Дороги без следов

- Хочу поговорить с вами не как командир полка с под­чиненным, а как летчик с летчиком.

- Рад вас послушать, - ответил Кривохиж.

- Вы лейтенант... А я был лейтенантом... семь лет на­зад. Кажется, давным-давно это было. Воевать с немцами я начал старшим лейтенантом. Стояли мы тогда на Смолен­щине. Собрался я лететь на задание, а тут дождь. Спрятался под плоскость самолета. Думал, конечно, про семью, про то, что за спиной Вязьма, а там и до Москвы рукой подать. И показалось мне, что на войне я не месяц, а так примерно год или два. Что ж, удивляться тут нечему. Такая наша про­фессия. Садишься в самолет, взлетаешь - и одновременно ты летчик, штурман и стрелок. Скажу вам, что истребите­лю, чтобы хорошо воевать, надо уметь предвидеть обстоя­тельства боя. Я уже не говорю про технику пилотирования, стрельбу. Все это у истребителя должно быть на должной высоте. А вот предвидение сегодня для нас, может быть, основное. Не подумайте, что я собрался вас поучать. Воз­можно, все это вы слыхали и раньше от разных людей и в разных местах, но не обращали на это внимания, как в свое время делал и я, - до тех пор, пока, как говорят, не клюнул жареный петух. В первый день войны, утром, вылетел я по тревоге на перехват разведчика. Набрал высоту. Сколько ни всматривался, а противника не нашел. Через час со стоянки наконец увидел немецкий самолет, взлетел, а его и след про­стыл. Под вечер группой полетели прикрывать станцию, и я сбил "хейнкеля". Вылеты постепенно усложнялись. Можно сказать, "стажировку" на войне я прошел в очень короткие сроки. Казалось, уже все знаю. На третий день мы под­караулили группу "Ю-87", сбили три штуки и, довольные, повернули домой. Со стороны солнца на нас спикировали "мессеры". Снарядной трассой, как бритвой, срезали мне правую консоль, а левого летчика группы сбили. Вот когда я понял, что не все предвидел в бою. Так было со мной. А с другими как? Во второй эскадрилье полка, которая базиро­валась в сорока километрах от нас, на полевом аэродроме, были храбрые и ловкие ребята. В первый день войны им довелось драться с немецкими асами. Одни из них погибли в первом же воздушном бою, другие вышли победителями, прославились. Теперь их знает вся страна. - Пищиков сел на стол. - И у вас воздушные бои, в которых вы участвовали, постепенно усложнялись. Имеете две победы - сбили два самолета противника. Это мы оценили. Наградили и на днях вручим орден. Все шло хорошо. И вдруг прилетел Мюллер...

- Если бы я предвидел обстоятельства боя, как вы ска­зали, то неизвестно еще, кто из нас был бы на земле. У меня хромает осмотрительность...

Пищиков плашмя стукнул карандашом по столу.

- Почему не сказали об этом мне раньше? Лично. Стыдно было?

- Нет.

Пищиков отвернулся, чтобы не глядеть на летчика.

- А что?

- Как я могу сказать, какая глубина Березины, если я в ней не купался ни разу? - спросил Кривохиж.

Пищиков молчал.

- Я чувствовал, что осмотрительность у меня слабая, даже говорил товарищам. Однако это было только мое лич­ное мнение, - продолжал Кривохиж.

Пищиков повернулся к нему.

- Логично.

- После того, что случилось... были ночи в госпитале. Не спалось... Все думал... Сейчас-то я знаю, на что надо об­ратить внимание.

Пищиков снова стал ходить по кабинету. Можно было подумать, что он забыл о Кривохиже, был занят другими, более важными заботами.

- А знаете, - наконец сказал он, - я хочу с вами по­летать.

- На спарке?

Пищиков с укором скосил на него левый глаз.

- Пойдем на боевых. Только на боевых!

Кривохиж вскочил со стула.

- Утром облетаю новую машину, и...

- Просмотрите инструкцию по эксплуатации.

- Я еще до госпиталя сдал по ней зачет инженеру.

- Хорошо. Действуйте по эскадрильскому плану, а я выберу время, чтобы слетать с вами, - рассматривая карту, Пищиков улыбнулся. - Есть хороший маршрут, - сказал он загадочно.

Кривохиж склонился над картой.

- Это завтра. Сегодня идите отдыхать.

Кривохиж козырнул и вышел из кабинета.

На дворе лицом к лицу столкнулся с Лелей Винарской.

- Иван Иванович? - Леля обхватила его за шею, по­целовала в щеку. - Откуда ты взялся? А у нас говорили...

- У Пищикова был, - он взял Лелю под руку, и они пошли меж стоянок.

- Что ж у вас тут говорили?

- Что говорили? Хочешь знать? Говорили, что на лице останутся следы ожогов. Все враки.

- Конечно, враки. Когда это девчата говорили про меня правду? Рассказывай, что у тебя слышно? Как живешь?

Леля все поглядывала на него.

- S'il vous plait! - сказала она.- И влюбиться в тебя немудрено.

- Попробуй,- улыбнулся Кривохиж. Теперь она игриво усмехнулась.

- Ой, Иван, какой ты стал!

- Хуже или лучше?

- Лучше...

- Тогда договорились. Значит...

- Ничего не значит,- перебила Леля.- Посмотришь, что скажет Катя. Ты уже видел ее?

- Нет. Я только приехал...

- У нас недавно вечеринка была. Ходили в Кулики,- она с хитринкой посмотрела на Кривохижа.- Но ты... не знаешь... Да ладно...

Лелины слова насторожили его.

- Чего не знаю?

Леля не ответила, остановилась и показала рукой за сто­янки.

- Катя в тире. Иди этой тропинкой. Иди!

Кривохиж задержал ее руку, посмотрел в глаза.

- Потом расскажешь, как ходили в Кулики. Хорошо?

Кривохиж пошел. Удивился, почему это Леля не расска­зала, как они ходили на вечеринку. Значит, там было что-то такое...

Тропинка бежала в конец аэродрома. А там от взлетной полосы под прямым углом в поле шла широкая дорога. Она была хорошо выбита машинами и вела в тир, где оружейни­ки пристреливали самолетные пушки.

На первом повороте дороги навстречу попался техник по вооружению Сабуров. Он шел не спеша, переваливаясь с ноги на ногу, как медведь, и поприветствовал Кривохижа издали.

- С приездом! Уже здоровы? Когда будете летать?

- Завтра...

Как знал! Вчера пристрелял вашу машину.

Кривохиж уважал Сабурова. Поговорить с ним - ума набраться. Он досконально знал вооружение и теорию бал­листики и умел свои знания передавать летчикам. Особенно терпеливо возился с молодыми. Не жалел времени, трени­ровал их, твердо зная, что истребитель должен стрелять без промаха.

И - добивался своего. Эскадрилья стреляла отлично.

- На вашей машине плавный спуск гашетки. Пушки не стреляют, а говорят... - сказал Сабуров. - В бою со­ветую действовать короткими очередями. Будьте уверены, что снарядов хватит на весь вылет. Иной раз истребителю приходится вести бой перед самой посадкой на аэродром. В сорок первом служил я в шестьсот десятом полку. Только поставили пушки на "И-16". Летчик взлетел, а навстречу "мессер". Закружились, атакуя один другого. Наш летчик нажимал на гашетку, пока не смолкли пушки. "Мессера" поджег, а когда через пять минут подвернулся ему еще один, то стрелять было уже нечем.

"Что это они все сегодня учат меня? И командир пол­ка, и этот..." - подумал Кривохиж, а вслух с подчеркнутой серьезностью сказал:

- Спасибо за науку,- и помолчав, добавил: - Катя в тире?

- Кончает работу.

Кривохиж попрощался и пошел дальше. Скоро он очу­тился возле тридцать девятой машины. Присев на корточки за хвостом, оперся руками на дутик. Ждал. Катя возилась возле ящика с инструментом неподалеку от мишеней, вдре­безги иссеченных снарядами.

"Оглянись, я тут, - шептал он беззвучно, надеясь, что Катя обязательно посмотрит в его сторону. - Быстрее же!" Слышал, что взглядом можно заставить человека оглянуться. А вдруг и его взгляд имеет такую силу?

"Я пришел. Глянь сюда!" - Он задержал дыхание.

И вот Катя подняла голову. Поискала что-то на площад­ке, до черноты вытоптанной валенками, казалось, даже по­смотрела на самолет, а потом снова взялась за инструменты.

Кривохижу стало жарко. Он уже не мог больше прятаться.

"Не увидела", - встал за самолетом и, поднимая по-аистиному ноги, осторожно пошел к Кате. Оставалось каких-нибудь три шага, когда она вдруг оглянулась и вздрог­нула от неожиданности.

- Добрый день! - выдохнул Кривохиж.

- Добрый... Только не день, а уже вечер.

- В самом деле, смеркается, - Кривохиж пожал ей руку. - Ты одна здесь?

Какой-то миг Катя смотрела в его глаза. Они, как и преж­де при встречах, светились радостью. Заметно покраснев, Катя прерывисто вздохнула.

- Кончили работу. Вот собираю инструменты.

- Я помогу.

- Постой... Дай поглядеть на тебя...

Кривохиж остановился. С трудом пряча радостную улыб­ку, посмотрел ей в глаза.

- Вот тут светлей, - она показала на щеки. - Шлемо­фон не закрывал. Брови и ресницы еще коротенькие.

- Ты же видела, что совсем сгорели. Теперь уже от­росли.

- А тут рубец остался, - Катя дотронулась пальцем до шеи. - Не больно?

- Нет.

- Ты похорошел.

- Неужели?

Уложили в ящик инструменты. Встречаясь взглядами, они радостно улыбались.

- Ты загорела, как цыганка.

- Постоишь на солнце да на ветру целый день, выма­жешься ружейным маслом, так родная мать не узнает.

- Не знаю, как мать, а я-то чуть узнал. - Он взял ее за руку, привлек к себе. - Сколько же мы не виделись?

- Двенадцать дней.

- Всего? - удивился он. - Мне казалось - год про­шел.

- Ну, закроем нашу "контору" и - на аэродром!

На краю тира они обогнули длинный ящик, куда обычно складывали авиационные пушки, и направились к вагончику на широких полозьях. Это и была "контора" оружейников. Кривохиж открыл двери.

- Красота у вас. И печурка теплая.

Они сели на топчане. Говорили, перебивая один другого, как будто и вправду не виделись целый год. Не заметили, как растаяла на западе красная полоса заката.

Кривохиж обнял Катю.

- Закрой двери,- сказала она между поцелуями.

Теперь они шептались, точно боясь, что кто-нибудь их может подслушать.

Все тревоги и сомнения, мучившие Катю эти дни, оста­лись где-то далеко-далеко, как дурной сон. Ей показалось, что она никогда не разлучалась с Иваном, что всегда, как и сейчас, ласкали ее эти сильные руки. Она не испугалась, по­чувствовав, как лицо вспыхнуло пламенем, а в виски гулко забила кровь.

Катя прижалась к Кривохижу, слушала в сумерках его прерывистое дыхание и удивилась, когда в окне за краем его шапки-ушанки увидела купол неба. Этот купол неожиданно опрокинулся. Она плечами почувствовала рукавицы, кото­рые положила на топчане.

Сладкая вялость заполнила тело, и не было желания и сил даже пошевелиться, не то что подняться и убрать рука­вицы. Она не могла оторвать взгляда от какой-то удивитель­но яркой звезды, загадочно мерцавшей за синим стеклом окна. Подумав об этой звезде, Катя улыбнулась и закрыла глаза...

- Иван... Ива... - прошептала она.

...Когда они вышли из каптерки и замкнули двери, на востоке уже разгоралось малиновое зарево.

Сели на ящик из-под пушек, притихшие, усталые, при­жались друг к другу. Катя спрятала свои руки в рукав его куртки, положила голову ему на грудь и задумчиво всмат­ривалась, как выше зарева, почти до самого зенита, нежно зеленело небо.

Выплыл месяц. Огромный, яркий.

- Иван, - сказала Катя. - Посмотри мне в глаза.

Кривохиж повернул голову. Катя долго всматривалась в его лицо, а потом ее длинные ресницы опустились.

- Ты дремлешь?

- Нет. Мне очень хорошо.

Под лучами месяца Катино лицо отсвечивало бронзой. Губы шевелились. Она снова заглянула ему в глаза, как бы ища ответа на мучивший ее вопрос.

- Иван, как же мы дальше будем жить?

- Не волнуйся. Как люди добрые, так и мы,- ответил он.

Ласково обнял ее и стал целовать в глаза, в лоб, в щеки...

8

Взошло солнце. Ночной мороз заметно сдал. Снег, вы­павший на рассвете, побелил поля, дороги, крыши, искрился на капонирах стоянок, слепил глаза. Голубое небо было чис­тое, только на востоке оно затянулось легкой дымкой.

Приехав на аэродром, Кривохиж сразу побежал к своей машине, выслушал рапорт механика о готовности пятидесят­ки, приказал:

- Парашют!

Закинув лямки на плечи, щелкнул замком на груди. На бедрах помог застегнуть механик.

- Мотор прогрел хорошо. Горючки полные баки,- ска­зал механик, помогая Кривохижу стать на плоскость само­лета.

Широко расставив ноги в мохнатых унтах, он постоял на плоскости, глядя на поля за аэродромом, легко вздохнул и сел в кабину. От новеньких приборов, как от давних друзей, повеяло приятным теплом. Ярко поблескивали цифербла­ты, неподвижно замерли стрелки. Настроение у Кривохижа было отличное. С лица не сходила радостная улыбка. Он раздвинул локти, достал ими до бортов кабины, удобнее уселся на сиденье. С правой стороны внизу увидел ракет­ницу, поправил ее в гнезде и перевел взгляд на сектор газа.

Кабину машины, на которой летал раньше, Кривохиж знал так, что с закрытыми глазами мог найти нужный рычаг или кнопку. Каждое движение было отработано до автома­тизма, как и требуется истребителю. Ведь некогда искать взглядом нужный прибор, когда на перекрестие прицела наплывает силуэт самолета противника. Тут дорога не мину­та - секунда, доля секунды... Что же нового поставлено на этой машине? Кривохиж внимательно осматривал приборы.

Появился Степанов. С кошачьей легкостью вскочил на плоскость, заглянул в кабину.

- Уже разобрался? Тут, - показал на приборную дос­ку,- все то же, что было и на твоей пятерке, вечная ей память. Конструктор ничего нового не прибавил. Пожалел нас, летчиков. Есть только одна новинка - форсаж. Вклю­чишь его - любого фрица догонишь. А понадобится - ото­рвешься, выйдешь из боя.

Солнце поблескивало на открытом плексигласовом фона­ре, и, видно, от этого глаза Степанова загорелись каким-то фосфорическим светом, как стрелки на приборах. Он по­ложил ладонь на новенькую ребристую ручку управления.

Красивые, как у пианиста, пальцы его нервно коснулись темного, еще не обтертого до блеска предохранителя гашет­ки, точно Степанов уже был в полете и собирался стрелять. Наверное, жалел, что не летит в это чудесное утро, когда крылья, казалось, сами со стоянки поднимают в воздух.

- Сегодня в воздухе у тебя произойдет rendez-vous с твоей милой пятидесяткой. Что могу сказать? Ручка управления легкая, приятная. Проверь на всех режимах в свобод­ном полете, а потом в зону. Левее Куликов. И - не дремать! Работать с нагрузочкой, интенсивно. Сам посмотришь, на что способен после перерыва. - Степанов задержал взгляд на коротеньких белесых бровях Кривохижа. - Связь дер­жать с КП. Я сам буду наблюдать за твоим полетом.

- Все ясно, - Кривохиж посмотрел за борт, тихо пре­дупредил: - Потышин...

На краю стоянки Степанов увидел Потышина, следователя гарнизонной прокуратуры. Соскочил с плоскости, поправил шапку, отвернул воротник куртки. Потышин козырнул ему.

- На задание?

- Идет в зону,- Степанов помахал рукой Кривохижу и с таким видом, будто рядом никого и не было, повернулся и неспешным шагом направился на командный пункт.

"Не удалось поговорить",- укоризненно подумал Поты­шин и пошел со стоянки, только в другую сторону.

С треском закрылся фонарь самолета. Кривохиж остался в кабине один. Подмывала радость - наконец он снова в машине. И тут же появилось сомнение: а не будет ли эта пя­тидесятка хуже пятерки? После госпиталя ему нужна только отличная машина.

"Держись, Катя! Я снова иду в воздух!"

Сухие выхлопы синего дыма из патрубков, как выстрелы, разбудили стоянку. Лопасти винта нехотя сдвинулись с места и остановились, а потом резко описали перед носом самоле­та солнце водянистого цвета и растаяли - мотор на полных оборотах запел ровно, протяжно, уверенно.

Держа машину на полном газе, Кривохиж чувствовал, как она легко дышит, стремясь поднять и выровнять хвост. "Должна быть легкая!"

Механик выхватил из-под колес колодки, придержал за консоль, потом помахал рукой - пожелал счастливого по­лета.

Кривохиж быстро выскочил на старт, и, дав полный газ, пошел на взлет. Машина легко оторвалась от взлетной по­лосы и стремительно набрала высоту. Теперь делай правый или левый разворот и можешь вести бой. Он же пошел на юг по прямой линии на максимальной скорости. Потом вернулся назад.

Машина ему нравилась.

Солнце подсвечивало снизу, на разворотах начинало сле­пить, и он сдвинул со лба светофильтровые очки, внима­тельно оглядел заднюю полусферу. В голубом небе никого не было видно.

"Обожжешься на молоке, так и на воду подуешь",- он вспомнил атаку Мюллера и снял предохранитель с гашетки. Глянул на стрелки альтиметра, поправил еще раз в гнезде ракетницу.

Внизу, левей курса, на ослепительно белом снегу четко виднелись Кулики, а дальше поблескивала на солнце взлет­ная полоса аэродрома. Он очутился в зоне.

Сделав правый, потом левый виражи, Кривохиж попра­вил на плечах лямки парашюта. Машина хорошо слушалась.

Пошли перевороты, потом петля... Заснеженные просто­ры земли поплыли назад, мелькнула полоска горизонта - и вот уже все поле зрения залила голубая синь неба. Была она, казалось, холодная-холодная - даже мурашки пробежали меж лопаток, а потом с другой стороны выплыли белые хол­мы с пятнами серого леса.

Когда самолет поднялся на самую высокую точку мерт­вой петли, мотор натужно завыл, а когда замкнул круг и по­шел по прямой - загудел ровно, легко и приятным теплом дохнул в лицо...

"И выбрал же мне Степанов машину", - удовлетворенно подумал Кривохиж.

Он снова свечой рванулся ввысь, дважды крутанул са­молет по вертикальной оси, потом лег на крыло, перешел в горизонтальный полет. Посмотрел за борт на аэродром. Пусть там знают, что и он не слабак и может на виду у всех "кидать" такие фигуры. Высший класс пилотажа!

Теперь отдал ручку управления от себя. Из-за тупого носа машины выплыл южный конец Куликов. Деревенская улица. Серая извилистая паутина дороги... Все это стреми­тельно неслось навстречу.

Потянув ручку управления на себя, почувствовал, как сила перегрузки навалилась на него, втиснула в сиденье. Хотел повернуть голову и не мог. Будто кто-то здоровенный крепко, что было силы держал его, а на руках, казалось, по­висли пудовые гири. Из маленькой искристой точки, появив­шейся в глазах, вдруг сверкнул, точно выстрелил, засветился и быстро вырос большой радужный круг, захватывая все поле зрения, слепя яркими красками.

Машина выскочила из пике и пошла горизонтально.

"У-уф! - выдохнул Кривохиж. - Здорово!" Силы пере­грузки схлынули, и Кривохиж облегченно усмехнулся. Лучи солнца трепетали на борту кабины.

Поглядывая в сторону солнца, откуда мог появиться про­тивник, Кривохиж внимательно охранял сам себя. Через све­тофильтровые очки на солнце можно было смотреть подол­гу, однако он поднимал очки на лоб и тренировался без них.

Все вокруг было спокойно.

- Орел ноль шесть, кажется, домой пора, - послышался в наушниках голос Степанова. - Как понял? Прием!

- Вас понял.

Кривохиж прошел по кругу, спикировал на несколько сот метров, прицелился на черное "Т", возле которого замер стартер с флажком в вытянутой руке. Не посадил, а рядом с "Т" так припечатал машину на три точки, что она даже не вздрогнула, коснувшись колесами взлетной полосы, плавно побежала вперед.

Зарулив на стоянку, летчик вылез на плоскость, сбросил парашют и, расстегнув на шее ларинги, огляделся. Вдохнул на полную грудь холодноватого и, как ему показалось, пахучего воздуха.

А на стоянках было много солнца, людей, голосов.

- Товарищ командир, как машина? - спросил механик, но Кривохиж его не слышал.

Он внимательно смотрел в конец аэродрома на серую до­рогу, что вела в тир. По ней кто-то шел знакомой походкой.

"Катя... - узнал он.- Милая Катя!"

- Как мотор? - Механик подошел, облокотился на плоскость.

- Мотор? - Кривохиж глянул вниз на механика.- Мо­тор работал как часы. Машина на славу!

Пришел Степанов. Кривохиж соскочил с плоскости, при­вычно козырнул. Степанов не дал доложить, сразу пожал руку.

- Видел,- сказал он.- Все видел. Хорошо работал в зоне. Темп нормальный. Тут ни убавить, ни прибавить. "Бочки" хорошие, пике... Это уже, скажу тебе, не просто тренировка. Многие летчики из соседних эскадрилий наблюдали за твоей работой в зоне. Что хорошо, то хорошо. А боевые развороты мне не понравились. В них много академичного, школьного. Что? - Степанов вприщур посмотрел на своего ведомо­го. - Это мы когда-то в школах учились "чему-нибудь да как-нибудь". За такие боевые развороты любой инструктор поставил бы пять с плюсом. Верно. Но тут - война. За линией фронта гляди да гляди, успевай поворачиваться. В прошлом году за Жиздрой, когда "фоккеры" согнали меня с высоты, как я тогда сбил бомбардировщика? От них же удирая. Спикировал под тучу и выхватил машину, ибо земля вот-вот... Взял боевым, гляжу - надо мной "юнкерс". Я и всадил в него пушечную очередь. Потом опять в облака и только после этого успокоился. Вышел из облаков, а два "фоккера" на меня. Ка-а-ак дали! Дым, пламя. Я очутился на парашюте. Фрицы решили расстрелять меня. Спикирова­ли парой и дали залп. Промахнулись. Развернувшись, пошли в атаку еще раз. Ну, думаю, конец! И тут из-под солнца на них свалился "Як". Кок у него трехцветный. Поджег веду­щего...

- Кто это был?

Степанов вынул из нагрудного кармана записную книж­ку, из нее фото.

- Марсель Жази. Из "Нормандии".

Кривохиж с интересом подержал в руках фотографию французского летчика. Был тот в шапке-ушанке с узким авиационным крабом и в канадской меховой куртке с "мол­нией" на груди. Острый, внимательный взгляд.

- Я раньше не видел это фото.

- Сегодня получил письмо.

- Где они сейчас?

- Под Тулой. Их на зиму отвели в тыл. Однако пишет, что привык, и зима уже не кажется такой страшной. Будто жил в этих краях все время... Эх, Марсель, Марсель! - Степанов опять положил фото в записную книжку, спрятал ее в карман.- Так вот... Боевой разворот должен быть стре­мительным. Противник не успеет оглядеться, а тем более понять твой маневр... Вот что требуется! Совершенствуй технику пилотирования!

"Не успеет приглядеться... понять маневр... Про это же мне вчера и Пищиков говорил. Вон как!" - подумал Кри­вохиж.

- А вообще понравилась машина?

- Хороша...

- Как ручка управления? Мне очень нравится.

- На виражах сама берет нужный градус...

- Признаюсь, облетал я ее и хотел взять себе, а потом вспомнил, что есть же у меня боевой ведомый,- усмехнул­ся и пошел.

Наговорил три бочки арестантов, будто и пошутил, а на самом деле попробуй сделать все, что он посоветовал.

Кривохиж был взволнован и немного растерян. Проводив Степанова взглядом, вздохнул. Однако полет-то в зону все-таки удался...

Когда он повернул на тропинку, услыхал знакомый тихий голос. Сперва подумал, что ему почудилось, потому что все еще шумело в ушах. Пройдя немного, остановился. Из-за са­молета показалась Катя. Кривохиж свернул к ней. Она шла навстречу, щурясь от солнца. Щеки ее покраснели от холода, длинные ресницы скрывали беспокойный блеск черных глаз. Она будто избегала встретиться с ним взглядом.

- Доброе утро, богиня войны! - широко расставив руки, Кривохиж хотел обнять девушку.

Катя отступила на шаг, с укором глянула на него. Воз­можно, Кривохижу показалось, а может быть, и на самом деле он увидел тени под ее грустными-грустными глазами.

- Что с тобой? - наклонился он.

Она уперлась руками ему в грудь:

- Не вздумай чего... На нас смотрят.

- Поздно. Надо было раньше смотреть, - сказал он и взял ее под руку.

Катя медленно ее высвободила, отступила в сторону и подняла на него глаза. В них были тревога и недоверие.

- Захворала... Сейчас же пойдем к Вихалене, - сказал он, почувствовав холодок под сердцем.

- При чем тут Вихаленя? - в ее глазах запрыгали ис­корки смеха.- Мне ты нужен.- И, как бы спохватившись, опустила взгляд, однако не удержалась, снова посмотрела на него. - Как только ты начал в зоне крутить "бочки", я не усидела в тире, - призналась она. - Захотелось глянуть на тебя. Сказала Сабурову, что меня вызывают в штаб, и вот... очутилась здесь. Первый раз в жизни соврала,- потяну­лась к нему, поправила воротник гимнастерки.- Застегнись. Вспотел в самолете, недолго и простудиться.

- Ко мне ничто не пристанет.

- Когда на боевое задание?

- Хоть сейчас. Я готов.

- Побудь со мной. Я тебе что-то покажу,- тоном заго­ворщицы сказала Катя.- Иди сюда.- Подошла к самолету, развернула на плоскости газету.- Видел?

- Я газет еще не читал.

- Где тебе сегодня я или газеты! Самолет заслонил все. Смотри, может, брат?

Кривохиж посмотрел из-за ее плеча.

- Александр! - схватив газету, крикнул: - Вот когда объявился!

Тут, возле самолета, и застал их Пищиков. Поглядел на Катю, которая при виде подполковника совсем растерялась, тронул за плечо Кривохижа.

- Мой брат,- похвалился Кривохиж.- Вот...

Пищиков посмотрел на фото.

- Похож... Герой, полковник... Танкист... Наверное, бри­гадой, а то и корпусом командует. Где служит?

- За войну первый раз увидел. И то на фотографии.

- Через газету нетрудно узнать, где он.

Пищиков вернул газету, посмотрел на запад. Положив планшет на плоскость самолета, показал на карте:

- Пойдем до Васьково. Посмотрим, какая у немцев се­годня погода.

Просматривая маршрут, Кривохиж краем глаза увидел, что Катя незаметно зашла за самолет и побежала по тро­пинке.

- Железную дорогу пересекаем в этом месте, - показал Пшциков. - Ясно?

- Так точно.

На краю своей стоянки Пищиков увидел Мохарта и на­правился к нему, а Кривохиж быстро надел парашют и полез в кабину. Любовно потрогал ручку управления, погладил стекла альтиметра, еще раз осмотрелся в кабине.

Скоро в наушниках послышался голос Пищикова. Он приказал запускать мотор и выруливать. Слегка подавшись вперед, Кривохиж спокойно начал запускать мотор.

Два самолета живо вырулили на старт. Выстроились уступом, подравнялись и пошли на взлет. Дымными волна­ми завихрилась белая пыль взлетной полосы. Вскоре само­леты поднялись выше снежного облака.

Пищиков подобрал "ноги", оглянулся. Кривохиж был рядом, так же близко, как стоял на старте. "Вцепился, как клещ. Держится возле ведущего хоро­шо,- подумал Пищиков.- Посмотрим, что будет дальше".

Развернулись влево, пробили первый слой облаков. Не­которое время шли под вторым слоем, как под громадной крышей, попав в своеобразный коридор.

- Как слышите? - спросил Пищиков.- Хорошо? Про­биваем облачность.

Вязкая, точно густой осенний туман, туча проглоти­ла самолеты. На приборной доске фосфором засветились стрелки. Потом вдруг сверкнуло солнце, и Кривохиж увидел машину Пищикова. Быстрее довернул влево, так как в сле­пом полете невольно отклонился в сторону.

Над ними были только яркое солнце да густая синева неба, а ниже расстилалась ослепительная, до боли в гла­зах, равнина. С левой стороны синели, как озера, "окна", с правой, впереди, поднимались напластования с дивными ку­полами, отсвечивающие лиловыми тенями, - они горели и переливались на солнце. За ними расстилался бесконечный серый простор.

На трех тысячах метров облака кончились, и самолеты пошли над далекими заснеженными полями и лесами. Вид­ны были деревни и дороги.

- Впереди Васьково, - сказал Пищиков.

Никакого Васьково Кривохиж не видел. Внизу показался перекресток дорог, на котором неизвестно откуда брался и сверлом поднимался вверх дымок.

Кривохиж посмотрел на карту.

"Когда-то было Васьково, а теперь пепелища засыпал снег, и где-то из землянки идет дымок", - подумал он.

Пищиков снова подал голос, сказал, что видит на стан­ции дымки паровозов. Подождал, потом повернул на запад.

С северного берега озера по ним ударили зенитки. Чер­ные шапки разрывов вспыхивали сзади и ниже.

- Посмотрите правее,- сказал Пищиков.- Так сегодня выглядит плацдарм.

С высоты была видна огромная черная подкова, как бы врезавшаяся на запад от общей линии фронта. Артиллерия и теперь била, смешивая снег с землей. Вспыхивали косматые дымки.

С левой стороны хорошо просматривалось шоссе Ви­тебск - Орша. Движения на нем не было. На восток от шоссе шли дороги и дорожки, которые неожиданно обрыва­лись, не доходя до черной подковы."Сейчас, наверное, придут "фоккеры", - оглядывался Кривохиж. - Что ж, померяемся силами!"

Они прошли на запад, потом повернули и приблизились к линии фронта с немецкой стороны. Рваные облачка плыли под ними, грязными тенями ползли по заснеженной земле.

- Внимание! - предупредил Пищиков.- За мной!

Он почти отвесно спикировал в разрыв серой облачности и помчался на такой скорости, что Кривохиж едва успевал за ним. Левей носа командирской машины что-то блеснуло на солнце, и Кривохиж узнал немецкого корректировщика "Фокке-Вульф-189" - "раму". В тот же миг малиновые трассы прошили ее яйцевидную кабину. Казалось, "рама" на какое-то мгновение остановилась, дымя, потом быстро пере­вернулась на крыло и пошла вниз...

Кривохиж только удивлялся. Сбить немецкий коррек­тировщик "Фокке-Вульф-189" очень трудно. Самолет этот маневренный, с большим диапазоном скоростей.

- Не отставать, - сказал Пищиков и стремительно взял вверх.

Кривохиж поспешил за ним, Вскоре они оказались выше серой облачности и снова пошли на запад...

Пройдя около десятка километров на восток от линии фронта, Пищиков спикировал над лесом.

- Следы танков. Видите? - спросил он.- Запоминай­те, какие они. Пригодится.

От широкой дороги в лес бежали, поблескивая на солн­це, параллельные ниточки с насечками. Увидев их хоть один раз, ни с чем другим не спутаешь. Значит, в лесу наши тан­ки. Кривохиж осматривал местность, сличал с картой.

Покружив над лесом, пошли с набором высоты. Мотор работал ровно, располагая к спокойствию, чего очень боялся Кривохиж. Поэтому он вертелся в кабине, оглядывая все полусферы.

Слаженной парой они то пикировали вниз, то заходили в облака, потом неожиданно появлялись на солнечном прос­торе.

Одно время Кривохиж думал, что командир хотел посмот­реть, как он держится в строю. Однако скоро убедился, что ведущего интересовало не это. Командир полка вел само­лет по запутанному маршруту на разных высотах, в чистом просторе и в облаках, следил, как ведомый ориентируется, показывал ему самое характерное, что видел сам на земле и в воздухе. Под плоскости самолета поплыли линии желез­ной дороги.

- Внимание! Входим в облачность, - снова спокойно передал Пищиков.

Через минуту самолеты врезались в вязкий серый туман. В кабине потемнело. Стрелки приборов засветились. Про­шла секунда, другая...

Ни одна птица не может летать в сплошной облачности или в густом тумане. А человек?.. За бортом кабины не видно плоскостей. Вдруг Кривохижу показалось, что его машина клонится набок. Он хотел выровнять ее, но тут вспомнилось, что говорил полковой врач Вихаленя на за­нятиях по авиационной медицине. О положении самолета в воздушном пространстве, говорил он, летчика информируют вестибулярный аппарат, импульсы из суставов и мышц. И зрение. Главное - зрение. Летчик видит линию горизонта. В слепом же полете, когда линии горизонта не видно, зрение не контролирует самоощущение, и летчику временами ка­жется, что самолет идет с набором высоты или отклоняется в сторону. Это так называемые иллюзии противовращения.

Если в слепом полете верить самоощущению и согласно ему направлять самолет, то может случиться, что, выйдя из облачности, будешь лететь вверх колесами. Хорошо еще, если у тебя достаточный запас высоты и ты успеешь пере­вернуться. А если рядом земля? Потому-то в слепом полете никогда нельзя верить иллюзиям, надо их подавлять и сле­дить за приборами, доверяться только их показаниям.

- Курса не менять. Следите за приборами, - как бы угадав мысли ведомого, предупредил Пищиков. Но пре­дупреждение было лишним. Кривохиж, подавшись вперед, и сам уже всматривался в прибор горизонта. За борт он больше не глядел, а силой заставил себя все время держать ноги на педалях, не меняя позы, хотя ему все еще казалось, что самолет кренит влево.

И так продолжалось минуту, другую, третью...

Вдруг в кабине, как молния, сверкнуло солнце. Взма­хом руки Кривохиж сдвинул со лба светофильтровые очки и радостно оглянулся. Под ним искрились ослепительные облака, а впереди ткалось, переливалось марево сиреневого цвета.

- Сейчас пойдем в "окно", - Пищиков спикировал в разрыв облака, извилистый, длинный, а когда повернул на север, то под ними была уже Даниловка. - Теперь мы дома...

Садились одновременно. Кривохиж не отставал от ведущего. Зарулил на стоянку и, сбросив парашют, пошел к командиру полка. Пищиков уже стоял возле КП, советовался с Михолапом, кого послать на передовую за подтверждением, что они сбили "раму".

- С вами хорошо летать, - сказал он Кривохижу. - Спасибо за компанию.

Сдерживая радостную улыбку, Кривохиж повернул на тропинку, что вела в эскадрильскую землянку. Мысленно перебирал в памяти маршрут полета, восстанавливал атаку Пищикова, даже жестикулировал, демонстрируя руками вы­ход на "раму".

- Иван! - окликнул его Васильев со своей стоянки. - Подожди!

Кривохиж не оглянулся. Тогда Васильев вышел на тро­пинку, крикнул громче. Кривохиж остановился.

- Ты сегодня с утра нарасхват, как хорошая девушка на танцах, - подходя, сказал Васильев.

Кривохиж сдвинул шлемофон набок.

- А что? Похоже!

- Я, знаешь что... Когда ты лежал в госпитале, у нас в Куликах была вечеринка... И, знаешь, Катя мне заехала...

- За что?

Васильев заметил, что Кривохиж сразу побледнел. Ко­роткие брови нервно дернулись.

- Вышло, знаешь...

- Почему это у тебя так получается? Где стоишь, там и хватаешь. Мне с тобой в бой ходить крыло в крыло, а ты... - Кривохиж как-то странно глянул мимо Васильева на солнечную тропку. - Как же так? Не понимаю.

- Значит, у тебя с Катей...

- Значит.

Васильев сошел с тропинки, и Кривохиж, размахивая планшетом, зашагал дальше.

9

Из штаба дивизии предупредили, чтобы полк был на­готове и чтобы командир полка с КП не отлучался. Сидя за столом, Пищиков рассматривал карту - она широким по­лотнищем лежала перед ним.

Вчера на всей подкове плацдарма усилилась артиллерий­ская канонада, и немцы пошли в контрнаступление. Однако до наступления сумерек они не продвинулись ни на шаг, а на рассвете уже наши части двинулись вперед и освободили три деревни. Сейчас идет бой за Крынки. Враг яростно контратакует.

Если смотреть на карту, то наступление идет в сторону дороги Витебск - Орша. Оседлав ее, можно повернуть на­право, на Витебск, или идти налево, на Оршу. Зеленеют на карте леса да синеют многочисленные озера.

"Что же в этом месте решило предпринять командова­ние?" - задумался Пищиков и еще ниже склонился над картой. Проследил взглядом за извилистой линией фронта с севера на юг и неожиданно для самого себя нашел не­сколько мест, которые, по его мнению, хорошо было бы захватить.

Взять, например, шоссе, бегущее к Минску. Самый ко­роткий путь к столице Белоруссии. Однако противник, что­бы удержать шоссе, закапывается там на десятки километ­ров вглубь фронта, ведет интенсивные фортификационные работы. С ходу тут не прорвешься, не вклинишься в оборону врасплох.

Если же от шоссе подняться на север километров на двадцать, то оборона там, естественно, слабее. Вон какими пространствами можно овладеть. Пищиков однажды летал над этими местами на бреющем и никакого движения не видел, даже не заметил окопов.

Правда, дальше на север идут болота, и с техникой туда не сунешься, если бы и захотел. Но зимой болота скованы морозом, и можно попробовать.

Пищиков встал, ладонью разгладил карту.

Он считал, что даже летом, если двигаться по краю бо­лот, с успехом можно захватить вот этот пригорок. И дороги есть, и от магистрали не очень далеко. Или вот этот уголок за леском. Позади - высота. С нее, должно быть, местность далеко просматривается.

В последнее время тактика наземных войск интересовала Пищикова все больше и больше, и он все чаще посматривал за линию своего фронта. Прикидывал, где в первую очередь доведется взламывать немецкую оборону, когда начнется, скажем, общее наступление.

Он прошелся по КП, потом вернулся к столу и снова глянул на карту. Из опыта знал, что там, где командование фронта предполагает делать прорыв, оно никогда не ведет серьезных боев, не настораживает противника. Однако, ког­да наступал решающий момент, то главный удар наносился именно с этого, заранее подготовленного места. "А здесь... Где же все-таки будет прорыв?" - Пищиков локтями придавил карту. Конечно, можно и с завоеванного плацдарма обойти линию обороны немцев, повернуть круто на юг, оставив Оршу сзади, выйти на магистраль, а там впе­реди и Борисов на Березине. Какой оперативный простор!

Наконец он, кажется, понял логику действии наземного командования. На плацдарме уничтожалась живая сила и техника противника, тем самым оголялись соседние участки фронта, где, наверное, и будет сделан прорыв. К тому же противник и по всему фронту держится все время под на­пряжением.

"Ничего не скажешь, интересно стало воевать!" - тут же Пищиков подумал про авиацию, которая еще осенью прошлого года перебросила свои силы с левого южного фланга фронта, где она летом принимала активное участие в битве на севере Курской дуги и в сражениях под Орлом, и стала здесь наносить удары по противнику днем и ночью. Истребители вели воздушные бои с истребительной эскад­рой Мельдерса, которая базировалась напротив в районе Орши и Витебска.

А тем временем из тыла на наши полевые аэродромы перегонщики гнали новые и новые партии самолетов, при­бывали летчики из запасных полков и пилоты прямо из авиационных школ. Они тут же осваивали новую технику и становились в строй боевых полков.

"Это не весна сорок второго", - вспомнил Пищиков то время, когда их полк стоял на Хламовском аэродроме.

"Мессеры" ходили тогда, что называется, по головам, го­няясь за отдельными машинами на дорогах. Как-то однажды он получил приказ выслать пару истребителей для сопро­вождения штурмовиков, которые шли бомбить аэродром. Полк смог дать только один самолет, на котором полетел он сам, Пищиков. Вот какое было время!

Посмотрев на карту правее Ельни, он прочитал название своей родной деревни. Выше точки виднелся коричневый взгорок, потом начинался зеленый лесок.

"Нет моей деревни. Нет отца, матери, - подумал он. - В сорок втором немцы сожгли деревню вместе с ее жителями. Мстили за то, что партизаны подорвали на дороге машины с карателями. У околицы теперь возвышается широкая брат­ская могила. И - тишина вокруг... Тишина..."

От тяжелых мыслей отвлек Пищикова телеграфист.

- Товарищ подполковник, вас зовет генерал,- сказал он торопливо с порога телеграфной.

- Иду...

Белая телеграфная лента медленно стекала с аппарата под стол.

- Пищиков на проводе. Добрый день, товарищ гене­рал, - отстучал телеграфист.

- Добрый день, - ответил генерал Дичковский. - Де­сять минут назад "юнкерсы" пробовали бомбить наши вой­ска на плацдарме. Эскадрилья Середина разогнала их. Троих свалила. Тогда пришли семнадцать "мессеров" и "фоккеров" и сейчас начали бой с эскадрильей Сибирина. Видимо, ре­шили очистить небо, чтобы опять пустить "юнкерсов" и нанести бомбовый удар. Наверняка бомбардировщики при­дут не одни, а в сопровождении истребителей. Что надо? Сейчас же вышлите на плацдарм минимум две эскадрильи с интервалом в десять минут. Надо помочь Сибирину разгро­мить истребителей противника, а потом надежно прикрыть наземные войска.

- Задача ясна, - отстучал телеграфист слова Пищико­ва. - Сам вылетаю с первой эскадрильей.

- Связь держать с моим КП, - закончил генерал Дич­ковский.

Снимая шлемофон с гвоздя на стене, Пищиков приказал оперативному дежурному срочно вызвать командиров эскад­рилий.

Первым пришел капитан Мохарт. За ним - капитан Сверчков, потом за окном мелькнула кряжистая фигура ка­питана Жука. Все они остановились напротив Пищикова.

- Боевые капитаны, получена задача, - не приглашая никого садиться, сказал Пищиков. - Сейчас идем в воздух. Я иду с эскадрильей Мохарта. Через десять минут вылетаете вы, - глазами показал на капитана Сверчкова, потом задер­жал взгляд на Жуке. - Вам - готовность номер один. Над плацдармом сейчас Сибирин... - слово в слово повторил приказ генерала Дичковского. - Наверное, Сверчкову при­дется отбивать налет бомбардировщиков. Первая же эскад­рилья должна успеть принять участие в воздушном бою, который там сейчас идет. Как пойдем? - глянул Пищиков на Мохарта.

- Развернутым строем...

- Нет. Не годится. Пойдем в два яруса - звено Сте­панова выше на восемьсот метров. Я с Синявским самый левый, правее - вы,- Пищиков кистями рук показал Мохарту строй эскадрильи в воздухе.

- Понял,- прогудел Мохарт.

- Вопросы есть?

Вопросов не было, и Пищиков, не медля ни минуты, пер­вым вышел из КП. Уже после того, как спустился с крыль­ца, тронул за плечо командира второй эскадрильи капитана Сверчкова.

- Выйдите в заданный район с юго-запада. Посмотрим, что будут делать фрицы.

Сверчков в ответ только кивнул головой:

- Будет сделано.

Спустя считанные секунды аэродром загудел, завихрился снежной метелью, поднятой десятками винтов. Самолеты парами устремились на старт и тесным строем рванули в воздух. Еще на развороте задние подтянулись, перестрои­лись, и группа легла на курс.

В спину светило солнце. Далеко внизу плыли редкие туч­ки цвета небеленого холста.

Пищиков оглядел строй самолетов, которые все время набирали высоту.

И когда внизу под плоскость подплыла железная дорога, а рядом с нею - черная линия шоссе, заметил, что Сте­панов со своим звеном отделился от них и пошел выше... Русакович тут же взял больший интервал, и это понравилось Пищикову. Люди без команды знают, что им делать.

Пищиков любил ходить в заданный район таким строем, чтобы в любой момент можно было принять бой без допол­нительных перестроений. Он хорошо видел капитана Мохар­та, который в кабине своего самолета головой доставал до самого купола фонаря.

- Орел ноль четыре, иду левее. Как поняли?

- Вас понял, - ответил Мохарт, думая, что бы значил этот маневр командира.

Пищиков в паре с Синявским пошел левее строя и стал подниматься выше. Мохарт догадался, что командир полка выбрал для себя солнечную сторону, наиболее выгодную позицию для отражения атак противника. Она была вы­годна и для нанесения удара по противнику. Одновременно он эшелонировал по высотам всю группу еще до выхода на поле боя. Своим маневром Пищиков также дал возможность группе Мохарта действовать самостоятельно.

Набрав высоту, Пищиков осмотрелся и вдруг услышал голос наводчика с северного конца плацдарма.

- Орлы! Орлы! Я - Окно! Будьте внимательны. Курсом сто восемьдесят градусов к озеру подходит четверка "фоккеров". Высота четыре тысячи метров.

Пищиков глянул на альтиметр. Стрелка держалась на трех с половиной тысячах.

Потом заговорил наводчик с южного участка плацдарма.

- Орлы! Выше... Скорее...

Что он хотел сказать, Пищиков так и не понял.

- Не бормочи,- заметил Синявский.- Говори толком.

Вообще-то говоря, замечание Синявского было правиль­ное, однако Пищикову оно не понравилось. Он хотел сказать об этом, но сдержался, не сделал внушения ведомому, счи­тая, что в полете по радио можно только командовать или слушать команды. И все.

В белесой синеве неба, страшно далеко, может быть, правее плацдарма, над нашей территорией блеснуло не­сколько точек. Пищиков сразу насторожился и даже немного подался вперед.

Прошла минута, другая... Пищиков теперь увидел, как, образовав громадное колесо, с высоты, на которой был он, до заснеженного леса внизу, бешено носились самолеты - вражеские и наши. Их было более тридцати. В этом общем колесе обозначались два очага. Один над озером. Там, как говорят авиаторы, самолеты сплелись в клубок на верти­калях, заходили один другому в хвост и вели прицельный огонь.

Правее, над нашей территорией, самолетов было больше, однако они ходили по кругу, будто присматриваясь один к другому.

Куда прежде всего пойти? Где ударить?

- Орел ноль четыре, идите правей. Я действую над озе­ром.

- Вас понял, - ответил Мохарт.

Не прошло и минуты, как с высоты вниз с дымом по­летел "фоккер".

- Горит, стерва!

Пищиков узнал этот голос. Говорил Степанов. Он успел уже атаковать четверку "фоккеров", о которых сообщал на­водчик, и одного сбил.

- Атакуем! - подал команду Пищиков своему ведомо­му и бросил машину в пике.

Под ним два "мессера" вот-вот должны были оказаться в самой высокой точке вертикали, без скорости, без маневра, когда их только и бить, как рябчиков на току.

Пищиков припал к прицелу. Серый маленький силуэт "мессера" медленно наплыл на большое кольцо прицела и остановился. Тогда Пищиков довернул свою машину. Теперь силуэт двинулся к центру прицела, где перекрещивались блестящие линии, приближался, увеличивался, Кажется, пора!

И вот желтый нос вражеской мишины на какое-то мгно­вение остановился в перекрестии. Стиснув зубы, Пищиков дал две короткие очереди и тот же миг увидел, что огнен­ные трассы ударили но кабине ведущего "мессера".

Трассы достали и ведомого. По нему вел огонь Синяв­ский. Пищиков одобрительно крикнул:

- Молодец, Синявский!

"Мессеры" веером разошлись в стороны, вспыхнули, снова пошли один к другому. Черные шлейфы дыма пере­крестились и потянулись к земле.

Двв других "мессера" как раз догоняли "Яка" из эскад­рильи Сибирина. Не раздумывая, Пищиков повернул впра­во, нажал на гашетку и длинной пушечной очередью отсек их. Они сразу бросились в сторону. Потом пошли ниже. Пищиков увидел, что несколько ниже их загорелся "мес­сер", а еще ниже блеснул на солнце розоватый купол па­рашюта.

Скрещивались зеленые и красные трассы.

Длинные шлейфы дыма... Языки пламени...

Набирая высоту, Пищиков дал очередь по "мессеру", который, уклоняясь в сторону, удирал от "Яка". Проследил, как он повис на миг, а потом юзом кинулся вниз, наконец перевернулся через крыло и задымил.

Выскочив на высоту, Пищиков оглянулся. Кольцо само­летов, наших и вражеских, которые только что так рьяно го­нялись друг за другом, вдруг разорвалось. На разных высо­тах остались только одни наши "Яки". Они маневрировали, подходи все ближе и ближе к своему ведущему.

"Мессеров" будто и не было, Они сразу ушли на запад. Юркнули в облака. Вот что значит своевременно и точно ударить по основному звену!

Пищиков едва успел подумать об этом, как с солнеч­ной стороны спикировало звено Степанова. Оно зажало двух вражеских истребителей, гнало их наискосок к озеру.

Трассы пушечных очередей скрещивались то спереди, то сзади "фоккеров".

Пищиков, не раздумывая, повернул свою машину напе­ререз.

- Ударим! - приказал Синявскому.

Степанов в этот момент выпустил по противнику длин­ную очередь. И как раз достал. Ведущий "фоккер" вспыхнул и, беспорядочно кувыркаясь, повалился вниз. Его ведомый шмыгнул полупереворотом в сторону солнца и со снижени­ем через секунду исчез.

Все эти события произошли с молниеносной быстро­той - такова уж особенность воздушного боя.

Когда Пищиков глянул на восток, то вдалеке, прямо перед собой, увидел два черных шлейфа дыма. Это кончала бой группа Мохарта. Там же над одним нашим самолетом, который падал вниз, кружился наш истребитель.

Неприятно заныло в груди Пищикова.

В этот момент в наушниках затрещало.

- Спасибо вам, красноголовые! - благодарил ведущий группы "Яков" капитан Сибирин.

- Рады помочь остроносым, - ответил Пищиков.

Он повернулся, проследил за самолетом из группы Мо­харта, который шел и шел вниз в сопровождении истреби­теля.

- У нас горючего в обрез. Идем домой, - сказал Сиби­рин, собрав свою группу и ложась на курс.

- Счастливой посадки!

Через минуту в воздухе над тем лесом, где Пищиков вче­ра показывал Кривохижу следы танков на снегу, кружилась группа самолетов капитана Мохарта. Выше, между ним, Пищиковым, и группой Мохарта, находился со своим звеном старший лейтенант Степанов.

На востоке видимость очень хорошая. А сзади, над лини­ей фронта, и дальше на запад плыли рваные дымчато-серые облака.

Пищиков снова перевел взгляд на группу Мохарта.

- Орел ноль четыре, кого нет?

- Ноль восемь уже в лесу, - ответил Мохарт. - Его подбирают наши.

- Кто же ноль восемь? Это ведь... - вслух подумал Пищиков.

- Кубанский казак,- подсказал Синявский.

Пищиков стиснул ручку управления, глянул на своего ве­домого и только покачал головой. Группа Мохарта потеряла лейтенанта Рыбакова.

- Радуга! Радуга! - вызвал Пищиков командный пункт генерала Дичковского. - Над нами чистое небо. Остаемся на месте. Как поняли?

- Вас понял, - ответил Дичковский. - Действуйте по плану.

Пищиков находился западнее всех своих самолетов, и он первый в разрывах облаков заметил серые силуэты немец­ких бомбардировщиков.

Скорее развернулся в сторону солнца.

- Внимание, орлы, - сказал он. - К плацдарму уже идут "юнкерсы".

Подняв на лоб светофильтровые очки, удобнее уселся на сиденье и потянул ручку управления на себя, чтобы лучше видеть, что делается над озером. Догадка генерала Дичков­ского подтверждалась. Туда, где не стихал бой, устремились бомбардировщики.

Их ведущий вынырнул из широкого разрыва облачности и будто с силой потянул за собой всю армаду. Сколько же их там? Взялся считать, но на двадцать седьмом самолете сбился: серые тучи затянули своей пеленой левое крыло вражеского строя.

Пищиков заметил, что Мохарт тоже повернул свою груп­пу к озеру. Вдали виднелась эскадрилья капитана Сверчкова. Он шел, как и договорились, с юго-западной стороны.

- Орел ноль семь, видите противника?

- Не только вижу, а уже выхожу на исходную,- отве­тил капитан Сверчков.

Изобретательный Степанов тем временем тоже не дре­мал. Он и тут оказался первым. Всем звеном с высоты свалился на флагмана "юнкерсов". Атака была такая стре­мительная, что бомбардировщики даже не успели встретить Степанова огнем своих верхних стрелков. От удара его звена загорелся не флагман, а правый ведомый флагмана. Пищи­ков хорошо видел, что поджег его Васильев - старший летчик Степанова. Степанов же, не повредив флагмана, вы­шел из атаки боевым разворотом, точно демонстрировал ему свою технику пилотирования. Что же случилось?

"Еще не было случая, чтобы в такой ситуации Степанов промахнулся,- подумал Пищиков,- Значит, что-то произо­шло".

- Орел ноль пять,- вызвал он Степанова.- Что у вас?

- Ничего особенного. Вышла пустая атака. Проверю оружие, а потом... - ответил тот.

- Атакуем ведущего! - приказал Пищиков, боясь упу­стить время и выгодную позицию.

Положив машину на крыло и спикировав почти отвесно, он с первого удара поджег флагмана. Проскочив в сторону и оглянувшись, заметил, что в это время пошла в атаку эскад­рилья Сверчкова.

Красные трассы прошили пространство левее Пищикова. Казалось, весь строй бомбардировщиков содрогнулся, сло­мался. Началось как раз то, что Пищиков и хотел увидеть, когда собирался в полет.

Бомбардировщики сбрасывали бомбы на свои боевые порядки, рассыпались кто куда. Все перемешалось. Пищи­ков едва успел уклониться в сторону -- у самого крыла его машины пролетели две бомбы. Такое он наблюдал впервые.

А вон, густо дымя, закувыркался "юнкере". Его догнал другой, охваченный ярким пламенем. А ниже вдруг раскры­лись два купола парашютов. И - огонь. Огонь в воздухе, огонь на земле.

Выскочив в солнечное пространство после неудачной атаки, Степанов нажал на гашетку.

"Наверное, заело",- подумал он, потому что пушки молчали.

Перезарядив, подался к прицелу, как бы ловя цель, дваж­ды нажал на гашетку. Не вздрогнула ручка управления, не было вибрации машины, не услыхал знакомого голоса пушек. Только мотор монотонно гудел и гудел, как прежде. Значит, кончились боеприпасы.

Степанов оглядывался и чуть не кусал себе руки. Что делать? Выходить из боя?

Перед самым носом его самолета мелькали "юнкерсы". Как тут удержаться, не броситься на противника?

Немного довернув нос машины, Степанов слегка тронул сектор газа и стал догонять бомбардировщика. В этот мо­мент мимо его плоскости прошла зеленая пулеметная трас­са, пущенная хвостовым стрелком бомбардировщика. Стало быть, этот "юнкере" отбивался. Степанов даже не успел нагнуть голову и хорошо видел, как ствол пулемета заднего стрелка бомбардировщика задрался кверху. Стрелок, увидев так близко красный нос истребителя, перестал стрелять и от страха наверняка залез под бронеспинку.

Разгоряченный Степанов вплотную подошел к хвосту "юнкерса". Задрал нос своего истребителя, а потом сразу отдал от себя ручку управления.

Удар! В глазах заискрилось, потом вдруг потемнело.

Впереди что-то очень тонко завизжало, как визжит пила-циркулярка, врезаясь в сухое дерево, треснуло, стукнуло по кабине с правой стороны, и сразу наступила мертвая ти­шина. Сколько она длилась, трудно сказать, но именно эта гробовая тишина вскоре и разбудила Степанова. Он пошеве­лился, глянул за борт. Мелькнула белая заснеженная земля, ослепила его на миг, потом наплыло голубое небо. Что же это? Такое бывало, когда он в зоне крутил "бочки". Какое-то смутное и вместе с тем тревожное предчувствие беды всколыхнуло его. Захотелось откинуться к бронеспинке, передохнуть. Летчик перевел взгляд вперед - и инстинк­тивно отпрянул назад. Даже голову вогнул. Совсем близ­ко - прямо рукой достать - был черный крест с белым обводом на сером фюзеляже бомбардировщика. У Степанова мороз пробежал по спине. Оцепенение длилось недолго. В следующее мгновение он сообразил, что бомбардировщик вертится, переваливаясь с крыла на крыло, и вместе с ним, медленно, точно раздумывая, падает, как кленовый листок, оторвавшийся от ветки, самолет Степанова.

Жар бросился в лицо, мысли лихорадочно понеслись в голове. Он схватился за ручку управления, потянул ее на себя и даже пригнулся, поняв, что случилось. От удара (он все же отрубил хвост бомбардировщику своим винтом) мо­тор его самолета заклинило, и теперь, сцепившись с маши­ной противника, Степанов летел к земле.

Страшно заныло в груди. Он рванулся открывать кабину, скреб ногтями загнутые замки фонаря, оставляя на блестя­щем плексигласе кровавые полосы. Фонарь не открывался. От удара заклинило и кабину.

Ловушка! Боевая кабина летчика стала готовым гробом с блестящим плексигласовым колпаком! Как глупо вышло!

Самолет кувыркнулся еще раз. В голубом просторе Сте­панов видит своих. Мелькнули точки красноголовых истре­бителей. Далеко-далеко. Последний раз... Наверное, послед­ний раз увидел он своих боевых друзей, вместе с которыми он дрался в этом небе с немецкими асами. Теперь отлетался. Теперь у него остались только считанные секунды време­ни... Секунды! Потом тупой удар о заснеженную холодную землю. И все. Конец...

Кровь стучала в висках, горело в груди. В каком-то фос­форическом свете представилась ему родная хата со скво­речницей над воротами. Затрепетало, будто предупреждая, крыло скворца - почему-то не черное, а ярко золотистое. Потом темень... Снова черный крест с белым обводом. Снова вспышка... Лицо Лели... Она что-то кричала, махала рукой.

Степанов со стоном рванулся в сторону, скребанул ру­кой по груди. Щелкнул замок привязных ремней. Он втянул голову в плечи и быстро выпрямился, ударившись головой в потолок плексигласового фонаря. Отскочил, спустился на сиденье и решил, что не придется ему больше испытывать свою судьбу...

И вдруг трассы... Наши, не немецкие. Красные шары пу­шечных снарядов прошли мимо фонаря. Гул стрельбы даже отдался в его кабине. Он оглянулся, но ничего не понял.

Кусая губы, он упал спиной на сиденье, подтянул колени к самому подбородку, со всей силой, на какую только был способен, каблуками сапог ударил в фонарь. Со свистом в кабину ворвался воздух. Степанов уже видел, что его маши­на отцепилась от бомбардировщика. Ухватившись за борт кабины, он встал, резко оттолкнулся ногами от сиденья. От­летев в сторону на несколько метров, закувыркался, а потом выдернул кольцо парашюта. Его сильно хлестнуло стропами по плечам, подбросило в воздухе, перевернуло ногами вниз. Зажмурившись, Степанов посмотрел вверх.

В шелковом куполе парашюта сверкало сто солнц. Со­всем недалеко ходили наши самолеты. Натужный гул их моторов, несмотря на то, что Степанов был в шлемофоне, казалось, глушил его. Удивительная, ни с чем не сравнимая радость распирала грудь Степанова, и он ртом хватал и хва­тал морозный воздух.

- He все! - крикнул он в звонкий солнечный про­стор. - Еще не все! Не все!!!

В этот момент послышался пронзительный свист мотора. Степанов повернулся на стропах. На него пикировал крас­ноголовый истребитель. Вышел из пике боевым разворотом, обдав Степанова морозной струей. На фюзеляже самолета он увидел цифру "20".

- Командир, я здесь! - крикнул Степанов, махая Пи­щикову рукой. - Я здесь!

Теперь только он глянул вниз. На него, медленно кру­жась, наплывали заснеженные вершины деревьев. Подтянул­ся на стропах, оглянулся по сторонам.

Над ним еще раз прошел Пищиков и взмыл ввысь...

Провожая его радостным взглядом, Степанов посмотрел левее самолета Пищикова.

"Куда же девался мой ведомый лейтенант Кривохиж?" - неожиданно пришло в голову.

Степанов не знал, что как только эскадрилья Сверчкова атаковала бомбардировщики, снова появились "фоккеры". Когда он, Степанов, таранил "юнкерса", Кривохиж отвалил в сторону и остался один. На него-то и насела пара "фоккеров".

- Кривохиж, на педали нажимай! Влево! Вправо! Уди­рай! - скомандовал Пищиков.

Кривохиж сам понял, в какое положение попал, и быстро выполнил команду. Зеленые трассы эрликоновских снарядов прошли у самого крыла. Если бы чуть-чуть... Выскочил удачно из-под прицельного удара, облегченно вздохнул. А "фоккеры" не отставали, подворачивали носы, чтобы на­нести еще один удар. Кривохиж резко нажал на правую пе­даль. Снова полетели трассы, но уже далеко в стороне. Это подбодрило его. Втянув голову в плечи, он включил форсаж и на огромной скорости понесся на заснеженный простор. Уже отчетливо были видны серые верхушки деревьев, ког­да Кривохиж потянул ручку управления на себя. Самолет свечой пошел вверх, ворвался в облака. Пробил один слой, пошел под другим. Отжав ручку управления, вышел ниже облаков и перед самым носом увидел двух "мессеров". Дал залп. Проскочив, не разглядел, попал в "мессера" или про­махнулся, и снова исчез в облаках.

"Вот это да!" - пронеслось в голове.

Кривохиж внимательно прислушался к гулу мотора,- тот и вправду работал как часы.

Наконец в облаках стали появляться "окна". Плацдарм остался далеко позади. Оглянувшись, Кривохиж нырнул в "окно" и спикировал на лес. Поправив на коленях планшет с картой, посмотрел за борт, прикинул, где находится, и ре­шил, что давно пора подаваться домой. Опустился совсем низко и, чуть не задевая верхушки сосен, взял на юг.

Так и пришел домой. Выскочив из-за леска и планируя к "Т", удивился, что со стоянок на край взлетной полосы вы­бегают механики.

Зарулить-то на свою стоянку зарулил, а вот развернуться уже не смог. Мотор чихнул два раза и, как бы вконец обесси­лев, окончательно заглох. Лопасти винта замерли на месте.

Он вылез из кабины и, сбросив парашют, как стоял на плоскости, так и сел от сильной усталости. Прислонившись спиной к фюзеляжу, гладил холодный блестящий борт кабины. Славная, чудесная машина! Это она вынесла его из огненного кольца. Сейчас дышит на него теплом мотора и так же, как он, отдыхает,

Несколько минул назад он был там, где, кажется, го­рел сам воздух, когда его прошивали зеленые и красные грассы пушечных снарядов, а тут, на стоянке, тишина до звона в ушах, Легкий ветерок приятно холодил щеки, лоб. Оглядываясь, Кривохиж заметил на рукаве куртки две уже замерзающие прозрачные капли. Присмотрелся к ним. Что это? Слезы? Не удивился, а только тряхнул головой и встал, похлопал ладонью по фонарю кабины. Из-под самолета вы­лез механик.

- Степанов сел? - соскочив с плоскости, спросил Кривохиж.

- Говорят, на парашюте спустился...

Да ты что? - не поверил Кривохиж.

- Не знаю, как там было. Говорили... Говорили, что и вас тоже сбили, что вы...

Кривохиж быстро повернулся к механику.

- Говорили, что сбили? Хватит - посбивали. Имей в виду, кого при жизни хоронят, тот долго будет жить.

- Ваша правда,- заглянув в кабину, механик развел руками. - В баках не осталось ни капли горючего...

10

Кривохиж не спеша шел на стоянку командира эскад­рильи. Шеи совсем не чувствовал - столько покрутил головой в полете, высматривая противника. В груди еще все дрожало, однако понемногу крепло и крепло чувство, похожее на просветление. Вдруг он понял, что на новой машине можно не только оторваться от противника в кру­тую минуту, но и бить его. Выскочив из облаков, он мог срезать пушечной очередью сразу двух "мессеров". Факт! Жаль, что не проследил. Большая была скорость, да и об­лака закрыли и его, и "мессеров". Может, и подбил хотя бы одного, кто знает.

В стороне от эскадрильских каптерок механики распако­вывали моторы. Прекратили работу и, не скрывая удивле­ния, посмотрели на него. Говорили, будто сбили Кривохижа, а он вот идет, помахивая планшетом. Точно ничего и не слу­чилось. А Кривохиж подумал: "Навезли моторов, нагнали машин... Нам остается только воевать!"

Его догнала Катя. Цепко схватила за руку.

- Постой, Иван,- дышала тяжело, все еще не веря, что перед нею он, Кривохиж. - Это правда?

- Успокойся, - он сжал Катину руку.- Все в порядке.

- Боже мой, никак не могу опомниться, - она не своди­ла с него глаз. - На стоянке говорили, что ты не вернулся.

- Не на прогулку ходили, известно. Дрались. А в бою как в бою. Все могло быть... А вот Степанов, говорят, спу­стился на парашюте. Жаль!

- Береги себя, Иван...

- Истребителю беречь себя - значит нападать первому. Так и буду поступать. Хорошо?

К ним подошел техник Сабуров.

- Стреляли?

- По мне стреляли, и я стрелял, - сказал Кривохиж. - Давайте мне в боекомплект больше трассирующих снарядов. Ну, например, красных или малиновых. Ударишь короткой очередью, и сразу видно, попал или не попал.

- Ефрейтор Яцина, - обратился Сабуров к Кате,- на­бивайте лейтенанту побольше снарядов с красными головка­ми. Можете через один обычный снаряд. Поняли?

Сабуров побежал на стоянку.

Когда он ушел, Катя радостно посмотрела в глаза Кривохижу.

- Ты иди, Катя, - сказал Кривохиж и двинулся дальше.

Кажется, уже все в полку знают, как он выкручивался в этом бою. И пусть! Из боя тоже надо уметь выходить. И он сумел.

На тропинке встретился старший лейтенант Потышин. Поздоровался за руку и, видно, хотел поговорить. Кривохиж обошел его.

- Спешу к командиру эскадрильи.

- А что там, у командира?

- Наверное, дадут новую задачу, и в воздух, - не оста­навливаясь, ответил Кривохиж.

Потышин постоял немного и пошел своей дорогой.

"Елки-палки, был бы и я летчиком, если бы не медицина. А то доктор посадил в круглое кресло на винтах, крутанул несколько раз, потом подержал перед глазами палец... Что-то там нашел и забраковал, - вспомнил Потышин. - Теперь сиди в канцелярии с артикулами и кодексами... Люди воюют, а я..."

На Мохартовой стоянке собрались уже все летчики пер­вой эскадрильи. Громко спорили, перебивая друг друга.

Когда подошел Кривохиж, расступились, пропустили к командиру эскадрильи.

- Вернулся? Поздравляю! - прогудел Мохарт. - Здо­рово задержался. - Его лицо блестело от обильного пота, а глаза искрились хитрыми огоньками. - А мы уже подума­ли...

- Не будет того, о чем вы подумали, - перебил Криво­хиж. - Говорю перед всеми летчиками.

Мохарт спокойно посмотрел на него.

- В каком районе был?

- К черту на рога залетел. Аж за Потапчики, - сказал Кривохиж. - Одним словом, драпал...

Летчики засмеялись. Однако смех был добрый, он будто говорил: "Не прибедняйся, Кривохиж!"

- И чуть пришел...

- С дымом, - закончил за Кривохижа Мохарт. - Ничего другого нельзя было и придумать. Что скажет Русакович?

Командир второго звена Русакович березовым прутиком чертил какие-то линии на снегу.

- Только так... Помедли он еще момент, и... - Русако­вич резко взмахнул прутиком, рассек линии на снегу.

- А кто все-таки мог помочь Кривохижу? - оглянулся Мохарт. - Васильев был близко.

- Был близко, но выше, и шел по вертикали за "мессе­ром". Я не мог помочь.

- Так точно, - подтвердил ведомый Васильева лейте­нант Гетманский. - Мы не могли.

- По радио надо было предупредить.

- Услышав команду командира полка, я оглянулся. Трас­сы "фоккеров" прошли уже возле плоскости. Так, Гетман­ский?

- Так точно.

- Вы что, в народном суде или в эскадрилье? Доклады­вайте, как положено.

Васильев начал докладывать, а Мохарт стоял с таким ви­дом, будто и не слушал его. Задумался, стараясь представить подробности воздушного боя.

На стоянке показались Пищиков и Синявский. За ними спешил начальник штаба Михолап. Из-за капонира выходили летчики второй эскадрильи, не заставил себя ждать и капитан Жук со своими людьми.

- Внимание! - крикнул Мохарт. - Товарищ командир...

Пищиков махнул рукой, подошел ближе.

- Поговорим на ходу, что и как мы делали над плацдар­мом.

Летчики примостились кто где - на ящиках, на брустве­ре капонира, некоторые опустились на корточки или сели на утоптанный снег.

- Что с Рыбаковым? - спросил Пищиков.

- Подбили. Хотел идти на вынужденную, но не нашел подходящего места. Все лес да лес, - доложил Мохарт. - Мы его до самой земли прикрывали. Выскочил с парашю­том.

Пищиков помолчал с минуту.

- Сегодня звено Степанова показало такое... - Он прижмурился, уголки его губ слегка дернулись. - Когда Степанов, тараня, сцепился с бомбардировщиком, и они, кувыркаясь, пошли к земле, я спикировал и дал очередь по этому бомбардировщику. От удара истребитель Степанова отцепился.

Кривохиж из-за чьей-то головы посмотрел на командира полка. Подвигал плечами, чувствуя, как по спине пробежал холодок.

- Под каким ракурсом вы стреляли? - спросил не­громко.

Пищиков отогнал мысли, которые тревожили его все вре­мя, глаза его немного посветлели. Стрелял он не по "мессе­ру" или "фоккеру" - бил по "юнкерсу", который кружился вместе с нашим истребителем.

- Какой там ракурс! Об этом, признаться, и не дума­лось. Была одна мысль как спасти Степанова. Уловил мо­мент, когда на фюзеляже бомбардировщика показался крест. Теперь думаю, что это было примерно под две четверти, и то лишь относительно "юнкерса", - Пищиков глянул на Кривохижа. - Отважился, можно сказать, - рискнул, пото­му что имел практику. Под Ржевом, помню, в сорок втором длинной очередью перерезал "Юнкерс-87". Буквально раз­валил на две части. Хвост и фюзеляж так и разлетелись в разные стороны.

На стоянке установилась тишина. Из тира полетели пере­стуки молотков, слышались отчетливые голоса механиков второй эскадрильи. Летчики молча смотрели на командира полка, как бы ожидая, что он скажет еще.

- Не скоро все мы будем так-то стрелять, однако надо учиться, - первым нарушил молчание Мохарт. - Кто видел, как Степанов сближался с бомбардировщиком?

- Его ведомый должен был видеть, сказал Русако­вич. - Где Кривохиж?

Кривохиж встал.

- Мы догнали "юнкереа". Были с ним на одной высоте, а может, немного выше. Ведущий приблизился вплотную. Я не успел спросить, что он собирается делать, как под его плоскости полетели куски дерева от хвостового оперенья. Я уклонился в сторону.

Одобрительно кивая головой, Мохарт скользнул взглядом по лицам летчиков.

- Счастье Степанова, - заметил он, - что пошел па та­ран он сверху. Гетманский, почему?

Гетманский встал. Он был в пестрых унтах, в шлемофо­не, съехавшем на затылок. Он жмурился прямо в лицо ему светило солнце.

- Логично рассуждая, можно сказать, что если бы он таранил снизу, - растягивая слова, начал Гетманский, - то куски дюраля полетели бы не под плоскость, а на кабину...

- Правильно! Обломки хвостового оперения могли бы повредить фонарь кабины и убить летчика. Такой случай я наблюдал в сорок первом году. Таранить надо уметь,- за­ключил Мохарт.

- Спасибо, капитан. Летчики, это надо твердо знать, - сказал Пищиков. - Война в воздухе - сложная штука. Тактика меняется, усложняется. Нам сегодня мало уже быть в воздухе только летчиками. Мы должны чувствовать себя хозяевами неба, предвидеть обстоятельства боя и, как поло­жено истребителю, нападать первыми. На Курской дуге мы вырвали у немцев инициативу в воздухе и сейчас должны душить их авиацию на земле, бить над плацдармом, за ли­нией фронта. Не забывайте главного, что отличает истреби­теля,- темп, темп и еще раз темп! Будь у нас сегодня более высокий темп, и результаты были бы другие.

Пищиков повернулся к Синявскому Замполит задумался. "Да, командир полка прав, темп - это главное требование сегодняшнего воздушного боя".

- Согласен. Мы же профессиональные летчики-истре­бители и творцы новой тактики. У нас хорошая тактика, и мы обязаны в бою показать ее. Однако, товарищ под­полковник. - Синявский обернулся к Пищикову,- не надо и прибедняться. Комсомолец Кривохиж сегодня выжал из машины все, что только можно было выжать. Пусть он не сбил тех двух "мессеров", что попались ему на пути. Они первыми пустились наутек, а это значит, что моральная по­беда осталась за Кривохижем. Поглядите на него - орел! Молодчина!.. Хорошо воевали также коммунисты Русакович, Васильев, Мохарт, Сверчков, Гетманский, Петровский. И, наконец, таран. Вернется в полк автор тарана, соберемся и послушаем, как все было.

- У кого есть вопросы? - Пищиков обвел летчиков пристальным взглядом.

- Разрешите, - встал с ящика капитан Жук. - Из раз­бора видно, что эскадрилья как боевая единица действовала успешно. Это еще раз подтверждает мою давнюю мысль, что в век техники надо воевать компактными группами. Времена Муромцев, Добрыней прошли безвозвратно. Степа­нова и Рыбакова мы потеряли потому, что они действовали автономно.

- Капитан Жук, тактика меняется незаметно. Так же незаметно, как лето сменяет весну. И командир должен чувствовать это, тонко разбираться в обстановке, чтобы по­нять, чем вызваны эти изменения. И главное - самому не отстать. А вы - давно... Заладили, что уверены давно... А если уж зашла речь про компактную группу, то надо, чтобы эта группа складывалась из авиационных Муромцев и До­брыней. Тогда мы будем действовать более успешно, чем действовали, скажем, сегодня.

- Я думаю иначе...

- Думайте себе на здоровье. Никто не запрещает. Одна­ко, как командир эскадрильи, вы все же обязаны знать, что натренированный в одиночном бою летчик всегда хорошо воюет и в группе.

- Я считаю...

- Не дошло? Скажу иначе. Слабых летчиков в бою не поднимет никакой строй, компактный или некомпактный, - продолжал Пищиков. - Даже, как вы любите говорить, ком­пактная группа кастратов не заменит одного настоящего мужчину. Дошло?

На всю стоянку грохнул смех. Пищиков махнул рукой, давая понять, что разговор окончен. Летчики стали расхо­диться.

Кривохижу вдруг захотелось сейчас же глянуть на свою пятидесятку, побыть с нею один на один. Ах, какая машина! Кажется, она понимает каждую его мысль, каждое движе­ние. Темп, темп... Правильно! Только темп сегодня и выру­чил его. Если бы промедлил...

Увлекшись, Кривохиж не услышал, как его кто-то оклик­нул. Только после того, как механики замахали ему руками, показывая куда-то назад, он оглянулся. На взлетной полосе стоял Пищиков и поджидал его.

- Хотите лететь со мной? - спросил он озабоченно, когда Кривохиж подошел к нему. - Посмотрим, где может быть Степанов... И Рыбаков... - Пищиков посмотрел на карту в планшете.

- Я готов,- козырнул Кривохиж.

Мотор "По-2" застрекотал - будто хлопчик, забавляясь, провел палкой по частоколу,- и они прямо со стоянки, по­перек старта, поднялись в воздух. Сделали крутой вираж над КП, спланировали и пошли над самыми полями. Кри­вохиж с тревогой поглядывал то вправо, то влево. Отвык от таких полетов... Они летели так низко, что над толстыми, как веревки, опушенными инеем проводами телефонных ли­ний приходилось взмывать вверх, а потом снова опускаться ниже.

Пронеслись над деревней. Некоторое время шли над сан­ной проселочной дорогой. Миновали станцию, разбитый по­селок, - только трубы торчали из снега. Потом под крылом поплыли сплошные леса с острыми пиками елей.

Кривохиж наблюдал, как командир ведет самолет, те­рялся в догадках, почему они летят на такой высоте. Точно угадав его мысли, Пищиков показал вверх. Высоко, в разры­вах облаков, мелькнула пара "мессеров". Они не заметили "По-2" и пошли на запад. Все ясно. Тут надо смотреть да смотреть.

В этом районе Кривохиж часто ходил на истребителе. С высоты трех тысяч метров лес казался сплошным заснежен­ным массивом. Когда же летел на бреющем, то не очень-то и видел, что делается внизу. Все мелькало, сливалось, как бы размывалось воздухом. Теперь же он различал каждый куст, каждое деревце. Над лесом курились дымки, виднелись блиндажи, землянки, тропинки, люди. Под елями стояли за­маскированные танки, самоходки, тягачи.

Просунув руку в переднюю кабину, Кривохиж дотронул­ся до воротника командирской куртки. Пищиков оглянулся.

Кривохиж показал за борт направо. Пищиков же кивнул налево. Там, на опушке леса, виднелись позиции дально­бойной артиллерии. Стволы орудий, хотя и с трудом, но все-таки различались под маскировочными сетками.

Дальше летели над чистым полем. Резкий встречный ве­тер обжигал щеки.

Вдруг впереди показались полуразвалившиеся печи, обу­глившиеся сучья яблонь. Над колодцем склонился журавель с перебитым шестом. Сразу за околицей этой сожженной деревни тонкой ниточкой тянулись окопы, чернели разбитые танки, торчали стволы пушек. Все это не в силах был за­сыпать даже такой глубокий снег, какой выпал этой зимой.

Потом снова были расщепленные осокори в конце де­ревенских улиц, редкие колодцы, искалеченные сады. Вы­жженная, изувеченная родная земля!

Пролетев так километров сорок с лишним, Кривохиж за­метил возле речушки черное строение без окон - кузница или баня... Нигде ни дымка, ни человеческого следа. Кри­вохижу подумалось, что и там, в его родных местах, может быть, вот так же все выжгли, уничтожили немецкие варвары.

Теперь под ними опять был лес, но не такой, над кото­рым они пролетали десять или пятнадцать минут назад. Из снега торчали отливающие желтизной расщепленные стволы деревьев. Там-сям виднелись круглые, уже присыпанные снегом воронки от бомб.

Среди леса вдруг выплыла поляна, а на ней показалась деревенька. Целая! Не успел Кривохиж хорошо рассмотреть ее, как командир выключил мотор.

- Степанов приземлился где-то за этой дорогой, - он показал рукой направо. - Пойдем туда. - Снова дал газ, и мотор опять весело застрекотал.

Прошли над полем, по дороге возле леса увидели маши­ну. Она остановилась. Трое, сидевшие в кузове, замахали руками. Пищиков дал круг над ними. Люди в черных курт­ках (теперь их было пятеро - двое вылезли из кабины) показывали на деревню. Высунувшись до пояса из кабины, Кривохиж тоже помахал рукой. Пищиков взмыл выше, вы­ключил мотор.

- Показывают на деревню, - кивая за борт, сказал Кри­вохиж. - Пройдемся над ними без мотора.

Пищиков развернулся, спланировал над машиной. В рас­чалках крыльев "По-2" шелестел ветер.

- В деревне-е! В деревне-е! кричали с машины.

- Полетели! - Пищиков махнул в сторону деревни и дал газ.

Из крайней хаты на улицу высыпали солдаты. Они бро­сали вверх шапки, махали руками, бежали за огороды.

А Пищиков тем временем уже облюбовал ровную пло­щадку за деревней. Когда разворачивался, заходя на посадку, увидел, что на лужок, подступавший вплотную к огородам, трусит, проваливаясь в снегу... Степанов!

Пищиков прошел над ним раз, другой...

- Живой! Видите? - оглянувшись, крикнул Кривохижу.

Степанов, присев, помахал руками, показывая, откуда за­ходить на посадку. И Пищиков понял его, посадил машину на лыжи, подрулил и первым выскочил из кабины.

- Ранен? - пристально глянул на Степанова.

- Нет.

- А это что? - показал на синяк на лбу.

- Неудачно поклонился приборной доске, - усмехнулся Степанов. - Пустяки!

К нему подбежал и Кривохиж. Обнял командира зве­на. Высвободившись из объятий своего ведомого, Степанов опять обратился к Пищикову:

- А здорово мы сегодня начали бой, правда? Только я... черт бы его побрал, все снаряды выпустил в того "фокке­ра"...

- Говорили же не раз, как надо стрелять.

- Говорили... Не все мы делаем так, как нам говорят. Но об этом потом. Товарищ командир, сегодня своего ведомого я не узнал. Совсем другим стал. Ни на шаг не отставал от меня.

- Зато от группы вон как отстал. - Кривохиж на всю ширину развел руками. - На аэродром последним прита­щился. Горючки хватило только сесть. "Фоккеры" зажали...

- Опять "фоккеры"? Откуда они взялись?

- Наверное, вернулись.

- Вот чудо, - Степанов с удивлением пожал плечами. - Когда я крутился с бомбардировщиком, то кто-то по нему стрелял. Сам видел малиновые трассы...

- Я... - улыбнулся Пищиков. - Прямо по кресту "юнкерса" резанул.

Степанов чуть не присел.

- Вот это да! - не удержался он от восклицания.

Пока обменивались впечатлениями, возле "По-2" со­брались солдаты-танкисты. На дороге стояла машина, на которой они ехали из лесу. Степанов их не замечал. Он при­жмурил левый глаз, точно перед ним блеснуло перекрестие прицела, на которое наплывал силуэт сцепившихся в воздухе самолетов. Вот, вот момент... Можно нажимать на гашетку. Пошевелил большим пальцем сжатой в кулак правой руки, а силуэт вдруг ушел в сторону. Наконец поняв, что вряд ли су­мел бы поймать и расстрелять цель, Степанов с уважением, как школьник на учителя, посмотрел на Пищикова.

"Да-а, один он мог это сделать. Больше никто!"

А Пищиков между тем радостно смотрел в синь неба. У него будто гора с плеч свалилась. Что ни говори, как ни восхищайся, а ведь он рисковал. Свободно мог задеть Сте­панова в кабине. Пронесло! "Чтобы сбить противника, ис­требителю надо рискнуть..." - всплыло в памяти. Кто же это сказал? Пищиков облегченно вздохнул.

От деревни в тучах снега к ним мчался вездеход.

- Командир бригады, - сказал Пищикову сержант-тан­кист, один из тех, что приехали на машине.

Вездеход круто развернулся, обдав летчиков и танкистов холодной снежной пылью. Из кабины выскочил молодой парень в короткой куртке без погон.

- Старшина Сильвестров, - представился он. - Коман­дир бригады просит летчиков к себе.

- Далеко это?

- Пять минут ходу. - Старшина открыл дверцы, как бы давая понять, что отказываться бесполезно.

Пищиков озабоченно глянул на "По-2".

- Не волнуйтесь, - успокоил его старшина. - Поставим охрану. Выставить двух человек к самолету, - приказал сер­жанту. - Остальные по домам!

- Есть!

Вездеход с летчиками промчался по широкой безлюдной улице и в другом ее конце, возле самой крайней хаты, оста­новился. В воротах стоял замаскированный танк. На крыль­це замер автоматчик. С березы, стоявшей в палисаднике, спускались в окно телефонные провода.

Пищиков развел руками:

- Летели над самыми крышами, а танков-то и не за­метили!

Летчики вышли из вездехода, отступили в сторонку, да­вая дорогу буксировщику, который шел в деревню.

- Стой! - возбужденно крикнул Степанов. - Рыбаков прикатил!

Буксировщик затормозил. Из кабины выскочил Рыбаков.

- И вы тут? - удивился он. - Что случилось?

- Где вы приземлились? - спросил Пищиков, с ног до головы оглядывая кубанца: не ранен ли?

- Все обошлось. А приземлился в том лесу, в располо­жении танкистов, - показал он. - Все в порядке.

- Теперь нас тут целое звено, - Пищиков оглядел лет­чиков. - Что ж, пошли...

Он первым переступил порог просторной хаты и на какое-то время остановился, ничего не видя перед собой. После двора со снегом и солнцем в хате было темновато.

- Прошу, прошу, - в дверях чистой половины показался рослый подтянутый полковник со звездой Героя на груди. - Мне позвонили, что в конце деревни сел самолет, и я решил вас пригласить...

Полковник присмотрелся к летчикам и вдруг рванулся мимо Пищикова.

- Иван?

- Александр!

Полковник обнял Кривохижа, поцеловал его. Широкой ладонью похлопал по плечу.

- Кто бы мог подумать! Даже не верится! Иван!

Братья снова обнялись.

- Не дурак сказал, что на земле теперь стало тесно. Это ж надо - фронт от моря до моря, а в одном лесу, по­жалуйста, братья! Родные братья! Анатолий Петрович, - крикнул он своему замполиту, - погляди-ка на Кривохижа-младшего. Вот он!

- Дай глянуть. О, как две капли! - замполит, под­вижный подполковник, познакомился с летчиком.- Откуда, братцы? - спросил весело.

- С неба, - засмеялся Кривохиж-младший.

- Раздевайтесь, чувствуйте себя как дома. Вы у танки­стов. А танкистам, как и вам, летчикам, всегда первый фунт лиха в боях. Значит, нам есть о чем потолковать. Правильно я говорю, Александр Иванович?

Но полковник не слушал замполита. Он держал за плечо брата, поворачивая его то в одну, то в другую сторону.

- Вырос! Молодчина! - щекой прижался к его щеке. - Когда из дома?

- Ты поехал в Брест, помнишь? Вскоре и я подался на учебу, а тут - война...

Полковник взлохматил белесый чуб Кривохижа. Как когда-то в детстве.

- Значит, о родителях и ты ничего не знаешь. Живы они или...

- От немцев всего ожидать можно. Как ты из-под Бре­ста выбрался?

- Отступал с боями на Пинск, Гомель...

- А Лариса?

- За неделю до войны она с Сергеем поехала к бабке. Теперь в Москве. Работает. Сергей учится во втором классе.

- Уже во втором? Вот растет!

В хате было шумно. Летчики окружили Анатолия Петро­вича, смеялись, разглядывая новенький трофейный бинокль.

- Он мне как раз. - Степанов стал в позу, приложил бинокль к глазам. - Как? Скажи, Иван Иванович?

- Великолепно!

- Сделаем так, - сказал Анатолий Петрович. - Это вам подарок. От танкистов.

- Спасибо, - обрадовался Степанов. - Не думал, не гадал. Чего доброго, этак я смогу у вас и танк организовать.

- Все зависит от вас, - улыбнулся полковник. - Однако баснями соловья не кормят. Сильвестров!

- Слушаю...

- Стол!

- Все готово, товарищ полковник!

- Дорогие гости, прошу,- полковник пригласил летчи­ков в чистую половину хаты.

Длинный крестьянский стол был накрыт малиновой италь­янской скатертью с пышной бахромой. Посредине стояли тарелки с закусками, на краю стола лежала на боку походная алюминиевая фляга.

Старшина Сильвестров с белым полотенцем через плечо стоял возле дверей.

Рассаживая гостей, полковник сказал, что три часа назад он вместе с Анатолием Петровичем был в штабе корпуса и наблюдал за воздушным боем.

- Нам до вас, летчики, далеко. У вас скорость, небо... Ни рек, ни болот. Газуй и газуй!

- А видели, как я падал? - спросил Степанов. - А по­том на парашюте спускался?

- Бои выигрываются не без потерь, - глянул на него полковник. - И даже не подумал, что в этом бою участвует мой брат! Удивительно!

Пришел повар и поставил на стол овальное блюдо. Ап­петитный запах растекся по всей хате. Полковнику вспом­нились школьные годы, рождественские вечера в деревне. У них в хате пахло верещакой, блинами. Иван тогда был еще мальчонкой, вихрастым, любопытным. Любил вертеться воз­ле старшего брата, заглядывая в сумку с книгами...

Полковник радостно вздохнул, будто только что снова побывал дома, и с теплой, какой-то домашней улыбкой по­смотрел на боевых товарищей Кривохижа-младшего.

- Сильвестров,- обратился к старшине,- что у нас осталось из ельнинских трофеев?

Старшина Сильвестров исчез в сенях и тотчас же по­явился снова. Поставил на стол полдюжины черных, как уголь, бутылок с золотистыми этикетками. Откупорил, за­звенел рюмками.

Полковник встал.

- Дорогие друзья, выпьем за нашу встречу, за знаком­ство, за то, чтобы братья локтем чувствовали один другого в бою. За надежное воздушное прикрытие танков!

Чокнулись. Принялись закусывать.

- Попробуйте, это медвежатина. Сегодня на рассвете к связистам завалился косолапый. Разломал ящик с хлебом в тамбуре землянки. Может, хотел стать на пищевое доволь­ствие... С дежурным, который подоспел, собирался за грудки взяться.

- Ого! - воскликнул Степанов.- Попробуем!

Полковник разговорился с Пищиковым. Как бы между прочим поинтересовался, как летает и воюет Иван, покивал головой:

- Нелегко, брат, воевать...

Братья Кривохижи сидели как раз напротив Пищикова, и тот невольно загляделся на них. Были они очень похожи и в чем-то все-таки очень разные. Младший раскраснелся, увлеченно глядел на мир большими светло-серыми глазами. Такие же глаза и у полковника-танкиста, только более за­думчивые, даже немного жестковатые. Он угощал гостей, вспоминал прошлогодние бои на Курской дуге, рассказывал про баталии под Прохоровкой, в которых он участвовал. С обеих сторон там сошлось около полутора тысяч танков. Го­рел металл, горела земля. Люди потеряли чувство времени... И только ночная темень остановила бой...

- Впрочем, что я все вам про бои да про бои! Чего доб­рого, еще подумаете, что с колыбели мечтал про походы. Совсем не так. И Анатолий Петрович, кстати, тоже вполне мирный человек. Историк. До войны читал лекции в инсти­туте, - полковник глянул на Пищикова. - В свое время я мечтал поступить в Минский политехникум. И что вы дума­ете? Не приняли!

Степанов повернулся к полковнику:

- Почему же?

- А-а, - продолжал Кривохиж-старший. - Дело, из­вестно, прошлое, и вам, молодым, мало пожившим в мирное время и сразу ушедшим на войну, следует рассказать. На вступительных экзаменах в политехникум я взялся помочь по математике одной дивчине, Леде Дроздовской. Девушка, скажу вам, была у-у... от одного взгляда дыхание захватыва­ет,- глаза полковника заискрились.- Ни раньше, ни после того такой красавицы я не встречал. Просто совершенство!.. Бывало, утром бегу к ней, а она - навстречу. Так и прово­дили все время на экзаменах. Даже она стала терять голову, а обо мне и говорить нечего... И вот кульминация. Передал ей решение задачи, а математик цап... Пошли к директору - ни ее, ни меня не приняли...

- И хорошо сделали, что не приняли,- сказал Пищи­ков.- Окончили бы политехникум. Хотели быть строите­лем? Ну вот... Работали бы где-нибудь строителем. А тут война. Где бы мы взяли командира танковой бригады? Вы­ходит, что с вами в то время поступили в высшей степени по-государственному.

- Константин Александрович, это теперь легко так го­ворить, а тогда... Вы, видимо, хоть немного, да помните то время. Рабочая и сельская молодежь тянулась к знаниям. Не болтались по улицам, а ночи не спали, грызли гранит науки, мечтали. И когда ты, кажется, уже достиг, чего хотел, вдруг перед тобой захлопываются двери. Э-э! Такой удар! Я чуть пережил тот удар. Потом ушел в армию, окончил акаде­мию... Но это потом...

- А Ледя? - спросил Степанов.

- Ледя хотела, чтоб я на ней женился. Раз мы неудач­ники, значит, быть нам вместе. Это легко сказать, сидя в обнимку на берегу Свислочи, а прошел день, потом второй... Деньги вышли. Она отправилась домой, в Могилев. Писа­ла... Поступила в передвижной театр, потом вышла замуж...

- Эх, жизнь! - вздохнул Степанов.

За окном послышался гул машины. Из леса приехал на­чальник штаба бригады. Познакомился с гостями, выпил чарку и, улучив момент, шепнул на ухо полковнику, что надо срочно подписать бумаги.

Пищиков встал из-за стола, посмотрел на часы.

- И нам пора,- сказал он.- Пока вы подпишете бума­ги, мы будем уже дома. Спасибо за все. Ждем в гости.

Полковник просил посидеть хоть немного еще.

- Я Степанова забираю, а за лейтенантами, - взглядом показал на Кривохижа-младшего и Рыбакова,- завтра при­летим.

- Я вас провожу. - Заторопился полковник. - Один момент...

11

Вихалене казалось, что он лежит на поляне под кустом. Кругом зеленая трава-мурава. Солнечно. Поют птицы. Раз­гар лета.

Вдруг к его ноге потянулась цепкая загорелая рука. Гля­нул на нее - сразу исчезла. Вихаленя тихонько подтянул ногу под себя и стал наблюдать.

И вот из-за куста выполз огнисто-рыжий фриц. Уставил­ся на него холодными голубыми глазами. Ресницы длинные, почти белые. Вихаленя изо всех сил ударил фрица каблу­ками под челюсть. И... проснулся. От пережитого волнения подскочил, локтем придавил подушку. Долго не мог сооб­разить, где находится.

- Товарищ капитан, я вас будил, а вы ударили,- про­стуженным голосом сказал солдат, поправляя огонь коптил­ки на столе.

- Отбивался. Во сне. Извините. - Вихаленя сел на кой­ке.- И приснится же!

- Я от старшего лейтенанта Потышина. Просил при­ехать.

- Одну минутку...

Вихаленя начал быстро одеваться. До войны он работал главным врачом участковой больницы и привык к ночным вызовам. После первого стука в дверь вставал с постели и шел ночью, в любую погоду, куда звали, зная, что он кому-то срочно понадобился.

Накинул шинель, взял с окна санитарную сумку, накло­нившись над столом, подул на коптилку. Та погасла.

- Пошли.

Заснеженное крыльцо сухо скрипнуло под ногами. Ви­халеня вздрогнул, передернул плечами от холода, а когда услыхал, как гудит ветер, поднял воротник.

За воротами - темный силуэт "козлика".

- Садитесь сюда,- солдат хлопнул дверцей.

- Пойдем пешком.

- Нам на аэродром, товарищ капитан. Старший лейте­нант Потышин в землянке.

Вихалене не приходилось сталкиваться с Потышиным, следователем гарнизонной прокуратуры. Жил тот в Куликах один в крайней хате. На аэродроме держался как-то особня­ком, и офицеры не обращали на него внимания; не авиатор! Иной раз, когда его фигура мелькала на стоянках, кто-нибудь предупреждал товарищей: "Потышин!" - и все смеялись.

Что же вдруг случилось?

Припомнил вечер. Он, Вихаленя, вместе с инженером играл в шахматы в классе на КП. Рассказывали всякие за­бавные случаи, анекдоты. Вспомнилось, что за столом сидел и Потышин. Просматривал газеты, внимательно прислуши­вался к старшему инженеру полка Щербатенко, который рас­сказывал, что сегодня в третьей эскадрилье на семнадцатой машине отцепилась тяга управления. Это случай из ряда вон выходящий. Если отцепится эта самая тяга, то самолет становится неуправляемым и падает на землю. Летчик сел только потому, что находился в районе аэродрома и прямо перед ним была посадочная полоса.

В первом часу разошлись с КП. Сколько же сейчас? Вихаленя поднес часы к глазам - без четверти три. О! Так почти же и не спал!

Зевнув, Вихаленя покосился на солдата.

- Чья машина?

- Командира БАО.

- Фью-ю-ю! - присвистнул Вихаленя.

Несколько дней назад он ходил к командру БАО, когда собирался в Даниловку. Проклятый аэродромщик затянул такого лазаря, так прибеднялся, что Вихаленя искренне по­верил: нет легковушки, и отправился в госпиталь за лет­чиком на грузовике с ободранными бортами. А "козлик"-то, оказывается, у него на ходу! Вот как!

- Потышин часто ездит на этой машине?

- Почти каждый день.

Вихалене больше не хотелось расспрашивать у солдата, и он, наклонившись вперед, стал всматриваться через ветро­вое стекло в серую ленту дороги. Плечом чувствовал, как через щель в дверце дует тугой ветер.

Остановились возле темной каптерки на северном краю аэродрома.

- Приехали,- сказал солдат.- Теперь сюда.

Вихаленя хорошо знал свой аэродром, но в этом районе, признаться, не был ни разу.

- Кто идет? - крикнул часовой.

- Свои! - ответил Вихаленя.

Часовой сошел с тропинки.

- Потышин вон в той землянке,- показал солдат. Ви­халеня прошел немного и вдруг впереди увидел знакомый силуэт.

- Васильев!

Человек, не останавливаясь, быстро исчез левей кап­терки.

"Это же Васильев... Что он тут делал? - Вихаленя на­щупал ногами ступеньки, что вели в землянку.- Не может быть, чтобы я ошибся!"

Наконец, нашел двери. Переступил порог. Просторная землянка была хорошо обставлена. Ярко светила большая настольная лампа. Тепло и даже уютно. За столом сидел По­тышин.

- Садитесь,- официально сказал он доктору.

Вихаленя поставил санитарную сумку на какие-то бума­ги на столе, глянул на старшего лейтенанта. Не было замет­но, чтобы человек захворал, чтобы ему срочно понадобилась медицинская помощь. Веселое самодовольное лицо!

Потышин встал, расправил плечи. Заскрипела новая пор­тупея. Одернув гимнастерку, заложил пальцы за ремень и движением назад разгладил складки.

- Садитесь, пожалуйста!

Его быстрые, с косинкой глаза хитро поблескивали. От­ливали блеском и черные курчавые волосы.

- Вы заболели?

Потышин отрицательно покачал головой. Прошелся воз­ле стола, поглядел на врача снизу вверх.

- Я пригласил вас, чтобы поговорить...

Вихаленя взял со стола санитарную сумку.

- Недавно мы сидели в классе и рассказывали анекдо­ты. Вы могли поговорить со мной по делу? Могли?

- Елки-палки, конечно, мог!

Потышин сел за стол и вместе с бумагами отодвинул от себя вороненый парабеллум с вишневой ручкой.

- Трофейный? - мельком глянул на пистолет Вихале­ня.- Достали в бою?

- В отделе дали хлопцы.

- И вы носите? Русские офицеры поступали не так.

Потышин нахмурился:

- Какие это русские офицеры?

- Русские офицеры, с петровских времен до наших дней. Сами добывали оружие в бою, сами и носили. В знак победы над противником, а вы...

Потышин согнул шею. Вот черт! А он-то думал, что с доктором разговор пойдет как по маслу. Попробовал усмех­нуться:

- Елки-палки, не задирайтесь, доктор.

Потышин начинал волноваться. Неловко как-то вышло. Что с летчиками не получались душевные беседы, это по­нятно. Прилетит из-за линии фронта, ему не до него, не до Потышина. Этот же, эскулап... Что он о себе думает?

- Неизвестно, кто первым стал задираться.

Потышин махнул рукой.

- Переменим пластинку,- сказал он.- Поговорим о полковых делах. Много у вас обмороженных?

- Зачем это вам?

- Есть вопросы, которые интересуют не только врачей.

Последние слова Потышин подчеркнул с особенной си­лой. Доктор, наконец, должен понять, с кем имеет дело.

- Моя отчетность идет в дивизию. - Вихаленя попра­вил шапку. - Я мог бы по-товарищески дать вам сведения и днем. Почему для этого обязательно понадобилась глухая ночь?

- Вы садитесь,- кивнул Потышин.

И Вихаленя сел. Снял шапку, положил на край стола. За­кинув ногу на ногу, по-хозяйски осмотрел стены землянки, обшитые фанерой.

- Жаль, далековато от стоянок, - сказал он. - В этой землянке можно было бы устроить хороший медпункт.

Вихаленя повернулся и в стене увидел еще одни двери.

- И там помещение?

- И там. Скажите, травм много?

- В этом месяце много.

- Причины?

- Получили новые моторы. Разгружали их техники, механики. На ура! А разгрузить должен был своими силами батальон аэродромного обслуживания. Вот и позовите сюда командира аэродромщиков да приструните его.

Потышин согласно кивнул головой, однако Вихаленя ви­дел, что думает он о другом.

- Между прочим, я буду докладывать об этом в диви­зию.

- Ваше право. Ваше... - казалось, задумался Поты­шин. - Кстати, заразных болезней много?

- Совсем не было.

Прохаживаясь возле стола, Потышин радовался, что Ви­халеня разговорился.

- Оружейницы приходят в медпункт?

- Редко. Все здоровые.

- А венерические болезни были?

Вихаленя с усмешкой посмотрел на Потышина.

- А это вам зачем?

- Ладно. - Потышин сел за стол. - Вы в полку давно, можно сказать, ветеран. Наверное, были случаи, когда, ска­жем, приходил к вам летчик и просился освободить его от боевых вылетов.

- Были случаи... Сделал, например, летчик пять боевых вылетов, - Вихаленя задумался. - Вы понимаете, что зна­чит пять боевых вылетов на истребителе, да еще с воздуш­ными боями? - он навалился на стол и в упор уставился на Потышина. - Это вам не пять протолоков настрочить. Зару­ливает летчик на стоянку, а плоскости изрешечены, фюзеляж иссечен осколками. Пульс сто двадцать, слизистые сухие, сам весь дрожит. Падает тут же, под плоскость, отдыхает. Но уже получена новая боевая задача, и через несколько минут снова надо лететь. Летчик подхватывается и опять лезет в кабину. Тогда смотришь, кто может - пожалуйста, а кто хочет, да не может - того в сторону. Сам, вот этими руками, вытаскивал летчиков из кабины. Такие случаи были в прошлом году на Курской дуге.

Потышин глубоко вздохнул. Что значит воевать в возду­хе! Там тебе и слава, там и награды.

- Так велика нагрузка на летчика в полете! - вскочил Потышин из-за стола. - Значит, мы здесь, на земле, должны заботиться, чтобы у летчика все было хорошо. Все! Вы, я, техники, механики. Правда? Все должны помогать. А как получается? Какой-нибудь механик может... Я сейчас по­кажу... - он открыл двери в стене, про которые только что спрашивал Вихаленя. - Два часа бьюсь, а он знай бубнит: больной да больной. Это правда? Скажите, доктор, это прав­да?

Вихаленя подошел, остановился на пороге, присмотрелся через плечо Потышина.

- Дубовик?

Механик из третьей эскадрильи с забинтованной шеей встал с табурета.

- Здорово получается,- прохрипел он.- Вы послали в лазарет, а очутился я тут...

Потышин затворил дверь.

- Разве его можно здесь держать? Он же больной! - возмутился Вихаленя.

- В этой землянке вопросы задаю я. Ясно?

Вихаленя остолбенел. Не мог вымолвить ни слова.

Потышину же показалось, что только теперь доктор его понял.

- Он у меня заговорит, елки-палки. Я оформлю... - Он сел за стол. - Сама тяга управления в самолете во время полета не отцепится. Ее надо на земле, на стоянке отцепить. Это рука Дубовика. Он механик семнадцатой машины. Слы­хали, что говорил в классе Щербатенко? Летчик сел только потому, что был над аэродромом. А если бы над полем? Тог­да что? Катастрофа! - Потышин поднял глаза на Вихаленю.

Тот вздрогнул, кулаки его сжались.

- Вы говорили с инженерами и летчиками? Они под­тверждают, что это работа Дубовика? - просипел он. - Нет? Они что, не могут разобраться?

- Мы обязаны помочь им разобраться.

- В помощники подался? Хорош помощник! - Вихале­ня показал на дверь. - Больного механика в лазарет! - вдруг закричал он. - А тебя... Тебя я оформлю в психиатрическое отделение госпиталя! - Встал и, круто повернувшись, вы­шел из землянки.

Потышин бросился за ним. Уперся руками в дверь. Что наделал? Называется, помог летчику! Этот эскулап такого здесь наговорил... А что будет, когда обо всем узнают Пищи­ков, замполит Синявский? О, этот Синявский!

Собрав со стола исписанные бумаги, скомкал, поджег их в печурке. Открыл дверь.

- Дубовик, сейчас же в лазарет!

Услыхав шаги механика, отвернулся и открыл ящик сто­ла. Вынул папки и стал перебирать бумаги.

Вихаленя, выбравшись из темного тамбура, подался в обход каптерки. Ветер рвал полы шинели, бил в лицо, а он, казалось, не замечал этого и шел куда глаза глядят, не раз­бирая дороги, утопая в снегу выше колен.

"Вот для чего вызывал Потышин... Не выйдет!"

В груди все горело.

Вскоре он выбился на взлетную полосу в самом конце аэродрома, остановился. С полей дул пронзительный ветер. Вихалене вдруг почудилось, что ветер донес запах сирени.

Весна!

Вспомнил родное село, отца. Это он научил его в конце февраля, в завируху, угадывать тонкие запахи весны. Как только снег начинает пахнуть сиренью, тепло не за гора­ми.

И мать обычно хорошо чувствовала эти запахи. Вспом­нилось, как она первый раз провожала его на учебу в город. Загорелая, с перевяслами и серпом на плече, босая, с ис­колотыми ногами, шла до границы деревенских полей. По­правляя платок, подбадривала:

- Иди, сынок, учись...

Голос ее и теперь прозвенел у него в ушах. А может, это ветер просвистел?

На запад от Куликов вспыхнул мертвенный свет авиа­ционного "фонаря". Темень отступила со взлетной полосы, спряталась на стоянках под самолеты. Вихаленя стоял на твердых отпечатках колес истребителей. Значит, прилетели ночники. Скоро начнется.

Взрывы встряхнули землю. Там, на западе, вверх тяну­лись разноцветные трассиры. Ночники бомбили прифронто­вую станцию.

Но вот свет "фонаря" притух. Темень, еще более плот­ная, чем раньше, опять завесила взлетную полосу.

Только теперь Вихаленя вдруг сообразил, что стоит один. Волнение уже улеглось, выветрилось. Осталось лишь непри­ятное ощущение в душе.

"Нашел кого позвать,-- думал он.- Решил с моей по­мощью оформить дело... Ночью... Этого я так нe оставлю. Нет!"

И пошел. На этот раз его не остановил ни один часовой, и скоро он добрался до КП. На тропинке заметил полоску света, пробивавшегося сквозь маскировку. Постучал в окно.

- Свет видно!

На пороге показался Васильев.

- Кто тут? - громко спросил он, А, это вы...

- Там были? - Вихаленя кивнул в конец аэродрома.

- В карауле был.

- Я звал. Слыхали?

- Майор Синявский пошел проверяв посты второй эскадрилье, а я слетал туда и предупредил часовых. Так спешил... Как говорится, бежал быстрее лани,

- Значит, Синявский здесь?

- Сейчас в первой эскадрилье.

Вихаленя был доволен, что его подозрение насчет Ва­сильева не подтвердилось. Не спеша вышел за КП и увидел невдалеке чью-то темную фигуру.

- Петр Фомич?

- Я, доктор. А вы что не спите? Заболел кто-нибудь?

- Есть один. Безнадежный.

Синявский позвал Васильева, приказал через час еще раз проверить посты в третьей эскадрилье.

- Ну, а теперь по домам. Пошли вместе. Караулы про­верил - служба идет.

Когда вышли на дорогу, Вихаленя рассказал Синявскому, как оказался на аэродроме,

- Почему вы не сказали об этом возле КП? - остано­вился Синявский.

- Заговорились... Петр Фомич, я, признаться, и не ду­мал...

- Не думал! Не думал! - рассердился Синявский, гля­дя в сторону аэродрома.- Хоть возвращайся, честное слово!

Прошел немного назад, но раздумал и вернулся,

- Ну, ладно, я днем этому помощнику летчиков вставлю пропеллер,- кипятился Синявский. - Ишь, нашелся!

Дорога свернула на улицу Куликов. Деревня спала креп­ким сном. Тишина... Остановившись напротив своей хаты, Синявский протянул доктору руку.

- До утра надо подремать.

- Доброй ночи! - сказал Вихаленя и пошел дальше. На крыльце долго обметал валенки и, шагнув на улицу, вдруг увидел, что Синявский только постоял возле своей хаты, по­том вернулся на тропинку и пошел за речку, где разместился лазаpeт.

12

По набухшему рыжему снегу пришел Кривохиж на сто­янку. Обошел свою пятидесятку, погладил конец крыла, кос­нулся лопасти винта и, прижмурившись, глянул на фонарь кабины.

"Сегодня первыми пойдем на боевое задание",- по­думал он и сел на ящик с инструментом возле стенки ка­понира.

Его машина, дорогая пятидесятка, стояла, смиренно опу­стив вниз две черные лопасти винта, а одну, как восклица­тельный знак, подняла вверх. Он нагнулся и заглянул под машину. На ее голубом животе, как на поверхности воды, трепетали солнечные блики, пахло сгоревшим маслом и све­жим восточным ветром.

Серые облака посинели, разорвались и сдвигались на за­пад. Значит, вернутся морозы и установится летная погода. Тогда держись, работенки будет на всех.

Весело посвистывая, Кривохиж расстегнул планшет, по­правил карту с подклеенными листами. Теперь на карте были Минск, Барановичи, Слуцк... Родные места, с детства знакомые названия. Все в порядке. Остается только полу­чить команду на вылет.

Глянув вдоль левой плоскости, задержал взгляд на тя­гаче, который в конце аэродрома буксировал из тира само­лет. На его фонаре, когда буксировщик завернул на стоянку, дважды блеснул солнечный зайчик.

"Как дивчина подмигивает",- улыбнулся Кривохиж, сдвигая ушанку на затылок.

Прошло три недели, как он вернулся из госпиталя. Сле­ды ожогов на лице уже потемнели. В глазах же все время горел беспокойный огонь. Кривохиж интересовался любым полетом товарищей по эскадрилье, по полку, научился раз­бирать воздушные бои, ежедневно рвался в воздух. Соб­ственно, это беспокойство и привело его сейчас на стоянку, не дав посидеть в землянке. Он был уверен, что первый се­годняшний боевой вылет обязательно будет его, и внутренне к нему подготовился. Хотелось только немного посидеть возле машины... Он часто поглядывал на соседнюю стоянку. Ждал ведущего.

Услыхав гул мотора слева, быстро встал и, заслоняясь ру­кой от солнца, увидел, что на взлетную порулили Васильев и Гетманский. Под сердцем что-то неприятно шевельнулось.

"Васильева послали", - вздохнул он, следя за парой самолетов, которые, едва оторвавшись от земли, без всяких разворотов сразу пошли на запад.

Наверное, полетели на охоту.

- Чего задумался?

Кривохиж оглянулся. К нему на стоянку завернул Рыба­ков.

- Не можешь наглядеться на свою пятидесятку?

- Есть и это. Но в данном случае гляжу, как люди по­летели. По всему видно, на плацдарм?

- На плацдарм.

- Э, черт! Мне бы туда...

Рыбаков обошел машину Кривохижа, похлопал рукой по стабилизатору.

- Хороша!

- Не жалуюсь...

- Где был вчера вечером?

- У Мохарта. Разбирали тактические приемы.

- Ого! Настоящий Клаузевиц!.. Идем на занятия.

- Кто проводит?

- Штурман.

У эскадрильской землянки вокруг штурмана полка капи­тана Ражникова стояли летчики. Кривохиж и Рыбаков бы­стро подбежали, остановились, прислушались.

- Тогда мне было семь лет, - говорил Ражников. - Ма­лярия вытрясла меня так, что ходить не мог. Не поверите, падал от ветра. Родители утром уходили на работу, а я ле­жал на топчане, никуда не высовывался. И вот однажды я страшно затосковал. На дворе солнце, весна, а я один лежу... Еле сполз на пол, выбрался на крыльцо. Летают ласточки, на соседней крыше воркуют голуби. Я стал на ноги, постоял, а потом долго шел огородом к морю...

- Он из Таганрога,- шепнул Рыбаков Кривохижу.

- Наконец добрался до берега, лег на теплый песок, гляжу вдаль. На горизонте дымят корабли, а ближе плавают рыбацкие лодки. Кричат чайки. Ветер медленно раскачивает море. "Эй, парень! Доходишь?" - крикнул рыбак, выходя из лодки на берег. - "Дохожу". У рыбака борода - во! - лицо бронзовое, глаза - как небо! Взял возле меня два камня и бросил в лодку. "Давно трясет?" - спрашивает. "Целый месяц уже", - отвечаю. Рыбак наклонился, про­вел рукой по моей спине. "Кожа да кости. Но ты не горюй. Когда будет следующий приступ?" - "Завтра, послезавтрака". - "Так вот, завтра за полчаса до приступа прихо­ди сюда и жди. Как только по спине пройдет чуть заметный холодок, за которым следует приступ, бросайся в воду. Не раздумывай. Не упусти момент. Сделаешь?" - "Сделаю".

Кривохиж глянул на Ражникова. Штурман был един­ственным человеком в полку, который ходил в довоенном реглане. И сохранился же он у него, будто вчера получил со склада. Лицо у штурмана темное, с густыми бровями. Из- под них искрились хитроватые глаза.

- Назавтра утром прихожу на берег. Сел на самом краю. Гляжу на море, на небо, словом - жду. И вот вниз от ло­паток прошел еле ощутимый холодок, точно под рубаху за­брался ветер. Я как сидел, так и бултыхнулся в воду. Холода не почувствовал. Мне показалось, что я попал в кипяток. Потом выбрался на берег и подался домой. Переоделся в сухое, лег и стал ждать приступа. Незаметно уснул и про­снулся аж в полдень.

- Ну и?..- вопросительно протянул кто-то из летчиков.

- Что - "и"? Приступов больше не было. Как будто отрезало.

Капитан Ражников пробежал взглядом по лицам летчи­ков и остановился на Вихалене.

Что на это скажет доктор?

Все поглядели на полкового врача. Кривохиж ждал, что тот поднимет Ражникова на смех... Но нет!

- Бывает, Лазарь Трофимович, - сказал Вихаленя. - Бывает!

- Живой свидетель перед вами... Ни на грамм вранья...

- Верю!

- Хоть один доктор да поверил,- обрадовался Раж­ников.- А то, бывало, расскажешь кому из медиков, так дают разогнуть палец. Мол, загнул. Хорошо. Скажите, что же случилось?

Ражников покачнулся на сильных ногах. Был уверен, что доктору есть над чем поломать голову.

Вихаленя сказал, что малярию вызывает паразит - плаз­модий, что теперь малярия излечивается акрихином. Полно­стью.

- А тогда... Наверное, взяли верх скрытые силы чело­веческого организма, которые вызвали, говоря по-латыни, medicatrix naturae, то есть целительные силы природы. Вода, температура...

- Чистая правда, доктор,- сказал Ражников.- А те­перь, летчики, на занятия! Пусть целительные силы приро­ды помогут нам одолеть все премудрости летного дела.

Ражников проводил занятия регулярно. Летом - под открытым небом, на стоянке, зимой - в землянке, на КП. На занятия приходили не только летчики. Его любили по­слушать инженеры, техники. Умел штурман предвидеть, где придется воевать, и заранее изучал с летчиками карту того района.

Когда все вошли в землянку и расселись, он повесил на стене большую карту Белоруссии. Без надписей, так назы­ваемую немую. Линия фронта на ней проходила по самому правому краю.

Взял со стола длинную острую указку. Обвел ею терри­торию за линией фронта.

- Командиры механизированных частей изучают эти взгорья, дороги, мосты, переправы. Танкисты давно знают овраги, канавы, болота, словом, все то, что может задер­жать продвижение техники. Артиллеристы наметили себе места под огневые позиции. Нам, летчикам, надо знать и населенные пункты, и дороги, и речки, стационарные и по­левые аэродромы противника,- он повел указкой в сторону Бреста, рассказывая, где и сколько, по агентурным данным, базируется истребителей и бомбардировщиков противни­ка. - Запоминайте характерные населенные пункты, реки, станции. Сейчас нам все это на нашем направлении покажет и назовет Кривохиж.

Кривохиж протиснулся из задних рядов к столу, взял из рук штурмана указку.

- Реки на севере Белоруссии... Вот,- показал он,- Лучеса, Улла, Ушача. Это притоки Западной Двины. Она вот здесь делает характерное колено. А это городок Бешенковичи. Дальше озера - Яново, Паульское, Островное, Лепельское. Тут Лукомльское, Селява. Вот Богушевск, Чашники, Крупки, Борисов. - Он показал перекрестки дорог, озера, реки, называл города, по которым летчику с воздуха удобно ориентироваться. - На запад текут Двина, Вилия, Неман. Здесь озеро Нарочь. Теперь посмотрите сюда, - Кривохиж стал в стороне от карты, чтобы всем было видно. - Слева течет Припять с притоками, Березина, Бобр, Друть, а справа идут Сож, Проня, Беседь, Ипуть. Все они впадают в Днепр. Днепр как могучий ствол, а все притоки составляют как бы крону дерева.

Кривохиж обвел указкой пространство между Бобруй­ском и Барановичами, показал так называемую "бело­русскую Украину" - Случчину. Поставил указку южнее Слуцка.

- Здесь я родился, рос...

Кривохиж увлекся, стал рассказывать, какие урожаи были у них в колхозах. Рожь поднималась выше дуги запря­женного коня. А пшеница, овсы... И вот война... Запылали города и села. По всей белорусской земле вместо птичьего щебета теперь разносятся автоматные очереди, рвутся грана­ты, мины. Горит земля под ногами оккупантов...