перебросит куда-нибудь, — решила Маренн. — Она слишком много знает, Фриц. Когда мы уедем, боюсь, Ивану с Юрой от нее не поздоровится. Да и всем остальным тоже. Очень рьяная особа. А так будет новый человек. И распиши ее проступки посочнее, чтобы на взыскание тянуло. Обязательно упомяни, что я рейхсфюреру жаловаться буду. А Мюллер знает, что буду. Чтобы она, сдавая пост наследнику, не очень старалась. Обиделась, что не оценили.

— Я понял задачу, — согласился Раух. — Однако в связи вот с этим, — он слегка помахал телефонограммой, — все усложняется. Как я понимаю, встреча назначена, хотят и предварительно на двадцатое августа, может быть, еще перенос на двадцать пятое, так как итальянцы пока не подтвердили. Но в самое ближайшее время начнется подготовка. А значит, здесь окажется не только медсестра Беккер, от агентов службы безопасности будет не продохнуть. Мюллер и Гейдрих задействуют весь штат.

— Да, но на это время совершенно очевидно, что никаких зачисток проводить не станут, — заметила Маренн. — Гейдрих еще должен быть нам благодарен, что мы остановили Олендорфа, а то что бы он сейчас показывал фюреру и дуче, сожженные села и свежеезакопанные могилы? Фюрер, конечно, очень даже за зачистку восточных территорий, и даже сам по себе и не прочь посмотреть на результаты. Но вот европейской прессе он, конечно, показывать это не готов, а особенно дуче, у которого, как известно, нервы слабые, очень эмоциональный. Это все для отчета на бумаге, а не своими глазами смотреть. А тем более участвовать. А на бумаге все красиво. «Дранг нах Остен» в действии.

— Ну а что там с этими красноармейцами и фрейлейн Варей? — спросил Раух. — Они все еще в сторожке у лесничихи? Фюрер поедет по шоссе. А значит, сторожка попадает в зону охраны. На несколько километров вокруг все проверят до последней елочной иголки. Выставят оцепление. Сжигать не будут, но арестуют всех подозрительных. Что сказал Иван?

— Да, они в сторожке, — подтвердила Маренн.

— Им надо возвращаться на остров, где они были, и там сидеть как минимум до конца месяца. Насколько я знаю всю эту историю с визитами фюрера, начинают недели за две, а потом еще неделю все досматривают, не проскочили ли какие-то агенты.

— Командир этих большевиков плох, — сообщила Маренн. — На остров его нести нельзя. Он вообще не жилец, как я понимаю, если ему срочно не сделать операцию. Иван попросил Пелагею сказать им, что операцию может сделать немецкий доктор. Но как они к этому отнесутся — неизвестно. Есть вероятность, что вообще откажутся. Как сказал Иван, там, в сторожке, с ними Варя. Не исключено, что они будут полагаться на нее. Но командиру необходима операция. Даже по описанию я понимаю, что идет сильнейшее воспаление. Надо удалить все некротические ткани, организм уже не справляется с заражением, вот-вот начнется сепсис. Сульфаты и антибиотик помогут, только если убрать очаг заражения.

— А пока ты это будешь делать, у какого-нибудь бойца не выдержат нервы и он, вспомнив, как немцы убили его друга недавно, например, всадит тебе пулю в лоб с рыданиями, — продолжил Раух мрачно. — У него, видите ли, нервный срыв, а ты — труп. Это вполне реально. Мои условия остаются прежними, — добавил он. — Если делать операцию, то на нашей территории или на нейтральной. С их стороны — только один человек с оружием, и я. Тоже с оружием, естественно.

— На нашей территории? — переспросила Маренн. — Это где? В госпитале? Это невозможно. Да и как его довезешь? А на нейтральной территории — это где? Как ты себе представляешь?

— Например, в машине. В машине с открытым верхом, чтобы не было очень тесно. Ты сможешь оперировать в машине? — спросил Раух серьезно. — Это возможно? Я буду сидеть за рулем, их человек — рядом со мной, под моим контролем.

— Но мне потребуется ассистент, возможно, — возразила Маренн.

— Придется обойтись без него. Не верю, что ты не сможешь. В крайнем случае попросим эту фрейлейн Варю. Но не хотелось бы. — Раух слегка поморщился. — Неизвестно, как она себя поведет, когда окажется не наедине с нами, а среди своих, к тому же с оружием. Так что придется справляться одной, Мари. Во всяком случае, это надежнее.

— Я думаю, Иван поможет, — решила Маренн, помолчав. — Его все равно надо брать с собой переводчиком. Иначе нам не объясниться с ними. Ему же большого резона надеяться на большевиков нет. Он из бывших дворян, его уже арестовывали, доверие к нему низкое. Попадись он в лапы НКВД, ему сразу припишут предательство, даже если он его и не совершал. Так что он скорее на нашей стороне, я думаю.

— Возможно, ты и права. Но надо быть очень осторожными. И с Иваном тоже, — предупредил Раух. — В сложившихся обстоятельствах люди склонны действовать скорее на эмоциях, чем по разуму. Могут взыграть патриотические чувства, не исключаю. Что говорить об Иване, когда свои землю носом роют, чтобы донести. Вот взять эту медсестру Беккер, например. — Он усмехнулся. — Ладно, подождем. Решать тебе. Ты старший по званию, и тебе делать операцию. Но то, что я предлагаю — самое надежное в создавшейся ситуации. Сейчас пошлю запрос по поводу этой Беккер, — пообещал он. — Кроты в норе здесь нам совершенно ни к чему, это правильно.

До вечера никаких известий от лесничихи не поступило. Воспользовавшись передышкой, Маренн вышла на полукруглую террасу, окруженную невысокими мраморными колоннами. Довольно широкая, она служила крышей для входа в дом, и выйти на нее можно было из трех комнат второго этажа, в том числе и из малой гостиной Свирских. Вокруг царила тишина. Заросший сад смотрелся сверху как безбрежное море зеленой листвы, подернутое сизой дымкой вечернего тумана. Багряные лучи заходящего солнца золотили извилистую ленту речки вдалеке.

— Можно представить себе, как Свирские вот в такие теплые летние вечера сидели всей семьей здесь и пили чай с вареньем, глядя на округу, — произнесла Маренн и, облокотившись на перила балюстрады, закурила сигарету.

— Красиво. Наверное, степенно беседовали о событиях дня. Никто и представить себе не мог, что однажды этот дом опустеет, сад зарастет так, что превратится в лес, а их любимое озеро — в болото. Я никогда не устаю удивляться, как беспощадна природа. Несмотря на все наши представления о ней — мол, она такая хрупкая, страдает от человека. Как только человек перестает ей сопротивляться, она мгновенно ставит его на колени. Вот, например, тяжелые болезни — это тоже природа. Без всякой войны инфекция способна выкосить добрую половину человечества. Страшная стихия. И как все стихийное, беспощадна. Просветители были тысячу раз правы — только разум может ей противостоять.

— Ты думаешь, у Свирских действительно была возможность вдоволь мирно беседовать? — Фриц подошел к ней и встал рядом. — Как я понял, отношения у них в семье были сложные, запутанные, папаша шалил немало, не исключено, что прижил и детишек на стороне, а это тоже наследники, претендующие на состояние, которое давно уже превратилось в прах. Сынок Казимир тоже жил на широкую ногу. Использовали приданое Потоцких, чтобы залатать дыры, да все равно не хватило. Думаю, они больше спорили по вечерам, чем предавались философским беседам.

— Может быть, ты и прав, — согласилась Маренн.

— Я здесь уже четвертый день, нам так ни разу еще и не удалось побыть наедине. — Фриц понизил голос и положил руку поверх ее руки.

— Здесь нет такой возможности, — ответила Маренн, все так же глядя на реку. — В госпитале я не могу себе позволить ничего подобного.

— Ну да. Не хватает отеля «Кайзерхоф». — Фриц усмехнулся. — Но и там ты соглашаешься не часто. А здесь у нас тоже есть отель — наша машина. Это прекрасная вещь. Поднял верх — отель, опустил — операционная. Поедем сейчас. — Он притянул ее к себе, целуя шею.

— Куда, в лес? — Маренн пожала плечами. — Поедем. Но не сейчас. Сейчас, я думаю, нам придется отправиться в другом направлении. Я почему-то уверена, что лесничиха придет.

— Я хотел тебе сказать, что так тянуть нельзя. Однозначно.

— Хочешь, чтобы я ушла от Отто? — Повернув голову, она взглянула на него. — К тебе? Хорошего не будет. Ты сразу окажешься вот там, — она указала рукой на восток, — в первом эшелоне у Дитриха. — А я — здесь, на посту вместо медсестры Вагнер.

— Я — скорее всего, — согласился Фриц, — но ты — ни в коем случае. Рейхсфюрер не позволит.

— Но тогда и в «Кайзерхофе» мы встречаться не сможем. Мне придется ездить на свидания на фронт — это будет лучше? Во всяком случае, комфорта значительно меньше.

— Ты же не любишь его.

— Кого? Отто? Почему-то все так думают. — Маренн покачала головой. — Все знают лучше, чем я. Конечно, то, что он забрал меня из тюрьмы, несколько смущает, человеку неприятно быть обязанным. Но если бы он не забрал, мы бы с тобой вообще никогда не познакомились, а Джил, возможно, давно не было бы в живых. Это трудная история. Здесь не решается просто. И можно сказать, по большому счету я не могу выбирать свободно. Я должна принимать все так, как есть. А кого я люблю или нет — неважно. Решись я на свободный шаг — что последует за этим? Неоправданный риск — зачем? Ведь ставкой может стать жизнь моей дочери. Так что лучше давай сменим тему, — предложила она.

— Но ты обещаешь, что еще до того, как мы уедем…

— Обещаю. — Маренн остановила его. — Я и сама этого хочу. Но не всегда мы можем делать то, что хочется.

— Что ж, тогда порадую тебя новостями из Четвертого управления. Пришла ориентировка на Беккер, — сообщил Раух. — Она действительно их агент. Я изложил твое желание, чтобы ее перевели отсюда в ближайшем будущем. Мне обещали, что доложат самому группенфюреру. Думаю, Мюллер пойдет тебе навстречу. Заменит ее. Он же знает, что ты настырная Мари. — Фриц снова наклонился к ней.

— Простите, фрау Сэтерлэнд…

Сзади послышались шаги. По характерному пристукиванию сразу можно было узнать Пирогова.

— Да, слушаю вас, Иван. — Маренн обернулась.

— Там Пелагея прибежала. Говорит, они согласны. Весь день спорили. Варя их убедила. Потому что политрук этот плох. Варя говорит, до утра не дотянет.

— Начался сепсис, я так и думала. — Маренн кивнула. — Придется вводить антибиотик. А как же быть с твоей теорией с машиной? — Она посмотрела на Рауха. — В темноте в машине я оперировать не смогу. Нужен свет. Так что придется оперировать в сторожке.

— Они согласны в сторожке, — подтвердил Пирогов. — Пелагея сказала им об условиях. Вообще там разные люди, как она говорит. Кто-то предлагал оставить политруку один патрон и пробиваться к своим. Кто-то вообще впал в панику, говорит, не вырвемся уже, сдаваться надо. Но это всегда так бывает. Молодых много. Один старшина там постарше, Кольцов. Варя показала ему спасенное знамя пограничников и рассказала об укрытии на острове. Он, видно, понял, что можно и в тылу воевать как полноценная боевая единица. Знамя есть, люди есть, основа. Укрытие есть. Народ еще окрестный подтянется. Было бы куда. Оружие, боеприпасы в бою добудут. Там и со своим командованием на связь выйдут, будут партизанить. Всё не под расстрел пойдут за то, что приказ не выполнили и немцев не сдержали. Вот только командир нужен опытный. А командир — того гляди душу Богу отдаст. Так Варя его убеждала. Пелагея говорит, девушка она очень отважная. В общем, разум взял у него верх. Сам принял решение и сказал Пелагее, чтоб за вами бежала. Так и просил передать: все условия выполним, безопасность гарантируем. Надо ехать, фрау Сэтерлэнд. — Пирогов смущенно мял шапку в руках. — Вы поедете? Не передумали. — Он с явным опасением взглянул на Рауха.

— Поедем, — подтвердила Маренн. — Сейчас я соберу все необходимое. Выходите с Пелагеей во двор. И Альму возьмите. Боюсь, другого случая отвезти Альму хозяйке у нас не представится. Поедете все трое на заднем сиденье. Накроетесь брезентом, чтобы патруль вопросов не задавал.

— Хорошо, мы быстро. — Пирогов, прихрамывая, заспешил вниз.

— Что ты задумался, Фриц? — Маренн недоуменно взглянула на Рауха. — Автоматы, полный боекомплект. Ты знаешь, что надо. И заводи машину. Раскачиваться долго нельзя. Если начался сепсис, у нас не больше двух часов, чтобы переломить ситуацию. Дальше будет поздно. Даже и я уже ничем не смогу помочь.

— Да, спускайся. Я готов, — кивнул Раух. — У меня все в машине. Но сейчас еще раз проверю.

Он сбежал вниз вслед за Пироговым. Маренн вошла в бывшую гостиную Свирских. Открыв медицинский саквояж, собрала все необходимое. На посту задержалась перед медсестрой Вагнер.

— Гертруда, я уеду по срочному вызову, — сообщила она. — Когда буду, пока сказать не могу, но постараюсь быстрее. Если мне будут звонить из Берлина, примите всю информацию. Оставляю вас за старшую на отделении. Никаких экстренных случаев быть не должно. Но при необходимости примите решение сами, я вам доверяю, — разрешила она. — Вы хорошо работаете, мне нравится.

— Слушаюсь, госпожа оберштурмбаннфюрер. — Щеки девушки зарделись от радости. — Спасибо.

Маренн быстрым шагом прошла по коридору. Спускаясь по лестнице, она видела, как Пирогов осторожно вынес Альму из флигеля. Юра шел рядом, что-то подправлял и украдкой вытирал слезы. Последней семенила Пелагея, кутаясь в цветастый платок. Раух открыл дверцу автомобиля. Пирогов аккуратно положил Альму на заднее сиденье. Следом юркнула лесничиха. Пирогов наклонился к Юре и гладил его по голове, успокаивая.

Маренн подошла к машине.

— Я говорю ему, что мы обязательно вернемся со щенком, что надо просто немного подождать, — сказал Пирогов, увидев ее. — Надеюсь, Варвара сдержит свое слово.

— Если мы вообще вернемся, — мрачно заметил Раух. — Как бы этот старшина не передумал за это время. Приедем и попадем под перекрестный огонь.

— Пелагея говорит, у них патронов очень мало. — Пирогов покачал головой. — На нас точно тратиться не будут. Вообще, они в плачевном состоянии, вы сами увидите. Грязные, оборванные, измученные. Вы, господин офицер, с вашей подготовкой с ними со всеми справитесь быстро. Мальчишки, только призвали недавно. Вот только старшина какой-то опыт имеет. Ну и политрук. Нет, они на доктора нападать не станут, — заметил Пирогов уверенно.

— Посмотрим, — коротко бросил Раух, садясь за руль.

— Садитесь, Иван, времени мало, — поторопила Маренн Пирогова.

— Вот, фрау доктор, опять и встретилися, — выглянула Пелагея. — Вже не думали не гадали. Ми ж так вам благодарны! Вот ище одного болезного спасите, молим.

— Не болтай лишнего, — строго прервал ее Пирогов. — Накройся лучше, как сказали. И ни гугу. Поняла? Патрули впереди, говорил же.

— А ты, Юра, ступай в дом, жди меня. — Он поцеловал мальчика в лоб. — Если со мной что-то случится, ты знаешь, что делать. Иди в деревню. Там меня знают, приютят, не бросят. Но, думаю, все обойдется хорошо, не волнуйся.

— Боюсь, что не хорошо.

Маренн подняла голову — на террасе стояла медсестра Беккер и смотрела вниз.

— Она теперь и не скрывается, — сказала Маренн Рауху. — Нас остановят на первом же посту и досмотрят по ее доносу. Думаю, это у них отлажено.

— Пусть попробуют.

Маренн закрыла дверь. Машина тронулась. Последнее, что успела увидеть Маренн — это молоденькую медсестру Вагнер. Она выбежала на террасу и, что-то горячо объясняя, потянула Беккер за собой.

— Она пытается отвлечь ее, чтобы та не имела возможности нам помешать, — догадалась Маренн. — Помогает мне. Будем надеяться, что Гертруде удастся занять Беккер на некоторое время. Ведь, чтобы передать информацию, ей надо отлучиться. А в присутствии Гертруды она не сможет этого сделать.

— Если бы она знала, что ты едешь спасать красноармейского политрука, — усмехнулся Раух, подъезжая к шлагбауму. — Она бы пожалела.

— Ей не надо этого знать, — ответила Маренн. — Она благодарна мне, что я предоставила ей шанс осуществить мечту. И не хочет его упустить. К тому же я почему-то думаю, раз она всерьез желала стать врачом, она бы и сама не отказала раненому в помощи. Сразу видно, что идейные соображения для нее — не главное.

— Госпожа оберштурманнфюрер, — начальник охраны наклонился к машине, — вы надолго?

— Думаю, скоро вернусь, — ответила Маренн, опустив стекло.

— Сопровождение нужно?

— Нет, спасибо. Гауптштурмфюрера мне вполне достаточно. — Она указала взглядом на Рауха. — Поднимите шлагбаум.

— Слушаюсь.

Унтершарфюрер махнул рукой — шлагбаум поднялся. Машина выехала из госпиталя и свернула на дорогу, ведущую к Браме.

— Если бы не Вагнер, нас ждали бы уже за этим поворотом, — предположила Маренн.

— Не исключено, что еще ждут, — усмехнулся Раух. — Поворот не последний.

Патруль действительно попался. Но там, где и рассчитывали встретить. На блокпосту, перед выездом на шоссе. Увидев удостоверение Маренн, сразу же пропустили. Без досмотра.

— Они скоро запомнят нас в лицо, все время туда и обратно ездим, — заметил Фриц.

Набежали тучи, заморосил дождь.

— Совсем как в первый раз ехали, — вспомнила Маренн. — Еще без тебя. С Иваном.

Свернули к Браме. Освещая дорогу фарами, машина медленно ползла между деревьями.

— Можно открываться, — сказала Маренн Пирогову. — Здесь мы вряд ли кого-нибудь встретим.

— Я так согрелся около Альмы, что чуть и не заснул, — признался тот, откидывая брезент.

— Якось душно дуже, — пробормотала Пелагея, — соприла вся. И распатлалась, — добавила она, поправляя волосы, собранные в пучок.

— Как действовать будем, фрау Сэтерлэнд? — спросил Пирогов, наклоняясь вперед. — Надо бы нам вначале с Пелагеей пойти. Я отнесу Альму, а заодно выясню, что там и как. А вы пока в машине ждите.

— Да, так и сделаем, — согласилась Маренн и взглянула на Фрица. Тот кивнул в знак согласия.

— Зараз Микола вискочить. — Пелагея прильнула к окну. — Вин машину ждет. Побачивши.

— Кажется, здесь. — Раух затормозил у знакомой тропинки между дубами, ведущей к дому. — Сейчас, как вы предложили, Иван, — он обернулся к Пирогову, — возьмете собаку и с Пелагеей идите в дом. Предупредите, что врач приехал. Дальше как договаривались. Дадите нам знать, что и как.

— Фары не гаси пока, — попросила Маренн. — Чтобы им светлее было.

— Это опасно, — возразил Фриц. — Может привлечь внимание.

— Не надо, не надо, мы справимся, — поспешно заметил Пирогов и, раскрыв дверцу, вышел из машины; за ним, кряхтя по-старчески, вылезла Пелагея.

— Вот, Альмочка, родная моя, приехали к хозяйке, чувствуешь ты? — Иван осторожно взял собаку на руки, она тихо заскулила. — Чувствует, чувствует, девочка моя, — приговаривал он. — Вот дрожит вся. Да не бойся, не бойся. Радость тебя ждет. А Юру так облизала на прощание, — сказал он Маренн. — Он расплакался. Но ничего, если все сложится, свидятся еще. Хотя кто и что может знать наперед? В такие-то времена. — Он вздохнул горько.

— Пелагея, ти?

Из-за деревьев показался Микола. Запахнув зипун, подошел поспешно к машине.

— Я как мотор почуял, сразу сюды. Им сказал, мол, приехали. Как добралася-то до больницы? — Он обнял жену за плечи. — Не покалечилася в темноте? Я места себе не находил. Думал, надо было самому бежать.

— Да куды тебе бежать с твоей ногой! — Она прижалась головой к его плечу. — Здоровая я, не печалься. Ты вот Ивану помоги, еще одного пса привезли. Говорят, тоже ихний. То есть Варин и тех солдатиков, что на поле билися.

— Ох ты! — Микола покачал головой. — Ну, давай подержу…

— Нет-нет, она к моим рукам привыкла, — отказался Пирогов. — Сам принесу. А вы с Пелагеей вперед идите. Варю зовите. Не ждет ведь, видно. Вот обрадуется!

— Сейчас скажу, мигом. — Пелагея заспешила вперед. — А ты тут пани дохтуру помоги, — распорядилась на ходу, обращаясь к мужу. — Может, поднести чего надо. Я ж там все для осмотру подготовлю.

— Да Варя все сделала давно! А, ладно! — Микола махнул рукой. — Побежала!

Они слышали, как хлопнула дверь в хате. Потом послышались взволнованные голоса.

— Неллу? Неллу привезли? Нелла! — раздался голос Вари.

— Какую еще Неллу? — спросил мужской голос.

— Подождите! Граф! Нашу Неллу привезли.

Собака на руках Пирогова громко заскулила и вдруг стала вырываться.

— Опустите ее, Иван, — сказала Маренн, выходя из машины. — Она уже все поняла. Теперь не удержите.

— Но она ж ходить не может, — растерялся Пирогов, но поставил овчарку на землю.

— Где она? Где Нелла?

Варя появилась на крыльце.

— Ты тихо, тихо, слаба еще! — приговаривала Пелагея. — Дай освещу хоть, ступенька тут. — Она подняла лампаду.

— Нелла! — Варя сбежала вниз. А из-за двери с лаем выскочил Граф и бросился к дубам на опушке.

— Ну вот, сейчас нас загрызут, — мрачно пошутил Раух. — Может быть, сядем в машину?

— Нет, ни в коем случае. Ты только посмотри…

Увидев Графа, Нелла заскулила и изо всех сил старалась ползти ему навстречу, отчаянно перебирая передними лапами. Пес подлетел стрелой и, упав рядом, тоже скулил, облизывая морду Неллы.

— А мы еще сомневались, устраивать ли эту встречу, — сказала Маренн. — У меня комок в горле.

— Неллочка, Неллочка, жива, милая моя! — Варя подбежала и, держась за раненый бок, опустилась на колени. Почти с человеческим плачем собака бросилась ей в руки. Варя прижала ее к груди. По бледным щекам девушки катились слезы.

— Неллочка, дорогая, — шептала она. — Спас нас Женя, спас обеих. Сам погиб, а нас спас. Будем вместе теперь всегда. Всегда-всегда. Не бойся, я никогда тебя не оставлю.

Собака тихо скулила, а Варя плакала. Граф, прижавшись к ноге хозяйки, безмолвно лизал ей руку. Несколько мгновений все стояли молча, глядя на них. Потом Пирогов подошел.

— Вот, а вы сомневались, что с Альмой, то есть Неллой, все в порядке, — сказал негромко. — Здравствуйте, Варя.

— Здравствуйте, Иван Петрович. — Девушка подняла голову. — Нет, я верила вам. Не сомневалась ни секунды, что вы правду говорите и Нелла жива. Но очень по ней скучала.

— Давайте я отнесу собаку в дом, — предложил Пирогов. — Одной вам не справиться. Ходить она пока не может самостоятельно. Но я уверен, вы ее выходите. Она быстро поправится.

— А как же Юра, ваш мальчик? — Опираясь на руку Пирогова, Варя встала. — Он, наверное, очень расстроен. Но я сдержу слово, — уверила она. — Щенки уже подросли, окрепли. Выберите любого. Я согласна.

— Спасибо вам, — кивнул Пирогов. — Признаться, я рассчитывал на это. И обещал Юре. Рад, что вернусь к нему не один, а с собачьим малышом. Но сейчас нам надо торопиться, фрау доктор ждет. — Повернувшись, он указал взглядом на Маренн. — Расскажите, как там этот раненый офицер. Мы не опоздали?

— Не знаю. — На бледном лице Вари проступила грусть. — Биение сердца очень слабое. Я колола его иглой — реакции нет.

— Зрачки на свет реагируют? — спросила серьезно Маренн. — Вы проверяли?

— Да, пока да, — ответила Варя.

— Тогда идемте быстрее. — Маренн взяла саквояж и решительно направилась к дому.

— Куда?! — Раух попытался остановить ее. — Сначала надо все проверить.

— Некогда проверять, — отмахнулась она. — Скоро он умрет. И мы здесь уже будем не нужны. Вы сможете ассистировать мне? — спросила Варю, обернувшись. — Мне потребуется помощь.

— Да, конечно, — растерянно ответила та. — Но, знаете, я плохо понимаю по-немецки. — Она смутилась. — В школе учила. Сказать что-то могу. И учителя хорошо понимала. А вот настоящих немцев совсем не понимаю, как выяснилось.

— Это не страшно, — успокоила ее Маренн. — Иван будет рядом, и он будет переводить.

— Туточки, туточки, пожалуйте, пани дохтур. — Пелагея, поджидавшая на крыльце, распахнула дверь в дом и подняла лампаду, освещая дорогу. Маренн поднялась на крыльцо. Первым в дом, виляя хвостом, юркнул Граф. Внутри послышались мужские голоса. Было ясно, что красноармейцы все видели в окно и теперь спорили.

— Стой. — Раух крепко схватил Маренн за руку. — Дальше ни шагу. Пусть первыми пройдут они. — Он указал взглядом на Варю и Пирогова, державшего на руках Альму. — Они — свои. Пусть разберутся. Знаешь, выстрел — это секунда. Рисковать я не могу.

— Господин офицер прав, — поддержал Фрица Пирогов. — Это будет вернее. Мы с Варей войдем первыми. Я посмотрю, что там и как. Вы ждите здесь, на крыльце.

— Долго ждать некогда, — предупредила Маренн. — Спасать некого будет.

— Я понимаю, — кивнул Пирогов. — Мы быстро. Мы все объясним им. Идемте, Варя, скажете мне, куда положить собаку, чтобы удобнее, — попросил он девушку. — Пелагея, свети. В сенях у тебя тоже темновато.

— Так ночь-полночь, откуда же свету взяться? — затараторила та. — Прошу, прошу, гости драгоценные.

— Что ты все трещишь? — одернул ее из-за спины Микола. — Людям до тебя, что ли? Входи, Иван Петрович. Вон туда, к печке, клади собаку. Там у второго пса подстилка, и щенки там. Там ей место покудова.

Пирогов и Варя вошли в дом. Оставшись на крыльце, Маренн слышала, как заскулила Альма, увидев щенков. Как громко переговаривались Пирогов и еще какой-то мужчина. Их перебивал то голос Вари, то голос Миколы. Наконец все стихло, послышались шаги. В сенях появился Иван. А за ним — высокий военный средних лет в красноармейском обмундировании. Кобура на портупее расстегнута, но в руках — только фуражка. Маренн взглянула на Рауха. Тот держал автомат наготове, но, увидев, что русский явно не собирается нападать, опустил ствол.

— Старшина Кольцов. — Русский надел фуражку и отдал честь. — Вы доктор? — спросил у Маренн. Пирогов перевел.

— Да, я, — подтвердила она. — Этот офицер со мной. — Она указала на Рауха. — Охрана.

— Я понимаю, — кивнул тот. — Входите.

— Я войду первым, — предупредил Раух. — Ты — за мной.

— Хорошо, — согласилась Маренн.

Держа автомат наготове, Фриц прошел в сени. Маренн следовала за ним. Знакомая продолговатая комната была тускло освещена. Около окна она увидела красноармейцев. Они собрались группой. Двое сидели на лавке, остальные стояли. Лица серые, уставшие. Обмундирование порвано. Вдруг послышался шум, упало ведро, и вслед за этим — крик:

— Сволочи! Сволочи! Они убили мою сестру в Гродно, всех убили!

Парнишка лет семнадцати вскочил со скамьи, вскинул винтовку. Раздался выстрел. Маренн инстинктивно бросилась в сторону — и вовремя. Пуля, чиркнув над головой, врезалась в косяк двери и, отскочив, разбила пузатый кувшин с рассолом на полу. Вслед за этим послышался собачий рык. Граф вскочил на ноги и, ощерясь клыками, встал перед Варей, преграждая путь к хозяйке.

Больно стукнувшись ногой о край скамьи, Маренн успела заметить, что Раух вскинул автомат, и еще мгновение — он изрешетит парнишку пулями. Она бросилась вперед и отвела ствол.

— Не надо! Я запрещаю!

Очередь прошла по стене. Послышался звон битой посуды.

— Матерь Божия! Что сотворилося-то! — взвизгнула Пелагея. — Господи помилуй! Господи помилуй! — Она отчаянно крестилась.

— А ну, отставить! — закричал Кольцов. — Боец Соколов! Отставить!

— Что ты, парень, не надо, не надо, слышишь! — Пирогов как мог быстро подошел к юноше, схватил в охапку. — Что же ты делаешь? Что делаешь? Ты сейчас себя погубишь, командира своего погубишь, всех погубишь, — приговаривал он.

— Они сестру убили, Наденьку. Ей всего семь лет было, — проговорил юноша срывающимся голосом и разрыдался.

— Да, война. Но как же бороться? Сейчас выжить надо, — продолжал Пирогов, гладя его по спутанным волосам. — Надо выжить. И другим помочь. Командиру своему. Ты ведь сам знаешь, до своих уже не дойти. Надо здесь, в тылу, сражаться. Люди есть, знамя есть, вот командира вылечит доктор — станете полноценным отрядом, местные потянутся. Будет у кого защиты просить. А так — что? Придут каратели — сожгут сторожку, лесник с женой пострадают. А ради чего — ради минутной слабости? Терпи, мальчик, терпи. Терпеть надо. Ну, успокойся.

— Иван, скажите лесничихе, чтобы налила ему воды, — попросила Маренн и, наклонившись, раскрыла саквояж. — И вот дайте успокоительное. — Она протянула пузырек с таблетками. — Иначе все это плохо закончится.

— Ой, чуточки не убили пани доктора! — запричитала Пелагея. — Ой, як же то? Горшки побили.

— Молчи, — одернул ее Микола, — не до горшков сейчас.

— Иван, почему все остались здесь? Мы же договаривались, что остаться должен один, — резко спросил Раух.

— Они гарантировали, что опасности не будет, — растерянно ответил Пирогов и, налив воды, заставил красноармейца выпить лекарство. — Вот господин, то есть товарищ Кольцов лично…

— Фриц, он же почти ребенок, оставь, — вступилась Маренн. — Мы только теряем время.

— Мы действительно обещали. — Кольцов подошел к Рауху и, на удивление, произнес на немецком, хотя и с акцентом. — Я понимаю. Стажировался в Польше в тридцать девятом. Язык немного изучал перед этим. Я приношу извинения. Он — юнец совсем. Из другой части. Прибился к нам при отступлении. В Гродно у него вся семья погибла. Сам натерпелся. Не выдержали нервы.

— Если бы фрау доктор не успела наклониться, спасать вашего командира было бы некому, вы понимаете? — спросил Раух.

— Я понимаю, — подтвердил тот.

— Фриц, хватит. Займитесь своими людьми, унтер-офицер, — распорядилась Маренн. — Надеюсь, вы сумеете взять их под контроль. Сейчас нам некогда выяснять отношения, вспоминать утраты. Ведите к раненому. У нас каждая минута на счету. Фрейлейн, — она позвала Варю, — помогите мне надеть халат. Иван, оставьте этого юношу его командиру. Подойдите ко мне, вот возьмите. — Она вручила Пирогову фонарь. — Будете держать. Света здесь явно недостаточно.

— Вот политрук. То есть наш раненый…

Варя подвела Маренн к широкой скамье у стены, на которой лежал офицер в посеревших, промокших от крови бинтах.

— Иван, свет! — приказала Маренн.

Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что положение раненого критическое. Маренн проверила пульс, зрачки.

— Пульс значительно снижен, — констатировала она. — Тридцать ударов. Сознание спутанное. Сильная кровопотеря. Предагония. Очень долго тянули. — Она бросила недовольный взгляд на Кольцова и его подчиненных. — Варя, немедленно ставим капельницу с физраствором, и я введу лекарства, которые поддержат работу сердца. Затем займемся раной. Вот инструменты. — Она достала из саквояжа металлический контейнер. — Подготовьте. И все старые бинты надо снять. Я должна осмотреть рану.

— Да, сейчас, — откликнулась Варя поспешно.

— Не вытянет? — спросил Кольцов с явным напряжением.

— Шанс есть, — ответила Маренн, устанавливая катетер. — Придется посоревноваться со смертью. Но для военного хирурга это обычная работа. Иван, вот, кроме фонаря, держите бутылку с физраствором. — Она вручила Пирогову капсулу. — Но только ровно и не трясите, а то не хватает только, чтобы попал воздух и все кровообращение, которое и так слабое, вообще закупорилось. Вот так, хорошо. — Маренн вставила трубку капельницы в катетер, физраствор пошел внутрь. — Сейчас станет легче. Я введу лекарства, это нормализует работу сердца. Варя, подайте шприц. — Она открыла металлический контейнер, в котором в спирту хранились шприцы. Взболтала лекарство в пузырьке. Набрав в шприц, осторожно ввела раненому. — Сейчас станет легче, — повторила она. — Мы не можем ввести наркоз, пока сердечная и дыхательная деятельность не нормализуется, — объяснила Варе и Кольцову. — А без наркоза не сможем оперировать.

— У нас частенько режут и без наркоза, — ответила медсестра. — Не хватает на всех. Водку в рот — и достаточно. Мучаются люди сильно.

— Может произойти болевой шок, — возразила Маренн. — Этому раненому повезло немного больше. Без наркоза он не останется. — Она печально покачала головой. — Но даже в Первую мировую войну, как я помню, без наркоза уже не оперировали. Это просто варварство какое-то. Так, пульс увеличивается. — Она проверила сонную артерию. — Теперь осмотрим рану. Вижу проникающее поражение брюшной полости осколками, разрушение брюшной стенки обширное. Большая подслизистая гематома. Неполные поперечные и продольные разрывы. Иван, посветите ниже, — попросила она Пирогова, — явно посекло мелкими осколками, так что вся брюшная стенка — как жуки проели, в иголочных проколах. — Маренн поправила очки. — К тому же повышенное загрязнение. Фонаря, конечно, недостаточно, тут освещение посильнее надо. Но я полагаюсь на опыт. Воспаление сильное, так что их очень трудно различить. Некроз сильно распространился. Много гноя. Что ж, сейчас проверим еще раз давление и пульс. Если в норме — все это будем вычищать, — добавила она решительно. — Затем введем антибиотик, чтобы снизить интоксикацию.

— Давление поднялось, пульс шестьдесят три удара в минуту, — сообщила Варя.

— На всякий случай я введу еще один укол, — подумав, решила Маренн. — Чтобы избежать бронхиального спазма и других осложнений. У нас нет его медицинской карточки, и мы не знаем, какие болезни он перенес, есть ли у него аллергические реакции. Будем действовать стандартно. Там будет видно. Во всяком случае, выбора у нас явно нет. Варя, следите за пульсом и дыханием, — распорядилась она. — Сейчас я приготовлю лекарство.

— Пани дохтур, — через минуту послышался срывающийся голос Пелагеи. — Болезный-то, кажись, того, дышать перестал.

— Фрау Сэтерлэнд, он не дышит, — забеспокоился Пирогов.

Маренн резко повернулась, сделала шаг к раненому, наклонилась.

— Иван, свет ближе! — приказала она. — Да, дыхание прекратилось, зрачки сильно расширены. Варя, вы что, не видите?

— Я отвлеклась на капельницу.

— Отойдите! Да, да, отойдите, — распорядилась Маренн. — Сейчас не время действовать с переводчиком, надо все делать быстро. Фриц, ко мне! — позвала Рауха. — Положи автомат, никто нападать не собирается. Быстрее. Будешь вдувать воздух, — добавила, когда Раух приблизился.

Взяв вышитую подушку, лежавшую под головой раненого, свернула ее вдвое, чтобы голова оказалась выше. Затем, нажав на скулы, заставила рот раненого раскрыться.

— Я буду жать на грудную клетку, а ты — вдувать воздух по моей команде, — распорядилась она. — Знаю, что умеешь. Всех учат в школах СС оказывать первую помощь при терминальных состояниях. Все ясно?

— Чего ж не ясно? — ответил Раух и, сняв фуражку, наклонился к раненому. — Может, наоборот? У меня сильнее получится.

— Зато у меня надежнее, — улыбнулась Маренн. — В этом деле, как и во всех прочих, опыт очень важен. Распорядок такой. Тридцать толчков, два вдоха. Начали! Варя, вы все-таки нужны, — позвала медсестру. — Следите за пульсом. Замерять пульс после каждого пятого нажатия.

— Да, хорошо. — Варя подбежала к больному. — Я готова.

— Да.

Маренн начала делать искусственный массаж сердца. В комнате царила напряженная тишина. Притихли даже щенки, возившиеся вокруг Альмы у печки. Пелагея, привстав на цыпочки, сама того не замечая, даже слегка приседала при каждом нажатии.

— Что ты все качаешься, — приструнил ее Микола, — только беспокойство создаешь. Затихни.

После двух циклов дыхание все еще не возвращалось. У Маренн лицо покрылось испариной.

— Дай я, — снова предложил Раух. — Если он придет в себя, тебе еще операцию делать. Это-то могу и я. А операцию сделать — нет.

— Ни в коем случае, — ответила Маренн. — Отвлекаться и останавливаться нельзя. Сейчас последняя попытка. Должно получиться. Сосредоточься.

— Товарищ старшина, угробили фрицы комиссара-то, — вдруг заметил вслух один из красноармейцев. — Все колдовали, колдовали над ним. И вот вам, нате. Раньше дышал, а теперь не дышит. Одно слово — угробили.

— Помолчи, Величко, — одернул его Кольцов. — Ты-то что понимаешь? Не мешай.

— А то, что хлопнуть их надо было с самого начала, как и предлагали, — продолжил тот недовольно.

— Отставить разговоры. Ты меня знаешь, я шутки не люблю. Ты приказа не слышал? Всем вести себя сообразно обстоятельствам и строго по моей команде. Ты получал команду рот открывать? Вот закрой и жди. Комментатор выискался.

— Пульс прощупывается! — вдруг радостно вскрикнула Варя. — Очень слабый. Но пошло, пошло… Ребята, есть пульс! — крикнула она, обернувшись к красноармейцам. Те зашевелились, оживленно переговариваясь.

— Вот, Величко, а ты сомневался.

— Варя, не отвлекайтесь, — окликнула девушку Маренн. — Включите капельницу. Сейчас будем вводить лекарство. Это септический шок. Надо как можно скорее удалять очаги заражения. Фриц, опусти подушку, — попросила она. — Пусть лежит как раньше. Сейчас он будет дышать сам.

— Вот дохтур, вот дохтур — чудо, — воскликнула Пелагея. — И з того свиту дистанет.

— Фриц, скальпель! Будешь подавать мне инструменты, — попросила Маренн. — Варя, вы следите за пульсом и дыханием. Не отвлекайтесь. Иван, держите капельницу. Ровно. Не раскачивая.

— Да-да, я стараюсь, фрау Сэтерлэнд, — ответил тот.

— Что ж, пока картина тяжелая, но не фатальная, — сказала Маренн. — Переведите, Иван, — попросила Пирогова. — Гнойное воспаление сильное, но локализовано в кишечнике, на соседние органы не распространилось. Значит, гангрены нам удалось избежать. Но процесс шел быстро, и к утру она бы уже присутствовала. Значит, большую часть кишечника сохраним. Сейчас я удалю осколки и начнем вычищать. Иван, попросите лесника, пусть принесет весь свет, какой здесь есть. Осколки мелкие, видно плохо. Нельзя ничего пропустить.

— Пелагея…

— Я поняла. Лихт, лихт. Свет то есть, — засуетилась лесничиха. — Зараз вси свички зберу.

— Ти дивись, Иван, мать-то иноземной молве выучилася, — подмигнул Пирогову Микола. — Скоро по-иноземному заговорит, и ти не знадобишься.

— Тотальной резекции не потребуется, — заметила Маренн, внимательно осматривая пораженные ткани. — Но часть тонкой кишки придется удалить, сильно повреждена, — сказала она, подняв глаза на Варю. — Соединю потом концами. Будет рубец, но все-таки это наиболее естественный способ, и, раз есть возможность, он предпочтительнее. Уход, правда, потребуется длительный и сложный, чтобы все срослось и зажило правильно. Справитесь?

— Справлюсь, — уверенно ответила та. — У меня ветеринарный опыт большой. С детства собак выхаживаю. И операции собакам хорошо делала, в том числе и на кишечнике, если проглотит какой-то предмет, например. Со щенками-подростками такое часто случается, все в пасть тянут, как дети. Человека, правда, оперировать не приходилось. Потому я и настаивала, что раз есть возможность настоящего человеческого хирурга позвать — то так и надо сделать. Тем более при таком тяжелом некрозе. Правда, если бы возможности не было — пришлось бы самой, никуда бы не делать. А сейчас я смотрю, учусь, запоминаю, как вы делаете. С уходом я справлюсь, вы не волнуйтесь. Только были бы медикаменты. А если даже и не хватит медикаментов, народные средства использую. Травы, настои, у нас в каждой деревне знахари найдутся, у которых запасы имеются. Да сама в лесу насобираю. Я за это совсем не волнуюсь. Главное — вот операцию правильно сделать. Это же всему начало. Как хирург сделает, так и пойдет выздоровление. Все вычистит — легко будет. Оставит грязь и повреждения — нового воспаления не избежать значит, надо снова резать. Но с вами я спокойна. Немцев вообще хорошо учат, я слышала, медицина у вас на высоте. Но вы — особенно. Это по технике видно, как руки двигаются. Каждое движение — выверено, ничего лишнего, и — полное спокойствие. Надеюсь, я тоже так когда-нибудь научусь. — Она вздохнула.

— Это опыт, фрейлейн, — заметила Маренн. — Никакая теория не научит так, как опыт. А опыт хирурга — это человеческие жизни. Не всякого удается спасти. Особенно на начальном этапе. Такие уроки особенно сильно запоминаются.

За украшенным вышитым рушником оконцем забрезжил рассвет. Розовые блики заскользили по коричневому глянцевому полу. В раскрытую дверь было слышно, как полились над дубравой голоса перекликающихся поутру птиц.

— Ну вот, пожалуй, все. — Маренн распрямилась и, положив в контейнер использованный инструмент, сняла перчатки. — Будет жить их командир, скажите им, Иван, — попросила она Пирогова, кивнув в сторону притихших красноармейцев. — Сейчас уровень заражения снизится, температура спадет. Теперь промывать, дезинфицировать, никаких мазей, — строго сказала она Варе. — Не бинтовать. Должен поступать кислород, тогда заживление пойдет быстрее. Только прикрывать салфетками. Вводить антибиотик, ставить капельницы для поддержания водного баланса. Все необходимое я оставлю. Во всяком случае, на первое время. Потом уж сами справитесь. Как говорили, народными средствами. — Она улыбнулась. — Питание, питье — сами знаете, наверное. Тут у людей и собак большой разницы нет. Наркоз полностью отойдет минут через двадцать — двадцать пять. — Маренн взглянула на часы. — Никакой еды, никакого питья. Физраствор внутривенно, глюкоза для энергетической подпитки метаболизма. И так три дня. Это при том, что вы не будете его бинтовать и нарушать мои предписания, — предупредила она. — С третьего дня можно давать нежирный бульон, отвар из круп, настой из некислых ягод. Кормить раз семь в день, но очень маленькими порциями. Только на пятый день можно попробовать молочный суп, яйцо всмятку или омлет. Но все — очень осторожно.

— Я все поняла, фрау, — кивнула Варя. — Но как же так — не бинтовать? — спросила с сомнением. — А если грязь попадет?

— Не должна попасть, — ответила Маренн, снимая маску и протирая влажной салфеткой лицо. — Это ваша забота. Вы должны за этим следить. Но где она может попасть? — Она внимательно посмотрела на Варю, затем перевела взгляд на Кольцова. — Вы собираетесь носить его по лесам? Это категорически запрещено, в ближайшие дней семь — точно. Вот как лежит, так и лежит. Менять белье, обмывать, шевелить можно, но перетаскивать — ни в коем случае. Тогда вся наша работа была напрасной. Вообще. Такие операции производятся только в госпиталях, в операционной, — заметила она строго. — Потом больные остаются в палате под наблюдением врача. В полном покое. Я понимаю, что у нас нестандартная ситуация, но хотя бы дней пять или семь надо выдержать.

— А если нагрянут… каратели? — Кольцов запнулся.

— Каратели в ближайшее время не нагрянут, — ответила Маренн. — В Берлине неожиданно передумали, и айнзацкоманде D изменили приказ. Теперь они переведены в другое место. Здесь они в ближайшее время не появятся. Но зато ожидается приезд в город очень высокопоставленных гостей, — добавила она, собирая инструменты в саквояж. — Это произойдет в двадцатых числах августа. Решение еще не окончательно подтверждено, но если все-таки событие состоится, где-то за неделю или полторы начнутся облавы. Так что как раз дней пять или семь еще есть, — заключила она. — А затем всем надо снова уйти на остров. — Она взглянула на Варю. — Или, во всяком случае, отправить туда раненых и хозяев дома. Я не знаю, какие у вас планы.

— Наши планы — полная неизвестность, — ответил Кольцов мрачно. — Без Светлова, — он показал взглядом на политрука, — дисциплина расшаталась, сами видите. Несколько бойцов у меня ушло, вот еще имеются некоторые, которые бузят. — Он бросил взгляд на Величко. — Считают, что они все знают. Вы и так нам много помогли, доктор, не могли бы еще помочь? Покажите на карте, где линия фронта, где теперь наши. — Он открыл планшет и протянул Маренн карту местности. — Далеко ли ваши продвинулись?

— Вышли в район реки Ингулец, движутся на Херсон, верно? — Маренн обернулась к Фрицу. Тот кивнул и, сделав шаг вперед, приблизился.

— Вы хотите прорываться к своим? — спросил Кольцова сдержанно. — Это нереально. Сами видите. — Он провел пальцем линию по карте. — Расстояние большое, идти придется лесами и болотами, тылы очень плотные. Практически в каждом населенном пункте наши тыловые части и охранение. Очень быстро обнаружат. Те, кто у вас такие смельчаки, отправились самостоятельно, считайте, что они уже в Уманской яме. Этой же ночью их поймают. А поодиночке они никакого сопротивления не окажут. Как вы пойдете? У вас тяжело раненный командир, раненая девушка, — он бросил взгляд на Варю, — две собаки тоже раненые. Вам как минимум еще неделю надо оставаться здесь, это пока командира можно будет транспортировать, а за это время фронт еще дальше уйдет к Херсону.

— Господин офицер прав, Василий, — вступил в разговор Пирогов. — Вам надо оставаться в тылу. Будете партизанить. Как Денис Давыдов в восемьсот двенадцатом году. А что? Укрытие есть — на остров Сигизмунда мало кто дорожку знает, только Наталка-почтальон, но она с нами. А жилье там сносное, и зиму пережить можно. Печки, воздуховоды все в исправности. А что нет — Микола починит, у него золотые руки. Вы же полноценная часть, со знаменем, вот с командиром. — Он показал на политрука. — Мы тоже с Юрой примкнем. Я подумал, Варвара Ильинична, не будем мы брать щенка. — Он обернулся к медсестре. — Если вы решите остаться, а другого выхода, как я понимаю, нет, мы с Юрой к вам примкнем. Во всяком случае, Юру я точно сюда отправлю. Будет помогать вам следить за собаками, если позволите. Боязно мне за него, — объяснил он Маренн. — Вы уедете. Будет санаторий или нет — это же заранее знать невозможно. Сейчас удалось их остановить — а дальше? Госпиталь-то наверняка переедет ближе к фронту. А что в усадьбе будет? Полицаи поселятся? Наталкин отвергнутый ухажер? Хоть и жаль мне дом хозяйский оставлять, но с полицаями жить и я не останусь. Пусть топчут, все равно не остановить их мне. Не по силам. Но и мириться с ними нельзя. Вот к вам придем. Возьмете Юру в помощники, Варвара Ильинична? — спросил с надеждой. — Все надежнее будет. Он мальчик хороший, старательный, собак любит. Особенно овчарок. — Пирогов улыбнулся. — У него отец тоже пограничником был. Служил на Дальнем Востоке, погиб в перестрелке с японцами. Я уж говорил прежде.

— Я, конечно, приму его, — подтвердила Варя смущенно. — Я буду рада.

— Вот и ладненько, — кивнул Пирогов, — завтра же его приведу. Слышишь, Микола, — повторил громче для лесника. — Приведу завтра к тебе воспитанника своего, Юру, мальчика того, что приходил, помнишь? Госпожа доктор скоро в Берлин возвращается. Пусть лучше с вами со всеми будет, чем со мной одним. Я-то как его смогу защитить? А тут, я смотрю, народа нашего побольше.

— Приводи, приводи мальца, Иван, — согласился Микола. — Не обидим.

— Я его обласкаю, нагодую, синочкой стане, сиротинушка, — затараторила Пелагея.

— Я думаю, это правильное решение, Иван, — сказала Маренн, закрывая саквояж. — Рейхсфюрер поставил резолюцию рассмотреть возможность организации санатория. Но ничего не мешает ему по настоянию Гейдриха и другое решение принять, а прежнее отменить. Так что все это временно. Надеяться на это нельзя. Госпиталь действительно переедет дальше. Уже есть распоряжение с новым местом дислокации. Сюда слишком далеко возить раненых. А что будет в усадьбе — неизвестно. Но пустым такой большой дом не оставят. Заселится какое-нибудь местное начальство. Если вы, Иван, приведете Юру сюда, в сторожку, он во всяком случае будет среди своих и под защитой.

— Так и решим, — согласился Пирогов. — Я рад, что вы поддержали меня, фрау Сэтерлэнд.

— Доктор, вот что скажите мне. — Кольцов подошел ближе к Маренн и понизил голос. — Только честно, если возможно. Светлов, политрук наш, выживет? Или все это так, временно?

— Как это не выживет? — Маренн взглянула на него с удивлением. — А ради чего мы тогда старались? Выживет, если будете соблюдать все мои предписания, которые я оставила фрейлейн. — Она указала на Варю. — Если уж совсем честно, унтер-офицер, — она улыбнулась, — даже если и не строго будете соблюдать, выживет. У него крепкий организм, столько времени продержался без должной помощи. Но лучше все-таки следовать назначению, — добавила она.

— Конечно, будем следовать, — с готовностью подтвердил тот. — Вы — добрый человек, спасибо вам. — Он протянул Маренн руку. — Даже странно, что вы носите их форму.

— Я — врач, мой долг — лечить людей. — Маренн коротко пожала его руку. — А насчет формы — не торопитесь по ней судить. Форму носят разные люди, и не все добровольно. Что ж, мы можем ехать, я готова. — Она обернулась к Рауху. — Иван, пора.

— Да-да, идем. — Пирогов направился к двери.

— Я провожу, провожу, — заторопилась Пелагея, накинув платок.

— А когда хлопчика-то твоего ждать? — спросил Микола.

— Да утром и приведу, — пообещал Пирогов.

— Я тогда собак с утра кормить не буду, — крикнула Варя. — Его подожду. Вместе покормим.

— Спасибо, Варвара Ильинична.

— Честь имею. — Раух отсалютовал Кольцову, приложив два пальца к блестящему козырьку фуражки. Тот в ответ тоже отдал честь.

— Прошу, прошу, проходьте, рятивница наша, спасительница. — Пелагея проскользнула в сени и распахнула дверь. — В пояс вклоняемся, бережи вас Боже. — Взмахнув рукой, она склонилась до самого пола. — Як щоб не ви, дилали ми, нисчасни.

— Ну, хватит уж, раскудахталась, — одернул ее Микола сзади. — Смущаешь пани доктора. Благодарность примите. Хоть иконку и не взяли, понимаю я, вы ученый, не до наших вам обманов, на себя надеятися. Но так и знайте, сколь живу, поминать буду добрым словом. — И он, кряхтя, тоже поклонился в пол. — И ты, Иван. Я тебя и прежде уважал дюже. Но теперь знай — мы за тебя горой. Наш дом с Пелагеей — твой дом. Так что никакого раздумья не имей — как к себе приходи. И знай, что всегда на нас положиться можешь.

— Спасибо, спасибо. — Пирогов, расчувствовавшись, обнял лесника. — Вот не зря говорят, что в суровую годину раскрываются люди и ближе становятся друг к другу. Но мы поедем. — Он взглянул на Маренн. — Госпоже доктору надо раненых лечить.

— Вам тоже спасибочки, господин офицер. — Микола поклонился Рауху. — Без вас-то труднее было бы пани доктору. С нас-то какие помощники. — Он лукаво толкнул Пелагею в бок. — Так, рухлядь одна.

— Вот растолкался, — отскочила та. — Ступай в дом. Провожу, панечка, до автомобилю. — Она спустилась со скрипучего крыльца на поляну. — В перший раз ихала я с вами, так удобно, и не трясет, як на возе. Добрая колесница.

— Тилька на колесницах теби и разъезжать, — хмыкнул Микола.

Небо над поляной стало густо-розовым от солнца, на зеленой траве блестела роса. Вековые дубы шелестели листвой. Маренн с удовольствием вдохнула свежий утренний воздух.

— Красиво здесь у вас, — сказала она Пелагее. — Ощущаешь такую глубину времени, что захватывает дух. А как же, Иван, — спросила она, подходя к машине, — вы сейчас Юре скажете, что щенка не взяли? Он же ждет, наверное.

— Я объясню ему, фрау Сэтерлэнд, что расстраиваться не надо, — ответил Пирогов. — Что сегодня же днем у него будет не одна собака, а целых пять под присмотром. Думаю, он поймет.

— Вы точно хотите отвести его сегодня же?

— Мы пойдем с ним лесной тропой, так чтобы никто не заметил быстро нашего отсутствия. Потом той же тропой я вернусь.

— Может быть, лучше отвезти вас на машине? — предложила Маренн.

— Благодарю, но думаю, что лучше нам самим, — возразил Пирогов. — Так будет менее заметно.

— Хорошо, — согласилась Маренн. — Что ж, прощаюсь. — Она обернулась к Пелагее. — Надеюсь, помощь моя окажется действенной, все поправятся.

— Бог вас бережи, пани дохтур. — Та снова поклонилась в пояс. — Молиться буду постийно.

— Пора ехать, — напомнил Раух. — Иван, садитесь в машину.

Он завел мотор. Маренн обняла Пелагею на прощание, и та поцеловала ее в щеку. Махнув рукой, села на переднее сиденье рядом с Раухом. «Мерседес» тронулся по лесной дороге. Пелагея некоторое время шла сзади, махая рукой. Затем исчезла за поворотом. Все молчали. Затем Раух спросил:

— Какое же решение принял этот унтер-офицер? Он вам сказал, Иван? Останутся в тылу или все-таки будут прорываться?

— Останутся. Они понимают, что дойти до своих все равно не смогут, — ответил Пирогов. — Потому я решил отправить к ним Юру. Среди своих ему будет спокойнее.

— Он понял, что через неделю максимум надо всех увести на остров? — уточнила Маренн. — И оставаться там до конца месяца?

— Даже если он будет сомневаться, я сумею на этом настоять, — успокоил ее Пирогов. — Я-то об этом не забуду. Ведь с ними будет Юра.

Когда приехали в госпиталь, их ждала неожиданная новость. Едва Маренн поднялась на второй этаж, ее встретила медсестра Вагнер. Она явно была взволнована.

— Что случилось, Гертруда? — спросила Маренн настороженно.

— Медсестра Беккер вдруг неожиданно уехала, — сообщила та. — Сказала мне, что получила приказ, не понимаю, от кого, и ее переводят. Бумага лежит у вас на столе.

— Кто замещает ее на втором посту?

— Пока совмещаю я, до ваших указаний, — доложила медсестра.

— Хорошо, я сейчас посмотрю.

— Я всегда знал, что Четвертое управление работает быстро, но не настолько, — заметил Раух иронично. — Правда, Мюллер не любит грубой работы и откровенных провалов. Значит, как и обещали, о твоем недовольстве доложили лично ему.

— Сейчас посмотрим.

Маренн подошла к столу и, присев, просмотрела несколько документов.

— Вот, — сообщила она. — Да, так и есть. Срочно переводят в Познань. Выехать немедленно. Приказ нашего управления, но без влияния Мюллера, конечно, не обошлось. Мне хорошо известно, как долго у нас обычно тянут. Как вообще не любят переводить сотрудников с места на место, потому что их везде не хватает. А вот и еще один документ. — Она подняла глаза на Рауха. — Это уже касается меня. Завтра вышлют самолет за ранеными, которых отправят в «Шарите», и мне приказано вернуться с ними. В семнадцать на военном аэродроме, девятнадцать километров отсюда к северу. Так что вечером я уже буду дома. И увижу Джил. — Она радостно улыбнулась. Затем встала из-за стола и подойдя к двери, позвала:

— Фрейлейн Вагнер, зайдите ко мне.

— Слушаю, госпожа оберштурмбаннфюрер. — Гертруда появилась на пороге.

— Во-первых, действительно, вы правы. Фрейлейн Беккер перевели в наш госпиталь в Познани, — сообщила ей Маренн. — Перевод срочный в связи с оперативной необходимостью. Так что второй пост сдайте медсестре Коль, назначаю ее старшей на терапию.

— Слушаюсь, госпожа оберштурмбаннфюрер, — Гертруда сделала пометку в блокноте.

— Во-вторых. Завтра прибудет транспортный самолет за ранеными, которых мы отправляем в Берлин, в клинику «Шарите». Немедленно займитесь подготовкой. Оформите все документы на тех, кого мы отсортировали, подберите карточки. Вылет в семнадцать по местному времени. Значит, машины для транспортировки прибудут в полдень. К этому времени все должно быть готово. Вы справитесь? — Маренн внимательно посмотрела на сотрудницу. — Насколько я понимаю, вам впервые предстоит заниматься подобным делом. Прежде это входило в обязанности медсестры Беккер. Может быть, мне попросить более опытного человека помочь вам?

— Благодарю, но не нужно, — отказалась Гертруда. — Мне хорошо известны все инструкции, я точно знаю, что и как делать, так что не сомневайтесь, фрау Сэтерлэнд, все будет готово в срок без оплошностей.

— Хорошо, я надеюсь, — кивнула Маренн. — Кстати, я хотела спросить вас. — Она подошла ближе. — Не хотите ли вы перевестись в «Шарите»? Мне понравилось, как вы ассистировали на операциях, мне кажется, вы стали бы хорошей помощницей моей постоянной ассистентке в «Шарите» старшей медсестре Кнобель. И иногда могли бы ее заменять, так как обычно у нее много работы в палатах.

— Перевестись в Берлин, в «Шарите»? — Гертруда явно растерялась. — Благодарю вас, фрау Сэтерлэнд. Я даже не смела мечтать о подобном. Но, знаете… — Она запнулась. — Можно я все-таки останусь здесь? — спросила она робко. — Нет-нет, не подумайте, что я боюсь ответственности, — добавила она с горячностью. — Я понимаю, «Шарите» — это очень важное место, туда поступают тяжелораненые со всех фронтов. Там можно приобрести неоценимый опыт. Но это очень далеко от полевых условий. Вы понимаете, о чем я говорю? Вот от этой ситуации, которая здесь, в полевом госпитале… Когда к тебе доставили искалеченного человека и от тебя зависит, здесь и сейчас, сможешь ты его спасти или нет. Если сможешь сохранить ему жизнь, дальше у него будет «Шарите» или что-то еще. А не сможешь — «Шарите» он просто не дождется. И весь огромный опыт, накопленный там врачами и медсестрами, не потребуется — не к кому будет его применить. Я хочу быть здесь и отдать все силы на то, чтобы в «Шарите» количество больных увеличивалось, а не уменьшалось. Ведь это зависит от нас, тех, кто оказывает первую помощь раненым.

— Вы смелая и сильная девушка, раз делаете такой выбор, — произнесла Маренн задумчиво. — Многие на вашем месте поступили бы иначе. Но вы правы: тот опыт, который вы обретете здесь, не сравнится ни с какими книжными знаниями ученых голов из «Шарите», которые сами пороха не нюхали. Из вас действительно получится хороший хирург. Вы любите то дело, которое делаете, и ради него жертвуете комфортом, личным благополучием. Хочу вас предупредить, что наша профессия часто неблагодарная. Цена может оказаться велика. Я это хорошо знаю на собственном опыте. Но и в любом деле, если хочешь добиться успеха, надо жертвовать, надо стремиться, ни в коем случае не останавливаться на достигнутом.

— Но вы же, фрау Сэтерлэнд, я уверена, начинали так же? — спросила Гертруда. — Медсестрой в окопах Первой мировой войны. Вы не боялись, и вы стали тем, кем стали. Я тоже хочу пройти такой же путь. Я понимаю, о чем вы говорите, имея в виду жертвы. — Она замолчала на мгновение, глядя в пол. — Это не только вечерние посиделки в ресторанах или красивые платья. Это чаще гораздо больше — жизнь. Хоть мы и не солдаты, но здесь всегда знаешь, что тебя могут убить. Мне поначалу даже страшно было думать, — призналась она. — Но сейчас я уже привыкла к этой мысли. И она меня не пугает.

— У вас есть родители? Как они относятся к этому?

— Да, отец у меня зубной врач в Кельне. — Гертруда улыбнулась. — Он был на Первой мировой. Он меня понимает.

— Я внесу вас в список ближайшего резерва и дам номер телефона в «Шарите», по которому вы всегда сможете со мной связаться в Берлине или оставить мне сообщение. Я часто уезжаю, но меня всегда найдут, если вы скажете, что это срочно. Найдут очень быстро. Если вы попадете в трудную ситуацию или усталость, отчаяние захватят вас. Если поймете, что больше нет сил, а здесь такое состояние наступает очень быстро, звоните. Я заберу вас в «Шарите». Мое предложение остается в силе.

— Благодарю вас, фрау Сэтерлэнл. — Голос девушки дрогнул. — Признаюсь, я заставляю себя быть сильной, мужественной. Но иногда… очень боюсь.

— И у меня есть к вам личная просьба, Гертруда, — подумав, продолжила Маренн. — Не знаю, как вы к ней отнесетесь. Если вы откажетесь, я не стану настаивать. Я вас пойму.

— Я слушаю, фрау Сэтерлэнд. — На лице медсестры промелькнуло явное беспокойство. — Почему я должна отказаться? Я готова.

— Потому что это касается не здоровья наших, немецких солдат, не вашего долга или профессии, это касается проявления самой обычной человеческой расположенности. Я очень прошу вас, пока вы здесь находитесь, не обойти вниманием господина Пирогова, смотрителя этой усадьбы. Много я от вас не прошу. Но если его жизни будет угрожать опасность и вам об этом станет известно, пожалуйста, предупредите его.

На несколько мгновений в комнате воцарилась тишина. Раух бросил на Маренн взгляд, полный иронии. «По-моему, ты переоценила ее достоинства, — явно хотел сказать он. — Она — почти ты. Но не ты, это совершенно ясно». Маренн только строго сдвинула брови в ответ.

— Опасность… Это вы имеете в виду, когда начнут… — Медсестра опять запнулась. — Начнут работать с местными жителями? — выдавила она из себя. — Полицаи то есть?

— Да, Гертруда, именно это я и имею в виду: когда начнутся облавы и зачистки. Если все-таки это случится, — подтвердила Маренн.

— Хорошо, фрау Сэтерлэнд, — ответила та не раздумывая. — Если мне станет что-то такое известно, я скажу. И если господину Пирогову понадобятся лекарства, я дам, — добавила она от себя. — Как вы. Можете на меня рассчитывать.

— Вы — славная девушка, я рада, что вы меня понимаете. — Маренн радостно обняла медсестру. — А теперь идите, у вас много дел, а времени мало, — отпустила она Гертруду.

— Не ты, но почти ты, — повторил Раух вслух, когда медсестра вышла. — Только характер потише. Но твердый, как у тебя. Я и не знал, что такие еще где-то встречаются.

— Таких много, я никакое не исключение, — возразила Маренн. — И она права: они, как правило, работают в полевых условиях, под огнем. А уж никак не сидят в уютных кабинетах в Берлине.

— Фрау Сэтерлэнд, прошу прощения, — на пороге показался Пирогов. — Вы заняты?

— Что случилось, Иван? — Маренн сразу заметила, что он расстроен.

— Нет ли у вас того успокоительного, которое вы давали в сторожке, — попросил он. — Вы оказались правы, я — старый осел! — Пирогов отчаянно махнул рукой. — Юра так расстроился, что не привезли щенка! Плачет, никак не могу успокоить.

— Я говорила вам, Иван, что разочарование в его возрасте — это очень болезненно. — Маренн открыла саквояж, доставая лекарство. — Разбитые надежды оставляют глубокий след. Он же еще ребенок. А дети любят, чтобы им дали здесь и сейчас, даже если они скромны и умны, они много фантазируют о своих желаниях и, если они не сбываются, испытывают боль. У некоторых это сохраняется и в возрасте постарше, когда они заняты на серьезной службе. Я имею в виду свою дочь Джил. — Она улыбнулась. — Когда она с подружками идет в магазины на Унтер-ден-Линден и Вильгельмштрассе, а жалованья не хватает на все, что хочется. Поверьте, у нас и в двадцать с лишним лет слез не меньше, чем у Юры сейчас. И часто не успокоить, пока мама не поедет и не купит или вот Фрица не пошлем. — Она взглянула на Рауха, и тот кивнул головой, подтверждая. — Пусть завернут там все, что есть. И не имеет значения, что завтра она приедет на службу и сядет в приемной бригадефюрера очень серьезной фрейлейн в офицерском звании. В глубине души и в двадцать лет — ребенок. А вы про Юру, который еще подросток. — Маренн покачала головой. — Надо было взять щенка. Потом отправились бы к леснику вместе с ним. Не тяжелая ноша.

— Да, не сообразил, — согласился Пирогов. — Думал, меньше возиться. А получилось — плохо.

— Пойдемте, я сама дам ему лекарство, — предложила Маренн. — Впрочем, может быть, потребуется и укол.

— Благодарю вас, фрау Сэтерлэнд.

Они вышли в коридор.

— Гертруда, я спущусь во флигель и скоро вернусь, — сказала Маренн дежурной медсестре.

— Слушаюсь, фрау Сэтерлэнд.

— Вот запомните эту фрейлейн, Иван, — спускаясь по лестнице, Маренн указала взглядом на Вагнер. — Она остается здесь, на хирургическом посту, вместо фрейлейн Беккер. Я знакома с ней всего несколько дней, но впечатление она произвела на меня хорошее. Я говорила с ней о вас и о Юре. Большой помощи от нее не ждите, хотя точно сказать не могу. Но на небольшую опеку можете рассчитывать. Она мне обещала.

— Спасибо, фрау Сэтерлэнд, — кивнул Пирогов. — Мы и малому будем рады.

Они подошли к флигелю. Еще с аллеи, прищурившись, Пирогов разглядел, что входная дверь распахнута.

— Неужели убежал? Вот только этого еще не хватало.

Они поднялись на крыльцо, прошли сени.

— Юра, ты здесь? — обеспокоенно спрашивал Пирогов. — Юра, откликнись!

В комнате никого не было.

— Так и есть — убежал! — Пирогов в отчаянии ударил шапкой по двери. — Вот я дурак вдвойне. Зачем его оставил? Он же здесь ничего не знает, в округе, заблудится. Может быть, побежал в сторожку?

— Он знает лесную тропу, по которой вы обычно ходите туда? — спросила Маренн обеспокоенно.

— Да, я ему показывал на всякий случай. Как до Миколы добраться, если со мной что-то случится. Он ходил по ней.

— Ну, тогда вам надо отправляться туда, Иван, и немедленно, — решила она. — Конечно, он побежал за Альмой. Я же вам говорила. Сходите к леснику уверена, что он там. Ну а уж если нет, — Маренн вздохнула, — я прикажу начальнику охраны, будем искать в лесу. И вот возьмите с собой успокоительное, думаю, ему пригодится. — Она передала Пирогову пузырек с лекарством.

— Я постараюсь побыстрее, фрау Сэтерлэнд. — Тот поспешно спустился с крыльца. — Когда вы уезжаете?

— Транспорт придет в двенадцать. Я же, скорее всего, на час позднее.

— Постараюсь успеть.

Вернувшись в кабинет, Маренн села за стол. Аккуратная Гертруда уже положила папку с карточками тяжелораненых, которых отправляли в «Шарите» в первую очередь.

— Представляешь, мальчик убежал. Я предупреждала Ивана, — добавила она, просматривая и подписывая документы. — Сейчас он побежал за ним в сторожку. Уверен, что Юра там, убежал за Альмой. Я сказала фрейлейн Вагнер, сейчас нам принесут кофе. — Она подняла голову и взглянула на Фрица.

Тот спрыгнул с подоконника и сел напротив.

— Сейчас семь тридцать. — Он посмотрел на часы. — Если обойтись без кофе, то часа полтора, пока фрейлейн Вагнер подготовт все документы, у тебя есть.

— Что ты имеешь в виду?

— Исполняй свое обещание. — Он положил руку поверх ее руки. — Другой возможности до Берлина уже не будет. У тебя на всех хватает времени — на раненых, на лесников, на собак, на рейхсфюрера и Дитриха. Для меня у тебя найдется часа полтора? — Он сделал паузу. — Машина внизу. Прекрасная операционная, но и спальня неплохая. На все сгодится. И лес вокруг большой. Поехали? Или мне опять ждать в Берлине, когда Отто уедет на полигон? А тебя вдруг по какой-то счастливой случайности не отправят в очередной прифронтовой госпиталь собирать раненых для «Шарите», и Джил позвонит, что меня якобы срочно вызывает бригадефюрер. Еще и он должен оказаться в Берлине. Вот сколько составляющих. И как все сложно. А здесь не сложно, очень даже просто. Ни бригадефюрера, никого.

— Но Иван побежал искать Юру, я обещала ему, что, если он его не найдет в сторожке, я направлю охранников искать его в лесу.

— Пока Иван вернется, мы все успеем. Поехали, — настаивал Фриц. — Если нет, скажи Гертруде, она передаст унтершарфюреру, он выполнит приказ.

— Нет, это некрасиво, — отказалась Маренн. — Я останусь на месте. К тому же очень странно будет отлучиться, пока идет подготовка к эвакуации. Я никогда так не делаю. За всем слежу сама и не доверяю даже опытным людям. А тут ты хочешь, чтобы я все взвалила на медсестру, которая вообще занимается этим в первый раз? Нет, это невозможно. Это не в моих правилах. — Она решительно покачала головой. — Но зато мы можем раньше выехать на аэродром, сразу вслед за транспортом, — предложила она. — И тогда в Берлине не надо будет ничего дожидаться. То есть надо будет, конечно. — Она улыбнулась. — Но не завтра, во всяком случае. Согласен?

— Согласен. — Раух кивнул. — Вот только я очень сомневаюсь, что ты выедешь раньше. Будешь искать мальчика, наставлять Гертруду, как ей и что делать, вот еще красноармейскому командиру в сторожке станет хуже, тоже надо будет бежать, я просто уверен, — добавил он с притворным недовольством. — Короче, все переносится на Берлин. Но мое дело — добиваться. И я буду тебя добиваться, так и знай. — Он наклонился к ней.

— Добивайся. — Маренн тоже слегка наклонилась вперед, глядя ему в глаза. — Я же не отказываю. Уверена, что обойдемся без политрука. Ему просто не может стать хуже. Даже если они вообще ничего не будут делать. Я сделала все, чтобы этого не случилось. Уж поверь, я свое дело знаю. Гертруда все подготовит вовремя, она очень ответственная девушка, ты не заметил? Ну а Юра, я думаю, найдется в сторожке, с собаками. И мы узнаем об этом еще до нашего отъезда. Я предполагаю на всякий случай, что его придется искать, но скорее всего — нет. Он же хочет быть с Альмой, и он к ней побежал. Так что, мы выедем вместе с транспортом. Не веришь? — Она улыбнулась.

— Не верю. — Фриц еще приблизился и поцеловал ее в губы. — Разве можно тебе верить? А Отто тебе верит? Конечно, нет, вот ни на секундочку. И я не верю. Ни на долю секундочки. Тебе во всем можно верить, во всем положиться, как на себя, кроме любви. Все могут рассчитывать — и шеф медицинского управления, и рейхсфюрер, и дети, и раненные легко, и раненные тяжело, и местные жители, даже красноармейский политрук. Но только не мужчина, который рядом.

— Это ты что всем этим вообще хочешь сказать? — Маренн опустила голову, неотрывно глядя в документы. — Я что-то не понимаю.

— Только то, что ты — прекрасная женщина. Очень красивая, с добрым сердцем. И от предложений у тебя нет отбоя. И ты не всегда крепко держишь свои бастионы. Вот Дитрих, например…

— А что Дитрих-то? — Маренн недоуменно вскинула брови. — Он при чем?

— Да у него в твоем присутствии весь разговор сводился только к девушкам. — Раух усмехнулся. — И в санатории ему отдельную палату выделите, и чтоб девушек побольше, а то у него задач мало, он хвост распустил. Это он тебя все завлекал, да и кто тебя не завлекает? Даже рейхсфюрер не отклонил ни одной твоей просьбы. А сколько он гоняет начальников управлений, того же Мюллера и Шелленберга. А тут пришла фрау Сэтерлэнд и все подписала.

— Прекрати. — Маренн шутливо бросила в него салфеткой. — Вовсе не все и не всегда.

— А если взять того же бригадефюрера, например…

— А может, бригадефюрера брать не надо?

— Как же не надо? Обязательно. Джил — это просто первейший секретарь после личного адъютанта Фелькерзама на зависть всем остальным, хотя работает всего два года, а есть там дамы и позаслуженней. Но через нее очень просто связаться с тобой, а так еще надо выискивать повод. Голова там заболела, печень опять пошаливает, и верный старый друг профессор де Кринис уже ничем помочь не может, просто обязательно требуется фрау Сэтерлэнд.

— Вот конец будет? Это от меня зависит? — Маренн притворно, строго сдвинула брови. — Кого еще перечислишь?

— Да много кого. Это мы еще командиров твоего сына не трогали.

— Можно не трогать? Ты мне мешаешь работать с документами…

— Нет, нельзя. Потому что ни одному иному младшему офицеру не будет позволено то, что позволено ему. Вот взять хотя бы эту его выходку позавчерашнюю со стрельбой по бронемашине Олендорфа. Я уверен, что Кеплер ему и слова не сказал, когда он к нему явился после ремонта. Ему и Дитрих-то ни слова не сказал, хотя все случилось у него на глазах. А все почему? Твой сынок, и ты рядом стояла. Глаза зеленые, и волосы цвета каштан небрежно собраны на затылке. Кому не достаточно, чтобы все простить?

— Олендорфу, — ответила Маренн сдержанно. — Вот увидишь, что он накатает на нас докладную. И все представит в таких тонах, что рейхсфюрер вздрогнет.

— Как бы не так. — Раух поводил пальцем перед ней. — Он же тоже не зря придумал свои психологические опыты. Как бы вы с ним хорошо поработали совместно, если бы ты согласилась, а? А вечерком милая беседа о том о сем, и не только, если повезет. Ведь не де Криниса же он пригласил из Берлина. А тот психиатр известный. Подождал, пока ты появишься рядышком с ним. Вот и дождался. И думаю, еще объявится не раз все с тем же предложением. Готовься. А что касается докладной, — Раух встал и отошел к окну, — так сначала ее прочитает Гейдрих. А это тоже великий ценитель женской красоты. Ходу не даст.

— Он любит блондинок нордического типа, — парировала Маренн.

— Это он так говорит, потому что надо так говорить. А что он любит на самом деле — неизвестно.

— Вот легче было мне с тобой поехать, чем все это слушать, последствия отказа. — Маренн положила ручку, закончив подписывать карточки. — Надеюсь, на этом точка?

— Запятая, — повернулся Раух. — Продолжим по пути на аэродром.

— Кофе, фрау Сэтерлэнд, для вас и господина офицера.

Дверь открылась, на пороге появилась медсестра Вагнер. На подносе она несла завтрак.

— Вы позволите?

— Входите, Гертруда, — разрешила Маренн. — Вы даже не представляете, как вы вовремя. Вы меня просто спасаете. — Она с упреком взглянула на Рауха. — Господин офицер очень голоден. Меня чуть не съел вместо бутерброда, — пошутила она.

— Пожалуйса, угощайтесь. — Вагнер поставила поднос на стол.

— Вот возьмите, я подписала. — Маренн передала ей папку с карточками.

— Сейчас я принесу вторую партию, я уже подготовила, — предупредила та.

— Пожалуйста, приносите, Гертруда, и побыстрее, — разрешила Маренн.

— Еще предложи ей выпить кофе с нами, — иронично добавил Раух, когда Вагнер на время вышла. — Я действительно голоден, но ветчина вряд ли меня удовлетворит.

Он снова подошел к столу.

— Больше пока ничего предложить не могу. Вот, на. — Маренн протянула ему чашку с кофе и бутерброд на тарелке. — И не мешай мне работать, пожалуйста.

— Надеешься, что я этим удовлетворюсь? — Раух склонил голову, пристально глядя на нее.

— Ни в коем случае, — ответила Маренн. — Я тебя знаю. Бутербродом от тебя не отделаешься. — Она улыбнулась. — Не тот масштаб.

— Фрау Сэтерлэнд, срочное сообщение. — В гостиную снова вошла Гертруда, в руках она держала папку с карточками, а поверх — бумагу с напечатанным текстом.

— Что случилось? — Маренн и Раух почти одновременно повернулись к ней.

— Здесь сказано, что санитарный транспорт атакован неизвестными в районе поселка Яснозорье. — Она заглянула в текст. — Охрана ведет бой, вызвали подкрепление. — Гертруда протянула Маренн документ. Та быстро пробежала его взглядом.

— Ясно, что эвакуация откладывается, — сказала она, взглянув на Рауха. — Я доложу в Берлин. Они должны залержать обратный вылет.

— Или вообще отменить на сегодня, — добавил Раух. — Известно, какими силами напали?

— У меня нет никаких сведений. — Медсестра пожала плечами.

— Хорошо, Гертруда, — кивнула Маренн. — Я подпишу карточки. Все это не отменяет нашей обычной работы. Продолжайте подготовку, — распорядилась она. — Обычная ситуация на войне. Тем более когда в котел попала крупная группировка противника — много отставших от основных сил отрядов остается в тылу. Вылет из Берлина я отменять не буду. — Она взглянула на Рауха. — Запрошу перенос вылета отсюда. Думаю, пока часов до семнадцати?

— Если не хочешь, чтобы вылет сняли, то не дольше, — согласился Раух. — Иначе они вообще направят самолет на другое направление. А мы будем ждать еще дней пять, пока там что-то освободится. А так пусть уж прилетит, — решил он. — А там доложим, пересмотрят коридор. Куда они денутся, когда самолет здесь и раненые на борту.

— Ты прав. Сейчас я соединюсь с управлением. — Маренн сняла трубку.

— Фрау Сэтерлэнд, здесь пришел смотритель усадьбы, — заглянула Гертруда, — спрашивает, можно ли войти.

— Быстро он обернулся, — присвистнул Раух, — если учесть, что он хромает, дорога до сторожки по лесу гораздо короче, чем ехать на машине.

— Налейте ему кофе и попросите подождать, — распорядилась Маренн. — У меня Берлин на связи.

— Слушаюсь. — Гертруда закрыла дверь.

— А наше свидание опять отменяется? — спросил Раух шепотом, пока телефонистка дозванивалась до медицинского управления. — Теперь на сколько?

— Не знаю. А хороша бы я была, поддавшись на твои соблазны, — ответила Маренн, прикрыв микрофон ладонью. — Транспорт атакован, а я развлекаюсь с любовником.

— Ну, интуиция тебя никогда не подводила.

— Не интуиция, а реальная оценка обстановки.

— Валькирия-8, — послышался голос телефонистки. — Соединяю.

— Благодарю вас, — кивнула Маренн и уперлась рукой в грудь Рауха. — Отойди, Ромео.

— Да, да, у меня чрезвычайные обстоятельства, — через мгновение она уже убеждала одного из заместителей. — Самолет нельзя отменять. Я заказала повышенную вместимость, так как у меня много тяжелых, их нельзя затолкнуть в любой попавшийся транспорт, так как они с оборудованием, отключать недопустимо, иначе не довезем. А таких самолетов — наперечет. Я оставляю свой заказ в силе и начну погрузку максимум в шестнадцать. Кто будет согласовывать с летчиками? Вы, конечно. Мне что, рейхсмаршалу Герингу звонить, чтобы перенесли один санитарный самолет? — спросила она строго. — Или это как-то может решиться без его участия? Я жду транспорт в назначенное время по указанным в ориентировке координатам и прошу сохранить квоту в «Шарите» на места с этого направления. Откуда? Из района Идрицы? Покажи карту, — попросила она Рауха. — Это Смоленская дуга. Да, я туда направила доктора Грабнера. По графику он должен был вылететь 1 августа. И что? Большие потери и запрашивает повышение квоты? — повторила она задумчиво. — Нет, с этого направления я ничего не могу урезать, у меня у самой превышение на двадцать коек. Не знаю, куда будем ставить, класть, разберитесь, пока я еще здесь, куда ставить и класть. Ни от одного места я не откажусь, вы знаете. А для Грабнера, пожалуй, сократите, что у нас зарезервировано для итальянского корпуса. Да, да, на восточном направлении. Я забрала у них пятнадцать мест, так что возьмите еще и для Грабнера. Они пока не использовали свою квоту, и, как я вижу, в ближайшее время она не потребуется. Скажите, что я распорядилась. Да, да, я жду самолет. В установленное время. Благодарю.

— Бедные итальянцы, — усмехнулся Раух, когда Маренн повесила трубку. — Им даже и полечиться будет негде, если нужда возникнет. Все места у них забрали.

— Койка в «Шарите» — это не просто постель с одеялом и подушкой, чтобы полежать и отдохнуть, — ответила Маренн резко. — Это, можно сказать, боевая единица, только на нашем, медицинском фронте. Это полное медицинское оснащение — то есть заранее выделенные медикаменты, время работы медсестры и хирурга, дежурного врача и дежурного уборщика даже. Это кислородное обеспечение, капельницы, количество ампул с антибиотиком, шприцы — все в расчете на одного пациента. И просто так нельзя забрать, если нет соответствующего приказа. Как и на фронте нельзя просто забрать и перебросить взвод куда захочется. Есть общая задача, общее управление, и все этому подчиняется. А в связи с тем, что дуче решил повоевать, пришло распоряжение выделить им соответствующие места, да не просто, а класса А, то есть с более тщательным уходом, что предусмотрено только для тяжелораненых. Вот вам политика — и точка. — Маренн недовольно развела руками. — Спустили приказ — исполняйте. Если итальянец — сразу класс А, даже если он просто палец порезал. А мы видим, вот две папки карточек я подписала на эвакуацию, есть там хоть один итальянец? Ни одного. Сто пятнадцать человек наши и пять венгров. И все тяжелые. Куда я их должна размещать? В класс С, чтобы им отпущенного финансирования хватило только на то, чтобы спиртом помазать? А класс А будет простаивать со всем новейшим оборудованием только потому, что фюреру сейчас угодно, чтобы дуче совершил военный подвиг? Конечно, я все переписала так, как мне надо. И все сто двадцать человек тяжелораненых сейчас отправятся у меня в класс А, и два самолета, которые сейчас из-под Смоленска отправит Грабнер, тоже туда же — на места итальянцев. Грабнер сообщает на центральном направлении под Смоленском — просто вал. Он один не справляется. И мне, скорее всего, сразу придется лететь туда. — Она вздохнула. — И без всякой передышки, как только размещу этих.