Дороже всех сокровищ

Глава 14

Виндзорский дворец, 1577 год.

По худым плечам королевы Елизаветы прошла дрожь. Из груди ее вырвался хриплый звук, переросший в лающий смех. Испещренный текстом лист бумаги в ее руках загремел, как погремушка.

Энни стояла у подножия возвышения перед Елизаветой, нервно сжав перед собой руки и покусывая нижнюю губу.

— Лорд Бергли сказал, что вы гневаетесь на меня за этот памфлет, Ваше Величество.

Королева передала бумагу графу Лестеру, который стоял подле нее на своем обычном месте.

— Прочтите, Робби, и скажите, должна ли я гневаться на эту юную писательницу.

Затаив дыхание, Энни наблюдала за тем, как Роберт Дадли, лорд Лестер, изучал ее писанину. Шелест разговоров придворных в дальнем конце зала смешивался со звуками музыки, доносившейся с галереи. Граф Лестер хмыкнул, читая последнюю диатрибу[16] Энни. Глаза его заблестели живым интересом, по лицу разлился румянец.

— «Продавец чудес» в рассказе — не кто иной, как герцог де Гиз, — комментировал он.

Энни бросила беспокойный взгляд на французского посла, стоящего в нескольких футах от нее и сердито на нее глядящего. Она думала, не слишком ли сильно задевал французскую гордость ее едкий фарс о ночи Святого Варфоломея с ее кровавой резней. Однако идея высказаться на эту тему не давала ей покоя с тех самых пор, как пять лет назад она услышала рассказ об этом от одного спасшегося гугенота.

— Марионетка — Карл IX. Нет никаких сомнений! Ну и, конечно, за веревки его дергает королева-мать, Екатерина Медичи.

Издав шипящий звук, выражавший, по всей видимости, негодование, французский посол вышел из залы, даже не откланявшись.

— Ну и что ты думаешь, Робби? — спросила королева, холодно улыбаясь вслед уходящему французу.

— Мисс Блайт обладает острым умом и отсутствием страха перед авторитетами.

Выщипанные брови Елизаветы взмыли вверх.

— Наверное, именно поэтому она мне нравится. Ах, Анна, я не знаю, где нашел вас Андрэ, но за три года, что вы здесь, вы стали для двора бесценной находкой.

Энни присела в почтительном реверансе. Накидка ее головного убора упала вперед. Она, вняв совету Андрэ, теперь скрывала волосы.

— Благодарю вас, Ваше Величество. Служить вам — большая честь для меня.

— У памфлетиста с католиками, похоже, свои счеты, — заметила Елизавета. — У вас есть причина ненавидеть папистов?

Вопрос отбросил Энни на несколько лет назад. Она, снова увидела разоренный, затерявшийся в джунглях Эспаньолы, дом Габриэлы и Уильяма Блайт, представила, как солдаты Христовы тащат ее бабушку и дедушку по площади, привязывают их к столбу, как в языках пламени скрываются ее самые дорогие люди на свете.

— Да, Ваше Величество, — согласилась она. — У меня есть причина ненавидеть их, да простит меня Господь.

— Вам не следует бояться гнева нашего милостивого Бога, — успокоила девушку Елизавета. — По-моему, вера — это личное дело каждого человека, касающееся только его и Всевышнего. И если эта Медичи способна проливать кровь своих людей, прикрываясь именем Господа, то я… — она не договорила и устремила стальной взгляд на архиепископа Кентерберийского. — Я не хочу подглядывать в окна за чужими душами.

Энни с облегчением выдохнула. Как чудесно осознавать то, что королева не станет терпеть церковника, сующего нос в веру другого человека. В сердце девушки поднялась волна тайной гордости. Несмотря на то, что она испытывала перед своей родственницей благоговейный страх, она уже давно поняла, что Елизавета обладает ясным умом и является дальновидной правительницей с несгибаемой силой воли.

Дав Энни золотую монету, королева взмахом руки отпустила ее, и та смешалась с толпой придворных. Девушка многому научилась за последние три года.

Двор был опасным и в то же время интересным и волнующим местом, где тон всему задавала сама королева Елизавета.

Три года… Неужели прошло уже столько времени с тех пор, как Эван, заключив ее в свои объятия, сказал ей слова любви? С тех пор, как она поцеловала его со всем пылом новой для нее страсти? Девушка днем и ночью постоянно думала о нем. В жизни ее за последние три года не было ни минуты, чтобы она не ощущала в сердце пустоту от того, что любимого нет рядом.

— …готовы к новому нападению на Испанию, — произнес кто-то рядом с Энни. Как ни в чем не бывало, она сдвинула головной убор, чтобы получше слышать.

За эти годы Энни научилась подслушивать разговоры.

— Вы так думаете, Кит?

— О, да, — ответил сэр Кристофер Хэттон, капитан гвардии. — Готов поставить свой бристольский флот. Король Филипп только что сделал особенно злобный выпад против голландских протестантов.

— Но королева все это время пыталась не вмешиваться в конфликт с Нидерландами.

Немного повернув голову, Энни увидела, что собеседник Хэттона — лорд адмирал Линкольн, пухлый человек с розовыми, как яблоки, щеками. Декоративные прорези на одежде и почетные ленты на его широкой груди придавали ему сходство с нарядным кораблем под парусами.

Хэттон поднес руку к золотому знаку на груди с изображением оленя.

— Говорю вам, милорд, она пойдет на все, чтобы досадить Испании. На все, кроме войны.

— Опять пиратство? — спросил Линкольн. — Но, по-моему, из пролива[17] выудили уже все, что можно.

— Из пролива — да.

— Понятно. Тогда, значит, Новая Испания?

Энни делала вид, что наблюдает за красочным шотландским танцем, который собрал придворных в центре залы. Усилием воли она преодолела дрожание рук и снова напряженно вслушалась.

— …большая смелость, чтобы предпринять такую попытку, — говорил Хэттон. — Корабли с золотом и драгоценностями теперь сопровождают хорошо вооруженные суда. Но подумайте, милорд, военный эскорт присоединяется к ним только в Номбре-де-Диосе и следует с ними до Испании. Я полагаю, что Дрейк будет нападать на них раньше, пока они не защищены.

Оба лорда присоединились к группе советников. Энни неподвижно оставалась на месте, сердце ее бешено колотилось. Дрейк. Дрейк собирается отправиться в новую экспедицию. Забытый после последнего своего путешествия, он все эти годы провел в Ирландии. А теперь возвращается.

Она знала, была просто уверена, что в экспедиции вместе с ним будет участвовать и Эван.

За три печальных года Эван не смог забыть Энни. Все напоминало ему любимую. Осенние листья на высоких холмах сверкали цветом ее волос. Море, отражавшее скупое зимнее солнце, напоминало ее глаза. В порывах ветра он слышал ее смех. Весенние цветы приносили запах ее кожи, а их лепестки на ощупь были такими же нежными. Иногда во сне он ощущал вкус ее губ. Какой желанной, какой любимой была она в тот день, когда, прильнув, поцеловала его. По щекам ее текли слезы любви и боли расставания.

Одиночество жгло его, как клеймо. Он поклялся, когда потерял Касильду, что никогда никого не полюбит. Но Энни Блайт — женщина, которая способна любую клятву превратить в ничто.

— Волнуешься? — голос Дрейка вывел Эвана из задумчивости.

Эван тряхнул головой и замигал глазами, как бы пробуждаясь ото сна. Реальность вернулась к нему с новой отчетливостью. Они находились в одном из приемных залов Виндзорского дворца. Он видел гобелены, картины на стенах и толпу людей, ожидавших аудиенции у королевы в ее апартаментах.

— А есть из-за чего? — спросил Эван друга.

— Ну конечно! Королева только что поручила нам совершить самую необычную экспедицию в этом столетии. Скажу честно — даже меня это привело в замешательство.

Эван улыбнулся. Длительное пребывание Дрейка в Ирландии сделало его жестче и решительнее, чем когда бы то ни было. Общение с лордом Даути, обещавшим ему свою поддержку, придало ему больше уверенности в себе, возросшей теперь до самоуверенности. Однако ужас увиденного в Ирландии, безжалостная резня, учиненная графом Эссексом на острове Ратмен, отрезвили Дрейка. Трезвость ума как нельзя больше подходила для выполнения той миссии, которая возлагалась на него в предстоящей экспедиции.

— А по-моему, ты более чем готов к такому путешествию, Фрэнсис.

— Верно. А ты?

— Конечно.

В самом деле, Эвану очень не хватало жизни под парусом. Он скучал по часам, отсчитывающим время ударами склянок, по своим корабельным обязанностям, ему не хватало разнообразия впечатлений и переживаний.

— Так же, как и я! — звенящим голосом заявил подошедший к ним размашистыми шагами Томас Даути, новый покровитель Дрейка.

Своей огромной ладонью он хлопнул корсара по спине:

— Ну, не говорил ли я вам, мой дорогой друг, что устрою вам аудиенцию у Ее Величества?

— Да, говорили, Том, благодарю вас, — Дрейк поднял за здравие своего энергичного, самоуверенного покровителя воображаемый кубок.

Эван отступил немного в сторону. Даути, в самом деле, производил впечатление человека умного и знающего. Не успев оказаться при дворе, он узнал, что яблоко раздора между Эссексом и Лестером, двумя фаворитами королевы, было брошено рукой Даути.

Дрейк, который никогда не позволял никому дурачить себя, тем не менее попался на удочку Даути. Эвану не нравилось, что Дрейк, обычно сообразительный в подобных делах, явно поддался на хитрую лесть лорда. Эван терпеливо дождался, пока двое строили планы относительно встречи за ужином, после чего Даути покинул зал, а Дрейк повернулся к Эвану.

— Настоящий джентльмен, — заявил он. — Едет с нами в эту экспедицию.

Какое-то неуловимое опасение возникло в душе Эвана, но тут же исчезло, словно его и не было.

— Настоящие джентльмены редко становятся настоящими моряками, Фрэнсис.

— А в этом путешествии станут, — Дрейк обвел взглядом зал, полный людей. — Ты уже видел Андрэ Скалия?

— Нет. Но собираюсь сейчас же найти его.

— Чтобы узнать, что стало с девушкой?

— Да.

— Она тебе не безразлична, Эван?

— Да.

Дрейк вздохнул. Поставив ногу на выступ возле окна, он выглянул в сад, где среди лабиринтов и арок гуляли павлины.

— А мы с женой, к сожалению, стали чужими друг другу. В Ирландии, попадая в какую-нибудь переделку, я пытался представить себе ее лицо, но даже тогда, когда думал, что смерть неизбежна, не мог вспомнить ее черты. Я чувствовал такую… неловкость, когда встретил ее в Плимуте.

А Эван подумал, было ли чувство неловкости менее болезненным, чем колодец одиночества, в котором он очутился после расставания с Энни.

— Мэри здорова? — спросил он.

Дрейк пожал плечами и поморщился. Высокий крахмальный воротник, который он надел на аудиенцию у королевы, царапнул ухо.

— Вполне, — он сжал кулаки. — Она всегда была покладистой, а теперь хочет ребенка…

— Ну, так сделай его. Или ты забыл, как это делается?

— Ну, ты нахал, дружище. Я знаю способы, вот возможностей маловато…

И, слава Богу, подумал Эван. Если бы Энни осталась в Кэроу подольше, он не устоял бы перед страстью, и сейчас снедающей его при мысли о ней.

— Идите за мной.

К ним быстро шел Андрэ Скалия. На мгновение свет, падавший из окна, осветил его лицо, и он напомнил Эвану кого-то. Но кого?

Потом Скалия подошел ближе, в темных одеждах, сосредоточенный, целеустремленный. И тогда Кэроу решил, что на земле, слава Богу, не существует второго такого, похожего на него человека, и что он просто ошибся.

Андрэ указал на дверь, ведущую в покои королевы. Дрейк и Эван вошли вслед за ним в длинный, с высоким потолком коридор. Скалия шел очень быстро. Прожитых лет, словно не было. Время, казалось, совершенно не тронуло его, он был так же энергичен и крепок, как человек в расцвете лет.

— По вполне понятным причинам о нашей истинной цели мы рассказали только заинтересованным лицам, — на ходу говорил Скалия. — Мы объявим, что вы отправляетесь в Александрию. Даже команда должна так думать.

— У них могут возникнуть догадки, — заметил Эван.

— И пусть. Большинство решит, что вы ищете северо-западный путь в Индию. Ну, конечно, посол Испании уже предупредил короля Филиппа, чтобы тот готовился к новым нападениям на корабли Номбре-де-Диоса, вывозящие сокровища.

Фрэнсис Дрейк усмехнулся:

— Они даже представить себе не могут нашей истинной цели.

— И вы должны позаботиться о том, чтобы впредь все так и оставалось, — Андрэ остановился у массивных двойных дверей. — Мистер Дрейк, за этими дверями — люди, которые вкладывают деньги в наше предприятие. Не спорьте с ними и не говорите больше того, что необходимо.

Фрэнсис Дрейк кивнул головой, быстро вошел в зал и закрыл за собой дверь.

Эван и Андрэ взглянули друг на друга. Эван пытался найти слова, чтобы спросить об Энни, но во рту у него пересохло, язык словно онемел.

— Она в саду, — нехотя произнес Скалия.

— Что?

— В саду. Но, чтобы никто вас не видел. И предупреждаю вас, Эван, если вы проговоритесь, ваша голова украсит древко копья.

Сначала Эвану показалось, что в саду никого нет. Вдоль посыпанных гравием извилистых дорожек цвели розы, на клумбах поднимались высокие прямые наперстянки. Подстриженные деревья образовывали замысловатые арки, создавали тенистые беседки во всех частях сада. Вдруг он услышал шорох и увидел женщину, стоящую в тени дерева. На ней был зеленый наряд. Головной убор цвета слоновой кости обрамлял лицо, скрывая волосы. Высокая и стройная, как ива, она подняла руку в робком приветствии.

— Энни! — имя страдальческим шепотом вырвалось из внезапно пересохшего горла.

Ноги сами собой понесли его навстречу ей. Это было видение из снов, но даже во сне она никогда не приходила к нему такой прекрасной.

В видениях его посещала Энни, бесконечно желанная, смеющаяся девочка-подросток.

Женщина, ожидавшая в тени, казалась незнакомкой. Хрустя гравием, он подошел поближе и увидел само совершенство. Кожа у нее была гладкой, как свежий снег, фигура стройной и прямой, осанка по-королевски благородной. Время сгладило в ней все недостатки, превратив в воплощение грез. В своем придворном наряде она была неотразима. Затянутый шнурком корсаж обрамляли золотые ромбы, узкие рукава подчеркивали тонкость рук, головной убор, из-под которого выбивалось несколько прядей, скрывал золотисто-рыжие волосы.

Глаза ее были такими же ясными, как море в погожий день.

— Эван, — просто произнесла она, но в голосе угадывалось волнение. Тембр его изменился: теперь в нем чувствовалось благородное происхождение. Одного-единственного слова было достаточно, чтобы любой мог понять это.

— Я… я не знал, захочешь ли ты видеть меня, — сказал он.

Она затаила дыхание и сжала ладони вместе. По этому жесту он мог судить об охватившем ее волнении.

— Все эти три года, — проговорила она, слегка запинаясь, — я мечтала только об этом.

Внезапно напряжение между ними исчезло, и Энни, смеясь и плача, оказалась в его объятиях. Она страстно прижалась к нему, словно боялась, что он был видением, которому от легкого дуновения ветерка суждено исчезнуть.

— Боже мой, Энни, как мне тебя не хватало, — он принялся целовать девушку самозабвенно и требовательно, пока в нем не пробудилось желание. Она тихо всхлипнула, но сладостное объятие продолжалось всего несколько мгновений, и Энни оторвалась от него.

Где-то на расстоянии печально прокричал павлин.

— Ничто не изменилось между нами, — затуманенными глазами девушка смотрела на него. Она поднесла ладонь к губам. — Я надеялась, что все будет по-другому, но в то же время была уверена, что умру, если все будет по-другому.

Он прикоснулся лбом к ее лицу:

— Энни, я никогда не хотел влюбляться в тебя, но когда это случилось, мне уже не хотелось, чтобы было иначе.

Девушка, отошла от Эвана на несколько шагов и оглянулась по сторонам.

— Нас не должны видеть вместе. Это место обычно такое людное.

Он словно что-то понял.

— Такова судьба, Энни. Мы всегда будем любить друг друга только тайно.

— Но это лучше, чем не любить вообще… — сказала она.

Внезапно это заявление напомнило ему о Касильде. Обе женщины странным образом походили друг на друга, они были, как две стороны одной медали. Касильда — страстная, гордая, независимая. Энни — образованная и изысканная, однако не уступающая кимарунке ни в силе, ни в страстности, ни в независимости.

— Эван, я могла бы сказать о нашей любви самой королеве, но боюсь того, что с тобой может случиться после этого.

— Так королева знает, кто ты такая?

Девушка покачала головой.

— Андрэ рассказал ей о том, что случилось в Гема-дель-Мар… Она думает, что наследник Тюдоров затерялся где-то на островах. Королева уже меньше волнуется из-за отсутствия подходящего преемника, ведь здоровье ее значительно улучшилось, и она собирается прожить еще очень долго, — опустив голову, Энни рассматривала гравий у себя под ногами. — Но Елизавета любит меня и не разрешит мне покинуть двор. К тому же она не выносит любовных романов в кругу своих приближенных.

Он не спускал с Энни глаз.

— Королевой быть гораздо лучше.

Она взяла его руку и прижалась губами к ладони:

— Да.

— Если ты останешься здесь, тебя могут узнать и объявить наследницей престола.

— Да, — снова согласилась она и отпустила руку. — Вероятность невелика, но она существует.

Эван внимательно посмотрел ей в глаза. Он прочел в ее взгляде непримиримость и решительность.

— Ты хочешь этого?

— А куда мне еще идти? — спросила она. — С тобой?

— Ты же знаешь, это невозможно. Давай не будем об этом говорить.

— Хорошо, — Энни сжала его руку. — Как твой отец?

— Он здоров, спасибо.

— А Оуэн?

Эван пожал плечами:

— Я старался держаться от него подальше. Каждый год он строит планы своего появления при дворе, но королева не вызывает его. Тебе здесь нравится, Энни?

— Думаю, да. Летом все рвутся прочь из Лондона, но я не испытываю такой потребности, — от порыва ветра она вздрогнула. — У меня нет другого дома, где я могла бы провести свою жизнь, Эван, хотя и здесь я одинока…

«Тогда живи со мной!» — прокричала душа Эвана, но произнести это вслух он не посмел. Он собирается отправиться в путешествие, из которого может не вернуться, и не имеет права связывать ее судьбу со своей, обрекая на вечное ожидание и неизвестность, как бедняжку Мэри Ньюман Дрейк.

— Эван? — она прикоснулась к его рукаву, и он ощутил тепло ее пальцев. — О чем ты думаешь?

Он глубоко вздохнул:

— Думаю о том, как трудно прощаться. Сколько бы мы с тобой ни прощались, это всегда будет одинаково трудно.

Энни часто заморгала, и он увидел, что у нее на глазах блестят слезы. Его пронзила боль желания.

— Эван, идем со мной, — она повернулась и пошла к воротам, ведущим к реке.

— Куда мы идем?

Девушка открыла ворота и подвела его к ожидавшей их лодке.

— Как следует поздороваться друг с другом, а потом, как следует попрощаться.

Спустившись вниз по Темзе, они через час оказались в небольшой частной резиденции. Внутри было темно и прохладно. Слуг не видно. В спертом воздухе стоял запах поленьев, сгоревших в камине, и свечного воска.

Энни подошла к окну и открыла ставни. В маленькой комнате стоял стол, две скамьи у камина, шкаф у окна. Небольшой коридор заканчивался кухней. Узенькая лестница вела на второй этаж.

— Чей это дом? — спросил Эван.

— Андрэ. Но он приезжает сюда очень редко, так, как привык к комфорту и предпочитает Лондон.

— Он разрешил тебе приехать сюда?

На губах девушки заиграла лукавая усмешка:

— Эван, я не могу даже чихнуть без разрешения. Но это не мешает мне делать то, что я хочу.

— А тебя не хватятся в Виндзоре?

Энни пожала плечами:

— Возможно. Но сегодня мне все равно, Эван.

Ее решение провести с ним вечер пробудило в нем желание, но Эван подавил его. В кухне Энни нашла вино, большую головку сыра, изюм, орехи, соленые черные оливки из Италии. Она накрыла на стол и села на скамью.

Эван залпом опорожнил бокал.

Энни потягивала свое вино, не торопясь.

— Я не голодна.

— Я тоже.

Эван медленно встал из-за стола и снял с ее головы чепец.

— Боже мой, — прошептал он, увидев рассыпавшиеся по плечам девушки золотисто-рыжие локоны, и прижался к ним щекой. — Твои волосы стали такими длинными…

От Энни исходило благоухание роз. Роскошный водопад медных кудрей на ощупь походил на шелк.

— Ах, Энни, — со вздохом произнес он. — Любить тебя — безнадежно.

Отстранившись, она посмотрела ему в глаза:

— Там, где есть любовь, должна быть и надежда.

Он склонился над ней и поцеловал в лоб:

— Ты знаешь, почему я так говорю, дорогая.

— Ты считаешь, я не обдумала последствия ночи с тобой? — ее рука опустилась на шнуровку корсажа. — Если я не позволю тебе любить меня… я себе этого никогда не прощу.

Шнуровка распустилась, и корсаж упал на пол.

Эван застонал. Зарывшись руками в золото ее волос, он запечатлел на ее губах поцелуй, в который вложил всю силу страсти, уже много лет не отпускающей его. Он понимал, что играет судьбой целой нации, но сейчас хотел об этом думать еще меньше, чем она.

Он отстегнул ее рукава и бросил на пол к корсажу. Туда же последовали и юбки. Теперь Энни стояла перед Эваном в одной сорочке простого покроя, сшитой из белого батиста. Вырез ее украшала вышивка шелковой нитью. Энни выглядела беззащитной и до боли в сердце юной. Сквозь тонкую ткань вырисовывалась маленькая грудь с розовыми упругими сосками. Волосы волнами ниспадали до пояса. Он был рад, что девушка прятала их под головным убором. Ее красота вызывала в нем острое чувство ревности, которое он гасил только мыслью о том, что Энни в сорочке, с рыжим великолепием распущенных волос предназначалась исключительно ему, и никому другому.

Он взял ее за руку, словно приглашая на танец:

— Давай поднимемся наверх.

Щеки девушки вспыхнули. Она молча кивнула и первая пошла по лестнице. Держа в руке бокал с вином, Эван последовал за ней. В комнате их ждала небольшая, но уютная, накрытая толстыми одеялами постель, расстеленная на тюфяке. Сквозь щели в полу мерцало пламя камина. Крыша была низкой, и им пришлось опуститься на колени. В тесноте помещения Эван тихо выругался.

— В чем дело? — спросила она.

— Да этот дом! Такое должно происходить в элегантном будуаре или спальне огромного замка. Ты создана не для того, чтобы тебя любили на чердаке, — сказал он.

— Это не имеет никакого значения, — упрямо прозвучало в ответ.

Эван благодарно поцеловал ее и начал раздеваться. Сбросив камзол, затем сапоги и брюки, он остался в свободной рубахе. Энни в ожидании наблюдала за ним. Его объял трепет. Дрожащей рукой он взялся за тесемку ее сорочки. На груди у девушки на кожаном шнурке висело золотое кольцо.

Эван взял его в руку. В отблеске огня гладкий рубин замерцал. Он прочел слова, выгравированные с обратной стороны, и сердце его едва не остановилось.

— Оно принадлежало королю Генриху VIII?

— Да, он подарил его моей бабке, донне Габриэле, а потом от отца оно перешло ко мне, — Энни забрала кольцо из его рук, и оно снова легло в ложбинку на ее груди. — Не беспокойся, Эван, я никому не показываю его.

Она в ожидании поцелуя закинула лицо, но он отпрянул.

— Боже, Энни! — прошептал Эван. — Ты внучка короля. То, что мы делаем, по закону приравнивается к государственной измене.

— Только если нас уличат в этом. Эван, прошу тебя… — она сбросила сорочку с плеч. Та легким облаком легла у ее ног.

Тело Энни цвета слоновой кости имело изысканные формы. Розовые кораллы сосков от холода ли, или от ожидания — он не знал — напряглись.

Отбросив прочь сомнения и дав наконец волю чувствам, Эван прижал руки к ее груди. Нежное тепло ее тела вызвало прилив мучительного жара в чреслах.

— Мой Бог, Энни, — прошептал он. — Твоя красота смущает меня.

Она улыбнулась:

— Это твоя любовь делает меня прекрасной для тебя.

Она потянулась к подолу его рубашки.

От ее прикосновения его словно обожгло огнем. В то же время он почувствовал внезапную холодность и нерешительность.

Взяв ее руки в свои, он произнес:

— Нет, Энни, мне лучше остаться так. Даже твоя любовь не сделает меня красивым, а я не хочу оскорблять тебя своим уродством в такой момент.

В ее глазах вспыхнул гнев:

— Ты думаешь, моя любовь настолько слаба, что я могу потерять ее, взглянув на тебя?

— Но я… весь в шрамах, — сказал он.

— Мне все равно. Ты прекрасен для меня, со шрамами или без них, — она сняла его рубаху через голову и обвила его руками. Когда пальцы ее ощутили уплотнения и борозды на глянце кожи, она перестала даже дышать.

— Кто это сделал? Оуэн?

Эван кивнул.

— О Боже, любовь моя, — в голосе ее слышались слезы. — А я не могла никак взять в толк, что значит «мальчик для битья». Когда я спросила об этом Оуэна, он сказал, что ты был просто его товарищем, вы вместе учились.

— Так оно и было. Но наказания приходились только на мою долю.

По ее щеке скатилась слеза.

— Боже мой, но как же твой отец, Эван, мог позволить маленькому мальчику служить Перроту таким образом? Никакие уроки не стоят…

— Ш-ш-ш… — Эван слизнул слезинку. — Мой отец ничего не знал. Он думал, что мы товарищи по играм. А шрамы я скрывал от него.

— Зачем? Он бы не стал заставлять тебя работать у Оуэна, если бы знал правду.

— У нас не было ни гроша, Энни. Мне нужны были эти деньги.

— Но ведь ты был маленьким ребенком, — прошептала она. Тон ее голоса тронул его. — Почему судьба так жестоко обошлась с тобой? Дети не должны испытывать то, что выпало на твою долю.

— Все уже позади, любовь моя. А теперь, может быть, мне надеть рубаху снова… — он не успел договорить. Она скользнула за его спину и принялась волосами ласкать его постыдные шрамы. На смену им пришли руки и губы. Эван замер. Сладостная мука ее ласк вызвала дрожь во всем теле.

Он знал, что любовь Энни способна излечить и его раны, и душу. Эван простонал и повернулся, чтобы обнять ее. Девушка легла на постель, раскинув ноги, словно приглашая его.

Он медленно приблизился к ней. Энни слегка сморщилась, когда он взял ее девственность. В тот момент у него мелькнула мысль, что, пожалуй, это было самым дорогим из того, чем она обладала, но он тут же забыл об этом.

Из ее груди вырвался длинный вздох:

— Эван, мне кажется, что я сейчас взорвусь.

Он расслабленно поцеловал ее:

— От боли?

Она подалась ему навстречу:

— От удовольствия.

Он пришел в движение, всем телом ощущая ее теплую, податливую плоть. Его страсть достигла вершины.

Она слегка вскрикнула, и ее охватила волна легких конвульсий. Эван утонул в глубинах наслаждения. Еще раз он пробормотал слова любви, когда новая волна экстаза унесла его в головокружительный полет сладостной страсти.

Энни смотрела на бокал с вином, отражавший блеск огня камина. Эван лежал рядом. Одна рука его обвивала ее шею, грудь мерно вздымалась и опускалась, дыхание было ровным. Он спал.

Девушка отпила глоток вина. Ей вряд ли удастся уснуть этой ночью. Страсть их любви все еще горячила кровь. Мысль о том, что Эван любит ее, охватила все ее существо и заставила забыть о том проступке, который они совершили.

Она уже видела, сколько унижений и страданий приносила любовь членам королевского двора. Королева, полагала Энни, не выносила брачного счастья других. Леди Кэтрин Грей она не позволила выйти замуж за графа Хертфорда, а когда Кэтрин забеременела, Елизавета отправила ее в Тауэр. Согласно указу от 1536 года брак членов королевской фамилии, заключенный без разрешения суверена, считался государственной изменой, а согласие свое Елизавета давала чрезвычайно редко и неохотно. Перспектива быть разоблаченной испугала Энни. Она вздрогнула. От неловкого движения вино пролилось на обнаженное тело.

— Проклятие! — прошептала она, поставив кубок, и потянулась за сорочкой, чтобы промокнуть ею вино. Сильная рука остановила ее запястье.

Сонная улыбка заиграла на губах Эвана, он повернулся к ней и открыл глаза.

— Позволь мне, дорогая, — с этими словами он склонился над ней и губами собрал хмельную жидкость с ее живота и груди. От кругообразных движений его языка, от прикосновения зубов к напрягшимся соскам она не смогла сдержать стона. Руки его ласкали самые чувствительные места ее тела. Он покрывал поцелуями ее плоть, оставляя после себя жгучие следы.

Энни изогнула спину и раскрылась перед ним подобно цветку. Эван снова проник в нее и одним ловким движением оказался снизу, а ее с головой накрыли волны чувственных ощущений. Он еще искал удовлетворения пылавшего в нем жара. Блаженное выражение его лица было зеркальным отражением ее собственного.

Когда чувства пошли на убыль, он опустил ее рядом с собой.

— В постели тебе не следует ругаться, — сказал он. — Твои словечки вызывают во мне желание.

— Тогда я буду каждый день придумывать новое ругательство.

Он поцеловал ее. Вкус его губ пробудил в ней новый приступ нежности.

— Эван!

— Тс-с, — он тихо рассмеялся. — Подай мне вино.

Энни, как зачарованная, наблюдала за его движениями. Ей нравилось, как во время питья ходил у него кадык, нравилась копна черных волос, сонный взгляд удовлетворения, смягчивший лицо.

— Эван…

— Да? — ленивая улыбка тронула его губы.

— Я хочу, чтобы ты знал. Я навсегда запомню тебя таким, какой ты сейчас, как бы далеко ты не уехал, — ее испугали собственные слова, и она вздрогнула. — Боже, я даже не могу позволить себе думать об этом.

Эван осушил кубок, подался вперед и поцеловал ее в живот.

— О чем?

— Что ты уезжаешь.

Он приподнялся на локте и рассматривал ее, будто хотел запечатлеть в памяти навсегда. Свободной рукой он провел по изгибам ее шеи, груди и бедер. С таким знанием, что это напугало ее.

— Это будет пролив Магеллана?

Его рука замерла:

— Как ты догадалась?

— Помнишь рассказ о том, как Дрейк с дерева в Кордильерах увидел Великое Южное море и поклялся переплыть его однажды?

— У Фрэнсиса длинный язык. Другие тоже могли догадаться об этом, — выпалил Эван.

— Не обязательно. Себастьян Кэбот сам не сумел пройти через пролив. Даже лорд адмирал считает, что достижение Магеллана никто не сможет повторить еще очень долго.

— Но ведь ты думаешь иначе.

— Я просто знаю, что за человек Дрейк, — она поцеловала его руку. — А также знаю того, кто идет вместе с ним.

Он сел и притянул ее к себе.

— Никому не говори об этом, Энни, хотя мне хотелось, чтобы ты знала все.

Девушка рассмеялась:

— За годы, проведенные при дворе, я научилась говорить, не сказав ничего. Я умею контролировать себя.

Это была истинная правда: даже от человека, которого она любила, у нее были секреты. Она знала, что одного ее слова было бы достаточно, чтобы он отошел от Дрейка и остался с ней. Но она знала также, что в нем были голод, нетерпение и страсть, которые могло удовлетворить только глубоководное бурное море. Нет, она никогда не воспользуется любовью, чтобы манипулировать его судьбой.

Еще Энни хотелось поделиться с ним своими тревогами — кто-то шпионит за ней, обыскивает комнату, она постоянно чувствует чей-то пристальный взгляд. Жадные глаза были при дворе повсюду, интриганство процветало. Она подавила страх, проглотив слезы. Рассказать Эвану — значит обречь его на душевные муки. Он будет разрываться между преданностью ей и долгом перед Уэльсом. Энни знала настоящую цель экспедиции — пройти по Магелланову проливу из одного океана в другой. А это было нелегко. На это могли отважиться немногие. Эвану понадобятся все силы и полная сосредоточенность, потому она не станет отягощать его сердце своими проблемами.

— Как долго тебя не будет? — спросила Энни.

— Магеллану потребовалось три года. Не буду хвастать, что мы сможем сделать это быстрее.

Сердце ее от горечи сжалось.

— Я буду ждать тебя, Эван.

Ее наивная вера глубоко тронула его душу. Шансы на возвращение были ничтожны, но ему не хотелось пугать ее. Если удача будет благосклонна к нему, он разбогатеет и станет достойным ее. Поэтому сейчас он не мог дать ей никакого обещания, кроме одного.

— Я вернусь, — сказал он.

И Эван мысленно обратился к Богу, чтобы тот не дал ему нарушить это обещание.