Дорогая Альма

— Вот вам, пожалуйста, свидание и в Берлине отменяется. — Раух недовольно сдвинул брови. — Опять горит. Теперь под Смоленском. И без тебя — никуда. Я не удивлюсь, если Отто заведет интрижку на стороне. Хотя для меня это только лучше.

— Он их и так заводит, на нем виснет чуть не весь дамский состав секретариата фюрера и партийной канцелярии. — Маренн поморщилась. — Это еще хорошо, что в СД женщин не так много, в основном мужчины, а то и там была бы такая же картина. Я об этом знаю. Но я же не держу. Не нравится — уходи. Ступай туда, где лучше. Где всегда дома, готов обед и ужин, жена ухоженна и весь день занята только тем, что ждет мужа со службы. Куча детишек, опять же. Своих, не какого-то там английского лейтенанта с подозрительным происхождением: уж не еврей ли? Малышей, которых можно потискать, а не по двадцать лет, да еще с характерцем, как у Штефана, и запросами, как у Джил: все только от Шанель, а иначе мы не признаем. Я же не возражаю, устраивайте свою жизнь, как нравится. Вот ты, что ты все вокруг меня ходишь кругами сегодня с утра? У тебя предложений не меньше, чем у Отто. Аппарат Геббельса, Бормана, где еще у нас цветник? Опять же, певицы, артистки, спортсменки. Есть на ком остановить усталый взор солдатам фюрера. Так нет. Давайте-ка им фрау Сэтерлэнд. Но уж простите. — Она улыбнулась. — У фрау Сэтерлэнд большой обоз. Я уж не говорю про своих двух взрослых отпрысков, с которыми проблем больше, чем с маленькими. Но я обязана служить — и я служу. А все приятные утехи — на втором плане.

— Как видишь, все согласны. Во всяком случае, я, — мягко ответил Раух. — И подозреваю, что Отто — тоже. И не только он. А вот насчет итальянцев… — Он сделал паузу. — Ты не погорячилась, имея в виду приезд Муссолини и грядущую встречу здесь, на Умани? — спросил он. — Вот как доложат ему, что все их койки испарились, дуче ты же знаешь, он поднимет крик такой, что Сталин в Москве услышит. Без всяких докладов своих разведчиков. Собственными ушами.

— А как они узнают, что их койки испарились, если у них тяжелораненых пока нет? — Маренн наклонилась к нему. — Дуче-то мы не собираемся ставить в известность. А если у них такие случатся, я не думаю, что их окажется так много, что мы им места не найдем. Найдем, конечно. Я даже нисколько не сомневаюсь. Там Пирогов ждет, — вспомнила она. — Позови его, пока есть время. Нашел ли он своего воспитанника?

— Сейчас.

Раух встал и подошел к двери.

— Иван. Вы выпили кофе? — спросил он. — Входите.

— Я боялся не успеть. Очень спешил.

Пирогов вошел в комнату. Лучик солнца упал на его осунувшееся, покрытое морщинами лицо, и Маренн заметила что он посерел — так устал за прошедшие дни.

— Присаживайтесь, Иван, — пригласила она. — Вы нашли Юру?

— Да, фрау Сэтерлэнд. — Пирогов сел на стул, поставив рядом палку, на которую опирался. — Как я и предполагал, он побежал к Альме. Когда я нагрянул в сторожку, они с Варварой кормили собак и Юра был совершенно счастлив. Я даже не нашел в себе сил отругать его. Просто махнул рукой — оставайся. Ведь я же этого и хотел. Он мне сказал, что Варвара встретила его хорошо. Она даже и не поняла, что он прибежал сам, без моего ведома. Как и обещала, поручит ему ухаживать за собаками.

— Я рада. — Маренн улыбнулась. — Признаться, я нервничала. Бежать одному в лесу пусть не ночью, но очень рано утром — это небезопасно. Ведь можно натолкнуться не только на человека с оружием, но и на дикого зверя — кабана, например. Обычно они все чувствуют себя вольготно в рассветные часы. Когда человек еще спит, — добавила она с иронией.

— Это обычно, фрау Сэтерлэнд, — ответил Пирогов. — А сейчас главная опасность — это все-таки человек с оружием, зверь весь попрятался в чащу от войны. Туда, куда, как говорится, ни пешком не дойдешь, не на танке не доедешь, бурелом, болота. А прежде, бывало, в усадьбу и лисы заглядывали частенько. Я их подкармливал. А зайцы — просто отбоя от них не было, всю кору с деревьев объедали, гонять приходилось.

— Ну, а как там чувствует себя красноармейский командир? — спросила Маренн, бросив взгляд на Рауха. — Пришел в сознание?

— Да, как вы догадались? — удивился Пирогов и тут же махнул рукой. — Что я спрашиваю? Конечно, с вашим опытом вы все наперед знаете. Ему намного лучше. Когда я пришел, они с Кольцовым, со старшиной, обсуждали, что дальше делать. Господина офицера упоминали. — Он тоже взглянул на Рауха. — Что он на карте показал им. Я полагаю, склоняются все-таки на острове остаться, партизанить. Мне только лучше. Все какая-то опора.

— У них и помощники найдутся, — грустно усмехнулся Раух. — Наш санитарный транспорт атаковала группа красных, где-то в районе… как назвала фрейлейн? — Он обернулся к Маренн.

— Яснозорье.

— Вот у этой деревни Яснозорье. Как я понимаю, если они будут двигаться на восток, ища выход к своим, скоро они тоже окажутся у сторожки.

— Это если Кольцов и его люди не уйдут на остров, — заметила Маренн. — Не надо забывать о визите дуче.

— Но у них еще неделя. Вполне могут встретиться, — ответил Раух. — Так что у вас здесь будет полноценная боевая группа. Не пропадете.

— Да, Яснозорье не так и далеко, — задумался Пирогов. — Если идти через лес, а они, конечно, идут через лес, то дня за три дойдут до Миколы.

— Вот видишь, ты поможешь им сформировать серьезный партизанский отряд, — пошутила Маренн.

— Что тут помогать? — Раух пожал плечами. — Они сами, без меня сформируются. Это наверняка не единственные, еще много вокруг бродит. Выхода к своим у них все равно нет. Выход один — подполье. Пусть местные полицаи занимаются. Не зря едят хозяйский хлеб.

— Очень вы там солдатам запомнились, фрау Сэтерлэнд, — Пирогов улыбнулся. — Пока мы с Юрой беседовали в сенях, в горнице только про вас и речь, ну, за исключением командиров, конечно. У тех есть дела поважнее, а кто на отдыхе, так языками почесать разве запретишь?

— И что ж говорят? — поинтересовалась Маренн. — Ругают оккупантов?

— Оккупантов-то ругают, это верно. Но про вас — только восхищение. Все рассмотрели: и какие волосы, и какие глаза, и как говорит, и как ходит. Уж не ожидал, что в том состоянии, в каком они находились все это время, до таких вещей дело есть. Ан нет — есть! Молодежь — одно слово. Конечно, и со своими-то сравнили, ну, в вашу пользу, конечно. Так даже Пелагея не выдержала. Чего сравнивать-то, говорит, седло с лошадкой скаковой? Пускай, мол, поучатся ваши столько же да доброты столько же заимеют, а потом сравнивать будете. Целой жизни, глядишь, не хватит. На том и оборвала их болтовню. А то только попусту воздух сотрясать. Варя все как вы делать старается. Я заметил, она точь-в-точь повторяла ваши движения, когда капельницу ставила. Но это правильно. И старшина Кольцов ее похвалил. Он еще до вашего прихода, как Микола мне рассказал, наставлял ее, чтобы она все внимательно смотрела, училась, ведь другого-то врача вряд ли в отряд сыщешь. Она, верно, все запомнила. Да и сама способная. Ну а Юра, тот в собачью жизнь погрузился с головой. — Пирогов смахнул слезу с морщинистой щеки. — Щенки за ним гурьбой, Альма и Граф руки облизывают. Что еще надо? Смеется от счастья. И мне на сердце полегчало, — признася он.

— Недолго им такой идиллией наслаждаться. — Раух отошел к окну и закурил сигарету. — Дуче настырный. Раз уж он решил на фронт съездить, он своего добьется. Никто от него не отвяжется, даже германский фюрер. Так что облавы начнутся.

— Но дней пять-то еще у них есть? — спросил Пирогов с надеждой.

— Дней пять есть…

— Фрау Сэтерлэнд, срочная телеграмма из Берлина.

На пороге снова появилась Гертруда Вагнер. В руках она держала папку с документом.

— Приказано передать лично. За подписью начальника медицинского управления.

Она протянула папку Маренн.

— Гебхардта? — удивилась Маренн. — Благодарю, Гертруда. — Она взяла папку и отпустила медсестру. — Вы можете идти.

— Это что за новости? — Раух подошел к ней. — Эвакуация отменяется? Мы остаемся в этом госпитале до окончания войны?

— Даже если так, то тебя это точно не касается, — ответила Маренн негромко. — Ты вернешься в Берлин, Шелленберг не потерпит, чтобы ты здесь долго болтался. Хотя я очень сомневаюсь, что ты прав. Эвакуацию раненых отменить не могут. А без меня в Берлине встанет половина работы в «Шарите». Во всяком случае, на первых порах. Незаменимых-то нет. Но сейчас не такое время, чтобы Гебхардт мог позволить себе такую роскошь. Нет, тут совсем другое.

Она раскрыла папку и пробежала документ глазами.

— Очень интересно.

— И что? — Раух взглянул в документ через ее плечо.

— Прочти. — Она протянула ему бумагу. — Не то что за подписью начальника управления, по личной просьбе рейхсфюрера. То мы все беспокоили рейхсфюрера, а теперь рейхсфюрер побеспокоил нас. А значит, совершенно невозможно отказаться. — Она опустила голову и взяла сигарету. Раух чиркнул зажигалкой, чтобы дать ей прикурить. — Спасибо. Это к тому, что ты говорил, рейхсфюрер мне ни в чем не откажет. Рейхсфюрер — это рейхсфюрер. Я всегда знала и знаю, что лишний раз лучше не надо попадаться на глаза, всегда найдут поручение, которое не входит в твои основные задачи. Но пришлось. А ты спрашивал, каков будет ответ Гейдриха. Вот он — ответ Гейдриха и Олендорфа. Вы не хотели, чтобы жители Легедзино и окрестных территорий попали в Уманскую яму? Но не пленными, конечно, кто ж вас пленными туда пошлет, вы нам еще в Берлине нужны, нашим детишкам носы подтирать. Но все равно вы сделаете то, что вы так не хотели делать, фрау Сэтерлэнд. И никуда не денетесь — приказ. Извольте исполнять. И у рейхсфюрера счет один-один. И меня он не обидел, у фрау Марты всегда под рукой будет хороший доктор. И Гейдрих копать под него сильно не станет, во всяком случае сейчас, потому что и его самолюбие он удовлетворил — мне показали мое место. Очень точно все разыграно.

— Я не понимаю. — Раух бросил бумагу на стол. — Кто это такой, бывший генерал Красной армии Понеделин? С какой стати ты должна оказывать ему медицинскую помощь? Более того, тут еще какой-то фотограф участвует, из аппарата Геббельса. Это для чего все? Он что будет делать? Капельницу держать вместо подставки?

— То, что и положено — фотографировать, — ответила Маренн. — Ты же прочел. Генерал Понеделин, командующий 12-й армией большевиков, вчера вместе со штабом сдался в плен. Видимо, при прорыве из окружения. Он согласился сотрудничать с нашим командованием. И поскольку он ранен, ему надо оказать помощь. А фотограф Геббельса прибыл — уже прибыл, как я понимаю, — чтобы все это сфотографировать, а затем напечатать в газетах, как мы заботимся о высокопоставленных большевистских военных, которые нам лояльны. Чтобы и дальше сдавались. Будут листовки разбрасывать, по радио кричать, поднимут большой шум, как Геббельс это умеет. И кто там будет на фотографии перевязывать этого предателя Понеделина? Ответ верный — фрау Сэтерлэнд. Заодно реклама германскому рейху: вот посмотрите, какие у нас врачи — и красавица, и сама доброта, и делает все превосходно. И отказаться нельзя. Подчеркнуто — по личной просьбе рейхсфюрера. Зеркальный ответ. Вы попросили, и я попросил. Извольте сделать. Такое придумать мог только Гейдрих. Не удивлюсь, что вместе со мной на тех же кадрах окажется и Олендорф — наверняка он опекает этого струсившего большевистского генерала, у которого не хватило духу застрелиться, когда он потерял армию, — добавила Маренн в сердцах. — Как сделал бы всякий уважающий себя военачальник на его месте. И все тут — пожалуйста — вместе, и отдельный самолет вам в Берлин. Мол, пусть раненые летят себе, их де Кринис встретит. А вы, фрау Сэтерлэнд, поработайте пока фотомоделью. Мы вас на фотки пощелкаем. С Олендорфом. Я, кстати, не удивлюсь, если через некоторое время, — она подняла глаза на Рауха, — тебе позвонит Фелькерзам и тоже передаст приказ Шелленберга срочно вернуться в Берлин. Они же теперь знают, что ты здесь, со мной. Олендорф, конечно, доложил. Гейдрих надавит на Шелленберга, я уверена, он это умеет. И тот не сможет отказаться. Гейдрих — мастер устраивать такие ловушки. Чтобы я осталась здесь одна, в полной их власти, — добавила Маренн с отчаянием. — Это его месть за санаторий. И что мне делать? Фотографироваться с предателем?

— Простите, фрау Сэтерлэнд, что я вмешиваюсь, — вдруг подал голос Пирогов. — Я многого не понимаю, конечно. Но вас вынуждают сделать что-то такое, что противоречит вашим принципам, я верно уловил? Вас хотят унизить?

— Ну что вы, Иван! — Маренн ответила с явным сарказмом. — Как можно? Какое унижение, о чем вы, фрау Сэтерлэнд? Это самая обычная просьба. Небольшая услуга. Что в этом такого? Психиатрические опыты не удались, давайте сделаем из вас фотомодель.

— Вас хотят унизить, — заключил Пирогов. — Что вы должны сделать?

— Я должна поехать в лагерь военнопленных Уманская яма и оказать помощь большевистскому генералу Понеделину, который сдался вчера в плен, — объяснила Маренн. — А мои начальники все это сфотографируют и будут разбрасывать в пропагандистских целях листовки с фотографиями в Красной армии. Мол, видите, как хорошо у немцев, как хорошо кормят, как хорошо лечат, какие у нас женщины красавицы — сдавайтесь, сдавайтесь! А на самом деле люди в лагере гниют без еды и без воды, на жаре и ни о какой помощи медицинской никто не вспоминает. Мерзость.

— Но, фрау Сэтерлэнд, вы же до этой Уманской ямы можете просто не доехать, — предложил Пирогов осторожно. — Ну, поехать и… не доехать.

— Что вы имеете в виду, Иван? — спросил Раух настороженно.

— Напали же на санитарный транспорт большевики, и на вас могут напасть. Мы можем инсценировать это нападение, — пояснил он. — Я предложу Кольцову. Я уверен, он согласится помочь. Тем более, как вы говорите, все это направлено против Красной армии. Постреляют по головам, а потом уйдут лесными тропами, я покажу, так что никто и не найдет. И пропагандистскую операцию сорвем, и вам не придется поступаться принципами. Вы нам помогли, — добавил он, понизив голос, — вот время пришло, и мы сгодимся. А уж если вы, направляясь в эту самую яму, в засаду попадете, так что угроза жизни случится, тут опять чаша весов в вашу сторону качнется, — продолжил он свою мысль. — Ведь не хочет же рейхсфюрер потерять такого специалиста, как вы, не может позволить себе в военное время. И те, кто послал вас, опять виноваты будут — не оценили должным образом обстановку, подвергли вашу жизнь опасности. А ведь вместе с вами сколько верных солдат фюрера могли бы пострадать — не получили бы должной помощи вовремя. Это прямое вредительство. И все ради каких-то фотокарточек.

— Возможно, вы и правы, Иван. — Раух внимательно посмотрел на него. — Ваше предложение может стать подходящим выходом. Но я сомневаюсь, что обитатели сторожки на него согласятся. С чего им рисковать собой? Ради кого? Ведь устроить такую инсценировку — риск.

— Как ради чего? — Пирогов возмущенно развел руками. — Ну, во-первых, в собственных же интересах. В интересах Красной армии. Ведь пропагандистские листовки предназначаются для того, чтобы внести смуту в ряды большевиков. А они и так отступают, настроения у большинства панические. А это дополнительная психическая атака, которая на кого-то и подействует. Нет, я не наивный человек. — Он горячо покачал головой. — Я прекрасно понимаю, что, даже если фрау Сэтерлэнд не сможет участвовать в съемках, генерал Понеделин никуда не денется — он уже сдался, и его будут использовать, фотографии все равно сделают. Но потребуется время, чтобы все заново организовать, а для Красной армии сейчас важен каждый выигранный день. А во-вторых, господин офицер, — Пирогов немного смутился, — почему вы отказываете нам, русским, в том, что и мы можем проявлять лучшие человеческие качества? Благородство, человечность, благодарность? Да, конечно, большевики внесли свою дьявольскую лепту. Разобщили людей, заставили забыть свои корни, национальную общность, истоки. Научили наушничать, доносить, клеветать. Бога научили не бояться. Просто плевать на него. Но власти-то их всего двадцать с небольшим лет, а Русь — древняя, в сто раз древнее. И душа народная всегда была широкая, какие песни сложили, какие былины создали! Не верю, что за двадцать лет душу народа можно окончательно испоганить. Да, из осторожности попрятались многие, но нутро-то осталось. Да, вы правы были, когда говорили об Уманской яме. И я скажу, позор, согласен с вами. Достойно презрения. Но ведь никогда в истории не были русские трусами. Отчего случилось все это? А оттого, что достойных людей, которые пример подать могли бы, осталось на земле нашей раз-два и обчелся. Сколько в Гражданскую побили — ведь целыми пароходами цвет русской армии топили, изверги, расстреливали за происхождение. Сколько уехали в эмиграцию, сколько от голода умерли. Если б все они сейчас здесь были, во-первых, и войны-то никакой не было бы, а во-вторых, сражались бы достойно, не бросали оружие скопом. Ну а раз такие Понеделины во главе, которые готовы с кем угодно фотографироваться, лишь бы шкуру свою спасти, что ж тогда от рядового пехотного ждать? Вы меня простите, господин офицер, за пафосность. — Пирогов кашлянул. — Но верю я, что Кольцов и его товарищи откликнутся на мою просьбу. И мы вам поможем.

— Фрау Сэтерлэнд, — в комнату заглянула Вагнер, — вас по телефону спрашивает, — она посмотрела в блокнот, — штандартенфюрер СС Олендорф.

— А вот и он! — Раух присвистнул. — Давненько не слышали. Недалеко уехал. Все здесь околачивается. Уверен, что по делу Понеделина, — добавил он, взглянув на Маренн.

— Несомненно, — кивнула она. — Что ж, соединяйте, Гертруда. Послушаем. — Она взяла телефонную трубку.

— Фрау Сэтерлэнд, — через мгновение послышался вкрадчивый баритон Олендорфа. — Очень рад снова вас слышать. «Нисколько вашей радости не разделяю», — хотелось сказать Маренн. Однако она ответила сдержанно.

— Весьма неожиданно, штандартенфюрер, признаюсь. Я полагала, что вы со своими подчиненными уже убыли к новому месту дислокации.

— Вы правы, убыл, — подтвердил Олендорф. — Но недалеко. Я нахожусь в районе села, — он сделал паузу: видимо, смотрел на карту, — Сунки. Ужасное название. Мы здесь уже приступили к работе, — добавил он с вызывающей холодностью, так что Маренн вздрогнула. — Обрабатываем около ста человек в день, даже перекрываем план. — Он усмехнулся. — Жаль, что вам, фрау Сэтерлэнд, насколько я знаю, приказано возвращаться в Берлин. А то наши психологические опыты вполне могли бы состояться. — Он снова сделал паузу, Маренн молчала, ожидая, что он скажет дальше. — Под Смоленском в наших войсках большие потери, и вы поедете туда. «Все-то тебе известно, — подумала Маренн. — Видимо, навел справки. Проверял, есть ли возможность снова привлечь меня к операции». Впрочем, Олендорф сам подтвердил ее мысли.

— Не скрою, — продолжил он. — Я запрашивал ваше управление на предмет вашего участия, но мне отказали. Было указано, что дивизия СС «Дас Райх» завязла в районе Идрицы и несет катастрофические потери. Не легче приходится и всей танковой группе Гудериана на этом направлении. Туда уже послали вашего сотрудника, но его усилий недостаточно. Уже готов приказ о вашей командировке под Смоленск. Ждут вашего возвращения из Умани. — Он опять сделал паузу.

«Неизвестные красноармейцы, которые сейчас дерутся под Смоленском, спасли и меня от ужасной миссии участвовать в черных делишках Олендорфа и его начальника», — подумала Маренн. Вслух же, однако, сказала:

— Да, я получила вызов из Берлина и вылетаю сегодня же. Самолет уже выделили, через час отправляю санитарный транспорт на аэродром.

— Ваш санитарный транспорт немного задержится, думаю, вам известно. — Ей показалось, что голос Олендорфа прозвучал даже игриво, мол, не обманывай меня. «И это тебе известно. Не ты ли все подстроил? И красноармейцы ли напали? А может быть, переодетые полицаи. Такое тоже исключить нельзя». — Его атаковали большевики в районе… — Олендорф опять помедлил, — Яснозорье. — Он снова посмотрел на карту. — Я никак не могу привыкнуть к этим украинским названиям. Простите.

— Да, мне это известно, — строго подтвердила Маренн. — Однако это не меняет мои планы. Задержимся на несколько часов. Все согласовано с Берлином.

— Но пока ваш транспорт прибудет и погрузится, а затем доберется до аэродрома, еще неизвестно, не атакуют ли его на обратном пути. — Опять — пауза. «Ах, вот оно что! Еще и на обратном пути. Тогда это явно полицаи!» — У вас образуется немного времени, которое я просил бы уделить… — Олендорф запнулся, — нашей службе.

— Это что вы имеете в виду, штандартенфюрер? — прямо спросила Маренн. — Поучаствовать в расстрелах?

— Нет, что вы. — Он усмехнулся. — Как можно? Для столь неприятной миссии у нас подготовлены соответствующие люди. Нет, ни в коем случае. А разве вы не получали приказ от вашего шефа Гебхардта прибыть в Уманский лагерь, чтобы оказать помощь большевистскому генералу Понеделину, который согласился сотрудничать с нами? — поинтересовался он. — Уже должны были получить.

— Да, получила, — коротко ответила Маренн. — Понятия не имею, где этот лагерь и с какой стати я должна лечить большевистских генералов. Терять время на каких-то трусов, когда как вы говорите, в полевом госпитале под Идрицей десятки воинов СС нуждаются в моей помощи. Я в это время должна откладывать вылет и ставить примочки сдавшимся большевикам ради пропагандистских игр доктора Геббельса. А под Идрицей кто-то умрет, не дождавшись помощи. Я не стану скрывать, штандартенфюрер, я возмущена этим приказом.

— Вы, как всегда, категоричны и резки, — заметил Олендорф. — Но у войны существует не только основной фронт, где стреляют и передвигаются боевые соединения, есть еще несколько важных фронтов. Вот наша работа, например. Или, как вы выражаетесь, пропагандистские игры. Это тоже очень важно.

— Да, я понимаю, что мне придется в этом поучаствовать, раз я получила такой приказ, — ответила Маренн. — Но вы-то каким боком, штандартенфюрер, имеете ко всему этому отношение? Или вы сотрудничаете и с аппаратом доктора Геббельса?

— Ну, не так чтобы очень тесно, — признался Олендорф. — Но время от времени приходится приглашать специалистов их профиля. Ведь наша работа не должна оставаться тайной. Не для того она делается. Она должна иметь широкий резонанс, чтобы население оккупированных территорий знало и боялось.

— Что ж, мне ясно, — подтвердила Маренн. — Значит, вы тоже будете присутствовать при том, как я буду лечить этого большевистского генерала под объективами пропагандистов? Не ваша ли разработка, штандартенфюрер? — спросила она резко. — И чем страдает генерал, не можете ли мне сообщить? Чтобы я взяла с собой все необходимое. Или ему еще надо поставить диагноз?

— Разработка не только моя, — ответил Олендорф уклончиво. — Хотя я имел честь принять участие. «Честь-то сомнительная. Но твоим понятиям о ней соответствует». — Что же касается медицинской помощи, мы полагаем, обычной перевязки будет достаточно.

— Обычной перевязки? — возмутилась Маренн. — И для этого нужно срывать меня?! Эту функцию не может выполнить лагерный доктор?

— В лагере нет доктора, — усмехнулся Олендорф. — Зачем им доктор, этим нелюдям? Они сами перевязывают себя исподним и пьют то, чем сходили в туалет, извиняюсь за подробность.

— Что-что? — переспросила Маренн. — Людям не дают воды? Я так понимаю, и не кормят тоже? Значит, так, Олендорф. — Отбросив всяческую субординацию, она пристукнула ладонью по столу. — Если вы не дадите пленным воды, хотя бы нормальной питьевой воды, и хотя бы хлеба, ваша пропагандистская операция не состоится, так и знайте! Я не приеду!

— Вы не можете не выполнить приказ! — Голос Олендорфа внезапно сорвался на визг. — Вы получили приказ вашего управления и вы обязаны приехать! И не ваше дело, чем их кормят или поят! Этим занимается Четвертое управление! Не суйте нос куда не надо, фрау Сэтерлэнд, делайте, что сказано! С этими большевистскими негодяями разберутся без вас! Чем больше их подохнет, тем меньше нам кормить! Для чего они нужны? На этой территории будет создан рейхскомиссариат Украина, и земли получат самые достойные люди Германии, а эти восточные рабы должны знать свое место. Так много людей нам не нужно, поэтому пусть лучше они умирают сами по себе, чем тратить на них газ и патроны.

— Я так слышала, что Киев еще не взят, — ответила Маренн ледяным тоном. — И неизвестно, будет ли взят в ближайшее время. Так что вести речь о рейхскомиссариате явно преждевременно, так как у него пока отсутствует столица. Что же касается приказа, вы разве не знаете, штандартенфюрер, что лично для меня распоряжения Гебхардта не являются обязательными? Я числюсь сотрудницей Шестого управления СД со специальными полномочиями. Не знаю, что вы уж рассказали Гебхардту, что он подписал этот документ, но он всегда был тугодумом и ссориться с вами побоялся. Однако потрудитесь получить на эту тему приказ бригадефюрера СС Шелленберга, моего единственного начальника. А вот это у вас не получится. Еще раз повторяю, если пленных не накормят и не дадут им питьевой воды, я не приеду, несмотря на все приказы. Я направлюсь вместе с транспортом прямо на аэродром. А уж вы докладывайте как хотите в Берлине, почему у вас в очередной раз все сорвалось. Вам ясно, что я сказала? — спросила она резко. — Исполняйте. И будьте любезны, найдите способ меня убедить, что вы действительно это сделали.

Она повесила трубку.

— Ты слышал? — спросила Рауха, закурив сигарету. — Как тебе Олендорф?

— Я бы сказал, ничего необычного, — ответил тот. — Что ты от него ждала? — Он пожал плечами. — Он действует по инструкции. И думает по инструкции, как прописали.

— Правильно ли я понял, что пленным в лагере не дают воды? Их пытают жаждой? — ужаснулся Пирогов. — Это же чудовищно!

— Да, вы правильно поняли, Иван, — сказала Маренн и, встав, подошла к окну. — Именно так там все и обстоит. Они пьют мочу, голодают, их держат под палящим солнцем, медицинской помощи не оказывается. А зачем? Вы же слышали: чем больше умрет, тем нам легче — немецкая экономия.

— И ничего нельзя сделать? — робко спросил Пирогов. — Это же люди…

— А кто может сделать? — Маренн повернулась. — Я — не могу. В мои полномочия действительно входит оказание медицинской помощи только военнослужащим вермахта и войск СС. А скоро, как я понимаю, и вовсе только военнослужащим СС, так как Гиммлеру очень не нравится, что вермахт пользуется нашими услугами. Вообще, насчет Четвертого управления Олендорф напустил тумана. Гестапо здесь ни при чем. Они занимаются подпольщиками, комиссарами, неблагонадежными элементами, уголовниками теми же. А здесь полностью полномочия вермахта. Вермахт взял в плен, вермахт и распоряжается. Господин фельдмаршал фон Рунштедт — вот кто тут главный. Это компетенция ОКВ, общего военного командования. А они очень не любят, когда СС вмешиваются в их дела. Вот я сейчас потребовала и не уверена, что меня не пнут, как последнюю шавку, мол, займитесь своими делами. Пока они наступают — они на коне. А вы там, в канцелярии рейхсфюрера СС, пока помолчите. Вот появятся тылы, тогда будете исполнять свою работу. Если даже Дитриху, как он сказал, оружие выдали по остаточному принципу, возьмите то, что нам не нужно, трофейное. Что говорить о прочем? Олендорф, конечно, сейчас доложит в Берлин. Но если только министр пропаганды Геббельс вмешается. Надо же ему фотографии сделать. Чтобы покрасивее получилось. Он может перетянуть чашу весов в нашу сторону. Но тогда мне точно придется ехать к ним — никуда не денешься. А ты не думаешь, что нападение на транспорт устроили переодетые полицаи? — спросила она Рауха. — Специально, чтобы нас задержать.

— Не исключаю, — усмехнулся тот. — Если только у Олендорфа ума хватило. Вообще-то он в выдумке не силен, как ты заметила. Слишком большой барин. Ты же видела, сидеть на броневичке, попивать кофе из термоса и наблюдать в бинокль, как полицаи бегают по дворам и волочат старух за волосы — вот это ему нравится. Чувствовать себя сверхчеловеком, которому дана власть над нелюдями, как он выразился. И при этом чтобы территория вокруг была зачищена на предмет возможного сопротивления. То есть в полной безопасности. А брать на себя такие риски, как переодевать полицаев, устраивать засады, потом еще неизвестно, вдруг в санитарном транспорте кто-то из водителей погибнет, это получится — свои постреляли своих. Во-первых, никто ему не даст такие полномочия, он не разведка и не контрразведка, чтобы спецоперации устраивать, он всего лишь исполнительная команда. А во-вторых, он и сам струсит. Это же отвечать придется. Полицаи все тупые и трусы, иначе бы они в полицаи не пошли, они меры не знают, такое побоище могут устроить, что Олендорф потом никогда не оправдается. Нет, скорее всего, это в самом деле отставшие красноармейцы. Что-то долго там идет перестрелка. Никаких сообщений о том, что транспорт продолжил движение и прибудет к такому-то времени, пока нет. Значит, столкновение еще продолжается. Ну, полицаи на такое неспособны.

— Вероятно, ты прав, — согласилась Маренн. — Как нет сообщений о том, что мои условия выполнены и пленникам дали воды хотя бы. И мне придется ехать на условиях Олендорфа. — Она села за стол и раздраженно затушила сигарету в пепельнице.

— Очень сомневаюсь, что ему удастся убедить представителей вермахта это сделать, — подтвердил Раух. — Им-то зачем? Вам надо — вы и делайте. А Олендорф где возьмет? У него что, провиантский склад под рукой? Тоже нет. Полицаи на подножном корму — что украдут, то и их. А сам он на пайке.

— Как я вижу, все-таки наша помощь необходима, — вступил в разговор Пирогов и придвинулся со стулом поближе к столу. — Мы не знаем, когда придет транспорт, но знаем, когда прибудет фотокорреспондент из Берлина и когда вам, фрау Сэтерлэнд, надо прибыть в Уманский лагерь, чтобы участвовать в съемке.

— Фотокорреспондент, скорее всего, прибыл, — поправил Раух. — Иначе бы они все это не затевали. Он же тоже может не доехать до них вовремя, как и наш транспорт.

— Значит, время указано? — уточнил Пирогов. — Маршрут тоже? Тогда зачем нам полагаться на обстоятельства, на какое-то благородство этого главного карателя, наверняка не дождешься. Мы должны действовать сами. Придет или не придет транспорт, прилетит или не прилетит самолет из Берлина нам-то что? — Пирогов пожал плечами. — Мы устроим инсценировку с нападением на вас, это будет выглядеть даже убедительнее на фоне того, что и транспорт попал в засаду. Вы укажете место и время на карте, и я все организую. Вы поедете к ним, фрау Сэтерлэнд, пусть даже они и не выполнят ваши условия. Должны же вы исполнять приказ. А по пути на вас нападут большевики. Обстрел, машина неисправна, сами едва спаслись. Какая уж тут фотосъемка? — Он улыбнулся. — Пусть высылают спасательнуб команду и эвакуируют вас в Берлин поскорее, иначе ваш коллега под Смоленском так вас и не дождется. Господин офицер, покажите мне маршрут и где мы должны ждать, — попросил он Рауха, привстав. — Не будем терять времени. Я сейчас же отправлюсь в сторожку.

— А если Кольцов и его солдаты не согласятся участвовать? — спросил Раух серьезно. — Вы же не можете за них поручиться, Иван. Вы хорошо говорили о русской душе и о русском характере, но это вообще. А вот конкретно эти люди? Что, если они откажутся? Тогда фрау Сэтерлэнд попадет в неприятную ситуацию.

— Ни в коем случае, — решительно ответил Пирогов. — Если они откажутся, мы сделаем это сами. Я, Микола и Пелагея. Она жена лесника и тоже стрелять умеет. Вам это покажется смешным, — добавил он быстро, заметив, как разочарованно вытянулось лицо Рауха. — Но в удобном месте и втроем можно справиться, главное — правильно выбрать позицию, верно? Вы же поедете вдвоем и пара мотоциклистов охраны, больше-то сопровождения не будет. А что касается оружия, пусть фрау Сэтерлэнд даст мне автомат, я его вынесу тайком, по пути на аэродром он ей уже не понадобится. Ну а Микола — с винтовкой, он взял у Кольцова, те много набрали у убитых на всякий случай. А тетка Пелагея как умеет — с охотничьим ружьем. Убивать-то мы никого не собираемся. Шум устроим и уйдем, а там уж вы сами распишите своему командованию, что и как вышло. А то, что не поймают нас — это вы не сомневайтесь. Микола такие дорожки знает, такие схроны в лесу, что век не разыщут. Мы же дома, нам и лес — защитник.

— Но по лесу придется вам идти долго. — Раух посмотрел на карту. — Мы поедем вот этой дорогой, это кратчайший путь до лагеря. — Он прочертил ногтем линию. — Полагаю, что самое удобное место для мнимого нападения — вот здесь. — Он обозначил точку. — Здесь дорога проходит через лес как бы в небольшом туннеле между холмом и обрывом. Если занять позицию на возвышенности, то у вас будет прекрасный обзор и хорошие пути для отступления, а мотоциклисты внизу будут иметь ограниченную видимость и серьезный ущерб вам не нанесут, вы же окажетесь как бы за каменным бруствером. Ну и если быстро уйдете, чтобы погоня не догнала, когда прибудет спасательная команда, тогда почти безопасно. Но от сторожки до этого места — довольно далеко. Что скажешь? — Он повернулся к Маренн.

— Скажу, что меня беспокоит все это, — задумалась она. — Как же вы, Иван? С вашей ногой такой длинный участок по лесу преодолеете, а затем еще и уходить надо быстро…

— Вы хотите спросить, как мы с Миколой, оба колченогие, да Пелагея не первой молодости, до дороги доберемся, а потом еще и от охраны сбежим? — уточнил Пирогов. — Не волнуйтесь, дорогая фрау Сэтерлэнд, — продолжил он уверенно. — Дойдем. Бог поможет. — Он перекрестился. — Я даже рад, что так все вышло, что Бог дал мне возможность на добро ваше ответить добром. Главное — время рассчитать правильно, учитывая наши возможности. А на обратном пути быстро в охотничий схрон спрячемся. Он отменно замаскирован — не найдут. Уж если зверь не чует, то человеку тем более не дано. — Он улыбнулся. — Там и дождемся, пока все уляжется. Потом назад вернемся, когда полицаи по домам разойдутся, к женкам. Кроме того, я не исключаю, что Кольцов все-таки согласится. — Он сделал паузу. — Но я все равно с ними пойду. Без Миколы тогда, конечно. И без Пелагеи. Одни они еще заблудятся. Не туда придут.

— Мне бы не хотелось, чтобы охранники пострадали, — предупредила Маренн. — В смысле были убиты.

— Если Кольцов согласится, за всех его бойцов ручаться я не могу, — честно признал Пирогов. — Не исключаю, что кому-то и не стерпится вдарить по фрицу. Но отдельно будем оговаривать, чтобы стреляли поверх голов, вас-то точно с господином офицером не заденут. К тому же быстро уходить надо. Патрули часто ездят, облавы долго ждать не придется. Так что рассиживать долго, фрицев щелкать явно не получится. Иначе они нас пощелкают. Да еще по следам в сторожку нагрянут, Варю с Пелагеей найдут.

— Что ж, Иван, пожалуй, вы правы. — Маренн сделала паузу, раздумывая. — Полагаться на Олендорфа не приходится. Это было бы глупостью. Но и у вас время ограничено. Пока вы дойдете до сторожки, пока переговорите с ними, пока вернетесь назад, чтобы сообщить нам, а потом опять туда пойдете… Это долго, а потом это привлечет внимание. Не будем забывать о медсестре Беккер. Мы не знаем, кто еще следит за нами. Начальник охраны точно не оставит без внимания такую суету. Все это потом всплывет, когда случится нападение, и унтершарфюреру придется объяснять, почему он не обеспечил должную безопасность.

— Никакой суеты не будет, — заверил ее Пирогов. — Я сейчас уйду в сторожку и до самой операции здесь не появлюсь. А может быть, вообще не появлюсь больше. Останусь с Миколой. Ведь спасательная команда всяко отвезет вас на аэродром, а не сюда, так что мне здесь делать?

— Но как же мы узнаем, что все состоится? — удивился Раух.

— Я пришлю Графа, — предложил Пирогов. — Да-да, овчарку Графа. Уверен, он блестяще справится с поручением. Вот подойдите к окну, фрау Сэтерлэнд, — попросил он. — Видите тот заброшенный фонтанчик с Аполлоном? — спросил он. — Правда, это прежде он был Аполлоном, — исправился смотритель. — Я все по старинке говорю, а теперь у него не хватает головы и правой руки, сломали изверги, домой потащили ради развлечения. Но в месте он стоит тихом, заросшем, сами видите, туда и не ходит никто, тропинки травой позарастали. Зато это место хорошо видно из вашего окна.

— Да, вижу, — подтвердила Маренн.

— И если Граф там появится, увидите, — заверил Пирогов. — Или господин офицер увидит, ведь вам некогда у окна стоять, я понимаю. Более того, через эту полянку с фонтаном ведет тропинка к старой калитке в лес, которой мы с Пелагеей пользуемся, — открыл он секрет, — так что я однозначно мимо него пойду. Это очень удобно, так как во всем доме только эти два окна выходят на поляну, а значит, никто, кроме тех, кто находится в этой комнате, меня и не увидит.

— И не увидел до сих пор, — догадался Раух. — Ни вас, ни Юру, ни лесничиху. Мы-то в окна не смотрим, — сказал он Маренн. — К тому же нас нет на месте постоянно, а в другие окна не видно. И посторонним запрещено входить в кабинет в твое отсутствие. На это не решилась даже Беккер. И потому она прозевала всю эту операцию.

— А не найдется ли у вас или у господина офицера пары носовых платков? — спросил Пирогов серьезно. — Я имею в виду, с вашим запахом. Для собаки, — уточнил он. — Даже можно взять чистые, но провести ими по лицу, и этого будет уже достаточно. Хорошая ищейка запах уловит, а Граф хорошая пограничная ищейка. Я не хочу давать ему свои, — пояснил он. — Ведь сам-то я останусь в сторожке, и это может сбить собаку. Мы потеряем время, а его у нас очень мало.

— Да, есть, конечно, один использованный. — Маренн протянула платок Пирогову. — А второй, — она достала из стола, — сейчас промакну лицо, и будет готов.

— Прекрасно. Нет-нет, мне не давайте, — смотритель остановил ее. — Не надо путать запах, положите сразу в пакет. И вот теперь мне давайте. — Он взял пакет с платками и спрятал в карман. — Я оставлю один платок около фонтана, — пояснил он. — Если кто-то его там найдет, это ваш платок, с вашими инициалами, мало ли, что вы там делали, ходили прогуляться с господином офицером, например. Объяснение всегда найдется. А второй я возьму с собой. Если Кольцов согласится участвовать в операции, я дам Графу понюхать платок и прикажу принести второй. Это элементарная задача для обученной пограничной собаки. Он легко пролезет под калиткой, там большая щель, найдет платок у фонтана и принесет его Варе. Ведь мы уже уйдем из сторожки, не станем его ждать. Граф прибежит куда быстрее, чем я. — Пирогов улыбнулся. — Как ветер примчится. Он сейчас отдохнул, наелся, рана уже не сильно его беспокоит. Так что все сделает на отлично, я уверен. Ну а если Граф не появится… — Пирогов сделал паузу и посмотрел в лицо Маренн. — Это значит, что операция все равно состоится, только отправимся мы на нее втроем: я, Микола и Пелагея. Тут уж вы ориентируйтесь, господин офицер, — он повернулся к Рауху, — по времени. Чуток надо нам сделать скидку. Не так быстро дойдем, как молодые.

— Что ж, по-моему, план неплохой. — Раух поморщился, размышляя. — Как ты считаешь? — Он взгянул на Маренн, она кивнула. — Вот возьмите автомат, Иван. — Он показал на «шмайссер», приставленный к столу стволом вверх. — И боезапас три рожка. — Он достал из сумки. — Пригодится на будущее. Теперь давайте условимся по времени. Во сколько мы должны прибыть в лагерь? — спросил он Маренн.

— Самолет в семнадцать. Значит, в пятнадцать тридцать, не позже, — сказала она. — Во всяком случае, раньше я не поеду, как бы они ни настаивали, ведь мне надо подготовить эвакуацию раненых. Это весомая отговорка. С этой позиции меня никто не сдвинет. Гертруда Вагнер — новичок, я не могу и не имею права оставить процесс эвакуации без контроля. Значит, будут ждать. Не думаю, что они станут настаивать, чтобы я все бросила и срочно ехала к ним. Генерал Понеделин уже никуда не торопится. Да и Олендорф тоже. — Она криво улыбнулась. — Пятнадцать тридцать, раньше я не приеду к ним.

— А это значит, что отсюда нам надо выехать ровно в пятнадцать, — заключил Раух. — Что ж, Иван. — Он поднял глаза на Пирогова. — Ждите нас в укрытии вот на этом холме, — он показал на карту, — с пятнадцати ровно, не позже, иначе вы просто не успеете занять позиции. Найдете на карте, чтобы показать Кольцову?

— Мне искать не надо, — заверил Пирогов. — Я знаю это место. Там карьер песчаный недалеко. Мы в детстве с сельскими мальчишками зимой там с горки катались. А летом на песке валялись, замки песчаные строили. С закрытыми глазами найду. Проведу их, не беспокойтесь. Ну а если с Миколой пойдем, то он без меня все знает. Время у вас в приказах указывают берлинское? — уточнил он. — А то перепутаем все.

— Вылет оттуда по берлинскому, здесь все по местному, — успокоил его Раух. — Так что не собьетесь. Сейчас десять двадцать пять. — Он посмотрел на часы. — У вас?

— Столько же.

— Что ж, у нас говорят: долгие проводы — лишние слезы.

Пирогов встал, хлопнул руками по карманам сюртука. Потом взял автомат, стоявший у стола, сунул под сюртук.

— Сейчас спущусь по черной лестнице, и сразу — на поляну. Никто и не заметит.

— Одну минуту, — остановил его Раух, глядя на карту. — Надо уточнить про транспорт. Ведут ли до сих пор бой или уже следуют к нам. Это важная информация, чтобы полностью владеть ситуацией. Да? — Он взглянул на Маренн.

— Хорошо, — та кивнула. Сняв телефонную трубку, сказала: — Гертруда, узнайте, пожалуйста, про наш транспорт. Прибыла ли подмога, вышли ли из боя. В каком они состоянии. Если можно, сейчас же. Благодарю.

— Смотрите, если я правильно понимаю, транспорт неизвестные атаковали вот здесь. — Раух показал точку. — Сейчас здесь идет бой или уже закончился. Транспорт движется к нам вот по этой дороге. А те самые неизвестные, если мы имеем в виду, что они — не переодетые полицаи, — он бросил ироничный взгляд на Маренн, — а красноармейцы, они движутся на восток, к своим, как раз в направлении сторожки. Если учесть местность и плотность расположения наших тылов, мимо сторожки они не пройдут. Это значит, что вы можете столкнуться с ними, пока доберетесь до туннеля. Либо они придут в сторожку без вас. И это тоже надо иметь в виду.

— Но для нашего отряда это только лучше — еще люди, способные держать оружие, — заметил Пирогов.

— На будущее да, но встреча с ними явно задержит вас и вы не успеете к туннелю вовремя, — поправил его Раух. — Вы же не можете знать заранее, как она произойдет, эта встреча, что там за люди. Да и как вы будете объяснять им, куда направляетесь?

— Это верно. — Пирогов потер щеку, размышляя. — Сейчас не до объяснений. Как бы на после переложить. Позвольте взглянуть, господин офицер, — попросил он. — Судя по местности, — продолжил через мгновение, — а я тут все знаю, они, скорее всего, к дороге ближе держаться станут. Видимо, так они и идут, как же бы иначе они ваш транспорт увидели и атаковали его. А значит, нам, чтобы с ними не столкнуться, надо прямиком через лес, — он провел пальцем по карте, — вот так. И быстрее будет, и надежнее. А в сторожке на всякий случай оставим людей. Я скажу Кольцову. Надо же политрука охранять, и женщин, опять же. Предупредим. Светлов, политрук то есть, в сознание пришел, наверняка уже в курсе всего, он их достойно встретит и поговорит. А там уж пусть ждут нас с Кольцовым. Будем принимать общее решение.

— Фрау Сэтерлэнд, — в комнату заглянула медсестра Вагнер. — Сообщают, что транспорт вышел из боя, — сообщила она. — Следуют к нам. Группа охраны прибыла. Они преследуют нападавших. Бой все еще идет.

— Спасибо, Гертруда, — ответила Маренн, бросив быстрый тревожный взгляд на Рауха. — Начинайте подготовку раненых, — распорядилась она.

— Слушаюсь, господин оберштурмбаннфюрер.

— Этот бой нам не помеха, — произнес Фриц, как только дверь за медсестрой закрылась. — Мы поедем другой дорогой.

— Но они приведут охранный отряд в сторожку, — заметила Маренн. — Приведут за собой, отступая. А трогать политрука, тащить его сейчас на остров — это смерти подобно. Боюсь, что полиция, придя следом, обнаружит там всех обитателей.

— Может быть, спрятаться в лесу? — негромко предложил Пирогов.

— Не поможет, — возразила Маренн. — Это бой. Стрельба будет сильная и во всех направлениях. Не угадаешь с местом.

— Может быть, оторвутся? — спросил Пирогов.

— Может быть, — кивнул Раух. — Но все зависит от того, какими силами идут, как с боеприпасами. А по вашим товарищам в сторожке мы знаем, что у отступающих отрядов с этим тяжеловато. К тому же они наверняка устали. С боем они, конечно, будут двигаться медленнее, но это ничего не меняет. Они придут к сторожке. И не исключено, что с полицаями. Взгляни, — он показал Маренн карту. — Слева от них шоссе, по которому постоянно движутся патрули, идут войска. Здесь им пути нет. Справа — чаща, в которой Иван-то хорошо ориентируется, а они — нет, к тому же болото, то самое, на котором остров Сигизмунда находится. Туда они тоже не сунутся, побоятся. Остается идти вдоль дороги. И надо думать, так они и поступят. А это прямая дорога к сторожке.

— Значит, надо, чтобы они оторвались от преследователей и пришли к нам обходными путями, — сообразил Пирогов. — Я пойду в сторожку, — засобирался он. — Надо послать им подмогу. Где они сейчас ведут бой, покажите мне еще раз, господин офицер, — попросил он — Знаю это место, — кивнул, взглянув. — И Микола знает. Вот пусть он с солдатиком им навстречу идет да через чащу проведет их. Полицаи-то в бурелом не полезут, у них Миколы нет. — Он усмехнулся. — Решат, что мол, сами там сдохнут, в болотах-то. Отстанут. А мы тем временем с Кольцовым к туннелю поспешим, вас там встретим, а потом уж с ними в сторожке свидемся.

— Вы думаете, унтер-офицер согласится на ваш план? — спросила Маренн с сомнением.

— А что же остается? — Пирогов пожал плечами. — Политруку еще дней пять покоя нужно, трогать его нельзя. Личный состав у Кольцова тоже всего ничего, раз-два и обчелся, желторотики, пацаны. Уж сколько в том отступающем отряде, не знаю, но полицаев-то явно нагнали достаточно, чтобы и с теми расправиться, и с этими. Силы-то неравные. А это что значит? Значит, что приди они в сторожку — все, крышка. И Светлову, и всему отряду, и Миколе с Пелагеей, и Варе. И Юре моему — Он вздохнул горько. — Так что полагаю, что согласится Кольцов. Ничего другого не остается. Всем туда на подмогу бежать — смысла нет, всех перемолотят. Единственный выход — обмануть, оторваться от них, чтоб след потеряли. А это только с Миколой можно, который каждое деревце в чаще знает.

— Наша операция в этом свете более серьезное значение приобретает, — заметил Раух. — Нападение в туннеле отвлечет охранный отряд от поисков. Они перекинутся на нас. Ну а тот отряд уйдет. Уведет их лесник. Если все получится, как вы, Иван, говорите.

— Так все и будет. Мы же тоже в лес глубоко нырнем, не сыщут. А потом с тем отрядом соединимся. Все, пошел я, — засобирался снова Пирогов. — Надо торопиться. Думаю, согласится со мной Кольцов. Другого выхода просто нет…

— Фрау Сэтерлэнд, — в гостиную заглянула медсестра Вагнер. — На проводе опять штандартенфюрер Олендорф, — доложила она. — Соединить?

— Подождите, Иван, — остановила Маренн Пирогова. — Сейчас опять все может измениться. Да, Гертруда, соединяйте, — разрешила она и взяла трубку. — Я вас просила звонить, только когда вы выполните все мои требования, штандартенфюрер, — начала она сразу резко. — Вы отрываете меня от подготовки к эвакуации.

— Именно поэтому я и позволил себе занять ваше драгоценное время, — произнес Олендорф холодно, на этот раз казалось, что он вот-вот зашипит. — Я выслал вам копию приказа, подписанного начальником штаба Рундштедта. Водой и провиантом пленных обеспечат. Копию доставит мой офицер по особым поручениям. Он уже выехал. Жду вас, фрау Сэтерлэнд, в условленное время, и на этот раз — без отговорок. — Последняя фраза прозвучала категорично. — Мне и так очень часто приходится идти у вас на поводу. Больше — не получится, имейте в виду. Не сомневайтесь, что я составлю соответствующий рапорт.

— Вы требуете, чтобы я выехала с вашим офицером? — спросила Маренн так же холодно.

— Нет, — ответил Олендорф. — У него еще есть поручения. Приезжайте сами в условленное время. Дело в том, что фотограф задерживается в Черкассах, — сообщил он нехотя. — Он ведет там съемку для журнала по заданию министерства пропаганды и прибудет вместе с вами. «Очень надеюсь, что тебя он сфотографирует, а вот меня — нет, — подумала Маренн. — Так что будете красоваться в газете с генералом Понеделиным без дамы».

— В пятнадцать тридцать по местному времени, и ни минутой позже, — все так же холодно добавил Олендорф. — Ваш самолет прибудет в семнадцать. Так что времени у вас достаточно. Ясно?

— Ясно. Буду, — резко ответила Маренн. — В пятнадцать тридцать, — и повесила трубку.

Несколько мгновений все молчали. Было слышно, как в коридоре медсестра Вагнер отдает приказания санитарам, готовясь к эвакуации.

— Что ж, все ясно, — заключил Раух. — Картина полностью ясна. Сейчас посланец Олендорфа привезет нам копию приказа начальника штаба Рундштедта. И даже если он не привезет и его подстрелят по дороге или он подорвется на мине, — он криво усмехнулся, — это уже ничего не меняет. Явиться в Уманский лагерь в пятнадцать тридцать нам все равно придется. Раз с приказа сняли копию, он существует. Спорить бесполезно. Другое дело, исполнят ли его? Могут и не исполнять. Но проверить это нам не удастся. Они выполнили условие — извольте ехать, фрау Сэтерлэнд. А то, знаете ли, терпение рейхсфюрера не беспредельно. Кто бы сомневался.

— Что ж, мы поедем, — согласилась Маренн.

— Но не доедете, — закончил за нее Пирогов. — Не отчаивайтесь. Не может быть, чтобы этот изверг в отглаженном мундирчике с белоснежным воротничком и в пенсне, — как он сюда явился, — одержал верх. Добрых людей все же больше. И хотя не к месту, конечно, все эти рассуждения о добре и зле, когда вокруг столько горя, разрушений, смертей, но разве добро, сострадание кто-то отменял? Кто-то отменял благодарность, любовь, преданность? Нет. Просто люди в страхе, отчаянии забывают, что надеяться надо всегда. И бороться. Вы не доедете до него, и он не восторжествует. Я вам обещаю, фрау Сэтерлэнд. — Пирогов прижал руку к груди. — Пусть мне даже одному с Пелагеей придется это сделать. Все, платки взял, автомат взял, рожки взял. — Он похлопал по сюртуку руками. — Сейчас по черной лестнице на поляну, — повторил скороговоркой, — а там через калитку — до Миколы. Пошел. А вы, фрау Сэтерлэнд, — обернулся к Маренн, — ждите Графа. Я уверен, что он прибежит. И это будет означать, что все наши договоренности в силе. Прощайте. — Пирогов направился к двери. — Еще раз спасибо за все.

— Подождите, Иван.

Маренн порывисто встала, подошла и обняла его.

— Наверное, больше не увидимся, — проговорила она негромко. — Вам тоже спасибо. Постарайтесь остаться в живых. Берегите Юру.

— И вы постарайтесь, фрау. — Голос Пирогова дрогнул. — Как оно дальше пойдет, ведь никто не знает. Россия страна большая, уверен, не хватит у Гитлера силенки до Урала докатить, даже если Москву возьмет и Ленинград. А там еще полстраны осталось. Обязательно назад покатится, пусть даже мы и не доживем. — Он глубоко вздохнул. — Но тогда вы, фрау Сэтерлэнд, тоже оставайтесь в живых, я вам желаю. Да вы останетесь, я верю. — Он прижал Маренн к себе. — Ведь Бог же есть, как бы трудно в это ни верилось сейчас, он не допустит, чтобы вы ушли с земли, ведь вы — ангел, не тот с иконы, что с крыльями, вы — ангел в человеческом лице. В делах ваших, мыслях… Вы обязательно переживете эту войну и поможете всем другим, кто выживет. Ну а я, даст Бог, дождусь освобождения Родины и Юру в жизнь выпущу. А больше-то мне ничего и не нужно. Можно помирать.

— Фрау Сэтерлэнд, прибыл офицер штандартенфюрера Олендорфа, — доложила Вагнер.

— Пусть подождет, — распорядился Раух.

— Он говорит, что очень торопится…

— Пусть подождет.

— Слушаюсь.

— Идите, Иван. — Маренн поцеловала Пирогова в колючую щеку. — Я, вы знаете, особенно в Бога не верю, но сейчас и мне хочется сказать: пусть он сохранит вас и Юру во всех испытаниях.

— Прощайте, господин офицер. — Пирогов протянул Рауху руку. — Я не так давно вас знаю, но кажется мне, что вы хороший человек. В нутре своем таким остались. Не дали себя испортить. А это при вашей службе много значит. Значит, что сила есть душевная противостоять. Желаю вам тоже жить. Любить фрау, — добавил он смущенно. — Уж не знаю, как там у вас все устроено. И кто ее супруг. Но вы — человек достойный. Берегите ее.

— Спасибо, Иван. — Раух пожал руку Пирогова с искренней теплотой. — Вы тоже боритесь, живите, берегите Юру.

— И если будет трудно, обращайтесь к медсестре Вагнер, пока она здесь, — напомнила Маренн. — Я ей еще раз скажу.

— Я помню, спасибо. — Пирогов кивнул и направился к двери. Маренн показалось, что он хромал сильнее, чем обычно.

— Мы вас проводим. — Она грустно улыбнулась. — Посмотрим на вас в окно. Никогда не смотрели. Ну, раз уж вы открыли нам тайну, посмотрим.

Пирогов вышел. Дверь закрыл быстро, казалось, даже намеренно — чтобы не оглядываться. Спустя минуту они увидели его уже на поляне. Сильно прихрамывая, он шел по покрытой августовской росой траве к разрушенному фонтану. Дойдя до разбитой статуи Аполлона, остановился. Осторожно достал из кармана оба платка, которые ему дала Маренн, один положил у поребрика. Второй платок снова спрятал в карман. Повернулся. Несколько мгновений смотрел на окна гостиной. А затем исчез в кустах разросшейся вокруг фонтана дикой малины.

— Жалко мне его. — Голос Маренн дрогнул, она почувствовала, как комок встал в горле. — Он уже немолод. Много пережил. И оставаясь здесь, почти наверняка погибнет. Ведь рано или поздно Олендорф добьется своего и произведет зачистку. Я очень сомневаюсь, что история с санаторием проживет долго.

— А себя тебе не жалко? — спросил Раух с грустной иронией. — Вот сейчас мы поедем на аэродром. Один шальной снаряд в машину — и все, нас нет. Это война. Что же касается санатория, не уверен. Ты знаешь нашу бюрократию: если бумага есть и она подписана высоким начальником, она работает. Не так-то просто ее отменить. Одним махом не получится. Надо снова пройти много инстанций. — Раух помолчал. — Иван — сильный человек. Он будет бороться. И если погибнет, то в борьбе. А от такой участи сейчас не застрахован никто. Ни молодой, ни старый, ни больной, ни здоровый.

— Госпожа оберштурмбаннфюрер, — на пороге снова появилась медсестра Вагнер. — Посланец штандартенфюрера настаивает, чтобы его приняли.

— Да, хорошо, Гертруда, зовите. — Маренн вернулась к столу.

— Хайль Гитлер!

В гостиную вошел молодой оберштурмфюрер в покрытом пылью дорожном плаще. В руках он держал мотоциклетный шлем с очками.

— Специальный пакет от штандартенфюрера СС Олендорфа, — доложил он. Раскрыв сумку, достал пакет с печатями. Вручив Маренн, положил на стол реестр. — Распишитесь.

— Благодарю. — Маренн поставила подпись. — Это все?

— Так точно. Разрешите идти?

— Да, конечно. — Маренн кивнула. Когда оберштурмфюрер вышел, протянула пакет Рауху.

— Будь добр, посмотри, что там. Не хочу даже прикасаться.

— Сейчас.

Раух вскрыл конверт, быстро пробежал глазами текст.

— Ничего особенного. То, что и сообщил Олендорф по телефону. Распоряжение выдать запас провианта для пленных Уманского лагеря, обеспечить водой и медицинской помощью. За подписью заместителя Рунштедта. Копия.

— Как же Олендорфу удалось этого добиться?

— Как обычно — по связям. — Раух пожал плечами. — Через Четвертое управление. Ты же знаешь Мюллера и его ищеек. — Он усмехнулся. — Это кладезь компромата. У них собрана картотека на всех вплоть до самого мелкого почтового чиновника. И они не устают ее пополнять. Каждый фактик от самых юных лет тщательно запротоколирован, а вдруг пригодится? Что же говорить о фельдмаршале фон Рунштедте. На него там — тома. Вот позволил себе Рунштедт, например, в Париже отвлечься ненадолго с симпатичной юной особой. Это ему кажется, что об этом никто не узнает, в особенности его жена. Жена-то, конечно, не узнает. Но только пока Мюллер этого не захочет. Потому что Мюллер будет знать точно и еще сделает фотокарточки в самых интимных позах. А понадобится ему что-то от Рунштедта, он — раз, фотокарточки на стол. Жене. А еще хуже — фюреру. Вот, мол, посмотрите, как у вас фельдмаршалы время проводят. Не о благе рейха размышляют на досуге. Все — карьере конец. Вот и в этот раз было так же, я уверен. Кому-то, от кого зависит решение, не исключено, что и самому фон Рунштедту, — Раух присвистнул, — предъявили такие карточки. И — решение в кармане. Когда надо, у них все найдется. А Олендорф сам к Четвертому управлению относится, ему такое дело по связям в рейхсканцелярии провернуть — это раз плюнуть. Вот на тебя тоже фотокарточки наверняка фрейлейн Беккер сделала, — пошутил Фриц. — И на меня, конечно. Вот прогуливаемся вместе, вот в машину сели, куда-то поехали. А потом раз — и Отто вышлют. Как оправдываться будешь? А еще скажут, какого-то хромого старика из местных прихватили. И все время его с собой таскали, как бы прикрытием.

— Я оправдываться не буду, ты же знаешь, — ответила Маренн, разбирая бумаги на столе. — Особенно перед Отто. Он сам тебя сюда прислал. Это было его решение. Я его не просила. Пусть думает. А сейчас мне надо готовиться к эвакуации. Транспорт прибудет через час. — Она посмотрела на часы. — Времени совсем мало. Надо проверить оборудование, чтобы все работало при траспортировке. А ты займи пост у окна, — попросила она, слабо улыбнувшись. — Если этот храбрый пес по кличке Граф появится у фонтана, сообщи мне. Я буду в палатах.

— Слушаюсь, госпожа оберштурмбаннфюрер. — Раух притворно приложил два пальца ко лбу. — А как же наше свидание? — напомнил он. — Отменяется, как я понимаю.

— Ты серьезно? — Маренн собрала бумаги в папку и с удивлением взглянула на него. — Какое свидание? Вот видишь. — Она постучала пальцем по пакету Олендорфа, лежавшему на столе. — Если у Ивана ничего не выйдет, а это не исключено, нам придется ехать туда и принимать участие во всем этом пропагандистском балагане. Никакого повода не выполнить приказ у меня не остается. Я должна прибыть. И даже если после этого мероприятия у меня останется время до самолета, прости, это будет не то настроение. Мы будем чувствовать себя, как будто нас вываляли в дерьме. Во всяком случае, я.

— А я почему-то думаю, что у Ивана все получится. — Раух подошел сзади и положил ей руки на талию. — Он — смелый человек, и если даже ему придется сделать все одному с лесничихой — он сделает. Так что с Олендорфом мы сегодня не увидимся, я уверен. Не то чтобы никогда не увидимся, — он усмехнулся, — но сегодня — это точно. Пусть сам фотографируется с большевистским генералом. У нас найдутся другие дела. — Он наклонился и поцеловал ее в шею.

— Руки убери, пожалуйста, и встань к окну, на пост. — Маренн отстранилась. — Прозеваешь собаку. Может войти Вагнер, — объяснила она. — Я бы не хотела, чтобы она все это видела. Здесь не место.

— Но обещай, что если будет время до самолета…

— Гауптштурмфюрер, займите пост. — Маренн с притворной серьезностью сдвинула брови. — Если останется время до самолета. Ты же сам сказал, нам еще до этого самолета надо доехать. Один шальной снаряд — и все. Доедем — там посмотрим, — пообещала она.

— Собственно, этого я и добивался. — Раух снова встал к окну. — Я говорил, что буду добиваться, вот и добиваюсь. Не выйдет до самолета — буду требовать, чтобы назначила в Берлине. До отъезда в Смоленск.

— Добивайся, я не возражаю. — Маренн улыбнулась и, взяв папку, направилась к двери. — Я — в палаты. Гертруда, вот сопроводительные документы на тех, кому были проведены торакальные операции, — она вручила папку медсестре. — Внесите в общий список, пожалуйста.

— Слушаюсь, госпожа оберштурмбаннфюрер. — Медсестра Вагнер встала. — Касательно шарфюрера из четвертой палаты, вот взгляните. — Она протянула Маренн карточку. — Старшая медсестра считает, что он нетранспортабелен. Его надо оставить здесь.

— На чем она основывается? — Маренн взглянуда в документ. — Состояние стабильное? Его стабилизировали вчера утром. Что-то изменилось? Почему не доложили?

— Значительных изменений нет, состояние стабильно тяжелое, — доложила Вагнер.

— Пойдемте, я посмотрю. — Маренн направилась в палату. — И пригласите старшую медсестру, пожалуйста. Если оставить здесь, то положительную динамику обеспечить не удастся, — объясняла она минуту спустя. — Недостаточный уход, нехватка оборудования. К тому же следующий транспорт прибудет только через неделю, и повезут не в «Шарите», а в Познань. За это время стабильно тяжелое состояние может снова стать нестабильным. Даже совершенно точно станет. Нет, нельзя лишать раненого такого шанса — попасть в «Шарите». С транспортом прибудет дежурный врач и медбрат, он будет постоянно находиться под наблюдением.

— Но, госпожа оберштурмбаннфюрер, — возражала старшая медсестра, — если бы везти по земле, я бы и слова не сказала. Но как раненый перенесет взлет и посадку? Это же серьезный перепад давления.

— В самолете он будет находиться под моим личным наблюдением, — ответила Маренн сдержанно. — Если вас что-то смущает, давайте еще раз посмотрим все последние анализы. Иного выхода, кроме срочной эвакуации, я не вижу. Стабилизация наступила, но это ненадолго, если не применить необходимую терапию, а сделать это можно только в «Шарите». Я понимаю ваше беспокойство, фрау Блумер, — добавила она. — Но я заказала в Берлине не просто перевозчик, а самолет повышенной вместимости, то есть раненого погрузят со всем необходимым оборудованием, и в полете будет возможность корректировать показания. Уверена, что он перенесет полет хорошо. Покажите, пожалуйста, последние данные, — попросила она.

— Вот, пожалуйста. — Медсестра протянула ей сводку. — Это сорок минут назад.

— Спасибо.

— Гауптштурмфюрер, без халата и маски на отделение нельзя, — послышался строгий голос Гертруды Вагнер. — Что вы хотите? Я скажу доктору.

Маренн обернулась. Рядом с Вагнер она увидела Рауха.

— Сейчас я подойду, — громко сказала она. — Как я вижу, анализы сильно не изменились, — заметила она Блумер, пробежав документ глазами. — Практически то же самое было и вчера. Те же показатели. Это хорошо. Так что, готовьте к транспортировке. Под мою ответственность. Нельзя упустить момент. Здесь вы его не вытащите.

— Слушаюсь, госпожа оберштурмбаннфюрер.

— Что случилось?

Маренн подошла к Рауху.

— Приказание выполнено. Посланец явился к Аполлону и… взял платок, — ответил тот с явной иронией. — Затем исчез в кустах, как и его хозяин.

— Это хорошо, — кивнула Маренн. — Значит, Кольцов согласился и они будут ждать нас в туннеле. Как обстоят дела с транспортом? — обернувшись, спросила она Вагнер. — Они еще далеко?

— Сообщают, что прибудут через полчаса, — доложила та.

— Сразу же начинайте погрузку, — распорядилась Маренн. — Мы должны уложиться до пятнадцати. Так как мне необходимо отправиться к штандартенфюреру СС Олендорфу, — сообщила она. — А я хочу, чтобы транспорт был отправлен при мне.

— Слушаюсь.

— А что по тому красноармейскому отряду? — спросила она Рауха, направляясь в кабинет. — Им удалось оторваться от погони? Они не помешают Кольцову?

— Сводку обновляют каждый час, — ответил Раух. — По последним данным, бой прекратился. Группа бандитов, как выражаются, ушла в лес, предпринимаются меры по обнаружению. Другими словами, полицаи струсили и в лес не сунулись. Теперь как бы ищут. Но очень сомневаюсь. Скорее всего, вернулись в комендатуру.

— Будем надеяться, что план Пирогова сработает, — произнесла Маренн, заходя в кабинет. — И лесник перехватит второй отряд, чтобы они не встретились Кольцову по дороге. Нам тоже надо выполнить все четко. Смотри. — Она взглянула в окно. — Ты же говорил, что он убежал в кусты. А он сидит.

— Сидит? Кто? Пес?

Раух тоже подошел к окну. Действительно, у разбитого фонтана сидел Граф. В зубах он держал ветку малины — с ягодами. Платок белел рядом. Увидев, что Маренн появилась в окне, осторожно положил ветку на каменный поребрик фонтана и, схватив платок, убежал.

— Это тебе привет от Ивана. От них от всех привет, — догадался Раух. — И благодарность. Смотри-ка, какой умный. Просто человек.

— Как и Айстофель, — произнесла Маренн, и голос ее дрогнул. — Сходи возьми эту ветку, — попросила она Рауха. — Я возьму ее с собой в Берлин. На память.

— Ты смеешься? — изумился Раух. — Она же завянет. И как я найду эту лестницу, по которой ходил Иван?

— Как-нибудь найдешь, — ответила негромко Маренн. — Ты же разведчик. Серьезно. Не буду же я тебе подсказывать. — Она лукаво улыбнулась. — А ветка пусть завянет. Все равно я ее сохраню. То, что в сердце — не завянет никогда. Иди, иди, не ленись, — подтолкнула она Рауха. — В крайнем случае, обойдешь усадьбу вокруг. Не заблудишься. А мне надо работать.

— Фрау Сэтерлэнд, еще комплект документов. Подпишите.

В гостиной снова появилась Вагнер. Фриц быстро вышел. Вернулся он через несколько минут. Маренн подписывала документы, когда он положил прямо перед ней ветку малины с ароматными красными ягодами и яркими зелеными листьями.

— Ну вот куда, на документы? — Она поморщилась.

— Ягоды съешь. — Фриц сел напротив и, сорвав ягоду с ветки, поднес к ее губам.

— Оставь. — Маренн отклонилась. — Сейчас сок потечет, не время.

Потом, взглянув на него, сдалась:

— Давай.

Ягоды были спелые, сочные, сладкие.

— Очень вкусно. Но как ты меня отвлекаешь. Всегда. — Маренн снова недовольно приподняла бровь. — Положи в машину. — Она вернула ветку Рауху. — А то мы забудем. С лестницей не ошибся? — спросила она иронично.

— Нет, представь, — ответил он. — Скрипучая, старая, но очень полезная вещь, когда хочешь незаметно исчезнуть из дома. Не удивлюсь, что гуляка-хозяин князь Сигизмунд специально устроил ее для себя и своих барышень.

— Возможно, ты прав. — Маренн кивнула.

— Фрау Сэтерлэнд, прибыл транспорт, — сообщила, заглянув, Вагнер.

— Спасибо, Гертруда. — Маренн встала. — Вот документы. — Она протянула Вагнер папку. — Начинайте погрузку.

— Слушаюсь.

Взяв папку, Гертруда быстро прошла по коридору и спустилась вниз по лестнице. На посту зазвонил телефон.

— Послушай, — попросила Маренн Рауха. — Ей все не успеть одной.

Раух снял трубку.

— Гауптштурмфюрер, вы теперь дежурите на посту? — послышался знакомый баритон Олендорфа. — Я бы хотел поговорить с фрау Сэтерлэнд.

— Дай. — Маренн подошла и взяла трубку. — Слушаю вас, штандартенфюрер. Какие-то еще указания? — осведомилась она строго. — Копию приказа я получила. Признаюсь, удивилась вашим способностям. Мы выезжаем к вам в пятнадцать ровно. Раньше, чем закончится погрузка раненых, я выехать не могу. Надеюсь, вы понимаете.

— Прекрасно, фрау Сэтерлэнд. — Ей показалось, Олендорф даже обрадовался. — Я как раз хотел сообщить, что раньше и не нужно. — Он замялся. — Дело в том, что фотограф тоже прибудет к этому времени. Он задерживается в Черкассах.

— Возможно, он и вовсе не приедет? — предположила Маренн, насторожившись.

— Нет, ни в коем случае, — отрезал Олендорф. — Это исключено. Он обязательно будет. Его ищут.

— Он пропал?

— Пока точных данных нет. Но к пятнадцати он будет. И вас я тоже жду, обязательно, хайль. — Олендорф бросил трубку.

— Фотограф пропал. — Маренн пожала плечами и положила трубку на рычаг. — Олендорф не хочет этого признать, но, скорее всего, съемка вообще не состоится. Тем более у нас есть повод вообще к нему не ехать, а направляться прямо на аэродром.

— Что-то он темнит, сейчас я проверю сводки. — Закурив сигарету, Раух пробежал глазами телеграфные строчки, приклеенные на бумагу. — Да, так и есть. Он не приедет, его похитили в Черкассах. Олендорф просто не желает признать этого перед тобой. Ему претит сказать тебе, что в очередной раз задуманная им операция сорвалась.

— Что ж, и поделом, — решила Маренн. — Не будет выдумывать всякую чушь. А кто похитил, есть подозрения? — уточнила она.

— Ничего не сказано, — ответил Раух. — Точнее, сказано: «большевистские бандиты». На деле это может быть кто угодно. Хоть проститутки, если он с ними не рассчитался должным образом.

— Жаль, сорвали Ивана и его друзей, — заметила Маренн. — Для них только лишний риск. А теперь никак им не сообщишь. Они уже выдвинулись на позиции. Время-то… — Она посмотрела на часы.

— Я полагаю, что не зря… — Раух отрицательно покачал головой. — Очень даже не зря. То, что съемка не состоится, вовсе не означает, что Олендорф не придумает для тебя какого-то иного занятия. Конечно, ты можешь к нему не ехать, но для этого нужен повод. Вот, например, нападение большевиков. Испугались, недостаточно охраны, надо отправлять самолет. Потому и не приехали — серьезно. А так просто взять и не приехать — можно нарваться на рапорт. Зачем давать ему лишний повод? — Раух пожал плечами. — Он же не сказал: съемки не будет, не приезжайте, фрау Сэтерлэнд. Он, напротив, настаивает, чтобы ты приехала. Значит, что-то держит на уме. А что? Мы не знаем. Зачем лезть на рожон?

— Да, ты прав, — согласилась Маренн. — Хорошо, сейчас спускайся в машину и жди меня, — решила она. — Отправим транспорт и сразу поедем. Нам нельзя опаздывать. Чтобы не навлечь на Ивана лишние неприятности. Вот, не забудь, возьми. — Она протянула ему ветку малины. — Знаешь, обычно я мало запоминаю прифронтовые госпитали, они все похожи друг на друга, а этот, — обвела взглядом комнату, — буду помнить. Вернуться сюда уже мне не удастся, госпиталь, скорее всего, переведут. Здесь будет что-то другое. Хотелось бы, чтобы война не разрушила этот дом. Чтобы сохранились могилы княгини и ее дочери. Чтобы Иван выжил и его воспитанник Юра.

— Очень много желаний, — улыбнулся Раух. — Если хочешь мое мнение, то если что-то здесь и будет, то штаб партизанского движения — это точно. Иван — он настырный, он будет бороться, и люди вокруг него соберутся. Они уже собрались. А будет еще больше. Полицаи поплачут. А так… — Он пожал плечами. — Почему бы не осуществить твою идею с санаторием? Действительно, очень подходящее место. Если ты с твоей энергией будешь продвигать эту идею в Берлине, не исключено, что она реализуется. Хорошее прикрытие для Пирогова. Да и всем местным лучше будет, сытнее.

— Я постараюсь. — Маренн улыбнулась. — А сейчас мне надо идти к раненым. Жди меня в машине.

Спустя два часа, когда последних тяжелораненых погрузили в транспорт, Маренн подозвала Гертруду Вагнер.

— Вы отлично справились, — похвалила она. — Я дала распоряжение, вы остаетесь за старшую на отделении, — сообщила сразу. — По всем организационным вопросам. И старшей медсестрой, конечно. Фрау Блумер будет вам помогать.

— Спасибо, фрау Сэтерлэнд. — Бледные щеки девушки зарделись от радости. — Я старалась.

— Я заметила, — кивнула Маренн. — И все хорошо получилось. Мы уложились в срок, хотя из-за нападения большевиков времени у нас оказалось меньше, чем предусмотрено инструкцией. Это ваша заслуга. Я уезжаю в Берлин, — продолжила она через секунду. — Я помню свое обещание, и я сделаю то, что обещала: внесу вас в список ближайшего резерва клиники «Шарите». Вот номера телефонов. — Она протянула Гертруде карточку. — Это номер клиники и мой домашний. Можете звонить в любое время. Фрау Кнобель, моя помощница в «Шарите» и моя дочь Джил обязательно найдут меня и все передадут, если потребуется. Я не забуду — обещаю. Это не в моих правилах.

— Я тоже обещаю, что выполню все, что вы просили. — Девушка не стала дожидаться, пока Маренн вспомнит о Пирогове, сказала сама. — Я позабочусь о смотрителе усадьбы. Пока я здесь, ему ничего не угрожает, — произнесла она, понизив голос. — Не сомневайтесь. Спасибо, что обратили внимание на меня, — добавила смущенно. — Мне трудно было бы пробиться, если бы вы меня не заметили. У меня нет покровителей, нет связей.

— Зато у вас есть настойчивость и прекрасные умения, — ответила Маренн. — Смелость. И доброе сердце. В военное время именно эти качества оказываются решающими. А связи — поверьте, мало кто стремится использовать связи, чтобы оказаться в военное время в прифронтовом госпитале. Вот в «Шарите», в центре Берлина — другое дело. У вас есть шанс там оказаться — как только захотите.

— Я помню об этом, но пока — тут… — Гертруда смущенно развела руками.

— Счастливо оставаться. — Маренн обняла ее на прощание и прижала к себе. — Удачи. Берегите себя. Надеюсь, еще увидимся.

— Вам тоже — удачи, — прошептала Гертруда сквозь слезы. — Ведь вы тоже все время на фронте. Оставайтесь в живых. Очень вам желаю.

Отпустив девушку, Маренн не оглядываясь села в машину. В глазах стояли слезы.

— Поехали, — глухо сказала Рауху. Он включил зажигание. Матор заработал, машина тронулась. Не выдержав, Маренн обернулась. Гертруда шла за машиной. Одной рукой она махала на прощание, другой — стирала слезы с лица.

У шлагбаума их встретил начальник охраны госпиталя.

— Транспорт прошел, мотоциклисты охраны готовы, — доложил унтершарфюрер. — Счастливого пути, госпожа доктор. Завидую вам. — Он вздохнул. — Уже сегодня вы будете в Берлине.

— А завтра — у Идрицы, под Смоленском, — продолжила Маренн. — Там — мясорубка. Спасибо за службу, — кивнула она унтершарфюреру. — Я была довольна вами. Счастливо оставаться.

— Хайль Гитлер! — Унтершарфюрер вскинул руку в приветствии, затем скомандовал: — Поднимай шлагбаум!

Два мотоциклиста двинулись впереди, два — сзади, сопровождая машину. Маренн еще раз обернулась — Гертруда стояла у шлагбаума рядом с унтершарфюрером. И оба смотрели вслед. Она помахала им рукой.

— Еще бы ты не была довольна его службой, — заметил Раух с иронией, подняв стекло. — Сколько ездили туда-сюда, возили Пирогова, лесничиху. Иван, Юра ходили в сторожку и обратно, хоть бы раз он задал вопрос. А я уверена, что Беккер ему намекала, даже требовала принять меры. Он только: «слушаюсь, госпожа оберштурмбаннфюрер», «будет сделано, госпожа оберштурмбаннфюрер». И — ни гу-гу. Вот что значит — твое обаяние. — Он улыбнулся.

— Обаяние здесь ни при чем, — поморщилась Маренн. — Хотя, впрочем, ты прав. Обаяние. Но не мое лично. А обаяние берлинской службы. Ты же слышал, как он сказал: «Представить только, сегодня вечером вы будете в Берлине». Он же обычный служака, наверняка родом из какого-нибудь маленького городка. Для него Берлин — это такая высота! Эверест, где живут небожители. Что-то недосягаемое. Он даже не может себе представить, что госпожа доктор из Берлина, которая лично беседует с рейхсфюрером, со многими большими начальниками, каждый день проезжает по Вильгельмштрассе, где проходят кортежи фюрера, может быть связана с какими-то местными партизанами. Где Берлин, и где партизаны — это в голове у него не укладывается. Вот здесь на местном уровне кого-нибудь он бы быстро прищучил, это точно. Он хороший служака, задачи свои знает. Но сделать замечание оберштурмбаннфюреру из Берлина, задавать какие-то вопросы… Ни в коем случае. И не потому, что он боится попасть впросак. Вовсе нет. Просто у него в голове не связывается — офицер из Берлина и большевистское подполье. Даже если Беккер что-то и говорила ему, думаю, он ей просто не поверил. Подумал, как и я, что она положила глаз на адъютанта бригадефюрера, то есть на тебя, и мечтает тоже уехать в Берлин.

— Вот кого надо было приглашать, — пошутил Раух. — Ты пригласила Гертруду, а она отказалась. А вот он бы не отказался. Кстати, как его зовут, Курт, кажется?

— Да, кажется, так.

— У тебя нет в «Шарите» вакансии охранника? Вот и претендент неплохой. Что надо — пропустит мимо ушей. Что надо — не заметит. Очень подходящий. Сообразительный. Не долбит по инструкции, как заведенный, сам думает. И мечтает попасть в Берлин.

— Это не я могу ему помочь, а ты, — напомнила Маренн. — Охраной «Шарите» занимаюсь не я, это привилегия Четвертого управления. Но ты выясни его данные и подай в кадровый резерв, в охрану клиники. Я возражать не буду. Увидит Берлин хотя бы.

— Просто Фея Цветов, исполнительница желаний. С малиной, — пошутил Раух. — Сделаю. Надежных людей не так много. Особенно тех, которые сами понимают, куда им надо лезть, а куда лучше не стоит. Будет через пару месяцев в Берлине. Еще встретишься с ним.

— Только я, что ли? И ты. Знаю, для чего тебе надо. — Она шутливо погрозила пальцем. — Нужен свой человек, который будет обязан только тебе. Не Скорцени, ни Шелленбергу, ни Мюллеру, а тебе лично. И если что, всегда прикроет, когда ты скажешь шефу, что поехал как бы в клинику, а сам — в отель «Кайзерхоф». Он всегда подтвердит, что ты там был. А он все время стоял рядом.

— Не скрою, ты догадлива, — кисло скривился Раух.

— Смотри на дорогу, — предупредила Маренн. — Подъезжаем к тому месту, где мой сын воронку сделал. А ты знаешь, он, если уж возьмется, целый ров устроит. Как бы нам в него не угодить. А то напрасно прождет нас Иван в туннеле. Будем в яме сидеть.

— Кстати, хорошая мысль, — рассмеялся Раух. — Жалко, раньше не додумались. А то и Ивана не надо было бы беспокоить. Вот сел в яму — и готово, прощайте, Олендорф и фотосъемка. Оберштурмфюрер СС Штефан Колер постарался.

— Хорошо, что не понадеялись на него, — заметила Маренн, глядя в окно. — Яму-то заделали уже. Быстро сработали.

— Остается надеяться только на Ивана.

— Далеко еще до туннеля? — спросила Маренн.

— Семь километров. — Раух взглянул на спидометр. — Вот сейчас поворачиваем к тем холмам. — Он кивнул налево в сторону поросшей лесом возвышенности. — Дорога пойдет вдоль глубокого оврага. Там, на втором повороте.

Мотоциклисты, следующие впереди, замедлили ход, сворачивая с шоссе на грунтовую дорогу, вслед за ними, подскочив на выбоине, съехал «мерседес». Сухая глинистая дорога вела вверх. По обеим сторонам стеной возвышались вековые ели и платаны, зеленел кустарник.

— Здесь в любом месте можно устраивать засаду, — заметил Раух. — Единственное, что не так надежно спрячешься от ответных выстрелов, как за камнем. Риска больше. Однако все хорошо здесь только в хорошую погоду. Осенью, когда идут дожди, небось и не проедешь. Одна глина и песок — завязнешь. А зимой — снег.

— Сколько еще подниматься?

— Вот так, по прямой, как я помню, еще километра три, а там начнем вихлять, — ответил Раух и предупредил: — Как только начнут стрелять, сразу прячься. Мы договорились, что повредят машину. Так что от машины надо отойти подальше. Она не сможет служить прикрытием.

— Я поняла, — кивнула Маренн.

Кортеж выехал на широкую поляну — коричневая косуля, прогуливавшаяся на ней с олененком, испуганно метнулась за деревья. Следом снова раскинулась небольшая роща, теперь уже полностью дубовая. А за ней внезапно начинался крутой подъем. Дорога стала совершенно белая.

— Известняк, — заметил Раух. — Здесь карьеры, где его добывают. Сейчас увидишь.

Желтоватая скала, изрытая ветрами и потоками воды в непогоду, нависала с левой стороны, а справа красовался обрыв.

— Вот начались. — Раух кивнул. — Взгляни вниз.

Маренн опустила стекло — внизу, так глубоко, что голова закружится, желтели крупные отвалы камня, и даже можно было заметить технику, видимо, брошенную при отступлении. Над карьером, низко склонившись, росли редкие сосны.

— А теперь — внимание. Подними стекло, — скомандовал Раух. — Мы проезжаем первый поворот. До второго — полтора километра.

— Что по времени? — спросила Маренн напряженно. — Мы не раньше? Они на месте?

— Я думаю, на месте, — ответил Раух. — Пока все идет, как договаривались. Как только начнут стрелять, прячься за придорожные камни, — распорядился он. — А лучше за деревья, хоть их тут и не густо. Но только сильно не прыгай, — предупредил он. — Будь осторожна. Сорвешься вниз — вылезать тяжеловато будет.

— Я поняла, — кивнула Маренн. — Постараюсь.

Второй поворот приближался. Маренн чувствовала, что внутри нее все напряглось как струна: вот тронь, и зазвенит. Не выдержав, она снова опустила стекло. Вокруг царила тишина, которую нарушал только негромкий стрекот мотоциклетных моторов и шуршание шин по камню. Было слышно, как ветер шевелит листву деревьев, где-то вдалеке перекликались птицы.

— Внимание, — предупредил Раух. — Стекло подними! — повторил он настойчиво. — Что ты как ребенок?

Первая пара мотоциклистов проехала поворот, и тут из-за груды камней сверху прозвучал первый выстрел. Затем — еще, еще. Машина просела вперед — передние колеса были явно пробиты.

— В укрытие! — Раух толкнул Маренн.

Она выпрыгнула из машины и спряталась за большой придорожный камень. Фриц залег невдалеке, отвечая редкими выстрелами. Мотоциклисты, заняв позиции, стреляли длинными очередями. Судя по выстрелам, нападавших было больше чем двое. И стреляли не только из винтовок, но и из автоматов. Маренн тоже стреляла в ответ, но старалась попадать ниже — в камень. На какое-то мгновение ей показалось, она увидела, как из-за скалы выглянул Пирогов, рядом с ним мелькнули острые собачьи уши, но тут же последовала автоматная очередь одного из охранников, и Пирогов спрятался за уступом.

Перестрелка продолжалась еще несколько минут, затем все стихло. Как и договаривались, приведя машину в негодность и пошумев, Пирогов с товарищами отступили в лес.

Маренн приподняла голову. Она увидела, как, перед тем как уйти, бывший смотритель снова выглянул из-за камня. Она слегка махнула ему на прощание веткой малины, которую спрятала под дорожным плащом. Он на мгновение замешкался — но чья-то рука, появившись из-за камня, потянула его за собой — и вовремя. Один из мотоциклистов ударил очередью по месту, где Пирогов только что прятался.

Снова наступила тишина. Мотоциклисты, заняв позиции, не шевелились, ожидая дальнейшего нападения. Раух повернувшись, сделал Маренн знак, что все в порядке. Но тут случилось то, что никто не ждал. Послышался хруст — мягкий известняк под колесами «мерседеса» посыпался, и машина плавно поползла вниз, в карьер, прямо на Маренн. Раух бросился в кабину, два эсэсовца, забыв о нападавших, тоже бросились к машине, пытаясь ее удержать. Но спуск был крутой, и остановить машину было невозможно. Все произошло с невероятной быстротой. Маренн рванулась в сторону. Но увернуться полностью не смогла. Машина зацепила плащ, и ее потащило вниз.

— Держись!

Раух отчаянно пытался отвернуть машину от пропасти, но передние колеса были пробиты и быстро спускались, и потом их вовсе заклинило. Выжатый до конца тормоз тоже не помог — машина была слишком тяжелой, а склон — крутым. «А похоже, вот и конец!» — мелькнуло в голове у Маренн. Она вдруг остро ощутила запах сосновых деревьев, растущих вдоль дороги. «С Джил мы не увидимся сегодня вечером. И со Штефаном — никогда. Сейчас мы просто разобьемся!» — проскочила мысль.

Вот еще на десять метров ниже, на двадцать — все усилия остановить бронированный «мерседес» не приводили к успеху. Но и вырваться, пока он движется, у Маренн тоже не получалось. Плащ накрутился на колеса и сдавил ее точно путами — она не могла даже пошевелить рукой. Повернув голову, она увидела, что на скале с другой стороны дороги появились люди — это явно был Пирогов и его спутники. Они тоже смотрели на то, что происходит.

Еще несколько метров вниз — отчаянная борьба, крик Рауха, скрежет металла. Сердце Маренн в прямом смысле ушло в пятки — оно просто провалилось. Машина ударилась боком о большой валун, дверь прогнулась. Маренн тоже сильно ударилась о камень. Она успела заметить, что руль из рук Рауха вырвало, дверь с его стороны распахнулась. Машину понесло вниз сквозь редкую поросль кустов. Фрица выбросило с сиденья, и он покатился по камням вслед за машиной. А потом Маренн ощутила ужасающее чувство полета — земли под колесами машины и под ее ногами больше не было. Все звуки стихли — наступила полная тишина и… темнота.

Несколько мгновений она не слышала и не чувствовала ничего. Потом наверху кто-то отчаянно закричал, послышался пронзительный звук искореженной стали и бьющегося стекла — машина рухнула вниз. Боль сковала тело Маренн. Она ощутила удар в позвоночнике, точно ее пронзил острый клинок. Ее сильно встряхнуло. Но подчиняясь скорее инстинкту, чем разуму, она схватилась за сиденье и старалась удерживаться, пока машина безудержно неслась вниз по каменистому склону в карьер.

Маренн закрыла глаза, ожидая неминуемый конец. Но машина вдруг… остановилась. Совершенно неожиданно. Послышался какой-то отвратительный хруст. Маренн открыла глаза. Машина стояла неподвижно. Все вокруг было неподвижно. Внутри у Маренн болела каждая косточка. Различить что-то вокруг было трудно, так как перед глазами расплывались цветные круги. Напрягая зрение, Маренн рассмотрела, что «мерседес» остановило дерево — старая сосна торчала впереди, наклонившись над обрывом. Капот «мерседеса» был погнут, он точно обнял толстый древесный ствол.

— Фриц! Ты где? — позвала Маренн. — Жив? Кто-нибудь!

Голос прозвучал глухо. Маренн огляделась вокруг. Наконец она увидела Рауха. Он лежал лицом вниз, зажатый между сиденьями, — половина тела на переднем сиденье, вторая половина — сзади. Видимо, его тащило вниз, а когда машина врезалась, подмяло. Он не откликнулся и не пошевелился. Маренн инстинктивно рванулась вперед — и застыла в изумлении. У нее это получилось. При ударе плащ порвался, и теперь она была свободна и могла двигаться. Прихрамывая от боли в колене, Маренн обошла машину.

— Фриц! — Она осторожно тронула плечо Рауха. Ответа не последовало. Фуражка где-то потерялась, осколки стекла сверкали на спутанных светлых волосах. На рукаве и манжете виднелась яркая полоска крови. Маренн наклонилась к Фрицу — и тут совершенно отчетливо ощутила запах бензина.

Она поняла — машина вот-вот взорвется. Надо как можно скорее выбираться. Но как? Маренн подняла голову. Они находились глубоко в карьере — не на дне, но почти на дне. Над ними — известняковая скала. Что и кто наверху — не видно и не слышно. Внизу — каменная бездна, могила.

Маренн снова обошла машину. Села на пассажирское сиденье. Взявшись за ручку дверцы, осторожно попыталась открыть машину изнутри. Ручка сработала, но дверь не поддалась, ее заклинило. Тогда Маренн попробовала толкнуть дверь. Никакого результата. Тогда, держась за спинку сиденья, она со всей силы ударила в дверь ногой. Звук, усиленный эхом, получился оглушительный — точно выстрелили из орудия. Но дверь, оторвавшись, грохнулась на каменистый склон.

Запах бензина становился все сильнее — это нельзя было не заметить. Вот-вот произойдет взрыв. Маренн снова взглянула на машину — переднее крыло вмято. Она едва держалась над пропастью, зацепившись за спасительную сосну. Как вытащить Фрица? Ведь машину качнет — и они оба вместе с ней просто улетят вниз. Оттуда их уже точно никто не достанет. Да и доставать будет нечего — «мерседес» их просто раздавит. «Надо делать осторожно и быстро, — решила она. — Как можно осторожнее и как можно быстрее! Говорил же Фриц — держись подальше от машины. Не послушала».

Заглянув в «мерседес», Маренн заметила, что нога Фрица застряла между сиденьями. Забравшись внутрь, она попыталась высвободить ее, но машина сильно закачалась. Фриц застонал.

— Очнись! Очнись быстрее! — Маренн попыталась привести его в себя, похлопав по щекам. Приподняв веки, заглянула в зрачки — неподвижны, он без сознания и ничем не может помочь. «Что ж, надо пытаться еще!»

Маренн взяла Рауха под мышки и попыталась вытащить из машины. «Солдаты фюрера — это ноша не из легких! Если нет носилок на колесиках», — она сама удивилась, что сыронизировала про себя. До шуток ли теперь! Еще раз потянула — скрежет металла заставил ее содрогнуться от страха. Но в третий раз, собравшись с силами, она все-таки вырвала Фрица из ловушки. Они оба упали на камни.

Однако разлеживаться времени не было — это Маренн точно знала. Надо было как-то взбираться наверх. «Вообще, лучше бы уж поехали к Олендорфу и сфотографировались с большевистским генералом, — подумала она. — Сами себе западню устроили. Да еще какую».

Она присела на колени, положила руку Рауха себе на плечо и хотела поднять его. Но вдруг за спиной послышался шум — посыпались мелкие камушки. Маренн обернулась — крупная овчарка осторожно спускалась вниз, приникнув мордой к земле. Это был Граф. «Похоже, Пирогов наверху и послал собаку на поиски», — догадалась она.

— Эй! Мы здесь! — Маренн произнесла негромко, громко кричать она боялась.

Собака вскинула голову и, увидев Маренн, завиляла хвостом и стала спускаться быстрее.

— Граф, миленький, мы живы, живы!

Когда овчарка подбежала, Маренн потрепала ее по загривку.

— Тебя послали искать нас? Ну, нашел, нашел, молодец. Теперь надо поскорее подниматься, показывай дорогу, — попросила она. — Как ты сюда спустился? Ведь не по отвесной же скале? — Она подняла голову. — Это невозможно.

Виляя хвостом, Граф лизнул руку Маренн и, подпрыгнув, заскулил — он точно призывал идти за собой. Затем побежал между камнями вдоль скалы. Взвалив на плечо Фрица, Маренн поспешила за собакой — она догадывалась, что счет идет на секунды. Так и получилось. Едва они отошли на несколько метров — машина взорвалась. «Мерседес» объяло пламенем. «Как же ты вовремя, собачка!» — с отчаянием подумала Маренн. Она ясно понимала, что они чудом избежали гибели.

Собака неторопливо шла вдоль скалы и все время оборачивалась, проверяя, идет ли следом Маренн. Внизу, в карьере, солнце палило нещадно. На какое-то время Маренн потеряла счет времени. Она отдавала себе отчет, что, скорее всего, Граф ведет их в обход, к более пологой части, где спустился сам и где они смогут подняться наверх. Она уже не могла точно сказать, сколько они идут, ей казалось, что прошли часы. Вдруг она заметила, что ноша ее стала легче. Фриц пришел в себя — он оперся рукой о скалу и отпустил ее шею.

— Я же говорил тебе, от машины надо отойти подальше. Тебе же просто необходимо было помахать Ивану веточкой, а то без этого не обойтись никак, — произнес он недовольно. — Где теперь эта веточка? В машине сгорела?

— Нет, представь, со мной, — ответила Маренн сдержанно. — В кармане. Во всяком случае, то, что от нее осталось. Как ты? Сильно покалечило? Только рука?

— Да, ободрало. — Он кивнул. — Ничего, заживет. Еще головой стукнуло. Но — ерунда.

— Потом проверю, не думай, какая это ерунда, — предупредила Маренн. — Кто же знал, что такое случится. Что известняк этот такой сыпучий.

— Сам виноват. Поставил машину слишком близко к обрыву. Но ничего бы не было, если бы ты не приблизилась к ней перед самым падением. Ну, упала бы. Только лучше. Хороший повод вообще снять вопрос о поездке к Олендорфу. Машины нет — ехать не на чем.

— Но, собственно, сейчас все так и есть, — откликнулась Маренн. — Машины нет — ехать не на чем. И сами мы изрядно потрепанные — для убедительности.

— Только на минуточку, мы чуть не сгорели в этом авто, — напомнил Раух с грустной усмешкой, потом спросил: — Куда мы идем?

— Думаю, к тропинке, по которой можно выбраться из карьера, — предположила Маренн. — В том месте, где мы упали — там отвесная скала, не подняться. Я только успела вытащить тебя с сиденья, как машина уже взорвалась. И тут появился Граф. Видимо, он ведет нас к месту, где спустился сам.

— Предполагаю, что наверху наш ждет Пирогов с товарищами, — заметил Раух. — И выйдем мы километра на полтора дальше, чем упали. А что с нашим сопровождением? — поинтересовался он. — Где мотоциклисты охраны?

— Понятия не имею. — Маренн пожала плечами. — Наверное, они остались наверху. Во всяком случае, за нами они не прыгнули, — пошутила она. — Вызвали подмогу, я полагаю. Или уже доложили, что мы погибли.

— Даже если они доложили, нас все равно будут искать, — заметил Раух. — А это значит, что Пирогову надо уходить как можно скорее.

— Фрау доктор! Эй! Сюда! — Сверху кто-то позвал по-русски. Маренн вскинула голову. У старой кривой сосны, вросшей в известняк, она увидела красноармейца — одного из тех, с кем встречалась в сторожке.

— Сюда, ко мне, по тропинке. — Он показывал пальцем на тонкий, как ниточка, проход между камнями метрах в трех от Маренн. — Наверх поднимайтесь! Здесь — выход! Граф, покажи! — приказал он.

Собака вспрыгнула на камень, остановилась и оглянулась, как бы приглашая за собой.

— Иван! Иван — там! — Красноармеец показывал теперь пальцем наверх. — Ждет вас там. Спуститься он не может. — И для пущей убедительности он сделал несколько шагов на месте, прихрамывая.

— Я поняла. — Маренн махнула рукой, подтверждая. — Он имеет в виду, что Иван не может к нам спуститься, и послал его. Здесь выход. Поднимаемся? Ты как, осилишь? — Она взглянула на Рауха.

— У меня пострадала только одна рука, все остальное на месте, — недовольно ответил тот. — Но и она шевелится. Так что дай-ка я пойду первым. Хватит уж тебе меня на себе таскать.

Он быстро поднялся на камни, а потом, опустив здоровую руку, втянул Маренн за собой.

— Так-то лучше.

— Это… Иван, там… ждет, — повторил красноармеец, когда они приблизились. — За мной пожалуйте.

Показывая жестом, чтоб немцы шли за ним, он подхватил винтовку и начал взбираться по камням наверх. Правда, все время нервно оборачивался, словно боялся, что на него нападут сзади. Граф обогнал его и, ловко перепрыгивая с камня на камень, первым выбрался из карьера.

— Что ты, Величко, как заяц, все озираешься, — послышался сверху голос Пирогова. — Кому ты нужен? Привел — и хорошо. Успокойся. А главный молодец — это Граф. — Он потрепал собаку по загривку. — Фрау Сэтерлэнд, вы не сильно постралали? — Он перешел на немецкий. — Сюда, сюда, господин офицер. — Пирогов подошел к большому валуну, нависающему над карьером. — Вот здесь выбиты ступеньки. Раньше-то техники не было никакой, рабочие люди самостоятельно в карьер спускались и поднимались тоже, здесь старая дорожка, с восемнадцатого века еще, как только разработку здесь начали. Давайте помогу. — Он протянул Рауху руку. — Держитесь. Мне-то и по ступенькам спуститься трудновато, — пояснил он. — Вот пришлось его послать, — кивнул на Величко. Тот быстро выскочил из карьера и отошел подальше — к дереву.

— Хорошо, что Граф со мной остался, — продолжил Пирогов, указав взглядом на собаку. — Человеку в сто раз труднее спуститься, да и искали бы дольше.

— Вы здесь вдвоем? — спросил Раух, выйдя на траву. — Мне показалось, в отряде было человек шесть. — Наклонившись, он помог подняться Маренн.

— Втроем, с Графом, — поправил его Пирогов. — Да, мы вышли к туннелю вшестером. Плюс Граф. Но когда все это случилось, машина упала вниз, я отпустил Кольцова с четырьмя бойцами. Пусть возвращаются в сторожку. Там ведь дед Микола должен подкрепление привести. Да и торчать тут всем вшестером опасно. Шестеро — не двое с собакой, обнаружить легче. К тому же там, у туннеля, ваши мотоциклисты, они, как я понял, уже доложили, что произошло, вызвали усиленный патруль, чтобы начать поиск. Я так сказал Кольцову: ты здесь не маячь, возвращайся с людьми в сторожку. Мне только одного оставь, который по горам лазить умеет, и Графа. А мы уж постараемся раньше патруля успеть. Так и вышло. Величко-то у нас из Крыма, горы для него место знакомое, — добавил Пирогов с улыбкой. — Уж простите меня, фрау Сэтерлэнд. — Он с горечью покачал головой. — Забыл предупредить, что старый этот известняк в туннеле, пересох давно, потому сыпучий очень. Не учел я машину-то, — сокрушался он. — Что она тяжелая очень. Раньше-то тут все на повозках ездили. Так они легче намного. Телегу-то держит, а вот машина ваша очень тяжелой оказалась. Чуть не угробил вас.

— Я сам виноват, — ответил Раух, качнув головой. — Поставил слишком близко к краю. Да и фрау самодеятельность проявила. — Он бросил недовольный взгляд на Маренн. — Не выполнила, что ей сказали. Как далеко мы от того места, где машина сорвалась? — спросил тут же.

— Это почти два километра, — ответил Пирогов.

— Надо же, — удивилась Маренн. — Я даже не заметила, как мы прошли.

— Внизу это не чувствуется, — кивнул Пирогов. — Здесь вокруг лес, дорога за туннелем отворачивает от карьера, уходит вглубь. Мы проводим вас до дороги, а потом уйдем, а то ваши скоро и лес прочесывать начнут, если в карьере вас не найдут.

— Не надо, Иван, рисковать. — Раух остановил его. — Вы нам покажите, куда идти, мы сами выйдем на дорогу. Будем ждать патруль. Сколько сейчас времени? — спросил он. — У меня часы остановились от удара.

— Двадцать минут пятого, — неожиданно сообщил Пирогов.

— Ничего себе! — Раух присвистнул. — Мы не только пропустили встречу с Олендорфом, но и самолет в Берлин скоро улетит без нас.

— Да, погрузка раненых закончится через пятнадцать минут, — ответила Маренн. — Но, думаю, без нас не улетят. В Берлин уже тоже доложили, что случилось. Наверняка пришел приказ искать. И либо живыми доставить, либо… Мертвыми.

— Господин офицер, вам нужна помощь? — спросил деловито Пирогов. — Я взял у Кольцова то, что ему Варя собрала, из ваших медицинских запасов, что вы давали. — Он вынул из кармана сверток. — Здесь все для перевязки, лекарства, чтобы обработать рану… Возьмите, — предложил он.

— Оставьте себе, Иван, — отказалась Маренн. — Вам нужнее. У нас скоро всего будет в достатке. Потерпишь до дороги? — спросила она Рауха. — Кровь уже остановилась, я вижу. Там сделаю противостолбнячный укол и перевяжу.

— Ничего не будет. — Тот только махнул рукой. — Уже и не болит.

— Тогда не будем терять времени. — Пирогов снова сунул сверток в карман. — Пойдемте, я покажу дорогу. Граф — вперед, — скомандовал он. — Величко — замыкающий, не отставать. И посматривай по сторонам.

— Слушаюсь.

— Я пойду первым, ты держись за мной, — негромко сказал Маренн Раух и взял ее за руку.

— Ты боишься, что я потеряюсь? — пошутила она.

— Я недавно убедился, что за тобой лучше следить.

— Нет уж, пусти. — Она выдернула руку. — Никто и никогда не водил меня за ручку, даже бонна, которая воспитывала в детстве. Я всегда от нее убегала.

— Это заметно, — усмехнулся Раух. — Сколько до дороги? — поинтересовался он у Пирогова.

— Где-то полкилометра, — откликнулся тот. — Сейчас я выведу вас на тропу. И вы совершенно точно по ней дойдете до шоссе. А мы уж кустами, как те самые зайцы, — он с иронией взглянул на Величко, — доберемся до сторожки.

Они вступили в лес. Несмотря на солнечный день под сводами деревьев царила тень, и тропинка была еще сырой от утренней росы. Огромные ветви дубов смыкались над головами. Внизу, в узких промежутках между стволами, бурно кустилась дикая малина.

— Все случилось из-за малины. — Маренн подошла к Пирогову ближе и произнесла шепотом. — Из-за ветки малины, которую оставил Граф у фонтана в усадьбе. Я увидела вас за камнем в туннеле и хотела помахать ею. Вот и оказалась рядом с машиной.

— Эту ветку я сорвал у сторожки Миколы, — улыбнулся Пирогов. — Там малина сладкая-пресладкая в августе.

— А я думала, Граф ее в саду сорвал, — удивилась Маренн.

— Нет, я ему дал, — повторил Пирогов. — Сначала дал понюхать ваш платок, а потом приказал: ветку малины отнеси, а платок у фонтана забери. Он все так и сделал. У Миколы малина — особенная, — продолжил он через мгновение. — Багровая. Не просто красная. В детстве бегали мальчишками к их сторожке и целыми днями пропадали, а потом все вымазанные соком — сюда, на карьер, на солнышке греться. Я почему знаю, где спуск в карьер: у нас один баловник был, моего возраста, из Легедзино, местный. Так вот, все качельку любил устраивать над карьером. Привяжет веревку к дереву и качается. Да, все качались, не скрою. А один раз с деревцем не рассчитали — сломалась сосенка. И он со всей высоты вниз и покатился. С деревни весь люд сбежался. Никто не знал, как туда спуститься, карьер-то в те годы заброшенный стоял, хозяин его разорился. Это уже при советской власти снова он потребовался, работы в нем начали. А тогда был жив Наталкин дед, Азара отец. Вот он на карьере том работал в молодости и знал, как рабочие туда лазили. Вот и показал ступеньки. Мальца того достали. Но сильно расшибся. На всю жизнь инвалидом остался. Быстро умер. Так что карьер этот дурной славой пользуется, — заключил Пирогов грустно. — Рабочих-то тоже немало там от тяжкого труда полегло. Их и не вытаскивали. Прямо там, в известняке, штольню делали да трупы закладывали. Это уж недавно обнаружили. Когда большевики снова работы начали да вскрыли пару таких захоронений со скелетами. Вся деревня глазеть ходила и ужасалась. Вот и вас затянуло в карьер, будь он неладен. — Пирогов вздохнул. — Как сказал бы Наталкин дед, нечистая сила сети раскинула. Но я в это не верю. А вы, я полагаю, и подавно. Все, стой, Граф, пришли, — скомандовал он собаке. — Вот и тропинка к шоссе. Идите прямо по ней.

— Долго задерживаться не будем. — Маренн быстро обняла Пирогова и поцеловала в щетинистую щеку. — Спасибо за все.

— Это вам спасибо, — смущенно ответил он. — Если бы не вы, многих из моих новых друзей сейчас просто не было бы в живых.

— Идите, идите…

Где-то поблизости хрустнула ветка. Граф, до сих пор спокойно сидевший у ног Пирогова, вскочил, шерсть на загривке встала дыбом, он грозно зарычал. Маренн обернулась. И вдруг прямо на нее из густого папоротника вылетела с лаем… еще одна овчарка. Почти копия Графа, чуть светлее. Она на мгновение остановилась, оценивая обстановку. Этого хватило, чтобы Раух схватил ее за ошейник.

— Это наша, поисковая, — быстро сказал он Маренн, показывая на медальон на ошейнике. — Стоять! Они ближе, чем мы думали. Бегите! — скомандовал Пирогову. — И поскорее. Сейчас придут поисковики.

— Величко — за мной! — Таща рычащего Графа за ошейник, Пирогов заспешил к большому дубу, за которым начинался густой малинник. — Фрау… — Он задержался на секунду, как-то неловко дернул головой, хотел что-то сказать еще, но Граф рвался так сильно, что сдержать его было трудно. — Оставайтесь живы, — донеслось до Маренн сквозь лай. — Вперед, Величко, скорее.

— Мы их задержим! — пообещала Маренн громко.

Овчарка в руках Рауха тоже заливалась лаем. Она так сильно тянула руку, что на рукаве мундира Фрица пятна крови стали в два раза больше. Маренн отстегнула форменный ремень и, быстро просунув его вокруг ошейника овчарки, защелкнула пряжку. Так держать стало легче.

— Стоять! Молчать!

— Если там есть еще собаки, они бросятся в погоню, — предположила она тревожно. — И догонят. Не исключено, что собак несколько, а Граф — один. Они его порвут. А Пирогов собаку не бросит.

— Они же ищут нас. У них установка на нас, на наш запах, — ответил Раух резонно. — Этот пес явно прибежал со стороны шоссе. Они идут цепью. Идем навстречу, — решил он. — Пусь они почуят нас. И чтобы вокруг нас не было запаха другой собаки. Вообще посторонних запахов, кроме природных. А ну, рядом! — приказал он овчарке.

— Дай его сюда. — Маренн взяла из рук Рауха импровизированный поводок. — Это кобель? Да, кобель. Все, успокойся, успокойся. — Она погладила овчарку, прислонив ее морду к ноге. — Идем, где твой хозяин? Веди нас.

Собака сразу умолкла и перестала тянуть. Просто послушно затрусила рядом с Маренн.

— У тебя дар не только лечить раненых, — заметил Раух. — Но и успокаивать животных.

— Она же взбудоражена, не знает, что дальше делать. Вроде враг рядом, но бросаться в погоню — такого приказа не было, — ответила Маренн. — Нас она нашла. Вроде бы задача выполнена, но здесь еще опасность. Надо дать ей понять, что все хорошо. Все правильно. Идем, идем. — Она вела собаку на ремне, время от времени ласково проводя пальцами между ушами. — Спокойно. Спокойно.

— Что-то инструктора не видно, заблудился, что ли? — предположил Раух.

— Как ты думаешь, Пирогову удастся уйти? — озабоченно спросила Маренн.

— Это зависит от того, где мы их перехватим, — ответил Фриц. — Не только Пирогов сообразил, что собака куда быстрее спустится в карьер и доберется до места катастрофы, наши тоже додумались. И видимо, нашли этот старый спуск. Наши карты очень подробные, на них все досконально отмечено — немецкая дотошность. Они же явно идут к нему. Спустят собак вниз на поиски, а там уж видно будет. Я вообще не исключаю, что мы сейчас узнаем — они вызвали альпинистов из дивизии «Эдельвейс». — Он усмехнулся.

— Альпинистов? — изумилась Маренн. — Это зачем?

— Все та же дотошность. Все должны делать специалисты. И спускаться в карьер — тоже. Во всяком случае кинологов, ты же видишь, вызвали.

— Сильно болит? — Маренн прикоснулась к его руке. — Может, остановиться, перевязать?

— Нет, не надо. Терпимо.

— Викинг! Ко мне! Викинг, где ты?

Из-за деревьев на тропинку выбежал молодой унтер-шарфюрер СС. Увидев Фрица и Маренн, вскинул автомат. Собака завиляла хвостом. И когда Маренн отпустила ремень, подбежала к хозяину и села у ног.

— А вот и инструктор. Вы — инструкор собаки? — спросил Фриц и представился: — Гауптштурмфюрер Раух. Не нас ищете?

— Документы есть? — Унтершарфюрер не опускал автомат. — Предъявите.

Расстегнув верхний карман кителя, Раух достал удостоверение. Маренн показала свое, добавив сверху спецпропуск, подписанный Гиммлером.

— Да, вас. Все точно, как в ориентировке. Уф! — Лицо унтершарфюрера просияло от радости. — Молодец, Викинг! — Забыв о «находке», он присел рядом с собакой, радостно гладя ее. — Молодец, отличился! Теперь нас не отчислят.

— Документы верните, — напомнил Раух. — И доложите по форме. Ваша как фамилия? То, что он — Викинг, мы поняли. — Раух указал на собаку. — Вы-то кто? Какое подразделение?

— Виноват! — Унтершарфюрер вскочил и, одернув мундир, отрапортовал: — Унтершарфюрер Майер. Школа собаководства 6D. Виноват, господин гаутпштурмфюрер, — повторил он, возвращая документы. — Просто я испугался, что он убежал. — Он показал взглядом на собаку. — Знаете, нас все время ругают на площадке. Мол, пес неспособный, трусливый. Старший инструктор вообще, говорит, на усыпление, брак. А он вовсе не тупой и не неспособный. Он просто сложнее, чем все прочие, у него чувств больше, эмоций, чем у других собак, и соображения. Он не просто команды выполняет, он еще сам думает. Вот видите, все же к краю оврага пошли, ищут место, где спуститься. И только Викинг додумался, что вы уже сами выбрались, и бросился к тропинке. Он сразу сам сюда побежал, — рассказывал юноша увлеченно. — Старший инструктор еще мне сказал: «Струсил. В другую сторону бросился. Ищи его теперь, а потом вернемся — на списание, усыпим. Зачем зря кормить?» А он — нашел. Никто не нашел — только он. Видите, других-то нет! — искренне веселился Майер. — Они все в другую сторону идут.

— Может, это и неплохо. — Раух многозначительно посмотрел на Маренн. «Да, это хорошо, — подумала она про себя. — Не нападут на след Пирогова».

— Рад за вас и вашего воспитанника, — продолжил Фриц. — Но доложить разве не надо? — напомнил он. — У вас связь есть?

— Да, так точно. Сейчас доложу, — спохватился тот и полез в ранец за рацией.

— И ремень отдайте, — попросила Маренн. — Поводок при вас? Возьмите собаку на поводок.

— Виноват. — Инструктор быстро отцепил ремень Маренн и пристегнул Викинга на цепочку к своему ремню. — Дортмунд-6, — произнес он в микрофон, настроив рацию. — Я — Дортмунд-2. Докладываю. Искомый объект обнаружен. Все точно, документы проверил. Квадрат восемнадцать. Все живы. Движемся к шоссе. Конец связи. Что, идем? — спросил, спрятав рацию обратно в сумку. — Там, на шоссе, ждут. Наш старший инструктор с вашими охранниками, которые вас сопровождали, — сообщил он. — А еще — штандартенфюрер Олендорф. Сам приехал. На броневике.

— Понятно. — Раух рассмеялся. — Ну, Олендорф с броневика не слезет, пока ему лично находку не доставят. У него все по инструкции. Вот школу служебного собаководства подняли, альпинистов вызвали…

— Откуда вы знаете? — удивился Майер. — Вызвали. Точно.

— Вот видишь! — Раух присвистнул.

— Вообще там такое творится! — Майер махнул рукой. — Штандартенфюрер — весь белый. Ему все время звонят из Берлина. Кто только не позвонил — очень большие шишки. Когда прошло сообщение, что вы разбились, сам рейхсфюрер позвонил. Штандартенфюрер чуть с броневика не упал, все пытался доказать, что это не он все затеял, он тут ни при чем. Мол, министерство пропаганды виновато. Почему-то. — Майер пожал плечами. — Как будто министерство пропаганды засады устраивает. Но рейхсфюрер слушать его не стал. Приказал найти во что бы то ни стало и доставить в Берлин — живыми или мертвыми. Дочь ваша звонила, фрау Сэтерлэнд, — сообщил он сочувственно. — Я сам с ней разговаривал, так получилось, что на меня попала.

— Джил? — Маренн заволновалась. — Она уже знает?

— Да, фрейлейн Джил, кажется, — подтвердил Майер. — Мы с Викингом рядом со связистами стояли, а у них все руки заняты, все звонят, вот мне сунули трубку — послушай, кто там еще? Оказалось, фрейлейн Джил. Очень она переживает. — Майер покачал головой. — Чуть не плачет, голос дрожит. Начала очень официально, я даже испугался. Канцелярия бригадефюрера и все такое… Но потом не выдержала, Я — Джил Колер, говорит, дочь фрау Сэтерлэнд. Мол, мама моя разбилась, мне сказали. Но я ее утешил. Говорю, ничего толком не известно, расстраиваться рано. Да, машина сорвалась со скалы в овраг. Но мы ищем. И обязательно найдем. Мы с Викингом обещаем. — Он ласково потрепал собаку между ушами. — И вот мы нашли, — добавил с гордостью. — Обещали фрейлейн Джил — и нашли. Он мне щенком достался, подростком. Самый слабенький был, — обернувшись к Маренн, Майер снова перешел на собаку. — С самого начала говорили не справится. Но мы занимались, вот вес набрали, подросли. И выполнили задачу. А вообще, — он сам заметил, что отвлекся, — сначала много техники нагнали, но там этот известняк сыпучий, еще одна машина чуть не рухнула в пропасть, еле удержали. Благо знали уже, меры заранее предприняли. Вот тогда от техники решили отказаться и нас с собаками вызвали.

— А Олендорф-то где? — насмешливо спросил Раух. — На броневике тяжелом упасть в пропасть не боится?

— Но штандартенфюрер не у карьера, он на опушке леса, — ответил Майер.

— Ясное дело. — Раух кивнул. — Олендорф на рожон не полезет.

Маренн с улыбкой наблюдала за юношей и его собакой, как они идут впереди, почти в ногу, горделиво поглядывая друг на друга. Ей вспомнилась искалеченная Альма и молодой инструктор Красной армии, который закрыл собаку собой, чтобы она осталась жива под траками танка. «Этот бы тоже закрыл, — подумала она. — Совершенно точно. Вот если снять форму, то — близкие люди, одна душа. Как ни калечь человека выдумками о расовом превосходстве или о классовом, если есть в нем человеческое — не вытопчешь. Все равно он будет любить и заботиться о тех, кого любит. О тех, кто слабее, о собаках, о детях. Ненависть, сколь ни внушай, не может потушить этот огонь. В этом и надежда».