Дороги без следов

Антон АЛЕШКО

ДОРОГИ БЕЗ СЛЕДОВ

Роман

Моим друзьям - летчикам-истребителям Великой Отечественной войны - посвящаю

1

Низкие тучи затянули все небо.

И на дворе, и на командном пункте сразу потемнело. Пошел снег. Падал он медленно и густо, как часто бывает в конце зимы, и быстро побелил маскировочные сетки и капо­ниры стоянок самолетов.

- Ну вот. Накликал наш синоптик,- сказал командир полка Пищиков, глядя в окно.- Света божьего не видать.

На столе оперативного дежурного тикали большие, сня­тые с самолета, часы, а из соседней комнаты доносился нервный стук телеграфного ключа.

- Летчикам пока отдыхать в эскадрильских землянках, а я пойду на стоянки, погляжу, что там делается,- бросил Пищиков оперативному дежурному и, подняв воротник чер­ной летной куртки, вышел.

Оперативный тотчас позвонил в эскадрильи, передал приказ командира полка.

В углу, на диване, возле небольшого, почти залепленного снегом оконца склонился над фронтовой газетой полковой врач Вихаленя. На том участке фронта, куда летал полк при­крывать наземные войска, которые вклинились в немецкую оборону и захватили плацдарм, шло наступление.

Вихаленя задумался. Наверное, все-таки это операция местного значения. Видно, бывалый командир дивизии, не привыкший сидеть сложа руки, воспользовался тем, что была ночь, стужа, и вырвался вперед. Его поддержали со­седи. Противник однако быстро спохватился, подбросил ар­тиллерию, танки, подтянул пехоту, направил авиацию, и на плацдарме днем и ночью дрожит земля. Чего доброго, этак весь правый фланг фронта может втянуться в зимние бои.

Вихаленя распрямился, зашуршал газетой.

На командный пункт зашел летчик первой эскадрильи лейтенант Кривохиж. Отряхнул у порога ушанку и повесил на стене. Веником обмел унты.

- Иван Иванович, приказано отдыхать, - сказал ему оперативный дежурный лейтенант Рыбаков.

Лицо у Кривохижа гладкое, розовое, так и дышит здоровьем. Глаза серые, неспокойные. Брови точно выгорелина солнце. Русые волосы аккуратно зачесаны набок.

- Как обстановка? - Кривохиж кивнул на карту, что лежала перед Рыбаковым. - Дай прогноз.

- Никаких прогнозов. Скажу, что было... "Юнкерсы" не показывались. Истребителей тоже не было видно. Может, затихают бои, так что... - Рыбаков разгладил карту, - можешь не волноваться.

Кривохиж сел на табурет рядом с Рыбаковым. Расстегнул куртку, навалился на стол.

- Вчера тебе, прямо скажу, повезло. Подцепил "хейнкеля" - и не лысый, - сказал он. - Сегодня можно дежурить, потом погода будет нелетная, а там бои закончатся и...

- "Хейнкеля" я случайно подцепил..

- Как это случайно?

- Думаешь, дали бы мне сбить командир звена или тот же ведущий группы? Жди! А как произошло? Шли за линией фронта. В небе все спокойно. Навстречу плывут рваные облака. Развернулись на девяносто градусов. Я - правофланговый. На развороте отстал. И вдруг из облаков - "хейнкель"! Прямо на меня! Одному Аллаху известно, куда он летел. Может, на плацдарм пробивался или в разведку шел... Я его в перекрестие, и...

- Везет тебе!

И Рыбаков, и Кривохиж прибыли в полк в октябре прошлого года, а сегодня, в конце февраля, у каждого из них по два сбитых самолета противника. Правда, за Кривохижем значится еше один самолет, сбитый в групповом бою...

- Говоришь, везет? Ты был вчера в полете, а в это время к нам прилетал командир звена, в котором служит Андросик. Разговорились. Оказалось, наш дружок сбил уже четвертого "фоккера". Вот это, я понимаю, везет!

Андросик вместе с ними окончил летную школу. Думали втроем служить в одной эскадрилье, однако начальник от­дела кадров дивизии послал его в соседний полк.

- Андросик и в училише хорошо стрелял в воздухе.

- А ты?

- На земле-то и я стрелял... - Жест Рыбакова красно­речивее любых слов говорил о том, что он был, во всяком случае, не последним стрелком.

- И что интересно: Андросик, говорят, наловчился ата­ковать со стороны солнца...

- Вот молодец! А я, понимаешь, не могу. Не получает­ся...- признался Кривохиж.- Позавчера летели, так если бы не ведущий... "Фоккер" уже заходил со стороны солнца... Понимаешь, чем это пахло?

Кривохиж, и правда, еще не научился или, вернее, не привык бдительно следить, что делается там, откуда светит солнце. Это было его слабое место. Немцы же в последнее время для атак выбирали именно эту позицию. Парами на большой высоте пересекали линию фронта, залетали в армейские и фронтовые тылы, опускались ниже и, идя с востока на запад, сбивали каждого, кто зевал и не привык смотреть в оба.

- Мало нас этому учили,- вздохнул Кривохиж.

- Твой командир звена Степанов научит лучше любого школьного инструктора. Великолепный, скажу, у тебя ве­дущий! Вот и учись у него. Хотел бы я слетать со Степа­новым.- Рыбаков помолчал.- Между прочим, и со мной было так же. Против солнца ничего не видел. Русакович каждый раз твердил: "Оглядывайся! Чаще посматривай в сторону солнца!" И постепенно привык. Теперь меня на этом не возьмешь... Вижу, где что делается. А ты - шко­ла! - Рыбаков почему-то тоже вздохнул и стал разглядывать широкое поле карты, перерезанное извилистыми полосками - синей и красной. Это была линия фронта. Вилась она с севера на юг, огибала к востоку Витебск, Оршу, Могилев и исчезала внизу, где-то выше Гомеля.- Показали б нам эту карту на Волге!

На столе монотонно тикали часы. Изредка доносился из соседней комнаты стук телеграфного ключа.

Кривохиж склонился над картой. Вот и Минск. От него взгляд Кривохижа скользнул вниз, на юг, миновал зеленый массив лесов и задержался на Случчине.

- Увидел на карте свой район,- вздохнул Кривохиж,- вспомнил дороги, по которым ходил пацаном, и вот тут,- постучал по груди,- защемило. Хоть бы сверху поглядеть, что там теперь делается.

- Поглядим. Не сегодня, так завтра. Твой дом почти рядом. А когда я смогу поглядеть на родные степи... - вздохнул Рыбаков. Кубань! Кубань! У нас там уже весна, а тут, гляди...

За окном уже намело сугроб, выше его курился снег, лизал стекло. Слышался протяжный посвист. Кривохиж при­слушался.

- Завируха начинается,- сказал он, поеживаясь.- Пой­ду в эскадрилью. Сменишься с дежурства, заходи вечерком...

Хлопнув дверью, Кривохиж вышел.

Теперь на КП было хорошо слышно, как за стеной за­вывает ветер, кидая в окно хлопья снега. Дощатые стены дышали, как живые.

Рыбаков встал и зажег лампу, фронтовую, сделанную из гильзы малокалиберного снаряда.

- К свету идите,- позвал доктора, который все еще слепил глаза, сидя у окна над газетой.- Что вычитали?

- Вычитал, что наступление... - положив на стол га­зету, сказал Вихаленя,- в такую непогодь может застопо­риться ...

Дверь отворилась. На пороге показался командир полка Пищиков.

- Начальник штаба не заходил?

- Нет.

- Наверное, решил, что мы будем здесь ночевать. Зво­ните, пусть идет сюда,- сказал Пищиков и пошел на теле­граф.

Оперативный дежурный позвонил в штаб, передал при­каз начальнику штаба. Командир полка вернулся с телегра­фа, сел возле Вихалени.

- Метель, доктор, прижала нас к земле, и мы, как тара­каны, лезем в щели. Спасаемся... А вы все твердите - авиа­ция, авиация! Недаром, видно, в молодости меня тянуло в артиллерию.

- Метель - это неплохо. Можно спокойно посидеть на земле, подумать, оглядеться,- сказал Вихаленя.- А то все летать да летать, стрелять да сбивать. Завтра опять выглянет солнце, вот увидите.

- Нет, завтра не будет погоды. В этих местах в феврале метель так метель. Снегу - во! Я-то знаю!.. Нашу хату од­нажды, помню, за одну ночь совсем замело. Спасибо, соседи откопали.

- Раньше, видно, климат был другой. Более суровый. Теперь не то. И лето - не лето, и зима так себе.

- Климат меняется, это правда,- сказал Пищиков.- Мы, бывало, по сугробу взбирались на крышу сарая и оттуда съезжали на санках. Неслись за огороды, черт знает куда. А теперь где вы видели столько снега?

- Сегодня навалит. Увидим...

На КП пришли начальник штаба майор Михолап и адъ­ютант первой эскадрильи капитан Пшеничкин. Оба белые, запорошенные снегом. Долго отряхивались у двери. Потом прошли к столу и сразу заговорили о том, как лучше до­браться до деревни Кулики, что километрах в двух от аэрод­рома,- там жили летчики и техники полка. Решили проби­ваться сквозь завируху на тракторе.

Все высыпали с КП и землянок на взлетную полосу. Те­перь на ней трудно было устоять на ногах. Ветер разгулялся еще пуще.

Летчики и техники уселись в двух прицепах, отвернули воротники. Трактор затрещал и пошел. Плавно колыхались прицепы.

Сыпал снег, густой, колючий.

- Прицеп оторвался! - вдруг крикнул инженер эскад­рильи.- Стоим в поле!

Все зашевелились, зашумели.

- Завезли, называется!

- Сидели бы в землянках!

- Без паники! Едем! - Вихаленя локтем толкнул инже­нера.- Смотри...

Оглядывались по сторонам, однако ничего не видели. Те­мень, снег... И все же чувствовалось, что прицеп, как лодка на волнах, слегка покачивался и вздрагивал на выбоинах. Значит - не стояли, двигались, хотя и медленно.

Через некоторое время снова послышались голоса.

- Накаркал инженер. Теперь, и правда, оторвались от трактора,- привстал Вихаленя и впереди увидел желтое пятно света, которое приближалось к их, заднему, прицепу.

- Сбились с дороги! - махая фонарем, крикнул адъю­тант Пшеничкин.

Вихаленя соскочил наземь.

- Идем поглядим...

- Стоять на месте,- приказал Михолап, который тоже подошел к последнему прицепу. Он, видно, боялся, что Ви­халеня и Пшеничкин могут отойти и потеряться, тогда всему полку придется их искать. Но Вихаленя только крякнул, по­хлопал рукавицами, постучал в борт прицепа.

- Слезайте, медведи! Пойдем в разведку!

С криками и смехом все взялись за руки, и Вихаленя потянул цепочку в темень. Ветер рвал и глушил голоса, сек лица сухим снегом.

И вот Вихаленя передал по цепочке:

- Вижу хату!

До Михолапа дошло.

- Вихаленя в хате увидел девушку!

- Черт! - злился Михолап.- Неужели на земле все такие доктора, как наш?

- Не монах. Засматривается на девушек,- сказал кто-то из темноты.

- Молчать!

Теперь Михолапу передали:

- На хлев наткнулись!

Все весело зашумели. Оказывается, трактор сбился с дороги, миновал деревню, и если бы Вихаленя не заметил бани, одиноко стоявшей на лугу за огородами, они так и по­ехали бы невесть куда.

Вихаленя взял у адъютанта фонарь, помахал им.

- За мно-ой!

Огородами кое-как пробрались на улицу и с трудом узна­ли Кулики.

Метель замела хаты по самые окна.

...Завируха ревела и крутила три дня. На четвертые сут­ки в полночь вдруг все стихло. Тучи сползли за горизонт, и на холодном небе показался тонкий серпик месяца. Кругом установилась тишина. Потом до деревни донесся гул тракто­ров, которые вышли укатывать взлетно-посадочную полосу.

А на рассвете тягач с тяжелым деревянным треугольни­ком дважды прошел до Куликов и обратно и пробил дорогу. Она напоминала глубокий ров с отвесными краями. Через час по дну этого рва пошли к самолетам техники, а за ними потянулись и летчики.

Под ногами яростно поскрипывал снег. Изредка еще налетал ветер. Край неба на востоке вспыхнул багровым пламенем.

Вместе с летчиками пришел на аэродром и Вихаленя. Сразу побежал в медпункт, который размещался в землян­ке за стоянками первой эскадрильи. Провел амбулаторный прием. С удивлением заметив, что не слышно гула моторов, он оделся и вышел из медпункта. Яркое солнце ослепило его. Вихаленя постоял немного в тени тамбура, привыкая к яркому свету, а потом глянул из-под ладони за землянку. До самого горизонта лежал белый искристый снег. Над землей стояла и будто звенела ослепительная голубизна неба.

Вздохнув полной грудью, он пошел на КП.

За столом, уставившись в карту, сидел Пищиков. Его чис­то выбритое лицо было сосредоточенным. Водил пальцем по карте, шевелил губами. Что-то рассчитывал. Куртка съехала с плеч на лавку, ушанка съехала на затылок, но он не заме­чал этого. Темная прядь волос упала на лоб.

- В метель рвались в воздух, а в такую чудесную пого­ду карту изучаете? - с улыбкой спросил Вихаленя.

Пищиков оторвался от карты, набросил куртку на плечи, глянул на врача.

- В авиации всякое бывает, доктор.

- Сегодня на передовой не до войны. Там все,- Виха­леня на карте провел пальцем по линии фронта,- завалено снегом. Пока пробьют дороги, очистят окопы, глядишь, и вечер надвинется.

- Если бы так было...

Минул час, другой, пошел третий, а боевой задачи все не было.

- Ясное дело, вам до обеда "загорать" на стоянках,- сказал Вихаленя и вышел из КП.

Увидел техников, которые топтались недалеко на пло­щадке и внимательно поглядывали на небо. Подошел к ним, тоже поднял голову. В чистой-чистой голубизне разглядел чуть приметную точку, почти пылинку, которая ходила по малому кругу над аэродромом. Прошла раз, другой...

"Синоптики зонд запустили... - подумал он и тут же усмехнулся.- Зонд же по ветру летит, а этот кружится. Нет, не то!"

Вихаленя стоял и удивлялся. А со стоянок первой эскад­рильи донеслись голоса механиков.

- "Фоккер"!

- Заблудился!

- Давайте "Т" - пусть садится!

Тем временем белая пылинка вскоре увеличилась. Через некоторое время у нее появились крылья, хвост, и теперь никто не сомневался, что это с высоты сошел немецкий ис­требитель "Фокке-Вульф-190", который авиаторы называли просто "фоккером".

- Может, заблудился?

- Жди!

- На охоту прилетел!

- Сейчас мы ему покажем охоту... - послышался голос командира звена первой эскадрильи старшего лейтенанта Степанова, бежавшего по тропке в сторону КП. Следом трусил его ведомый, лейтенант Кривохиж. Он на бегу надел шлемофон, ушанку бросил механику.

- Товарищ подполковник,- Степанов остановился воз­ле командира полка, который стоял за командным пунктом и тоже наблюдал за полетом немецкого истребителя.- Раз­решите снять его...

Пищиков, видимо, не расслышал, что сказал Степанов, и глянул на его взволнованное лицо.

- Посмотрите, как ходит. А?

- Я к вам...

Пищиков показал рукой вверх.

- А все-таки посмотрите,- Пищиков не спускал глаз с немецкого самолета, выписывавшего круги.- Одним сло­вом, ас!

Искрился снег, слепил...

- Стоянки считает!

- Нужны ему твои стоянки. Он механиков изучает. Ди­вится, откуда взялись такие черные.

- Ого, как пишет!

Заслоняясь перчаткой от солнца, Степанов тоже следил за полетом "фоккера" и нетерпеливо переступал с ноги на ногу.

- Товарищ командир, разрешите...

Пищиков повернулся спиной к солнцу, в упор посмотрел на Степанова.

- Что вы сказали?

- Разрешите снять "фоккера".

- С кем думаете лететь?

- Со своим ведомым.

- Давайте.

Степанов вместе с Кривохижем козырнули командиру полка и мигом очутились на стоянках. Механики быстро сбросили с самолетов маскировочные сетки, помогли лет­чикам надеть парашюты и, чтобы не упустить время, даже подсадили их в кабины.

И вот два красноголовых истребителя помчались на старт. На фюзеляже ведущего ясно различалась большая бе­лая цифра "25", а у ведомого - "5".

На старте послышалось сухое шуршанье. Казалось, там терли один о другой огромные листы фанеры,- так в мо­розном воздухе гудят моторы.

Истребители сейчас же пошли на взлет.

Немного левее того направления, куда полетели само­леты, стояло яркое февральское солнце. Оно слепило, и за самолетами трудно было следить. На снегу от аэродрома до самого горизонта пролегла заметная золотистая дорожка.

Вихаленя подумал, что лучше бы летчики не взлетали в ту сторону, что им, пожалуй, удобней было бы взять курс на север. Солнце не слепило бы и хорошо было бы видно, где "фоккер". Но и то взять в расчет: уж кто-кто, а Степанов, конечно, знает лучше его, врача, куда и когда взлетать. Не­даром в полку говорили: "Где не справится черт, там сладит Степанов".

Между тем самолеты давно подобрали "ноги" и с левым разворотом стали набирать высоту. Пошли на солнце. Ви­халеня заслонялся рукой, однако не видел, где они. Только немного спустя заметил, что "фоккер", который сошел еще ниже и уже ходил по большому кругу, вдруг сорвался со своей орбиты и бросился вниз, как раз в ту сторону, где только что исчезли наши самолеты.

И тут же на стоянках закричали механики:

- Сбили! Сбили!

Возле командного пункта замахали руками:

- Горит! Горит!

Вихаленя закрывался руками от солнца, силился разгля­деть, что творится в воздухе. Наконец он заметил, что левее солнца вниз с дымом пошел самолет, а выше его раскрылся ослепительно-белый, как лепесток, парашют. Он медленно поворачивался, оседая возле серого гребешка леса или немно­го ближе, возле деревни, - отсюда трудно было разобрать.

- Знай наших! - крикнул Вихаленя. Повернулся и ра­достно посмотрел на командира полка. Пищиков нахмурил­ся, не обратил внимания на врача, потом резко махнул рукой и стал быстро ходить по тропинке туда и обратно.

"Что такое?"- оглянулся Вихаленя. Теперь он заметил, что механики уже не ликовали. На аэродроме как-то сразу стало необычно тихо. Что бы это значило? Однако долго раздумывать не пришлось. В воздухе уже послышался гул мотора, и, на удивление всему полку, на посадку пошел только один самолет, с цифрой "25" на фюзеляже.

Вихаленя скорее посмотрел на юг, на запад. Нет. Другого самолета нигде не было.

Механики замерли на капонирах стоянок. Тяжело ступая, к Пищикову подошел Степанов.

- Товарищ подполковник, над Даниловкой "фоккер" сбил Кривохижа,- доложил он приглушенным голосом, однако слова его, казалось, услыхали и на стоянках первой эскадрильи. Степанов понурил голову.

- Надо было, чтоб "фоккер" сбил вас... - будто само­му себе, но очень выразительно сказал Пищиков и пошел на командный пункт.

Вихаленя растерянно глянул в сторону Даниловки. Там виднелся столб черного дыма, а правее его опустился, слив­шись с белым снегом, купол парашюта. На аэродроме стояла мертвая тишина. Что же делать? Вихаленя быстро побежал по тропинке. Увидел начальника штаба, который спешил на КП, закричал:

- Маш-ш-и-ну!

- Машину и людей берите в первой эскадрилье,ска­зал Михолап.- Вы старший. Прошу не задерживаться.

Вихаленя с санитарной сумкой, адъютант эскадрильи капитан Пшеничкин и три механика с автоматами на груди вскочили в машину и уже на ходу прихватили лейтенанта Петрова.

Немного покружили за стоянками на извилистой дороге. Даже потолкали машину, где дорога была плохо прочищена, а потом выскочили на широкий укатанный большак, что шел на юго-запад.

Проскочили километров десять. Встречные женщины сказали, что парашютист опустился за холмом возле дерев­ни Даниловка.

Стоя в кузове машины возле кабины, Вихаленя видел, как с аэродрома поднялась эскадрилья и взяла курс на севе­ро-запад. Вот когда полк получил задачу!

Наконец добрались до Даниловки. Остановились. На крыльце первой хаты Вихаленя увидел человека в белом халате и пошел к нему. Познакомились. Это был дежурный врач полевого хирургического госпиталя, который разме­щался в деревне.

- Вон едет ваш парашютист,- показал дежурный врач на огороды.

- Это летчик,- сказал Вихаленя.

От крайней хаты, где стояли врачи, до самого большака протянулась цепь холмов. Она разрезала широкий заснежен­ный простор на две части. На восточной виднелось еще дымившееся черное пятно - там догорал самолет Кривохижа. К крыльцу подъехали сани. Лошадь вся в инее. Ви­халеня бросился к летчику, который лежал в санях, обернув ногу парашютом.

- Иван Иванович! Ранен?

- Да вот смотрите - обгорел,- повернулся Кривохиж к своему врачу.- И перед глазами все, как в тумане...

- Где у вас перевязочная? - спросил Вихаленя у де­журного врача госпиталя.- Здесь? Быстрее, хлопцы, пово­рачивайтесь. Снимайте с саней.

Механики сняли Кривохижа с саней. Пшеничкин развер­нул парашют на ноге, и Кривохиж сам ступил на крыльцо. На правой ноге у него был унт, на левой - один носок.

- Унт там,- показал Кривохиж за деревню.

Раздевая летчика в перевязочной, Вихаленя заметил на плечах его куртки свежую дырку. Была она и на гимнастерке, на том же самом месте, неровная, рваная. Из нее торчала шерсть свитера.

Как только Кривохиж расстегнул ремень и начал вместе с гимнастеркой снимать свитер, на пол что-то со стуком упа­ло. Вихаленя наклонился и поднял расплющенную головку эрликоновского снаряда, положил себе в карман.

Усадил летчика на табурет. Осмотрел один, потом другой глаз. Промыл их раствором, протер марлей.

- Погодите, доктор... - Кривохиж посмотрел направо, потом налево.- Так уже ничего... А остальное проморгается.

Затем Вихаленя осмотрел ожоги на лице, как раз на тех местах, которые не закрывал шлемофон.

- И будешь ты, Иван Иваныч, как зебра - в полоску,- улыбнулся Вихаленя, беря пузырек с традиционной зеленкой,- Разрисую тебя...

- И будете вы после этого не доктор, а владимирский богомаз,- в тон доктору ответил Кривохиж.

Из перевязочной втроем пошли в рентгеновский каби­нет. Сначала Кривохижа смотрел госпитальный рентгенолог, потом сам Вихаленя. К счастью, ни трещин, ни переломов костей не обнаружили. Значит, порядок!

Потом дежурный врач повел Вихаленю и Кривохижа в приемный покой. Как только понял, что полковой врач со­бирается забрать летчика с собой - заупрямился:

- Не отдам. Пусть у нас лечится.

Кривохиж стал было протестовать, но Вихаленя согла­сился с дежурным врачом. Не потому, что госпиталь был лучше укомплектован специалистами - их авиационный лазарет тоже не плохой. Тут Кривохиж за день успокоится, к нему не будут забегать товарищи, человек быстрее попра­вится.

Дежурный показал на дверь и пошел - зазвонил теле­фон. Кривохиж переступил порог палаты и очутился в чис­той половине обычной крестьянской хаты.

- Где же мне здесь устроиться? - глянул на Вихаленю.

В хате стояло шесть застеленных коек. Кривохиж выбрал место за печкой возле окна, лег, а Вихаленя сел рядом на табуретке.

Кривохиж закрыл глаза.

- Подождите, как же это было? - вспоминал он.- Сели мы в самолеты. Взлетели,- Кривохиж помолчал.- Слепило солнце. Я опустил со лба светофильтровые очки и потерял из виду Степанова. Он быстро рванул вверх - хотел отсечь "фоккера". Тут у меня треснула бронеспинка. Гляжу - в кабину дым пошел. Мне прыгать надо, а не помню, надел ли парашют. Провел рукой по груди - лямки! Открыл фонарь и сквозь пламя выскочил из кабины. Рванул кольцо... Меня так подбросило, что с ноги слетел унт... Плюхнулся в снег. Скажите, Степанов догнал "фоккера"?

- Нет.

- Фриц ударил с солнечной стороны. У него была боль­шая скорость.

- Надо было бы вам на север взлетать. Набрали бы вы­соту и увидели...

- У нас была высота, и мы могли драться, если бы на том рывке я не отстал от Степанова... Эх, сколько раз гово­рил Пищиков: "Ведомый не должен отставать от ведущего и на сантиметр..." Мы слушали и думали: э, теория все это. Оказалось, живая практика,- Кривохиж стиснул зубы, по­тянул в себя воздух.

- Знаю, жжет, но терпи,- сказал Вихаленя.- Выпол­няй госпитальный режим, слушайся докторов, ясно? Я скоро приеду, заберу тебя. А этот трофей повезу в полк,- подки­нул на ладони осколок эрликоновского снаряда.- Если бы он не выдохся, не обессилел, пробивая бронеспинку, то...

Кривохиж подержал осколок, удивился.

- Да-а...

Вихаленя встал, пожал Кривохижу обе руки и вышел на крыльцо. Сказал хлопцам, чтобы шли прощаться, а сам стал бродить возле дома.

Солнце скатилось на запад. Крепчал мороз. Вихаленя глянул на холмистое поле. На восток от гребня снег на поле посинел, а на запад все еще мягко румянился на солнце.

"Повезло парню",- порадовался за Кривохижа Вихале­ня и, увидев на крыльце адъютанта с механиками, приказал садиться на машину. Подойдя к крыльцу, он услыхал голос Петрова. Тот прощался последним:

- Иван Иванович, все это пройдет, как с белых яблонь дым, но запомни: за одного битого двух небитых дают. Дай твою братскую руку. Ну, до встречи!

Вихаленя не успел ничего сказать лейтенанту Петрову, как вдруг морозную тишину разорвал нарастающий гул: прямо над головой, блеснув черными крестами с белой ка­емкой, пронеслись два "фоккера" и над полем, где чернело пятно, стали в круг. Это было так неожиданно, что все за­мерли на месте. Таких, можно сказать, нахальных фрицев видели впервые.

- Это он, собака, показывает, где сбил Кривохижа,- первым нарушил молчание Петров и бросился с крыльца к автомашине. Открыл кабину, выдернул из гнезда карабин шофера. Стал на колено, положил ствол на радиатор, при­целился.

- Я им сейчас!

Тем временем "фоккеры" опустились так низко, что нуж­но было удивляться, как это они не боялись, разворачиваясь, чиркануть концом плоскости по заснеженному полю. Ясно, что один из них и сбил Кривохижа. Воротился, видно, на базу, доложил, а ему не поверили. Понадобилось подтверж­дение другого летчика, и вот они теперь прилетели вдвоем. Натужно ревели моторы вражеских самолетов. И вдруг этот рев разорвал сухой свист.

Тах-тах-та! - гулко, с металлическим звоном посыпа­лись выстрелы авиационных пушек.

Вихаленя увидел, как пара красноголовых истребителей, спикировав с высоты, уже выходила из атаки боевым разво­ротом. На фюзеляже ведущего была видна цифра "25".

- Степанов! - закричали механики.

Ведущий "фоккер" задрал нос, однако тут же вильнул плоскостями, точно хотел сделать бочку, и упал на землю, подняв за дорогой столб снежной пыли. Его ведомый раз­вернулся и поспешил на запад, но на него уже пикировала другая пара красноголовых истребителей.

Др-р! Др-р! - ударили пушки.

Второй "фоккер" сразу задымил и плюхнулся на самом гребне пригорка. Сквозь снежное облако пробился черный дым, потом высоко взметнулись острые языки пламени.

Вторая пара наших истребителей догнала первую пару над дорогой, пристроилась к ней, и звено низко прошло над деревней.

- Помог Степанову завалить "фоккера". Видали? - смеялся Петров.

- Товарищ лейтенант, вы же не стреляли,- сказал ме­ханик.- Вы только ловили его на мушку.

- Не дали примазаться к чужой славе. Не дали! - мах­нул рукой Петров.

Над пригорком звено развернулось. Еще раз низко-низко прошло над крайними хатами Даниловки. Вихаленя оглянул­ся и увидел на крыльце Кривохижа. Он стоял в одном ниж­нем белье и высоко поднятыми руками махал самолетам.

- Иван Иванович, сейчас же в палату!

- Одну минутку... - Кривохиж опустил руки.- Я хо­тел вас попросить...

Вихаленя не стал его слушать, прогнал в хату. Зашел вслед за ним, поправил одеяло, которым Кривохиж накрыл­ся, и хотел было поругаться. Летчик неожиданно сел и об­нял его за шею.

- Скажите Кате...

- Без тебя знаю, что сказать. Ты лежи...

2

Едва на стоянку зарулил последний самолет и затих гул моторов, как из-за леса вынырнул белый "лимузин" генера­ла Дичковского. "Лимузином" все называли "По-2" с закры­той кабиной, который шефы в прошлом году на Первое мая подарили командиру дивизии.

Пищиков был на командном пункте и первым заметил его в окно. По всему было видно, что генерал возвращался из штаба армии.

"Лимузин" уже зашел на посадку к "Т".

Пищиков переложил на столе карты, еще раз перечитал боевое донесение за день. По его спине пробежал еле замет­ный, но неприятный холодок. Командир полка с удивлением понял, что сегодня у него нет желания встречаться со своим командиром. Почему-то хотелось побыть одному, обдумать то, что произошло над Даниловкой.

А раньше ведь было не так. Увидев "лимузин" генерала еще на горизонте, Пищиков уже бежал на старт. Поднятыми над головой руками показывал, куда рулить, когда самолет садился. Вместе с генералом они шли на КП и, кажется, никогда не доходили. Пищиков останавливался напротив своей стоянки, показывал свой "Ла", хвалил его, и генерал с интересом садился в кабину. Замполит предлагал коман­диру полка свою машину. Они выруливали, взлетали и шли вдвоем в пилотажную зону. Расходились в разные стороны. Пищиков первым бросался в лобовую атаку. Генерал не знал ни одного летчика, который сбил бы в лобовой атаке самолет противника, первым отворачивал в сторону и этим на горизонтали обеспечивал себе преимущество для атаки. На высокой ноте ревели моторы. И ни один из них не да­вал "противнику" зайти себе в хвост. Потом переходили на вертикали. Самолеты падали один за другим из-под обла­ков, чуть не задевая верхушки деревьев, потом свечкой шли вверх. Генералу первому удавалось "зажать" Пищикова. Не проходило после этого и минуты, как командир полка "си­дел" в хвосте генеральской машины. Наконец они садились, вылезали из кабин, разбирали полет.

Пищиков знал, что Дичковский еще молодым лейтенан­том был в Испании. Потом воевал на Халхин-Голе. Когда началась Отечественная, их полк стоял в лагерях под Пружанами. Дичковский тогда командовал эскадрильей. На рас­свете двадцать второго июня прибежал он на аэродром из деревни, когда немцы уже отбомбили стоянки и взлетную полосу. Кругом все горело и трещало. Он нашел свой чудом уцелевший самолет, взлетел по краю полосы. За ним спешил его ведомый. Вдвоем атаковали новую группу бомбардиров­щиков, которая пришла повторно бомбить аэродром. Сбили пять "юнкерсов", остальных разогнали. Потом Дичковский командовал полком, был заместителем командира дивизии. И все время летал. Да и теперь он частенько ходил за линию фронта. Летчики любили его, как ученики любят хорошего учителя.

Сегодня же Пищиков стоял на КП и думал, что же такое с ним, Пищиковым, случилось, что не хотелось ему показы­ваться на глаза Дичковскому.

- Товарищ подполковник,- сказал оперативный дежур­ный.- Генерал прилетел. Разрешите мне или сами пойдете встречать?

- А-а... - протянул Пищиков.- Сам пойду. Сам.

Встретив генерала на краю взлетной полосы, которая от мороза просто звенела под ногами, доложил, чем занимался полк. Ничего не утаил, рассказал обо всем. И подробно.

Дичковский был хмурым. Видно было, что он устал. Только светлые глаза теплились участием.

Генерал не собирался никого наказывать за сбитый над Даниловкой Кривохижев самолет. Просто залетел на не­сколько минут: хотел повидаться с командиром полка. Если не подбодрить, то хоть молча постоять с ним. Когда же услыхал, что звено Степанова в последнем вылете сбило три немецких самолета, развел руками.

- Пищиков, я этого не знал, когда был в штабе армии.

- Не успели послать донесение.

- Вот это командир звена! - сказал генерал.- В пол­день своего ведомого потерял, а тут, пожалуйста, три само­лета сбил!

- Война, товарищ генерал...

- И на войне не каждому так везет, как твоему Степано­ву. Человек истребителем родился. Вот что! - Дичковский оглянулся.- После этого напрасно Михаль меня вызывал.

Командиры корпусов, дивизий, полков, за глаза называ­ли Михалем командующего армии. Это был заслуженный в авиации человек, известный в свое время личными рекор­дами и беспосадочными полетами на дальние расстояния. Однако бывалые боевые командиры весьма снисходительно выслушивали его рассуждения по новейшей тактике ис­требительной авиации, понимая, что даже теперь, в сорок четвертом, он живет довоенными представлениями.

- Рассказывал он мне о действиях истребительной авиа­ции союзников в Африке. Как будто я не читал бюллетеня. Потом уже заговорил о Кривохиже. Допытывался, кто под­нял Степанова в воздух. Я все взял на себя.

- Напрасно.

- Если бы знал, что ты дал разрешение Степанову, на­верное, вызвал бы к себе.

- А пусть бы вызвал. Интересно было бы поговорить.

- Да-а? Если хочется - могу устроить встречу,- ожи­вился генерал.- Идем на КП...

Дичковский был высокого роста, плечистый. В рыжих унтах, аккуратном черном меховом костюме. Ходил разме­ренно, твердо.

- Говорят, у Михаля рысаки завелись. Гарцует каждый день... - осторожно спросил Пищиков.

- Да. Сам видел. Два. Породистые...

- Почему два?

- А это уж... Летел к тебе и сам об этом думал. На сво­ем веку, слава богу, много видел всяких одержимых людей. И у нас, и за границей... Разных видел. Но чтобы летчик за­нимался конным спортом... Да где? На фронте? Откуда все это? Сам рабочий, батька рабочий... Не завидую командарму, если об этом узнает Сталин...

На командном пункте зашли в небольшой уютный класс. Дичковский снял шлемофон, куртку. Остался в кителе с по­левыми погонами и в меховых брюках, забранных в унты. На груди блеснула золотая звезда Героя, ниже - четыре ордена Ленина.

- Надо поговорить с людьми.

- Кто конкретно интересует?

- Давай командиров эскадрилий и Степанова.

Мягко ступая, в класс вошли командиры эскадрилий и командир звена старший лейтенант Степанов. Козырнули. Сели за длинный стол. Пищиков на всякий случай развернул перед генералом карту.

- Степанов, рассказывай, - кивнул генерал старшему лейтенанту.

Степанов неслышно встал, взглянув исподлобья черными глазами.

- Можешь сидеть,- разрешил генерал, однако Степа­нов остался стоять.

Был он среднего роста. Лицо круглое, свежее, с краси­выми правильными чертами. Все в нем привлекало и ды­шало молодостью. Просто картинка! Быть бы ему артистом, восхищать со сцены публику, а в жизни, как видим, вышло иначе. Сидит он в эскадрильской землянке и ждет приказа на боевой вылет.

Здесь, в классе, был он самым молодым, имел самое низкое звание, однако держался как-то независимо и, мож­но сказать, на равных с командирами эскадрилий. Это был очень выносливый, ловкий и храбрый человек, что называ­ется сорвиголова, весельчак, хороший компаньон и забияка.

В прошлом году на вечере в честь Первомая, когда было сказано уже немало тостов, майор Синявский предложил выпить за здоровье и успехи в боевой работе молодых лет­чиков. Гром аплодисментов покрыл его слова. Молодежь окружила замполита. И тут Степанов подошел к начальнику штаба майору Михолапу и хлопнул его по лысине за то, что тот будто бы не дает ходу молодым летчикам, в том числе и ему, Степанову. Быть бы старшему лейтенанту под трибуналом, не миновать штрафного батальона, если бы не генерал Дичковский. Долго держал он Степанова на своем командном пункте, не зная, что делать с ним. Расспрашивал, где родился, где учился, кто теперь у него дома, что заста­вило пойти в авиационную школу, и так же, как теперь, все время любовался им. Был уверен, что из него получится на­стоящий истребитель, умный и храбрый. Однако грозно по­стучал кулаком по столу, поругал как только мог и отпустил в полк, приказав попросить прощения у майора Михолапа. После этого позвонил Пищикову и посоветовал назначить Степанова старшим летчиком.

Что и говорить, не часто в армии вот так получают на­значения на высшую должность. Видимо, исключения везде бывают.

Вернувшись в полк, Степанов, как на беду, встретился с Михолапом один на один на взлетной полосе. Выполняя приказ генерала, попросил прощения, да так, что майор остановился и долго настороженно глядел Степанову вслед.

За год это стало полковой историей, о которой сам стар­ший лейтенант не хотел вспоминать...

- Рассказывай, как было.

- Нечем хвалиться,- сказал Степанов.

- Докладывай, как воевал, а мы сами увидим, есть ли чем хвалиться.

- Мне кажется, сегодня на охоту прилетал к нам опыт­ный истребитель. Он так провел атаку, что мой ведомый не успел за мной. В таких переплетах он еще не бывал,- Степанов задумался.- А некоторые в полку говорили, что напрасно мы это делали, что не надо было нам совсем вы­летать. Это здорово! Фриц ходит над аэродромом, где столь­ко боевых летчиков, а мы должны смотреть... Я с этим не согласен, товарищ генерал. Мы должны во всяких условиях уметь воевать. Потому я и вылетел... Правда, сегодня это дорого обошлось, но наука есть наука. Я потерял ведомого. Временно, думаю.

- На какой высоте он вас атаковал? - спросил Дичков­ский.

- Мы были на тысяче восьмистах, а он - на двух с по­ловиной. Понимаете, свалился на нас почти отвесно, бил без промаха, с близкой дистанции. Потом так вздыбил машину и рванулся вверх,- Степанов рукой показал маневр немца,- что я не успел зайти ему в хвост. У меня не было нужной скорости.

Дичковский внимательно разглядывал Степанова, и все ждали, что после окончания его рассказа начнется самое интересное

Генерал же кивнул командирам эскадрилий:

- Это действительно был настоящий истребитель. Однако он ничего нового не показал. Пользовался нашими приемами. На Халхин-Голе мы с летчиком Мочалиным, возвращаясь из-за линии фронта, увидели полевой аэродром японцев. Спикировали. А там как раз садились самолеты. Мы сбили по одному - и бывайте здоровы.

Дичковский встал из-за сгола. Усмехаясь, прошелся по классу.

- А в прошлом году, когда летали блокировать Сещинский аэродром и сбивали "мессеров", которые готовились к вылзту...

Генерал остановился против Степанова. Приставил к его груди указательный палец.

- Старый прием.

- Понимаю. А мы с капитаном Мохартом таким же об­разом над аэродромом Балбасово сбили по одному "фоккеру". Помните? - Степанов посмотрел в глаза генералу.

- Я не только помню, а хорошо знаю все ваши побе­ды, - ответил Дичковский, снова садясь за стол.- А что было над плацдармом?

Степанов краем глаза посмотрел на командира эскад­рильи капитана Мохарта, который водил группу и прикры­вал наступление наших войск. То место, куда он летал, в полку называли плацдармом. Докладывать за ведущего?

- Докладывай, не оглядывайся на комэска, не нару­шишь субординацию,- сказал Дичковский.

- Что ж... Пришли на плацдарм. Бомбардировщики уже стали в круг. Еще минута, и начали бы бомбить. Я с ходу поджег одного "лапотника", а другому капитан Мохарт длинной очередью, как бритвой, отсек хвостовое оперение. И началось!.. Бомбардировщики побросали бомбы на свои позиции и кто куда. Возвращаясь домой, я заметил на фоне заснеженного поля силуэты двух "фоккеров". Думал, что они подкрадываются к нашему аэродрому, чтобы атаковать нас на посадке и таким образом расквитаться. Передал веду­щему группы, что буду наблюдать за "фоккерами", и он мне дополнительно выслал пару Васильева. Оказалось, "фоккеры" пошли в район Даниловки. Там мы их и накрыли.

Дичковский снова встал из-за стала.

- Заняты были. Не оглядывались,- сказал он.

- Ведущий оглянулся, но уже был в прицеле. Упал он возле большака, подняв клубы снега. Видно, успел выклю­чить зажигание. Другой упал совсем недалеко от того места, где сгорела машина Кривохижа. Я видел в конце Даниловки автомашину и людей. Туда поехали наш доктор с механика­ми. Возможно, это были они.

Дичковский повернулся к Пищикову. В это время за пле­чами генерала скрипнула лавка. Не спрашивая разрешения, встал командир третьей эскадрильи капитан Жук. Среднего роста, широкий в плечах.

- От рядового летчика мы требуем железной дисципли­ны, строгого выполнения НПП, а тут - мало, что одобряем самовольство командира звена, так еще и возводим его в ранг героя. Правильно я понял то, что мы сейчас делаем? - суховатым, не очень громким голосом спросил Жук. В его узких глазах блеснул холодок.

Вопрос не понравился командирам эскадрилий и самому Пищикову. Степанов только пожал плечами и недоуменно посмотрел на капитана.

Генерал опустил взгляд.

- Своим вопросом вы оскорбили боевого товарища. Са­дитесь... Теперь послушаем Мохарта.

Капитан Мохарт - черный как цыган, атлетического склада, хмурый на вид - встал из-за стола и, казалось, за­нял половину класса. Дичковский знал, что капитан не кон­чал авиационной школы. В самом начале войны из аэроклу­ба попал в запасной авиационный полк и там очень быстро прошел летную подготовку. Уже в ноябре сорок первого года прославился под Москвой, а в декабре получил Героя. Среди летчиков его выделяли пренебрежение к опасности в воздухе и на земле, ловкость и проворство, природная крестьянская сметка.

- Нам надо своевременно вылетать на помощь назем­ным частям,- густым басом начал Мохарт.- Есть радио, телеграф, а сегодня мы чуть не опоздали. Ждали же боевого вылета с самого утра... Почему так? - Мохарт посмотрел на Дичковского.- Может быть, ваш оперативный промешкал? Дальше. Представитель воздушной армии, наводчик в юж­ной части плацдарма, плохо наводит самолеты на цели. Да и голос у него, извините, как у индюка. Я сегодня дважды переспрашивал его приказы. Мы когда-нибудь погорим из-за него. Доложите, что надо заменить наводчика.

Генерал кивнул головой.

- На плацдарм мы вышли с запада, продолжал Мохарт.- Немецкие бомбардировщик и приняли нас за "фоккеров" и спокойно построились в круг. Когда же от первой атаки загорелись флагман и его ведомый, то остальные кинулись наутек. В группе, кроме "юнкерсов", было шесть "хейнкелей" без опознавательных знаков. Сплошь окрашенные сажей... Мне думается, что это ночники. Одного такого "хейнкеля" мы прошлым летом видели возле аэродрома Песочное. Помните? Они тогда летали на Горький.

- Помню...

Кажется, ничего особенного нет в том, что на поле боя появилось несколько самолетов без опознавательных знаков. Другой летчик и не заметил бы этого. Мол, были всякие самолеты, да и не до опознательных знаков, когда идет бой, противник опознается по силуэту. Степанов тоже, наверное, их видел, а ничего не сказал. Мохарт же не только не забыл сказать, а еще и заострил на них внимание. Это заинтересо­вало Дичковского. Если немцы бросили в бой над плацдар­мом ночников, то что они будут делать, когда начнутся бои на всем фронте?

"Сегодня позвоню Михалю. Пусть подумает, что это зна­чит. Надо в первую очередь знать, что делается под носом, а потом уже глядеть на море, вести разговоры про авиацию союзников в Африке",- решил про себя Дичковский.

Послышался стук в дверь. На пороге появился капитан Вихаленя.

- Прошу, доктор,- кивнул генерал.

Полковой врач доложил о поездке в Даниловку.

- Кривохижа не привезли? - удивился Пищиков.

- В Даниловке как раз стоит госпиталь, и я...

- У нас же есть свой лазарет.

- Правильно, доктор, сделали,- одобрил Дичков­ский.- Сегодня Мохарт не удержался бы и прямо oтсюда всей эскадрильей пошел бы в лазарет. Что да как... Какое бы это было лечение.

Вихаленя положил на стол осколок. Дичковский осмот­рел его и подумал, что Кривохиж, действительно, родился в сорочке. Осколок пошел по рукам командиров эскадрилий. Что, они не видели осколков? Видели и малые, и большие. У многих из них и сейчас в теле сидят осколки. Этот же особенный. Просадил бронеспинку и под свитером засел, не пробил рубаху. Даже бывалым летчикам видеть такое дово­дилось не часто.

- А это документы сбитого немца,- Вихаленя положил на стол пачку бумаг.

- Гауптман Карл Людвиг фон Мюллер,- прочитал Дичковский и удивился.- Фамилия что-то уж больно зна­комая. Если память не изменяет... В Испании я сбил обер-лейтенанта Ганса Людвига фон Мюллера. Кто такой этот Карл Людвиг, я сейчас скажу.- Генерал сходил на телеграф и скоро вернулся обратно.- Гауптман Мюллер - ветеран истребительной эскадрильи Мельдерса. Воевал в Польше, Франции, Норвегии. Участвовал в воздушных боях над Лон­доном,- он всем телом повернулся к капитану Жуку.- А сбил его наш командир звена Степанов.

Капитан Жук промолчал.

- Поздравляю, Степанов, с такой победой! - Мохарт пожал руку командиру звена.- Пусть она будет не послед­ней!

Дичковский открыл записную книжку Мюллера. На стол посыпались фотографии. Мюллер на курорте с фрау Каро­линой. Мюллер отдыхает дома. Мюллер на фоне Эйфелевой башни. Мюллер в кабине своего самолета. Фюрер награжда­ет Мюллера железным крестом.

- Ну, а эта фотография, Степанов, тебе. В знак победы над асом.

Степанов взял фотографию. Сев на свое место, стал раз­глядывать. На него уставился хищным взглядом худощавый, вылощенный капитан Мюллер при всех регалиях.

Потом Дичковский сказал, что на днях в дивизию прибы­вают новые самолеты, и им, летчикам Пищикова, первым во всей воздушной армии придется на них воевать. Новый само­лет имеет мотор с форсажем и другие усовершенствования.

- Можно долго говорить, однако я не имею права боль­ше вас задерживать. Идите отдыхать,- сказал генерал.- Капитану Жуку остаться.

Мохарт, Сверчков и Степанов встали и нехотя вышли из класса.

Дичковский тоже встал, встретился взглядом с капитаном Жуком.

- Почему вы так неприязненно говорили про Степано­ва? Что у вас к нему?

- Когда-то мой дед говорил, что в каждом селе есть свой бог. У нас почему-то таким богом стал Степанов.

- И не знаете, почему он стал таким богом?

- Нет.

- Жаль. Вы только одно это имели в виду?

- Так точно.

- А при чем тут самовольство, дисциплина? Были на­рушения дисциплины?

- А как же, товарищ генерал! Вся группа возвращалась с боевого задания, а Степанов откололся, самовольно поле­тел в район Даниловки и... стал героем!

- Не самовольно, а с разрешения ведущего,- перебил Пищиков.- Ведущий ему даже дополнительно выделил пару Васильева, чтоб могли отбиться в случае, если "фоккеры" атакуют группу на посадке.

- С разрешения? - капитан Жук остановился и, не­много помешкав, продолжал: - Что бы ни случилось у нас более или менее заметное, все Степанов да Степанов. Будто в полку нет других летчиков, которые заслуживают похвалы.

- Кого мы обошли? - насторожился Пищиков.

Капитан Жук вздохнул, однако не сказал ни слова.

Наступила неприятная пауза.

Дичковский отошел к окну и оттуда смотрел на Жука. Стал мысленно перебирать все, что знал про этого команди­ра эскадрильи и его летчиков. И даже удивился, что ничего особенного не может вспомнить. Все делалось по приказу, по уставу. Ни больше, ни меньше. Значит, самый обыкновен­ный командир самой обыкновенной эскадрильи.

Чего же он хочет? Может, зависть? Но надо не завидо­вать, а показать себя в боях.

- Мы изучаем опыт летчиков других дивизий,- сказал Дичковский холодно.- А вы имеете рядом такого летчика, и вместо того, чтобы на его боевой работе учить молодых, вспомнили деда, Бога... Я скажу, что в таком полку да при таком командире,- генерал глянул на Пищикова,- ваш вы­лет в воздух должен наводить ужас на немцев. Надо, чтобы они вас боялись так, как боятся Покрышкина.

Капитан Жук побагровел.

- У меня все. Можете идти,- сказал генерал.

Когда за Жуком закрылась дверь, Дичковский и Пищиков подошли к географической карте, висевшей на стене. От моря до моря над освобожденными городами стояли ма­ленькие красные флажки. На юге флажки далеко забежали на запад, потом отступили снова на восток и остановились у Перекопа.

- Пищиков,- генерал показал на запад от Минска,- нам надо сюда. Отстаем от других фронтов.

- Да-а... Работенки тут будет,- ответил Пищиков, всматриваясь в район Барановичей.- Хватит всем...

Дичковский оделся, поправил на голове шлемофон.

- Все-таки мы правильно сделали, что послали мате­риал на Степанова. Давно заслужил Героя. Высылайте лист и на Васильева. Наградим. Проследи, чтобы Михолап не задержал. Важно человека своевременно поругать, а еще важнее наградить, если он этого заслуживает.

- Так точно.

Вышли из КП на двор. Над лесом взошел месяц и по­серебрил все вокруг. Мороз крепчал. Длинные тени от само­летов протянулись по взлетной полосе.

- Эх, ночка! - вздохнул Дичковский. - Кабы не снег да не мороз, сказал бы, что опять очутился под Мадридом.

- Чудесная ночь,- согласился Пшциков.- Пойдемте ужинать, товарищ генерал.

- Спасибо. Дома поужинаю.

Дичковский подошел к своему самолету, сел в кабину. Пищиков взялся за конец лопасти винта.

- Контакт!

- Есть контакт! - ответил генерал из кабины.- От винта!

- Есть от винта!

Пищиков резко дернул лопасть пропеллера и отскочил в сторону.

Мотор сразу заработал, погнал назад искристую снеж­ную пыль.

Дичковский помахал рукой и, развернувшись, пошел на взлет. Белый "лимузин" как-то сразу растаял в лунном свете. Сухое стрекотание мотора отдалилось, потом стихло совсем. Только языки пламени из патрубков долго еще виднелись в той стороне, куда он полетел.

А Пищиков все стоял и стоял, глядя в конец стоянок. На душе было как-то тревожно.

Отвернув воротник куртки, вглядывался в синий гори­зонт и скорее вообразил, чем увидел, неясные очертания Даниловки. "Не надо было выпускать Кривохижа,- укорил сам себя.- Разве не видел, кто летал над аэродромом?"

Нельзя сказать, чтоб в полку не было потерь. Война есть война... Были потери да еще какие! В первый день боев на Курской дуге они на рассвете атаковали группу немецких бомбардировщиков, которая под прикрытием истребителей шла бомбить Курск. Его первая эскадрилья за пятнадцать минут упорной схватки с "фоккерами" недосчиталась цело­го звена. Какие летчики сгорели!

Пищиков вспомнил, как тогда, прилетев на аэродром, он вылез из кабины, упал животом на густую траву и в бес­сильной ярости грыз шишки дикого клевера. А через десять минут снова повел истребителей в бой.

Его группа свалила трех "мессеров", очистила небо, по­том, по пути на аэродром, подожгла еще два бомбардиров­щика и без потерь вернулась домой. И так каждый день от темна до темна на протяжении двух недель они делали по шесть и более вылетов. И все с боями.

Были потери... Были... Но дорого платил за них враг.

А вот сегодняшний случай с Кривохижем...

Казалось, есть все основания быть довольным. Приле­тел командир дивизии, никого не манежил, можно сказать, за него провел разбор боевых вылетов, похвалил летчиков, поговорил с капитаном Жуком... Что еще надо? И все же Пищиков был сам не свой. Может, устал? Нет! Совсем не то. Он корил себя за то, что не успел сам побывать в воз­духе с каждым молодым летчиком, оттренировать их всех в учебных воздушных боях. По себе знал, как это важно для молодых.

Поужинав в столовой, тихий и очень усталый, Пищиков пошел домой. Шофер и ординарец Володя Крюк помог ему снять унты, меховые штаны и, подкрутив в лампе огонь, по­ложил на стол газеты и письмо. Пищиков разорвал конверт. Выпала фотокарточка. Под сердцем потеплело, когда увидел жену с детьми. Вот его Лена. Нет, это не она. На самом деле она совсем другая! А вот это старшенькая, Рая. Ей скоро исполнится семь лет. Большие любопытные глаза, тонкая шея... Растет дочка. Скоро в школу.

Пищиков перевел взгляд на сына Митю. Долго глядел на него. Худенький вихрастый хлопчик. Широкие штаниш­ки, валенки... Громко вздохнул. Он ни разу не видел сына. Митя родился в сорок первом, когда батька уже воевал под Вязьмой.

Прочитал письмо и опустил руки. Жена писала, что они втроем каждый день ждут от него письма. Ни на что не обижалась, не корила, ничего не просила. Хотела только, чтобы был здоров. А он понял это по-своему. Что ж, не без оснований. Немало гибнет летчиков, на всех фронтах и каж­дый день.

"Трудно жене одной с детьми! - думал Пищиков, не­слышно ступая по белым половицам.- В свое время сорвал ее с третьего курса техникума, не дал окончить... Молодой был... Что она теперь может делать?" - И снова ходил и думал, думал... Успокаивал себя, что жена не где-нибудь, а среди своих людей,- не пропадет.

3

Катя Яцина на некоторое время успокоилась и, кажется, задремала, однако ненадолго. Подняв голову, подбила и по­правила соломенную подушку. Наволочка была мокрая от слез.

Катя повернулась к окну. Оно замерзло и чуть серело в темноте. В землянке слышалось ровное сонное дыхание подружек. Выше, на другом этаже нар, во сне застонала, а потом заплакала оружейница Аня.

Катя невольно прислушалась.

"Эх, девка, сидела бы ты дома да ела кашу, - подумала Катя.- На фронт захотела!"

Приехав в полк, Аня Вострикова рассказала девчатам, что она из далекого сибирского села, счетовод, окончила курсы младших авиаспециалистов, что ночью во сне плачет. И началось это у нее будто бы после того, как ей в тайге по­встречался медведь. Не все оружейницы поверили. Многие считали, что тут что-то другое, интимное. Катя же думала, что Аня слишком нервная.

"Пусть только узнает капитан Вихаленя, что ты ночью плачешь, сразу отвезет в госпиталь", - подумала Катя, слезая с нар. На цыпочках прошла по утоптанному земляному полу, ощупью нашла возле грубки свои валенки, чулки, портянки и, усевшись на табурет, быстро начала обуваться. Выйдя из землянки в сени, пробила лед в умывальнике, долго мылась, чувствуя, что от холодной воды как-то сразу посвежела.

Одевшись на ходу, выскочила из землянки и пустилась напрямую через взлетную полосу.

- Стой! Кто идет?

- Свои! - Катя подбежала к часовому, хлопнула его по задубелой, точно жестяной, куртке. - Чего кричишь на весь аэродром?

- Службу несу, а не кричу. Куда так рано?

- Сколько на твоих армейских?

Часовой вынул из кар­мана самолетные часы.

- Шесть тридцать.

- А говоришь - рано! Механики уже встают.

Катя пошла мимо командного пункта на дорогу, что вела в Кулики. Радовалась, что встала как раз в пору. Ни рано, ни поздно. В землянке никто не слыхал и не видал, как она собиралась, не приставал с расспросами - куда да зачем.

Над головой свистел ветер, но она не слышала этого свиста; не видела, как крутит вьюга и кидает под ноги сухой снег.

"Как он там?" - неотступно стояло в голове.

Не заметила, как дошла до Куликов. Остановилась на улице и только теперь пожалела, что вечером не расспро­сила у механиков, в какой хате живет командир эскадрильи.

Неподалеку впереди Катя увидела две темные фигуры. Обрадовалась, что теперь-то узнает, где квартира Мохарта. Однако фигуры вскоре повернули во двор налево и скры­лись. Туда же прошел еще один человек.

"Летчики подались в столовку завтракать,- догадалась она.- Как раз успела!"

Она прошлась несколько раз возле столовой думая, что скажет капитану, повернулась и вдруг увидела высокую фигуру, показавшуюся из соседнего двора. Сразу узнала ко­мандира эскадрильи.

- Товарищ капитан...

Капитан Мохарт наклонился, узнал ее.

Катя? Что случилось?

- Хочу попросить вас...

- А чтоб тебе... - Капитан дружелюбно похлопал ее по плечу. - Думал, на аэродроме что стряслось.

- Отпустите меня на полдня. Хочу съездить в госпи­таль. К Ивану.

- А! - сказал Мохарт.- Это хорошо. Как думаешь до­бираться?

- Пойду на лыжах.

- Надень шинель, а то в куртке жарко. И возьми авто­мат. Без оружия не ходить.

Катя совсем не по-солдатски сжала горячую руку капи­тана.

- Ивану привет от всей эскадрильи. Пусть скорее вы­здоравливает и возвращается в строй. Думал сам навестить его, но... Он знает, какая у нас обстановка.

- Разрешите идти?

- Беги, Катя!

Назад она не шла, а летела. Очутилась на аэродроме, ког­да уже рассвело. Зашла в столовую. Сразу налетел старшина эскадрильи:

- Ефрейтор Яцина, в самоволку подались?

Катя улыбнулась, подошла к грозному старшине и щекой прикоснулась к его плечу.

- Сергей Иваныч, какая самоволка? Я у Мохарта была.

- У Мохарта? А кто старшине будет докладывать? На построение ищу по всему аэродрому. Сунулся в ваш гарем, так оружейницы на меня насели, чуть вырвался.

- Еду в командировку,- соврала Катя.

- Далеко?

- В Даниловку. Одолжи пистолет, автомат брать не хо­чется. Больно тяжелый.

- Завтракай - и ко мне,- подобрел старшина.

Минут через пятнадцать Катя в шинели, с лыжами на плече, посту­чалась в замерзшее оконце каптерки.

- Иду! - отозвался старшина и грохнул дверью.

Лыжи забраковал, подобрал другие, более легкие, про­верил крепление. И, выпрямившись, придирчиво оглядел ее. Сунул за ремень палец.

- В какой эскадрилье служишь?

- У Мохарта,- усмехнулась Катя.

- Подтянуть. Солдата ремень греет. Забыла? Когда на­зад?

- Обедать буду дома.

- Ты что? Хоть бы к вечеру успела. - Старшина дал пистолет и две обоймы с патронами.- Стрелять умеешь?

- Сергей Иваныч... Я же оружейница!

- Тьфу, закружили голову! - надулся старшина.- Беру слова назад.

Старшина показал направление на Даниловку.

- Спасибо, Сергей Иваныч...

Снег был глубокий, пухлый, однако лыжи держал хоро­шо. Идти было легко. В ушах отдавался монотонный по­свист, который успокаивал, направлял мысли в тихое русло. То там, то тут мелькали кусты, лощины, пригорки.

Широко скользя по белому полю, Катя думала, что ска­жет подругам, когда вернется назад.

"Скажу... Скажу, где была,- решила она.- Не буду вы­думывать. Пусть знают".

С холма пошла тише, медленнее, потом совсем останови­лась. Впереди был подъем. Пришлось приналечь на палки, взбираться "елочкой". На пригорке остановилась под бере­зой, что одиноко стояла на краю леска. Белостволая, строй­ная, с черными крапинками. От нее повеяло чем-то близким, родным, даже сердце зашлось. Такая же березка росла у них в огороде на Случчине.

Из-за горизонта показалось солнце.

Катя поглядела на запад. В розовой дымке лежала дерев­ня, а вокруг серебрились синие леса. Там Беларусь...

Катя откинула со лба волосы и долго вглядывалась в эту серебристую даль. Даже дышать перестала. Рукавицей смахнула набежавшую слезу, смотрела и все не могла на­смотреться.

"Там и моя деревня. И мама, если жива".

Вот когда она наконец увидела родные дали. С тяжелыми боями шла к ним все эти три года.

Тронула ветку березки и спохватилась, что замешкалась. Побежала дальше.

Проскочила редкий кустарник на пологом пригорке и прямо перед собой увидела самолет. Стоял он в снегу, не­далеко от дороги. Виден был винт с погнутыми лопастями, кабина, желтоватый хребет фюзеляжа, на котором ярко вы­рисовывался черный крест.

"Позавчерашний "фоккер",- сразу похолодело под сердцем у Кати.

Она подошла поближе к самолету. Кабина открыта. В бронеспинке чернеет дыра. Снаряд ударил сзади и, раздро­бив плексиглас, вырвал левый борт кабины.

Катя зашла спереди, наклонилась, чтобы поглядеть, какое на "фоккере" оружие. Черными глазками холодно блеснули вороненые стволы эрликоновских пушек, торчавших из-под капота. Хотела сесть в кабину, проверить гашетку, прицел, однако, глянув левее самолета, быстро сунула руку в карман и стиснула рукоятку пистолета. На снегу, раскинув руки, ле­жал летчик. Меховая куртка расстегнута. Лицо отсвечивало ярким малиновым цветом.

Катя не боялась мертвецов. За войну всего нагляделась... Подошла поближе и увидела остекленелые глаза немца. Баг­ровая струйка застыла на щеке.

"Разлетался очень, - подумала она. - Не будет так, как ты хотел. Не будет! Лежи теперь на морозе!"

Катя первый раз увидела немца, убитого снарядом из пушки, которую она ставила на самолет, пристреливала ее в тире, чистила. И, как человек, который сделал тяжелую, но нужную работу, еще раз с удовлетворением поглядела на самолет, на убитого немецкого летчика и двинулась дальше.

Переходя дорогу, подумала, что как раз над этими хол­мами позавчера перед обедом "фоккер" атаковал наши само­леты. В то время она устанавливала пушку на сорок седь­мую машину, и все валилось у нее из рук, тоскливо сжи­малось сердце. Тогда она тихо спрашивала себя: "Что слу­чилось?"

Иван в этот час был в воздухе. Значит, сердце чуяло не­доброе.

Через полчаса Катя была в Даниловке. Возле крайнего дома на тропинке увидела санитарку, спросила, где лежит летчик, которого два дня назад положили на лечение. Са­нитарка вызвалась показать, подождала, пока Катя снимет лыжи, и повела ее в хату. Впустила в палату, тихонько за­крыла за нею дверь.

Катя удивилась, что в палате никого нет. Пять коек ак­куратно застланы белыми простынями. Заглянув за печку, заметила, что там возле окна кто-то лежит. Лица не вид­но - закрыто газетой. Сдерживая дыхание, на цыпочках сделала несколько шагов и только тогда за газетой увидела русые волосы Кривохижа. Не помнит, как очутилась возле него.

Газета зашуршала, полетела на пол.

- Катя?!

Голос Кривохижа был прежним, родным. Какое-то время она смотрела на его лицо, а потом упала ему на грудь.

- Иван... - шептала. - Иван...

Подняла голову. Хотела заглянуть ему в глаза, но на­вернулись слезы. Она заплакала, как маленькая. Кривохиж тряхнул ее за плечи.

- Катя, успокойся! Прошу тебя... Успокойся. Снимай шинель.

Катя разделась, а он вскочил, накинул на себя госпиталь­ный халат.

- Как добралась?

- На лыжах...

- Молодчина ты у меня! - радовался он. Катя присела на табурет.

- Cбoкy страшно на тебя глядеть. Отсюда лучше.

Вид у Кривохижа действительно был неважный. Ожоги на лице почернели, зеленка расползлась до ушей.

- Болит?

- Вчера еще болело и жгло. Сейчас не так, - Кривохиж взял Катину руку, погладил. - Вихаленя сказал, что все это скоро заживет.

Катя пригладила свои черные волосы. С понимающей улыбкой глянула на него. Кривохижу показалось, что в па­лате сразу стало светлее.

- Что в полку? Ругают хлопцы меня?

- Никто ничего. Мохарт привет передавал. Может, и сам скоро приедет.

Кривохиж слушал Катю.

- В окно гляди,- сказал он.- Меня так расписали что, чего доброго, и разлюбишь.

- Говори, говори... Сегодня я тебе все прощаю,- опять улыбнулась Катя.

- О! Надо воспользоваться этим.

- Посмотрим...

- Что еще у нас слышно?

- Хлопцы летают, воюют, а мы ждем их на стоянках.

Катя встала, прошлась по палате.

- Летают на плацдарм?

- В основном, на плацдарм.

Катя смотрела на стены из круглых строганых бревен, потемневших от времени, на марлевые занавески на окнах и никак не могла избавиться от тревоги, которая охватила ее еще позавчера, когда она узнала, что Кривохиж не вернулся из полета.

- Сколько фрицев без меня хлопцы сбили? - спросил он.

Сидит на койке, тихонько покачивается вперед и назад, хочет знать, что нового в полку. А разве может она все рас­сказать? Разве она поможет ему, с засыхающими ожогами на лице, если скажет, что в воздушном бою ранен летчик третьей эскадрильи лейтенант Хведорович? Совсем расстро­ит, если скажет, что в полку уже нет его друга, храброго лет­чика второй эскадрильи лейтенанта Петрова. В воздушном бою Петров сбил двух "фоккеров", однако и сам попал под трассу эрликоновских снарядов.

- Наша сбила... Вторая тоже... всего четыре, - сказала она.

- Кто из наших не вернулся?

- Хведорович вчера под вечер выбросился с парашю­том. Подожгли его в бою. Над нашей территорией. Я не видела его. Рано вышла...

- Ты не волнуйся. Садись.

Легко сказать - не волнуйся! Хорошо успокаивать! Катя не то что волнуется, оставаясь на стоянке, когда Иван идет на боевое задание,- дрожит. Боже мой, чего не передумает, бывало, посматривая на западный край неба, откуда должны показаться свои самолеты! Ох, Иван, Иван...

Кривохиж даже и близко не представлял, о чем она сей­час думает. Помолчал, потом сказал, что сегодня ночью он несколько раз просыпался. Ему снилось, что она, Катя, пла­кала где-то рядом, звала его. Даже вставал с постели, глядел в окно.

Наклонившись, она потерлась щекой о его плечо, пре­рывисто вздохнула.

- Плакать-то действительно плакала, да не у тебя под окном, а в своей землянке...

- Нечего было делать. Тебе же Вихаленя все рассказал?

- Да. Однако сердцу не прикажешь. Хочу заснуть, за­ставляю себя, а не могу...

Спустя некоторое время она успокоилась, разговорилась и, когда санитарка принесла в палату обед, то они - Катя и Кривохиж - уже дружно заливались смехом.

- Весело у вас, Иван Иванович.

- Знакомься, Акилина, с землячкой, - сказал Криво­хиж. - Со Случчины.

Поставив обед на стол, Акилина вытерла руки о фартук и радостно посмотрела на Катю.

- Откуда же вы родом?

- Из Замошья.

- Боже мой, а я из Мозолей... Шуляковского дочка. Мо­жет, слыхали Шуляковского?

- Бондаря?

- Ага.

Акилина обняла Катю, как сестру, поцеловала ее.

- Вот это случчанка!

- И еще бог войны,- улыбался Кривохиж.- Она у нас командует пушками. Слыхала, как позавчера стреляли наши летчики?

- Да. И видела, как падали немецкие самолеты.

- Это ее пушки били по немцам.

Теперь Акилина с интересом рассматривала Катю.

- Кто из вашей родни остался в Замошье?

- Мама.

- А отец на фронте?

Катя помедлила с ответом.

- Теперь известно, где наши отцы,- ответил за Катю Кривохиж. - За отцами пошли сыновья, дочери...

- Ваша правда. Только из одной нашей хаты трое на фронте: два брата и я, - сказала Акилина.- Когда же мы дойдем до Случчины?

- Наверное, весной.

- Скорее бы,- сказала Акилина Кривохижу.- Иван Иванович, я и землячке принесу обед.

Принесла второй обед, пригласила Катю за стол.

- Обедайте, а я побегу.

Пообедав, Катя собрала посуду и вынесла из палаты. По­том подошла к окну. Стояла, не в силах оторвать взгляда от синих далей за огородами.

- Что там увидела?

- Вон с того холма я сегодня видела Беларусь. Сердце так и зашлось.

- Теперь мы все время воюем в белорусском небе.

- Это вы, летчики. Две минуты лету на запад, и уже Беларусь.

Катя приподнялась на носках, глядя в окно.

- Там хата, мать...

- А отец?

Катя не ответила, будто не услышала вопроса.

- Про родню ты мне часто рассказывала, а про отца... Акилина недавно спросила, где твой отец, и мне показалось, что ты вся сжалась. Почему?

Катя повернулась к нему.

- Правда... Я никогда не рассказывала тебе о своем отце. Никогда.

Подошла к столу, села, раздумывая, говорить ли правду.

- Сам напросился, так слушай, - наконец решилась она. - Мой отец был учителем в Замошье. Мы его дома ред­ко и видели. Днем, известно, в школе, а вечерами мотался по деревням, проводил собрания, читал лекции. Домой воз­вращался поздно. Мы с матерью привыкли к этому... И вот однажды отец пришел на закате солнца. Мы вместе поужи­нали, потом долго сидели, говорили и спать легли поздно. А ночью его забрали. За связь с польской дефензивой. Сказали, что установилась эта связь давно, еще в то время, когда отец учился в Несвижской учительской семинарии. В сентябре следующего года западные области Белоруссии воссоедини­лись, и мать стала добиваться, чтобы ей сказали, какие он имел связи с дефензивой. Ей обещали. И год, и два... Потом началась война. Я ушла из Минска, когда немцы были уже на товарной станции. Студенты нашего института подались кто куда. Я пошла на восток. Где только не была, что не де­лала! Потом решила идти в армию. Меня направили в школу младших авиаспециалистов, и с конца сорок второго я служу в полку. - Она показала свои руки, красивые, словно точеные. - Ставлю пушки, ты знаешь... Вот этими руками...

- Этими руками на арфе играть...

Кривохиж вскочил из-за стола и как-то растерянно огля­нулся. Можно было подумать, что только теперь до него до­шел смысл того, о чем рассказала Катя. Круто повернулся и сверху вниз поглядел на нее.

- Испугался?

- Я? Испугался? А знаешь, что я еще никогда ни на земле, ни в воздухе ничего не боялся?

- Иван, не говори так.

Он подался к ней, но тут же, будто опомнившись, ото­шел, взял полотенце, осторожно приложил к одной, потом к другой щеке. Видно, ожоги саднили - так болезненно ис­кривились уголки его губ.

Катя жалела, что рассказала все как есть об отце. Вско­чила с табуретки.

- Не буду... Больше не буду рассказывать...

Кривохиж смотрел в окно.

"Сказала, как было. Что тут такого? Пусть знает", - по­думала Катя.

А Кривохиж стоял молчаливый, будто оглушенный.

- Засиделась я... - сказала Катя.- Солнце заходит. Пора домой.

Кривохиж точно проснулся. Помог ей надеть шинель, погладил рукой хлястик и, поправляя ремень, тихо, точно самому себе, сказал:

- Как быстро прошло время...

- Не скучай, Иван. Быстрее поправляйся. - Катя надела ушанку, попрощалась.

Он вышел на крыльцо, помахал рукой и, вернувшись в палату, остановился у окна. Глядел на синий снег, по кото­рому на лыжах пошла Катя. Скоро она скрылась за холмами.

Кривохиж прилег на койку. Вспомнились довоенные годы, родное село, брат Александр. Как тот хотел учиться! Но надо было в городе нанять квартиру, купить обувь, одеж­ду, а хозяйство у отца было бедное, об этом и думать нечего было... Брат ходил пешком в семилетку в Слуцк, и только в морозы да в метели становился на квартиру к давнему другу отца, сторожу клуба.

Александр... Сашка... Где ты теперь?

4

Из дивизии сообщили, что в полк вылетел член военного совета армии генерал Снегирев. Пищикова это не удивило. Генерал часто бывал в полку. Тут его все уважали и встре­чали с радостью.

Позвонив в штаб, Пищиков приказал, чтобы его зампо­лит майор Синявский сейчас же шел на старт. Сам Пищиков оставил возле оперативного дежурного штурмана полка ка­питана Ражникова и вышел из КП.

Мороз заметно сдал. Низкое серое небо, еще вчера ви­севшее над аэродромом, посинело и как будто приподнялось. Там-сям сквозь тучи снопами пробивались лучи солнца.

Идя на старт, Пищиков увидел, что солнце осветило почти все Кулики. Засверкали на хатах снежные шапки, и деревня вдруг показалась незнакомой и какой-то особен­но привлекательной. Пищиков даже остановился, как будто только что перелетел сюда с другого аэродрома и впервые увидел Кулики.

Усмехнулся, глядя на высоченные капониры, в которых стояли машины управления полка, на маскировочные сетки.

"Почти перезимовали, а я... - подумал он. - На дворе уже март..."

По краю взлетной полосы за стоянками самолетов ору­жейники несли вороненую авиационную пушку. Занятый своими мыслями, Пищиков поглядел на них равнодушно.

Механиков догнал старший летчик первой эскадрильи Васильев. Отстранил заднего механика, понес пушку. По­слышался звонкий девичий голос. "Кто же это так щебе­чет?" - Пищиков посмотрел на механика-дивчину, которая шла рядом с Васильевым.

Миновав эскадрильскую землянку, он вышел на взлет­ную полосу. Сгибаясь под тяжестью пушки, Васильев ра­достно улыбался Кате.

"Вон что!" - подумал Пищиков, давая дорогу механи­кам.

Васильев увидел командира полка.

- Помогаю Катерине Васильевне,- сказал он.

- Васильевне или Васильевой?

- Пока что Васильевне, товарищ командир, - летчик с улыбкой посмотрел на Катю. Та покраснела, принялась поправлять волосы, вылезшие из-под ушанки. Была она в валенках, в теплой куртке.

Пройдя немного, Катя оглянулась. Сверкнула на коман­дира полка черными глазами и побежала на стоянку.

"Такие глаза могут охмурить не одного Васильева", - подумал Пищиков.

Раньше он никогда не смотрел на своих оружейниц как на девчат. Для него они были солдатами, и не больше. А сейчас проводил Катю взглядом, и в груди потеплело. При­жмурился и увидел продолговатые огнистые глаза, черные волосы, почувствовал горячее дыхание... Вспомнилась док­торша Метаксия, Мета... На плече заныл рубец осколочной раны, которую он получил в боях под Орлом...

Пищиков не умел, как другие, быстро сходиться с жен­щинами. Ему нужно было время, чтобы поговорить о житье-бытье, а у летчиков на фронте времени всегда не хватает. И только попав в госпиталь, отвел душу в разговорах.

Ах, Метаксия, Метаксия! Славная Мета! Хорошо умела лечить, а еще лучше рассказывать про свой солнечный край. С твоих слов Пищиков полюбил Ереван, улицу Абовяна, как свою родную деревню на Смоленщине, под Ельней, хотя ни разу не был на Кавказе.

Вздохнув, Пищиков оглянулся. К нему спешил замполит майор Синявский.

- Петр Фомич, когда был у оружейниц?

- Сегодня. Каждый день захожу,- Синявский удивлен­но посмотрел на командира.- Жаловались?

- Нет.

Синявский никак не мог понять, почему командир спра­шивает про оружейниц. До сегодняшнего дня он не инте­ресовался ими. Главное для него было - боевые вылеты, воздушные бои.

- Может, обидели кого? - спросил Синявский.

Пищиков отрицательно покачал головой.

"Разве нельзя поговорить про оружейниц в штабе или на КП? - подумал Синявский.- Обязательно идти на старт?"

Синявский высок, плечист, с худощавым интеллигент­ным лицом. Подкрутив черные усы, покосился на команди­ра, когда тот перевел взгляд на взлетную полосу.

- Снегирев летит,- сказал Пищиков, заметив над лесом черную точку.

"Значит, по этому случаю и меня позвал. Наверное, ге­нерал Снегирев будет интересоваться, как живут оружейницы,- подумал Синявский. - Пусть интересуется!"

Бытом оружейниц в авиационных полках интересовались малые и большие начальники. Видимо, потому, что у них ответственная и трудная служба. Они набивали ленты сна­рядами и перед каждым боевым вылетом пополняли боеком­плекты на самолетах. Они смотрели за оружием, готовили его, а оружие - это то основное и главное, что нес на себе истребитель, с чем он поднимался в воздух и чем достигал победы над противником. На это нужна мужская сила, вы­носливость и сноровка.

Низко над стартом пролетел "По-2". Сел возле "Т" на белые отшлифованные лыжи. Пищиков поднял над головой руки. "По-2" послушно подрулил к нему.

Синявский подбежал, помог генералу соскочить на зем­лю. Пищиков отрапортовал.

- Здравия желаю, будущие гвардейцы! - поздоровался Снегирев, хитро глядя на командира полка.

- Давно ждем этого почетного звания, но... - не за­кончил Пищиков.

- Надежды юношей питают,- добавил Синявский.- Вы недавно были в Москве. Что там слышно про второй фронт? Механики каждый день спрашивают, когда союзники сдержат слово.

- Второй фронт... Союзники... - Снегирев серьезно глянул на Синявского.- Очистим свою землю, перейдем границу, освобождая Европу, тогда у нас найдется много со­юзников. Попомните мое слово. А пока... А пока наш второй фронт и наши союзники находятся в лесах Белоруссии. Как раз против нашего фронта, - показал он на запад. - Так и отвечайте механикам и летчикам.

Генерал был в бекеше цвета хаки со смушковым во­ротником, на голове - папаха, на ногах - белые бурки. Его кустистые брови побелила седина. Глубоко посаженные глаза казались усталыми. Щеки были выдублены морозами и ветрами.

"Постарел мой крестный", - подумал Синявский.

Он знал Снегирева еще с той поры, когда тот был в их городе секретарем горкома комсомола. Давал ему, Синявско­му, путевку в авиационную школу. Был он тогда чернявый, молодой, стройный. Потом пошел работать в ЦК комсомола, а перед войной стал уже секретарем обкома партии.

В декабре сорок первого они случайно встретились на одном подмосковном аэродроме, когда Синявский был ко­миссаром эскадрильи. Снегирев узнал его. После этого часто звонил ему, не забывал. В прошлом году Синявский три ме­сяца командовал эскадрильей, однако Снегирев посоветовал пойти к Пищикову замполитом, и Синявский согласился.

- Как воюете? - спросил Снегирев,

- Разве воюем? - усмехнулся Пищиков. - Отсижива­емся в землянках.

- Если бы не воевали, а отсиживались, не прилетел бы к вам,- Снегирев помахал портфелем перед собой.- А то, видите, награды привез.

Пищиков глянул вдоль стоянок.

- Прикажете построить полк?

- Видимо, надо оставить одно звено в готовности номер один, а остальных собрать. Как вы сами считаете?

- Так точно, товарищ генерал. Петр Фомич, дай коман­ду Михолапу, - сказал командир полка Синявскому.

Майор отстал и по тропинке свернул в штаб. Через не­сколько минут в эскадрильях послышались зычные голоса команды.

- Больше недели я был у штурмовиков. К вам только сегодня выбрался, - сказал Снегирев, внимательно глядя на командира полка. - Новые самолеты получили?

Снегирев любил Пищикова. Прислушивался к каждому слову этого летчика и командира.

- Позавчера получили, часть уже облетали. Первая эскад­рилья целиком пересела на новые машины.

- Какое впечатление?

- Если бы в сорок первом нам такие машины...

Генерал внимательно посмотрел на Пищикова.

- Если бы... Много было этих "если бы",- сказал он.- Летчиков хватает?

- Кривохиж и Хведорович в госпитале. Петров погиб в воздушном бою...

- Какой был летчик! - Снегирев замедлил шаг.

- Сбил восемь самолетов противника. Двух "фоккеров" в последнем бою.

Генерал задумался и долго молчал. Потом тяжело вздох­нул, оглянулся.

Бывая в частях, Снегирев всегда спрашивал у командира, как служат и работают замполиты. Спросил и у Пищикова.

- Мой замполит работу знает и любит. Истребитель он смелый, летает много. Чего еще требовать от него?

- Больше его учите, тренируйте. Такие люди нужны авиации.

Когда они, постояв, двинулись с места, Михолап зычно подал команду возле КП, где построился полк, и, подбежав, доложил Снегиреву.

Генерал остановился перед строем, поздоровался. Бод­рые голоса дружно ответили:

- Здрав... жел... тов... генерал!

Механики вынесли из КП стол. Генерал подошел к нему. Вынул из портфеля папку, зачитал Указ о присвоении звания Героя Советского Союза старшему лейтенанту Степанову. Глянул на летчиков, как бы желая определить, какое это произвело впечатление, потом вызвал Степанова к себе. Тот скромно подошел, доложил. Казалось, подошел получать боевую задачу. Вот только глянет на карту, застегнет на шее ларинги шлемофона и побежит к самолету. Взвоет мотор, и он в воздухе.

Пищиков расстегнул куртку на груди Степанова, а Сне­гирев прикрепил к его гимнастерке Золотую Звезду и орден Ленина, вручил грамоту, поздравил.

- Служу Советскому Союзу! - повернувшись лицом к строю, ответил Степанов.

Потом вызвали старшего лейтенанта Васильева, Снеги­рев вручил ему орден Красного Знамени.

Глядя на летчиков, невольно вспомнил свою молодость. Первая пятилетка... Он поступил в авиационные мастерские. Ремонтировал самолеты разных марок. А через четыре года на месте мастерских вырос авиационный завод. Начался вы­пуск отечественных самолётов.

"Как мы выросли с того времени! Какие люди у нас!" - подумал он.

Снегирев одинаково часто наведывался к штурмовикам, к бомбардировщикам и к истребителям. Правда, тянуло его больше все-таки к истребителям. Он и сам не знал почему. Может быть, потому, что многих когда-то сам посылал в авиационные школы, что все это были храбрые, дисципли­нированные и культурные люди. Бывая у них, он всегда вспоминал свои юношеские годы.

К столу подошел летчик Рыбаков. Совсем молодой хло­пец, с пушком на верхней губе, однако меж бровей у него уже пролегла твердая складка, и взгляд серых глаз был суровый и какой-то холодный. Не раз он бывал в воздушных боях, не раз выходил победителем из самых трудных поло­жений. В прошлом году в декабре его наградили орденом Красного Знамени, но не вручили, в январе был награжден медалью "За отвагу", - и теперь держал в руках сразу две красные коробочки.

Орденом Красного Знамени был награжден и Кривохиж.

- Сами вручите, когда вернется из госпиталя,- Снеги­рев отложил его награду на край стола.

Ордена и медали получили также инженеры, техники. За ними пошли оружейницы. Первой вызвали Катю Яцину.

- Спасибо, дочка, за отличную службу,- по-отцовски поздравил ее генерал.- Командование гордится вами.

- Служу Советскому Союзу!

Катя раскраснелась от волнения. Уже в строю, не пово­рачивая головы, шепнула соседу-механику, который стоял рядом:

- Петро, я ж медаль получила...

Генерал Снегирев, отойдя от стола, оглядел строй, и Кате почему-то показалось, что он задержал на ней взгляд. Гене­рал поздравил всех с наградами.

- Вы получили новые машины. Это хорошо. Имейте в виду, что впереди нас ожидают бои за нашу многостра­дальную Беларусь,- он показал рукой на запад.- Вот она! Наши братья и сестры глаза проглядели, ожидая нас. Я не выдам военной тайны, если скажу, что приближается час разгрома немцев на участке от Жлобина до Прибалтики. И фашисты чувствуют это: как кроты, закапываются в землю, строят укрепления. Вон линия, которая носит название "фатерланд". Вот где фашисты обороняют свой рейх. Однако никакие линии им не помогут - час расплаты приближа­ется. Готовьтесь к боям с хитрым и коварным противником. Желаю вам успехов!

После того, как выступил Пищиков, эскадрильи начали расходиться. Прибежал посыльный, вызвал командира полка на КП.

До самолета Снегирева провожал один майор Синяв­ский. Они шли, делились фронтовыми новостями, замполит рассказал, что пишут из дома. Генерал поинтересовался жизнью, настроением людей.

- Настроение у летчиков боевое,- сказал Синявский,- Ждут наступления на нашем фронте. И это не только у наших. Я был на сборах, замполиты рассказывали, что и в других полках люди рвутся в бой.

- Еще что рассказывали?

Синявский усмехнулся:

- Говорили, будто при штабе воздушной армии завелись рысаки...

Седые брови генерала сошлись на переносье. Видно, не ожидал услышать такую новость.

Синявский, казалось, не заметил этого.

- Поправлять надо, если люди забыли, где находятся, - сказал он.

- Да, надо поправлять, - согласился генерал.

5

После построения полка Рыбакову прямо на стоянку при­несли письмо и посылку. Лейтенант подержал ее на руках, прикидывая, много ли она весит, и пошел в эскадрильскую землянку.

- Откуда оказия? - Степанов отодвинул карты на край стола.

- С Кубани...

- Ставь на стол, посмотрим.

Рыбаков поставил ящик на край стола. Разорвал конверт, прочитал письмо и, сунув его в карман, быстро обвел взгля­дом землянку, не зная, чем бы подцепить крышку посылки. Васильев услужливо выхватил из чехла и подал трофейный тесак. Взвизгнули гвозди, зашуршала бумага, потом из ящи­ка вылезли стружки.

- О! - не удержался Степанов, увидев в руках Рыбакова бутылку. - Хлопцы, сюда! - крикнул летчикам, которые си­дели в углу землянки, изучая карту района боевых действий.

- Тихо!.. - Рыбаков вынул еще две бутылки. Вокруг со­брались летчики.

Степанов прикинул, что из всего этого можно будет сде­лать, но молчал - хотел увидеть, что еще окажется в ящике. Поворошив стружки, Рыбаков извлек мешочек, развязал его.

- Тыквенные семечки! Налетай!

К мешочку дружно потянулись руки, а Рыбаков, кинув под нары пустой ящик, сказал:

- Должно быть хорошее вино,- и собрался тесаком из­влечь пробку.

- Накладываю вето,- Степанов отвел в сторону те­сак.- Совет старших решит, что делать с вином.

- Правильно,- подался вперед Васильев.- Решит со­вет старших летчиков.

- Не старших летчиков, а старших в эскадрилье,- ска­зал Степанов.

- Есть! - Васильев отступил назад.

- Хороший человек твой батька, - сказал Гетманский, лузгая семечки. - Будешь писать письмо - привет ему от всей нашей эскадрильи, первой, будущей гвардейской...

- Хлопцы, это вино двенадцатилетней выдержки...

Хлопцы смеялись и не заметили, как в землянку вошел Мохарт.

- Эт-то что? - пробасил он, оглядывая летчиков. - Днем, на аэродроме, вино... бутылками?

- Дар кубанских виноградников, - доложил Степанов.

- Так точно, товарищ капитан, - подтвердил Рыбаков. - Батька и семечек прислал. Угощайтесь.

- Артисты! - Мохарт взял из мешочка горсть семе­чек. - Давно не видел таких...

- Как сказал бы наш доктор, семечки - суть отродие тыквы. А вот что касается вина, то мы с вами должны решить, что с ним делать. Предлагаю вечером собраться у меня. Тепло, уютно. Почему? Это всем известно, - Сте­панов глянул на командира эскадрильи. - Чья эскадрилья получила сегодня больше наград? Наша! Нужно отметить?

- Нужно, - согласился Мохарт.

Вечером летчики первой эскадрильи собрались в хате, где квартировал Степанов. Это была обыкновенная крестьян­ская хата, сложенная из круглых, цвета воска, бревен. Окна наглухо завешены черной бумагой. Над столом на прово­локе - лампа. Возле печки - две солдатские койки. Одна Степанова, другая Кривохижа.

Вдоль стены протянулась широкая, тоже воскового цвета, лавка. На ней стояли баян и патефон.

Хозяйки не было. Она ушла к дочке на другой конец села.

За столом над шахматной доской склонился Степанов. На плечах у него блестели новенькие погоны, на груди, выше орденов и медалей, искрилась Золотая Звезда.

Против него сидел другой командир звена, Юзик Русакович, тоже старший лейтенант. Лицо у него круглое, нос прямой, с едва заметной горбинкой; красивые глаза его, казалось, всегда смеялись. Осторожный, рассудительный на земле, Русакович в воздухе, наоборот, отличался беззаветной храбростью и дерзостью. Орденов и медалей у него было не меньше, чем у Степанова.

За спиной Русаковича стоял Гетманский. Рослый, кра­сивый. Тонкие черты лица, кудрявый чуб, руки сложены на груди. В истребительную авиацию он пришел со второго курса математического факультета университета. Со скры­тым интересом наблюдал за Степановым, хотел ему что-то сказать, опустил даже руки, а потом заложил их за спину и только покачал головой. Для него уже было ясно, чем кон­чится партия - и он пошел к двери, где стояли Рыбаков и Петровский..

- Как там? - вскинул брови Петровский. Гетманский равнодушно махнул рукой. Русакович встал и сделал по­следний ход.

- А Васильева нет,- сказал Степанов.

- Заблудился меж землянок.

- Слишком хорошо знает район, - усмехнулся Степа­нов и, выйдя из-за стола, взял баян, закинул ремни за плечи.

За окнами послышался смех, у крыльца заскрипел снег, и вскоре затопали в сенцах. Дверь приоткрылась, в хату клу­бами ворвался холод, однако никто не заходил. Потом сразу, как по команде, порог переступили оружейницы. Четверо своих и одна из соседней эскадрильи. Двери за ними закрыл Васильев.

- Милости просим! - широким жестом пригласил Сте­панов.

Поставив баян, поклонился Ане Востриковой. Раздев­шись, она бросила ему на руки шинель. Сама осталась в красивом черном платье. Повернулась на одной ноге и бы­стро присела на лавку. Развернула сверток, извлекла из него модные туфли. Поставила на пол.

- Подружки! Гулять так гулять! - крикнула весело. Сняв кирзовые сапоги, сунула их под лавку и, надев туфли, притопнула каблуками.

- Матвей Иванович, что сначала? - спросила, увидев в руках Васильева патефонную пластинку.

- Вальс Штрауса...

В тишине зашипела пластинка, и наконец полилась му­зыка. В хате стало как будто просторнее. Анины подружки, стоя в углу, скромно прихорашивались, поправляли погоны, одергивали гимнастерки, а сама она подошла к Васильеву и положила руку ему на плечо.

- Давно не танцевала, - улыбнулась Аня.

Все расступились, образовав круг. Уставились на Аню, будто не видели ее днем на стоянках в валенках и замаслен­ной технической куртке.

Степанов подошел к Кате, поклонился. За ними в круг выходили пара за парой. Кому из летчиков не хватило дев­чат, танцевали друг с другом, оставив возле патефона одного Гетманского.

Степанов любил и умел танцевать. Пройдя несколько раз по кругу, он понял, что его партнерша тоже не новичок в этом деле. На ее гладком, смуглом лице проступил тонкий румянец, из-под черных ресниц поблескивали горячие глаза. Она поглядывала на подружек, как бы подбадривая их.

Подстриженная под мальчика Ольга Донцова, лаборантка с Ярославского завода, не сводила глаз с Рыбакова и все что-то говорила ему.

"Не наговорились на аэродроме", - подумала Катя и перевела взгляд на Лелю Винарскую, свою землячку. Она нравилась Кате. Их пути в армии были похожи. Дочь го­мельского железнодорожника, Леля окончила первый курс института иностранных языков в Москве, приехала домой и могла бы вместе с родителями эвакуироваться на восток. Еще было время. Но отказалась, вступила в истребительный комсомольский батальон. Когда немцы ворвались в город, ее схватили вместе с другими женщинами на углу улицы и загнали в подвал. В темноте ей удалось незаметно вылезти через окно, потом два месяца она шла на восток, пока не перешла линию фронта.

Когда в полку узнали, что она студентка института ино­странных языков, не давали проходу, просили сказать что-нибудь по-французски. И она охотно говорила, даже иногда пела песни. Почему-то хлопцам больше всего понравилось "s’il vous plait" - силь ву пле - "пожалуйста". Механики хохотали, а потом так стали звать и ее, Лелю, - Сильвупле.

Теперь все были веселы и возбуждены. Даже, казалось, похорошели. А она, Катя? Пришла сюда за компанию, по­тому что не смогла отказаться, а на душе было тяжело. Это же такие хлопцы собрались, умные, храбрые, красивые, танцуют себе, как ни в чем не бывало, а завтра полетят, и кто знает... Какой летчик был лейтенант Петров! Душа компании! И вот уже не слышно его звонкого голоса, его игры на баяне, а сердце сжимает страшная боль...

- Как жизнь, Алеша? - спросила она Степанова.

- Жизнь летчика, Катя, как детская рубашка. И корот­кая, и... - усмехнулся Степанов. - Но я не горюю. И тебе не советую. Одного жалко - нет сейчас с нами Ивана. Вон его кровать, поближе к печке. Брат-белорус боится холода.

- Не знала...

- Надо знать, - подмигнул Степанов.

Катя вспомнила, как ходила в госпиталь, и затосковала еще пуще. Степанов заметил это.

- Кривохиж хороший парень, - сказал он. - Не слу­шай, что болтают о нем. Даже меня не слушай. Каждый из нас хоть немного, а завистник. Сама гляди, не маленькая.

От его слов на душе стало как-то спокойнее. "Не все ты знаешь, Степанов", - подумала она.

- С тобой легко танцевать, - сказал Степанов, когда музыка стихла. - Веселись, Катя!

Взял с лавки баян. Широко растянул меха, запел:

Нелюдимо наше море,

День и ночь шумит оно.

Катя отошла к стене, и, разглядывая фотографии в дубо­вой рамке, тоже запела. Голос ее слился с мужскими голо­сами. Без Кривохижа ей скучно, тяжело, однако неизвестно теперь, как бы оно было, если бы он был здесь.

Задумалась, прикусив губу.

Музыка неожиданно оборвалась. Катя оглянулась. На по­роге стоял капитан Мохарт.

- Добрый вечер,- поздоровался он.- Поете?

- Поем, товарищ капитан, - Степанов подошел к нему.- Ждем вас.

- Немного задержался...

Степанов поставил баян на лавку.

- Подать скатерть-самобранку! - приказал Рыбакову.

Рыбаков выбежал в сенцы. За ним пошли летчики, девча­та. Помогли внести все то, что приготовили в летной столо­вой и припрятали в хозяйском шкафу. Подоспел со свертком и адъютант Пшеничкин.

- Готово! - доложил Степанов Мохарту. - Можно на чинать.

- Прошу за стол, - сказал Мохарт.

Капитана посадили в красном углу. Рядом с ним заняли места командиры звеньев - Русакович и Степанов. Дальше вперемешку с летчиками сели девчата. Не хватило места адъютанту, однако ему было не привыкать. Он остался на ногах.

Мохарт поднялся за столом.

- На наших глазах в эскадрилье вырос Герой,- загудел он.- Мы гордимся тобой, Алексей Алексеевич. За дальней­шие успехи, за доброе здоровье, боевой друг!

Зазвенели стаканы. Все выпили, закусили. Мохарт снова встал.

- В нашей эскадрилье сегодня получили награды лет­чики, техники и наши славные богини огня, - он поглядел на девчат. - Служба ваша трудная, не женская, но очень нужная. Всех "фоккеров" и "мессеров", которых мы сбили в воздушных боях, сбили при вашем участии. Вы готовили пушки, боекомплекты. Вы мерзнете на ветру каждый день, отправляя нас в бой, следите, чтобы оружие на самолетах всегда было в порядке. И оно никогда не отказывает. Знай­те, что в бою мы всегда с вами. А награды... они не послед­ние. Награжденный человек - вечный должник государ­ства. Ему всегда кажется, что его заслуги переоценены. Так я думал, когда получил первый орден; знаю, вы думаете так же... Так выпьем за здоровье девчат-оружейниц! - за­кончил Мохарт.

Выпив, хвалили вино, Кубань, батьку Рыбакова, адъю­танта эскадрильи Пшеничкина, который неизвестно где взял и поставил на стол две бутылки белой.

- За будущих героев! - Степанов поднял стакан, кив­нул на Русаковича.

Его дружно поддержали.

- Нельзя забывать и тех, кто в госпитале, - сказал Мохарт. - За здоровье Кривохижа! Пожелаем ему славную девушку!

Все со стаканами потянулись к Кате. Она смутилась, по­краснела до ушей. Что-то сказала, лишь бы не молчать.

Потом снова налили, выпили и запели за столом. Нако­нец вынесли посуду в сенцы и пошли танцевать.

Неумело покружившись с Катей, Мохарт вышел из круга.

- Танцуйте, пойте, а я пойду,- сказал он и, одевшись, вышел.

Летчики крутили пластинки с песнями, дружно подпе­вали. Сидели на койках, на лавках, ходили по хате, кучками стояли возле дверей.

Глянув в угол, Катя заметила на себе пристальный взгляд Васильева. Он что-то говорил Рыбакову, напирая на него грудью. Ей непонятно было, шутя это делалось или всерьез. Ясно только, что говорят про нее, про Катю, И это ей понра­вилось. Пусть говорят! Была уверена, что ни Васильев, ни Рыбаков ничего худого сказать про нее не могли, и потому озорно погрозила Васильеву пальцем. И тут же стала искать взглядом Вострикову.

"Посмотри, что я сейчас сделаю", - кивнула Катя и, увидев Аню среди летчиков, нарочито громко крикнула:

- Матвей Иванович, следующий танец наш!

Аня Вост­рикова оглянулась. Взгляд у нее был растерянный, хотя она еще продолжала беззаботно смеяться. Катя двинулась к Ва­сильеву.

- Не твоя забота. Я знаю... - услышала, подходя ближе.

"Вот я их и развела", - подумала Катя, кружась с Василь­евым. Усмехнулась, заглянула ему в глаза.

- Чего не поделили?

- Не обращай внимания...

Потом двери широко распахнулись, и в хату вошли пол­ковой врач Вихаленя и аптекарша Дуся Ушакова.

- Добрый вечер, - сказал Вихаленя, - С улицы услы­хал музыку, дай, думаю, зайду. Вот Дусю привел. Прошу любить и жаловать, как говорится.

- Пожалуйста, доктор, - Степанов растянул меха бая­на. - Для вас любую ноту возьму.

Вихаленя показал взглядом на Дусю.

- Что вам сыграть? - спросил ее Степанов.

- Русского! - Дуся сбросила шинель на руки летчикам и пошла по кругу. Стройные ножки в хромовых сапогах на высоких каблучках так ударили по полу, что все поверну­лись и посмотрели на нее.

Павой прошла круг, другой. Остановилась.

- Кто с Дона? - скользнула взглядом по лицам летчи­ков. - Скорей признавайтесь!

- Бери дальше. С Кубани есть.

- Кубань не Дон, - Дуся махнула рукой. - Теперь смот­рите.

Тонкая в талии, как оса, Дуся пошла, рассыпая дробь, по­том плавно проплыла, как на волнах. Летчики окружили ее тесным кольцом, не могли наглядеться на донскую казачку.

Вдруг Дуся остановилась перед Васильевым, поклони­лась ему, вызывая на танец.

Васильев заупрямился, но летчики выпихнули его на середину круга. Он немного пробежал, шаркая ногами, и спрятался за спины товарищей. Все засмеялись.

- Слабак! - крикнул Вихаленя. - Не позволю позо­рить авиацию! - подобрав полы шинели, пустился в пляс. Получилось неплохо. Когда же он, пристукнув каблуками, пошел вприсядку, поднялся шум.

- Браво! Браво!

Покружившись немного, Вихаленя остановился возле Васильева.

- Вот так надо, молодой человек, - подмигнул он и по­шел к столу играть в шахматы.

Дуся запела песню:

По Дону гуляет,

По Дону гуляет,

По Дону гуляет

Казак молодой...

К ней подошла Катя и стала вторить полным голосом. Она помнила эту казачью песню с детства. В ту войну на Случчине стояли донские казаки. После них остались в бе­лорусских деревнях лихие танцы, песни и воспоминания...

Кате припомнились напоенные запахами садов и трав летние вечера в селе, клен возле хаты, под которым до полу­ночи веселилась молодежь, напевая частушки и эту песню...

Степанов пробежал пальцами по клавишам баяна, кив­нул Кате:

- Даю польку!

Не успела она оглядеться, как перед нею остановился Гетманский.

- Прошу...

Катя видела, что следом за ними в круг выходит пара за парой. Звуки задорной польки заполнили хату, Гетманский кружился легко, набирая темп. Кате казалось, что она кру­жится по воздуху, не касаясь пола.

"Покажу донской казачке, как танцуют у нас", - озорно думала она, поглядывая на Дусю, которая танцевала с Русаковичем.

Это ничего, что на ней мытая-перемытая гимнастерка, давно потерявшая цвет хаки, что на ногах поблескивают навакшенные армейские кирзачи, как говорят, сорок последнего размера. Это ничего. Все это только подчеркивает ее природную грацию.

Одна пара уже не выдержала, сбилась с темпа, потом с круга сошла другая. Казачка Дуся танцевала долго, однако и она в конце концов отступила в сторону. Теперь круг стал шире, просторнее, и Катя дала себе волю. Она без устали кружилась с Гетманским, счастливая, гордая. Летчики сле­дили за ней восхищенными взглядами.

Наконец не выдержал и Степанов, оборвал в самом не­ожиданном месте.

- Сдаюсь! - крикнул он.

Гетманский отвел Катю к девчатам и, откланявшись, стал наблюдать за шахматным поединком.

"У нас так танцуют!" - казалось, говорила Катя, огля­дывая подруг. Она постояла немного, вытирая платком лицо, и вышла во двор. Над селом висело темное небо. Лишь кое-где поблескивали звезды. Под ногами поскрипывал снег. Катя оперлась локтями на верхнюю жердь ворот, вздохнула. Опять вспомнила родные места, Даниловку, Ивана...

"Что он сейчас делает?" - подумала она и, передернув плечами от холода, вернулась назад. С крыльца увидела в сенцах малиновый огонек папиросы. Придерживаясь за ко­сяк, переступила порог.

- Катя, простудитесь,- из темноты сказал Васильев.

- Ничего.

В ту же минуту почувствовала, как рука Васильева легла ей на плечо.

- Не дури, Матвей...

- Катя... - горячо зашептал он. - Да знаешь...

- И не стыдно?

Что-то бормоча, Васильев привлек ее к себе.

- Я сказала...

Он поцеловал ее раз, другой. Вырываясь, Катя почув­ствовала, что Васильев держит ее, как в клещах. Она пере­стала вырываться, а потом неожиданно присела и сразу вдруг освободилась. Кто-то выходил из хаты. Свет упал в сенцы. Катя ударила Васильева по лицу.

- Кому перепало? - Степанов оглядывался с порога в сенцы. - Тебе, Матвей?

Летчики и оружейницы тоже вышли. Катя вбежала в хату, оделась и подалась на аэродром. Где-то на полпути ее догнал Степанов.

- Катя, извини!

Она удивилась, не зная, что ему сказать.

- Он такой у нас, знаешь... Извини...

- Жалко, что такой славный вечер испортил, - Катя остановилась на краю аэродрома. - Спасибо, Алексей Алек­сеевич. Не стойте, идите, а то Леля обидится.

- Леля... Она какая-то...

- Что вы? Не выдумывайте. Спешите в Кулики. Она вас ждет.

Степанов ничего не ответил.

6

Как только Вихаленя показался на пороге палаты, Криво­хиж бросился к нему.

- Сто лет не виделись.

- Скажешь!

- Думал, все забыли про меня.

- Сам знаешь, как легко вырваться из полка.

Вихале­ня чувствовал себя неловко: обещал приехать раньше, а не сдержал слово. Раздевшись, кинул шинель на спинку койки, огляделся.

- Так и лежал один в палате?

- Да... Тоска страшенная. Однако и передумал...

- Это неплохо. А ну, погляди на меня. Что ж, хорошо! Lege artis - как говорили во времена Аристотеля.

Лицо Кривохижа уже очистилось. На шее, ниже того ме­ста, где застегиваются ларинги шлемофона, виднелся рубец. Вихаленя дотронулся до него.

- Не болит, - сказал Кривохиж.

- Это и хорошо.

- Совсем хорошо, доктор!

- Не спеши хвалиться,- сказал Вихаленя.- Снимай рубаху. Посмотрим.

Сам Вихаленя мог и не приезжать сюда. Отправил бы адъютанта Пшеничкина, и тот бы привез Кривохижа. Одна­ко приехал сам, чтобы здесь же, на месте, решить, сможет ли летчик успешно воевать в дальнейшем после физичес­кой и моральной травмы или ему требуется еще допол­нительное госпитальное лечение. А может, даже придется списывать в легкомоторную авиацию.

- Повернись-ка ко мне спиной, - приказал Вихаленя. Почувствовав, что док­тор гладит рукой у него под лопаткой, Кривохиж сразу по­нял, что тот ищет.

- Там ничего нет, - выдохнул он.

- Вижу, - сказал Вихаленя и, зайдя спереди, положил Кривохижу на голову сцепленные руки, дважды с силой по­тянул вниз. - Нигде не болит?

- Нет.

- Как спал?

- В десять вечера лег, в восемь утра проснулся.

- Совсем тут разленился,- сказал Вихаленя. - Выбил­ся из полкового распорядка.

- При чем тут полковой распорядок? Вы же приказали выполнять госпитальный.

- Один ноль в твою пользу, - Вихаленя блестящей руч­кой молоточка быстро крестил кожу на груди Кривохижа. Там, где он это делал, возникали, как бы вспыхивали крас­ные полосы.

- Вчера наша эскадрилья летала?

- Вчера? Все летали вчера.

- На плацдарм?

Вихаленя выстукивал границы сердца, внимательно слу­шал его тоны. Лишь вынув резиновые трубки из ушей, от­ветил:

- Летали и на плацдарм, и на охоту. Мохарт сбил "фок­кера". И потери были. Это раньше. Сбит в воздушном бою лейтенант Петров...

Кривохиж покачнулся, как от удара. Погиб Петров! Не щадит война его товарищей. Ни отчаянных и горячих в бою, ни сдержанных и хладнокровных. Так и косит. Значит, надо что-то... Значит, надо оттачивать мастерство. Тогда против­ник не вывернется из-под удара.

Вихаленя задержал на нем взгляд и подумал было, что напрасно сказал о потерях. Потом разубедил себя. Рано или поздно все равно узнает. За дорогу передумает все, успоко­ится.

Уложив Кривохижа на койке, Вихаленя проверял сухо­жильные рефлексы. Работал молча, внимательно. Проверил раз, потом еще...

"Видно, нащупал у меня больное место", - подумал Кривохиж.

А Вихалене и вправду показалось, что он нашел пато­логию. Рефлексы на левой стороне будто бы отстают. Будто бы! Кто бы другой на его месте, особенно в пехоте, ломал голову, заметив у человека такое? Люди нужны, иди в строй! Однако ему как авиационному врачу очень важно знать, есть отставание рефлексов или нет. Сидел задумчивый, решал, сможет ли организм летчика с такой патологией переносить перегрузки, какие теперь случаются в воздушном бою. Это же при выходе из пикирования, когда скорость возрастает до шестисот - семисот километров, перегрузки бывают почти десятикратные. Кровь в сосудах вмиг достигает веса ртути, веки делаются свинцовыми, и нет силы раскрыть глаза или пошевелиться. Надо обладать крепким здоровьем, иметь тренированное сердце и безукоризненную нервную систему, чтобы в таком состоянии, при таких перегрузках смотреть и видеть, искусно управлять истребителем и, главное, успеш­но вести бой. Вот она, экспертная работа полкового врача в истребительной авиации! Думай и решай. Профессиональ­ная карьера, да и жизнь человека, в твоих руках.

"А может, мне только показалось?" - пряча в карман молоточек, подумал Вихаленя.

- Пойдем к невропатологу. Пусть он посмотрит, - Ви­халеня встал.

Очутившись в кабинете пожилого госпитального невро­патолога, Кривохиж по-настоящему насторожился. Его, го­лого как есть, заставляли то ложиться на кушетку, то быстро вставать. Вихаленя стучал молоточком по его сухожилиям, что-то показывал коллеге.

Меж лопатками у Кривохижа пробежали холодные му­рашки.

- Замерз? - глянул на него Вихаленя.

- Эт-то так...

- Тогда ложись еще.

Теперь взялся осматривать и исследовать госпитальный невропатолог. Кривохижу, который лежал на животе, не было видно, что он собирается делать, по какому месту хо­тел ударить молоточком. Но он наблюдал за Вихаленей и по выражению его лица понял, что госпитальный невропатолог ничего у него не нашел.

- Как хотите, коллега, - задумчиво сказал невропато­лог. - Смотрю придирчиво, а отставания рефлексов не вижу. Пожалуйста, можно еще раз...

- Я верю... Зачем же...

- Дай бог мне такую нервную систему.

- Значит, хорошо,- обрадовался Вихаленя. - Спасибо!

Вихаленя и Кривохиж зашли в соседний глазной каби­нет. Проверив остроту зрения, Вихаленя весело глянул на летчика:

- Lege artis! Что дальше будем делать?

- Едем домой.

- Ехать так ехать, - сказал Вихаленя, - Собирайся, a я сейчас... - Выйдя на крылыю, бросил шоферу: - Неси унты.

Кривохиж оделся в палате, простился с врачами, сестрами. На крыльце встретился с санитаркой Акилииой,

- Иван Иванович, оставляете нас?

- Еду, Акилина, в полк, - обнял ее, поцеловал, - Спасибо за уход, хлопоты и песни, наши, слуцкие. Будем живы, так, закончив войну, встретимся в Мозолях...

- Не обходите, Иван Иванович, наше село, - попросила Акилина.

- Слово летчика - закон!

Поспорив, кому ехать в кабине, оба - Кривохиж и Виха­леня - полезли в кузов. Помахали руками медсестрам и са­нитаркам, которые толпились на улице, и тронулись с места.

На большаке дул сильный встречный ветер. Кривохиж навалился на кабину, радостно окинул взглядом заснежен­ные поля, высокое синеватое небо и встрепенулся, как пти­ца, которую выпустили из клетки. Чистая высота неба не­удержимо влекла к себе.

Еще в госпитальной палате Кривохиж не раз думал о том, как воевал, как выскочил с парашютом из горящего самолета, вспоминал свои ошибки, но не поддался разоча­рованию и безверию. Он понял, что в будущих схватках с противником придется брать верх мастерством и умением. Для этого он шел в истребительную авиацию, а не для того, чтобы списаться в легкомоторную после первой неудачи.

"Хотел сегодня забраковать, ссадить с машины, - краем глаза глянул на Вихаленю. - Но не вышло у нашего док­тора!"

Теперь-то он сам знал, чего ему не хватало и что надо делать в воздухе. А вот интересно, что на этот счет скажет Степанов?

- Доктор, кажется, по этой дороге удирал из Москвы Наполеон? - кивнул Кривохиж на ровную ленту большака.

- По этой самой. Тогда по обеим сторонам дороги из снега торчали оглобли, стволы пушек. А теперь, - толкнул локтем Кривохижа,- гляди что.

Кривохиж увидел в стороне от дороги почти доверху заметенный снегом самолет. Виднелись согнутые лопасти винта, фюзеляж с черными крестами.

- Надо же... Такое тогда со мной случилось... - он на­клонился к врачу.

- Война, Иван Иванович... Щеки не мерзнут?

- Не чувствую, - Кривохиж провел рукой по лицу, под­нял воротник. - Про этот случай, доктор, я много думал...

- Если бы все так делали, меньше бы ошибались, - Ви­халеня с улыбкой посмотрел Кривохижу в глаза. - Скажи, перетрусил, когда пришлось покидать кабину?

Кривохиж молчал, вспоминая тот момент.

- Я врач. И мне это интересно знать.

- Никакого страха не было.

- Не врешь?

- Вот еще!

- Из тебя выйдет хороший истребитель, - заключил Вихаленя.

Кривохиж усмехнулся.

- Это я слышу впервые...

- Ну и плохо. Первым это должен был сказать тебе ин­структор в школе, а у нас - ведущий.

- Про ошибки в пилотаже говорили и там и тут, а про то, каким буду истребителем, никто даже не заикался.

- Главное-то и забыли сказать, - Вихаленя помолчал. - У истребителя должна быть, если можно так выразиться, дерзкая смелость. Ясно?

- А когда слабая осмотрительность?

- Пищиков сто раз говорил вам, что надо делать в таких случаях. Сам слышал.

Машина свернула с большака на аэродром. Впереди уже показались капониры стоянок.

- Ты когда попал в авиацию?

- В сорок первом, - сказал Кривохиж. - Тревожное было время. Война разгоралась в Европе. Многие пошли в военные школы. Я тоже задумался. И вот в мае сорок перво­го меня вызывают в райком комсомола. Там и решили, что мое место в авиации. Домой вернулся с путевкой в авиаци­онную школу. А за столом сидит старший брат, Александр. Капитан. Танкист. Ехал из округа в Брест и заскочил домой. Мы с ним просидели целую ночь. Скоро я поехал на учебу, а через неделю началась война... Теперь с вами едет летчик-истребитель, которого вы хотели забраковать.

- Забраковать? Я? - удивился Вихаленя. - И не думал.

За бортом машины проплыли каптерки второй эскадрильи. Вихаленя постучал по кабине.

- Мы дома, Иван Иванович.

Соскочив с машины, Кривохиж посмотрел на стоянки своей эскадрильи. Едва узнал. От каптерки старшины до ка­понира протянулась маскировочная сетка. Под ней самолет. Чей это? Возле других стоянок тоже стояли новые самолеты.

"Какая же тут будет моя машина?" - подумал он, од­нако, увидев на своей стоянке двадцать третий самолет Гетманского, замедлил шаги. Если Гетманский занял его стоянку, значит, Степанов взял его к себе ведомым.

"Вот тебе и полечился в госпитале!" - с укором поду­мал Кривохиж.

За своей стоянкой он увидел новенький самолет с пяти­десятым номером на фюзеляже.

"Столько новых машин пригнали, что повернуться не­где, - оглянулся на эти машины. - С кем же я теперь буду летать?"

Перебрал всех летчиков эскадрильи и не выбрал себе ведущего. Все давно слетались.

"Не иначе, в другую эскадрилью отфутболили, - мельк­нула неприятная мысль. - Если так - пойду к Пищикову, попрошусь в соседний полк. Спарюсь с Андросиком и буду летать с ним ведомым".

Задумавшись, он отстал и догнал Вихаленю, когда тот был возле КП.

- Командир в штабе, - доложил врачу лейтенант Пет­ровский. Бросил на стол карту и обнялся с Кривохижем.

- Поговорите тут, я сейчас, - сказал Вихаленя и подал­ся на телеграф в соседнюю комнату. Вызвал дивизионного врача.

- Докладывает капитан Вихаленя. Привез Кривохижа из госпиталя... - слышно было, как он диктует телеграфисту.

- Какой окончательный диагноз? - пришел вопрос ди­визионного врача.

Вихаленя доложил, с каким диагнозом лечился Кривохиж.

- Завтра будет летать.

- Не рано?

- Как раз хорошо, - ответил Вихаленя. Некоторое вре­мя телеграф молчал. И вот снова поплыла белая лента бума­ги с точками и тире.

- От вас нет декадного донесения. Буду генералу до­кладывать.

- Мое донесение ищите в синей папке.

Дивизионный врач замолчал. Наконец телеграф отстучал.

- Нашел донесение. Однако приеду - проверю...

- Завтра ожидаю...

- Завтра буду в полку у Мирановского...

- Что у него слышно?

- По существу есть вопросы?

- Когда будет ответ на мои рапорт?

- В госпиталь вас не переведут. Служите в полку.

"Что же я, пять лет буду служить в полку? Пора и в гос­питаль".

Когда Вихаленя вышел из телеграфной, Кривохиж сидел на диване рядом со Степановым.

- Тебе выделили пятидесятку, - говорил Степанов. - Завтра пойдешь в зону и...

- С кем я буду летать?

- С кем? Ты же мой ведомый, со мной и летать будешь.

Кривохиж увидел Вихаленю.

- Доктор, завтра иду в зону, - вскочил он с дивана.

- Кто сказал?

Кривохиж перевел взгляд на Степанова.

- Командир звена.

- А что он будет сидеть? - встал и Степанов. - В зону его. Завтра же.

- Пойдем к командиру полка, - Вихаленя кивнул Кривохижу.

7

По широким выбитым ступеням спустились в штабную землянку. В коридоре стояли техники управления полка, до­говаривались, когда завтра начать пристрелку новых само­летов. Вихаленя и Кривохиж миновали их и переступили порог кабинета командира полка.

Пищиков встал из-за стола, вышел навстречу. Врач доло­жил, что вернулся из госпиталя и привез Кривохижа.

- Завтра можно выпускать в воздух...

Пищиков поздоровался с Кривохижем за руку. Вихаленя подумал, что как раз настало время, когда их надо оставить одних.

- Разрешите идти в медпункт?

- Спасибо, доктор. Можете идти. А вы садитесь, - ска­зал Пищиков Кривохижу. - Вы мне нужны.

Кривохиж насторожился. Сел на стул. Пищиков тем вре­менем молча ходил по кабинету. Наконец он остановился в самом дальнем углу, прислонившись плечом к стене, и вни­мательно поглядел на Кривохижа.