Дороги авантюристов, или Загадочная яхта лорда Гленарвана

Глава 28 Проблемы выживания или Еще один самозваный король

В Идене нашлась приличная гостиница с названием «Виктория», в ней и разместились путешественники.

Надо полагать, магазин готового платья нашелся тоже, хотя Жюль Верн о нем не писал. Ему было наплевать на такие мелочи. Для нагнетания драматизма загнал своих героев в колючие заросли, изорвал одежду им в клочья, — да и пофиг, ходите так дальше. Сама зарастет. В антинаучно-фантастической вселенной вся одежда самовосстанавливающаяся. И лошади с ядерными источниками питания. Айртон двести миль до Мельбурна за двое суток проскакал, не шутка.

Паганель и майор, переодевшись и помывшись, устроили в гостиничном номере совещание. Подвели промежуточные итоги, обдумали ближайшие планы.

Майор Алан Мак-Наббс имел все основания гордиться собой. Главное, ради чего он потащился таким кружным путем в Австралию, сделано: Гарри Грант найден, родственница может быть довольна. Правда, она, судя по письму, поджидавшему майора в Идене, не совсем довольна: муж болен и раздружился с головой, но это уже проблемы четы Грантов, Мак-Наббс свое дело сделал.

И другое дело он выполнил на «отлично»: вытащил экспедицию с берегов Сноуи, убрал оттуда каторжников, подсунув Айртону письмо, позволяющее «захватить» яхту. В результате все остались живыми, и даже пожертвованная пешка (матрос Мюльреди) уцелела. Кто у нас молодец? Майор Мак-Наббс молодец!

Дела Паганеля обстояли совсем иначе. Его планы летели под откос по независящим от географа причинам. Год назад, во время исторического разговора в отеле «Луи-Каторз», он был уверен, что война в Новой Зеландии скоро закончится, что недавно переброшенные из метрополии подкрепления — это не колониальное ополчение, татуированным дикарям не выстоять против регулярных войск. Как бы не так. Выстояли, и война на убыль не идет.

Так что поисками Гранта в Новую Зеландию Гленарвана не заманить, как то планировалась. В безопасности лорд и его люди смогут чувствовать себя только на подконтрольной британцам территории, занятой войсками и поселениями белых. Но там искать Гранта смысла нет, давно бы нашелся.

На неподконтрольной территории отыскать следы Гранта (попади он действительно в Новую Зеландию) шанс имелся. Возможно, даже его препарированную голову удалось бы выкупить для достойных похорон. Но если сейчас туда для поисков сунется небольшой отряд британцев, то вскоре искать будут уже их высушенные головы. При этом сам Паганель мог странствовать по неподконтрольным территориям спокойно, маори прекрасно отличали одних европейцев от других, охотились только за британцами, а француза не тронули бы.

В общем, Паганелю было о чем призадуматься. А еще ведь надо было как-то легализовать «чудесное спасение» яхты. И не менее чудесное появление капитана Гранта на ее борту.

Зачем Паганель стремился в Новую Зеландию?

Как ни удивительно, но за тем же самым, что и в Южную Америку: 37-я параллель (вот ведь какая изумительная широта!) проходила через северный остров Новой Зеландии в непосредственной близости от владений другого французского авантюриста, другого самозваного короля, звали его Шарль-Филипп-Ипполит де Тьерри.

Вот бывают же в жизни совпадения, а?

Итак, знакомьтесь: барон Шарль де Тьерри, авантюрист высшей, 999-й пробы.

Он не присваивал себе аристократическую частицу «де», как Орели Первый. И в бароны не сам себя произвел, как Миклуха, законно унаследовал титул от отца.

Илл.49. Шарль де Тьерри, французский барон и «король Новой Зеландии». На снимке дедуле уже шестьдесят, он устал от авантюр, зажил мирной жизнью… Но изображений де Тьерри в молодые годы не сохранилось — не ходил по фотографам и художникам, занимался другими делами.

Родители Шарля де Тьерри были потомственными французскими аристократами. И, не желая заканчивать жизнь на гильотине, сбежали сначала в Нидерланды, затем в Британию, спасаясь от Робеспьера и его соратников, — якобинцы как раз запустили упомянутый механизм на полную мощность.

Детство и юность Шарля прошли в Англии. Получил он образование, вполне достойное потомственного аристократа, учился в Оксфорде, затем в Кембридже. Там и повстречался с маорийским вождем по имени Хонги Хика, тот в 1821 году прибыл в Англию с дипломатической и торговой миссией и заглянул в Кембридж навестить знакомого миссионера.

Хонги Хика — некий новозеландский аналог Кальфукуры, хорошо знакомого нам по Южной Америке. И масштаб у двух личностей схожий, и размах деятельности.

Илл.50. Хонги Хика, маорийский вождь, глыба и матерый человечище.

Главное, что интересовало вождя в Британии — закупка оружия. Не десяток-другой ружей, это ерунда, такие количества торговцы и без того привозили в Новую Зеландию. Хонги Хика хотел оптовую партию по оптовой цене.

Де Тьерри, хоть и жил в Кембридже, студентом к тому времени не был, ему исполнилось 28 лет. Связей в британских верхах он имел множество, как и любой выпускник элитного Кембриджа, и организовал поставку для вождя: 500 ружей плюс боеприпасы к ним в приличном количестве.

Хотя цена оказалась кусачей… За каждое ружье с зарядами вождь обязался отдать 80 акров земли. Если перемножить, то участок получается приличный, есть в Европе государства меньшей площади (Сан-Марино, Лихтенштейн, Монако, не говоря уж о Ватикане).

Но Хонга Хика не считал, что остался внакладе. Оружие ему отпустили без предоплаты, в кредит. Огнестрел в то время маори применяли в войнах между племенами, но маленькие отряды стрелков не играли решающую роль в сражениях — победы добывались по старинке, в рукопашной схватке, копьями и палицами.

Новатору Хонга Хике первому пришло в голову поголовно вооружить своих воинов огнестрелом. Он считал, что выставив в поле аж 500 стрелков, без лишнего труда унасекомит и загеноцидит всех соседей и их землицей расплатится за покупку.

Разумеется, сделка была тайной, в прессе ее условия не освещались. И мнения историков расходятся, одни считают, что продавцом оружия выступил сам де Тьерри, другие — что он лишь посредничал в интересах какого-то третьего лица.

Как бы то ни было, оружие переправили в Сидней, оттуда в Новую Зеландию.

И вот тогда-то орел наш Хонга Хика расправил крылья… Прокатился по всем ближним соседям, словно танк по детской песочнице, — громил в пух и прах, отбирал земли. Многократно окупил затраты.

Соседи дальние, до которых у Хонга Хики руки пока не дошли, уловили тенденцию правильно. И опрометью кинулись закупать огнестрел в сопоставимых количествах.

В Новой Зеландии вспыхнули т.н. «мушкетные войны». Но и после поголовного вооружения уцелевших противников Хонга Хика имел над ними преимущество. Мало купить оружие, надо уметь им пользоваться. Отработать тактику крупных стрелковых подразделений, например. В этом Хонга Хика имел изрядную фору.

Однако надо немного поговорить о маори вообще. Иначе трудно будет понять, отчего случилось все то, что случилось после исторической поставки оружия.

Маори близкие (по океанским меркам) соседи австралийских аборигенов, но при этом выглядят полной их противоположностью.

Первые люди, предки маори, прибыли в Новую Зеландию относительно недавно. Счет идет не на десятки тысяч лет, как в Австралии, — на века. Откуда именно прибыли, в науке единого мнения нет. Хотя сами маори помнят, откуда. Такой вот парадокс.

Дело в том, что устное предание маори прекрасно сохранило историю Исхода и Высадки. Маори помнят всё, могут перечислить названия всех семи больших мореходных каноэ, причаливших к новозеландскому берегу (эти названия перешли на семь первых маорийских племен). Семерых капитанов могут назвать поименно. И семерых штурманов. И, конечно же, помнят, откуда стартовал Исход — вот только местное название того острова нигде и никому в Океании не известно, а географические карты к устной традиции не прилагаются.

Ясно одно: маори — одна из ветвей полинезийцев.

А это говорит о многом. Полинезийцы ан масс — гении выживания. Выживали на островках с крайне скудными ресурсами, никакого сравнения с австралийским «охотничьим раем», и научились приспосабливаться ко всему. Кто не научился, не хотел и не умел учиться, тех естественный отбор давно отбраковал.

Причем методы выживания практиковались самые разные, зачастую крайне далекие от гуманизма, но всегда целесообразные.

В жизни полинезийцев тоже случился регресс, мы о нем уже вспоминали: в ходе расселения по Океании они утратили умение обрабатывать металлы ввиду отсутствия доступных металлических руд.

В результате тысячелетия спустя европейцы изумлялись, наблюдая за жизнью некоторых народов Океании. Имеются государства: короли, министры, налоги, даже валюта, — при том, что материальная база характерна для более низкого уровня, для самого примитивного племенного устройства: орудия из кости, камня и раковин.

Маори, высадившиеся в Новой Зеландии, быстро обнаружили: обретенная земля велика и много чем изобильна, но только не мясом.

Млекопитающие в Новой Зеландии не водились. Вообще. Никакие. Ни тупые сумчатые, ни умные плацентарные. Такой вот случился эволюционный казус.

Беспозвоночные, рыбы, пресмыкающиеся, земноводные, птицы, — вот и все источники животного белка. Не густо в сравнении с дипротодонами, с живыми кладовыми мяса, что поджидали первых переселенцев в Австралии.

Хотя поначалу казалось, что все не так уж плохо. Одна из местных птичек по имени моа вымахала до преизрядных размеров: вес имела тот же, что и австралийский гигантский гусь, но была в полтора раза выше за счет длинных ног и шеи.

Илл.51. Моа. Внушительная птица, запечь одну такую на гриле — и все племя сможет поужинать.

На вкусном и питательном мясе моа прибывшие начали активно размножаться и заселять два больших острова Новой Зеландии и прилегающие мелкие. А затем случилась предсказуемая беда: моа закончились. По оптимистичным оценкам, хватило их на два столетия. По пессимистичным суперптицы исчезли еще раньше.

Жить сразу стало хуже, жить стало голоднее… Маори до переселения были знакомы и с земледелием, и с животноводством (разводили свиней). Но их свинки не выдержали долгого пути через океан и передохли. Или маори не выдержали и их съели. Разводить стало некого.

Для земледелия и климат Новой Зеландии, и ее почвы подходят идеально. В том числе для разведения бататов, в то время главной и единственной культуры переселенцев. Всё дело портила низкая урожайность. Сорта были вырожденные, клубни вырастали с палец размером. А растить бататы дело трудоемкое.

Когда численность моа заметно упала, маори начали воевать меж собой за те земли, где еще сохранялись популяции пернатых исполинов. И за другие пищевые ресурсы. За реки, например, богатые рыбой.

А трупы убитых в этих войнах начали кушать. Сразу, без долгой раскачки, без моральных терзаний. Они были потомки полинезийцев — гениев выживаемости и приспособляемости, не имевших моральных запретов на употребление человечины. Морализируют сытые, голодные выживают.

Если сильно голодные — выживают любыми способами.

Иногда катастрофу FH-227 в Андах, что мы вспоминали в первой части, приводят как пример того, что можно есть человечину и остаться человеком: живых-то не трогали, только погибших съели!

Ну-ну…

А вот протянулась бы эта история еще месяц, доели бы они всех мертвецов, и что дальше? Начали бы убивать живых, никуда бы не делись. По жребию, или по праву силы, но начали бы. Сделав столько для выживания, никто не останавливается на полпути, прецедентов хватает. История маори — один из таких прецедентов.

Если отбросить в сторону этику, мораль, божьи заповеди, статьи Уголовного кодекса и категорический императив Иммануила Канта, и взглянуть на действия маори с позиций голого прагматизма, то поедание мертвых врагов можно оправдать.

Враг так и так мертв, ему уже все равно, а живым отчаянно не хватает животного белка. Так или иначе этого мертвеца кто-то съест, и скормить его при таких раскладах воронью, или акулам, или могильным червям, или хотя бы бактериям, отвечающим за гниение и разложение органики, — непозволительная роскошь.

Это гнилое оправдание. Никуда не годное.

Потому что на поедании уже мертвых никто никогда не останавливается. Начинают убивать живых, чтобы съесть. И маори тоже начали. Характер их межплеменных войн изменился. Поначалу дрались за земли, за другие ресурсы, а человечина становилась дополнительным бонусом победителю. А потом начинали войны уже для того, чтобы съесть убитых врагов. И пленных чтобы съесть, но попозже. На островах Новой Зеландии развернулась масштабная охота за человечиной.

Любым охотникам рано или поздно приходит мысль о разведении объектов охоты. Начинается все с малого, с попыток дорастить до нужных кондиций слишком мелкого теленка-козленка-ягненка, захваченного живьем рядом с убитой матерью.

Маори начали доращивать до кулинарных кондиций пленников-детей.

И как раз на этой стадии развития маорийского каннибализма к Новой Зеландии приплыли европейцы.

Маори оказались редкостными везунчиками. Еще немного, и они прошли бы точку невозврата, влетели бы в беспросветный цивилизационный тупик. Повезло, удержались на самом краю.

Что произошло бы дальше, предсказать совсем не сложно. Не надо гадать на кофейной гуще, случались прецеденты.

Человеководство полного развития не получило бы, продолжилась бы охота на людей. Причина проста: человек чрезвычайно медленно растет. Раскормить подтощалого подростка — да. Растить с нуля, с зачатия, — огромная растрата ресурсов.

Каннибальские войны продолжались бы. Число племен уменьшалось бы, общая численность населения тоже. Выживали бы самые поднаторевшие в войне. В конце осталось бы одно племя или союз близкородственных племен. Этакий коллективный крысиный волк. Асы и корифеи войны на истребление.

А дальше развилка. Два варианта развития.

При полной изоляции — пожирание своих. По жребию, по воле богов, озвученной жрецами, по тупому праву силы… не важно, результат один: коллапс и исчезновение социума.

Но маори не сидели в полной изоляции. Строить мореходные каноэ они не разучились. И совершили бы внешнюю экспансию. По Океании покатилась бы орда свирепых, донельзя искушенных в войне людоедов, оставляя после себя пепелища и обглоданные человеческие кости.

Один из прецедентов случился уже в исторические времена, на другом конце глобуса, в Вест-Индии, где тоже хватало скудных на ресурсы островов. И кочевых караибов-людоедов, под ноль истребленных европейцами, отчего-то совершенно не жаль.

И маори, и их потенциальных жертв (многие другие народности Океании) спасло своевременное прибытие европейцев к берегам Новой Зеландии. Спустя недолгое время каннибализм резко пошел на убыль.

Нет, дело не в проповедях миссионеров, осуждавших такую практику. Всё проще. От европейцев маори получили два крайне полезных подарка: свиней и картофель. И немедленно начали подарки разводить и выращивать.

Вид хрюшек, превратившихся для маори в животных легендарных и мифических, не растрогал суровые сердца и человеколюбия не добавил. Причины смягчения нравов сугубо прагматичные: свинья растет гораздо быстрее человека, а когда ее собираются забить на мясо, не отбивается копьем, палицей, боевым топором.

Картофель давал огромные в сравнении с местными бататами урожаи, причем в Новой Зеландии, зимы в нашем понимании не знающей, — несколько раз в год. Маори было самим не съесть столько, и картофель превратился в важную экспортную культуру, европейские торговцы охотно отдавали за него всевозможные интересующие маори товары (оружие и металлические инструменты в первую очередь, на всякую мишуру и дешевку, вроде стеклянных бус, эти суровые мужчины не велись).

Конечно, так вот сразу каннибализм маори не забросили… Но кушали людей теперь редко. По большим праздникам. В ритуальных целях. Человечина перестала быть повседневной пищей.

Войны между племенами не стихли. Напротив, полыхнули с удвоенной силой, с утроенной. Главной целью, главной добычей оставались по-прежнему пленники. Но теперь их не кушали, а превращали в рабов и заставляли растить картофель и ухаживать за свиньями.

Мы отмечали, каким реликтом и тормозом для развития в те же самые годы было рабство в США, России, Бразилии. В Новой Зеландии, наоборот, рабство стало прогрессом и громадным шагом вперед. Для всех. Даже для бесправных пленников-рабов. Потому что, согласитесь, гораздо лучше ухаживать за свиньями, чем угодить на вертел, а затем на пиршественный стол. У свинаря судьба еще по-всякому повернуться может, а из чужого желудка есть лишь один выход… ладно, два. Но оба не вдохновляют.

Тут есть одна тонкость. По давней традиции за бататами не могли ухаживать ни женщины, ни рабы. Табу. Только мужчины-воины могли приближаться к бататовым грядкам, отчего на войну у них оставалось гораздо меньше времени (кто-то крайне мудрый и дальновидный внедрил в свое время эту традицию).

На картофель традиция не распространялась. У воинов оказались развязаны руки, они могли теперь воевать круглый год и охотно это делали. Бесконечные войны получили название «картофельных».

А там и Хонга Хика подоспел со своими военными реформами и закупленным в Англии оружием. И вскоре система приобрела законченный вид: племена, успевшие поголовно вооружиться, совершали все более дальние походы, громили тех, кто протормозил и новые веяния оценил не сразу: обращали в рабство, отбирали земли, тут же начинали выращивать на них картофель, разводить свиней. Картошка и свинина шли на экспорт, обеспечивали бесперебойный поток оружия и боеприпасов, те позволяли совершать новые походы… и так по кругу, процесс получил название «мушкетных войн». Вскоре не вооружившихся не осталось. Вооружившиеся немедленно начали выяснять, кто из них лучше научился владеть новым оружием.

Европейцы заинтересовано наблюдали за всем этим со стороны, бесперебойно поставляли оружие и выжидали, когда маори самоистребятся, освободив весьма лакомые территории. Силой или обманом отжимать земли у этих отморозков, обвешанных огнестрелом и прекрасно им владеющих, дураков не находилось.

Ожидания оправдались лишь отчасти. Население островов заметно поуменьшилось, но выжили люди отборные…

Гвозди бы делать из этих людей.

Теперь, наверное, ни у кого не возникнет вопросов, отчего авантюрист Шарль де Тьерри, крестный отец «мушкетных войн», отнюдь не сразу отправился вступать во владение своей новозеландской недвижимостью. Соваться на острова в одиночку ему казалось не самой удачной идеей. Гораздо лучше сделать это во главе хорошо вооруженного экспедиционного корпуса.

И он предложил родной Франции вот какой проект: есть у меня, дескать, в Новой Зеландии землица этак с княжество Лихтенштейн примерно размером, даже чуть больше. Предлагаю развивать на ее основе французскую колонию, а меня назначить там губернатором.

Франция заинтересовалась. К новозеландским берегам отправили корабль под командой знаменитого географа в эполетах Дюмона д’Юрвиля — проверить слова де Тьерри и вообще разведать обстановку.

Д’Юрвиль разведку произвел и послушал доносящиеся с берега дружные ружейные залпы. На мореходные каноэ полюбовался, которые маори к тому времени начали вооружать легкими пушками.

По его возвращении французское правительство выдало такой примерно вердикт: идея, конечно, очень интересная. Но давайте отложим. Подождем лет двадцать или тридцать, пока эти отморозки друг друга окончательно истребят. Потом вернемся к вопросу.

Другие колониальные державы отказали барону де Тьерри по тем же примерно причинам.

Ему оставались два варианта на выбор.

Либо списать в безвозвратные убытки деньги, уплаченные за оружие для Хонга Хики и навсегда позабыть о Новой Зеландии.

Либо поехать туда на свой страх и риск.

Не сразу, но де Тьерри страх преодолел и рискнул, поехал к антиподам.

А затем судьба барона выписала совершенно неожиданный зигзаг, с авантюристами случается.

До Новой Зеландии он не доехал. Высадился в Океании, на Маркизских островах. Провел переговоры с местными полинезийцами. И неожиданно объявил себя суверенным королем архипелага и окрестностей.

Полинезийцев понять можно. У них королевский престол пустовал. И назревала братоубийственная гражданская война между двумя претендентами. Компромиссная фигура зиц-короля позволяла войну отложить, попробовать как-то договориться.

Резоны де Тьерри понять сложнее. Зачем он, имеющий конкретные интересы в Новой Зеландии, ввязался в эту авантюру на Маркизах?

Ответ приходит в голову лишь один. Вся предыдущая жизнь де Тьерри прошла в Европе. С маори он общался, но в Англии, где они вели себя иначе, чем в естественной среде обитания.

И барон решил попрактиковаться на полинезийцах версии «лайт», эти, по крайней мере, в котел сразу не наладят. Научиться вести с ними переговоры, получше разобраться в нюансах психологии детей природы. Ну, и в ремесле туземного самодержца немного попрактиковаться…

Правление Шарля Первого на Маркизских островах не затянулось. Он попытался добиться французского протектората и военной поддержки, — и, как следствие, получить реальную власть над архипелагом.

Не срослось. Франция к протекторату была готова, но предпочла сделать ставку на одного из реальных кандидатов на престол и оказать поддержку ему.

Де Тьерри здраво рассудил, что в назревающей заварухе головы ему не сносить, прихлопнут не те, так другие. И быстренько, первым же судном, смылся с Маркизов. А гражданская война там все же состоялась, и угадайте с трех раз: какая из сторон в ней победила?

С момента исторической сделки, положившей начало «мушкетным войнам», прошло почти тринадцать лет.

Вожди маори до старости не доживали, и Хонга Хики на свете уже не было: в одной из войн заполучил сквозное ранение груди, очень долго боролся со смертью, но все же скончался. Де Тьерри пришлось иметь дело с правопреемниками своего старого знакомца.

Маорийские вожди съехались на малый курултай. Претензии барона поставили их в нелегкое положение. Было над чем поломать голову.

Кто-то, поверхностно знакомый с маори, может подумать: да в чем проблема-то для этих отморозков? Тюкнуть авантюриста боевым топором или проткнуть копьем — и на праздничный обед главным блюдом, высушенную голову — в коллекцию. И готово дело: ни человека, ни проблемы.

Нет, нет и еще раз нет.

Маори, невзирая на свой каннибализм и прочее, были людьми чести. Обидеть доверившегося гостя они не могли, такое у них в голове не укладывалось. И не только в том дело, что де Тьерри француз, — англичанина, пришедшего с миром, тоже не тронули бы. А к договорам маори относились трепетно, исполняли их безупречно.

Проблема состояла в другом…

Согласно древней маорийской традиции, землю продать было нельзя. Подарить, унаследовать, выиграть в карты тоже. Земля нечто общее, как небо, как воздух, как океан… Ею можно пользоваться, можно перебить соседей или согнать их с земли и пользоваться ей тоже. А вот приватизировать и продавать-покупать нельзя.

Эта традиция постепенно отмирала под напором товарно-денежных отношений. Хонга Хика, например, в грош ее не ставил. Он вообще был ярым «западником». Активно ратовал за сближение с европейцами, приглашал на подконтрольные территории миссионеров, следил, чтобы их не обижали, белым фермерам наделы отводил, развивал институт «пакеха-маори» (о том, что это такое, поговорим чуть позже). И землей, как мы видели, Хонга Хика торговал без малейших душевных терзаний.

Учитывая, что к концу карьеры под контролем Хонга Хики оказалась большая часть территории северного острова, а его армия была самой мощной в Новой Зеландии, — позиция вождя имела много сторонников.

Но землю отдавать пришлому французу ох как не хотелось… И следование древней традиции оставляло для этого лазейку.

С другой стороны, обижать его не хотелось тоже… Свои обязательства по договору де Тьерри выполнил безукоризненно, маори это оценили.

Кончилось тем, что малый курултай принял решение половинчатое. В каких формулировках оно было оформлено, уже не установить, но суть такова: землю де Тьерри получил. Но меньше, чем сулил покойный Хонга Хика, примерно 1/8 часть от прописанного в договоре. Однако это все равно был преизрядный кусок земли, в иных местах он сделал бы барона крупнейшим латифундистом. Живи, дескать, веди хозяйство, никто не тронет, ты под защитой племенного союза Нга Пухи.

Де Тьерри мудро рассудил, что лучше синица в руках. Ему, когда ехал сюда, предрекали, что и этого не получит. Надо с чего-то начать, а там уж как карта ляжет…

Начал обустраиваться, вербовать переселенцев в Австралии. Некоторые, легкие на подъем, переезжали. Но едва поселение встало на ноги, де Тьерри выкинул старый фортель: объявил себя королем Новой Зеландии. И завел старую песню о главном — о протекторате какой-то из европейских держав.

Маори относились к де Тьерри на удивление по-доброму, чем-то он сумел их расположить к себе. Всерьез демарш авантюриста они не приняли, посмеивались над ним и называли «королем без королевства».

А вот Британию эта возня встревожила. Было принято решение закончить политические игры вокруг Новой Зеландии, а то ведь действительно кто-нибудь перехватит такой лакомый кусок. О военном вторжении речь не шла, цена у него оказалась бы непомерной. После серьезных переговоров с вождями был заключен договор Вайтанги — уникальнейший документ в истории колониализма.

Если коротко, суть его такова: королева Виктория становилась верховным сюзереном Новой Зеландии, а маори становились полноправными подданными Соединенного Королевства. При этом у них сохранялись все имущественные права, в том числе право на землю.

В договоре имелась одна важная оговорка: свои земли маори имели право продавать только британцам, никакие сделки с иностранцами не допускались. Эта новация разом перемножила на ноль все надежды де Тьерри (сохранившего французское подданство) увеличить свои владения за счет покупки земель.

В результате маори стали такими же подданными Ее Величества, как, например, шотландцы. Негры в британской Африке, индейцы и эскимосы в Канаде, австралийские аборигены о таком могли лишь мечтать. А индусы даже мечтать не могли: они были подданными своих махараджей, сидевших на коротком поводке у британской Ост-Индской компании.

Причем подданство это не было номинальным, существующим лишь на бумаге. Например, сыновья маорийской элиты отправлялись учиться не в миссионерские школы, где учили писать-читать, четырем действиям арифметики и забавной географии, вызвавшей истерический смех мсье Паганеля. Нет, они ехали учиться в метрополию, в Оксфорд и Кембридж (Итон? нет, это для выскочек из плебса), сидели там в аудиториях в цивильных европейских костюмах, с которыми слегка дисгармонировали лица, покрытые густыми татуировками. А потом многие новозеландские вожди, облаченные в традиционные плащи из птичьих перьев, прекрасно говорили и читали на двух-трех европейских языках, и в татуировках их имелся своеобразный завиток, свидетельствующий: товарищ окончил Оксфорд и имеет диплом доктора юриспруденции.

А что же де Тьерри? Он остался на бобах. Колония его потеряла перспективы расширения и постепенно хирела — никто ее не трогал, просто авантюрист оказался плохим хозяйственником: поля зарастали, люди разбегались.

Де Тьерри решил, что новую жизнь в его «королевство» вдохнут лишь мощные финансовые вливания, но инвесторов не нашел. Плюнул на все и уплыл в Калифорнию, где как раз началась «золотая лихорадка». Увы, золотоискательская удача не улыбнулась авантюристу, миллионером он не стал. Позже всплыл на Гавайях, мутил там что-то с местным королевским домом, но подробности неизвестны.

Кончилось тем, что де Тьерри вернулся в Новую Зеландию, — постаревший, во всем разочаровавшийся, оставшийся почти без денег. Жил мирно, спокойно и бедно в Окленде, о «королевстве» своем не вспоминал.

Вспомнили другие. К 1863 году Наполеон Третий прибрал к рукам Новую Каледонию под самым носом у британцев, вел к тому же исходу дело на Таити, получил отличные базы для вторжения в тихоокеанский регион (порты западного побережья Мексики). И цепко приглядывался к этому региону: что еще можно ухватить?

А в Новой Зеландии уже несколько лет полыхала война между маори и белыми поселенцами. Появилась возможность половить рыбку в мутной воде. Вот тогда-то и вспомнили о «короле Новой Зеландии». Плевать, что самозванец, землями-то владеет на законном основании!

Отчего вспыхнула война? Зачем она маори, заполучившим такой замечательный договор Вайтанги?

Все не так просто. Сочиняя договор, британцы смухлевали. Имелись расхождения в текстах договора на английском и на языке маори (маорийский изначально был бесписьменным языком, но миссионеры адаптировали под него латиницу).

Понятно, в чью пользу были эти расхождения, — и, пользуясь ими, британские поселенцы начали потихоньку маорийские земли отжимать. Мы знаем достаточно о маори, чтобы понять, как они отреагировали. Откопали топор войны и быстро доказали, что порох в их пороховницах не отсырел.

Французские эмиссары разыскали де Тьерри в Окленде. Не желаете ли, дескать, отречься от престола, ваше величество? Уступить его за хорошую компенсацию кому-то помоложе, поэнергичнее?

Но старик проявил себя недоговороспособным упрямцем: идите, мол, отсюда. Где вы раньше были, когда я всё вам предлагал?

Он попросту не мог переуступить свои земли ни Франции, ни кому-то еще. Де Тьерри не был маори и не попадал под действие договора Вайтанги: он владел своей землей по милости вождей и не мог ее продать, а то давно бы продал.

Очевидно, посланцам далекой родины де Тьерри эти нюансы не объяснил. Иначе пожил бы еще. Но он просто послал их подальше. И вскоре скоропостижно скончался. Еще вчера ничто не предвещало, и вдруг внезапно умер. Случается такое с семидесятилетними мужчинами.

Детей у де Тьерри не было. Вернее, были, но поумирали раньше отца. Дальняя родня не проявила интереса к земле, затерянной в заокеанских ебенях, да еще в стране, охваченной кровавой войной.

Согласно Кодексу Наполеона, наследником выморочного владения стала Французская империя.

Вызывает интерес дата смерти «короля Новой Зеландии». Он скончался 8 июля 1864 года. За две недели до того, как «Дункан» отправился в свое первое пробное плавание. И через день после второй встречи Паганеля и майора Мак-Наббса в Глазго, в гостинице «Три короны», — как мы помним, именно там и тогда обсуждалась афера с бутылкой и тремя записками.

Любопытное совпадение дат, правда?

Глава 29 Бриг с пятью матросами или Бес тщеславия Жака Паганеля

После разговора в гостинице географу стало очевидно, что майору уже ничего не надо, ему не терпится вернуться в родную Шотландию и заняться охотой на лисиц с помощью любимого карабина «Пурдей-Моор и Диксон». План действий Мак-Наббс предложил самый незамысловатый и очевидный. Экспедиция, похоже, на какое-то время застряла в Идене: в здешний порт редко заходят суда, следующие в Сидней, Аделаиду или Мельбурн, откуда бывают прямые рейсы в Европу. А путешествовать по суше ни Гленарвана, ни остальных не тянет.

Надо отправить в Брисбен письменные инструкции для Тома Остина — пускай, как закончит свои дела, избавится от Айртона и приведет яхту сюда. Раскусил, дескать, план каторжников и перехитрил их. А капитана Гранта пусть высадит на берег накануне — неподалеку, тайно, под покровом ночи. Причем высадит небритого, нестриженого, в тех самых лохмотьях, в каких капитана нашли. И капитан придет сюда пешком с рассказом о плене у туземцев, о побеге, о том, как сбежав, узнал о поисках его экспедицией Гленарвана и поспешил в Иден. Эдуард такую историю скушает, а тут и «Дункан» подоспеет, и всем хорошо, все в шоколаде.

Паганель мягко напомнил о Новой Зеландии. Дескать, Мак-Наббс не до конца выполнил условия заключенной в Париже сделки.

Майор пожал плечами: так форс-мажор же, война растянулась дольше, чем они рассчитывали, маорийские дикари оказались крепким орешком, даже полки регулярной армии, переброшенные из метрополии, обломали зубы. Но если Паганель придумает, как вписать Новую Зеландию в новый расклад, он, майор, поможет, чем сможет. Только пусть Паганель не рассчитывает, что сумеет долго сохранить в тайне присутствие Гарри Гранта. Два его матроса уже уплыли в Европу пассажирским рейсом. Но сам капитан плох… Не сможет долго высидеть в потайном закутке трюма.

Географ понял: придется поднапрячься и вновь придумать нечто гениальное, как он без ложной скромности характеризовал свои планы.

Он попросил у майора письма от Тома Остина и Лавинии, еще раз перечитал — медленно, размышляя над каждой строчкой.

Затем в одиночестве направился в Иденский порт. По возвращении план был готов. Вот та его часть, что стала известна Гленарвану:

«Паганель предложил проект, который никому не приходил в голову.

Географ независимо от Джона Манглса тоже побывал в заливе Туфолда и знал, что там не было судов, идущих на Мельбурн и Сидней. Но один бриг, стоявший на рейде, готовился к отплытию в Окленд, столицу И-ка-на-мауи, северного острова Новой Зеландии. Паганель предложил зафрахтовать этот бриг и плыть на нем в Окленд, откуда легко будет вернуться в Европу, ибо этот город связан с ней регулярными рейсами».

Убедить Гленарвана удалось без труда, кто бы сомневался.

Майор узнал о плане географа несколько больше, чем его кузен. Из Окленда экспедиция сразу же в Европу не уедет, суда оттуда приходят регулярно, но не ежедневно. Пара недель, как минимум, в запасе будет. И он, Паганель, отлучится по своим делам. Гору ему какую-то потребуется исследовать, или реку, не столь важно, — главное, что гора или река окажется на территории, куда британцам соваться нельзя, а французу можно.

А вернется Паганель из своей одинокой экспедиции… с капитаном Грантом! Найдет его у маори и выкупит!

Мак-Наббс проявил здоровый скепсис. Ему представлялось, что выкупить и доставить в Окленд Паганель сможет только препарированную голову Гранта. Но Лавиния не придет в восторг от такой идеи. Да и специалиста по обработке голов с ними нет.

Специалист без труда отыщется в Новой Зеландии, пошутил Паганель. Но он не потребуется, потому что Грант прожил эти два с половиной года в статусе «пакеха-маори»! Ну разве не гениально придумано?

Паганель был прав. Пакеха-маори (наиболее точно будет назвать их европейскими советниками высокого ранга) жили у туземцев десятилетиями. Иногда ими становились пленники, но чаще дезертиры из британской армии и флота, либо просто авантюристы, пожелавшие без особого труда угодить в маорийскую элиту.

Самый известный из них — легендарный Джеки Мармон, беглый британский моряк, проживший среди маори полвека, даже больше: выучил язык, женился на дочери вождя, построил для маори лесопилку, обучил их делать доски из бревен и вообще плотницкому делу. В войнах тоже отличился, ходил в походы с Хонга Хикой, и, вероятно, в разработке передовой тактики крупных стрелковых подразделений есть и его заслуга. Тот еще был авантюрист, и злые языки поговаривали, что Мармон не спрашивал, какое мясо кладут перед ним на маорийских пирах — свинину или нечто иное. Но люди всегда склонны к злословию.

Слабых мест в этой части плана майор не нашел и поинтересовался судьбой «Дункана».

Географ растолковал: «Дункан» спасется от каторжников, но не сам по себе и не благодаря проницательности и осторожности Тома Остина. Яхту спасет он, Паганель! Спасет своей знаменитой рассеянностью — но это будет неимоверно удачная рассеянность! Гениальная, не побоимся этого слова!

Выслушав подробности, майор понял: его друга обуял бес тщеславия. И яхту он спасет, и Гранта тоже он… Впрочем, Мак-Наббс не имел ничего против. Они вдвоем начали составлять письменные инструкции для Тома Остина.

Планы Паганель действительно умел сочинять блестящие. Но годы кабинетной работы даром не прошли, в практическом воплощении придуманного он был гораздо менее искушен.

Чисто и красиво реализовать идею географа помешало вот какое обстоятельство: он крайне неудачно выбрал в Иденском порту судно, направляющееся в Новую Зеландию.

Жюль Верн описывает выбранное географом судно и его капитана так:

«Это был бриг вместимостью в двести пятьдесят тонн, носивший название "Макари". Он совершал рейсы между портами Австралии и Новой Зеландии. Капитан, или, точнее сказать, хозяин брига, принял посетителей довольно грубо. Они сразу поняли, что имеют дело с человеком невоспитанным, мало чем отличающимся от своих пяти матросов. Толстая красная физиономия, грубые руки, приплюснутый нос, вытекший глаз, отвисшая от тяжести трубки нижняя губа и зверский вид делали Билла Галлея мало приятным человеком. Но выбора не было, и для переезда в несколько дней с этим можно было примириться».

Илл.53. Бриг «Макари», доставивший путешественников к берегам Новой Зеландии.

Отталкивающий вид капитана полбеды. Хуже другое: на «Макари» катастрофически мало матросов.

Сравним с «Дунканом». Сравнение вполне корректное: оба судна несут оснастку брига, близки по водоизмещению — 210 тонн у «Дункана», 250 тонн у «Макари».

Однако полный экипаж «Дункана» 25 человек, включая капитана и его помощника. Прикинем, кто из них работал с парусами.

Сразу вычтем машиниста, его помощника и двоих кочегаров. Вообще-то паровая машина в 160 л.с. относительно небольшая, с ее топкой и один человек управится, но он не сможет работать 24 часа в сутки без сна и отдыха. Четверо — минимальное количество людей, способных, чередуя свои вахты, обеспечить постоянный ход яхты под парами.

Кока тоже вычтем. Приготовить еду на такую ораву можно, лишь не отвлекаясь ни на что иное. Кок покидал камбуз «Дункана» лишь в самом крайнем случае, когда надо было бороться за живучесть судна и т.п.

Капитана с помощником тоже вычитаем. Остается 18 человек. По шести в трех вахтенных отделениях. Один стоит у штурвала, пятеро занимаются прочими работами, парусами в том числе.

Может показаться, что на «Макари» минимально необходимое число людей. Поставить к штурвалу капитана Билла Галлея, и для всего остального останется та же пятерка, обязанности кока для шестерых можно исполнять по совместительству. Конечно, ночами приходилось бы ложиться в дрейф и давать команде отдохнуть, выспаться, но на недолгом пути между Австралией и Новой Зеландии эти потери времени не критичны.

Так да не так.

Шестеро (не считая вахтенного офицера и двоих в машинном отделении) управлялись с «Дунканом» в штатном режиме, когда яхта шла по прямой через океан. Когда требовался сложный маневр или случалась нештатная ситуация, объявлялся аврал, свистали наверх всех, свободных от вахты, — и количество работающих с парусами сразу увеличивалось втрое.

А кого мог высвистеть наверх Билл Галлей? Корабельных крыс из трюма?

Вот и получается, что кое-как ходить по морю с таким экипажем «Макари» мог до первой серьезной нештатной ситуации. Но бриг бороздил прилегающие к Австралии моря достаточно долго. Остается лишь допустить, что команда у Билла Галлея все-таки была более вменяемой численности. Но совсем недавно сократилась по какой-то причине (болезни, дезертирство), а ищущих работу моряков в небольшом Иденском порту не нашлось, — и капитан Галлей авантюрно решил, что как-нибудь уж доберется до Окленда и с пятью матросами, а там пополнит экипаж. Это стало ошибкой.

Паганель и майор люди сухопутные, их малая численность экипажа не насторожила. С Гленарвана вообще спрос невелик, его не настораживало ничто и никогда. Но где были глаза и мозги Джона Манглса, человека морского?

Вероятно, капитан Джон посчитал, что в аварийной ситуации сам поможет экипажу «Макари» вместе с матросами Вильсоном и Мюльреди (последний более-менее оклемался от ранения).

Как бы то ни было, но бриг Гленарван зафрахтовал, заплатив 50 фунтов стерлингов, и это тоже стало ошибкой.

Мы уже вспоминали фрахт «Макари», когда рассуждали о том, что то же самое мог сделать и Айртон со своими головорезами и без лишних трудов заполучить бриг в свое распоряжение. Реального сопротивления Билл Галлей и пятеро его матросов оказать не сумели бы.

Почему же Айртон так не поступил, не захватил «Макари» или схожее судно? Зачем он усложнил себе жизнь, вцепившись в «Дункан» мертвой хваткой? Плел сложные и долгие интриги и в конце концов на них погорел… А мог решить вопрос за день, много за два. Причем в нашей версии у него были под рукой матросы, умевшие работать с парусами и спасшиеся вместе с ним с «Британии», — и это еще один повод не связываться с «Дунканом».

Ответ прост: «Макари» был и даром не нужен Айртону. Похожие на бриг лоханки тоже, он ведь не пиратствовать собрался.

Бывшего боцмана интересовал именно и конкретно «Дункан» по ряду причин.

Айртон не зря так навязчиво любопытствовал ходовыми качествами яхты. К пиратству это никакого отношения не имело. Но если захват произойдет не чисто и гладко, а со стрельбой? Если кто-то из экипажа яхты сиганет за борт, доберется до берега? Тогда погоня более чем вероятна, и черта с два от нее оторвешься на тихоходной калоше вроде «Макари». А быстрый «Дункана» оставил бы погоню далеко за кормой.

У калифорнийских берегов тоже всё могло пойти не по плану. Напоролись бы на сторожевой корабль ВМФ США: что за судно незнакомое, не контрабандисты ли, часом? И снаряд из пушки перед форштевнем: ну-ка предъявите трюм для досмотра и всю судовую документацию для проверки. У «Макари» в такой ситуации шансов не было. У «Дункана» оставались, и неплохие.

К тому же Айртон сделал выводы из крушения «Британии». Понял, насколько переоценивал свои таланты судоводителя. И решил с парусами больше не связываться, управлять паровым судном в разы проще.

Разумеется, кроме «Дункана», Айртону подошло бы любое другое быстроходное паровое судно. Но его можно было очень долго ждать в заштатном маленьком порту вроде Иденского, — и не дождаться. Угольных складов нет, швартуются лоханки вроде «Макари».

А сунуться в Сидней или Мельбурн, куда такие суда заведомо заходили, — слишком большой риск: и полиции полно, и вообще многолюдье: неровен час, опознают, завопят: «Хватай Бена Джойса!»

Откуда Айртон мог знать, на каком именно судне за ним приплывут, когда писал свои первые два письма в Париж и Глазго?

А он и не знал. Он только-только освободился из Пертской тюрьмы: ни денег, ни перспектив, ни знакомств в этой стране. И он не понимал, что ему делать дальше. Вот и написал. Но в ожидании ответа (а это не один месяц) не сидел сложа руки. Встретил беглых каторжников, среди которых оказались старые знакомцы по Перту, занялся с ними грабежами, одновременно начал разыскивать матросов с «Британии», уцелевших при крушении (тащить всю шайку к калифорнийским берегам он не планировал). А тут и ответ подоспел: отправляйся, дескать, на ферму Падди О'Мура, хозяин наш человек, предупрежден, примет и обустроит. И дожидайся там парусно-паровую яхту «Дункан», точную дату прибытия сейчас назвать не можем, но приплывем обязательно.

И лишь тогда у Айртона созрел план, за воплощением которого мы наблюдали.

Пока Гленарван не покинул окончательно берега Австралии, упомянем о еще одной глупой ошибке, совершенной там лордом. Вернее, не совсем так. Он не совершил там один весьма разумный поступок, и это стало ошибкой.

Ведь и у Гленарвана случались иногда просветления. Например, он дал в газеты объявления касательно капитана Гранта, и вскоре Мэри и Роберт приехали в Малькольм-Касл.

Почему он не поступил так же в Австралии? Ладно Патагония, там индейцы газет не читали, но Австралия-то страна цивилизованная, СМИ развиты почти на европейском уровне. Жюль Верн упоминает «Австралийскую и Новозеландскую газету», ее печатали большим тиражом, и расходился тот тираж по всему континенту, даже в Новую Зеландию попадал, — путешественники, например, купили свежий номер в маленьком провинциальном городке.

Ну так и размести в ней объявление: кто что знает о спасшихся при крушении судна «Британия» — отзовитесь, сообщите в Мельбурн на имя Тома Остина.

(С Мельбурном Гленарван мог связываться по телеграфу за время пути регулярно, но словно бы позабыл о существовании телеграфа, ни разу не поинтересовался, как идет ремонт, а потом в местах безтелеграфных, на берегах Сноуи, весь мозг сломал, гадая: починили уже яхту или нет?)

Еще можно было в объявлении награду назначить за достоверные сведения, 1.000 фунтов, например, не разорили бы они Гленарвана. Для Австралии тех лет это ого-го какие деньжищи. Австралийцы по всему континенту носом бы землю рыли, и неграмотных аборигенов бы выспрашивали.

Причем в нашей версии без улова Гленарван не остался бы. Не факт, что Айртон сумел собрать к себе под крыло всех уцелевших коллег по захвату «Британии». Но эти шестеро в любом случае не отозвались бы, рыльца у них были в пушку по самые уши. Однако не жили же они два с половиной года в полной изоляции, с кем-то общались, кому-то рассказывали о крушении (не упоминая захват, разумеется). На след этой шестерки Гленарван непременно бы вышел.

Но титулованный тупица не додумался до очевидной идеи с объявлением. Можно сделать вывод, что в Глазго его навел на эту мысль майор Мак-Наббс. Иначе лорд искал бы детей капитана Гранта, как их отца в Австралии, — колесил бы по Шотландии, спрашивая у встречных: не слышали о таких?

А в Австралии майор знал точно: Гранта здесь нет, — и ничего советовать не стал.

Итак, путешественники поднялись на борт «Макари», бриг поднял якорь, и немедленно подтвердились наши подозрения о том, что пятерых для работы с его парусами маловато:

«В полдень, с наступлением отлива, начали сниматься с якоря и лишь с большим трудом подняли его. С юго-запада дул умеренный ветер. Постепенно поставили паруса. Пятеро матросов брига не торопились. <…> Наконец пятеро матросов, понукаемые бранными окриками хозяина, в конце концов поставили паруса, и "Макари" поплыл под нижними парусами, марселями, брамселями, бизанью и кливерами, вышел левым галсом в открытое море».

Медлительность в работе с парусами пережить можно, хоть она и раздражала Джона Манглса. Настоящие проблемы случились позже, когда бриг «Макари» угодил в жестокий шторм.

Глава 30 Гленарван вступает в бой или Реабилитация Жака Паганеля

Штормило не на море, океан во время перехода к Новой Зеландии был бурным, но не чрезмерно. Штормило на самом бриге «Макари». В придачу к прочим бедам выяснилось, что капитан Галлей не дурак выпить, и команда пьянствует вместе с ним. До берега они не дотерпели, нализались прямо в море.

Итог был предсказуем: бриг засел на прибрежных рифах, и даже экстренное вмешательство Джона Манглса и его матросов не помогло. После чего капитан и команда бросили пассажиров, сбежали вшестером на четырехместном ялике, — тот опрокинулся, не добравшись до берега, и все шестеро утонули. Туда им и дорога, алкоголикам.

Берег был неподалеку, в нескольких милях, но Паганелю на сушу крайне не хотелось. «Макари» в своем пьяном плавании мог отклониться в сторону от Окленда и оказаться напротив территорий, контролируемых маори.

По счастью, на бриге оказался секстант, Джон Мангльс измерил широту, она составила ровно 38º, без минут. Так и есть, промахнулись мимо Окленда, заскочили к дикарям.

А теперь нам необходимо реабилитировать Жака Паганеля. В Андах мы обоснованно предположили, что в школе он имел пятерки по географии, а вот занятия по математике злостно прогуливал и толком считать не умел, в частности совершенно не обладал навыками устного счета.

На «Макари» вновь речь идет о координатах, и вновь звучит лютый арифметический бред. Только теперь его озвучивает Гленарван: дескать, до Окленда всего один градус широты, каких-то двадцать миль, дошагаем. И никто лорда не поправляет, а вопрос для всех жизненно важный.

Слаб в арифметических расчетах сам Жюль Верн, потому что как ни считай, двадцати миль не получится: 60 морских миль, сухопутных еще больше, под сотню.

В географии писатель тоже не силен, утверждает, что Окленд находится на 37º Ю.Ш., но реальная широта города 36º51', и кажется, что погрешность маленькая, допустимая. Но она означает, что пришлось бы шагать лишних полсотни километров по пересеченной местности, населенной крайне недружелюбными аборигенами. Совсем недавно, в Австралии, они от такого же пройденного пешком расстояния чуть ласты не склеили, причем без туземной помощи.

Но двадцать там миль, или сто, а шагать пришлось бы: попытка своими силами снять «Макари» с рифа и добраться до Окленда не удалась, судно засело прочно.

Приняли решение строить плот и добираться до берега, весьма опечалив географа, но ничего лучшего он предложить не смог. А дальше состоялся весьма примечательный диалог:

«— А чего, собственно, нам следует опасаться в Новой Зеландии? — спросил Гленарван.

— Дикарей! — ответил Паганель.

— Дикарей! — повторил Гленарван. — Но разве мы не можем избежать встречи с ними, идя вдоль берега? К тому же нападение нескольких жалких дикарей не может устрашить десять европейцев, хорошо вооруженных и готовых защищаться.

— Речь идет не о каких-то жалких дикарях, — возразил, качая головой, Паганель. — Новозеландцы объединены в грозные племена, они борются с английскими захватчиками и часто побеждают их и всегда поедают убитых врагов».

К глупой браваде Гленарвана мы уже привыкли. Он так же бахвалился в Южной Америке, затем в Австралии. Сбить спесь с титулованного тупицы могли уже индейцы Кальфукуры. Или бушрейнджеры Бена Джойса. Повезло, не довелось сойтись в бою ни с теми, ни с другими.

Паганель оценивал обстановку куда более реалистично. Насчет повального людоедства он призагнул, обычай уже отмирал. Хотя шанс угодить на вертел оставался.

Вопрос: «хорошим вооружением» Гленарван назвал карабин майора и револьверчик леди Элен, уцелевшие после купания в Сноуи?

Ответ: оружие у них появилось. Пока в Идене Гленарван оплакивал захваченный «Дункан», Мак-Наббс затарился в оружейном магазине. Что именно он закупил, неизвестно. Можно лишь предположить, что привычный комплект: длинноствол плюс револьверы. И другое можно предположить: карабины Ричардса с их отличной точностью боя в Австралии купить не удалось.

Майор поступил правильно. Так, как привык поступать. Но лучше бы он этого не делал… И свой карабин лучше бы оставил на «Макари». Револьвер леди Элен, так и быть, мог остаться в своем секретном хранилище.

Маори руководствовались простым правилом: пришел к нам без оружия — ты гость, с оружием — враг.

Мы уже вспоминали, как знаменитый мореплаватель Дюмон д’Юрвиль плавал в Новою Зеландию на разведку после первого предложения авантюриста де Тьерри о создании французской колонии. Отыскав местечко потише, где на берегу не стреляли, д’Юрвиль высадился там один и без оружия. И никто его не тронул: прожил несколько дней, разузнал обстановку, с маори переговоры провел, вернулся на корабль целым и невредимым.

Но майор поступил, как привык поступать за долгую военную карьеру. Поплыли на плоту вооруженными. Медленно, используя прилив, добрались до берега. Маори не показывались, и Паганель облегченно выдохнул.

Пеший переход по Новой Зеландии длился два дня. А потом путешественники столкнулись с маори. И Гленарван наконец-то получил возможность подтвердить слова делом. Продемонстрировать, как мужественные и отлично вооруженные европейцы расправляются с туземным сбродом.

К сожалению, Жюль Верн, как пишут в старых романах, «опустил завесу милосердия» над этой сценой. Вот Гленарван и спутники обустраиваются на бивак — монтаж, склейка — и вот их уже везут по реке на маорийской пироге в качестве пленников.

Так мы и не узнали, как героически сражался Гленарван, скольких «жалких дикарей» уложил, как капитулировал, лишь исчерпав все возможности для обороны…

Никого лорд не уложил. Сразу лапки вверх поднял. Потому что рыпнись он — и стало бы в Шотландии одним лордом меньше.

Позже Жюль Верн бросит своему герою спасательный круг: спящими их повязали, без боя, а то бы Гленарван ух! показал бы маори, где раки зимуют! Ну что тут сказать? Только одно: опять лорд протупил, не выставил часовых. Но майор-то?! Учитывая, по каким местам они странствовали, никак не мог майор позабыть об этой предосторожности. Не дожил бы он до своих лет с такой забывчивостью. Так что попытка Жюля Верна отмазать Гленарвана незачетная. Не сонным лорда повязали. Сообразил, что сейчас реально убьют, и поднял лапки. Ради спасения леди Элен и Мэри, разумеется. Вот только спасенная лордом супруга отчего-то совсем не порадовалась спасению. Револьвер даже при первой оказии мужу выдала с просьбой пристрелить ее и Мэри.

Создается впечатление, что к третьей части романа «Дети капитана Гранта» фантазия Жюля Верна забуксовала. Очень скудно описано путешествие по Новой Зеландии, минимум локаций и событий. Роман в первом издании печатался вразбивку, по частям, и, чтобы нагнать объем третьего тома, автор исхитрялся как мог. Втиснул в эту часть и последние события в Австралии, и долго описывал переход по морю (плавание на плоту от «Макари» до берега аж на два дня растянул, прописывая всё в мельчайших деталях). Еще Жюль Верн подробно изложил историю Новой Зеландии, начиная от Адама и Евы. Сюда же вставил финальные приключения в Тихом океане, вокруг никогда не существовавшего острова Табор (хотя какие там приключения… нудная слезодавильная мелодрама).

С задачей Жюль Верн справился, кое-как нужный объем наскреб. Но фабула новозеландских приключений чрезвычайно скудна и скомкана: пленных путешественников увезли вглубь острова, держали в заточении в маорийской крепости (в «па» на языке маори), они оттуда сбежали, добрались до восточного побережья, где их поджидала «чудом спасшаяся» яхта «Дункан». И всё, прощай, Новая Зеландия.

Хотя казалось бы, в стране идет война, и крайне любопытная, можно сказать, уникальная в истории войн… Таких можно военных приключений насочинять, что дух будет захватывать! Жюль Верн не насочинял. Не смог или не захотел. К тому же полностью оставил за кадром приключения самые главные: пока большая часть отряда томилась в заключении и ждала решения своей судьбы, Жак Паганель в одиночестве занимался активной деятельностью.

Но Жюль Верн об этой деятельности географа в штатском умолчал. Хотя не удержался, и бросающиеся в глаза намеки в тексте романа все же есть…

Чем же так уникальна англо-маорийская война? Многим. «Война за землю» тянулась, то затухая, то вспыхивая, двадцать с лишним лет. При том, что с маори сражались не колониальные войска, набранные из туземцев, и не ополчение колонистов, — на острова были переброшены элитные части регулярной армии. В том числе хорошо нам знакомый 42-й шотландский полк, прошедший незадолго до того горнило Крымской войны и войны с сипаями.

А маори осталось мало… «Картофельные» и «мушкетные» войны даром не прошли, плюс сыграли свою роль эпидемии болезней, завезенных европейцами. По самым скромным оценкам, острова после первого контакта с европейцами к 1860-м годам потеряли 60% от изначальной численности туземцев. Есть и другие оценки, по ним потери населения куда выше.

Уцелевшие маори казались людьми, откованными из булатной стали. Победить их было невозможно. Только убить. Но и это было сделать чрезвычайно трудно.

Маори не просто активно перенимали все новое. В некоторых аспектах военной науки они оказались впереди, а европейцы в роли догоняющих.

Мы уже упоминали, как они утерли нос тренированным солдатам в скорости перезарядки ружей. В рукопашной британцам тоже ничего не светило, — вооружившись огнестрелом, отлично владеть копьями и палицами маори не разучились. Отчаявшись победить противников в стрелковом бою и в штыковых атаках, англичане завезли на острова современную полевую артиллерию, нарезную. И начали громить из нее маорийские форты-па, рассчитанные на защиту от стрелкового оружия.

Маори перестроились мгновенно. Стали строить форты нового типа. Снаряды пролетали сквозь их стены, почти не причиняя разрушений, а пехота пройти не могла. Сами же маорийские воины отсиживались при обстреле в глубоких подземных убежищах, потерь не несли, — и когда обстрел заканчивался и британские солдаты начинали атаку, их встречал град пуль.

Европейские фортификаторы до такой системы укреплений — проволочные заграждения, блиндажи и другие скрытые в земле убежища — додумались лишь многие годы спустя. Колючей проволоки у маори не было, но ее отлично заменяли лианы с ядовитыми шипами.

Британцы повысили ставки: привезли тяжелую артиллерию, стрелявшую навесом. Многочасовые бомбардировки сравнивали маорийские форты с землей и заживо погребали защитников в их норах. Так считали британские офицеры. На деле татуированные воины с началом обстрела из тяжелых орудий отступали подземными ходами и уже строили в новом месте другой па, возводились те быстро.

Кстати, о татуировках… Европейцы считали татуированные тела и лица безусловной дикостью. Однако вглядитесь еще раз в лицо вождя Хонги Хика на илл. 50. И поставьте мысленный эксперимент: легко будет разглядеть такое лицо в лесной перестрелке среди листвы? Легче, чем беленькое и лишенное татуировок лицо англичанина? Правильный ответ: гораздо труднее, равно как и смуглые татуированные тела маорийских воинов. Это был камуфляж, который всегда при себе. Оттого-то маори так любили сражаться в лесу — красные мундиры их противников были отличными, издалека заметными среди зелени мишенями. Одеть своих солдат в камуфляж бритты додумались лишь сорок лет спустя, во время англо-бурской войны.

Еще раз: маори было очень мало, на обоих островах их жило меньше, чем британцев в каком-нибудь районе Лондона. И громадная, на весь глобус раскинувшаяся колониальная империя двадцать лет не могла их одолеть. Их было мало, но они прошли жесточайший естественный отбор, были генетически «заточены» убивать и не дать убить себя.

Войну маори не проиграли. Их порой разбивали, их убивали, но не победили. Свое право на землю они отстояли. Договор Вайтанги в полном объеме включен в современную конституцию Новой Зеландии.

О приключениях Паганеля нечто очень странное сообщил нам Жюль Верн. Вот как все развивалось.

Путешественников привезли на пироге в па захватившего их вождя Кай-Куму, провели мимо частокола, украшенного обильной коллекцией препарированных голов, и вождь стал решать их судьбу: хотел обменять Гленарвана на угодившего в плен жреца-маори, и поинтересовался, пойдут ли, по мнению пленника, англичане на такой размен?

Лорд немедленно прикинулся сиротой казанской: я, мол, человек маленький, никому не интересный, ты лучше этих вот двух дам на обмен пусти — это, мол, аристократки и особы, приближенные к королеве Виктории. В очередной раз благородство проявил — сам погибай, но супругу любимую выручай. И Мэри Грант заодно.

Вождь не купился: ты кого обмануть-то хотел, дурилка картонная? Я ж тебя до донышка вижу, у тебя ж на лбу пропечатано, что это жена твоя! — и пальцем на леди Элен указывает.

А рядом другой вождь стоял, не меньше рангом, по имени Кара-Тете. В гости заскочил по-соседски, или по делам каким. Так он руку на плечо леди положил, и коллегу поправил: не, говорит, это моя жена.

Тут в голове у Гленарвана что-то щелкнуло. Вспомнил, что ему говорили, отдавая револьвер, в каком случае его в ход пустить надлежит.

Случай был самый тот.

Но…

16 мБ…

В кого надо стрелять, Гленарван позабыл. Пальнул в Кара-Тете и уложил наповал. Стрелять лорд умел хорошо, не отнимешь.

Если же Гленарван убил вождя не по причине своего скудоумия и перегруженной оперативной памяти, а вполне осознанно, то это гораздо хуже. Всё его хваленое благородство тогда весьма и весьма тускнеет. Даже если Кара-Тете не шутковал и всерьез положил глаз на Элен Гленарван, даже если бы выкупил ее у Кай-Куму и взял в жены, — что с того? Быть женой вождя хуже, чем умереть мучительной смертью, потом быть сожранной и украсить головой еще один кол ограды?

Гленарван посчитал, что хуже.

Пусть ты лучше сдохнешь, любимая, но сдохнешь моей женой. Вот она, гнилая собственническая суть британских лордов. Фу таким мужем быть.

Илл.54. Богатая коллекция голов, собранная вождем Кай-Куму на кольях па. Лорд Гленарван считал, что голова блондинки с голубыми глазами будет смотреться там гораздо уместнее, чем сама блондинка в роли жены вождя-маори.

Впрочем, шансы пожить еще у леди Элен оставались. Молодая, симпатичная, не рожавшая… Могла приглянуться кому-то другому из маорийской элиты. Револьвер у ревнивого мужа-собственника, разумеется, тут же отобрали, решать за супругу он уже не смог бы.

Пленников заперли в местном аналоге тюрьмы, приставили охрану, и они вдруг обнаружили, что Паганеля и Роберта Гранта с ними нет. Куда подевались? В другое узилище переведены? Или сразу на кухню отправлены? Охранники делали вид, что вопросов не понимают.

Позже выяснилось, что Роберт сбежал. Воспользовался суматохой и ускользнул из па. Несколько дней бродил вокруг, придумывая, как бы помочь друзьям. И придумал: украл в туземной хижине нож, прокопал им подземный ход в «тюрьму», — и все путешественники благополучно сбежали этим ходом.

А вскоре воссоединились с Паганелем. Он, оказывается, тоже сбежал. Сам по себе, автономно от Роберта.

Воля ваша, но этот каскад удачных побегов ни малейшего доверия не вызывает. Если бы от маори так легко сбегали, с ними можно было бы успешно воевать мухобойками и сачками для бабочек. Нет, вот серьезно: одна из лучших в мире армий двадцать лет ничего не могла сделать с людьми, которые при звуке выстрела бросают свои посты, бегут взглянуть, что случилось, — и тем самым позволяют пленникам спокойненько покидать охраняемый форт? Вы снова бредите, мсье Жюль Верн.

Паганель, согласно официальной версии, после побега немедленно попал в руки к другим маорийцам, лояльным и дружественным. Пожил у них, побратался с вождем, и даже заполучил роскошнейшую татуировку на все тело (и долго скрывал от друзей факт ее существования), а потом решил, что загостился, и по-английски ускользнул из почетного плена.

Разумеется, на самом деле все происходило совсем не так. В тексте достаточно намеков на истинное развитие событий.

Во-первых, Жюль Верн открытым текстом говорит, что между маорийскими вождями Кара-Тете и Кай-Куму пробежала черная кошка:

«Однако наблюдательный человек понял бы, что между этими двумя вождями существует соперничество. От внимания майора не ускользнуло, что влияние, которым пользовался Кара-Тете, возбуждало недобрые чувства в Кай-Куму. Оба стояли во главе крупных племен, населявших берега Уаикато, и оба обладали равной властью. И хотя Кай-Куму улыбался во время этого разговора, глаза его выражали глубокую неприязнь».

И тут вдруг ревнивец Гленарван устраняет соперника Кай-Куму. И вот что происходит дальше:

«Револьвер вырвали из рук Гленарвана. Кай-Куму бросил на него странный взгляд. Затем, прикрыв одной рукой убийцу, он поднял другую, сдерживая толпу, готовую ринуться на "проклятых пакекас".

И он громовым голосом крикнул:

— Табу! Табу!

При этих словах толпа дикарей разом замерла перед Гленарваном и его товарищами, словно их поразила какая-то сверхъестественная сила».

Что означал «странный взгляд» Кай-Куму?

Как представляется, означал этот взгляд примерно следующее: «Парень, за свой удачный выстрел ты заслужил медаль "За боевые заслуги" и нагрудный знак "Ворошиловский стрелок" в придачу. Но, извини, наградить я тебя не могу. И отпустить не могу. Люди не поймут. У нас тут, знаешь ли, кровная месть процветает, и становиться кровником для всех родичей Кара-Тете мне резона нет. Поэтому я похороню его по высшему разряду, тебя же приговорю к смерти. А вот дальше все зависит только от тебя…»

Гленарван и его спутники сбежали так легко и просто, потому что им дали сбежать, подстроили побег и никак не мешали. Как был обставлен этот побег, уже не выяснить, но можно сказать уверенно, что туннель ножом Роберт Грант не копал. Этот глупый штамп, кочующий из одного приключенческого романа в другой, в свое время ехидно осмеял Марк Твен: Том Сойер и Гек Финн устраивали побег негру Джиму, и Том, книжный мальчик, хотел, чтобы всё происходило «как полагается», как описано в книжках, — и постановил копать ножами, хотя рядом имелся нормальный шанцевый инструмент. Надо было всего лишь подкопаться под стену сарайчика, и они копали, копали, копали, копали… «Устали, как собаки, и руки себе натерли до волдырей, а толку было мало». Потом оценили объемы сделанной и предстоявшей работы, и Том Сойер пошел на попятную:

«Может, это и неправильно, и нехорошо, и против нравственности, и нас за это осудят, если узнают, но только другого способа все равно нет: будем копать мотыгами, а вообразим, будто это ножи».

И вскоре подкоп был завершен.

А Паганелю даже сбегать не пришлось, насчет побега он соврал Гленарвану.

Он сразу же, еще в пироге, дал понять, что он не англичанин. Самым простым способом: обратился по-французски к Джону Манглсу.

Согласно официальной версии, сделал это географ, чтобы их пленители не поняли, о чем идет речь. Вообще-то мы помним, что среди маори встречались, и нередко, люди, владеющие двумя-тремя европейскими языками. Но главное не в этом, а в содержании вопроса. Что же спросил Паганель: наверное, как им половчее сбежать?

Ну, почти… Он поинтересовался у капитана Джона, с какой скоростью, по его мнению, движется пирога.

Охренеть какая секретная информация. Не иначе как маори всем, кто пытался выведать ТТХ их пирог, немедленно резали глотки.

В форте Паганеля отделили от прочих, он поговорил наедине с вождем и вскоре получил свободу: миль пардон, мсье, обознались, за англичанина приняли.

А вот другое маорийское племя Паганель действительно посетил. Оно называлось Нга Пухи и от его вождей де Тьерри получил свое «королевство». Увы, Паганель получил лишь шикарную татуировку. Причем она свидетельствует, что ни о каком плене, даже почетном, речь не шла. Жюль Верн справедливо указывает: «Татуировка "моко" новозеландцев является знаком высокого отличия. Такой почетной росписи достоин лишь тот, кто отличился в нескольких боях, причем рабы и простонародье не имеют права на "моко"».

То есть насчет второго плена Паганель соврал. Его приняли как равного среди равных, как вождя среди вождей. А для тех, кто намек не понял и продолжал принимать рассказ географа за чистую монету, Жюль Верн намекает еще раз, описывая татуировку Паганеля в конце книги: оказывается, центральное место в ней занимала «птица киви с распростертыми крыльями, клевавшая его сердце».

Прямо не Паганель, а Прометей какой-то… Вот только откуда взялись распростертые крылья у бескрылой по определению птицы, широко известной именно благодаря этой своей особенности? Загадка. Однако не спешите смеяться. Жюль Верн нередко изумлял нас своей зоологической безграмотностью, — но что у птицы киви есть, а чего нет, писатель знал. Потому что описал, как путешественники повстречались с киви еще до своего пленения, и Паганель даже отловил парочку для Парижского зоопарка.

«Роберт, шаривший повсюду, как настоящая ищейка, наткнулся на гнездо из переплетенных корней деревьев, где сидела пара куриц без крыльев, без хвоста, с четырьмя пальцами на лапах, длинным, как у бекаса, клювом и густым белым оперением. Странные животные казались переходной ступенью от яйценосных к млекопитающим. То были новозеландские киви-киви, австралийские бескрылые, которые одинаково охотно питаются личинками, червяками, насекомыми и семенами».

Илл.55. Роберт Грант обнаружил киви. И это были правильные киви, бескрылые.

Еще трех киви путешественники подстрелили после побега из форта, тех даже ощипали, зажарили и съели, наглядно убедившись, что крылышко никому не досталось. Так что речь об очередном «хищном кондоре» не идет. Это жирный-жирный намек: что-то не так в рассказе Паганеля о том, как он заполучил свою татуировку.

Кроме болезненной процедуры татуажа и переговоров о судьбе «королевства» де Тьерри, Паганель сделал еще два важных дела.

Во-первых, он отправил весточку в Окленд для Тома Остина. Скорее даже сам туда съездил, не дальний свет. Пообщался с Томом, познакомился с капитаном Грантом, обсудил с ними в деталях и подробностях новую редакцию своего гениального плана. На этот раз все должно было пройти без сучка и задоринки. Тогда же Паганель написал новый вариант письма, отправляющий «Дункан» к Новой Зеландии, а Остин, как уж сумел, изобразил подпись Гленарвана.

Кроме того, Паганель подготовил свободный проход для отряда Гленарвана через земли Нга Пухи. Иначе трудно понять, как лорд Гленарван и его спутники прошли по густонаселенному острову, как по обратной стороне Луны, никого не встретив. Первый раз долго разгуливать им не позволили…

Лишь в самом конце, когда путешественники вышли к заботливо приготовленной для них пироге с веслами, состоялась первая и единственная встреча с маори — очень, очень драматичная, Паганель срежиссировал ее с размахом: погоня по суше, погоня по морю, пушечная пальба (разумеется, пушка преднамеренно стреляла мимо, Том Остин получил четкие инструкции на этот счет).

Возможно, Паганель опасался, что кто-то (Джон Манглс, например) призадумается: а почему всё так гладко прошло, каким ветром выдуло всех маори с этой части острова? Либо еще раз проявилась страсть географа к театральным эффектам.

Некоторые новозеландские приключения экспедиции мы рассматривать не будем. Надоело. Уже не доставляет былого удовольствия препарирование антинаучного бреда. Поэтому оставим на совести автора собственноручно сотворенный путешественниками вулкан, встреченных давно истребленных моа и т.д.

Последуем примеру мсье Жюля Верна, который сам весьма скомкал рассказ о последних днях в Новой Зеландии, написав вот что: «Бесполезно описывать остальную часть путешествия: дни проходили однообразно и малоинтересно».

Лучше попробуем реконструировать, чем завершилась эта история. И начнем с того, как отряд Гленарвана вышел на океанский берег.