Доверие

© София — 1980

Военно издателство

Перевод с болгарского языка

© Воениздат, 1986

Перевод И. Н. Марченко и М. Ф. Роя.

1

Однажды дождливой весенней ночью 1946 года Караосман, перейдя границу в районе Римской дороги, ложбиной вышел к покинутому людьми сельцу Коларе. Узкая мощеная улочка привела его к мечети. Не доходя каменной стены, за которой торчал белый минарет, Караосман, согнувшись, почти ползком пробрался под покосившимся плетнем на отцовский двор и в этот момент услышал, как по мостовой галопом проскакали кони. Он прижался к мокрым сосновым прутьям. Только когда топот стих, выпрямился и, озираясь, скользнул под навес двухэтажного дома, одряхлевшего, с провалившейся крышей, с дверьми и окнами, забитыми досками. В этом доме прошли его детские годы…

Теперь ему было сорок, но выглядел он гораздо старше. Маленькие прищуренные глаза под нависшими рыжеватыми бровями, узкая полоска усов, острые скулы, продолговатое жесткое лицо. Сотни маленьких и больших фотографий, на которых было запечатлено это лицо и анфас и в профиль, — лежали в папках наших и иностранных разведывательных служб. Пограничные патрули неустанно искали Караосмана. Но не зря его учили в специальных школах: он всегда заметал следы, выбираясь из самых замысловатых ловушек. Имя его нагоняло страх на жителей пограничья и доставляло массу неприятностей пограничной охране.

У Караосмана был особенный, отличный от других почерк: он непрерывно расширял сеть своих агентов в пограничных селах, но его люди друг друга не знали. Встречи с ними назначал обычно днем, где-нибудь в поле, избегая стычек с пограничным патрулем, но, когда столкновения было не миновать, нападал первым: швырнув гранату, открывал огонь из автомата и, прорвавшись сквозь этот, как говорили пограничники, огненный клубок, исчезал в зарослях.

Вот и теперь Караосман чувствовал себя словно загнанный волк, одинокий, измученный, теряющий силы. Настороженно оглядываясь, бросил возле дома несколько мелких камешков и только тогда немного успокоился. Сжавшись в углу под навесом, смотрел сквозь щель в калитке на другую сторону улицы, где протянулось кладбище, заросшее бурьяном, с торчащими над ним, словно человеческие головы, надгробными камнями.

Дождь усилился. Все, что было видно вокруг, превратилось в сплошную серую массу. Время встречи с Саиром приближалось. Вот-вот со стороны кладбища мог прозвучать знакомый сигнал. Прислушиваясь, Караосман молил бога, чтобы на этот раз помощник его был не один, чтобы привел наконец Арие. В третий раз посылал он Саира в Пловдив, в третий раз ждал здесь свою дочь, надеясь увести ее на ту сторону. Вслушиваясь в мерный шум дождя, Караосман чувствовал, как и шум этот, и невидимые испарения гниющего сена понемногу его усыпляют. Измотанный долгой дорогой, пригревшись, он медленно, незаметно засыпал, опустив подбородок на мокрую руку, — засыпал, хотя глаза были открыты, а палец лежал на спусковом крючке. Откуда-то долетел тихий перезвон колокольцев, потом в эту мелодию вплелись голоса, кто-то протяжно крикнул, залаяли собаки — вроде идет Караосман к мечети, вроде бы к людям, выходящим из широких дверей, ноги его шлепают по мокрому песку, их окатывают холодные волны, заполняя следы. Шагает он так по влажному песку, а протяжный голос словно гонится за ним: «Арие-е-е-е!» Караосман оборачивается. На всем пляже — только один зонтик, и под ним сидит Грейс, а рядом — Арие. Как она похожа на Жемине, на мать! В таком же точно платье — белом, полотняном, с вышивкой — Караосман когда-то впервые увидел Жемине…

Ослепительные вспышки молнии и сильный удар грома разбудили его. Привстав на колено, он слушал этот адский грохот, от которого, казалось, содрогаются горы. Ругнувшись, вздохнул облегченно и снова опустился в сено. Автомат в его руке дрожал. Осторожно подполз к водостоку, подставил руки под струю и стал жадно пить. Потом смочил лицо.

Дождь постепенно слабел. Мрак становился прозрачным. Мертвая тишина придавила восемнадцать домов и мечеть, брошенные в маленькой ложбине, со всех сторон окруженной зелеными холмами. Это было Коларе, его село.

Звук капающей воды раздражал его. Караосману казалось, что кто-то бросает камешки на туго натянутую овечью шкуру, — этот «кто-то» играл в нарды наверху в большой комнате, там, где когда-то он родился. Он опустил голову на сено, сжав ее руками… Там, в той комнате, повесилась Жемине. Последнюю ночь (после того, как зарубил фельдфебеля) он провел с ней. Утром его арестовали. Через шесть месяцев Жемине родила. По селу поползла молва, что ребенок — от фельдфебеля… Жемине, не стерпев хулы, повесилась. Оставила Арие семи дней от роду. Приехала сестра Караосмана из Пловдива, забрала девочку… Как всегда, когда хотел прогнать эти воспоминания, он прикусил ладонь, сильно сжав ее крепкими острыми зубами.

Что-то тяжелое упало с крыши и разбилось на плитах. Время встречи давно прошло, оставаться здесь дольше было опасно, однако Караосман не мог себя заставить уйти. Ему хотелось верить, что лишь дождь помешал Саиру явиться вовремя. Дав волю воображению, он представлял себе встречу с Арие, переход на ту сторону, ее помолвку с тем высоким пареньком, торговцем кожами… Заглядевшись на щель в калитке, он снова погрузился в дремоту, из которой его вывел звук тихих шагов.

Кто-то притворил осторожно калитку, но петли все же предательски простонали. Мелькнул силуэт, за ним — другой. «Засада!» — подумал Караосман и приготовился: положил перед собой две гранаты, снял с предохранителя автомат. Если бы сейчас явился Саир и подал сигнал, все бы пропали. Надо было действовать: обезвредить тех, кто притаился возле калитки, проскочить мимо и перебежать к кладбищу… Калитка снова скрипнула. Порыв ветра пригнул ветви ореха, они застучали по дощатой крыше. Шаги слышались теперь на плитах двора. Из мрака полз тихий шепот. Перед лестницей показались два силуэта. Кто-то выругался и вернулся к калитке, кто-то шагнул в его сторону. Караосман подгреб к себе сено и накрылся им. Звук тяжелых шагов затих совсем рядом с его головой.

— Чорбар! Я видел тень какую-то! — услышал он.

Над головой Караосмана зажурчало, и что-то теплое полилось на него. Потом человек отошел.

— Ну, идем, — услышал Караосман.

Сейчас уже можно было поднять голову: по плитам двора прошли друг за другом четверо солдат и канули во мраке.

Караосман выбрался из сена, отер лицо, потрогал мокрую голову, сплюнул, постоял какое-то время и шагнул в темноту. На улице осмотрелся и нырнул в кладбищенский густой бурьян.

Низко над землей ветер гнал рваные серые тучи. Они уплывали на запад. А он шел на север, к Краснову. Надо было добраться туда до рассвета. Усталость тянула его ноги к земле, а до села было еще три часа пути. Торопливо шагая, думал об Арие, пытался представить ее себе, хоть это и казалось ему глупым: ведь он ни разу ее не видел. Знал лишь, что родилась она в среду — двадцать один год назад! — и что его сестра вырастила девочку. Ему хотелось наведаться в Пловдив, но Грейс категорически запретил это, да и сам понимал, насколько велик риск. Пока шел тропинкой между молодых сосенок, перед ним снова и снова возникал милый образ Жемине, стоящей на зарешеченном балконе…

Внизу текла река. На том берегу, в небольшой лощине, было поле — единственное, что оставил ему в наследство отец. Мрак скрывал сейчас бывший его надел, но Караосман остановился и сел на холодный камень, вглядываясь за реку. Будто толкнуло что-то в грудь, он снова увидел Жемине… Блестят на солнце золотистые волосы, рассыпавшиеся по округлым плечам, сгибается и разгибается тонкий стан между длинными рядами табака, белое лицо под чадрой покрывается мелкими капельками пота. Собирает лист молодая жена, и голос ее, нежный и легкий, несется над Купеной:

Поет Жемине, отыскивая взглядом на поле пестрое стадо Караосмана, смотрит вниз — склоны пусты, исчез он куда-то снова, наверно, в корчме…

Из-за кустов орешника появляется фельдфебель, тот самый толстяк, который приставал к ней, когда была еще незамужней. Жемине выпрямляется, выпускает из рук наполненный фартук, отступает, спотыкается о зеленую кучу табачного листа. «Кара-а-а-а!» — кричит она, но крепкая рука фельдфебеля зажимает ей рот…

Идет Караосман по тропинке. Внизу зияет Медвежья нора, памятное место: там в тот прохладный вечер двадцать восьмого года он сидел и ждал… На дороге показался фельдфебель верхом на коне — возвращался с шестого поста. Караосман встал на его пути, схватил коня за узду. «Привет тебе от Жемине, господин фельдфебель!.. Ты вчера — я сегодня!» Сверкнул острый топор, фельдфебель потянулся было к кобуре, да поздно. Конь бежал один по дороге в Красново…

Погруженный в воспоминания, гонимый тревожными мыслями о несбывшейся сегодняшней встрече, Караосман приближался к северным окраинам Краснова. С хребта село виделось как на ладони — серый удлиненный эллипс, составленный из кубиков, перерезанный бурлящей рекой, вечно играющей на гладких серых камнях.

Только на нижнем, восточном конце эллипса то сильнее, то слабее мигали три тусклые электрические лампочки — мигали в зависимости от пульса маленького динамо. Они висели над штабом пограничного участка.

2

В тот же вечер в Красново, в школьном классе, собрались рабочие лесохозяйства. Все были в резиновых царвулях, запах которых, смешиваясь с запахом пота, наполнял небольшую, тесную комнату. Рассевшись за парты и стоя у стен, мужчины внимательно слушали командира группы содействия — Пармака. Этот человек, пожилой, с проседью в поредевших волосах, был и кметом, и командиром, и советчиком красновских жителей. Руководство околийского центра наметило его будущим секретарем партийной организации, для создания которой в Краснове уже созрели условия.

Пармак был краток: обстановка требовала как можно скорее разъяснить задачи членам группы содействия, чтобы все были готовы. Скользнув взглядом по усталым лицам и думая о том, что он уже сказал и что еще нужно сказать, командир закончил:

— Значит, ясно! Если штаб даст оружие, вы его получите. Если же…

— Даст не даст! — прервал его кто-то из-за парты. — Мы ведь будем преследовать вооруженного врага. Значит — даст!

Мужчины зашумели, поддерживая требовательного своего товарища. Всем хотелось получить оружие. Пармак поднял руку над головой, гул стих.

— Ты, Салих, глупости говоришь. В армии свой порядок. Ты ведь солдатом был!

— Ну, был. И ружье у меня было.

Все снова загалдели. С задних парт неслись возгласы:

— Пармак, Салих прав!

— Прав Салих, должны нам выдать оружие!

— Тихо! — сказал Пармак, водворяя порядок.

С первой парты поднялся человек в заячьей ушанке и, не ожидая, когда ему дадут слово, сказал:

— Ты, Пармак, больно уж здорово говоришь. Сам к нашим засадам небось с «манлихером»[1] приходил? А мы что, с топорами будем за Караосманом гоняться? Он от пограничников, у которых и винтовки, и автоматы, и бомбы, убегает, а мы — с топорами да с охотничьими ружьями…

— Бай Соко, ты совсем недавно в запасе, ведь на фронте был! А про дисциплину запамятовал. Я же сказал — в армии свой порядок! Но я просил оружие и опять просить буду.

— Ну, тогда другое дело! — закричали рабочие одобрительно.

Дверь скрипнула. Вошел, опираясь на палку, невысокий худой человек с живыми, быстрыми глазами. Наклонив голову к левой руке, которая была как-то странно согнута в локте — очевидно, не разгибалась, — он коснулся козырька кепки и снял ее. Затем, встав около стены, смиренно посмотрел на Пармака.

— Али, мы ведь договорились, — укоризненно сказал Пармак.

— Да ведь это не только твое дело! — взорвался Али. — Что ж ты меня в стороне оставляешь?

— Не оставляю я тебя, пойми. Я хочу, чтоб ты своим делом занимался. Ты целое поле охраняешь!

— Ну что ж, будь по-твоему, — огорченно проговорил Али.

Захлопнув за собой дверь, полевой сторож пошел в штаб — жаловаться на Пармака капитану Игнатову: сам обещал, а теперь не принимает его в группу содействия. Однако, увидев, что окна штаба не светятся, отправился вниз, на самый конец села.

Совсем стемнело. Начал моросить дождь. Али перешел реку по бревну и тропинкой поднялся к Шабанову — было там у него удобное место, куда он спешил каждый раз, когда штаб поднимал по тревоге группу содействия. Никому ничего не говоря, сидел там, в своем собственном пункте наблюдения, до тех пор, пока все оставались в засаде.

Едва он поднялся на холм, дождь начал хлестать что есть силы, и Али спрятался в дупло старого засохшего дуба. Сегодня вечером он не мог — да и желания не было — зайти в корчму Кирима: трезвым хотел явиться к Пармаку… Сторож был доволен, что сказал кмету в глаза: не только, мол, твое это дело… Ну и пусть не принимает в группу. Али и сам может ставить перед собой задачи и решать их. Так он размышлял, прислонившись спиной к ребристой, словно стиральная доска, внутренней поверхности дупла и слушая шелест листьев. Скоро сквозь прогнившую, заплесневелую кору дуба просочились тонкие холодные струйки и потекли ему за воротник. Вспомнил вдруг, что обещал Найде нарубить дров, а сам отправился почту разносить, а теперь вот — в засаду…

Его мысли прервали шаги — кто-то шлепал по тропинке. Али затаился. Человек, шедший со стороны села, миновал дуб и продолжил свой путь. Он был в широком плаще, и Али не мог его узнать. В темноте совсем не видел, идет ли тот по тропинке или свернул с нее. Скоро шаги затихли. Али хотел выбраться из дупла, но сообразил, что тот, наверное, где-нибудь поблизости — может, даже видел, как он спрятался в дупле. А может, он пришел вслед за ним?

Али высунул наружу ногу, решившись вылезти, но вдруг услышал два удара по дереву — будто дятел стучал по стволу. Прошла минута-другая, и снова прозвучали два удара с тем же интервалом. Он втянул ногу в дупло и весь обратился в слух. Внизу шумела река, поднявшаяся после ливня. «Это не Караосман! И что за сигнал?»

Али выглянул. Человек возвращался. Это был урядник Рашко Славеев, ведающий в штабе провиантом. Выбравшись из дупла, Али разулся и на цыпочках пошел следом за ним. Тот, ускорив шаг, спустился к бревну, перекинутому через реку, но не ступил на него, а свернул по берегу реки к лесничеству, обогнул его и зашел в лес. Не выпуская урядника из виду, Али спрятался за изгородью, решив ждать. Вскоре хлопнула дверь, но лампа в доме не зажглась. Опять хлопнула. Потом Славеев показался на улице, уже без плаща, и быстро зашагал к штабу. Оттуда долетали команды, слышалось ржание коней. Али следил за урядником до самых дверей штаба и, только когда убедился, что тот вошел в казарму, отправился к зданию общины. «Зачем, интересно, Славеев ходил к Шабанову? — думал он. — Кто и кому подавал сигналы? И почему неделю назад, как раз в прошлую субботу, поздним вечером урядник вышел со двора Саира, и не в калитку, а перелез через ограду?»

Село спало. На западе ширились в небе синие просветы. Рваные тучи, похожие на клочья серой пены, неслись друг за другом. Из ворот казармы небольшими группами выходили люди и исчезали в той стороне, где был дом Саира.

3

Все окна двухэтажной лесной дачи, где размещался штаб пограничного участка, светились, когда подпоручик Занин подошел к воротам. Солдаты в полном боевом снаряжении сновали с карманными фонариками по просторному плацу. Со стороны приземистых складских помещений и конюшни слышался конский топот.

Занин прошел мимо оседланного коня командира, принял приветствие солдата, чистившего потную шею неспокойного животного, и почувствовал у порога, как к ногам его прижалось что-то мягкое. Это была Фиалка — прирученная им маленькая серна. Она ласково ткнулась черной своей мордочкой в его ладонь и пошла за ним следом. Подпоручик любил ее, кок ребенка, у него в карманах почти всегда были кусочки сахара, но на этот раз не было для нее ни лакомства, ни времени. Поэтому он только провел рукой по ее серенькой мокрой спинке и поднялся по лестнице наверх.

Командир участка капитан Игнатов о чем-то докладывал по телефону, и Занин решил не входить в кабинет, пока тот не закончит разговор. Он одернул китель и встал у окна, ожидая. В середине освещенного мигающими лампочками плаца рота солдат и человек десять офицеров и сержантов ждали приказа. Начальник службы пограничного участка поручик Стефанов, переведенный сюда недавно, пока не знающий ни обстановки, ни личного состава, шагал перед строем взад-вперед, беспрестанно поправляя ремень, и время от времени, останавливаясь, покрикивал тонким голосом: «Отставить разговоры!» Впрочем, этот офицер — молодой, энергичный — теоретически был хорошо подготовлен. Неприятным в нем было только слишком высокое мнение о себе…

В конце плаца стояли оседланные кони, около них — повозки, крытые брезентом. За серыми постройками начинался двор лесничества. Дальше виднелись каменные дома, крытые черепицей, загоны для скота. Следом тянулись узкие улочки — пестрый беспорядок, зажатый тремя высокими отвесными хребтами. Эту панораму подпоручик Занин знал, он давно уже налюбовался ею. Сейчас взгляд его не скользил по скалам Белтепе, а искал дом Саира.

Ему показалось, что командир закончил разговор, он постучал и вошел. Вскинул руку к козырьку, но капитан указал ему на диван, где сидел еще один посетитель — Пармак.

— Здравствуйте! — сказал Занин, подсаживаясь к нему.

— Здравия желаем, господин подпоручик! — ответил Пармак по-военному четко, причем Занин заметил тень неудовольствия, пробежавшую по его смуглому лицу.

Пармак, видно, переживал, слушая доклад командира о Караосмане, снова перешедшем границу, и о том, что след его потерян. Ему было, конечно, обидно, что нарушитель всегда ускользал от него каким-то необъяснимым, но вместе с тем и элементарным образом. Но еще более расстраивало его то, что после каждой неудачной попытки задержать или ликвидировать бандита появлялись новые слухи о его неуловимости. Эти слухи переходили из уст в уста, злорадно улыбались приверженцы старых порядков. «Ну что, поймали?» — будто хотели они спросить, усмехаясь при встрече с ним.

Занин уважал Пармака, который провел в пограничье, в засадах, больше любого штабного офицера. Он никогда не говорил «не могу», никогда ничего не боялся — впрочем, страшило его лишь одно: что не ему, а кому-то выпадет удача связать руки Караосману или разрядить в него обойму.

Воспользовавшись занятостью командира — тот все еще говорил по телефону, — Занин наклонился к Пармаку и прошептал:

— Не аллах, не господь бог ему помогает, брат! И в этот раз вы сами ему ворота открыли.

— Потому что не запираем их, как надо, — ответил Пармак, понурившись, и вздохнул.

При бледном свете в кабинете Игнатов выглядел еще более худым, на его обожженном солнцем лице с пулевым шрамом под правой скулой пробивалась черная бородка: последние три-четыре дня у него не было времени даже поспать, и сейчас, встав из-за стола, он неловко потер рукой подбородок, покрутил головой и, подходя к Пармаку, сказал:

— Вот, дружище, что у нас на границе делается. Язви ее… — Сев в кожаное кресло, доставленное сюда со старой таможни, он опять покрутил головой и, усмехаясь, продолжал: — Высшие и низшие инстанции ругаются. Ты уж прости, что я твоих людей в школе задерживаю. Надеюсь, коммунисты там подают пример да и другие осознали важность момента… Разве высчитаешь, где и когда этот бандит «расцветет»?

— Эти «цветочки» там распускаются, где их не топчут! — засмеялся Пармак.

— Вечно ты бьешь по больному! — Капитан мрачно взглянул на Пармака. — Из штаба дивизии звонили — ругали меня, из министерства требуют, чтобы мы им сказали, когда наведем порядок в пограничной зоне, ты мне — то же самое: «цветочки» не топчем!..

— Ничего, Пармак, растопчем! — сказал Занин, потирая ладони. — Не сегодня, так завтра.

— Больно уж ловок этот тип, — задумчиво сказал Игнатов, гася окурок.

— Два раза по шесть месяцев учился, вышколили, — добавил Занин. — А сейчас он действует под руководством очень опытного американского разведчика, майора Грейса…

— Да он с детства такой! — вмешался Пармак. — У тебя на глазах крадет, а ты доказать не можешь! У Балиаговых, помню, увел стадо из загона — как говорится, прямо из-под носа. Перегнал через границу, а утром с ними же по горам ходил, искал. Он у греков ходжой был, в Кавале — корчмарем… С Саиром, вы ведь знаете, господин подпоручик, убили немецкого офицера из-за золота. Немец тоже награбил, конечно, вот они его к праотцам и отправили…

Звонок телефона прервал разговор. Игнатов выслушал кого-то и положил гудящую трубку на аппарат.

— Дождь смыл следы… Поиски продолжаются в районе пятого и шестого постов.

— Господин капитан, завтра у нас сенокос. Людям…

Пармак хотел предложить освободить группу, и Игнатов это понял.

Взглянув на Занина, капитан сказал:

— Не вижу больше смысла держать людей. Отпускай их, Пармак. Но и во время работ пусть каждый помнит свое задание. Наблюдайте за районом. По мере надобности обращайтесь за содействием к пятому посту. Ну, иди… Прости уж нас!

Пармак пожал Игнатову руку и, уже подойдя к двери, приостановился. Обернувшись, сказал, усмехаясь:

— Мы-то, господин капитан, простим друг другу, а вот он, Караосман, не прощает!

Когда Пармак вышел и затопал по лестнице вниз, Игнатов сказал, закуривая новую сигарету:

— Эх, мне бы еще десяток таких, как этот!

— Вы ему верите? — Занин испытующе смотрел на него.

— Безоговорочно!

— А ведь они с Караосманом вместе холостяковали.

— Ну и что? У нас в отряде у одного партизана брат полицаем был.

— Во время фашистской оккупации Беломорья[2], — продолжал подпоручик, — Караосман открыл корчму в Кавале. В это время брат Пармака, Тахир, участвовал в работе боевой ремсистской[3] группы, поджигавшей склады бензина. Случился провал. Тахир находит Караосмана, и тот его укрывает! Однако вечером, подождав, пока Тахир уснет, связал ему руки и передал немцам. Через неделю фашисты расстреляли парня. Так что на Караосмана надо смотреть не просто как на какого-нибудь контрабандиста или уголовника, но и как на лютого врага нашей новой власти. Не случайно майор Грейс именно его выбрал среди прочих изменников — видно, задумал сделать из него первоклассного шпиона.

— Насчет Караосмана — ясно. Но мне непонятно, что же, в сущности, делал там в это время Тахир.

— Да был обыкновенным солдатом, рядовым болгарских оккупационных войск в Кавале.

— Да-а… Эта история заставляет меня еще больше верить Пармаку.

— Мне тоже хотелось бы ему верить…

— Передайте Стефанову, чтоб отпустил по домам группу содействия. Но спать пусть ложатся одетые!

Оставшись один, Игнатов долго стоял в задумчивости, потом подошел к карте, закрытой занавеской, нервно отдернул прозрачное полотно и всмотрелся в едва различимые топографические знаки, специальные обозначения. «Какую же тропинку выбрал нынче Караосман? Попытается уйти или же затаится где-нибудь на день-два и снова появится на сцене? Если бы года два назад на Балканах кто-нибудь сказал мне, что после победы я не землю пахать буду на гигантском тракторе, не в университете учиться, а гоняться за шпионами и диверсантами, я бы его за сумасшедшего принял. А сейчас вот только этим и занимаюсь!» — думал Игнатов, чувствуя, что хотя глаза его еще смотрят, но сам он уже спит, с трудом держась на ногах. Задернув на карте занавеску, Игнатов лег на диван и тут же уснул.

4

К рассвету, так и не встретившись с Саиром, Караосман достиг восточной окраины Краснова, обошел село с юга и пробрался по узенькой улочке к старой постройке во дворе лесничества. Оглянулся — никто не следил за ним — и спустился в погреб.

Когда-то в этом строении, походившем на угольный склад, дубили кожи, но с тех пор как пограничный участок переместился в Красново, военные перестроили его под жилье и поместили там ведающего провиантом урядника Рашко Славеева. Он был сыном сельского бедняка, пьяницы, в юности работал в швейных мастерских, но, поняв, что портного из него не выйдет, поступил на военную службу. Поначалу и она шла плохо, однако у Славеева обнаружился талант, укрепивший его положение: он хорошо играл на кавале[4] и пел народные песни. Как-то на новогоднем торжестве Славеев поиграл, попел офицерам и их семьям. И понравился. С того времени Славеев пошел в гору, сравнительно быстро получил чин фельдфебеля и специализировался по хозяйственной части. В конце второго года службы женился на дочери мелкого торговца. Она была гораздо моложе его, очень кокетлива и скоро к нему охладела. Славеев тяжело переживал неудачный брак.

Позже он поступил на службу в жандармерию. Восемь месяцев преследовал партизан и пытал членов их семей, но события на Восточном фронте заставили Славеева подумать о будущем, и он отправился за границу. Там и застал его день победы революции 9 Сентября.

В новых условиях Славеев был уже ее фельдфебелем, а урядником. Звание изменилось, но сам он, сколько ни пытался переломить себя, остался прежним. Единственным утешением стала для него корчма Кирима — Рашко садился там за один и тот же столик у прилавка, пил мастику и, когда «доходил до кондиции», принимался долго рассказывать о каком-то художнике, который рисовал портрет его жены, а потом и вовсе переселился к ним, и она в него влюбилась. Этот рассказ Славеев обычно начинал угрозами, а заканчивал печальной фракийской песней:

Чуть только Рашко начинал свой рассказ о художнике, люди в корчме окружали его плотным кольцом: знали, что скоро последуют песни. А пел он чертовски хорошо: голос был сильный, звучный, каждое слово растягивая, весь отдаваясь пению. И в глазах слушателей нередко стояли слезы. Командир раза два наказывал Рашко за то, что являлся в строй нетрезвым, но тому, сколько ни зарекался, не хватало воли расстаться с корчмой.

Как-то вечером Славеев, снова подвыпив, вернулся домой и уже собирался лечь спать, когда услышал стук в дверь. Открыв, удивился, увидев женщину. Откинув чадру, она улыбнулась, и он узнал молодую вдову, которая несколько раз являлась к нему на службу и говорила, что хотела бы устроиться работать в подразделении. Время было позднее, село уже спало, и Славеев не осмелился — неудобно ему было — пригласить ее войти. Он сказал, чтобы завтра она пришла к командиру: тот, мол, сам даст ей ответ. Однако Айша, не слушая, вошла в прихожую и, лукаво смеясь, попросила, чтобы Славеев самолично рассказал ей, какая у нее будет работа, если ее все-таки возьмут. Удивленный дерзостью молодой женщины, Рашко быстро закрыл дверь. Попросил гостью сесть и, суетясь, поставил на стол бутылку мастики и две рюмки. Потом нарезал свежего сыру, немного колбасы, сел и, прежде чем угощать, посмотрел ей в глаза — он был почему-то уверен, что женщина не выпьет и глотка. Вопреки его ожиданиям Айша заявила, что аллах не велит отказывать доброму хозяину, и сама наполнила обе рюмки. Потом произнесла тост за гостеприимство. Рашко выпил до дна и, снова наполнив рюмки, предложил выпить за смелых женщин из Красново, которые скоро порвут с религиозным фанатизмом и сбросят наконец чадру. Гостья выпила до дна и эту рюмку, глаза ее блестели. Только сейчас Славеев начал объяснять, в чем будет состоять ее работа: стирать, перешивать одежду. Рассказал, сколько денег она будет получать, какой ей паек полагается. Айша слушала, не сводя с него взгляда, пила и слушала. За выпивкой разговор катился гладко. Почувствовав, что становится жарко, она сняла свой пестрый платок и перекинула на грудь косу — густую, толстую. Впервые Рашко видел так близко ее лицо, большие глаза, нежную шею. Сначала он старался не особенно задерживаться взглядом на ее зеленой блузке, но гостья расстегнула верхнюю пуговку и, распахнув воротник, стала обмахиваться платком. Рашко, уставившись на ее белую грудь, прекратил разговоры о работе, да и Айша уже не слушала.

— Вы сказали, что мы сбросим это? — спросила она вдруг и стала расстегивать блузку.

Айша не была красавицей — таких, как она, мужчины не слишком замечают, — но Славеев не сводил с нее глаз. Бросив чадру на постель, гостья снова подняла рюмку. Славеев снял куртку, повесил ее на гвоздь за дверью и, вернувшись, затянул было любимую свою песню «Скоро ты меня, любимая, полюбила…». Начал тихонечко, придвигая свой стул все ближе к Айше, но тут она, дунув на лампу, загасила ее. Песня оборвалась…

Сквозь тонкую занавеску в открытое окно лились нежные песни сверчков, но Айша и Славеев их не слышали. Не слышали они, как перемахнул через ограду конь, тихого его ржания, не уловили легкого скрипа двери и шагов вошедшего в комнату высокого человека в ватнике. Тот остановился посреди комнаты, направив автомат на постель. Яркий луч карманного фонарика осветил два голых тела. Славеев приподнялся на локте, замерев под дулом автомата. Айша не испугалась, даже не вздрогнула — лишь вытянулась на постели, прикрыв глаза ладонями.

Держа оружие направленным на Славеева, Караосман вытащил из кобуры, висевшей на стене, его пистолет. Подошел к столу, глотнул из бутылки. Нахмурившись, знаком показал им, чтобы одевались.

Славеев никогда прежде не видел Караосмана, хотя участвовал во всех операциях по его задержанию. И сейчас тоже не видел лица бандита, но громадная фигура произвела на него впечатление: как ни спешил натянуть галифе и сапоги, это ему не удавалось — он весь дрожал и даже не заметил, когда оделась и ушла Айша. Думал не о ней, а о том, что должно было сейчас произойти. Кое-как приведя себя в порядок, Славеев подчинился Караосману, фонариком показавшему ему, куда сесть.

Так ведающий провиантом пограничного участка урядник Рашко Славеев попал в лапы Караосмана и стал его помощником. Сначала, правда, боялся. Нехотя, через силу принимал и выполнял поручения своего господина, однако в конце месяца Караосман сунул ему две пачки банкнот — деньги, равные его годовому заработку, — и обещал чин полковника после оккупации Болгарии американскими и английскими войсками. Славеев стал работать усердно: собирал и передавал важные сведения военного и хозяйственного значения, сообщал об изменениях в личном составе и дислокации войск вблизи границы, о строительстве новых дорог и оборонительных сооружений, о настроениях жителей пограничной зоны. Он получал деньги — столько денег, что уже боялся их. Сначала складывал их в жестянку из-под брынзы, которую прятал в погребе, потом стал отсылать одному своему родственнику в посылках, которые отвозили солдаты. Однако позже, боясь, что кто-нибудь вскроет посылку, попросил Караосмана не приносить денег до тех пор, пока сам не попросит.

Сейчас, после того как Стефанов распустил всех на отдых, Славеев не лег на пружинную кровать в комнате, а спустился вниз, в погреб, и растянулся на медвежьей шкуре, постланной поверх мешков с отрубями. Он ждал Караосмана. Несколько раз засыпал и просыпался, прислушиваясь. Наконец три тихих удара в дверь разбудили его. Рашко встал, на цыпочках подошел к двери, открыл.

— Здорово, приятель, — сказал Караосман.

— Здравствуй, Кара, — проговорил сонный Славеев. — А я наверх ходил. Боялся, как бы ты раньше не пришел.

Поставив автомат, Караосман снял рюкзак и лег на медвежью шкуру. Славеев присел рядом. Какое-то время оба молчали. Мучительную паузу нарушил гость:

— Где Саир?

— Как я понял, в милиции. — Славеев боялся сообщать неприятные новости, но ничего другого не оставалось: вопрос был прямым. — Его задержали в автобусе по дороге из Пловдива. Причина неизвестна.

Караосман приподнялся:

— Кто тебе сказал? Он был один?

— Говорят, один, — ответил Славеев робко.

Вздохнув с облегчением, Караосман снова растянулся на шкуре. Слушая его дыхание, Славеев понимал: то, что случилось с Саиром, причинило Караосману боль, он так его ждал… Наконец, дернувшись, он прорычал:

— Тупица! Надо же — в автобусе задержали! А те, ваши, что делают? Только по плацу снуют!

— Ждут… Очевидно, не верят, что ты уже по ту сторону… Велено спать одетыми, — сообщил Славеев.

— «Не верят»! Чушь всякую порешь. Точно узнай, что знают и что собираются предпринять. Это мне и надо знать, понял? «Не верят»!

— Не верят, Кара. Я специально ходил к дежурному, он намекнул, что, мол, лесорубы где-то тебя видели, но Игнатов их предупредил, они молчат, рта не открывают.

— Иг-на-тов! — произнес Караосман сквозь зубы. — Узнай, когда он отправляется на границу. Точно узнай, какой дорогой пойдет. А тот, кудрявый?

— Ходит везде, во все нос сует. Точно не знаю, но кажется мне, что следит он за мной!

Рашко говорил тихо, и хотя понимал, что в погребе они только вдвоем, но то и дело оглядывался в темноте.

— Сам смотри в оба. Глаза у тебя на что? — Гость как будто засыпал — или Славееву это только казалось, — говорил несвязно.

— Знаю, Кара, знаю! Как бы тебе это объяснить… Все равно что-то вот здесь, внутри, сжимается! Спать не могу.

— Ну-ну, иди. И не думай, а спи.

— Легко тебе говорить, Кара. Только когда хлебну чего-нибудь, могу вздремнуть, а иначе не получается. И то не сон, а кошмар какой-то…

— Выпей чего-нибудь. Но смотри, поосторожнее. Ясно? — Караосман, зевнув, приподнялся.

— Закроешься?

— Да.

Он пошел за Славеевым, бесшумно открыл дверь, подождал, пока тот выйдет, просунул ломик в железные обручи, вернулся и лег, усталый и встревоженный. Подкованные сапоги Рашко протопали по лестнице наверх, дверь хлопнула. Приближалась полночь…

5

Июльское жаркое солнце потонуло в пожаре, разгорающемся за вершинами Белтепе, и в Красново стало еще темнее. Смеркалось. Старики, рассевшиеся на каменной скамье перед корчмой Кирима, подняв головы к небу, зашевелились, собираясь домой. По тропинкам со стороны вырубки потянулся белый поток коз, клубы пыли поднялись над острым минаретом мечети. И люди, и скот чувствовали приближение грозы.

В этот прохладный вечер дверь двухэтажного дома лесника бай Чани распахнулась, на улицу вышли две женщины. Они молчаливо подали друг другу руки и расстались — хозяйка закрыла за собой дверь, а другая женщина, в чадре, высокая и стройная, легкой походкой пошла вверх по улице к западному концу Краснова. Миновав здание общины, она свернула на дорожку, пересекающую маленькую площадь. Пограничники, проезжавшие по мостику — это был конный патруль, — придержали коней, с любопытством посмотрев на женщину. А она продолжала свой путь: перейдя на другой берег, подошла к большому белому дому, огороженному высоким забором, открыла калитку и вошла во двор. Стайка кур тут же окружила ее, но пушистый щенок погнался за ними, распугал, вернулся к ней и, ласково заскулив, принялся тереться об ее босые белые ноги.

— Тш-ш! Ну-ну, Жеп! Уймись! — Женщина, наклонившись, погладила щенка по кудрявой спинке.

Третий год жила в этом доме Асина, жена Саира. Дом был двухэтажный, семикомнатный, с двумя террасами и широкой лестницей. Семь белых труб высились на крыше, как пирамиды. Двор, сад, луга, дом и четыре другие постройки — все это, бывшая собственность Каали-бея, принадлежало сейчас Саиру Курталиеву и ей, Асине.

Все было у этой своенравной красивой женщины: и имущество, и деньги, и, если верить молве, припрятанное золото. Не было только радости. Не было той жизни, о которой когда-то она, ученица Пловдивской женской гимназии, мечтала. За высоким забором в этой каменной громаде, поддерживаемой прогнившими сосновыми балками и обшитой проеденными червями досками, жила она почти всегда одна. Вышивала и все ждала, сидя на восточной террасе, когда хлопнет окованная железом тяжелая дверь. Но не Саира ждала. Его неделями не бывало — скитался неизвестно где, возвращался поздно ночью, валился с ног от усталости. Когда его не было дома, ей было хорошо, — оставаясь одна, мечтала о какой-то другой жизни. Все ей противно здесь, в этом замкнутом мирке, сотворенном когда-то Каали-беем и названном позднее Красновом. В этом селе, разделенном пополам постоянно шумящей Сарыдере и превращенном в военный лагерь, она была чужой. И лишь с одним человеком могла она поделиться своими переживаниями — с медсестрой Наной, приехавшей сюда год назад сразу после института. Эта двадцатилетняя полная жизни, энергичная девушка, всего на год моложе Асины, буквально вытащила ее из тягостной, невыносимой домашней атмосферы, та полюбила ее всей душой.

В этот вечер, вернувшись от Наны, Асина начала готовиться к приходу гостей. Она была в чудесном настроении: впервые — вопреки религиозным и традиционным предрассудкам, не считаясь с хулой, которой и без того осыпали ее женщины Краснова, — Асина пригласила к себе Нану и офицера-пограничника, ее земляка. Саир в эту ночь мог вернуться, а мог и не вернуться. У Асины были свои взгляды на жизнь, и менять их у нее не было желания. Надев синее Нанино платье, она расчесала и откинула на спину длинные густые волосы. В ожидании гостей ходила из комнаты в комнату, тихонько напевая.

Уже светились окна в соседних домах, когда Асина закончила приготовления. Накрыв на стол, остановилась перед зеркалом. Из глубины стекла смотрели на нее большие карие глаза, обычно бледное лицо было сейчас румяным, свежим. Асина собрала волосы на шее, перебросила их через плечо. В синем платье Наны она выглядела изящнее, стройнее. «Лицо совсем не для того, чтобы прятать его под чадрой, Ася!» — слышался ей голос Наны. Отойдя от зеркала, бросила взгляд на висевшую на стене рамку: с пожелтевшей солдатской фотографии смотрел на нее толстощекий мужчина с жесткими, как щетина, бровями и жидкими волосами — Саир. В нижнем левом углу чернилами было написано: «Март 1930 г. Пещера». «Мне тогда было всего восемь лет, а ему двадцать девять… Он только что вышел из тюрьмы». Асина сняла рамку с фотографией и сунула ее в гардероб.

Занин и Нана подошли к дому Саира. Подпоручик давно уже хотел познакомиться с Асиной, но сейчас вел себя так, будто ему навязали посещение дома, где не принято приглашать гостей.

— Ты уверена, что именно сегодня мы можем явиться сюда с визитом? — спросил Занин.

— Конечно.

— Но ведь супруг Асины, кажется, отсутствует?

— Она не страдает предрассудками. Эта женщина, милый, воспитана в другой среде, она выросла в Пловдиве. Может, ты этого не знаешь?

— Не интересовался.

— Ну, увидишь ее — наверняка заинтересуешься! — лукаво взглянув на него, парировала Нана.

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что она красивая. Красивая и умная. Родители просто-напросто продали ее богатому человеку. Забрали со школьной скамьи, из предпоследнего класса гимназии, и продали.

— Это уже интересно.

— Но… ты осторожнее, я тебя прошу! — Взяв его под руку, Нана заглянула ему в глаза.

Асина, услышав, как хлопнула дверь, выбежала навстречу гостям. Лунный свет заливал двор, Жеп прыгал перед ней.

— Проходите! — сказала она улыбаясь.

Занин, удивленный, что видит жену Саира не в традиционной одежде, а в платье, стройную и действительно очень красивую, безотчетно сжал руку Наны.

— Позвольте вас познакомить… Мой земляк, подпоручик Занин, — представила его Нана.

Асина, подав Занину руку и все так же улыбаясь, сказала:

— Асина… Вот и вся автобиография!

Гости рассмеялись.

— Прошу! — поклонилась хозяйка, и только тогда Занин отпустил ее руку, глядя ей в глаза.

Она провела, их по лестницам, через террасу, в свою комнату — просторную, с украшенным резьбой потолком и стенами, облицованными сосновыми панелями цвета спелой груши. Узкие окна занавешены были тяжелыми шторами, пол закрывал пестрый шерстяной коврик.

— Гостям не положено стоять. Пожалуйста, садитесь. Постарайтесь чувствовать себя… как в тюрьме, где о вас пекутся добрые стражи. Наш дом — что-то в этом роде. Пожалуйста, прошу вас!

— Уважаемая госпожа, в этой тюрьме я согласился бы сидеть всю жизнь, — сказал Занин и, наблюдая за Асиной, добавил: — И беспрекословно подчиняться таким «стражам»!

Асина вспыхнула. Ей стало весело. Уже года три не разговаривала она с посторонним мужчиной так свободно, так непринужденно.

Нана старалась не принимать всерьез шуток своего земляка и не подавать виду, что он ей небезразличен, но где-то внутри все в ней сжалось. Не сдержавшись, она бросила, натянуто улыбаясь:

— Даже самая прекрасная тюрьма — это прежде всего тюрьма.

— Не скажи! — продолжал шутить подпоручик, подсаживаясь к столу. — Если идешь туда по доброму согласию со стражем…

Асина впервые видела этого смуглолицего юного офицера. У него были синие глаза и черные волосы — природа иногда делает исключения из собственных правил, — и это почему-то привлекало Асину. Вскоре ей стало казаться, что она давно уже знает Занина.

— Если хозяйка уважает своих гостей, она тоже должна сесть! — сказал Занин, видя, что Асина продолжает стоять.

Вскочив, он отодвинул стул и подождал, когда Асина сядет.

— Обычаи не позволяют женщине сидеть за одним столом с мужчинами, — сказала Асина, наклонив голову в знак благодарности, — Но я больше уважаю своих гостей, чем обычаи… Пожалуйста, угощайтесь. Правда, все наскоро. Салат по-фракийски, а бастурма — по-родопски! В следующий раз постараюсь встретить вас получше.

— Будем надеяться, что это произойдет скоро, — повернулся к ней Занин. — О, превосходный салат! Нана, воздай должное хозяйке, не жди, чтобы тебя упрашивали!

— Значит, ты снова готов быть нашим гостем? — спросила Нана, беря вилку.

— Будете в Краснове — заходите, — приглашала Асина, разливая по рюмкам мастику.

— Но я живу через два дома от вас, госпожа!

Асина посмотрела на него удивленно.

— Да, через два дома и через реку! И если это правда — и только правда! — пусть господь бог не откажется от моей грешной души! И… ваше здоровье! Как единственный мужчина за столом, беру на себя приятную обязанность провозгласить этот тост. Ваше здоровье!

Хрустальный звон раздался в комнате.

На террасе залаял Жеп.

— Если есть бог и если он тебя слышит, он непременно подымет руку, чтобы опустить ее на твой рот! — сказала Нана.

— У каждого свой бог, уважаемая госпожа, — ответил Занин с напускной серьезностью.

— И кто же твой бог? — спросила смеясь Нана.

— Женщины! — ответил Занин и добавил: — Красивые женщины.

— Ну как, Нана, угадала я, а?

Асина протянула руку к бутылке, но не взяла ее, задержав взгляд на лице подпоручика. Потом взяла бутылку, наполнила рюмки и опять засмотрелась на это незнакомое и в то же время такое знакомое лицо. Ей казалось, она где-то его видела. Но где? И это родимое пятно… Не тот ли это человек, который прошлым летом стрелял в Караосмана у мельницы? А потом прошел мимо нее, сорвал лист табака и бросил на ходу: «Собирайте его, но не курите!» Да, конечно, это он! Только тогда он был в солдатской форме, у него не было погон… Асина слушала Занина, провозглашающего новый тост, но в то же время слышала и нечто другое: в погребе кто-то был, она явственно уловила там шаги. Побледнев, она еще раз внимательно посмотрела в лицо Занина и вышла в прихожую.

— Что? — спросил Занин.

— Думать надо, что говоришь! — упрекнула его Нана и выбежала вслед за Асиной.

Та стояла, прислонившись к стене, закрыв лицо ладонями.

— Что с тобой, Асина? — Нана сжала ее руки. — Не обращай внимания, он шутит! Он отроду такой. Ася, пожалуйста, я тебя прошу, не сердись на него… Что, тебе плохо?

— Уходить вам надо, Нана. Как можно скорее. Извинись за меня перед ним, но я… — шептала Асина, уверенная, что в погребе Караосман.

— Ася, что случилось?

— Я, как сестра, тебя прошу: уходите; так надо…

— Хорошо, хорошо, милая, успокойся. Если я буду нужна, приходи. Жду тебя завтра. Успокойся!

— Прости меня.

— Ничего, Ася, ничего. А ты ляг полежи…

Вскоре ступени лестницы заскрипели. Жеп тявкнул и смолк.

На улице моросил мелкий дождик.

6

Прислушиваясь к тихому шуму дождя, Нана лежала в постели с открытой книгой в руках. Ей оставалось еще страниц десять «Капитана Дрейфуса», но, сколько ни пыталась сосредоточиться, мысли ее были там, в доме Саира. Она положила книгу на грудь, задумалась: «Может, Асина вела себя так от страха? Да нет, не боится она Саира. Не боится даже его угроз повесить ее, если увидит, что она разговаривает с чужим мужчиной. Но почему же тогда, так радушно приняв гостей, вдруг… И почему так странно смотрела на Занина? Влюбилась, что ли?»

Не отрывая взгляда от маленькой бабочки, сидящей-на потолке, Нана вспомнила подробности, которые могли бы помочь ей разобраться в нахлынувших сомнениях. Прежде всего вспомнила момент знакомства: Занин задержал руку Асины дольше, чем это принято. Когда чокались, она смотрела на него во все глаза, как-то загадочно, странно. А Занин, Занин! Он ведь знал это синее платье. Оно, конечно, красивое, но подпоручик никогда не засматривался на нее, Нану, так, как в этот вечер на Асину… И все-таки чего она испугалась?

Нана совсем уж готова была объяснить странное поведение Асины страхом, что появится муж. Но в глазах Асины был не страх, а нечто иное: какой-то неистовый пламень.

А Занин, Занин… Раньше он заходил к ней, но в этот вечер отказался: «Служба, дорогая, вынуждает меня отказать тебе».

Она любила Занина. Может, поэтому все подозрения казались ей сейчас обоснованными. Она уважала Асину за сильный характер, за врожденное чувство прекрасного, уважала и в то же время жалела эту молодую женщину, которая будто послана ей, чтобы не было так одиноко, чтобы было с кем делиться самыми сокровенными мыслями…

Хлопнула калитка, во дворе послышались шаги. Накинув халат, Нана выглянула в окно. Она узнала Занина. С бьющимся сердцем подбежав к двери, повернула ключ. Занин вошел в комнату, снял фуражку и, с улыбкой искоса оглядев Нану, сказал:

— Прости.

— Наконец-то! — Видно было, что терпение ее на исходе и что, если он будет продолжать держаться с ней так, как в доме Саира, в следующий раз она еще подумает, открывать ли ему. — Сообразил все-таки, что и в этом пустынном краю существуют правила хорошего тона… Садись.

— Аллах прогнал меня из дома Саира, господь возвращает меня к тебе, дорогая, для исповеди и прощения!

— Мое жилье не мечеть и не церковь, господин подпоручик! Как же ты бросил свою службу?

Занин сел к столу, положил ногу на ногу и принялся перелистывать книгу. Оба молчали. Наконец он поднял голову. Стоящая около него Нана смотрела на него с плохо скрываемым раздражением.

— Какой же ты друг? — Занин покачал головой. Бросив на стол «Капитана Дрейфуса» и словно выжидая, как Нана отреагирует, добавил: — Чувства угасают быстро… Разве я виноват? Не огорчайся.

— Да я больше огорчаюсь, выбрасывая изношенное белье!

Он засмеялся.

— Ничего смешного, господин подпоручик! — крикнула Нана, скрестив на груди руки и глядя в потолок.

Занин придвинулся к ней вместе со стулом и сказал уже серьезно:

— Нана, я говорю с тобой официально. Что сказала тебе Асина в прихожей? Подумай, не спеши с ответом.

— Тебя это очень интересует?

— Не меня — службу.

— Ты только за этим пришел?

— Асина и вправду почувствовала себя плохо?

— В медицинской практике есть такие случаи… Когда молодая, лишенная ласки женщина встречает вот такого нахала…

— Пожалуйста, оставь свои шутки. Скажи: ей действительно стало плохо или, может быть, есть какая-то другая причина?

— Поди спроси у нее, она ведь одна! — процедила Нана сквозь зубы.

— Что она тебе сказала? — настаивал подпоручик.

— Не она, глаза ее говорили! Думаю, ты прекрасно понял о чем.

— Ну, хорошо. — Он встал, взял фуражку. — Ладно, скажу!

Отобрав у него фуражку, Нана усадила Занина и, обняв за шею, стала страстно целовать его лоб, глаза, щеки. Он терпеливо ждал, когда кончится это своеобразное наказание.

— Просила ее извинить, — продолжала Нана. — Только и всего. Впрочем, звала нас в гости в другой раз… Если я буду занята, можешь отправляться один. Теперь найдешь дорогу. Будет и бастурма из серны, и овечья луканка, и кислое молоко… И милый диалог в комнате, освещенной красной лампой.

— Спокойной ночи, — сказал подпоручик, надевая фуражку.

Он слышал, как нервно повернулся ключ в замке за его спиной.

Шагая по улице под моросящим дождем, Занин попытался подвести итог всему тому, что предстояло сделать этой ночью и что он предварительно согласовал в штабе. План его сводился к следующему: ночью милиция должна была освободить задержанного в автобусе Саира; он явится в Красново после полуночи; Караосман, который, безусловно, был на нашей территории, знал, что Саир задержан; теперь же, узнав, что его освободили, непременно явится к нему домой; подпоручик воспользуется помощью Наны, которая проведет его в дом Саира, уже окруженный (засада во дворе и на сеновале), затем, проводив Нану, вернется и возьмет на себя руководство задержанием или ликвидацией Караосмана… Первая часть его плана была более или менее выполнена, хотя сейчас, оценивая результаты, он понимал, что план несовершенен, а в некоторых отношениях даже наивен: какая-то мелочь, до сих пор неизвестная ему, портила всю игру…

Ворота вырисовывались все яснее. Все рельефнее выступал силуэт часового. Подпоручик спешил доложить командиру обстановку, а потом вернуться к дому Саира и взять на себя руководство засадой.

7

Капитан Игнатов заканчивал бриться перед маленьким зеркальцем в своем кабинете, когда, постучав, вошел подпоручик Занин. Для командира участка были приготовлены две комнаты в постройке, которые служили когда-то кухней и столовой лесничества, но Игнатов редко туда заходил: то был на границе, то служба задерживала его в кабинете на всю ночь.

— Садитесь, подпоручик, — сказал Игнатов, не оборачиваясь. — Как дела? Что-то уж слишком быстро вы нагостились! Или, может, отказались от этой идеи?

— «Нагостились»! — Занин достал сигареты, закурил. — Вы были правы. Все не так просто, как казалось, когда мы обдумывали вариант-один… Хозяйка, которая, должен вам признаться, вначале спутала мои понятия о форме и содержании, была мила и любезна. В общем и целом она не обманула моих ожиданий. Но!.. Внезапно, без всяких видимых причин, «разболелась», и мы…

— Вы, естественно, ничего не понимаете в медицине, но медсестра — разве она не поставила диагноз?

— Нервный кризис на «сердечной» основе, как Нана мне объяснила.

Занин улыбался, стараясь придать меньше значения провалу операции в доме Саира. Игнатов слушал его, вытирая лицо, потом обернулся, снял с вешалки китель.

— Ну и как, подпоручик, устраивает вас такой диагноз?

Стоя посреди кабинета, Игнатов застегивал пуговицы летнего кителя. Он задавал Занину вопросы, но мысли его были далеко. По усталому лицу пробегали беспокойные тени.

— Вы всегда учили меня не терять веры, господин капитан!

— Который час? — спросил Игнатов.

Занин посмотрел на карманные часы.

— Двадцать один пятьдесят. Надо идти. Вариант-один остается в силе, не так ли?

— Не спешите, — сказал Игнатов. — Сядьте. Засады уже излишни. Или вы не согласны?

Сев к столу, капитан вертел ручку телефона.

— Я не вполне уверен, — ответил Занин, пожав плечами.

— Оцените как следует обстановку. Когда… Один момент… Алло!.. Стефанов, немедленно снимите засады по варианту-один и ровно в двадцать два десять постройте личный состав на плацу… Всех без исключения!

— Не кажется ли вам, что мы спешим, господин капитан? — нерешительно спросил Занин. — Вы утвердили план…

— Командир утверждает, командир корректирует или отменяет, подпоручик! — ответил Игнатов.

— Так точно, но… — Занин не смел возражать, понимая мотивы, вынудившие Игнатова принять такое решение. — Мы отказываемся от варианта-один?

— Как раз наоборот. Дополняем план действий в соответствии с изменившейся обстановкой. — Капитан подошел к дивану, сел рядом с Заниным. — Ну и как же выглядит супруга нашего общего друга Саира Курталиева?

— Вам надо на нее посмотреть! — засмеялся Занин, стряхнув пепел с сигареты. — Но когда она без чадры.

— К чему мучить мою старую холостяцкую душу?.. В святом евангелии, которое вы так часто цитируете, сказано: «Не введи меня во искушение, но избавь меня от лукавого!» Получим мы информацию о Караосмане?.. Придет он этой ночью к Саиру или подошлет кого-то другого? Что думает разведка?

— Если узнает, что Саир вернулся, придет.

— А если не узнает?

— Ваш вопрос заставляет меня склониться к мысли, что и при отсутствии информации он все-таки придет…

— Это другое дело!

Зазвонил телефон. Игнатов снял трубку, хмуро выслушал. Густые его брови сошлись на переносице.

— Слушаю, господин полковник! — сказал он. — Лично я беру на себя ответственность… На основе предоставленных мне прав. Разумеется, со всеми вытекающими последствиями. Так точно, господин полковник, в доверенном мне районе государственной границы. Слушаюсь!

Он положил трубку, глядя на телефон, будто все еще выслушивая указания начальства, взял из пепельницы сигарету, попробовал затянуться и, убедившись, что она погасла, смял ее. Телефон снова зазвонил.

— Игнатов слушает, — ответил капитан. — Хорошо… Объявите, подпоручик, всему личному составу, что завтра будут занятия на стрельбище, и отпустите всех отдыхать. На эту ночь — никаких патрулей по селу… Вы — нет! Жду вас.

Занин все еще не мог разгадать замысла командира, а самолюбие не позволяло задавать лишних вопросов. Он молча курил. Уже не в первый раз Игнатов пользовался в игре такими внезапными ходами — разумеется, не без его ведома, — но сейчас капитан или хотел его помучить, понуждая сделать реальные выводы из сложившейся обстановки, или сам пока не решил окончательно, какой предпринять тактический ход.

Вошедший строевым шагом поручик немного его отвлек — Занину не по душе была дисциплина в прусском духе, насаждаемая Стефановым. Игнатову же именно это и нравилось в поручике, он ставил всем в пример его дисциплинированность, старание ж гордился им, хотя у того и не было опыта пограничной службы, а другие офицеры за глаза называли его Стойкой.

Игнатов поднялся из-за стола. Встал и Занин.

— Господа офицеры, — обратился Игнатов к своим помощникам спокойным внушительным голосом, — в час тридцать в том же составе устраиваем засаду вокруг двора Саира. Обращаю ваше внимание: все — в полной тайне! Поручик Стефанов, вы берете на себя руководство засадой, блокирующей двор. Подпоручик Занин, вы — действиями засады, расположенной на сеновале. Действуем по варианту-один.

Затем, отпустив их, Игнатов взял с письменного стола синюю папку. Долго перелистывал, читал и подписывал документы. В открытое окно веял прохладный ветер, напоенный запахом смолы.

Когда построенных на плацу пограничников отпустили на отдых, урядник Славеев перебрался через ограду, миновал сад лесничества и поспешил проверить, в погребе ли Караосман. Он огляделся, стукнул три раза — дверь открылась.

— Здравствуй, Кара!

— А погромче нельзя? — пробормотал Караосман.

Славеев никак не мог научиться стучать так, как велел Караосман.

— Что я, громко, что ли? — спросил он.

— Все село слышало. — Караосман задвинул засов и тяжело плюхнулся на шкуру. — Что за команды в это время? Топот, кони…

— Сняли засаду у Саира, — сообщил Славеев. — Отпустили всех отдыхать. Завтра занятия на стрельбище.

Караосман ничем не показал, что сообщение о засаде представляет для него интерес. Всецело полагаться на Славеева было рано.

— Сведений у меня нет, — ответил урядник и услышал, как Караосман пробормотал что-то, но не понял, что именно.

— Когда капитан отправляется на границу?

— Кажется, на следующей неделе, но…

— А ты точно узнай, точно! Ну ладно, иди спи.

— Запрешься?

Караосман поднялся со шкуры, подождал, пока хозяин выйдет, снова задвинул засов, вернулся, взял автомат, подвесил к поясу гранаты и покинул сырую нору. На плацу еще слышались голоса, мелькали силуэты солдат.

Он дошел по берегу до каменной ограды, покосившейся от подмывающей ее реки, легко перемахнул через нее и оказался в саду Саира. У Асины светилось окно. Прижимаясь к стене, сгибаясь под низкими ветвями яблонь, добрался до амбаров и легко отодвинул неприколоченную доску. В бывшей бане, где сейчас хранился приготовленный на продажу табак, было темно, но он пролезал в эту дыру неоднократно и знал, куда ступить, что обойти, чтобы попасть в погреб. На этот раз дверные петли скрипнули. В нос ему ударил кислый запах гниющих виноградных выжимок.

Караосман встал в углу. Над его головой была кровать Асины, но ничто не выдавало присутствия женщины. Стукнув ножом по доскам, сосредоточенно прислушался: половицы слегка скрипнули, послышались легкие шаги. Асина пересекла комнату, замерла у дверей. Щелкнул замок.

— Асина! — глухо прозвучал его голос. — Асина!

Караосман напряженно смотрел на почерневшие от времени доски, освещая их карманным фонариком. Там, наверху, на пружинной кровати лежит в ночной рубашке она, жена Саира, которую в прошлом месяце он заманил на сеновал и к которой сейчас вновь собирался войди.

— Асина!

Низкий его голос прозвучал в погребе, как в бочке. И снова ничего — тишина, грозная, давящая тишина, когда кажется, что кто-то следит за тобой из угла…

После той ночи на сеновале Асина избегала его. Саир, конечно, догадывался обо всем, маялся, но молчал.

Нащупав бочонок, Караосман сел. Надо было подождать, пока Асина успокоится. Он был почти уверен, что она испугалась, не узнав его голоса. На улице звенела убаюкивающая песня сверчков. Время от времени торопливо и как-то зловеще долетало со стороны реки кваканье лягушки, очень похожее на лай пулемета. «Проклятая! Словно время отмеряет!» — думал, слушая ее, Караосман: и интервалы, и «очереди», и «осечки» были безошибочны. В других обстоятельствах послушал бы это кваканье — было в нем что-то забавное. Но сейчас оно взвинчивало нервы, пугало и путало его и без того сумбурные мысли.

Караосман снова достал нож и стукнул. Асина молчала. Он взял автомат и осторожно подошел к узкому отверстию. Выглянул. У сеновала мелькали люди — подходили один за другим и бесшумно исчезали внутри. «Меня предали!» — подумал Караосман.

Он вылез из погреба, огляделся и ползком пробрался к полю, засеянному люцерной. По ту сторону ложбины тоже была засада — кто-то стукнул по камню металлическим предметом. Стало ясно, что его засекли, но Караосман не стал размышлять, случайность это или предательство: все его внимание было направлено на то, чтобы быстро и решительно перемахнуть через стену.

Ему оставалось до нее шагов десять, когда послышался отчетливый голос:

— Нет, не там. Спрячься за камень!

Узнав голос Славеева, он понял смысл этого «случайного» восклицания и почувствовал, что тело его сжалось, точно пружина. Перемахнув через стену, Караосман дал очередь из автомата, перебежал речку, но здесь его встретил громкий окрик:

— Сто-о-ой!

Славеев знал, что Караосман слышал ею, что сейчас он бежит на него, не боясь выстрелов, так как видел автомат, направленный вверх. Урядник должен был подать команду «Огонь!», и он подал ее, когда Караосман был уже вне опасности. Выстрелы неслись ему вслед, но он уже скрылся в кустарнике на берегу Сарыдере.

Спустя полчаса после перестрелки капитан Игнатов отпустил Стефанова, подробно доложившего ему о провале операции у дома Саира. Игнатов истолковал действия Славеева как проявление страха перед лицом врага и велел поручику подготовить и принести на подпись приказ о взыскании Славееву.

Пережив и эту неудачу, Игнатов сообщил о ней в штаб дивизии, но там ему рекомендовали подробно разобраться в случившемся и только тогда представить письменное донесение, а не устное. Стоя у раскрытого окна, капитан смотрел на синие очертания Белтепе, терявшиеся в темноте.

В дверь постучали.

— Войдите!

— Урядник Тотев… — Дежурный подтянулся под строгим взглядом начальника. — Али, полевой сторож, просит его принять.

— Какого дьявола ему надо? Ночь на дворе! Он что, пьян?

— Никак нет, господин капитан.

— Ладно, но, если пьян, гони. Врежь ему… знаешь куда?

— Так точно!

Дежурный, четко повернувшись, выбежал.

Игнатов опустился на диван. «За каким дьяволом мне сейчас Али? Наверное, насчет сена пришел. Или Пармак опять не взял его в засаду?» — думал он.

И все-таки Игнатов испытывал особое чувство к этому сухощавому низенькому человечку — кавалеру двух орденов за храбрость, герою Дравы. Может, именно поэтому или потому, что Али был инвалидом — левая его рука, задетая осколком снаряда, не разгибалась, — Игнатов относился к нему по-братски: всегда внимательно выслушивал и помогал. Али обожал командира участка и готов был, как он говорил, облить себя керосином и сжечь посреди села, если бы Игнатов это приказал. Только от пьянства не мог избавиться полевой сторож, поэтому Пармак и не включал его в группу содействия. Да и жена его, Найде, часто приходила и жаловалась, что Али то пропил всю зарплату, то не наколол ей дров.

Дежурный постучал, впустил Али, который, переступив порог, вытянулся по стойке «смирно».

— Добрый вечер, господин капитан!

— Садись, садись, — сказал Игнатов, указывая на диван.

— Этот ваш меня целый час в воротах продержал! Я ему говорю: «Слушай, если ты меня не пустишь, я сам войду». «Нельзя, — говорит, — иначе меня под арест посадят». «Пусть посадят, — говорю, — раз ты своей службы не знаешь!»

— С какой, бедой явился, Али? — прервал его капитан.

— Да беда-то не только моя, господин капитан. Общая! — Али покачал головой.

— Так-то оно так, Али, вместе сено косим, вместе нашу границу охраняем. В прошлый раз мы тут мудровали, мудровали.

— Мы тут мудруем, — прервал капитана Али, — а этот разгуливает по району…

— Да поймаем. Ты об этом, из Сивина, который луга наши косит?

— Этого схватим, а вот другого… Караосмана небось не схватите! Потому что ваш человек ему помогает.

— Ты пил? А ну дыхни!

— Где пить, господин капитан? Кирим закрыл. Пармак его взял в засаду. Его вот взял, а меня все время…

— Оставь Пармака, я распоряжусь, чтобы он тебя тоже брал. Так кто кому помогает? — спросил Игнатов, хотя и думал все еще, что сторож пьян.

— Кто? Видишь ли, этого я еще и сам не знаю. Но кому — знаю! Караосману! Ваш человек помогает Караосману, господин капитан. Человек из штаба.

Игнатов, едва державшийся на ногах от усталости, вдруг почувствовал, как холодная дрожь прошла по спине. Он склонился к лицу Али, вглядываясь в него.

— Али, это правда?

— Еще бы не правда!

— А доказательства? Ведь такими вещами не шутят!

— Сейчас я пришел только затем, чтобы об этом предупредить. А вот когда еще одну вещь выясню, я к вам приду и скажу: «Господин капитан, постройте своих людей на плацу». Встанем с вами у окна, чтобы меня не видели, и я его покажу. Не знаю, в первом или во втором ряду он стоит, ну да все равно! Вы его увидите!

— Али, если ты говоришь правду…

— Когда я тебя обманывал, господин капитан? — Сторож встал. — Али слов на ветер не бросает. Пора мне, а то Найде пойдет разыскивать меня с хворостиной.

— Подожди, Али! — Капитан подошел к нему, положил руку на плечо. — Посмотри мне в глаза.

— Смотри не смотри, все одно, господин капитан.

— Ты на фронте разведчиком был…

— А я и сейчас разведчик! — прервал его Али, гордившийся тем, что проявил на фронте храбрость как разведчик, а не как обычный пехотинец.

— Обещай, что пока не скажешь никому ни слова.

— У разведки свои законы, господин капитан, — ответил этот неугомонный человек.

Игнатов мучительно размышлял об этом незавершенном разговоре. Он смотрел в окно на удаляющегося полевого сторожа — щуплая невысокая фигурка мелькнула и растаяла в темноте за воротами. Сердце Игнатова сжалось от неясного, но недоброго предчувствия. Он все еще не понимал: то ли его приятель пошутил, то ли под хмельком был, то ли просто раздражен и обижен.

Красново засыпало. Засветившиеся после выстрелов окна одно за другим гасли. Затих лай собак, и над ложбиной воцарился вечный невнятный шепот Сарыдере.

8

Караосман ждал Славеева, притаившись в бурьяне возле самой его квартиры, вымокший и злой. Он не забрался в погреб, хотя не имел оснований сомневаться в Славееве. Но сейчас, после того что случилось у Саира, он не имел права верить и ему. Говорить о предательстве было рано, тем более что Славеев его предупредил, а после этого стрелял высоко в воздух. Но и это еще не было доказательством его преданности. Вот почему Караосман занял позицию, которая позволила бы ему улизнуть в случае ловушки и отсюда, от квартиры урядника.

Вскоре на улочке показался Славеев. Он осторожно вошел во двор и нерешительно направился к погребу. Караосман, подождав, выпрямился и нагнал хозяина у самой двери.

— Здравствуй, — сухо сказал он, входя.

— Кара?.. Ну как, все нормально?

— Кто подстроил эту пакость? — прорычал в ответ Караосман. — Вспомни-ка, что сам говорил. Ловушку мне приготовили? — Он положил автомат возле подушки, снял пояс с гранатами, вытянулся на шкуре. — «Сняли засаду»? Хорошо же вы ее сняли!

— Но я же сделал все, что мог! — воскликнул Славеев, садясь на мешки.

Вопросы Караосмана звучали как на допросе, но Славеев знал нрав этого человека и молча проглотил обиду. Он смотрел в темноту тревожными, широко открытыми глазами, словно пытаясь понять сущность слов «Кто подстроил эту пакость?». Прижавшись затылком к стене, урядник думал: «Кто ты такой? Зачем ты здесь? Чтобы я, дурак, плясал под твою дудку?»

— Да знаю, — сказал Караосман. — Я слышал, когда ты крикнул «Стой!».

— Хочу тебя предупредить: засада на сеновале не снята, — сказал Славеев.

— Значит, подпоручик хитрит, — пробормотал Караосман уже более дружелюбно.

Славеев не сомневался, что Караосман не только поймет его, но еще и похвалит. Однако тон, в котором тот начал разговор, его обидел. Он вздохнул.

— Что-то ты, приятель, нос повесил, а? Не принимай к сердцу.

— Да я и не принимаю. Только вот что-то здесь, внутри, бьет меня, точно кулаком! Спать ложусь, а глаза не закрываются. Ты спроси меня, как я утро встречаю. На кой черт мне твои деньги! Мне змеи снятся под этими деньгами. Вчера вечером…

Караосман приподнялся на локте.

— Ты пил?

Он хотел посмотреть в глаза уряднику, но было слишком темно.

— Всего рюмку, — ответил Славеев. — Иначе такие мысли в голову лезут…

— Послушай, приятель, иди-ка ты спать. Возьми себя в руки. Путь у нас с тобой один, дороги назад нет. И не усердствуй с выпивками. Договорились? — Караосман похлопал его по плечу. Он успокаивал Славеева, но сам уже не был спокоен после его сообщения.

— Устал я, — сказал урядник.

— И в нынешнюю ночь, приятель, спать не придется. Ты берешься помочь мне в одном неотложном деле?

— Ну если оно, мне по силам…

— Пойдешь к Саиру. Скажешь Асине, что на сеновале засада.

Караосман подробно объяснил, как надо действовать, написал при свете фонарика короткую записку и выпроводил Славеева.

Он давно искал случая еще раз серьезно его проверить. И Асину, конечно: не попала ли она в расставленные Заниным сети? В записке не было ничего секретного. Славеев должен был войти в дом Саира, несмотря на то что на сеновале засада. Это был риск и для самого Караосмана. Какую цель он преследовал? Асина (если только она не оказывает услуги разведчику-пограничнику) через Айшу сообщит ему о записке, полученной от неизвестного. И наоборот: если Асина работает на Занина, то к нему тоже поступило бы сообщение о записке, но уже по другому каналу: Асина — Нана — Занин — Славеев.

Подождав, пока урядник отойдет подальше, он бесшумно открыл дверь и исчез во тьме.

Было уже далеко за полночь, когда Славеев пересек двор лесничества и вышел на изрытую дождевыми потоками улочку. Прежде чем идти к дому Саира, он хотел убедиться, что Занин в штабе.

Красново тонуло в ночном мраке. Все еще моросило. Тучи, поредевшие, рваные, цеплялись за вершины горных хребтов. Откуда-то со стороны мельницы хрипло пролаяла собака, потом снова все стихло. На повороте к штабу возник, будто тень, маленький человечек: опираясь на длинную палку, он прижался к изгороди и, увидев урядника, поспешил за ним следом, стараясь не привлекать к себе внимания.

Перед воротами взад-вперед шагал часовой. Заметив, что кто-то приближается к штабу, он крикнул:

— Стой! Кто идет?

— Свой, — ответил Славеев, подходя к солдату. — Здравствуй, герой!

— Здра… — открыл было рот часовой, но урядник махнул рукой, чтобы тот замолчал.

— Тише. Знаешь ведь, как ночью все слышно. — Посмотрев на светящееся окно комнаты Занина, он добавил: — Будь бдительным, парень.

Затем сделал вид, что уходит домой, но, отойдя немного, повернул на другую улицу, которая вела к дому Саира. За ним шел Али. Когда останавливался Славеев, и он замирал на месте. Урядник перешел мост, постоял у ворот Саирова дома и проскользнул внутрь. Али занял удобное для наблюдения место напротив ворот и, прислонившись к стволу старого дерева, стал ждать. Его сомнения постепенно развеивались. Он был уверен, что утром сможет явиться к капитану, попросить его выстроить перед штабом своих подчиненных и из окна, как и обещал, указать ему помощника Караосмана.

Тихое журчание реки усыпляло, веки слипались. Али уже видел построенные перед штабом шеренги. Командир ведет его по лестнице наверх. «Ну как, выполнил свое обещание?» — спрашивает он. «А то как же? Али слов на ветер не бросает! Обещал же я показать из окна — не хочу, чтобы другие об этих делах знали!» Они в кабинете, подходят к окну. «Смотри, смотри и помни: ведь ты человека на смерть осуждаешь!» Игнатов опускает руку ему на плечо. «Не я — сам он себя осуждает. Глаз у меня, господин капитан, верный. Считайте слева направо. Первая шеренга, на фланге. Видите седого? Рашко Славеев». — «А не ошибаешься?» — говорит Игнатов, не сводя глаз с седой головы урядника. «Не ошибаюсь. Свою голову готов заложить! Ну что, я свободен?»

Охваченный радостным чувством, Али отдает честь, четко поворачивается кругом — совсем как в давние времена, когда хотел показать начальству, что он — настоящий солдат. Али выходит с черного хода, но идет не к дому, чтобы похвалиться Найде, а к корчме Кирима. Она опять переполнена. А вот и Пармак! Сидит в углу, попивает свою ментовку. «Кирим, бутылку ментовки кмету. Я же сказал — вон туда, Пармаку! — говорит он и садится за соседний столик. — От меня, Пармак! Выпей и иди. Иди посмотри на него!» Али выходит вслед за кметом. По дороге к подразделению двое солдат с насаженными на ружья штыками конвоируют Славеева. Урядник шагает тяжело, с опущенной головой и связанными за спиной руками. «Ну посмотри-ка, Пармак, красиво, а?»

Хлопнула калитка. Вздрогнув, Али протер глаза. На улицу вышел кто-то, очень похожий на Занина, хотя поручиться за это Али не мог: темно было. Тогда, держа царвули в руках, он босиком бросился вдогонку за этим человеком и бежал до самого моста. Там никого не было — человек будто сквозь землю провалился. Упершись ладонями в грязную землю, Али приник к ней, как учили когда-то в армии: вдруг удастся увидеть силуэт на фоне неба?

— Уж не здесь ли ты, Али, спать собрался? — услышал он вдруг низкий голос и, обернувшись, увидел урядника Славеева.

— А, это вы? — сказал Али. — А я было принял вас за…

«За Пармака», — хотел он добавить. Но Славеев не дал ему договорить:

— За кого же? — Подождав, пока он встанет, урядник наклонился и, подняв его царвули, добавил: — За Караосмана, а?

В его спокойном и даже любезном голосе Али уловил иронию и решил отвечать в том же тоне.

— Гоняться за Караосманом, — усмехнувшись, сказал он, — и быть на него похожим никак нельзя, господин урядник!

— Конечно, — согласился Славеев. — Ну, пошли, что ли? — Тяжелая рука легла на худое плечо Али.

Они пошли по улице.

— Так, говоришь, не похож я на Караосмана, потому что преследую его?

— Так точно, преследуете.

— Я — его, ты — меня!

— Шутите, господин урядник.

Рука урядника на его плече вздрогнула. Али дернулся было в сторону, но тот придержал его.

— Я-то шучу. А вот Караосман не шутит! — прошипел Славеев и, зажав ему рот, повалил в грязь.

— Пус-ти! — прохрипел Али, но тяжелое колено придавило ему грудь, толстые пальцы нащупали шею, сдавили горло.

— Следить за мной будешь?! — Урядник изо всех сил сжимал пальцы — до тех пор, пока взгляд широко открытых глаз Али не остановился на лохматых тучах, несущихся к северу.

Потом Славеев походил вокруг, обошел полянку и вернулся. Постоял, наклонился, поднял царвули, вскинул на плечо тело Али и понес его к реке.

9

Ранним утром следующего дня капитан Игнатов вызвал к себе Занина, приказав ему снять засаду, что была вокруг двора Саира. Он намеревался рассказать подпоручику о том, что сообщил ему полевой сторож Али.

Игнатов верил Али или, точнее, хотел бы ему верить. Всю ночь думал о том, что кто-то из штаба помогает Караосману, беспокойно ходил взад-вперед по кабинету, перебирая своих подчиненных, будто янтарные зерна четок, анализируя поведение каждого, спрашивал себя: «Кто? Кто?» Но ни один из всего списка не вызывал подозрений. И капитан снова возвращался мыслями к Али. Правду ли он сказал? Не руководило ли им только желание блеснуть перед Игнатовым — да и перед односельчанами — своим геройством? Если Али действительно напал на след, почему не назвал имя предателя?

Он представил себе реакцию командира дивизии на полученное донесение: «Сообщаю: полевой сторож села Красново Али Дервишев обнаружил, что такой-то является помощником Караосмана». Нет, подобное донесение скомпрометировало бы самого Игнатова. Еще бы: шпиона, работавшего на Караосмана под самым его носом, в штабе, удалось обезвредить не ему и не его подчиненным, а Али — человечку, которому не доверяли даже в группе содействия!

Капитан нервно ходил по кабинету, смотрел в окно на плац и снова принимался шагать, время от времени прижимая руку к животу: язва давала себя знать. В его ушах все еще звучал голос Али: «Построите их, встанем вот, здесь, и я вам скажу: вон тот помогает Караосману!»

Было рано, утренняя прохлада струилась в окно, а Игнатова то и дело бросало в пот от волнения. Если б сейчас его спросили, возможно ли, чтобы Али обнаружил помощника Караосмана среди штабных, он без колебания ответил бы: «Нет!» Но в глубине души допускал такое, хотя это и противоречило всякой логике. Именно она и заставляла его склониться к мысли, что донесение в штаб дивизии послать все-таки придется.

Боль в желудке снова скрутила его. Согнувшись, он остановился у дивана. Так и застал его подпоручик Занин.

— Опять язва? Сигарету?

— А твоя медичка все еще утверждает, что противопоказано? — спросил Игнатов, выпрямляясь.

Занин спрятал сигареты.

— Доктор Кабаков говорит: «То, что опасно для показания, всегда противопоказано!»

— Пошел он к дьяволу вместе со своей философией! Ты знаешь, сколько золота этот живодер содрал со всего края?

— Ну, золотые украшения — его слабость. Пузырек вареного соснового корня — золотой перстенек! Улитка, высушенная и растертая в порошок, — золотой. Так этот доктор людей и лечит.

Капитан посмотрел на дверь.

— Вроде кто-то постучал?

— Фиалка.

— Впусти ее.

Занин открыл дверь. В кабинет гордо вошла маленькая серна. Она доверчиво посмотрела на капитана, подождала, пока подпоручик сядет, и, подойдя к креслу, легла рядом, подогнув ножки. Ее зеленые глаза остановились на старых стенных часах.

— Десять минут шестого, милая! — Игнатов ласково погладил ее. — И ты тоже не спала? А это что за бинт?

— Не слушается. С вечера я оставил ее у дежурного, а она решила сбегать в самоволку. Перескочила через забор и — хлоп! — ножку подвернула.

— Ничего, заживет. Фиалка-то поправится, а вот мы… — Капитан опять погладил серну. — У нас болезнь посерьезнее. Видно, резать придется.

— Язва? — спросил Занин, глядя на командира сочувственно.

— Если бы! Язва одного только меня мучает. Ночью, уже после двух, явился ко мне Али. — Сев за стол, Игнатов продолжал: — Как думаете, можно ему верить?

— А вы как думаете?

— Я вас спрашиваю!

— И верю, и не верю. — Занин смотрел в пол. — Это честный человек, патриот, герой Дравы. Да теперешняя его жизнь… В общем, верю и не верю, — повторил он.

— Допускаете вы, что кто-то из наших военнослужащих помогает Караосману?

— Ну, утверждать что бы то ни было категорически я бы не мог.

Резко зазвонил телефон.

— Капитан Игнатов слушает, — сказал он устало, нервно разминая сигарету. — Да-да, слушаю… Так… Во сколько? Так… Поставьте охрану. Иду! — Капитан медленно положил трубку на аппарат, опустил голову, сказал будто сам себе: — Эх, Али, Али! Привязать бы тебя… тогда б ты жив остался.

— Что случилось? — встревожился Занин. — Что-то с Али?

— Дай закурить.

— Пожалуйста.

Фиалка ткнулась мордочкой в руку Занина, но огонек спички заставил ее отпрянуть.

— Здесь, подпоручик, опытная рука работает, — Игнатов откинулся на спинку стула и глубоко затянулся. — В пятистах метрах восточнее моста, в заводи, найдено тело Али.

— Убит? — Занин смотрел на него ошарашенно.

— Мертв. Вот и все. А как он мне сейчас был бы нужен. Ушел — и тайну с собой унес. Оба мы допустили маленькую, но фатальную ошибку! Ну что ж, идемте, подпоручик.

Они вышли из штаба. Фиалка обогнала их, сделала несколько грациозных прыжков, затем остановилась, замерла, вытянув шейку. Но ни Игнатов, ни Занин не обращали на нее внимания, и она вернулась к часовому, стоявшему у ворот.

На улице собралось много народу: дети, женщины, мужчины. Казалось, все село устремилось к мосту и дальше, к заводи. А там уже стояла толпа. Люди шумели, указывая друг другу на тело Али, запутавшееся в ветвях вербы, принесенной откуда-то рекой. Увидев пограничников, все посторонились, пропуская Пармака, поставившего охрану и ждавшего их. Он подвел офицеров к берегу.

Синяя, отполированная водой скала перегородила здесь, русло реки, образовав глубокий омут. Тело то появлялось над мутной водой, то скрывалось, будто Али пытался встать на ноги и выйти на берег. Эти странные и страшные движения и пена, которая то обвивала его стриженую голову, когда она погружалась, то расходилась при появлении ее над поверхностью воды, заставляли матерей уводить детей подальше от берега, да и сами женщины боялись мертвеца, — взглянув, бормотали что-то и спешили уйти.

— Милиции сообщили? — спросил Игнатов Пармака.

— Да, — вздохнул Пардон — Придут. И следователь, и врач. А того уже и след простыл!

— Ты думаешь, Караосман? — Игнатов испытующе посмотрел на Пармака.

— Так ведь не я же! Распорядились его не трогать.

— Ясно, — кивнул капитан. — Кто первый увидел Али?

— Жена Нури. Она вон в том доме живет.

Какой-то курчавый мальчик выскочил вперед и затараторил:

— Она пошла выбросить в реку дохлого цыпленка, а увидала Али!

— А ну, марш отсюда! — прикрикнул на него Пармак, и мальчуган юркнул в толпу. — Ну ладно, я пойду. Как приедут — пошлю вам сказать.

— Пусть никто ничего не трогает, — напомнил ему Игнатов.

На тропинке, сбегающей от дома Саира, Занин увидел женщину в чадре. Она не спешила, как другие, спуститься к заводи — очевидно, ее не волновало то, что подняло на ноги все Красново. Подпоручик узнал Асину. Она шла медленно, низко опустив голову, Словно что-то искала у себя под ногами. Подойдя к толпящимся на берегу, не стала расталкивать людей, как это делали другие, а осталась позади толпы и только тогда посмотрела на противоположный берег, где собрались люди из нижнего квартала.

На улице, ведущей к штабу, Игнатов повстречал трех женщин: ту, что шла в середине, две другие поддерживали под руки.

— Вот уж этой-то встречи не хотел бы я сейчас! — проговорил он. — Найде… Придется выдержать.

Найде едва держалась на ногах. Ослабевшая, с измученным, бледным лицом, повязанная черным платком, шла она увидеть своего «пьяницу» и, может быть, проклясть его еще раз. Заметив офицеров, женщины остановились.

— Мои самые искренние соболезнования, Найде. — Капитан взял ее руку, попытался сказать что-то еще, но взгляд несчастной женщины словно приковал его к месту. Он еле слышно добавил все-таки: — Али был настоящий патриот! Мы недостаточно его ценили.

Занин знал, что Найде его ненавидит: во время семейных ссор, когда они с мужем приходили к Игнатову, чтобы он их помирил, Занин всегда вставал на сторону Али, а однажды даже дал дежурному распоряжение не пускать Найде к командиру. И все-таки он тоже высказал свое сочувствие, но женщина не подала ему руки. Лишь взглянула на него холодно и сказала:

— Кто-то из вас его убил!

Вздрогнув, точно его хлестнули, подпоручик смолчал, опустив голову.

Женщины продолжали свой путь к заводи.

Игнатов и Занин медленно шли к штабу. По дороге увидели открытую зеленую калитку, а затем — Нану, стоящую у окна.

— Верно, твой кофе стынет, подпоручик, — сказал капитан, кивнув в сторону окна.

— Лучше пусть кофе стынет, чем служебное место, — ответил Занин шутливо, хотя ему явно было не до шуток. — Надеюсь, реплику Найде вы слышали?

— Примите это как гипотезу и ищите убийцу, — сказал Игнатов. — Сегодня утром я вас спросил, верите ли вы Али. Сейчас вопрос стоит по-другому: «Верите ли вы Найде?» Надеюсь, теперь вы не ответите: «И верю, и не верю».

Занин, глядя на него виновато, вспомнил: год назад, когда он представлялся командиру, зашла речь о профессии. Он сказал, что вот, мол, в университете учился, но разведчик из него вряд ли получится. Сейчас захотелось повторить эту фразу, однако момент был неподходящий, и подпоручик еще какое-то время продолжал молча шагать рядом с Игнатовым.

— Найде права, — сказал он наконец. — Если не сам Караосман, то его человек убрал Али со своего пути. Но кто? И почему? Может, Али раскусил бы этот орешек! Но мы его не уберегли. Вот в чем Найде права.

— Да, — подтвердил Игнатов. Он думал о собственной вине: ведь он не задержал Али в штабе, хотя должен был это сделать. — Враг хитер и коварен, а у нас еще мало опыта. Потому все и рвется.

— Меня просто отчаяние охватывает, — сказал Занин. — Я все чаще ловлю себя на мысли, что мне все это не по силам. И жалею об университете. Первый курс окончил отлично. Большого архитектора из меня, может, и не вышло бы, но, по крайней мере, участвовал бы в строительстве новой Болгарии!

Игнатов слушал его понимающе. Он и сам пережил подобные терзания, когда ему пришлось отказаться от учебы и уехать на границу. Но обстановка в данный момент не давала ему оснований до конца согласиться с Заниным.

— Тяжело, подпоручик, — согласился он. — Однако долг есть долг. Разве нашим товарищам — тем, что строят новую Болгарию, — легко? Взрывать основы старого мира — пусть и отсталой, но по своей сущности капиталистической страны — и создавать новое, социалистическое общество. Перевоспитывать человека с его собственнической психологией и, отняв у него право на частное владение землей, фабриками, лесами, капиталами, заставить защищать завоевания революции. Не завидую я тем товарищам. Наша-то работа ясна: перед тобой враг, открытый или замаскированный, раскрывай и обезвреживай его! Империализм еще не сложил оружия. Да и другие, дополнительные трудности нас ждут: поговаривают о преобразовании пограничной охраны в специальный род войск, о реорганизации всей существующей системы охраны.

Дежурный, с нетерпением ждавший Игнатова, доложил, что его срочно вызывали из дивизии. У ворот стояла какая-то женщина в чадре.

— Господин Игнатов, — сказала она, подавая руку сначала ему, а потом Занину, — я хотела поговорить с глазу на глаз. Это очень важно!

— От подпоручика у меня тайн нет, — ответил капитан. — Говорите.

— Хорошо. — Женщина подошла к ним вплотную и тихо сказала: — Сегодня ночью, после трех, я вышла — и вдруг слышу крик.

— Извините, — прервал ее Игнатов, — давайте пройдем в штаб.

Втроем они поднялись по лестнице, капитан открыл дверь своего кабинета.

Игнатов знал Айшу только по имени — у него было ее заявление с просьбой зачислить ее на работу в подразделение. Он вспомнил, что Занин не согласился на это.

Предложив ей кресло, они с Заниным сели на диван.

— Говорите, — сказал Игнатов. — Постарайтесь припомнить вое до мельчайших подробностей.

— Да, да, конечно! — закивала Айша. — Я спустилась по лестнице. И вдруг услышала крик…

— Тихий? Громкий? — спросил Занин.

— Да как сказать. Сначала, тихий. Я испугалась. Быстро поднялась в прихожую и снова услышала: «Не надо, пожалуйста! Кара…» И еще что-то сказал — я не разобрала.

— Дальше.

— А дальше — затих!

— Как затих? — спросил Занин.

Айша моргнула, непонимающе глядя на Игнатова.

— Нам надо знать, — пояснил он, — как заглох этот крик: резко оборвался или постепенно стих?

— А, понимаю. Нет, не резко. Он был протяжным и не сразу прекратился.

Офицеры переглянулись, встали.

Айша тоже поднялась.

— Спасибо вам, Айша. — Игнатов пожал ей руку. — Пожалуйста, никому не рассказывайте о нашей беседе.

— До свидания.

Она как-то очень значительно посмотрела на Занина и пошла вслед за капитаном, который открыл дверь и приказал стоявшему за порогом солдату проводить ее.

Занин достал сигареты.

— По сигарете?

Капитан сел в кресло, закурил.

— Ну что же, — в задумчивости спросил он, — верить этой женщине?

Занин смотрел на тонкую струйку дыма, поднимающуюся над его сигаретой.

— У нас нет оснований не верить ей, — ответил он. — Впрочем, так же, как нет оснований и верить. Для нас это сигнал, ничего больше. Не следует забывать, что она — сноха ходжи.

— Мы не поверили Али, и его убили. Сейчас вот приходит к нам эта женщина… Давайте допустим самое худшее: а вдруг завтра рано утром кто-нибудь, выйдя из дому, найдет ее в заводи? — Игнатов помолчал. — Обстоятельства требуют установить за Айшой наблюдение.

— Я тоже так думаю.

— Примите меры, подпоручик.

— Мне кажется, надо подождать результатов экспертизы. Это направит наши усилия по верному пути. Я думаю, не следует слишком спешить.

— А вы не допускаете, поручик, что Караосман…

Телефон прервал Игнатова. Он поднял трубку, выслушал доклад дежурного и, смяв окурок, сказал:

— Приехал следователь. Можете идти. Будете моим представителем до моего прихода. Из дивизии срочно требуют донесение. Возьмите с собой людей и отправляйтесь.

10

Патологоанатомическое исследование трупа Али было закончено к середине дня, Следователь и сопровождающие его лица уехали, не сообщив своего заключения о причине смерти Али. Игнатов мог узнать только мнение доктора Кабакова.

— Самоубийство. Точнее, несчастный случай после принятия большой дозы алкоголя, — сказал врач, складывая инструменты в старый, поношенный саквояж. — Поспешите с похоронами — начальная стадия разложения. Влияние воды, жары.

Наскоро сколотили гроб из старых досок, обрядили покойника, положили на белую простыню. Во дворе, полном людей, ждала открытая военная повозка. Холеные, сытые кони переступали копытами и, фыркая, тянули шеи к стогу сена.

Около гроба, увитого сосновыми ветками, стояла, преклонив колени, Найде и смотрела на восковое лицо Али. Она не плакала, только смотрела на него безмолвно, будто хотела сказать: «Прощаю тебя, Али, все тебе прощаю». С другой стороны гроба, тоже на коленях, с опущенной головой стоял Тимчо, двенадцатилетний сын Али. Еще один мальчик, Дими, все время плакал — крупные слезы текли по его бледному личику.

В комнату вошли Игнатов и Пармак. Найде поднялась им навстречу. Снаружи послышался крик:

— Дайте нам убийцу Али!

— Молодежь, — объяснил Пармак, склонившись к уху капитана. — Пусть покричат.

Игнатов кивнул. Он грустно посмотрел на Найде, заглянул в ее опухшие сухие глаза, глухо сказал:

— Твое горе — наше горе, Найде. Прими еще раз самые искренние соболезнования от меня и от всего личного состава.

— Кто его убил? — вдруг громко спросил Тимчо.

— Тимчо! — Найде что-то хотела сказать сыну, но мальчуган, растолкав всех, выбежал из комнаты.

Люди вокруг зашумели, посматривая на офицера в новом мундире и начищенных сапогах. «Дайте нам убийцу Али!» — снова услышал Игнатов выкрики молодежи и посмотрел на родственников, пришедших проводить Али. Но те отвернулись, что-то бормоча. Ему казалось, эти люди не просто шумели, нет. — шипели как змеи. Он надел фуражку и вышел, сопровождаемый Пармаком.

— Отдайте убийцу! Отдайте его нам, капитан Игнатов! — встретили его восклицаниями молодые парни, собравшиеся во дворе.

Неподалеку от дома был выстроен взвод. На правом фланге, выпятив грудь, стоял урядник Славеев. Он заметил поданный ему знак, подбежал к лестнице, отдал честь.

— Готово? — спросил капитан.

— Так точно, гос-дин капитан! — громко отрапортовал тот.

Игнатов кивнул Пармаку.

— Пошли, ребята!

Несколько молодых парней двинулись вслед за нам к открытым воротам.

Траурная процессия потянулась к кладбищу. Никогда еще Игнатов не видел столько людей — все Красново вышло проводить в последний путь своего односельчанина.

Капитан шел за повозкой с гробом, смотрел на серое пятно за рекой — кладбище с почерневшими и покосившимися каменными памятниками, походившими на противотанковые заграждения, — спрашивал себя: «Это — всеобщая любовь? Признание заслуг Али, его большого сердца? Или открытая демонстрация протеста, акта ненависти? Но к кому?.. Вот оно, истинное лицо Краснова! Не спал Караосман, щедро питая людей ядом. Скрытно, тайно, по ложечке каждому, как когда-то поп давал пригубить этим невежественным, простым людям».

— Мы требуем убийцу Али! — снова начала молодежь, и процессия остановилась.

— Суд убийцам! — подхватила другая группа. И возглас этот, словно удар тока, прошел по длинной пестрой колонне.

Рашко Славеев шагал впереди взвода, и каждый крик будто бил его по покрасневшей шее, толкая к реке. Позади взвода тарахтели колеса повозки, кто-то покрикивал на коней тонким голосом. Потом все тот же тонкий голос зазвенел у него в ушах: «Гоняться за Караосманом и быть на него похожим нельзя, господин урядник!» Процессия снова остановилась, а сзади продолжали кричать. Славеев обернулся и трясущимися губами крикнул:

— Раз… Раз… Раз, два, три!

Он командовал, а в ушах его все еще звучал голос Али.

На той стороне реки, на заросшем бурьяном кладбище, чернела кучка свежей земли. Двое из группы содействия и двое пограничников понесли гроб, сопровождаемый близкими, к только что вырытой яме, а, все остальные повернули назад. Славеев подвел взвод к гробу, остановил и, построив солдат в одну шеренгу лицом к могиле, встал на правом фланге.

Игнатов не выдержал, извинился перед Пармаком и зашагал обратно. Он чувствовал себя не столько уставшим, сколько потрясенным всем, что пережил за этот летний день, и шел, опустив голову и бесцельно глядя на колею, оставленную проехавшей недавно повозкой. «Да, должны были быть похороны. Но не Али. Надо, чтобы человек отдавал себе отчет, куда ступает — на твердую почву или на пороховой погреб!» Сейчас капитан знал: за этих людей нужно побороться, чтобы привлечь их на сторону новой власти, чтобы они стали его помощниками.

Залп, раздавшийся на кладбище, прервал его мысли. Игнатов обернулся и увидел шедшего за ним Тимчо и еще нескольких ребятишек. Остановившись, он решил подождать сына Али, непонятно почему ушедшего с похорон и возвращавшегося в село.

— Тимчо, почему ты оставил мать? — спросил Игнатов, идя с ним рядом. — А эти, сзади, твои друзья?

— Да, — ответил мальчик.

— Не надо оставлять мать одну.

— Я не хочу смотреть.

Игнатов часто видел Тимчо у ворот подразделения, считал его, как говорил Али, «приятелем», а теперь вот мальчик смотрел на него холодно, даже враждебно. Конечно, он тяжело переживал трагедию, происшедшую с отцом, и думал, наверное, что в ней повинны военные. Кто ему это внушил?

— Ты куда сейчас? — спросил капитан.

— Никуда.

— Тогда пойдем со мной.

— Что мне там делать?

— Будешь моим помощником. Хочешь?

— Да уж, «помощником»! — Парнишка заморгал, в недоумении глядя на офицера.

— Помощником. Сошьем тебе военную форму, сапоги, дадим ремень с кобурой.

— А пистолет? — перебил Тимчо, останавливаясь.

— И пистолет. Верхом ездить умеешь?

— Умею.

— Это хорошо! — сказал Игнатов, и ему вдруг стало противно: там, позади, еще хоронили Али, а он здесь шутит.

Помолчали. Потом мальчик, заглянув ему в глаза, спросил:

— Вправду меня возьмете?

— Вправду, — подтвердил капитан, проведя ладонью по мягким детским волосенкам, и сказал себе: «А отчего бы нам его и не взять? Что его мать будет делать одна с двумя детьми?» Сжав руку Тимчо, Игнатов повел его по дороге, которая спускалась к штабу.

Солнце садилось за острым гребном Белтепе, когда Игнатов и Тимчо подошли к части. Дежурный у входа доложил гнусавым голосом:

— Господин капитан, в районе пятого поста, в полукилометре западнее Купены, замечены двое вооруженных, которые десять минут спустя…

— Хватит, — прервал его командир, — дальше мне все ясно: …которые десять минут спустя перешли границу и скрылись на соседней территории. Так?

— Так точно! — Дежурный опустил голову и вытянул руки по швам.

Тимчо горящими глазами следил за рапортом и за реакцией Игнатова. Ему все это показалось очень интересным, но озорная Фиалка, прыгнув между капитаном и подпоручиком, отвлекла его внимание. Мальчик протянул руки, чтобы поймать ее, и серна вдруг повернула голову, ткнулась мордочкой в его ладони.

— Ой, не убегает! — сказал Тимчо.

— Не убегает, Тимчо, — подтвердил Игнатов. Потом приказал дежурному, вытянувшемуся перед ним в струнку: — Проводите Тимчо Алиева к начхозу. Передайте, чтобы зачислил его на довольствие и чтобы завтра с него сняли мерку. Сшить ему форму, сапоги и фуражку. Ясно?

— Должность? — улыбнулся дежурный.

— Связной капитана Игнатова! — подмигнул ему командир.

— Есть!

Подпоручик взял Тимчо за руку.

— Поручика Стефанова — ко мне.

— Есть, господин капитан.

Быстро поднявшись по лестнице, Игнатов вошел к себе, сел за письменный стол. У телефона кто-то оставил пачку сигарет и спички. Он взял сигареты и, горько усмехнувшись, подумал: «Итак, мои подчиненные вступили в «священный» союз с Караосманом. Но ничего, я им докажу, что у меня есть воля — по три сигареты в день, и ни одной больше! — Поднес сигарету к сухим губам, глубоко затянулся. — Значит, снова безнаказанное нарушение. И снова в районе пятого поста. Двое вооруженных… Караосман ловит нас на удочку: двое его людей появляются в районе пятого, двигаются открыто, чтобы их заметили наши патрули. Мы, разумеется, не спим, обнаруживаем нарушителей и бросаем туда свои силы! Бросаем силы на ветер, как говорится, а Караосман спокойно делает свои дела где-то в другой точке! Но где?»

В кабинет вошел поручик Стефанов, доложил, что явился по вызову, достал из кармана кителя маленькую записную книжку.

— Поручик, отправляйтесь прямо сейчас на пятый, расследуйте случай безнаказанного нарушения и, если патрульные спали, если бездействовали, снимите с них ремни. Доставьте арестованных сюда. Ясно?

— Так точно! — Поручик подробно записывал все в записную книжку.

— «Двое вооруженных были замечены», видите ли! До каких пор, поручик, мы будем только «замечать» бандитов? Арестуйте состав патруля, охраняющего район, — и под суд! Старшего поста — тоже под суд. Но какого дьявола он мне нужен там, когда бандиты разгуливают по району, а его подчиненные их только «замечают»! Отправляйтесь.

— Слушаюсь! — Поручик хотел о чем-то спросить, во, увидев, как дрожат руки Игнатова, предпочел поскорее выйти из кабинета.

Игнатов подошел к окну. Не только руки — все его тело дрожало как в лихорадке. В желудке не боль, а какое-то нестерпимое жжение. Однако думал он не об этом, а о неудачах. «В чем наша ошибка? Где же рвется цепочка? Почему, вопреки неимоверным усилиям всего личного состава и большей части пограничного населения, мы не сумели обезвредить Караосмана и его помощников? Кто и почему убил Али?»

Командир Красновского пограничного участка считался одним из самых способных офицеров. У него был большой опыт пограничной службы, и поэтому в штабе дивизии его ценили. Любили его и подчиненные за заботу о них, за помощь, оказываемую каждому. Он постоянно учил их, как должна охраняться граница в новых условиях, был врагом шаблонов и всегда искал новые средства, новые решения встающих по ходу дела задач. А когда находил, настоятельно требовал применения достигнутого на практике. Награждал усердных, наказывал провинившихся по службе. И всегда, расследуя случаи неудачных действий патруля или наказывая подчиненных, винил и себя. В глубине души чувствовал: что-то хромает, чего-то не хватает, чего-то очень существенного нет в организации службы. Игнатов считал линейную охрану границы устаревшей, примитивной — вышколенные и хорошо вооруженные враги, перебрасываемые через границу после продолжительной и тщательной подготовки в иностранных разведывательных центрах, не могли быть задержаны или обезврежены на пограничной полосе, как это случалось с контрабандистами. Время диктовало необходимость искать и применять другие формы работы, вводить новую систему охраны.

11

Через два дня после похорон Али, субботним вечером, около развилки у Биримовой заводи остановился лесовоз. Из кабины вылез Саир, сунул шоферу деньги и, пожелав доброго пути, зашагал к Краснову. За первым поворотом была тропинка, выходившая на горный хребет, она спускалась потом к северному концу села, по ней и направился Саир. Он, очевидно, не спешил, время от времени останавливался и смотрел вниз, на шоссе, которое извивалось рядом с Сарыдере, теряясь в ущелье, а затем вновь появлялось около окраинных домов Краснова.

Поднявшись на хребет, Саир остановился и присел на все еще теплый, прогретый солнцем камень. Внизу, в глубокой котловине, окруженной с юга, запада и севера серой каменной безлесной подковой, лежало его село, затянутое белой прозрачной дымкой. Вверху, над Белтепе, солнце еще купалось в золотистом блеске, края облаков горели, точно расплавленные, мягко расстилалось закатное кружево надвигающейся ночи. Перед этой волшебной картиной любой остановился бы, очарованный, желая, чтобы этот закат еще долго не подпускал наступающий из долин мрак, но Саир с нетерпением ждал, когда солнце погрузится за вершины синей горной цепи, чтобы скорее спуститься в село.

Осторожно ступая по крутой козьей тропке, пытаясь рассмотреть внизу среди мигающих огоньков окно в комнате Асины, Саир думал о встрече с Караосманом.

Наконец добрался до реки. Перед тем как ее перейти, он лег, осмотрел противоположный берег, на который выходила улица, разделяющая лесничество и штаб пограничного участка, разулся и, закатав штаны, перешел реку вброд.

В окнах дома Славеева не заметно было никаких признаков жизни — темное мрачное строение сливалось с неясными очертаниями остроконечных тополей, шумящая позади него река, казалось, подмывала его основы, и дом все клонился, готовый рухнуть.

Подойдя к калитке, Саир нащупал подкову, прибитую в верхнем левом углу. Если она повернута кверху, значит, путь свободен. Взглянув на нее, Саир вошел во двор. Серые плиты, уложенные в полуметре друг от друга, привели его к широкой двери под каменной лестницей. Саир стукнул два раза, кто-то бесшумно открыл дверь, и он оказался в темном погребе.

— Наконец-то! — услышал он голос Славеева. — Опять один?

— Он здесь? — устало спросил Саир и подошел к толстому столбу, за которым находилась постель Караосмана.

— Садись, — тихо сказал Славеев. И Саир почувствовал прохладное стекло бутылки, которую хозяин совал ему в руки. — Немного мастички. Глотни, парень! Глотни, а потом уж что-нибудь придумаем.

— Есть хочу, — сказал Саир, отпивая.

— Сырку?

— Можно. Не выгорает дело, Рашко!

Кто-то стукнул.

Славеев на цыпочках подошел, распахнул дверь.

— Здравствуй, приятель!

Услышав голос Караосмана, Саир вскочил.

— Здравия желаем! — ответил Славеев. — А мы вот тут с Саиром…

— Пришел?

— Пришел.

— Один?

Саир не ответил.

Караосман вздохнул, прошел мимо него, не подав руки, положил автомат и рюкзак около подушка и устало опустился на медвежью шкуру. В темноте его не было видно, но оба знали, что Караосман принял свою любимую позу: лег навзничь, положив под голову руки и устремив взгляд в потолок.

Саир знал Караосмана лучше, чем самого себя, и не сомневался, что его ждут неприятности. Неведомо было только одно: как все кончится. Если увидеть его глаза, он легко догадался бы, чего тот от него потребует: по глазам Караосмана читать его мысли гораздо легче, чем буквы в букваре.

Славеев наступал ему то на одну ногу, то на другую, что означало: «Ну же, не молчи, докладывай». Но Саир молчал, прислушиваясь к дыханию Караосмана, которое медленно переходило в неровный храп.

— Выйди на улицу, обойди кругом! — шепнул Саир, и Славеев крадучись вышел.

Саир, нащупав что-то твердое, решил, что это вьючное седло, и опустился на него, подперев ладонями отяжелевшую голову. Почему-то сейчас он вспомнил Асину, ее губную помаду с каким-то особым, приятным ароматом, и ему показалось, что тот же аромат исходит сейчас от Караосмана. Он оперся о столб, и руки его конвульсивно сжались. Давно он ждал такого момента — они с Караосманом были только вдвоем! Человек, впутавший его в свои темные дела, превративший в слугу неизвестных ему людей, открыто глумившийся над его семейной честью, — спал. Сейчас или никогда! Саир медленно протянул руку и снял со столба топор.

— Хорошо же ты дело обделал! — прорычал Караосман. — Рассказывай!

Повесив топор на место, Саир придвинул седло поближе к постели, чтобы лучше было слышно, и как-то виновато проговорил:

— Опять не согласилась, Кара! Я просил, уговаривал, да она свое твердит: «Не знаю я никакого отца. Мне там делать нечего!»

— Значит, так… Отца она не знает. И ты вернулся!

— А что же еще я мог сделать? — пробормотал Саир.

— Ладно. Придется тебе за все приниматься сначала. Завтра рано утром идет автобус в Пловдив.

— Опять тащиться? Кара, я же тебе правду говорю! Не соглашается она.

— Согласится. Возьми вот это… Держи! — Он сунул Саиру в руку маленький пистолет и добавил: — В обойме два патрона. Если она и на этот раз откажется…

Саир отпрянул. Он ожидал услышать все, но только не это.

— Понял? — сурово спросил Караосман.

— Кара, да как же так? Я же…

— Ты подумай, вникни в то, что я тебе сказал, а потом уж отвечай. — Голос Караосмана звучал сейчас еще более сурово. — Скажешь ей, что я посылаю тебя в последний раз. Твой отец, скажешь, просит тебя. А если не пойдет…

— Кара, аллах тебя накажет! Оставь ее! Не бери греха на душу, Кара!

— В шесть десять…

— Пожалуйста, Кара!

— В шесть десять автобус отправляется от развилки у Биримова омута. Сколько сейчас?

— Часа три.

— Времени нет.

— Я бы только Асине сказал, а, Кара? Она, верно, беспокоится. Я только загляну туда! — умолял Саир.

— Сам ей скажу, что надо! — отрезал Караосман. Он снова растянулся на медвежьей шкуре и уставился в потолок. — Буду ждать тебя во вторник. Не застанешь меня здесь — ищи у Белого камня каждый вторник и пятницу, на закате.

Саир понял, что разговор окончен.

За дверью стоял Славеев — видно, подслушивал, потому что шарахнулся в сторону, бормоча:

— Ну? Опять не держит слово?

— До свидания, — сказал ему Саир.

Он пролез под плетнем и стал спускаться к реке.

Лягушки квакали вокруг, дул слабый ветерок. Саир снял кепку, провел ладонью по плешивой голове. Перейдя реку по камням, оглянулся: на верхнем конце села в окне комнаты Асины горел свет. Минутку постоял, глядя на маленький светлый квадратик. Потом, надев кепку, широко зашагал дальше. «Он или сошел с ума, или прикидывается сумасшедшим! Почему, несмотря на риск, хочет увести ее на ту сторону?» — думал Саир, устало шагая вперед.

12

Вот уже третьи сутки, подстерегая Караосмана, подпоручик лежал на сеновале Саира. Сначала Занина не покидало недоброе предчувствие. Затем наступило отчаяние. Взгляд его становился все более рассеянным, все реже устремлялся в те точки двора, где могла появиться зловещая тень, и все чаще задерживался на светлом окне, за занавеской которого была Асина. Третью ночь там горел свет, только он и подсказывал, что в этом громадном доме кто-то есть.

Сеновал представлял собою приземистую, крытую соломой глинобитную постройку. Внутри она делилась на нижнюю и верхнюю части: в первой нанизывали и сушили табак, а во второй, куда вела деревянная лестница с перилами, хранили сено. По сведениям, имевшимся у Игнатова, на сеновале иногда отсиживался Караосман. И вот уже целый месяц по ночам пограничники устраивали там засаду. Безрезультатно.

Потом Занин предложил — и Игнатов согласился на это — одному провести в засаде достаточно длительное время без каких бы то ни было контактов с людьми из штаба или иными лицами. Но сейчас и эта акция казалась разведчику безнадежной. Было ясно, что Караосман каким-то образом раскрывает все их тактические ходы и ловко обходит предназначенные ему ловушки.

Подпоручик уже собирался спуститься с сеновала, как вдруг возле дома возникла человеческая фигура. Бесшумно поднявшись по лестнице, она мелькнула на террасе и остановилась около окна. Лампа погасла. Через мгновение дверь протяжно заскрипела. Не прошло и минуты, как снова послышался скрип. «Караосман? Нет, человек, который хорошо знает расположение дома, — подумал Занин. — Почему Жеп не залаял?» Щенок был где-то во дворе. Нана как-то сказала: «Он на чужих не лает, боится!»

«Значит, ночной посетитель — не свой», — думал подпоручик, осторожно спускаясь с сеновала. В щель, распахнутой двери он надеялся получше рассмотреть того, кто, видимо, вышел из комнаты Асины и должен был снова, появиться перед домом… или около сеновала, если это действительно Караосман. Но снаружи царила тишина.

Занин прислонился плечом к стенке, напряженно всматриваясь в темноту. Ничего не было видно. На память пришел случай в селе Мыглица: на пост в каком-то сарае поставили деда Рахима, чтобы наблюдал за двором помощника Караосмана, а утром старик не вернулся домой, и только через неделю его нашли обезглавленным в дупле старого дерева…

Со стороны террасы послышался скрип осторожно открываемой двери. Затем шаги по лестнице. Жеп проскулил чуть слышно и замолк. Мелькнула тень. Подпоручик снял автомат с предохранителя, палец лег на курок. «Это он, Караосман!» — сказал он себе, и, решив, что лучше дать возможность бандиту войти в дверь сеновала и только потом открыть огонь, Занин поднялся по лестнице и занял удобную позицию. Теперь хорошо просматривалось пространство перед домом, он увидел человека, направлявшегося к сеновалу медленно и нерешительно. Вот он остановился и, словно раздумывая, постоял, опять двинулся к двери, которую подпоручик не успел прикрыть.

Сейчас Занин не жалел об этом: он мог бросить в щель гранату, не опасаясь, что сам пострадает от взрыва.

Человек, приближавшийся к дверям, показался Занину неимоверно широким, шел он медленно, крадучись, перед дверью опять приостановился. Только теперь, разглядев знакомую темную накидку, подпоручик узнал Асину.

Она приоткрыла дверь, всматриваясь в сумрак сеновала. Робко перешагнув порог, сказала тихим дрожащим голосом:

— Не жди его, пожалуйста! Спустись! Они задумали что-то страшное… Пожалуйста, верь мне!

Занин затаил дыхание, слушая Асину, которая стояла под лестницей в ночной рубашке и той самой парчовой накидке, которую он видел на стене, когда они с Наной были у нее в гостях.

— Прошу тебя, спустись! — молила Асина. — Я знаю, ты три дня и три ночи его ждешь. Нет его! Не жди. Что-то плохое, очень плохое случится с Арие… Ее хотят убить, — сдавленным голосом говорила она, держась за дверь.

Занин спустился по лестнице — и оказался в объятиях.

— Что случилось, Асина? — спросил он, приподнимая ее опущенное лицо и чувствуя, как на руки ему капают горячие слезы.

— Убейте меня! Я не могу, не хочу больше!

Голос ее становился все тише, тело ослабло в его руках. Обняв его за шею, Асина крепко прижалась к нему — она дрожала, едва сдерживая рыдания.

Подпоручик направил автомат на дверь, как ножом резанула мысль: «А если это ловушка? Может, мне специально подослали Асину?» Как ему ни было приятно, он попытался высвободиться из ее объятий, но она крепко прижимала его к себе в каком-то странном забытьи, не в силах оторваться. Занину хотелось верить ей, но что-то в ее поведении настораживало. Он вдруг вспомнил предательство одной женщины, жены партизана, в его крае, после победы суд приговорил ее к смерти.

— Не жди его! — сказала Асина снова.

— Когда же явится? — спросил Занин.

— Они скрывают. Знаю только, что тебе надо быть осторожным и предпринять что-то. Они убьют Арие!

— Кто?

— Подсылают Саира.

— Не успеют! — сказал Занин, лишь бы ее успокоить, но сам не был спокойным, представляя, на что способен Караосман. — А ты, Асина, знаешь много их секретов.

— Вы мне не верите! Ну что ж, я на вас не сержусь. Я так несчастна!

Выскользнув из его объятий, она побежала к дому. Сквозь щель в двери он снова увидел эту широкую, колеблющуюся фигуру, которая быстро растаяла в темноте.

«Можно ли ей верить? — в смятении думал он. — Странная эта фракийка. Почему она пришла?» Мысленно он повторял ее слова, и ему казалось: что-то тут не так, не сходятся концы с концами. Может быть, эта женщина, искренне доверив ему тоску и пустоту одинокой души, и об Арие сказала истинную правду?

Осторожно открыв дверь сеновала, Занин ступил во двор. На него повеяло прохладным ветром. Он посмотрел на окно — светлого квадратика, который три ночи притягивал его взгляд, не было видно. В доме тихонько стукнула дверь. Еще немного постояв, подпоручик пересек сад и вышел к тому месту, где обычно перебирался через ограду.

13

Низкое желтое с облупленными стенами здание шелкоткацкой фабрики, торжественно украшенное красными и трехцветными знаменами, содрогалось от звуков духового оркестра, часто заглушаемого звонкими женскими голосами. Две трубы над серой крышей дымились, из глиняного водостока не текла та желтая вонючая жидкость, которая обычно мутила чистую воду Марицы и заставляла рыбу уходить на много километров вниз по течению. Над старым рабочим кварталом высоко в синеве реяли белые облака, и закат окрашивал пурпуром их прозрачные контуры.

Саир перешел канал по деревянному мостику, затем заросшая тропинка вывела его к центральному входу фабрики. Невысокая женщина в синем халате радушно распахнула перед ним дверь. Пройдя узким коридором, он оказался в большом зале, полном народу. На сцене играл оркестр, молодежь самозабвенно танцевала в центре круга, образованного фабричным людом. Коллектив фабрики подводил итоги соревнования в честь Дня Победы. Саир попытался заглянуть в круг, но какие-то высокие женщины закрывали от его взгляда танцующих, и он забрался на стул. Теперь было прекрасно видно. Надо только найти Арие и подать ей знак, чтобы вышла. Пары, словно подхваченные порывом музыки, одна за другой проносились перед глазами Саира.

Танец кончился, и только тогда Саир увидел Арие. Она вся сияла, разговаривая с высоким парнем в белом костюме. Барабан ударил трижды, оркестр заиграл вальс. Арие положила руку на плечо парня, и они закружились. Молодой человек не отрывал восторженного взгляда от матового лица Арие, от ее тяжелых каштановых волос, отливающих серебром, от ее больших синих глаз с длинными ресницами. Саир был поражен стремительными, гибкими движениями Арие — казалось, она летала над натертыми до блеска досками пола. «Аллах нам не простит, Кара!» — подумал Саир, отводя глаза. Он слез со стула и медленно побрел к выходу, подгоняемый ударами барабана.

За ним направился молодой человек — темноволосый, кудрявый, в белой рубашке с короткими рукавами. Он проводил Саира до самого выхода с фабрики и исчез так же незаметно, как и появился.

Саир опять прошел по тому же узкому коридору, и женщина в синем халате пожелала ему спокойной ночи. Оказавшись на набережной, он медленно побрел вдоль берега реки. Мостовая скоро перешла в песчаную дорогу, всю в лужах, где-то впереди темнели деревья сада, огороженного старым, полуразвалившимся забором. В глубине сада вырисовывался силуэт двухэтажного дома с островерхой альпийской крышей — собственность госпожи Зарии Салтаниной, оставшейся вдовой во время войны. Эта пожилая женщина, согнувшаяся от тяжелого труда на табачных складах, считала себя не теткой, а матерью Арие, была счастлива, что вырастила добрую и красивую девушку, — недаром вложила в ее воспитание столько труда и забот.

Саир наблюдал, стоя за забором. В западном окне нижнего этажа горел свет, на веранде мелькала тень госпожи Зарии.

Поразмыслив, Саир решил спрятаться на выкошенном берегу под старой вербой.

Был тихий теплый вечер, звенели и нещадно кусались комары, но Саир будто не чувствовал этого и лишь изредка хлопал себя по толстой шее, изрезанной глубокими морщинами. А мысли то и дело возвращались к Караосману. «Аллах нас накажет, Кара!» — повторял Саир мысленно и опять хлопал себя по шее. Чем чаще хлопал, тем сильнее чувствовал, что рука его слабеет, а тело наливается свинцовой усталостью, словно кто-то взвалил ему на плечи мешок с камнями. Это была тяжесть предчувствия, которое сопровождало его от Краснова до дома с альпийской крышей: знал, что это последняя поездка, что встреча с Асиной, которую видел вчера ночью, тоже будет последней.

Время близилось к полуночи, когда наконец на дороге показались люди. Саир не мог определить, сколько их, слышал только голоса. Он был уверен: Арие возвращается домой, и не одна. «У меня нет возможности передать ей приказ Караосмана, — лихорадочно соображал он. — Это риск. Выжду, когда они пройдут, нападу сзади. Мертвые молчат».

Саир приготовил пистолет, выполз к дороге и стал ждать. Прошло еще немного времени, люди подошли совсем близко. Сейчас он хорошо их видел: парень в белом костюме, тот, что танцевал с Арие, медленно вел ее, обняв за талию.

Молодые люди прошли. Саиру надо было выбраться из-под вербы и догнать их, но одна мысль остановила его: «Прежде чем стрелять, попробую все-таки в последний раз поговорить с Арие». Решив пробраться в дом попозже, после полуночи, он спрятал пистолет.

Тихо шумела Марица. Где-то наверху, у моста, забил барабан, кто-то крикнул. Вскоре мимо прошел парень в белом костюме, проводивший Арие. На втором этаже, в окне Арие, вспыхнул свет, за занавеской несколько раз промелькнул ее силуэт.

Комары уже не беспокоили Саира, и вскоре он задремал, скорчившись под вербой.

Вдруг Саир вскочил. По дороге бежала девушка, которую преследовал какой-то мужчина. Он пьяно ругался, полы его расстегнутой рубашки выбились из брюк. Девушка успела крикнуть: «Помогите!» — но мужчина настиг ее, повалил на землю и стал чем-то твердым бить по голове. Саир безотчетно бросился к ним, но мужчина успел увернуться и что есть духу побежал по дороге.

Девушка лежала в луже, тело ее казалось безжизненным. Саир склонился к ней и тут же выпрямился: кровь и грязь покрывали разбитое лицо.

Раздался резкий свисток. Саир оглянулся: с той стороны, откуда появилась девушка, бежали люди в форме. Саир швырнул пистолет в кусты. Трое милиционеров заставили его поднять руки.

Часом позже капитан Игнатов получил телеграмму следующего содержания:

Телеграмма была подписана неким Запряновым.

14

На восьмой день после убийства в Пловдив прибыл судебно-медицинский эксперт доктор Кабаков. Он последним вышел из автобуса на площадь, слишком тесную для прибывающих и отъезжающих машин и людей, нанял извозчика и назвал адрес. Проехав рынок, экипаж затрясся по неровной мощеной дороге на правом берегу Марины. Теплое осеннее солнце и плавное покачивание убаюкивали доктора, устроившегося в углу старого, украшенного белыми кружевами и красными кистями экипажа. Маленькие глазки Кабакова перебегали от дома к дому, беспокойно отыскивая нужный номер.

Вскоре экипаж остановился у калитки, сколоченной из тонких планок, выкрашенных охрой. Расплатившись с извозчиком, доктор поблагодарил его и легко спрыгнул с подножки на песчаную дорогу. Глазки его так и впились в висящий на калитке некролог. Кабаков приблизился, остановился напротив уже пожелтевшего листка и заморгал удивленно: из траурной рамки на него смотрела старая вдова Зария, глаза которой как бы говорили: «Поздно явился, доктор, все кончено!»

Неподалеку на берегу какой-то мальчишка выпутывал удочку из ветвей вербы, ворча себе под нос.

— Клюет? — спросил доктор, подходя.

Маленький рыбак продолжал возиться с удочкой, только когда доктор остановился рядом, ответил:

— Не всегда.

— Точно. Рыба клюет не всегда. А когда все-таки хорошо клюет?

— Когда есть подходящая приманка, — ответил Тимчо и, подняв глаза на разговорчивого прохожего, выронил кизиловый прутик. Он вспомнил: этот человек — доктор, приезжавший в Красново, когда погиб его отец.

— Ты в этом квартале живешь? — спросил Кабаков, украдкой взглянув на двухэтажный дом с альпийской крышей.

Он порылся в саквояже, достал листок, прочел: «13.00 — осмотр больной Арие Салтаниной…»

Тимчо уже целую неделю рыбачил напротив калитки этого дома и наблюдал за каждым, кто проходил мимо и интересовался Арие или покойной вдовой. Подпоручик Занин строго наказал ему придерживаться таких правил: держаться так, чтобы никто из местных не обращал на него внимания, а появится кто из Краснова, не попадаться тому на глаза. Об этом докторе подпоручик, однако, ничего не говорил. А он вот пришел и заговорил почему-то.

Обдумав ситуацию, Тимчо сказал:

— Я из этого квартала.

— А бываешь ты вон в том доме, где бабушка Зария жила?

— Бываю.

— Я врач. Меня вызвали к больной, ее зовут Арие. Не знаешь, как она сейчас?

— Не знаю, не видал я ее, — ответил мальчик и снова занялся удочкой.

— Ну, удачи тебе, паренек!

Подмигнув Тимчо, доктор подошел к калитке с некрологом, толкнул ее, поколебался мгновение и скрылся во дворе.

Кирпичная дорожка привела его к лестнице, покрытой пестрым половиком. Поднявшись, к двери, Кабаков провел ладонью по потной плешивой голове, постучал. Никто ему не ответил. Доктор стукнул еще несколько раз и, услышав тихие шаги, отступил, выпятив грудь. Сердце его учащенно билось.

Щелкнул ключ, дверь отворилась. На пороге стояла высокая белолицая девушка с пышными каштановыми волосами.

— Добрый день! — любезно поздоровался Кабаков.

— Добрый день, — ответила девушка. — Кого вам?

Кабаков, окинув любопытным взглядом стройную фигуру хозяйки, тихо спросил:

— Имею честь говорить с дочерью Караосмана?

— Да.

— Арие?

— Вы не ошиблись.

— Меня привели сюда важные обстоятельства. Выслушайте, пожалуйста.

— Прошу вас, проходите.

Разведчица Таня Митринска — вот уже неделю она была Арие, «похоронив» свою тетю Зарию и написав некролог, — провела его в гостиную. Они сели к старинному плетеному столу. Помолчав, доктор начал длинный, утомительный разговор о добрых семейных традициях. Арие кивала, соглашаясь. Когда же он сообщил цель своей миссии, сказала, покачав головой:

— Сожалею, но я не могу так поступить.

Доктор был готов к подобному ответу. Он улыбнулся и продолжал:

— Этот решительный и рискованный — я не отрицаю — шаг избавил бы вас от кошмара бесконечных сомнений, от непрерывных преследований, от хождения по милицейским участкам.

— Что ж, если я этого заслуживаю…

Таня вела линию, намеченную ей Заниным: после долгих уговоров она должна согласиться, чтобы оставить себе резерв времени.

Тимчо, забрасывая и вытаскивая из реки удочку, наблюдал за домом. Смеркалось, а человек с докторским саквояжем все еще был у «дочери» Караосмана.

Этой же ночью какая-то повозка выехала из города. Резвые кони бежали рысью, колеса подскакивали на твердой проселочной дороге. В повозке сидел доктор Кабаков. Около него, накинув кожух на плечи, сидела «Арие», согласившаяся наконец поехать к отцу. На переднем сиденье покачивалась грузная фигура извозчика, мрачного мужика с длинными черными усами. Над полем стлался прозрачный туман, который то исчезал, то снова встречал повозку, похожий на легкий дымок подожженной стерни.

Город оставался все дальше и дальше.

15

В поздний послеобеденный час трое верховых скакали из Краснова к пятому посту. Впереди с автоматом на плече ехал Игнатов на своем неукротимом Коме. За ним, гордо выпятив грудь, — его «адъютант» Тимчо на Зите. Он был в новом мундире и до блеска начищенных сапогах. Последним ехал урядник Славеев, с опаской поглядывая на густые заросли, среди которых вилась тропа. Копыта утопали в толстом слое почерневшей, гниющей листвы, кони скользили на крутизне и беспокойно всхрапывали. Воздух, застоявшийся в глубоких оврагах, пах грибами. Впереди до самого поста темнели кусты зреющей малины. Чем выше поднимались, тем больше появлялось вокруг сосен.

Перевалили через гребень возле небольшого холмика, выехали на ровное место.

— Славеев, — сказал капитан, — сегодня ночью закончите работу с продовольствием, а утром отправляйтесь с поручиком Стефановым на шестой пост.

— Слушаюсь! — Урядник натянул узду, чтобы поравняться с Игнатовым. — Я знаю, что поручик уже на шестом.

У него была назначена встреча с Караосманом, ему надо было вернуться в Красново ночью, но все получалось не так.

После того как поручик Стефанов допросил двух патрульных солдат и доложил командиру, что снимает их с поста, дабы отдать под суд, капитан решил лично проверить случай на месте происшествия и уж только тогда дать ход делу. А Тимчо взял с собой, чтобы показать ему границу и сторожевых собак.

Когда стали видны очертания поста — белого строения под соломенной крышей, приютившегося между тремя островерхими соснами, — Игнатов шутливо сказал:

— Держись как настоящий адъютант! И главное — не бойся собак. Договорились?

— Так точно! А они кусаются? — спросил Тимчо.

— Собаки кусаются, когда от них бегут! — рассмеялся капитан.

— А вы можете приказать, чтобы их привязали?

Тимчо смотрел испуганно и уже не выпячивал грудь так, как тогда, когда они выезжали из Краснова, а ребятишки бежали вслед, с завистью глядя на него.

Доехали. Славеев взял за узду Кома, а Игнатов пошел к выстроившимся перед постом пограничникам — принять рапорт старшего.

Насаженные на «манлихеры» штыки, сверкающие на солнце, черные шнуры, которыми крест-накрест перевязаны были белые онучи, бодрый, подтянутый вид молодых ребят — все понравилось командиру, который и сам подтянулся перед строем и во весь голос приветствовал солдат. Ответное приветствие грянуло над пограничной полосой.

Тимчо наблюдал церемонию сверху, с седла, — он боялся спешиться, поглядывая на огромных сторожевых собак, которые, высунув длинные красные языки, разлеглись возле кухни. Старший по посту, заметив это, прогнал собак и снял мальчика с седла. Пограничники с любопытством окружили его, стали о чем-то шутливо с ним говорить. Они знали, что он сын Али, который часто бывал у них, но до сих пор еще не видели мальчика. Но тут старший приказал всем идти в казарму. Каждый должен был, стоя у своей койки, ждать командира — Игнатов обычно начинал проверку с кроватей, придавая большое значение порядку и аккуратности солдат. Однако на этот раз командир, не заглянув в казарму, распорядился, чтобы к несению службы приготовились двое солдат, которые допустили нарушение. Надо было точно воспроизвести происшествие, и капитан приказал доложить ему о готовности через десять минут.

Солдаты, вооруженные по всем требованиям инструкции, спустились в седловину. Пограничная полоса, заросшая травой и обозначенная в отдельных местах кучками мелких камней, была незаметной — по обе стороны от нее тянулись невысокие кусты можжевельника и молодые сосенки, еле видные сквозь густые заросли папоротника. Через этот лес по протоптанной тропинке шли патрульные, соблюдая дистанцию в пределах видимости. Игнатов наблюдал за их движением, при этом старший патруля, Никелов, подробно объяснял действия и патруля, и людей Караосмана. Не доходя до пирамиды, старший поднял красный флажок, солдаты остановились. Тропинка в этой точке описывала дугу, пограничники теряли друг друга из виду.

— Вон там, — указал Никелов, — двое вооруженных людей, предполагая, что патруль уже прошел, пересекают полосу, натыкаются на второго пограничника, открывают огонь и убегают.

— Кто из солдат стрелял? — спросил командир.

— Оба, — ответил старший. — Они внезапно появляются, прижимают наших огнем… А трава…

— Значит, они действуют внезапно?

— Так точно.

— А мы? Где мы? Почему мы не действуем внезапно? Что нам мешает? Бандиты вторгаются на нашу территорию, открывают огонь, чтобы отвлечь наше внимание, и уходят!

— Так точно.

Никелов стоял по стойке «смирно», опустив голову, только когда капитан спрашивал его, поднимал ее, чтобы сказать «так точно» или «никак нет».

— Прикажите патрулю подойти, — сказал Игнатов, не отрывая взгляда от местности. — Следуйте за мной!

Он вышел на старую проселочную дорогу, параллельную пограничной полосе, солдаты патруля во главе с Никеловым догнали его.

— Ну, ребята, что будем делать? Вы знаете, что вам положено по закону?

Капитан шагал, поглядывая время от времена на их лица, почти детские, еще покрытые юношеским пушком, на тонкие шеи, торчащие из воротников, ловил их испуганные взгляды. Пережив схватку с врагом, а потом тревожное ожидание суда, ребята приуныли, осознавая свою вину.

— Как звать? — Игнатов повернулся к солдату, который шел ближе.

— Рядовой Жельо Петков из села Малко Шивачево, околия…

Он перевел дыхание, собираясь продолжать, но капитан обратился с тем же вопросом к другому солдату, и ют четко ответил:

— Рядовой Тотьо Ганев из села…

— Ясно! — оборвал его Игнатов. — Когда матери вас провожали, что они вам наказывали: охранять границу или в тюрьме отсиживаться?

— Охранять границу, господин капитан, — ответили солдаты в один голос.

— Тогда почему ж вы стреляете, а не попадаете?

— Господин капитан, мы… — начал было Жельо, но Никелов ткнул его кулаком в бок, и он замолчал.

— Вы, только вы, ребята, можете так укрепить границу, чтобы никакой враг не прошел. Помнить об этом надо. — Он остановился, бросил взгляд на пограничную полосу. — А сейчас давайте еще немного «поиграем».

Никелов играл роль нарушителя, а патруль замаскировался в папоротнике. Неожиданно появившись из кустов, Никелов оглянулся и, нагнувшись, побежал к границе. Расстояние было достаточно большим. Солдаты не стали кричать ему «стой!». Они разделились: один бросился наперерез через кусты можжевельника, другой оказался позади. Только после этого оба властно окликнули его и вынудили «нарушителя» поднять руки.

— Ну, пошли! — сказал капитан старшему, поворачивая к посту.

Он был доволен. Эта элементарная игра в общих чертах соответствовала его идее перенесения патрульной службы в глубину территории, чтобы обеспечить пространство для маневра. Линейная охрана, открытое движение по самой полосе при неизменно повторяющихся в одно и то же время действиях не давали результатов. Капитан представлял себе схему, которую они с Никелевым разработают сегодня же вечером, и тренировки в последующие дни. Необходимо было такое взаимодействие между постом и патрулями, которое могло бы обеспечить быстрое обнаружение, преследование и обезвреживание врагов. Игнатов уже видел эту схему в укрупненном масштабе — схему, охватывающую весь Красновский пограничный участок.

16

К семи часам утра дождь кончился, небо прояснилось. Молочно-белый туман стлался в низинах, На зеленом ковре черничника сверкали круглые капли дождевой влаги. Через поляну скачками пробежала белочка и словно взлетела по гладкой коре сосны.

— Сержант Никелов сказал, если кто убьет белку, у тога мать умрет. Это правда?

Тимчо дернул поводья, чтобы догнать капитана. Два откормленных коня коснулись друг друга боками и, фыркнув, резко подняли головы — дорога была слишком узкой, чтобы двигаться рядом. Игнатов приотстал. Только потом ответил:

— Не знаю, мой мальчик. Я никогда не убивал белок. А моя мать, Тимчо, давно уже умерла… — Он посмотрел на ехавшего впереди паренька в солдатской форме и продолжал: — Ее расстреляли полицаи в марте сорок четвертого. Бабушка Геня, так ее звали в селе… Она была строгая, сильная женщина. — Игнатов вздохнул, потрепал гриву Кома. — Эх, Тимка, мал ты еще, чтобы понять, как велик грех сына этой славной бабы Гени. Мой грех, Тимка! Два раза подарила она мне жизнь: первый — когда родила, а второй — когда полицаи гнали ее под штыками к тайнику, где прятался я с двумя партизанами. «Нет его, — сказала она и остановилась. — Дальше я ни шагу не сделаю, собаки!» Полицейский скомандовал: «Пли!» — и она, бедная, рухнула под грушей — той самой грушей, на ветку которой привязывала когда-то люльку, где пела нам протяжные фракийские песни.

Выехав на поляну, пересекли ее и начали спускаться по крутой тропинке, извивающейся в буковом лесу. В начале ее капитан всегда спешивался и вел коня вниз под уздцы. Тропинка вдруг исчезла среди обломков камней и корневищ буков, сваленных бурей. Но Игнатов часто ходил по здешним серпантинам и потому уверенно двигался к низине, где через час они могли отдохнуть у лесничего и попить парного молока.

Спустились к реке. Шли берегом почти километр, пока не увидели за соснами железную крышу лесной сторожки. Иногда во дворе этого маленького хозяйства мелькали люди в ватниках, далеко разносились их голоса, но сейчас там было как-то пусто и глухо, тишина окружала затаившееся лесничество. Лишь время от времени над головами пограничников проносились пестрые птички — крылья их рассекали воздух со свистом, напоминающим далекий свист пуль.

— Садись! — Игнатов вскочил на коня, оглянулся и, увидев Тимчо уже в седле, пришпорил своего Кома.

Они приблизились к мостку. Тимчо отстал шагов на десять, злясь на Зиту, которая его не слушалась. Он хотел было стегнуть ее, но тут страшный взрыв выбил его из седла. Кобыла встала на дыбы, Тимчо увидел ее мокрый живот, а потом расходящиеся над соснами клубы пыли и синеватого дыма.

Эхо все еще носилось по ущелью, когда Тимчо вскочил. Он бросился к капитану и отпрянул в ужасе: около полуметровой воронки вытянул ноги Ком, из его разорванного брюха вываливались окровавленные лохмотья…

— Тим-чо-о-о!

Мальчик обернулся. Скорчившись, лежал под деревом Игнатов. С его плеча струйкой стекала кровь.

— Мина… Мину подложили, бандиты…

Тимчо наклонился, расстегнул командиру китель и попытался ощупать грудь, но, выпрямившись, испуганно уставился на свою руку, испачканную кровью. Автомат лежал на земле. Тимчо поднял его и снова встал на колени возле капитана.

— Где ты, Тимчо? — произнес Игнатов, пытаясь поднять голову. Его глаза были широко раскрыты, но, казалось, он ничего не видел.

— Вот я!

— Ав-то-мат…

— Вот он, у меня!

— Дай сюда… Ты спрячься. Наблюдай. Они опять придут… Смотри внимательно.

Капитан постепенно приходил в себя. Осколки мины раздробили ему правую ключицу и, видно, засели в груди.

Тимчо спрятался в воронку. «Вот моя ошибка, — думал Игнатов. — Сначала его отец, а теперь…» Он потянулся, подтащил автомат поближе. Тимчо, высунувшись из воронки, наблюдал. Его Зита обошла вокруг Кома, осторожно ступая, и склонилась к его окровавленной гриве.

Все вокруг снова погрузилось в тишину — не слышно было даже птичьих голосов. Где-то несколько раз ударил дятел, будто кто-то легонько постучал в дверь, и снова все смолкло.

Из-за гладких речных камней высунулся человек. Тимчо видел его, но не мог поверить своим глазам… Спрятался, снова появился — маленький пограничник отчетливо разглядел, что тот в кепке и ватнике, — постоял так секунду-другую и перебежал за другой камень.

Испуганный Тимчо подполз к Игнатову и показал в сторону реки.

— Вон еще один! — прошептал мальчик, прижимаясь к камню.

Игнатов взял автомат и, сжав зубы, обернулся. Позиция показалась ему невыгодной, и он перебрался за невысокий пень, который закрывал его с той стороны, где появились бандиты. Он оглянулся на Тимчо и знаком показал ему, чтобы тот снова спрятался.

Тимчо сполз в воронку, но тут же снова высунул голову и увидел двоих с автоматами — не такими, как у капитана, а какими-то короткими. Мальчик посмотрел на своего командира — ему показалось, что он их не видит. Бросил комок земли к ногам Игнатова. Не оглядываясь, тот подал ему знак молчать. Детское сердечко билось как сумасшедшее, руки дрожали. Но Тимчо следил за продвижением врагов. Они перебегали, прятались и опять перебегали к новым укрытиям, петляли. Через минуту или, может быть, даже раньше они бросятся на них или выстрелят… Рука мальчика снова нащупала комок земли. Но бандиты вдруг двинулись к разорванному взрывом коню, держа оружие на изготовку. Один, который выглядел помоложе и был повыше ростом, прошел вперед, другой замедлил шаги. В этот миг автомат Игнатова застрочил. Высокий дернулся, качнулся и свалился на землю. Зита, вскинувшись, понеслась к сторожке.

— Сто-о-ой! — Игнатов пытался кричать, но голос его звучал глухо, бессильно. — Сто-о-ой!

Он держал на прицеле второго бандита, который, перескакивая через камни, рванулся к зарослям. Пули срезали ветки у него над головой. Тимчо ждал, когда капитан снова начнет стрелять, но его автомат молчал.

Подождав так, в неподвижности, еще минут десять (за это время Игнатов сумел разорвать рубашку и кое-как перевязать плечо) и убедившись, что поблизости никого нет, оба поднялись. Мальчик, подойдя к командиру, стал испуганно его осматривать.

— Идем, — сказал Игнатов. — Как думаешь, Тимка, сможем?

— Так точно, — неуверенно ответил Тимчо.

— Где твоя Зита? Приведи ее. Или не надо, все равно я не смогу… Ты когда-нибудь запрягал?

— Конечно!

— Тогда беги в сторожку.

Игнатов оглянулся. Ком лежал неподвижно, вытянув ноги. Чуть поодаль валялся труп бандита. Игнатов покачал головой и медленно, согнувшись двинулся вслед за Тимчо.

17

Начальник службы участка поручик Стефанов и подпоручик Занин наблюдали учения, проводившиеся за селом. Полянка с расписной древней чешмой, где каждый год на Юрьев день устраивались традиционные состязания по борьбе, представляла собой исходную позицию для «наступления». Взвод, которым командовал рядовой Тотев, готовился к предстоящей «атаке», и каждый солдат, заняв свое место в окопе, ждал сигнала. На правом фланге, около пулеметного расчета, лежала маленькая серна, посматривая на склон, где окопался «противник».

— Да уберите оттуда серну! — крикнул Стефанов, но солдаты его не слышали.

— По штату она — третий номер пулеметного расчета, господин поручик! — со смехом сказал Занин. — Если кто-нибудь устранит ее в ходе боя, придется отвечать за провал атаки!

В расположении «противника» раздалось несколько взрывов — начиналась артподготовка. Командир взвода, который считался лучше других подготовленным к «бою» — потому Стефанов и дал ему задание организовать и провести это занятие, — поднял ракетницу. Красным цветком ракета взмыла в небо, ветром ее относило в сторону покрытой дымом позиции обороняющихся.

— Впе-ред, в штыки! — прогремел низкий бас урядника.

Солдаты, выскакивая из окопов, с мощным «ура» побежали на «противника». Тяжелый пулемет открыл огонь со своей позиции. Около него лежала Фиалка, глядя, как солдаты идут в атаку. Ее чуткие уши время от времени вздрагивали, серая шерстка поднялась дыбом, но она оставалась на месте, словно ждала команды, чтобы тоже двинуться вперед.

«Противник» открыл огонь со склона. Взвод Тотева залег. Тяжелый пулемет снова заставил «противника» залечь. Вслед за двумя пулеметчиками побежала и Фиалка.

Но вдруг на дороге, которая спускалась по хребту, пересекая «вражескую» позицию, появилась телега. Она влетела в дымовую завесу и через минуту снова показалась.

— Что за чертовщина? — воскликнул Стефанов. — Я же распорядился поставить оцепление. Ну и дисциплинка! Ладно, я научу вас приказы выполнять. Смотрите! Он же ее перевернет!

— Да это Зита! Точно она! Господин поручик, это наша телега, — сказал Занин, пытаясь сообразить, что к чему.

Выехав из-за поворота, телега остановилась. Тимчо, бросив поводья, добежал до полянки, и ноги его подкосились.

— Там, — едва выговорил он, — командир…

Занин и Стефанов, подбежав, увидели капитана Игнатова и лесничего бай Чани, лежащих на сене в телеге.

— Что случилось? — спросил Занин. — Господин капитан!

— Славно они нас отделали… Твои люди, которых ты перевоспитывать собирался… по поручению Пармака!

— Ух, гады! — Голос Стефанова дрожал.

— Мину на дорогу… Бандиты… Бай Чани, верно, заметил их — и вот нет человека, — шептал Игнатов потрескавшимися губами, задыхаясь, сжимая грядку телеги побелевшими пальцами.

— Бай Чани! — не верил глазам Стефанов. — Как они его искололи…

— Стефанов, — приказал капитан. — Занятия прекратить. Шлите подмогу пятому посту. Там, около лесничества, на мине подорвался мой конь… Лежит там один бандит…

— А другой убежал в кусты! — сказал возбужденно Тимчо.

Глазенки его блестели. Он хотел бы рассказать, как все происходило, но никто его не слушал, и мальчик умолк.

Игнатов поднял глаза на своего «адъютанта», улыбнулся и продолжал, обращаясь к офицерам:

— Надо прочесать весь район. Не исключено, что второй тоже ранен. Поднимите мне голову… Занин…

— Да, господин капитан!

— Немедленно свяжитесь с вашими людьми. И докладывайте мне. В дивизию надо послать донесение… Действуйте!

Вскочив на телегу вслед за Тимчо, подпоручик взял поводья и тронул. Тимчо смотрел на капитана, и курносое лицо его морщилось от жалости.

Игнатов сказал, сжав зубы:

— По-полегче… Очень трясет! — Он подложил здоровую руку под голову бай Чани, поддерживая ее, словно тому еще могло быть больно.

Занин все-таки гнал Зиту.

— Кто его так изрешетил? — спросил он Тимчо.

— Он лежал на лестнице. Весь в крови. Я подогнал телегу, и мы с капитаном его подняли. Он еще жив был…

— Сказал что-нибудь?

— Только хрипел.

Телега въехала в Красново. Двое мальчишек догнали ее, прицепились, но тут же спрыгнули, крича:

— Убитых везут! Командира убили! И лесничего Чани!

В воротах появлялись люди, шли вслед за телегой. Село гудело.

Телега подъехала к штабу. Вскоре прибежала медсестра Нана. Прошло немного времени, и из ворот выехала другая повозка, запряженная свежими, сильными лошадьми. Правил ею опять-таки подпоручик. Сопровождали ее двое вооруженных всадников. Столпившиеся на улицах люди тревожными взглядами провожали раненого командира, громко обсуждая события.

К толпе, опираясь на костыль, приблизился старик в вязаном берете. Люди расступились, пропуская его вперед, но тот остановился, попыхивая самодельной кизиловой трубкой, оглядел собравшийся народ и медленно проговорил:

— Это дело рук Мето, так и знайте! Чани ведь его оштрафовал за бревна три года назад. Ну и вот… Пропал хороший человек ни за что ни про что!

— Они, видно, и его счета вместе о ним к аллаху отправили! — заговорили женщины, но тут же смолкли.

Застучали колеса телеги, и в воротах, вся в мыле, забрызганная грязью, показалась Зита. На передке сидел Тимчо, сжимая поводья. Позади шли сержант и солдат с винтовками через плечо.

— Остановите! — попросил старик. — Дайте посмотреть на Чани. Только вчера утром мы разговаривали, а сегодня, глядите, как его встречаем! — Дрожащими руками откинул он полотно, погладил восковое лицо лесничего. — Аллах им не простит, Чани! Накажет их! — Женщины в толпе разрыдались. — Накажет их, Чани! — Старик отвернулся и со слезами на глазах отошел.

Зита снова тронулась, колеса затарахтели по камням. Внезапно одна женщина схватила кобылу под уздцы, а другая поднялась в повозку.

— Так ты к нам возвращаешься, Чани-и-и! — причитала она.

Тимчо хотел стегнуть Зиту, но кто-то схватил его за рукав и чуть не сдернул вниз. На него были устремлены глава его матери.

— Слезай с этой проклятой телеги! — закричала она и стала рвать на себе волосы. — Слезай, это тебе мать говорит! Слышишь? Слезай, и чтоб я тебя у военных больше не видела! Скидывай эту одежду! Ты что, хочешь, чтоб тебя, как твоего отца, в реке нашли?! Тимчо, мать тебя просит!

Мальчик выдернул руку и сильно стегнул кобылу.

— Отойди, мама, — сказал он.

Телега двинулась дальше.

— Не оставлю тебя у пограничников! — Найде закусила руки, согнулась да так и осталась на дороге.

Мимо нее потянулась длинная вереница людей, они молча, опустив головы, шли за телегой, которая везла Чани в его новый белый дом. Месяц назад он сам оштукатурил его, а художник-самоучка нарисовал над лестницей оленя с гордо поднятой головой и раскинутыми прекрасными рогами.

Поздно вечером подпоручик вернулся из больницы, валясь с ног от усталости. Отвратительная, дорога, тревога за жизнь Игнатова, участившиеся провалы в работе, сильная головная боль — все свалилось на него тяжелым, гнетущим грузом. Заскочив к себе на квартиру — только побриться, — он направился в штаб.

Окошки Наны светились, но Занин прошел мимо. Село спало. Только в белом доме Чани горел свет.

Лесничий считался человеком, который не занимается политикой и даже не одобряет некоторых действий местных властей. А вообще-то, он был честным и уважаемым работником. В его руках, как говорили жители Краснова, был их хлеб. В конце апреля возле его сторожки произошла перестрелка между пограничниками и людьми Караосмана. С тех пор Чани никогда не оставался в сторожке допоздна. Неделю назад вечером он пришел в штаб к Занину и сообщил ему какие-то важные сведения. Наверное, кто-то из штаба или из сельчан видел его, кто-то шепнул Караосману или его людям… «Кто же этот «кто-то»?» — спрашивал себя подпоручик.

Перед лестницей штаба Казак чистил чьи-то сапоги.

— Рядовой, ты опять? Новая «награда»?

— Так точно! Только в армии такие «награды» бесплатно раздают!

— Как квалифицируется деятельность, вызвавшая подобную «награду»? — рассмеялся Занин.

— Деяния, выходящие за рамки того, что положено! — бойко, как на экзамене, ответил Казак.

Подпоручик, приподняв брови, все в том же шутливом тоне спросил:

— Твой отец не потерял надежды сделать из тебя адвоката?

— Еще два семестра — и сажусь в контору, господин подпоручик. Представьте себе: очередь клиентов…

— Чисти, чисти, парень! Чисти и готовься. Тебя ждет головокружительная карьера! — бросил ему Занин, взбегая по лестнице.

Подпоручик обычно подшучивал над этим солдатом, который был на пять лет старше других и лишь на два года моложе его самого, но шутки были беззлобные. Занин называл Казака «парень» или «земляк» — они были из одного края — и любил его остроумные ответы. Вот и сейчас он как-то отвлекся от невзгод пограничной жизни и, направляясь к комнате Стефанова, все еще продолжал улыбаться. Были у подпоручика далеко идущие планы — он собирался посвятить Казака в тонкости разведывательной службы. Однако до сих пор не совсем понимал, то ли парень так же несерьезен, как и его разговоры, то ли за его юморком скрываются ум и воля настоящего мужчины.

В маленькой чердачной комнатушке, служившей поручику Стефанову кабинетом, Занин застал членов группы Пармака, шумно обсуждающих какой-то список. Он поздоровался за руку со всеми. Последним пожал руку Пармаку, который спросил:

— Ну как? Опасность есть?

— Была, но врач сказал, что сейчас уже все в порядке.

— Сбежал Саир, — Стефанов подал ему телеграмму, — когда его конвоировали.

— Сбежал! — покачал головой подпоручик. В эту ночь он ожидал всего чего угодно, только не такой вести. — Понатворит теперь дел.

— Посылаем людей Пармака. Блокировали село, — сказал Стефанов.

— Ну вряд ли Саир сейчас в село явится, — возразил Занин. — Ни в коем случае нельзя оттягивать сюда силы.

— Что же тогда? — Поручик мрачно смотрел на него.

— Усилить патруль на границе. Подняли по тревоге личный состав? Господин поручик, вы замещаете командира. Прошу вас.

— Я не уверен, что надо объявлять тревогу. В оперативной обстановке такие меры не рекомендуются.

Поручик отодвинул лежащую на его столе папку, которую он бесцельно перелистывал, взялся за телефон.

— Объявите тревогу! — приказал он. — А что скажете о группах содействия?

— Займут тыловую линию под моим руководством, — ответил Занин.

Несколько человек что-то зашептали Пармаку. Он, кивнув, обратился к Стефанову:

— Мы опять об оружии, господин поручик. Не годится отправлять нас на границу с одним охотничьим ружьем на пятерых!

Подпоручик хотел поддержать Пармака, но Стефанов молчал, нервно барабаня пальцами по папке.

— Пора наконец решить этот вопрос, господин поручик, — все-таки решился Занин.

Он неоднократно высказывая свое мнение о том, чтобы раздать оружие добровольным сотрудникам пограничников, список которых был утвержден Игнатовым. У Стефанова же была своя позиция, и он пунктуально придерживался старого приказа командира дивизии, который запрещал выдавать оружие гражданским лицам.

— Пармак прав, — сдержанно настаивал подпоручик.

— Но есть приказ!

— Под мою ответственность! — Занин смотрел на поручика в упор, опершись руками о письменный стол.

— Хорошо! Хоть я и остаюсь при своем мнении, — согласился наконец Стефанов. — Но… — Он встал. — Мы можем выдать только по одной винтовке на двоих.

— Пойдет!

Пармак готов был обнять Занина, но только крепко сжал его руку.

Не прошло и получаса, как люди Пармака, члены десяток, с «манлихерами» за плечами, с сумками, полными патронов, уже выходили из ворот. За ними прошагали пять отделений — солдаты, сержанты и офицеры, — разделились на два отряда и стали подниматься по тропам, ведущим к пятому и шестому постам.

Отправив подкрепление, оба офицера вернулись в чердачную комнату. Стефанов широко распахнул окна и, размахивая папкой, проворчал:

— Надымили, что твои паровозы!

— Уж это им можно простить, — ответил подпоручик. — Охраняют границу, не получая за это ни гроша.

— Государство не только мое!

Занин был уверен, что Стефанов сделает все возможное, чтобы не присутствовать на похоронах Чани, как было и на похоронах Али, и решил все-таки поговорить с ним. Он сел против него, закурил.

— Обстановка завтра, господин поручик, — сказал он, — будет не такой, как в то время, когда хоронили Али. Сейчас убийцы известны. Я едва ли сумел бы…

— Хотите сказать, я подхожу больше?

— Не вижу, кто другой мог бы представлять штаб.

— Покорно благодарю за доверие, — язвительно усмехнулся Стефанов, все еще размахивая папкой.

— Тогда я пошел.

— Примите меры, подпоручик! Мы раздали оружие под вашу ответственность.

— Я этой гвардии верю, господин поручик.

Занин быстро спустился по лестнице. У ворот его ждали «гвардейцы» Пармака, Дежурный — урядник Славеев — разговаривал с жителями Краснова. Увидев подпоручика, он подошел доложить, что приказ выполнен.

Занин повел группу в сторону границы. Урядник смотрел вслед, пока она не скрылась за поворотом, и только потом вернулся в дежурную комнату.

Наверху, где дорога раздваивалась, колонна остановилась. Подпоручик разрешил отдохнуть, но запретил курить и разговаривать. Они вдвоем с Пармаком посидели в сторонке, посовещались и повели группу в обратном направлении, по козьей тропе. Спустились к ущелью, окружили мост через глубокую бурную реку возле заброшенной мельницы, но дорогу с обеих сторон оставили открытой. Занин взял на себя командование группой с юга, со стороны села, а Пармак — с севера. Уточнив сигналы взаимодействия и приняв меры безопасности, объявили боевую готовность.

Время тянулось мучительно медленно. Ночь выдалась безлунная, но ясная. Нельзя было и шелохнуться. Люди, занявшие позиции, вели себя по-солдатски дисциплинированно. Подпоручик посматривал на часы, а горцы о большой точностью ориентировались по звездам. До полуночи лежали все без движения на влажной земле. Постепенно то здесь, то там начали высовываться дула ружей, слышались разговоры. Старшие кидали камешки в ту сторону, откуда шел шум, и снова воцарялась тишина.

Ровно в два часа пополуночи на дороге со стороны Краснова появилась тень. Из темноты вынырнул человек — пригнувшись, бесшумно ступая, он спешил к мосту. Как и было договорено, засада, пропустив его, тут же перекрыла ему путь. Дойдя до моста, неизвестный приостановился, потом решительно направился к противоположному берегу. В этот момент с обеих сторон грянули выстрелы. Мощный их грохот всколыхнул ущелье. Занин видел, как что-то черное переметнулось через перила, но всплеска воды не Слышал. Граната, которую человек метнул, взорвалась по ту сторону моста. Над рекой взлетела зеленая ракета.

Стрельба скоро прекратилась. Напряженная тишина легла над берегами Сарыдере. Никто не вскрикнул, никто не простонал. Каждое движение могло сейчас стоить жизни. Не было сомнения в том, что явился сам Караосман. Теперь надо было ждать рассвета.

Когда чернильная пелена ночи посветлела, когда стали вырисовываться очертания моста, все увидели, что на перилах что-то висит. Сначала Занин решил, что это сорванная взрывом доска, не потом понял, что это повисший дулом вниз «томпсон». Подполз ближе — да, так и есть. Он бросил камень под мост. Затем, направив автомат на шумящую воду, нажал на спуск. С другой стороны моста тоже прогремело несколько выстрелов. Занин услышал, как выругался Пармак, и стрельба прекратилась. Он поднялся и, держа оружие на изготовку, подошел к почерневшим толстым балкам, скрепленным железными крюками. «Томпсон» висел на ремне, заклинившись между ними. На одной балке видны были пятна крови.

— Похоже, мы опять его упустили, а? — спросил Пармак.

Занин остановил его:

— Ничего здесь не трогать! Надо снять отпечатки.

— Ага! — согласился Пармак. — Эх, мать его, опять…

— Снова выписали ему билет на бессрочный отпуск, — сказал подпоручик, показывая Пармаку следы крови.

— Значит, ранен?

— Не удивлюсь, если мы отправили его к праотцам, Пармак.

— Аллах нас услышал.

— Давай прочешем район, — сказал Занин. — Поставь тут кого-нибудь, и чтобы никто ничего не тронул.

Прочесывание продолжалось до утра, Никаких следов Караосмана обнаружить не удалось.

На рассвете группа Пармака вернулась в Красново.

18

Спустя неделю после похорон Чани, в пятницу, поздно вечером, подпоручик вернулся с девятого поста. Местный житель заметил там в своей овчарне какого-то незнакомца и утверждал, что это Караосман.

Усталый, охваченный чувством отчаяния после провала операции у моста, Занин, отдав поводья сопровождавшему его солдату, пошел к себе на квартиру. В комнате Наны горел свет, но подпоручик снова миновал ее дом. Над уснувшим селом сверчки распевали свои бесконечные песни. Шагая по узкой мощеной улочке, Занин чувствовал, что ноги просто подгибаются — он давно мечтал хотя бы раз вернуться домой рано, завалиться в постель и выспаться наконец.

Занятый своими мыслями, подпоручик подошел к своим воротам и вдруг увидел, как в тени ограды мелькнуло что-то черное. Занин выхватил пистолет и только приготовился крикнуть, как тоненький детский голосок быстро проговорил:

— Дяденька, это я.

Озадаченный, он шагнул вперед, и тут к нему вышел из темноты босоногий мальчонка лет десяти, сунул что-то завернутое в тряпку и припустил бегом вниз по улочке. Все произошло внезапно, Занин не успел даже рассмотреть лица этого странного почтальона.

Размышляя о том, кто бы мог послать к нему ребенка в такое позднее время, он открыл калитку, закрыл ее за собой и прошел по двору к новому, сложенному из красного камня и еще не оштукатуренному одноэтажному дому. Подпоручик снимал здесь комнату с окнами на юго-запад, в которую можно было попасть, пройдя через просторную прихожую. Хозяин дома жил в другом крыле. Перед лестницей из восьми каменных ступеней, расположенных веером, лежал, свернувшись клубком и положив морду на лапы, старый пес. Узнав Занина, он вильнул хвостом, только этим и выразив свою симпатию к нему.

Дверь прихожей была полуоткрыта. Войдя, Занин на ощупь вставил ключ в замок двери своей комнаты, не выпуская из рук пистолета, который лежал в кармане. В этот момент кто-то захлопнул дверь прихожей, а из угла послышался тихий голос:

— Руки вверх! Ни с места!

Застигнутый врасплох, стоя спиной к тем, кто устроил ему ловушку, подпоручик вздрогнул.

— Не шевелиться!

Занин понял, что один человек встал за дверью, а второй — около вешалки, где висели его плащ и шинель. Он уже поднимал руки, одновременно опуская палец на спуск и медленно поворачиваясь.

— Сейчас нас не…

В этот момент он выстрелил и, успев услышать, как свалилось тяжелое тело, бросился на пол, перекатился к стенке и выстрелил еще два раза. Зазвенело разбитое стекло. Он рванул дверь, скатился по лестнице — все это он делал инстинктивно, словно подчиняясь какой-то внутренней силе. Конечно, сказались и приобретенные в школе навыки.

На улице Занин ощупал себя, провел ладонью по голове — фуражка осталась в прихожей. Решив, что на улице все-таки опасно, он перескочил через плетень, притаился в саду, откуда хорошо виден был дом, и стал ждать.

Подпоручик полностью доверял своему хозяину, поэтому и снял комнату в его доме. Рекомендовал Кичука Пармак. Сказал: «Кичук — человек тихий, одинокий, мешать тебе не станет». То, что тихий, было верно — Занин почти не встречался с ним. Кичук был неразговорчив, не пил, не ходил в корчму. Очень, кажется, уважал подпоручика: здороваясь, всегда снимал шапку. Разумеется, делал все это из страха, унаследованного больше от отношения к царским офицерам, чем из уважения, но в неизменным педантизмом выполнял этот ритуал, хотя квартирант не раз просил не делать этого. «Нет, не может Кичук быть предателем!» — подумал Занин, наблюдая за домом, где сейчас не слышно было никаких признаков жизни. Если хозяин участвовал в этой мерзкой затее, он наверняка теперь исчезнет. Если же нет — пора ему было бы зажечь лампу, выйти на улицу, кликнуть соседей…

Подождав еще минуту, подпоручик соседними садами выбрался на глухую улицу. Сейчас он уже боялся не тех, кто устроил ему засаду, а своих: можно было натолкнуться на посланный к месту происшествия патруль, а пароля на эти сутки он не знал. Занин трижды свистнул и побрел к центральной улице. Собаки заливались на все село. Ни одно окошко не светилось…

— Стой, кто идет? — остановил его часовой.

— Свой.

Солдат встревоженно доложил:

— Стреляли, господин подпоручик!

— Стреляют, парень.

Занин козырнул в ответ и поспешил к штабу.

В комнате Стефанова горел свет. Взбежав по лестнице, подпоручик вошел к себе в кабинет, зажег спичку. Дрожащий огонек лизнул фитиль керосиновой лампы.

Он развернул тряпочку, а потом и смятый тетрадный листок, на котором кто-то написал карандашом: «Вам готовят ловушку. Не ходите к себе на квартиру!» Подписи не было.

Сложив листок, Занин сунул его в верхний карман кителя. Загасил лампу и решил подняться и Стефанову. «Что за мальчик? Кто его послал?»

— В чем дело? — Стефанов смотрел на него удивленно. — Вы слышали выстрелы?

— Отступаем! — шутливо ответил Занин.

Войдя, он расстегнул китель. Поручик все так же удивленно смотрел на него.

— Взгляните, господин поручик… — Занин повернулся к Стефанову спиной.

— Не понимаю! На что я должен смотреть?

— На мою шкуру. И на этот раз я ее спас…

— Твоя шкура и на том свете целой останется, — неловко пошутил Стефанов и только сейчас увидел, что галифе на левом колене у подпоручика порвано и все в пыли. — Опять что-нибудь?

— В конце концов наши «приятели» меня нащупали, Хорошо все продумали: решили в гости ко мне прийти. Ну? Неужели на спине ничего нет? А ведь совсем немножко оставалось — и отправили бы меня к Али и Чани.

Прислонясь к подоконнику, Стефанов ждал, когда же Занин расскажет, что случилось, но тот чистил свой китель и балагурил, будто только что вернулся с футбола.

— Слышали выстрелы? — спросил он опять.

— Слышал. Направил патруль к дому Саира и к мосту, — ответил поручик. — Я же вас предупреждал, подпоручик! Я ведь напоминал вам: надо выбираться из этой дыры!

— Думаю, патрульных пора вернуть, — сказал Занин. — Это все равно что гнаться за выстреленной пулей. Сейчас эти гады удирают по какой-то тайной тропке, они уже далеко, если, разумеется, кто-нибудь не остался у меня в прихожей… Дайте закурить.

— А если блокировать дом? — спросил Стефанов, поднося зажженную спичку.

— Может, действительно стоит туда пойти… — согласился подпоручик. — Человек десять соберем?

— Найдем.

— Распорядитесь — и пошли!

— Вы что, и сейчас думаете, что поступили правильно, отказавшись блокировать село?

Конечно, поручик не удержался от искушения напомнить самонадеянному разведчику разговор, состоявшийся неделю назад. Сейчас он был уверен, что Занин осознает свою ошибку, и наблюдал за ним иронически.

— Да, и сейчас думаю, — ответил подпоручик и спросил: — А вы все еще недооцениваете Караосмана?

— Ничуть!

— Тогда что ж… Пошли!

19

Асина долго стояла у окна. Ничего не видя в темноте ночи, она тем не менее всматривалась в нее, надеясь услышать хоть какой-нибудь звук, пусть даже крик, только бы не выстрелы. Ей хотелось услышать людские голоса, которые подсказала бы ей, что ничего плохого не случилось в доме Кичука.

Село как вымерло. В открытое окно веял южный ветер, пахнущий пьянящим ароматом сосновой смолы, но Асина не чувствовала его. Сердце тревожно сжималось: вот-вот прозвучат автоматные выстрелы, раздастся лай собак, и опять плач, и опять это страшное предчувствие, что завтра все Красново погрузится в горе и печаль… «Пошлет ли мне судьба хоть одну-единственную счастливую ночь?»

Она опустила занавески, медленно подошла к кровати, села. Дими, приемный сын Найде, крепко спал, положив ладонь под щеку, укутанный одеялом. Слушая его дыхание, Асина вспомнила его голосок: «Тетя, ты мне не веришь? Я ему отдал, тетя!» Она протянула было руку к высокому лобику мальчугана, но не погладила. Губы ее шептали:

— Спи, Дими, спи, мой маленький! Ты сделал то, чего я сама не смогла бы сделать. Пусть аллах нам поможет, хоть он никому и не помогает.

Узнав, что Саир сбежал из-под ареста, и целую неделю не получая о нем никаких сведений, Асина почувствовала себя совсем одинокой. Она начала чего-то бояться, ночью не могла заснуть. Ей, наверное, надо было найти какую-нибудь женщину — компаньонку, которая за плату согласилась бы жить у нее. Но ни одна из местных женщин не ответила на ее просьбы: все боялись дома Саира. В конце концов Асина вспомнила о Найде, но и та отказалась. Увидев маленького Дими, которого Али усыновил, когда его друг погиб на фронте, Асина попросила, чтобы мальчик жил у нее. Вдова не желала и слушать об этом, но, когда Асина сунула ей за пазуху пачку банкнот и обещала, что она всегда, когда захочет, сможет взять Дими домой, Найде сама привела ребенка, чтобы посмотреть, где он будет жить. Сначала мальчик, закрытый в четырех стенах, тосковал, потом привык. Помогал Асине по дому, кормил коня, играл с Жепом. Она привязалась к мальчугану и начала подумывать о том, как бы оставить его у себя, даже если вернется Саир…

Жеп тявкнул. Асина загасила лампу и выглянула из-за занавески. У входной двери кто-то стоял. С бьющимся сердцем отпрянула она от окна.

Это был не Караосман. Он давно уже не подавал о себе вестей. Дрожащей рукой приподняла Асина нижний угол вязаной шторки и посмотрела.

У дверей стоял подпоручик Занин.

— Асина! — позвал он спокойно и постучал пальцами по стеклу.

Чувствуя какой-то невероятный прилив сил, Асина вышла в прихожую, повернула ключ и дрожащими руками открыла дверь.

— Жив! — Не в силах больше сказать ни слова, она обвила руками шею Занина и крепко прижала его к себе.

— Асина! — прошептал он, освобождаясь. В руке у него был пистолет. — Кто там? В комнате кто-то есть?

— Спрячьте пистолет. Никого, я одна. Только Дими. Он спит! — задыхаясь, проговорила Асина. — Идите, идите сюда!

Она взяла его за руку и открыла дверь в комнату Саира.

— Кто это — Дими?

— Пожалуйста, сядьте, я сейчас объясню. Дими — мальчик, которого усыновил Али. Сегодня ночью… Он ведь передал вам записку?

— Дими? — спросил Занин, с облегчением опускаясь на покрытый одеялом диван.

Асина села рядом.

— Вы дрожите? — спросил подпоручик, переложив пистолет в левую руку, а правой обнимая ее за талию я прижимая к себе. — Откуда вы узнали?

Асина не отвечала. Ее растрепавшиеся мягкие волосы волной легли на его грудь.

— Важно то, что ты жив, — прошептала она, вздрагивая всем телом.

Она плакала, зажимая рукой рот.

Занин, положив пистолет на диван, обнял ее. В тихой комнате слышались всхлипы, потом еле слышный шепот: Асина рассказывала, как Дими погнался за зайчонком, а тот от двора ко двору привел его к дому Кичука. Ребенок, разумеется, не знал, что там живет подпоручик и что ему собирались устроить ловушку. Зайчонок спрятался под лестницу, парнишка полез за ним, схватил его за уши и только собирался вылезать, как появились те. Их было то ли двое, то ли трое. Когда они поднимались по лестнице, Дими услышал: «Рано мы пришли». Другой выругался, сказал: «Ничего, подождем».

— А могли бы вы разбудить мальчика?

На улице пропел петух. Светало.

— Не надо, — тихо сказала Асина. — Он долго не спал — перенервничал. Пришел бледный, дрожит… Пусть поспит. У вас еще будет время его расспросить… Я послала его с запиской к Тимчо, а Тимчо уже — к вам… Но Найде это заметила, ему еле удалось сбежать от нее. Увидев, что в комнате у вас темно, стал вас ждать… Вот и все!

— Ясно. Спасибо тебе, Асина!

Он встал, хотел сказать еще что-то, но губы Асины прижались к его губам.

— Я знаю, вы меня не любите, — сказала она, отрываясь от его губ. — Вам бы только Саира найти. Вы не возьмете меня к себе…

— Не плачь, Асина. Ну прошу тебя!

— О чем вы можете меня просить? Ничего вы не понимаете…

— Асина, мне нужна твоя помощь.

— Что я-то могу?

— Можешь. Дело вот в чем…

Занималась заря. С соседних дворов уже слышался шум — люди готовили повозки, отправляясь на лесосеку.

Занин перескочил через покосившуюся ограду и пошел вдоль берега реки.

20

Поручик Стефанов со своей группой окружил дом Кичука, как и договорился с Заниным. Ждал рассвета, лежа на стоге сена, откуда видел лишь открытую дверь дома. Но так хотелось проникнуть в прихожую! Нельзя было. Он решил обойти своих солдат.

У ворот ограды стоял человек — то ли больной, то ли измученный тяжелой работой — в накинутом на плечи изношенном немецком плаще и держал под уздцы мула, нагруженного дровами. Хотел было калитку открыть, но один из солдат велел ему отойти.

— Почему? — кротко спросил тот.

Попятившись, он потянул за собой мула.

Худое небритое лицо его, изрезанное глубокими морщинами, дрогнуло, когда появился поручик.

— Что вы ищете? — пробормотал он.

— Кто такой? — спросил Стефанов, открывая двери.

— Кичук. Это мой дом. У меня живет ваш офицер. А вот и он. Занин! Господин…

— Доброе утро, хозяин! — Подпоручик поздоровался с ним за руку и отдал честь поручику.

— Господин Занин, я иду домой, а тут — смотри-ка!

— Ничего, Кичук, — сказал Занин, положив руку ему на плечо. — Маленькая неприятность. После узнаешь. Ты пока привяжи мула и сядь где-нибудь поблизости, отдохни. А мы пойдем в мою комнату…

— Идите, идите! — Кичук поклонился. — Это ваше дело!

— Где вы были сегодня ночью? — спросил Стефанов, взглянув на его пыльные царвули и залатанную куртку.

— Наверху… На лесосеке… Я там ночую, — Кичук проследил взглядом за офицерами, идущими к дому в сопровождении двух солдат с автоматами.

Приблизившись к лестнице, солдаты вышли вперед. Один дулом толкнул дверь и, когда она распахнулась, заглянул внутрь. Потом обернулся ко второму, кивнул, и оба вошли. За ними последовали офицеры.

В глубине прихожей, в метре от разбитого окна, лежала перекрашенная солдатская пилотка. На полу, возле фуражки Занина, и на оконной раме виднелись следы крови.

Подпоручик поднял упавшую вешалку, наклонился, двумя пальцами поднял пилотку, осмотрел ее.

Это была пилотка Кичука.

— Знако-о-омая пилотка! — воскликнул поручик. — Но трогать ее нельзя.

— Да, конечно, — согласился Занин.

Он не хотел, чтобы солдаты узнали, чья это пилотка, и аккуратно завернул ее в газету.

Потом он начал искать отпечатки обуви — на полу остались отчетливые следы. Аккуратно измерив их, подошел к окну и посмотрел вниз, в сад, — на рыхлой земле виднелись еще два отпечатка. Выпрыгнув из окна, подпоручик склонился над ними. Один след кованой подошвы сорок третьего размера, другой — изношенной подошвы резиновой царвули, кажется, такого же размера, как и в прихожей.

Занин пошел по следам, приведшим его к лазу.

На улице ждал Стефанов.

— Вполне вероятно, что раненый спрятался где-нибудь в соседнем доме, — задумчиво сказал подпоручик.

— Устроим обыск? — с готовностью спросил Стефанов.

— Поздно! — Взгляд Занина, скользнув по ближайшим домам, остановился на Кичуке, смиренно сидевшем на камне у ворот. — Пойдем отсюда, господин поручик.

— Пошли, ребята! — крикнул Стефанов солдатам.

— Хозяин, можете войти, — сказал подпоручик и поспешил вслед за группой.

Вскоре из-за острых вершин горного хребта должно было взойти солнце.

21

Доктор Кабаков сел к столу, побарабанил короткими пальцами по плюшевой скатерти. Напротив, сложив на коленях руки и глядя ему в глаза, сидела Асина. Потеребив острую свою бородку, гость задумчиво сказал:

— Вы пригласили меня осмотреть вас, госпожа? Ну вот, я пришел.

— Это — для людских глаз, доктор! — Хозяйка улыбалась, наливая в рюмки ракию. — Добро пожаловать в мой дом. Ваше здоровье!

— Ваше здоровье, госпожа. — Кабаков выпил, потянулся к своему саквояжу. — Меня ждет экипаж. Ну а что касается данного случая… Каждый, конечно, решившись на такой поступок, стал бы искать чьего-то содействия. Да только зачем это солдату? Они ведь и так всякий день на границе. Один шаг — и на той стороне! Зачем же искать других путей, куда более рискованных? Вы бы посоветовали ему… Разумеется, если это диктуют ваши интересы.

— Конечно, господин Кабаков! Но парень боится. Дома, на побывке, встретил он человека, который вернулся оттуда, понимаете? И этот человек сказал: «Будешь гнить по тюрьмам да по лагерям, если там у тебя знакомого не найдется!»

— А, вот в чем дело…

— Учился в Праге. У него какая-то приятельница во Франции, понимаете?

— Вы за него ручаетесь? — Доктор положил ладонь на ее пальцы, и она не отдернула руки.

— Да! — ответила Асина.

— А риск?

— Выбора нет…

— А вдруг неудача? Будете ведь соучастницей преступления. — Он смотрел на нее, склонившись к столу, и рука его легонько скользила взад-вперед по белым ее пальцам.

— Да мне все равно. Можно подумать, это не тюрьма! — Асина снова налила ракии.

— В тревожное время мы живем, уважаемая госпожа. Будто на краю пропасти, не правда ли? Ну ладно, оставим эту тему. Где же ваш солдат?

— Не знаю! — Асина пожала плечами.

— Передайте ему… — Доктор подал ей перочинный нож. — И пусть он придет в город, на осмотр ко мне в кабинет. Отдаст мне нож и скажет: «Вы забыли свой ножик, доктор!» Запомнили?

— Да. Благодарю вас, господин Кабаков.

— Благодарить рано. Я пока ничего не обещал. Но попытаюсь. Хотя все так сложно… Будьте осторожны! Ничего никому не говорите.

— А о Саире вы мне ничего не скажете, господин Кабаков?

Она почему-то была уверена, что доктор о нем знает.

— Сожалею, госпожа. Знаю только, что сбежал. Думаю, он уже на той стороне.

Асина сидела, опустив голову. Кабаков взял ее руку, крепко сжал. Ему казалось, настал подходящий момент. Он был уверен, что Саир уже никогда не вернется… Посмотрев ей в глаза, он сочувственно произнес:

— Вы должны быть готовы к худшему… Но не отчаивайтесь, мы не оставим вас, госпожа. Я веду переговоры о покупке дома в Пловдиве. Дом роскошный! И я мог бы вам предложить, если с Саиром что-то… купить этот дом для нас с вами… А здесь все продадим.

Асина отдернула руку:

— Что вы, доктор? Саир же еще… Я даже не знаю, жив ли он! А мы будем продавать его дом!

— Я говорю о будущем, о перспективах, дорогая! Если у Саира есть сбережения, вложите их. Поговаривают о реформах, о конфискациях. Только золото останется в прежней цене.

Асина поняла: Кабаков хочет вызнать, сколько золота у Саира. Раздражения, правда, она не чувствовала. Одна лишь осторожность подсказала ей вежливый ответ:

— Я не забуду вашей доброты, доктор Кабаков. Но сейчас, когда я ничего не знаю, как я могу что-то обещать? Отложим этот разговор до другого раза.

Он встал, поцеловал ей руку, засеменил к выходу. Жеп побежал за ним. Дверь хлопнула. Копыта процокали по мостовой.

Асина стояла на веранде, глядя на ворота. Сейчас она уже могла бы сообщить Занину о своем разговоре с доктором. Мысль, что ей уже недолго осталось быть в этом чужом для нее доме, делала ее смелой, решительной. Она думала об отъезде во Фракию. Только один человек еще удерживал ее в старой крепости Каали-бея.

Асина оделась и пошла к Нане, которая встретила ее с довольно мрачной миной. Пригласив сесть, продолжала свое дело — гладила галифе Занина. На кровати лежала выглаженная и заботливо сложенная белая рубашка.

— У тебя что, гости из ваших краев? — притворяясь, что ничего не понимает, спросила Асина. Сев на кровать, взяла рубашку на колени. — Красивая рубашка!

— Подпоручик любит все красивое, Ася, — гордо ответила Нана, поджав губы. — Он уезжает в отпуск… Попросил меня…

Асина, кивнув, отложила рубашку. Поднялась и, взглянув на танцующий по галифе утюг, вышла.

— Ася! — закричала ей вслед Нана, но та была уже на улице.

22

Центр города напоминал сплюснутый обруч из прилепившихся друг к другу одноэтажных и двухэтажных домишек, крытых черепицей. В нижней, восточной, части была, правда, широкая двухэтажная постройка с длинными узкими окнами и караульным помещением у входа. С южной и северной сторон ревниво смотрели друг на друга новый кинотеатр и старая кондитерская. На главной улице чередовались магазинчики и мастерские — город, зажатый с двух сторон высокими скалистыми хребтами, имел форму лодки. Именно здесь, между последними домишками и лесопилкой, за декоративной изгородью стояла вилла доктора Пешо Кабакова. По обе стороны ее молодые сосны тянули над крышей свои вершины. С двух сторон мраморной лестницы, ведущей на веранду, торжественно замерли огромные самшитовые глобусы. Перед виллой всегда стояли телеги, запряженные мулами. Солнце клонилось к закату, когда солдат в очках, перекладывая из руки в руку тяжелый деревянный чемодан, открыл калитку и, пройдя по цементированной дорожке, остановился перед мраморной лестницей.

— Эй, парень, доктор принимает? — обратился к нему мужчина в одежде из грубого домотканого сукна. На камне сидела женщина в чадре. — Опоздали мы. Река мост снесла, и автобус сейчас наверх не ходит.

— Не знаю, — ответил солдат.

Он вступил было на лестницу, но двери прихожей открылись, в сопровождении доктора вышли пожилая женщина с пятилетней девочкой.

— Кто следующий? — спросил врач.

— Солдатик… Он первый, — ответил поспешно мужчина.

— Заходите, молодой человек! А вы сядьте, подождите.

В просторном кабинете, оборудованном как хирургический, гинекологический и процедурный (доктор получил медицинское образование во Франции и был специалистом широкого профиля), спала огромная, будто вылитая из бронзы, собака с тупой мордой, вытянув на ковре передние лапы.

— Ну-с, молодой человек? — Доктор взглянул на него, прищурившись.

— Вы забыли свой ножик, доктор! — медленно проговорил Казак и протянул Кабакову блестящий перочинный ножик с перламутровой рукояткой.

— Ага, вот и вы! Спасибо, спасибо, герой! — Доктор быстро спрятал ножик в карман халата. — Сумели что-нибудь с собой взять?

— Да.

Казак снял сапог и вытащил из штанины связку бумаг, завернутых в портянку.

Доктор пробежал глазами документы, свернул их, весело воскликнул:

— Хорошо! Очень хорошо, молодой человек!

Солдат открыл чемодан и достал из-под белья разобранный автомат, завернутый в солдатскую рубашку, и четыре обоймы. Подавая их доктору, сказал виновато:

— Все, что сумел.

— Отлично, молодец! — Кабаков положил все на письменный стол, посмотрел на парня и улыбнулся. — А сейчас соберите его, дорогой.

Казак с завидной быстротой собрал автомат, и доктор спрятал его в сундук, который тут же запер на ключ.

— Возьмите свой чемодан, молодой человек. Следуйте за мной.

По винтовой лестнице они поднялись на верхний этаж, в темный коридор, по обе стороны которого были двери. Хозяин отпер одну из них, пригласил любезно:

— Располагайтесь. Кровать, кушетка… Выбирайте что хотите. Умывальник, туалет… Дверь вон там, видите?

— Да. — Поставив чемодан около кровати, Казак по-военному вытянул руки по швам. — Не так уж и плохо… И небо видно!

— Вы, случаем, не поэт?

— Люблю поэзию!

— Я тоже поклонник поэзии, но настоящей. Когда-то в молодости увлекался. Молодость, молодость!.. А сейчас отдыхайте и готовьтесь в дорогу. Предупреждаю вас: полная тишина! Здесь тоже нужно соблюдать военную дисциплину.

Доктор в раздумье почесал затылок, хотел еще что-то сказать, но промолчал и поспешил захлопнуть дверь. Шаги его затихли внизу.

Со стороны лесопилки долетел тонкий свист. По улице прогромыхал грузовик. Потом наступила тишина, тягостная, напряженная. В этой комнате Казак чувствовал себя как в тюрьме — лишь окно с квадратом синего неба над крутой крышей связывало его с миром. Он сел на кровать, застланную шерстяным одеялом, осмотрел комнатушку. Взгляд его остановился на маленькой фотографии в рамке. Кроме нее, ничего не было на стенах, гладко оштукатуренных, окрашенных в бежевый цвет.

Двое суток Казак стоял в карауле и сейчас вдруг почувствовал, что страшно хочет спать.

23

Красново жило в ожидании знаменательного, радостного события — электрификации.

Игнатов, который быстро выздоравливал в госпитале, нашел и купил на собственные деньги динамо и маленький трансформатор. Когда все это привезли в село, жители собрались у заброшенной мельницы, где солдаты занимались восстановительными работами. В этот день люди оставили свои дела, даже коз не выгнали пастись: все от мала до велика окружили мельницу — приземистую, с заросшей лишайником крышей — и наблюдали за работой военных. Пармак посылал в село то одного, то другого принести какой-нибудь инструмент или с поручением в штаб. «Скоро засветится!» — говорил он. Люди засыпали его вопросами. Он подробно, будто собаку съел в этом деле, объяснял, что и как будет, как по улицам поставят столбы, как натянут провода… Только на некоторые вопросы не мог ответить определенно: будет свет в домах или только на улицах и сколько будет стоить электричество? Тогда он отвечал кратко: «Командир скажет!»

Чтобы восстановить разбитый желоб и прогнившие балки мельницы, надо было много времени. Люди понимали это. Сняли крышу, принесли на собственном горбу балки из своих домов. Женщины, собравшись кучкой, молчаливо следили за строительством «электростанции» и разошлись по домам только поздно вечером, а мужчины направились прямо в корчму к Кириму. И там загорелся спор: будет ли свет в домах и сколько денег каждый должен приготовить. Лица уставших людей краснели от ментовки. Клубы табачного дыма поднимались к потолку. За угловым столом, около прилавка, сидели урядники — Тотев, руководивший строительными работами, и Славеев.

Урядник Славеев в этот вечер был в плохом настроении. Выпив четыре бутылочки мастики, торопливо ушел. Айши уже два дня не было дома, и после неприятного вечернего разговора у него на квартире, когда она опять потребовала от него большую сумму, он не мог оставаться спокойным: тревожился и за нее, и за Караосмана. Рашко шел по улочке и думал о том, что ее могли вынудить признаться в связи с ним. Свернув в узкий переулок, задами пробрался во двор Айши. Недостроенный дом, на который, кстати, она просила у него денег, тонул во мраке. Славеев встал под сосной, увешанной овечьими шкурами, осмотрелся, поднялся на три ступеньки и тихонько постучал в дверь. Никто не отвечал. Снова постучал, подождав какое-то время, спустился вниз и перебрался через ограду на улицу. Только сейчас спохватился, что забыл свои ключи в замке продовольственного склада, и поспешил туда.

Перед штабом Славеев увидел оседланных коней. Если там кони, подумал он, значит, обстановка на границе напряженная, а раз обстановка напряженная, его поставят старшим группы. Поэтому он решил вернуться, обойти штаб кругом и выйти со стороны своей квартиры. Около тополей перед штабом, у самого забора, Ком и Зита беспокойно переступали копытами. Солдата рядом не было. Подойдя к забору, Славеев услышал голос Занина — его окно было открыто, и разговор по телефону был слышен громко и ясно:

— А пастух уверен, что это он? Я спрашиваю, видел он или ему только показалось? И сейчас утверждает, что тот у него в овчарне? Хорошо, ничего пока не предпринимайте. Еду!

Славеев понял, что речь идет о Караосмане.

Минут через десять Стефанов и Занин, с автоматами через плечо, остановились около коней, и поручик крикнул:

— Рядовой Конев! Связной! — Никто не отозвался. — Видите, подпоручик, я распорядился оседлать…

Он говорил, отвязывая коня от тополя. Конь редко дернулся. Стефанов поставил ногу в стремя, вскочил в седло. Конь не удержался: ноги его подогнулись, и он рухнул на плиты, придавив Стефанова. Занин с трудом вытащил его из-под тяжелого, всем телом дрожащего животного.

— Что случилось? — воскликнул Стефанов. — Рядовой! Дежурный! Конь отравлен?!

— Да, кто-то сделал свое гнусное дело! — сказал Занин и осветил фонариком корни тополя, возле которых кобыла подбирала последние крошки хлеба. Он стегнул ее по голове и повел к лестнице, но она, не сделав и пяти шагов, остановилась, расставив передние ноги. — Господин поручик! И эта отравлена. Дежурный!

Дежурный уже объяснял Стефанову, что завхоз должен был оседлать коня для его связного, но в конюшие остался только один мул, а все кони были в дороге… Занин отпустил узду, и кобыла упала, вытянув ноги. Двое офицеров подбежали к ней, стали ее ощупывать.

В воротах остановился Славеев.

— Что случилось, господин подпоручик? — спросил он тревожно и склонился к голове Зиты, которая вздрагивала, словно ее били кнутом.

— Славеев, — воскликнул Занин, — бегом к Пармаку! Обеспечить четырех лучших коней!

— А седла?

— Пусть без седел. Понимаете? Нам нужны кони!

Славеев кинулся к воротам, и вскоре его шаги заглохли на улице.

— Через ограду! — сказал Стефанов, осматривая колючую проволоку. — Я думаю, именно через ограду подбросили яд.

Со стороны казармы бежали солдаты без гимнастерок, без головных уборов. Поручик первым увидел их и закричал высоким, срывающимся голосом:

— Всем вернуться! Немедленно вернуться в помещение и никому не выходить! Дежурный, наведите порядок!

Оставшись вдвоем, офицеры снова подошли к лошадям, которые лежали на плитах двора, вытянув шеи, с широко открытыми глазами.

Тихо шумели тополя. Лаяли собаки. По мостовой процокали копыта. А из Краснова вылетели четверо всадников и галопом понеслись к девятому посту.

24

В Краснове с раннего утра до позднего вечера на улицах копали ямы и ставили столбы — высокие, гладкие сосновые стволы, привезенные на телегах из леса. Солдаты растягивали медные провода и, монтируя крюки с фарфоровыми катушками, забирались на столбы. Женщины раньше наблюдали за всем, стоя в воротах, а сейчас вместе с мужчинами тянули провода, выбрасывали лопатами землю из ям, приносили большие баклаги воды и горшки с теплым кускусом[5]. После собрания в школе, на котором Нана говорила о переменах, наступивших в жизни болгарских женщин, в их быте, они держались совсем по-другому: перестали отворачиваться и закрывать лица. Встретив на улице солдата или офицера, стеснительно кивали.

Пармак перебрасывал людей с одной улицы на другую, весело покрикивая:

— Побыстрее, побыстрее, чтоб к воскресенью загорелся свет!

Женщины, хотя и работали старательно, в глубине души не верили, что свет загорится, и подгоняли руководителя насмешливыми голосами:

— Да мы-то спешим, только вот посмотрим, что из этой спешки получится!

Они вроде бы и не верили, но говорили, что пограничники привезут что-то такое, что будет играть и петь, и поставят перед зданием общины. Мужчины, отслужившие в армии, слушали россказни о машине величиной с две табачные корзины и усмехались, но не смели давать другого описания радио после образного объяснения Пармака.

В пятницу утром поручик Стефанов поднял по тревоге весь личный состав и послал на работы по электрификации. Он знал, что в этот день местные мужчины пойдут в мечеть и не будут помогать. Но в воскресенье должен был вернуться из госпиталя Игнатов, и Стефанову хотелось встретить его в освещенном селе. Однако он ошибся: команды урядника Тотева застали людей Пармака на объектах, готовыми к работе. Перед обедом вышли и женщины — село звенело от криков, ударов топоров и молотков. К вечеру над пятью основными улицами висели желтые медные провода и на них — пятьдесят электрических лампочек, привезенных из Пловдива. Остался кусок провода, который можно было пустить на электрификацию общины или школы. По этому вопросу разгорелся острый спор, который начался на улице и перекочевал в корчму. Отдав своим женам инструменты и наказав им накормить и напоить скотину, мужчины заполнили Киримову «дыру», расселись за столами и, не успев даже заказать себе что-нибудь, подхватили спор. Пармака не было, и приверженцев идеи электрифицировать школу оказалось большинство. Славеев, усевшийся за угловым столом около прилавка, тоже был за школу.

— Послушайте-ка, мужики, раз вы никак не можете договориться, почему бы не провести свет в корчму?

— Верно! — крикнул кто-то. — Здесь ведь нам тоже свет нужен!

Корчма притихла. Лица людей сквозь табачный дым выглядели серыми. Все замолкли: у каждого было свое мнение — школу или общину освещать, но о Киримовой корчме вообще никто не думал. Предложение трактирщика будто освободило всех от какой-то тяжести, мужчины распрямили плечи, задвигались.

— Я за Кирима! — раздались возгласы. — За такие вещи надо голосовать!

Кирим стоял около прилавка с подносом, уставленным бутылочками мастики.

— Это дело всего села, надо проголосовать! — заключил он, и корчма взорвалась от криков, а к грязным доскам потолка взлетел лес рук. — В эту ночь деньги хода не имеют!

Он поднял руку, давая знак Славееву, густой голос которого тут же перекрыл галдеж:

— «Проданка белая, красивая…»

Его скуластое, лицо, обычно красное, сейчас было бледно, он пел, сжав кулаки, не отрывая взгляда от бутылки. Кирим разносил по столам мастику и ментовку, не спрашивая, кто чего хочет. К столу урядника подсели двое мясников, которые снабжали посты мясом. Один из них, обняв его за плечи, запел с ним. Голос Славеева еще громче и печальнее зазвучал в полной дыма тесной корчме, по которой будто рассыпаны были головы с сонными, мигающими глазами…

25

Кончался еще один теплый и тихий летний день — день небывалой радости, охватившей старых и молодых перед наступлением ночи, когда в Красново должен был загореться свет. На площади около высокого столба о электрической лампочкой собрались почти все мужчины села. С бутылками в руках, спорили они, какая улица осветится первой. Женщины собрались стайками подальше от лампочек, напуганные пущенным злым слухом, что при включении электричества лампочки взрываются, как бомбы.

Ждали, когда стемнеет. Солнце медленно опускалось за Белтепе. Со стороны ущелья показались трое всадников. Наблюдавший за дорогой солдат доложил Занину, что командир едет. Жители Краснова оживились. Пармак разослал своих десятников в разных направлениях с особыми заданиями и встал рядом с подпоручиком. Вскоре к ним подошел и Стефанов.

Капитан скакал впереди, сопровождаемый двумя вооруженными унтер-офицерами. Они на секунду остановились у ворот штаба и снова пришпорили потных коней. Приближаясь к переполненной народом площади, Игнатов поглядывал на новые столбы с натянутыми проводами, посмеивался: «И когда только успели?» Он понимал, что ему готовили сюрприз.

В этот миг Красново осветилось. Люди замолкли, подняв головы к маленьким солнцам, залившим село ярким светом, и дружный крик взорвал тишину. Громко, торжественно ударил барабан, заиграли гайды. Звуки эти, ударяясь о синие скалы, возвращались эхом и, набравшись новой силы, разносились по долинам. Женщины присоединились к группам мужчин. «Добро пожаловать, господин капитан!», «За счастливую встречу, господин капитан!», «С прибытием, господин капитан!..» — раздавались возгласы. Село будто вмиг стало другим, даже собаки не лаяли, как обычно, услышав дробь барабана. Капитан, сопровождаемый Пармаком и двумя своими помощниками, медленно пробивал себе путь ко входу в здание общины — он хотел позвонить оттуда в штаб дивизии и сообщить, что благополучно прибыл, но пестрая людская стена преграждала ему путь.

— Я здоров! Все прошло! Бесконечно вам благодарен! — Игнатов кивал, с улыбкой отвечая на рукопожатия.

В электрическом свете видны были только улыбающиеся лица — лица людей, с которыми он сидел в засадах, косил сено, в праздничные дни ходил на охоту. Людей, которые иногда и сердились на него, проходили мимо, не здороваясь. Теперь мужчины всего Краснова собрались, чтобы встретить его, посмотреть на него после ранения и поблагодарить за то, что он принес им свет.

Пармак пробил дорогу в толпе и, подождав, когда трое офицеров подымутся на площадку перед дверью, поднял обе руки. Громкий его голос загремел над толпой:

— Люди, в Красново пришел свет! — Громкое «ура» заглушило его голос. — Нет больше темноты! Один человек… Наш командир Игнатов… — Новые крики заставили его подождать, перевести дух, чтобы еще раз, еще громче произнести его имя. — Игнатов, наш командир… Предлагаю встретить его нашим родопским угощением здесь, на площади! Люди, идите домой и тащите сюда все, что есть!

Площадь опустела. Только сейчас залаяли собаки, но барабан заглушал их, а тонкая мелодия гайд вилась, будто лаская электрические лампочки своими печальными звуками, будто плача от радости.

Из тени старого дуба вышел урядник Славеев и быстрыми шагами направился к штабу. В эту ночь он ждал Караосмана, а прибыл Игнатов. Айши все еще не было. Все попытки получить о ней хоть какое-то известие остались безуспешными. По дороге он встретил маленького «адъютанта» командира и бросил ему:

— Полегче, упадешь!

— Никак нет! — ответил Тимчо и побежал к площади.

Игнатов и Пармак стояли у лестницы. Мальчишка подобрался сзади и уцепился за руку капитана.

— А, вот и мой адъютант! — Игнатов обнял мальчика.

— С прибытием, господни капитан! — задыхаясь, проговорил Тимчо.

— Спасибо! Ну как, научился на Зите ездить? Или все еще падаешь?

— Они ее отравили! — грустно сказал Тимчо, подняв голову.

Подпоручик дернул мальчугана за ухо: выдал военную тайну.

— Как? Отравили Зиту? — переспросил Игнатов подпоручика.

— И Кома! — ответил Занин виновато.

— Кто?

Подпоручик пожал плечами.

— Давайте пока оставим этот разговор, господин капитан, — сказал Пармак и подал знак оркестру.

Гайды заиграли, снова ударил барабан. На площади люди уже расстилали пестрые одеяла, ставили на них бутылки, тарелки, резали хлеб. Со всех сторон села стекались мужчины и женщины.

Пармак занялся наведением порядка за «столом», а Игнатов и Занин отошли в сторону. Капитан долго молчал, после спросил грустно:

— Как же это произошло?

— Кто-то из штаба…

Подпоручик не хотел давать полной информации и ограничился только сообщением, что не посторонний, а свой человек отравил лошадей, но Игнатов все так же настойчиво смотрел на него.

— Ладно, вам расскажу подробно, господин капитан. В эту ночь у нас, по-видимому, будут другие дела. Прибыл наш «приятель». Чудом ускользнул от нас на мосту — автомат его зацепился за перила. Мы его ранили, но…

— Господин капитан, прошу! — Пармак взял офицеров под руки и повел к дубу, под которым накрыли специально для военных.

Они уселись на одеялах, им наполнили рюмки ментовкой. Оркестр заиграл «Подуй, подуй, ветер». Откуда-то, как вздох, раздался неуверенный голос. За ним последовали нестройные, но уже более смелые голоса, а потом все запели во весь голос: «Открой путь в Драму, там есть…» Месяц, чистый и полный, светил над скалистыми хребтами, проливая золотой свет, все больше сгущавшийся в низких местах.

В эту лунную ночь Караосман опускался по крутому склону Белтепе — вниз, по обрыву, — спешил к Краснову, над которым неслась песня и слышалась дробь барабана.

26

В глубоком погребе, освещенном мерцающей коптилкой, они были одни — Караосман и Славеев. От центра села долетала протяжная песня, в мелодию ее вплетался тонкий голос гайды. Караосман лежал в своей обычной позе на медвежьей шкуре. В бледном свете коптилки лицо его казалось еще более худым и изможденным. Он был в галифе, в расстегнутой куртке, под которой висели на поясе гранаты. От туристских ботинок на толстой резиновой подошве и от его потных ног в шерстяных носках нестерпимо воняло, но Славеев не чувствовал этого запаха — он привык к нему.

— Говоришь, вернулся? — сказал Караосман, глядя в потолок.

— Обоим повезло, — ответил урядник, виновато опустив голову.

Он подробно рассказал и о заложенной возле лесной сторожки мине, и о неудачной засаде, устроенной в доме подпоручика Занина. Караосман слушал и думал о том, что обстановка, в которой действовал, осложнилась. Когда объяснения не удовлетворяли его, он обычно рычал в ответ, но на этот раз ни один мускул не дрогнул на его лице. Славеев подробно описал ему покушение на Занина. Помолчав, Караосман вернулся к вопросу о неудачном покушений на командира участка капитана Игнатова.

— Насчет Мето — ясно. Убил его Игнатов, — пробормотал он. — А Сингер? — Это была кличка другого, в которого капитан стрелял и думал, что ранил его. — Куда Сингера дели?

— Целый день район обыскивали — и ничего! — Урядник придвинулся ближе. — В донесении, которое отправили в штаб дивизии, дословно сказано: «На месте, происшествия был найден с простреленной головой и грудью бандит Мето Караибрямов, по кличке Хромой. Другой успел скрыться в кустах… По пути он обронил обойму от «томпсона». Прочесывание района не дало результатов». — Помолчав, он добавил: — Вот все, что мне известно.

— Значит, не убили. А мы два дня его ждали — и не дождались. Как же так? Должен же он где-то быть — или на земле, или на небе!

Урядник не спешил с ответом — не хотел сообщать о том, что еще больше рассердило бы Караосмана.

Долгая, мучительная пауза затянулась. По-прежнему доносились звуки протяжной песни.

— Не успокоятся никак, — тяжело вздохнул Славеев.

— Приходится теперь слушать, — прошипел Караосман. — Мы им готовили, а тут вот… Кто виноват?

— Остается только удивляться! Взрывом разорвало коня, а он…

Караосман перебил:

— Удивлением сыт не будешь, приятель! А вот раз ты говоришь «остается только удивляться», я тебя спросить хочу… У сторожки капитана спас конь. В доме Кичука все испортил внезапный выстрел. Сейчас я слушаю гайды и барабаны. Все село рты поразевало, поют, командира Красновского пограничного участка встречают! Как же тут не удивляться? Люди веселятся, а мы сидим в этой норе и голову ломаем. Подай-ка мне рюкзак!

Славеев положил ему на колени серый, грязный, воняющий кислятиной рюкзак и отодвинулся, охваченный мрачным предчувствием, что сейчас он задаст ему новую задачу. Караосман вытащил бутылку, открыл ее, жадно глотнул ракии.

— На, пей! — сказал он. — Пей и слушай. Ох уж этот барабанщик — будто по голове бьет!

Сделав несколько больших глотков, урядник вернул бутылку и злобно сказал:

— Этот, кмет, дирижирует!

— «Дирижирует»! — передразнил его Караосман, снова ложась. — Я говорил Мето: «Всади ты в него пулю!» А он: «Не спеши, Кара! Давай подумаем! Доберется он до истины — сам будет нас искать». Ну вот, пускай он сейчас его и ищет там, у аллаха!.. Но пусть покуда попоет, пусть побалуется — и с ним счеты сведем. Дай-ка рюкзак. Они пьют — и мы пьем. Командира встречаем!

По плитам протопали подкованные башмаки. Кто-то поднялся по лестнице, стукнул в дверь, тихо позвал; «Господин урядник, тревога!» Потом шаги удалились, ворота хлопнули.

Караосман, вставший за дверью с гранатами в руках, выругался, вернулся.

— Иди! — сказал он, ложась. — Иди и гляди в оба! Ты уверен, что у Саира засада?

— Своими глазами видел, Кара, опасно там!

— Поищи автомат!

— Значит, Айша?

— Если вернется — пулю!

— Иди запрись.

Они остановились у двери, Славеев вышел, осмотрелся, вернулся.

— Кара, около Саирова дома вертелся тот, из судебной медицины. Я его видел, когда он оттуда выходил. Что он там делал? Хочу тебе сказать, что я решил его… Понимаешь?

Караосман схватил урядника за плечо, с силой встряхнул и тихо, сжав зубы, процедил:

— Я тебе шею сверну! Слышал? Пристрелю, если посмеешь что-то без моего ведома сделать!

— Хорошо, хорошо, Кара, только…

— Давай! И помни, что я тебе сказал!

Он запер дверь и растянулся на шкуре. «Этот идиот может такого натворить, что и на том свете не расхлебаешь», — подумал Караосман и попытался уловить что-то в шуме, но сейчас другие звуки проникали в подвал: команды, топот ног, скрип телег.

Только что, во время разговора со Славеевым, глаза его слипались. Сейчас, после того как его помощник откровенно признался ему, что собирается пристукнуть доктора Кабакова, его резидента, Караосман даже привстал от новых мыслей, пришедших ему в голову. Этот урядник, который так нужен ему и который даже и подумать не мог, что именно он, доктор Кабаков, во время вскрытия Али положил конец любым сомнениям об истинной причине его смерти, глуп и недогадлив! Он способен на необдуманные действия, когда пьян, а трезвый может предать. Караосман встал, обулся, взял рюкзак и вышел во двор. На чердак вела приставная лестница. Он поднялся, втянул ее за собой, закрыл люк и, нащупав в темноте овечьи шкуры, лег.

Красново затихало.

Когда Караосман и Славеев решали в подвале судьбу Игнатова и Занина, те уже собирались уходить. Надо было угомонить Пармака, порядном подвыпившего, — он непрерывно затягивал одну и ту же песню «Тесны, тесны дороги…» Рядом снова появился Тимчо Алиев. Он приблизился к Игнатову и что-то прошептал ему на ухо, Офицеры сразу же покинули торжество, провожаемые звуками гайд и барабана.

Песни и оркестр замолкли, женщины потащили своих мужей по улицам. Последними остались Пармак и его жена. Она собирала посуду в большую пеструю сумку, а он, пел, стоя лицом к освещенной главной улице. Наконец и они двинулись домой. Пармак время от времени останавливался, поднимал голову к электрическим лампочкам, широко раскидывал руки и начинал ослабевшим, сиплым голосом: «Тесны, тесны дороги…» Его жена возвращалась, брала его под руку и снова упорно вела за собой.

На главной улице Пармак вырвался, обвил руками столб, поднял глаза к светящейся лампочке и снова запел, шатаясь на подгибающихся ногах.

— Да замолчи ты, хватит срамиться! — тянула его жена, но руки Пармака крепко держались за столб, а из глаз текли слезы: — Да замолчи же ты! На кого ты похож! Нализался! И как только вам в глотку лезет!

— Загорелось! — Он раскинул руки, и тут жена отодрала его от столба. — Смотри, смотри, светит!

Не прошли они и сотни шагов, как снова зазвучал хриплый голос: «Тесны, тесны дороги…»

27

В кабинете Игнатова уже ждали вызванные по тревоге офицеры, унтер-офицеры и урядники. Услышав в коридоре шаги, Стефанов, только что вернувшийся после проверки патрулей, подал команду «Смирно!».

— Вольно! — сказал, входя, командир. Он подождал, пока все расселись, улыбнулся. — Ну что ж, при тревоге расстались, при тревоге встречаемся! Граница… В госпитале была одна очень миленькая сестричка. Перед тем как всадить иголку, она спрашивала: «А когда, капитан, бывают у вас на границе спокойные минуты?» Перед тем как ойкнуть, я отвечал: «Когда мы в больнице, дорогая!..» Простите за лирическое отступление, — Игнатов посмотрел на поручика, кивнул ему: — Докладывайте, поручик!

Стефанов, встав перед оперативной картой, склонил голову, будто вспоминая что-то очень важное, ткнул кизиловой указкой в красный флажок, обозначенный номером 5.

— В два часа десять минут ночи, — сказал он, — в пятистах метрах западнее пятого поста, проходя вдоль пограничной полосы, наш патруль в составе ефрейтора Арляева и рядового Нанева был обстрелян из автомата неизвестными лицами, которые немедленно отступили с нашей территории, перейдя границу в районе Чупки. Патруль начал ответную стрельбу и продолжал несение службы до прибытия резерва с поста. В то же время в километре восточнее поста была открыта стрельба по нашей территории — также из автомата. Направленные туда с двух постов — пятого и шестого — патрули немедленно произвели осмотр местности, но не обнаружили никаких следов и вернулись. Я поднял по тревоге весь личный состав и распорядился, чтобы оба поста усилили патрули и не поддавались на провокации. Чтобы использовать резерв штаба, я предлагаю…

— Минуточку, поручик! — прервал его Игнатов. — Стрельба одновременно с двух сторон поста?

— Так точно!

— Нарушение границы? Или провокация? — Капитан смотрел на него спокойно.

— Я уверен — провокация.

Игнатов выпрямился, достал из пачки сигарету, закурил, медленно подошел к карте. Поручик отступил на шаг и подал ему указку. Все взгляды устремились на кончик кизиловой палочки, уткнувшийся в какой-то пункт на соседней территории, затем он пополз к границе, пересек ее в том месте, где краснел флажок, обозначенный номером 5, врезался в болгарскую территорию, сделал резкий поворот и, достигнув Белтепе, наискось спустился к Краснову.

Стефанов недоумевающим взглядом следил за острием указки. Стулья заскрипели, в кабинете послышался тихий шепот. Капитан подал указку поручику и, возвращаясь к письменному столу, сказал:

— Я продемонстрировал вам предполагаемый — если не точный! — путь Караосмана.

Подчиненные уловили в голосе Игнатова спокойствие, которого раньше ему не хватало на таких совещаниях. Всем казалось, что он изменился.

— Бандит ведь прошел через сам пост, — сказал только что назначенный подпоручик Пеев, командир штабного взвода.

Игнатов усмехнулся.

— Именно так, подпоручик! Попытайтесь образно представить себе следующую картину. — Капитан снова подошел к карте и взял указку. — Внезапно раздаются выстрелы. Стреляют одновременно с двух сторон пятого поста. Старший немедленно направляет свой резерв — или, точнее, все, чем он располагает, — в один угрожаемый район, а затем и в другой. На посту остаются двое — он и часовой. Может ли Караосман пересечь двор поста в непроглядном мраке? Он наблюдал во время стрельбы за движением патрульных, слышал команды старшего. Зачем же ему искать другое место для перехода через границу, когда там, у поста, путь ему открыт? И это не случайно. Враг действует по предварительно составленному плану.

Игнатов сел за стол, медленно смял окурок.

— Разрешите изложить план использования штабного резерва, господин капитан? — Стефанов вытянул руки по швам.

— Вы, я уверен, предлагаете направить группы для усиления охраны границы в районе пятого и шестого постов? — посмотрел на него капитан. — Отпустите людей. Не следует нам, как Дон Кихоту и Санчо Пансе, атаковать ветряные мельницы! Все равно Караосмана там уже нет. Спит сейчас где-то здесь, на болгарской земле. И может быть, видит во сне, как мы его ищем.

— Дай бог, чтоб именно это ему и снилось. По крайней мере, тогда бы не выспался, разбойник! — шутливо бросил Занин.

— Дай бог! — согласился Игнатов с болью. Потом сказал Славееву: — Отпустите людей, пусть отдыхают. Стефанову и Занину остаться.

Игнатов вернулся из госпиталя не только окрепшим физически, но и духовно. В полном покое белой больничной палаты он мысленно опять прошел тот трудный путь, который начинался в Софийском университете и кончался там, у лесной сторожки. Капитан вновь и вновь анализировал свои поступки, делал выводы из допущенных ошибок, обобщая все наиболее значительное, ценное из своей командирской практики. И вот сейчас, перед полными сомнения взглядами своих подчиненных, он принял решение, полностью противоречащее пограничной практике, а также мнению начальника службы поручика Стефанова: отпустить построенных на плацу военнослужащих отдыхать.

Подождав, пока все выйдут, Игнатов поднялся со скрипучего стула и сел около своих помощников.

— Я попросил вас задержаться, чтобы подумать над двумя вопросами. Первый: где может находиться Караосман сейчас и где может он быть завтра? И второй: какие действия нам надо предпринять? Занин, ваше мнение.

— Если я скажу, где Караосман, вы тут же меня спросите, почему я еще здесь! — засмеялся подпоручик и уже серьезно продолжал: — Скорее всего, укрылся где-нибудь в соседнем квартале. Сегодня ночью он ничего предпринимать не будет, а завтра, сориентировавшись в обстановке с помощью своих помощников, начнет действовать.

— Верно, — согласился Стефанов.

Капитан отпустил их. Открыв окно, глубоко вздохнул. Зазвенел телефон. Он взял трубку. Торопливый голос кричал где-то далеко, мембрана трещала.

— Докладывайте спокойно, алло, не кричите!

Игнатов положил трубку, подождал, снова взял ее и выслушал уже четкий доклад:

— В восьми метрах восточнее Шилы на расстоянии одного километра от границы на нашей территории после короткой перестрелки пограничный наряд в составе ефрейтора Тодора Тотева — старшего и рядовых Руси Кодева и Ганчо Лалова задержал трех вооруженных нарушителей. Один тяжело ранен.

— На каком языке говорят? — прервал командир докладывающего. — Вы слышали, на каком языке они говорят? Так… Так… Как выглядит раненый? Ясно, не он. Жаль!.. Я сожалею, а вам не о чем жалеть, Вытев. Награждаю состав наряда пятидневным отпуском… Охраняйте, пока не прибудет офицер из штаба. И усильте наблюдение. Дополнительно направьте людей в этот район.

Игнатов снова подошел к окну. Настроение у него поднялось. Хоть и не главного поймали, все равно его ребята сделали доброе дело. Эти бандиты или из банды самого Караосмана, или знают что-нибудь о нем.

Все-таки это успех, о котором должен немедленно узнать весь личный состав.

28

Наконец-то Саир появился. Средь бела дня он медленно сошел с повозки, остановившейся у дверей дома доктора Кабакова, — изможденный, в серых галифе и грязной брезентовой куртке. С трудом держась на ногах, открыл калитку, прошел по зацементированной дорожке и поднялся на мраморную лестницу. И только потом оглянулся, не следят ли за ним. Постучав, услышал вскоре тихие шаги. Дверь открылась.

— Прошу! — улыбаясь, сказал доктор, но, вглядевшись в лицо пациента, отпрянул в изумлении. — Вы?

Испуганно оглядев улицу, ввел Саира в прихожую, быстро захлопнул дверь. В приемной были люди, которым не следовало его видеть, поэтому Кабаков открыл широкую застекленную дверь и кивнул ему, чтобы следовал за ним. Они миновали просторный холл, и только в кабинете доктор остановился.

— Как вы осмелились, дорогой?! И не предупредив меня? В это время? — Он смотрел на Саира осуждающе. — Это же безумие!

— Болен я, доктор. Предупредить тебя? Как? Знаешь, сколько я пережил! — Саир говорил тяжело, пытаясь проглотить комок, стоявший в горле. — Может, это и безумие, но когда человек…

— Да у вас температура! — Кабаков пощупал его лоб. — Садитесь, дорогой! Боже мой, да вы как из гроба поднялись.

— Лучше бы я туда лег, доктор. Оставим мою болезнь, дай лучше поесть чего-нибудь. Я ждал Кару. Он все не шел. «Если что случится, переправлю тебя на ту сторону» — такой у нас был уговор. Это «что-нибудь» случилось, а он и глаз не кажет. Арие сама кашу заварила.

— Да она-то, дорогой, давно уже там! — Глазки доктора весело заморгали.

— Шутишь! — Саир поднял отяжелевшую голову. — Доктор, ты небось шутишь, а?

— Нет, нет! Лишние разговоры к добру не приводят.

— Вот Асина обрадуется!

— Что? Вы решили… и ее? — Кабаков впился в него взглядом. — Вы хотите подвергнуть женщину неимоверным испытаниям, погубить ее? Не слишком ли это жестоко с вашей стороны?

Саир наклонился, ощупывая свои рваные царвули, перевязанные тонкой ржавой проволокой. Вздохнул.

— Времена такие настали. Я, доктор, думаю сейчас не о жене, а о том, что я по грошу собирал. Вот это мне там нужно будет! Видишь, что получается, когда человек в эту грязь влезает. Двор у меня есть, дом — не дом, а дворец, да только не войдешь в него. Все там!

— Оставьте Асину в покое! Она и до границы не дойдет, не выдержит, — сказал Кабаков, опершись о подоконник.

В профиль лицо Саира выглядело будто вымазанное глиной: ввалившаяся, заросшая щетиной серая щека, горбатый нос, густые брови под изрезанным морщинами лбом, плешивая голова.

— Я должен подлечить вас, дорогой, — продолжал доктор. — Непременно надо! — Он подошел к буфету. — Советую вам поесть. Могу предложить вот что. — Он достал из буфета и поставил на стол тарелку с котлетами, куском колбасы, хлеб и бутылку вина. — Поешьте и ради бога выбросьте из головы эту проклятую мысль. На какого черта нужна вам там Асина? Вы что, знаете, что они вам там преподнесут?

— А на кого же я ее оставлю?, — пробормотал с набитым ртом Саир. Он жадно ел котлеты, при каждом глотке его короткая шея напрягалась. — Ты что, хочешь, чтобы тут над ней издевались? Не будет этого. Или приду к Занину и скажу: «Вот я! Вы ведь меня искали? Сейчас можете всадить в меня пулю!» Это что? Вино? — Дрожащей рукой он схватил бутылку, поднял ее. — Вот оно, лекарство, доктор! — Тряхнув головой, поставил бутылку на стол. — Так вот я со своей жизнью и покончу. Тогда и Асину оставлю в этом «новом» мире, и железный сундучок. Зарытое золото, доктор, не прорастает и не ржавеет! Может, кто-нибудь однажды, разбогатев, и вспомнит меня. Скажет: «Жил когда-то такой Саир — земля ему пухом, — хороший был человек!»

Кабаков слушал этот странный монолог ничтожного, но все еще опасного человека и думал только об одном: «Золото!..» Наблюдая за своим нежданным гостем, он решил, что идея оставить Асину у себя в качестве экономки приобретает сейчас совершенно иной смысл.

Потрескавшиеся губы Саира жадно тянули красное вино.

— Ваше здоровье, доктор!

— Пейте, пейте, дорогой. Вино семилетней выдержки! Оно лучше всего лечит страдания, а у вас сейчас их предостаточно. Пейте и не забывайте: мы призваны прежде всего уважать не деньги, не золото, а человека! Я всегда…

Кабаков замолчал. В приемной слышались тревожные голоса:

— Доктора, позовите доктора!

— Зачем доктор? Человек-то скончался!

— Где доктор?

Кабаков бросился в холл, захлопнул одну дверь, другую — криков не стало слышно.

Протяжно и тонко прогудело на лесопилке. Потом наступила тишина, в которой слышалось только тиканье стенных часов. Саир снова поднял бутылку, отпил, чувствуя, как по телу пробегает теплая приятная дрожь. Разговор за стеной стал более явственным:

— Как ножом режет… Ох, ох… А там…

— Выпейте вот… По две капли три раза в день натощак.

Саир слушал, думая об Асине, о ящике для пулеметных лент, завернутом в кусок холста и просмоленном, — о ящике, замурованном в стене, в том месте, где вбит гвоздь для керосиновой лампы. Еще он думал о том, как вытащить из Краснова и Асину, и ящик, но план этот был сложен, слишком сложен. Наверняка в доме засада.

Осматривая своих последних пациентов, доктор также думал об Асине и о золоте. Но, в отличие от Саира, не собирался бежать за границу. Планы у него были более реальными: ему предстояло еще сегодня ночью избавиться от этого типа, выведав, где спрятано золото, а уж потом они с Асиной уедут в Пловдив. Боялся он только Караосмана: без его разрешения не имел права оставить работу и свой район.

Саир поднял бутылку, допил оставшееся вино. Почувствовав прилив сил, распрямил плечи. Взгляд его привлекла белая мраморная фигурка, стоящая на полочке из красноватого мрамора. Изящная маленькая женщина смотрела на него застывшими глазами.

Отвернувшись, Саир сел за письменный стол. Дверь открылась. Вошел улыбающийся доктор.

— Знаете, странные людишки! — сказал он, качая головой, — Приходит, представьте себе, на осмотр, даешь ему лекарства, а он жмется: «Я тут, доктор, курицу тебе принес!» Ну как, дорогой, поели?

— Поел… Да от вина, видно, спать захотелось. А мне сегодня же ночью надо в Красново.

— Вы соображаете, что говорите! Не успеете дойти — убьют вас! Если не думаете о себе, подумайте хотя бы о своей жене. — Доктор стоял перед ним, сжав кулачки. — Мне надо было не принимать вас, а выгнать! Я рискую, вы это понимаете, дорогой?

— Чтобы я все там оставил!

— Нет, зачем же? Можно написать Асине, сказать ей точно, где зарыто…

— Нет. Моя рука положила — только моя и возьмет! — отрезал Саир.

Доктор смолк. Они смотрели друг на друга.

Зазвонил телефон. Кабаков снял трубку.

— Да, слушаю! Кабаков. В районе шестого поста? Кто видел труп? Да, можете заехать за мной через полчаса. — Он положил трубку, обернулся к Саиру и испуганно сказал: — Караосман!

— Убит?

— Да! Я отведу вас наверх. Там у меня один солдат. Категорически запрещаю говорить о чем бы то ни было. Остаетесь на лечение, ясно? Ждите меня до завтра.

29

Шестые сутки рядовой Казак, закрытый на чердаке виллы, ждал, когда же наконец хозяин выведет его из этой маленькой тюрьмы и отправит — одного или с сопровождающим — к какому-то субъекту, занимающемуся переброской людей через границу. Честно говоря, он думал, что это не кто иной, как сам доктор. А пока надо было выяснить, является ли Караосман на виллу Кабакова, сколько времени там находится и можно ли будет захватить его там и ликвидировать. Согласно указаниям Занина, Казак должен был симулировать какую-нибудь болезнь, чтобы продлить свое пребывание у доктора до выполнения задачи. Он терпеливо ждал развития событий и три раза в день в определенное время встречался с любезным хозяином, когда тот, сам приготовив еду, приносил ее, улыбаясь и желая больному приятного аппетита. Притворяясь наивным, Казак старался во время этих кратких встреч узнать что-нибудь о Караосмане, но доктор уклонялся от вразумительного ответа, говорил только: «Непредвиденные обстоятельства, дорогой, требуют подождать!» Или: «Я рад, что вы можете отдохнуть после нелегкой солдатской службы».

Все поведение этого хитрого человека заставляло Казака думать, что он — опытный, жестокий враг, скрывающий истинное лицо под маской простоватого, доброго мещанина.

Через несколько минут после того, как гудок лесопилки возвестил конец рабочего дня, Казак услышал шаги на лестнице. Доктор поднимался не один. Щелкнул замок.

— Входите, дорогой! — Кабаков ввел в комнату человека, который показался Казаку знакомым. — Солдат — мой племянник! — представил он. — Надеюсь, кислорода вам хватит на двоих. Можете открыть окно. Вот, дорогой, кушетка, располагайтесь. В этом шкафчике я вам оставляю еду. Попрошу не шуметь! Итак, до завтра.

Доктор явно спешил. Он вышел, повернул ключ в замке и спустился по лестнице.

Казак, взглянув на человека в серых галифе и грязной куртке, обросшего и изможденного, растянулся поверх одеяла и, положив руки под голову, сказал:

— Располагайтесь! — Он уже понял, что этот тип — Саир, сбежавший от конвоиров в Пловдиве. — Ну, как на улице? Я уж забыл, как выглядит закат!

— Закат как закат, — сухо ответил Саир, развязывая обмотанные проволокой царвули.

— Небо, легкие облака, озаренные садящимся солнцем… Весело щебечут дрозды… Идешь к пограничному посту, и взгляд твой охватывает всю землю в этом небесном сиянии, всю землю, раскрывшую ночи свои объятия.

Саир, лежа на спине, слушал с закрытыми глазами. Потом, отвернувшись, пробормотал:

— Оставь небо в покое. Заткнись!

— Хотите спать? — спросил Казак.

— Слишком много болтаешь, — послышался опять гнусавый голос.

— У нас в части есть один урядник. Его зовут Рашко Славеев. Он мне всегда говорил: «Много болтаешь!» Ну а я — что поделаешь? — привык тренироваться.

Саир резко обернулся, услышав имя Славеева, его будто что-то толкнуло к постели солдата, он хотел спросить, где тот служит, но Кабаков категорически запретил ему разговаривать… Он повернулся на другой бок, решив молчать.

— Спите? — снова спросил Казак.

Саир пробурчал что-то, кушетка под ним скрипнула.

— Как вас зовут? Меня — Борис. Рядовой Борис Калфов с Красновского пограничного участка. Лечусь у доктора Кабакова.

Саир молчал. Казак смотрел сквозь маленький квадратик окна на белые облака и пытался вычислить, о какой скоростью они движутся на восток, к Краснову.

— Как наперегонки несутся! — воскликнул он. — Если бы они могли переносить письма, открыл бы я окно и изо всех сил бросил конверт на какое-нибудь пушистой облачко. Через тридцать минут оно было бы над Красновом. Над белым домом лесничего Чани, над Наной-медсестричкой. Эх, если бы можно было…

Саир не оборачивался, но весь как-то сжался.

По щебенке на шоссе постукивали колеса повозок. Со стороны лесопилки раздавались возгласы женщин, затем послышалась песня: «Длинны без тебя ночи, без тебя, любовь моя…»

Казак знал эту старинную родопскую песню. Он начал тихо подпевать:

— Урядник был прав. Много болтаешь! — почти прорычал Саир и медленно повернулся к солдату.

— Виноват! — сказал Казак, отворачиваясь.

Саир долго молчал, Казак слышал только его тяжелое прерывистое дыхание.

— Давно служите в Краснове? — проговорил наконец Саир.

Казак молчал.

— Я бывал там и кое-кого знаю.

— Два месяца. — Помолчав, Казак добавил: — Знаком только с медсестрой и с ее приятельницей. Ладно, давайте спать!

Саир встал, подошел к тумбочке, открыл ее, но ничего не взял и вернулся на кушетку. Скорчился в углу, опершись головой на руку, полежал так, потом перевернулся на спину, устремив взгляд в потолок.

— Значит, с медсестрой? Я тоже ее знаю, — сказал Саир. — А другая… Она местная?

— Не знаю. Красивая… Она частенько у медсестры бывает. Кофе пьют, в карты играют. Заходит туда один офицер… Подпоручик, — Казак знал, как задеть Караосманова помощника, — Однажды вечером играли мы допоздна…

Это было все, что Казак должен был сказать Саиру, а затем посмотреть, какова будет реакция.

Саир приподнялся, его ступни уперлись в пол. Он готов был схватить этого нахального солдатика и вышвырнуть в окно. Разорвать его на кусочки и один за другим сбрасывать их о крыши виллы! Мысль о том, что солдат видел Асину и играл с ней в карты, что какой-то офицер тоже захаживал туда, приводила его в бешенство. Голова разламывалась от вопросов. Что делать? Почему он здесь? Чем может ему помочь доктор? Правду ли говорит солдат? И что происходит там, в Краснове? Бежать одному или увести с собой Асину? Нет, прежде всего — в Красново! Там ему еще надо свести счеты кое с кем. А потом за одну ночь, за одну-единственную ночь… Его надолго запомнят!

Мысли Саира метались, точно овцы, загнанные волком. А выхода не было. Казак тоже задумался. Как же ему выскользнуть из этого зловещего дома с островерхой крышей, как сообщить Занину о Саире? Нужно ли вообще думать о бегстве с виллы или терпеть и ждать развития событий, преследуя главную цель? Обстановка изменилась. Сейчас его переправа за границу могла потерпеть провал. И все-таки как действовать: допустить ли, чтобы Саир исчез у него из-под носа, или принять решение, беря всю ответственность на себя?

— Ты зачем здесь? — спросил вдруг Саир, и в диком блеске его широко раскрытых глаз промелькнула нескрываемая злоба.

— Вы не сказали даже, как вас зовут. А я почему-то должен рассказывать вам о своих делах.

— Нури меня зовут, — буркнул Саир. — К чему тебе мое имя?

— Надо же как-то к вам обращаться. На то людям и даются имена.

— Знаю я командира твоего участка, Игнатова. — Саиру явно не терпелось вернуться к разговору об Асине. — Знаю и кое-кого из офицеров. Ягнят им продавал. Есть там один кудрявый — Занин, выпивали мы однажды в корчме. Весной дело было. Сам я из Муглина. Это недалеко от Краснова, так что бываю там раза два в год… Может, ты и другую женщину видал, приятельницу медсестры, такая высоконькая?

— Вряд ли вы ее знаете, — возразил Казак. — Она по улицам не ходит. От дома до Наны и обратно. Она, бай Нури, не из тех, которые… Но давайте-ка спать. Нет ничего лучше, чем всласть выспаться!

Саир посидел еще какое-то время, подперев отяжелевшую голову, потом лег. Взгляд его рассеянно скользил по стенам. Казак ждал, что он продолжит разговор, но через минуту-другую тот захрапел. «Несчастный!» — подумал Казак неожиданно для самого себя.

В квадратике окна, как на негативе фотографии, мерцали яркие звезды. Город спал, прикрытый черной крышей ночи, Со стороны лесопилки все еще слышался зловещий вой острых пил.

30

Доктор Кабаков вернулся с границы, как и обещал, на следующий день к вечеру. Старенький милицейский джип довез его до лесопилки, развернулся и уехал. Уставший, охваченный отчаянием, доктор медленно брел к своей вилле. Весть об убийстве Караосмана вызвала в нем чувство удовлетворения. Наконец-то он отделался от этого чудовища. Теперь самое время ликвидировать Саира, выбраться из петли, которую уже столько лет подряд невидимая рука стягивала на его шее, и навсегда переселиться в Пловдив.

Он думал об этом, когда ехал со следователем и начальником милиции на место происшествия, когда шел к заброшенной овчарне Ариповых, когда склонился над трупом бандита, грудь которого была прострелена пулеметной очередью. Только — проклятье! — это оказался не Караосман. Сходство какое-то было, но слишком отдаленное. Следовательно, планы доктора рушились.

У ворот ограды ждали пациенты, привязав своих мулов к железным кольям и рассевшись вдоль живой изгороди. Они повскакали и, глядя на него умоляюще, преградили ему путь. Кабаков мимоходом пересчитал их, кивнул. Но взгляд его задержался на одном лице, почти скрытом чадрой. Глаза из-под чадры смотрели на него с тревогой.

— Уважаемые, сегодня я принимать не буду! — решительно сказал доктор. — Идите в больницу. А вы, — обратился, он к женщине, — пройдите! — И распахнул перед нею дверь.

— С рассвета ждешь, ждешь… Ну, доктор, ну, пожалуйста! — всхлипнула пожилая женщина и попыталась его остановить, но он захлопнул дверь перед ее носом и засеменил по лестнице.

Пациенты продолжали кричать, охать, просить, но доктор, не слушая, спешил наверх, вслед за женщиной, пришедшей так внезапно, так неожиданно.

— Госпожа, — сказал Кабаков, испытующе глядя на Асину, — у меня предчувствие, что вы принесли недобрую весть. Прошу!

Асина перешагнула порог прихожей, но пес, лежавший на овечьей шкуре, зарычал, и она отпрянула.

— Не бойтесь, госпожа. Гот, тихо, успокойся! Проходите, проходите, он не тронет.

Кабаков распахнул дверь просторного холла. Со стен на Асину смотрели стеклянные глаза оленя с ветвистыми рогами, белочки, хищные птицы.

Они прошли по персидскому ковру, потом доктор отпер массивную дверь своего кабинета. Учтиво и в то же время растерянно предложил он Асине стул и, сев напротив, выжидательно уставился на нее.

К Кабакову ее послал подпоручик Занин: она могла бы кое-что выведать об этом коварном и хитром человеке в белом халате. План подпоручика сводился к следующему: Асина в полной тайне отправляется в город. Оставшийся охранять дом маленький Дими, однако, сообщает «тайну» тем, кто непременно ею поинтересуется, сказав, что тетя поехала к доктору. Часом позже Занин тоже отправится в город, но так, чтобы кто интересуется «догадался», что подпоручик за нею следит. Доктору же она откроет цель своего визита — беспокойство из-за распространившегося в Краснове слуха, что в реке около лесопилки найден убитый солдат.

— Вас что-то беспокоит? — Асина чувствовала пронзительный взгляд Кабакова. — Постарайтесь, уважаемая, прогнать смущение, с которым вы переступили порог моего дома. Чувствуйте себя как с близким человеком! Госпожа, что-нибудь случилось?

— Это правда, доктор? — вымолвила она, дрожа, — В Краснове ходит слух…

— Да, дорогая, — сказал он весело, с облегчением, оттого что тревожился напрасно.

Он протянул руку к письменному столу, пододвинул шкатулку, взял трубку и стал набивать ее табаком. Наконец закурил и, затягиваясь с подчеркнутым наслаждением заядлого курильщика, сказал:

— Да, госпожа, к нашей общей радости, Саир жив!

В мучительном напряжении ждала Асина, не скажет ли доктор, что случилось с солдатом. Она смотрела на него безмолвно, смущенно и глуповато, будто ее поставили перед судьями и у нее не было сил отвечать на их вопросы.

— Я и сам собирался повидать вас, — Доктор понизил голос, облокотившись на письменный стол. — Надо выполнить его поручение.

— Где он? — прошептала Асина.

— Будет здесь на днях. Через одного человека он попросил меня связаться с вами. Понимаете, он не может оставаться на нашей территории и собирается перейти границу.

— Что он там станет делать?!

— Прежде выслушайте. Не знаю, что он накопил и сколько, но там понадобятся средства, уважаемая госпожа. Там ценится только золото и он хочет взять его. Риск есть, но с моей помощью вы могли бы…

— О каком золоте вы говорите?

— О вашем, дорогая! — Кабаков склонился к ней. — Оно будет необходимо вам — вы ведь тоже уедете. Разумеется, переждав какое-то время.

— Но мне не нужно золота, доктор! Если я и просила о чем-то аллаха, то только о жизни, о спокойной жизни, а не о золоте!

Асина выпрямилась. Ей захотелось встать, подвигаться, побороть смущение, словно приковавшее ее к стулу. Она подошла к окну, посмотрела сквозь двойные стекла: густой сад, яблони, усыпанные плодами, бассейн, беседка, живая изгородь. На той стороне улицы — крутой склон с зелеными пятнами тонких сосенок, крепко уцепившихся корнями за синие скалы. «Борьба за жизнь, — подумала Асина. — Такая же, как и у людей, но без зависти, без злобы и алчности! Что задумал этот человек?» — спрашивала она себя, глядя на самшитовый глобус, зеленой дугой отражавшийся в оконном стекле.

— Итак, что вы решили, уважаемая? — вернул ее к действительности тонкий голос доктора.

Асина обернулась. Склонив плешивую голову, он снова набивал трубку. Вблизи голова его выглядела неестественно вытянутой, три глубокие морщины перерезали лоснящееся голое темя.

— Согласен с вами, мне тоже золота не нужно, — продолжал Кабаков. — Но ваш муж в беде, мы должны ему помочь.

— Что вы сделали с солдатом, господин Кабаков?

Вопрос заставил доктора откинуться на спинку стула — он ждал, что услышит наконец, где спрятано золото, а она вдруг — о солдате.

— Я ждал этого вопроса. Парень в надежном месте!

— Говорят, около лесопилки нашли в реке убитого солдата, — сказала Асина уже другим, более спокойным и ровным тоном.

— Слухи, дорогая. Должны же люди как-то себя развлекать. Не слушайте их, подумайте лучше о своем будущем. Впрочем, вы уйдете с Саиром? — Кабаков посмотрел на нее из-под опущенных бровей. — Рискнули бы?

— Нет, — ответила Асина решительно.

— Прекрасно. Останетесь в Краснове? После известия о том, что ваш супруг сбежал за границу? — Кабаков осторожно возвращался к разговору о доме в Пловдиве и о своем предложении взять к себе Асину экономкой. — Да вы сознаете, какому террору подвергнут вас там, в Краснове? Нет, дорогая, я вас не оставлю. Можете рассчитывать на меня, как на близкого, очень близкого человека! И чем раньше вы покинете Красново, тем лучше. Можете уже сейчас продать какие-нибудь ценные вещи. — Кабаков в волнении поднялся со стула. — И надо отдать Саиру — вы меня понимаете, не правда ли? — то, что ему необходимо будет за границей. Вам, дорогая, не нужно золота. У меня достаточно средств.

— Доктор, ну как вы можете? Саир еще жив, еще здесь, а мы его хороним! — сказала Асина, чувствуя, куда клонит доктор. Пора было уходить. Она покачала головой: — Если у Саира и есть золото, пусть он лично мне скажет где. Я принесу ему. А что касается Пловдива, господин Кабаков, рано еще об этом говорить. Подождем, посмотрим, как сложатся у Саира дела. Нас ведь никто не подгоняет, правда?

— Вы правы, госпожа. Никто нас не подгоняет, мы можем подождать.

— Смеркается, — сказала Асина, глядя в окно, — мне пора.

— Поедете в Красново?

— Не на чем. Заночую в гостинице. У меня там номер, а завтра…

— Но зачем же в гостинице?! — Кабаков развел руками. — Здесь у меня столько комнат! Прошу вас, останьтесь.

— Не забывайте, что я считаюсь магометанкой, доктор, и что я — жена Саира Курталиева, который жив.

— Да, да, — вздохнул Кабаков. — Вы правы. В каком вы там номере?

— В третьем.

— В третьем. И все-таки, если что-то будет нужно… — Его глазки ощупывали ее белую шею, которую украшало золотое монисто.

Асина протянула доктору руку:

— До свидания, господин Кабаков.

— Я провожу вас, дорогая.

Доктор, поклонившись, направился за ней к дверям. Пес опять зарычал, но сейчас Асина без страха прошла мимо. Прежде чем открыть дверь, обернулась к любезному хозяину:

— Пожалуйста, не выходите!

— Ну что ж, многоуважаемая, до свидания. Надеюсь, в недалеком будущем мы продолжим наш неоконченный разговор?

— Да, доктор.

Она открыла двери, прошла по цементной дорожке и, выйдя на шоссе, повернула к городу.

Кабаков, стоя у окна кабинета, провожал ее взглядом. Он верил, что Асина не посвящена в дела мужа и что, если действительно есть у Саира золото, только он сам может сказать, где оно. А если не скажет? Кабаков нервно ходил по кабинету. Решалась судьба Саира: сегодня же ночью надо было избавиться от него, выведав его тайну. Никто не видел, как Саир пришел на виллу. А потом доктор куда-нибудь отправит Асину, проникнет в дом, чтобы найти золото, привезенное, как поговаривали, с берегов Эгейского моря.

31

В сумерках перед штабом толпились солдаты. Они оживленно комментировали новость о произошедшей под вечер перестрелке у Рыхлого луга и спорили, из Караосмановых ли людей раненый бандит, только что приведенный в штаб на мотоцикле дивизионного курьера, или из другой диверсионной группы. С любопытством осматривали солдаты старый немецкий мотоцикл с коляской, еще пахнущий свежей краской. Они подшучивали над ефрейтором Илиевым, устроившимся на седле с гордо поднятой головой, будто бы он, а не кто-то другой захватил и привез бандита.

Из окна верхнего этажа кто-то позвал «адъютанта», тот бросился вверх по лестнице. Перед кабинетом Игнатова стоял на посту с автоматом на груди урядник Славеев, которого капитан назначил охранять бандита, пока остальные вернутся с границы.

В кабинете около окна сидел худой обросший мужчина средних лет с черными жесткими волосами, в галифе, изношенных сапогах и выцветшей куртке. Он говорил медленно, с трудом, сжимая губы от боли и придерживая рукой окровавленный бинт под правым плечом. Тимчо, получив приказ Игнатова, побежал к нему в комнату за лекарством.

Славеев, стоя за дверью, услышал голос Занина, допрашивавшего бандита:

— Я спрашиваю не о Мето, а о Саире! Где Саир?

Разведчик торопился вытянуть из бандита сведения, он явно нервничал. Голос же Игнатова был более спокойным. По скрипу половиц Славеев понимал, что он ходит по кабинету, останавливаясь только тогда, когда задает вопросы. Послышался негромкий голос командира:

— Кто помогает Караосману? Подумайте хорошо и отвечайте. Ваша жизнь — в ваших руках. Если сообщите нам имена — вы знаете чьи, — мы сохраним вам жизнь. Подумайте!

В кабинете царила напряженная тишина. Снова заскрипели половицы. Уряднику, почти прижавшему ухо к двери, показалось, что внутри шепчутся, но вскоре он понял, что слышит биение своего сердца.

С раненым бандитом — подпоручиком Пироновым — Славеев служил в жандармском отряде майора Гайтанджиева, в Среднегории, в течение трех месяцев. Сегодня, когда он его конвоировал, тот притворился, что никогда его не видел, да и урядник держался с ним как с незнакомым. Но сейчас он чувствовал, как от страха весь покрывается потом, а ноги подкашиваются. Он не был уверен, что Пиронов ничего не скажет об их службе в жандармерии, о расстрелянных ятаках[6] в Каваклийке.

Половицы скрипнули. В кабинете послышался тихий голос Игнатова:

— Ну, будете говорить?

— Я могу рассчитывать на ваше офицерское слово, что вы меня пощадите?

— Условия, которые предлагает вам господин капитан, ясны. Не тяните время! — сказал Занин.

— Сегодня ночью Караосман должен был забрать Саира у какого-то доктора Кабакова. Больше ничего не знаю.

Славеев слышал все. Он оторвался от двери и бегом подбежал к телефонному шкафу, закрепленному четырьмя болтами на стене за лестницей, сунул за него руку, нащупал паутину тонких разноцветных проводов, дернул их с силой и снова вернулся к двери. В кабинете капитан кричал «Алло, алло!», но в трубке только хрипело. Игнатов что-то сказал Занину, Славеев услышал шаги, дверь открылась.

— Отведите его под арест и распорядитесь, чтобы ему дали горячей еды, — сухо сказал подпоручик.

— Слушаюсь, господин капитан!

Урядник пошел за бандитом вниз по лестнице. Дверь за спиной захлопнулась. Арестованный остановился.

— Господин подпоручик, — тихо спросил Славеев, осмотревшись на лестнице, — вы умеете водить мотоцикл?

Бандит молчал.

— Я вас спрашиваю, вы умеете водить мотоцикл? — повторил урядник, глядя на него в упор. — Бегите, господин подпоручик! Мы когда-то вместе служили, я хочу вам помочь. На улице вы будете выполнять мои приказания. Ну, вперед, если не хотите, чтобы завтра вас расстреляли!

Мотоциклист лежал, подложив под голову кожаную подушку и вытянув ноги над коляской. Услышав шаги, он вскочил.

— Давайте, заводите быстрее! В больницу! А вы садитесь в коляску, хоть и не заслуживаете такого внимания, да все мы люди. И предупреждаю: буду стрелять при попытке к бегству! — сурово предупредил Славеев.

Мотоцикл затрещал, пополз к воротам, выехал на улицу и понесся в направлений города. Все трое молчали, глядя вперед — туда, где светлый луч метался по неровной, высеченной в скалах дороге. Урядник весь дрожал, держась за сиденье, но тряская дорога как будто немного его успокоила.

— Нельзя ли побыстрее? — спросил он.

— Дорога плохая, господин урядник! — ответил солдат и нажал на педаль газа.

Коляска мотоцикла затряслась сильнее, будто плыла по бурному морю, все вверх, к густым, чернильно-синим волнам наплывающей ночи. По обе стороны дороги тянулись изрезанные скалистые гребни — белые, словно специально выбеленные, бесконечные и пустые, они сливались наверху с синевой ночного неба и казались неведомыми великанами, склонившимися над дорогой.

Оставалось еще два поворота, вот-вот должны были показаться огни города.

— Медленно едешь, парень! — прошипел Славеев.

— Дорога неровная, господин урядник, — повторил солдат виновато и вдруг почувствовал, как Славеев, нащупав в его кобуре парабеллум, выхватил его. Попытался повернуть голову, спросить, в чем дело, но суровый голос за спиной заставил его замереть.

Дальше все развивалось с головокружительной быстротой: солдат нажал на тормоз, урядник сбросил его о мотоцикла, отдал пистолет бандиту, который обернулся и ударил Славеева кулаком в подбородок. Солдат видел, как урядник направил на бандита дуло автомата, но раздался выстрел, и Славеев свалился на груду щебня.

Солдат приподнялся, в ужасе ожидая, что и в него сейчас выстрелят, но бандит схватил его за пояс и подтолкнул к мотоциклу.

— Садись, разворачивайся, — приказал он, вскакивая в коляску. — И назад, в Красново!

Мотоцикл взревел и понесся обратно.

32

Казаку не много времени понадобилось, чтобы сломить недоверие Саира, приведенного доктором черт знает с какой целью. Они почти подружились. Не зная, чем бы заняться, пока принесут поесть, Казак предложил Саиру погадать ему. Встав на колени около кушетки, он всматривался в ладонь Саира.

— Ой, ой! Долгая жизнь у тебя, парень, — стараясь подражать старой цыганке, говорил он, и это очень смешило Саира. — Но какая неспокойная! Ой, ой, и все-то ты дело имел со смертью, но всегда от нее убегал. Далеко ходил и далеко пойдешь, но она все время за тобою ходит, как тень, подстерегает тебя, чадо! Одна женщина о тебе думает, по ночам плачет, но уже становится на другой путь. Есть у тебя друг, да только не друг он тебе. От него, чадо, нужно тебе беречься. Зарежешь трех куриц, сваришь кофе на их крови и той женщине, что о тебе думает, дашь напиться, чтобы она к тебе вернулась. Много еще будешь страдать, но скоро весть от нее получишь.

— Какую весть?

— Плохую.

Болтая первое, что придет в голову, Казак уголком глаза наблюдал за Саиром и чувствовал, что тот ему верит.

В замке щелкнул ключ. Казак сел на свою постель, насвистывая. Дверь открылась, вошел доктор. Поздоровался весело:

— Здравствуйте, друзья!

— Здравия желаем, — ответил Казак, а Саир промолчал, уставившись в потолок.

— Вот она, военная дисциплина! — воскликнул доктор. — Браво! — Он повернулся к Саиру, пощупал его лоб, сказал шутливо: — Да, все в порядке. А теперь идемте-ка со мной. Мне нужна одна маленькая услуга.

Саир сунул ноги в царвули, неохотно поплелся вслед за доктором.

— А вы, молодой человек, отдыхайте. Я принесу вам ужин, — сказал Кабаков, запирая дверь.

Доктор с Саиром спустились вниз и через узенький коридорчик вышли из дому. Позади виллы, за оранжереей, которая почти упиралась в реку, зияла глубокая узкая яма. Около нее лежали лопаты и ломик. Выброшенная из ямы земля была совсем свежей. Кабаков сказал!

— Нужно расширить — приблизительно на метр! — И, выдержав удивленный взгляд Саира, продолжал: — Нужно расширить, дорогой! — Потом покачал головой и добавил: — Солдатик наверху, насчет которого, я вас предупреждал, чтоб вы с ним не разговаривали, — любовник вашей жены. Подпоручик Занин прислал его сюда, чтобы он за нами шпионил. Понятно теперь, зачем нужно копать?

— Солдат?

Саир опустил голову, постоял так, взял лопату, и глава его, устремленные на доктора, сузились.

— Не смотрите на меня, а беритесь за работу. Все нужно закончить сегодня ночью. — Кабаков повернулся и заторопился ко входу в дом.

Саир, рыча, воткнул лопату в светлую глину. «Сваришь кофе на крови трех куриц и той женщине дашь! — процедил он сквозь зубы, копая все более яростно. — Сварю я тебе кофе на крови! Я тебе покажу, подожди, сукин сын!»

Оставшись один, Казак перебрался на Саирову кушетку, откуда было лучше видно небо, закинул ногу на ногу и, глядя на плывущие белые облака, вспомнил Доту. Это была студентка из Братиславы, с которой он учился и которая, наверное, навсегда покорила его сердце. «А что же будет дальше? Нельзя ведь всю жизнь жить только письмами!» Он вспомнил о лете, проведенном на берегу Дуная, тогда они мечтали о долгом путешествии, весь мир волшебно распахивался перед ними, все цвело, все пело, умирало и снова возрождалось только для того, чтобы они могли быть вместе. «Действительно, а что же дальше?» — спросил себя Казак и стал что-то напевать.

В это время доктор Кабаков, сидя в кабинете, уточнял свой план: покончив с Саиром, которого он собирался умертвить инъекцией, он вызовет санитарную машину, и они с Асиной поедут в Красново, чтобы взять золото. Только вот как же, как заставить Саира, прежде чем его ликвидировать, признаться, где его золото? Доктор потянулся к трубке, которую набил четверть часа назад, раскурил ее, снова задумался.

Начав петь тихонько, Казак не почувствовал, как голос, его набрал силу, полетел над остроконечной железной крышей и стал слышным в саду. Саир выпрямился и злорадно процедил сквозь зубы:

— Пой, пой покуда!

Казак услышал за дверью шаги и, прежде чем щелкнул ключ, встал с кушетки.

— Что вы творите, молодой человек? Вы что, в консерватории? Совсем с ума сошли? Боже мой, ну как вы не можете осознать свое положение?

— Нечаянно, доктор! — Казак вытянулся, шутливо козырнул. — Увлекся. Вспомнил вот об одной девушке…

— Вспомнили — и сразу в крик? Надо вас оставить без ужина.

— В части, доктор, в таком случае просто дают не яблочный мармелад, а халву. А здесь — чем можно заменить песню? Капустой? Нет, так не пойдет, господин Кабаков.

Казак весело подмигнул возбужденному доктору, но тому было не до шуток. Однако, разжав свои кулачки, Кабаков сказал уже мягче:

— Не глупите, пожалуйста.

Со стороны реки, над которой давно уже сгустился мрак, кто-то приближался. Саир спрятался за кучей земли. Человек, оглянувшись, пересек сад и вошел в беседку, похожую на огромный гриб, притаился там. Вскоре в саду появился доктор, подошел к ночному посетителю, постоял с ним не больше минуты и, подождав, когда тот скроется у реки, вернулся в дом.

Это был добровольный сотрудник милиции и одновременно агент доктора.

После ареста Саира в Пловдива и после того, как «Арие» была переправлена через границу, начальник милиции назначил трех добровольных сотрудников для наблюдения за виллой доктора. Кабаков сумел завербовать одного из них и очень умело его использовал: только во время его дежурства он принимал на вилле Караосмана или его людей. Сейчас этот агент сообщил о провале, случившемся в Краснове, и о телеграмме, в которой был приказ: на рассвете окружить виллу и арестовать Кабакова. Доктор к такой вести не был готов. Испуганный и растерянный, он побежал в свой кабинет, стал судорожно собирать туристское снаряжение, потом вспомнил, что надо отпустить солдата. Едва переводя дух, взбежал по лестнице, отпер двери, забормотал:

— Давайте, молодой человек, одевайтесь! Скорей, скорей!

Казак натянул сапоги и, на ходу одеваясь, догнал подпрыгивающего по лестнице, до смерти напуганного человечка.

— Что случилось, доктор?

Кабаков будто не слышал: вернувшись в кабинет, дрожащими руками отпер сейф, достал оттуда автомат с обоймами.

— Возьмите. — Он сунул в руки солдату оружие, но обоймы, поколебавшись, оставил у себя и положил их в объемистый рюкзак, который начал неловко наполнять, освобождая сейф. — Не смотрите на меня, делайте что-нибудь! Собирайтесь! Может быть, вы догадываетесь? Этот тип наверху, с которым вы были в одной комнате, решил вас… Ему сказали, что в Краснове вы приставали к его жене. Но предупреждаю, никаких скандалов. Он нужен нам только до границы, понимаете? — Кабаков ехидно усмехнулся, вытащил новый парабеллум и две гранаты, рассовал все по внутренним карманам, запер сейф. — Пошли! — Однако в последний момент, вспомнив что-то, начал нервно вертеть ручку телефона. — Выйдите! Спрячьтесь где-нибудь возле виллы и наблюдайте. Алло, алло! Петрова, это вы, дорогая? Пожалуйста, вышлите мне санитарную машину. Да-да, срочно! О, ну что вы! Вы так любезны! До свидания.

Саир закончил работу и ждал, сидя на куче земли. Увидев спешащего к нему доктора, он встал, воткнул лопату и тихо сказал:

— Я готов! Мы его здесь…

— Пока забудьте об этом. Чрезвычайные обстоятельства. Надо немедленно отсюда исчезнуть. И помните: солдат нам крайне необходим до границы! То, что нужно сделать, мы успеем и по ту сторону. И еще: ваша жена, как оказалась, сейчас здесь, в гостинице.

— Доктор! — Саир развел руками. — Это правда?

— Без эмоций, дорогой! Одевайтесь и собирайтесь в дорогу. Если вы настаиваете, мы можем взять ее с собой. Но помните: риск велик.

— Доктор Кабаков, я этому солдату…

— Никаких распрей с солдатом. Иначе я вас оставлю.

— Да не о солдате я. Я спрашиваю об Асине.

— Не спрашивайте, а действуйте. Машина будет здесь с минуты на минуту. Берете с собой Асину?

— Ну а как же?

— Тогда собирайтесь. Бегом! Вы что, не понимаете, что секунды решают нашу судьбу!

33

Доктору Кабакову в эту ночь просто повезло: санитарная машина, под прогнившим брюхом которой трое механиков лежали целую неделю, была отремонтирована за два часа до того, как он ее вызвал; снесенный паводком мост на Черной реке был восстановлен солдатами тоже в этот же день; после полуночи милицейский пост на развилке проверял какую-то грузовую машину и вообще не остановил знакомую здесь всем «скорую помощь», пропустив ее, и она поползла по крутым дорогам наверх. Внизу, в тесном ущелье, покрытые ночным мраком, остались город, лесопилка, вилла. Осталось прошлое — будущее было впереди, и стонущий мотор тащил туда машину, освещая слабыми фарами разбитое глоссе. Шофер, худощавый немолодой мужчина, крутил баранку, то и дело поправляя указательным пальцем круглые стеклышки очков, и тер слезящиеся глаза, бормоча:

— Только капли никак не помогают. Все время слезятся. Памятка со времен войны. Взрывная волна, песок. До чего грязная дорога!

Справа от него сидел Саир — мрачный, неразговорчивый, он держал на коленях парабеллум, замотанный в старый плащ Кабакова.

— Так, значит, до Липины? — спросил шофер. — Хоть бы поскорей дело сделать — да назад. Жену я оставил больной. Умудрилась среди лета простуду подхватить. Затемпературила. — Он подождал, посмотрел на мрачного человека, который с самого начала возбудил в нем подозрения в связи с этой внезапной, даже загадочной поездкой, и, убедившись, что тот рта раскрывать не собирается, добавил: — Нас с доктором старая дружба связывает! Еще с войны. Скопле, Битоля…

Позади, в широком, отвратительно пропахшем лекарствами и бензином кузове, сидя друг против друга на жестких скамьях, Кабаков и солдат крепко держались за ремни. Асина тряслась на матраце, постланном на полу и закинутом к стенке кабины так, чтобы на него можно было опереться. Перед носом Асина держала платочек.

— Бензин лечит, дорогая, — утешал доктор испуганную женщину. — Вопрос самовнушения! Знаете, у меня был интересный случай. Раненый солдат. Было это у Битоли, а моей сумки с медикаментами нет! Положили мы раненого в машину около какой-то канистры с бензином…

Машина замедлила ход, остановилась. Кабаков прервал свой рассказ, сунул руку в рюкзак и, вытащив обойму, дал ее солдату.

— Приготовь оружие, — сказал он. Потом, опять покопавшись в рюкзаке, что-то еще оттуда достал. — Мы выйдем ненадолго, дорогая.

— Доктор, по старой дороге, — подал голос шофер, когда они вернулись к машине, — или по новой?

— Давай по старой! — бросил Кабаков. — Через Дрогулицу, Ливади, Просеку. И не останавливайся без моего разрешения.

Машина снова понеслась по шоссе.

— Верните обойму, молодой человек, — сказал любезно доктор. — Есть одно военное правило: когда садишься в машину — разряди оружие! Вот так, пусть себе лежит в рюкзаке. Это правило я пунктуально соблюдал, еще будучи солдатом. Вы, дорогая, надеюсь, уже привыкли к запаху?

Казак поставил автомат между коленями, сжал зубы. Еще один подходящий момент был упущен — выстрелить по очереди в каждого, завернуть машину в Красново. Оставалось лишь надеяться на то, что где-нибудь подальше на дороге их все-таки остановит милицейский патруль или патруль из группы содействия. Он был растерян, несмотря на то что так долго ждал этого «бегства». Что ж, пока оставалось терпеливо выжидать.

Машина проехала мимо дороги к пограничному селу Липине, а через километр начала подниматься по склону. Туннели из нависших сосновых веток мешали ходу, машина переваливалась, как лодка в волнующемся море, и вдруг ее передние колеса куда-то провалились. Шофер удержался за рулем, но Саира бросило вперед. Пистолет при этом упал около рычага переключения скоростей. Шофер, которого уже одолевали мрачные предчувствия, быстро взяв себя в руки, поправил сползшие очки и пробормотал:

— Надеюсь, доктор не ударился. Ну и дорожка! Надо взглянуть, в какую же яму мы колесами угодили.

Он выключил мотор и спрыгнул вниз. Саир спрятал парабеллум.

В это время доктор продолжал рассказывать, как канистра с бензином разлилась, а они этого не заметили, как раненый солдат продолжал лежать, вдыхая бензиновые пары… В тот момент, когда он собирался объяснить их воздействие, снаружи тихо постучали, доктор открыл дверцы.

— Шофер сбежал, чтоб его! — сказал приглушенным голосом Саир.

— Сбежал?! — Кабаков вскочил. — Негодяй! Подумать только, каков негодяй! Вы не умеете? — посмотрел он на солдата.

— Он, гад, ключи с собой взял, — сказал Саир.

— Быстро, господа! Берите все, что можете унести, и пошли. Он нас предаст. Непременно предаст! Видели, какая у него предательская физиономия? Ну скорее, не задерживайтесь.

Саир взял Асину на руки и спустил из машины на землю. Она прохрипела:

— Куда? Куда мы идем?

— Заткнись! — Он с силой дернул ее к себе. — Я тебя задушу, если…

— Убей меня! Доктор, прошу вас, давайте вернемся?

— Замолчите же, наконец, госпожа! — прикрикнул Кабаков, и Саир потащил жену за собой.

— Пожалуйста, остановитесь! — крикнул, сдерживая голос, Кабаков, побежал вперед и, встав перед солдатом, который именно сейчас был ему необходим, испуганно сказал: — Молодой человек, вы — впереди. Саир, за ним. Идите, госпожа! Держитесь поближе к своему, мужу. Я пойду последним. Соблюдаем полную тишину. Поспешим, если не хотите, чтобы нас догнали… — И замолчал, сам испугавшись того, что не успел высказать.

Он быстро шел за Асиной, потный от страха, против холодного ветра в темной проклятой ночи, спотыкаясь на неровной, изрезанной глубокими колеями дороге, держа руку перед лицом, чтобы какая-нибудь сухая ветка не ткнулась в глаза, подтягивал тяжелый рюкзак на плечах, мысленно ругал бормочущую что-то женщину. Только сейчас начал понимать, что не нужно было брать ее с собой. Чем выше поднимались, приближаясь к границе, тем сильнее сжималось его сердце. Каждую минуту можно было нарваться на пограничный патруль. По этой дороге агент из Липины переправлял его людей через границу, но прежде тщательно все подготовив. А сейчас именно его и не хватало — он не был извещен.

— Не могу больше! — услышал Кабаков голос Асины.

Сев на землю, она всхлипывала. Саир вернулся к ней, стоял и молча на нее смотрел. Внизу что-то прошумело, и луч света зашарил по лесу.

— Видите? — спросил доктор. — Этот тип отсиживался. Сейчас пойдет в село и выдаст нас. Ну, идем, Асина, дорогая, мобилизуйтесь! Почему мы стоим, господа? — Он мотнул головой, словно отгоняя страшные мысли.

— Убейте, не могу, — сказала Асина.

Доктор подхватил ее, пытаясь поставить на ноги, но у нее не было сил.

— Вот несчастье! — причитал Кабаков. — Что же делать?

— Давайте вернемся, доктор! — сказал вдруг солдат.

— Вернемся, пожалуйста, доктор! — плакала женщина.

Доктор в растерянности остановился перед Асиной, которую Саир поднял на ноги, и, стиснув зубы, сказал:

— Или вперед — или пулю! Нам осталось, может быть, меньше километра. Молодой человек, дайте-ка сюда оружие. — Взяв у Казака автомат, он подал его Саиру, достал из рюкзака обойму и зарядил оружие. — Вот так. А вы, мой молодой друг, возьмите гранату. Саир, вперед! Асина, держитесь за солдата. Так! Давайте, уважаемая, я вас поддержу. Соберитесь с силами. Еще немножко, и все будет в порядке.

Приблизившись к границе, группа Кабакова остановилась, притаившись в густом папоротнике, чтобы перевести дух и подготовиться к самому опасному этапу. Теперь каждый должен был переползти большой участок голой земли и войти в лес по ту сторону борозды.

— Но ни в коем случае не цепью, — предупредил доктор, — а в колонну по одному.

Кабаков не сомневался в успехе этого плана — тревожила его лишь Асина: женщина не могла ни идти, ни ползти. Вот почему, переговорив с Саиром, доктор получил от него согласие доверить ее Казаку, который в крайнем случае понес бы ее на руках, тем более что Казаков уже боялся дать ему оружие.

Каждый занял свое место на краю папоротниковых зарослей.

Первым двинулся Саир. За ним Асина — медленно, на коленях. Казак полз вплотную за ней, помогая. Доктор был последним, только когда они пересекли борозду, обогнал всех. В этот момент на дозорной тропе, спускающейся по склону, стал слышен топот людей. Кабаков вскочил и побежал, кто-то задел его, обгоняя, но доктор оттолкнул его — это был Саир, которому он велел прикрывать огнем группу. Мимо, тяжело дыша, протопал Казак, держа на спине Асину.

Позади затрещал автомат, и пули срезали верхушки сосен над их головами. Саир бросился вдогонку за группой. Снова просвистели пули. Наконец, все стихло.

34

После часа мучительного передвижения по высохшему руслу ручья, усеянному камнями и корневищами, четверо беглецов выбрались на проселочную дорогу и, двигаясь по ней с большими предосторожностями, остановились перед какой-то бесхозной постройкой с просторным двором, с изгородью из тонких сосновых жердей. Вокруг, кроме леса и звездного неба, ничего не было видно. Кабаков, осмотрев постройку, повел всех к деревянной лестнице. Падающие с ног от усталости, голодные, беглецы поднялись по скрипучим ступеням и остановились у двери дома. Толкнув дулом автомата полуоткрытую дверь, Саир вошел в сени, чиркнул спичкой. Слева была распахнутая настежь дверь. Он переступил порог, снова чиркнул спичкой и дал остальным знак войти. В слабом свете они увидели узкую комнату: стол, заставленный пустыми бутылками и консервными байками; на обшитых досками стенах — оленьи рога, рамы без картин, на маленькой книжной полке — пустая бутылка со вставленным в горлышко огарком свечи, которую Саир тут же зажег.

— Помолимся богу, господа! — произнес торжественно доктор. — Все удалось! — Он поставил рюкзак к стенке, сел на солому. — Ну, дорогие мои, садитесь! Здесь мы можем отдохнуть, дождаться дня, а потом с божьей помощью, как говорится, продолжим: надо представиться властям. Завтра мы будем в объятиях своих людей.

— Кому мы нужны, доктор? — спросила Асина, садясь на пол. — Лучше бы нас убили.

— Заткнись ты! — приказал Саир и вышел.

Казак в углу, согнувшись, растирал ноги.

— Этот дом совсем мне не нравится, — сказал, вернувшись, Саир.

Он присел около Кабакова и что-то ему прошептал. Доктор взял у него автомат, перекинул через плечо.

— Молодой человек, идем осмотрим дом!

Они вышли втроем. Саир повел их к погребу. Заскрипела тяжелая дверь, и неспокойный огонек спички, которую Саир высоко поднял, осветил большой прохладный подвал, устланный соломой. По диагонали, привязанный по углам к гвоздям, висел туго натянутый телефонный провод. В одном углу, на перевернутом баке, лежала орудийная гильза со свечами. Саир зажег одну.

— Ну, молодой человек! — На лице доктора заиграла злорадная усмешка, и его маленькие глазки замигали. — Дайте-ка гранату!

Он ловко выхватил гранату из кармана солдатской гимнастерки. Казак смотрел ему в глаза. Саир, бросившись сзади, скрутил ему руки за спиной и крепко связал проволокой.

— Пора все выяснить! — сказал доктор. — Кто вас подослал? С какой целью? Что вам приказал подпоручик Занин? Ну? Оставить вас подумать? Хорошо! Встаньте к стене. Так… Ну, думайте.

— Я его, мать его так! — прошипел Саир, с кулаками бросаясь на связанного солдата.

Голова юноши стукнулась о стенку. Кабаков удержал Саира.

— Успокойтесь, уважаемый, не надо. Молодой человек все расскажет. Ну-с? Времени у нас в обрез. Будете говорить?

Казак, уверенный, что доктор ничего не знает и говорит наугад, ответил:

— Я бегу из Болгарии, как и вы. Никто никаких задач мне не ставил.

— И все же вам полезно будет подумать. Мы вам дадим такую возможность.

Он подвел солдата к толстому столбу посреди погреба, кивнул Саиру, и тот, отвязав телефонный провод, обмотал им Казака, крепко привязав к столбу. Доктор, решивший прежде отделаться от Саира, сейчас мысленно поменял их местами: солдат был теперь не нужен, а у Саира он еще надеялся выведать, где он спрятал золото.

— К жене моей пристаешь, а? — пропыхтел Саир, сжав зубы и затягивая провод. — Карты, встречи? Не шевелись! Когда ты к ней шел, больно не было, а? Ну-ка сдвинь ноги. Еще, еще! А о Саире ты слыхал? Или о Нури? Ничего, услышишь!

Он затянул провод изо всех сил.

Кабаков, вышедший было наверх, бросился обратно в погреб. Снаружи прошумел мотор автомобиля и затих. Перед домом слышался веселый гомон на незнакомом языке. Те, кто приехал на автомобиле, заметив свет в комнате наверху, стали быстро подниматься по лестнице. Кабаков и Саир услышали легкие шаги Асины, которая, очевидно, бросилась в угол и замерла. Саир выскочил наружу, за ним доктор. В комнате гомон усилился. Казак, не понимая чужого языка, слышал, что гомонят весело. Люди были, видимо, пьяны. Вдруг кто-то громко засмеялся, потом послышался голос Саира. Кто-то закричал. Кого-то столкнули с лестницы. Раздался стон.

— Вы не имеете права, господа! — прозвучал тонкий голос Кабакова.

Прежде чем Казак понял, что происходит наверху, в комнате с Асиной, и снаружи, перед домом, дверь погреба хлопнула и на солому один за другим свалились доктор и Саир. Кто-то с силой захлопнул дверь и, кажется, запер ее снаружи на задвижку.

Наверху снова слышался веселый гогот, сквозь него мучительно пробивался голос Асины:

— Не-е-ет! Пожалуйста!

В углу, где стояла Асина, послышались звуки борьбы, раздался сдавленный крик женщины: похоже было, что кто-то затыкает ей рот. Саир, на миг будто потерявший сознание, смотрел в потолок вытаращенными глазами, губы его дрожали. Очнувшись от нового душераздирающего крика, снова заглушенного то ли тряпкой, то ли чьей-то рукой, он метнулся к двери, как разъяренный вверь, схватился за ручку и начал ее трясти.

— Оставьте ее! — кричал он. — Не-е-ет! Не трогайте ее, грязные гады! А-а-а, разбойники! Мы же не для того пришли, а-а-а… Мать вашу! Доктор, дай автомат!

— Саир, Саирчо! — Доктор схватил его, прижал к стене. — Не смей, друг! Они оставят ее. Не надо, Саирчо!

Но Саир, не слушая, кричал:

— Асина-а-а! Не троньте ее! Доктор, помоги, доктор! А-а-а, негодяи!

— Замолчи, Саирчо, давай пообещаем им что-нибудь — дадим денег. Обещай им золото, у тебя же есть! Вот сейчас оно тебе пригодилось — обещай им, скажи, где оно! Кара нам его доставит.

— Ничего не дам! Ничего не дам этим грязным мордам! А-а! Аллах, помоги!

Он вырвался из рук доктора, отскочил назад, бросился к двери и снова стал ее трясти.

Наверху по-прежнему слышался шум борьбы, прерываемый стонами Асины. Кабаков поднял сжатые кулаки к потолку и истерически закричал:

— Прекратите, варвары! Мы же к вам пришли!

Саир, подскочив к доктору, выхватил у него из кармана гранату. Тот не сумел, ему помешать и только сейчас увидел, что дверь он все-таки открыл. Саир был уже возле лестницы, на площадке которой стоял вооруженный человек в гражданской одежде.

— Не смей! — закричал Кабаков, сознавая безнадежность их положения.

Он вцепился в Саира, вырвал у него гранату, но не сумел удержать ее, и она покатилась им под ноги. Саир, дико закричав, упал лицом вниз, закрывая голову руками. Кабаков отскочил, но было поздно: во время борьбы Саир успел выдернуть предохранитель, взрывная волна подбросила их и швырнула на землю — разорванных, страшных.

35

Эта ночь была самой долгой и самой страшной в жизни Асины. Сжавшись в углу, глядя в окно, она все еще пыталась привести в порядок свои мысли. Губы ее дрожали. Завернули сюда вроде бы отдохнуть. Почему же они вышли? Куда повели солдата? Потом эти пьяницы нагрянули. Потом… Что это был за страшный гром? Весь дом встряхнуло. Почему так тихо? Как в глубоком погребе! Оставив мысль о погребе, она опять пыталась вспоминать с самого начала, будто искала конец порванной нити. Ждала, когда растает чернильная пелена за окном. Ждала — измученная, в изодранном платье, бледная, дрожащая как в лихорадке.

Когда рассвело, по деревянной лестнице одинокого дома медленно спустилась женщина в накинутой на плечи серой, изношенной шинели без погон и пуговиц. Увидев внизу, под самой лестницей, два трупа, покрытые кусками выцветшего брезента, она все так же медленно продолжала спускаться, безучастная к тому, что видит. Ее застывший взгляд остановился на ногах Саира, торчащих из-под брезента, и как-то небрежно скользнул по новым туристским башмакам Кабакова, испачканным кровью. Задержавшись около трупа Саира, женщина приподняла край брезента и, отвернувшись, опустила: его голова, вся седая, лежала в луже крови.

Женщина все так же медленно пошла дальше. Из погреба неслись стоны, которые она слышала наверху всю ночь. Сойдя по каменным ступенькам, она толкнула полуоткрытую дверь. Казак стоял, опустив голову на грудь, привязанный к столбу толстой проволокой. На его губах выступили пузырьки пены. Только сейчас Асина, будто очнувшись, испуганно вскрикнула. Дрожащими руками ощупала столб, нашла конец провода, стала торопливо его разматывать. Взгляд солдата казался ей страшным.

Словно к горячей плите прикоснулись его ступни, потом по ногам поползли мурашки — теплые, приятные, словно опустил замерзшие ноги в горячую воду. Казак смотрел на женщину, но видел ее как сквозь сизую дымку.

В погребе царила тишина. Во дворе пели соловьи. Асина размотала последний виток провода и попыталась поддержать солдата, но не успела — глубоко вздохнув, он упал на солому, раскинув руки.

— Они мертвы, — сказала Асина, опускаясь рядом с ним на колени.

Казак смотрел на балки. Кулаки его медленно сжались, губы дрогнули:

— Мертвы?

— Надо уходить, — сказала Асина. — Бежать отсюда надо.

— Что произошло? Кто были те?

— Молчи. Нельзя здесь оставаться.

Казак медленно встал. С трудом пошевелил руками. Асина помогла ему подняться по каменным ступенькам.

— Я хочу их видеть, — сказал Казак, повернув голову к покрытым брезентом трупам.

— Не надо!

Асина тянула его по дорожке к воротам.

Соловьи в это раннее утро словно старались перепеть друг друга. Воздух, был напоен ароматом сосновой смолы. По заросшей травой проселочной дороге, извивающейся по берегу пересохшей речки, шли мужчина и женщина. Они шли на север, время от времени оборачиваясь. Внизу, среди пышных сосновых крон, краснела, как куча глины, крыша дома.

Казак шагал позади Асины, пытаясь логически осмыслить происходящее: вот они идут, возвращаются на север, а ведь он должен был бы продолжать свой путь на юг и искать Караосмана. Но мог ли он оставить Асину одну? Все изменилось. А впрочем, что именно изменилось? Не стало Кабакова и Саира? Но Караосман жив — со своими людьми, с купленными своими помощниками. Надо его искать. «Не так вышло, как мы с Заниным задумали. Теперь надо действовать, учитывая изменившиеся обстоятельства».

Из низины долетел шум мотора. Казак оглянулся: перед домом, словно черепаха, остановилась машина, замелькали люди — издали они едва были видны. Шум заглох, потом послышался снова.

— Нас ищут, — сказал Казак.

— Не оставляй меня, пожалуйста! Не отдавай меня тем! — умоляюще простонала Асина.

Они поднимались по крутому склону среди редких здесь буковых деревьев, не позволявших двигаться незаметно, и иногда они спускались в ложбины, овраги, ища более удобную тропу. Шум мотора приближался. Видно, преследователи двигались по дороге. Асина села на землю около высокого папоротника.

— Мама, за что ты так наказала меня?! Почему не убила? — причитала она, подняв к небу бледное измученное лицо.

— Замолчи, Асина! Замолчи!

Они зашли в густой лесок. Молодые сосенки окружили их. Солнце палило с самого утра. Почти сутки у них маковой росинки во рту не было, но не голод, а жажда их сжигала — синий скалистый хребет, весь открытый солнечным лучам, был похож на раскаленную печь, в которую они лезли добровольно.

Шум мотора усиливался. Казак пытался понять, где сейчас машина — на дороге или у берега реки.

Солдат обвел взглядом сосняк на другом берегу и, нащупав руку Асины, показал:

— Смотри!

На голой вершине холма стояли трое мужчин в одинаковой серой одежде и смотрели в сторону границы. Постояв так некоторое время, скрылись. Спустя полчаса машина пересекла обмелевшее русло реки и исчезла в лесу.

— Пойдем, — сказал Казак.

Асина взглянула на него полными слез глазами.

— Кто они были? Доктор ведь говорил, что мы идем к своим.

— Бандиты. Гражданские полицаи, — объяснил Казак. — На всей территории сейчас безвластие. И эти, которые за нами гонятся, тоже полицаи.

— Пойдем скорее, пожалуйста! — Асина поднялась, дрожащей рукой хватаясь за руку Казака.

Солнце клонилось к закату, когда они достигли подножия отвесной серой стены. У ее основания видно было множество пещер, перед входами — следы угасших костров. Казак обнаружил родничок. Они пили, отдыхали и снова ложились над чистой холодной водой, жадно опуская в нее потрескавшиеся губы.

— Где мы сейчас? — спросила Асина, глядя вдаль, на горные цепи.

— Мы сбились с пути, — нехотя ответил Казак. — Придется возвращаться на тропинку. А пока отдохни, надо собраться с силами.

Прохлада вековой сосны, утоленная жажда, отдалившаяся опасность преследования словно приковали их к траве. Первой уснула Асина, потом Казак.

Разбудили его стекающие на лицо капли. Он открыл глаза: над ним стоял какой-то бородатый человек, направив на него дуло автомата, и брызгал ему в лицо водой из фляжки. Незнакомец подал ему знак не шевелиться, подошел к Асине, поднял фляжку над ее головой и тоже побрызгал ей в лицо. Она пошевелила губами, вздрогнула, завизжала. Человек засмеялся так внезапно, так заразительно, что Казак тоже испугался — не его автомата, а этого громкого смеха. По всему видно было, что он болгарин — полицай или просто человек в полицейском мундире. Вооружен он был кроме автомата и гранатами, за спиной висел рюкзак, крепко стянутый тонкой веревкой.

— Встаньте! — крикнул незнакомец. — Оружие? Есть оружие?

— Как видите, нет, — спокойно ответил Казак.

— Деньги? А ну, госпожа, идите-ка сюда! Кто она вам? — спросил он, кивнув на Асину.

— Жена, — сказал Казак. — У нас нет денег.

— А что-нибудь другое? Перстенек, золотые украшения?

— Нет, — ответила Асина.

— Ну-ка дай на руки взглянуть.

— Нет. Вы что, по-болгарски не понимаете? — Казак шагнул было к нему, но незнакомец направил на него автомат.

— То, что вы болгары, это ясно. Только надо еще подумать, для чего вы здесь! — Осмотрев пальцы Асины, бородатый приподнял ее подбородок и, увидев, что на шее у нее ничего нет, с каким-то отвращением оттолкнул женщину. — Ну, так для чего же вы здесь?

— Для того же, для чего и вы. — Казак улыбнулся, подмигнул и добавил: — Чтобы вести борьбу с коммунистами в Болгарии!

— Смотрите-ка вы на него! «Чтобы вести борьбу»! А чем? Камнями? Где твое оружие?

— Нам сбросят на парашютах, — серьезно ответил Казак.

— Чушь, — пробормотал тот. — И жену в бой поведешь?

— Как видите.

— Слушайте, борцы против коммунистов! — Бородач сел, кивнув им, чтобы тоже садились. — Я борюсь за жизнь. А жизнь — это теплая земля, звенящая Вселенная, живые существа, которые, пришли в этот мир когда-то — быть может, в такой же вот солнечный день. В сущности, почему вы сбежали из Болгарии?

Асина не выдержала его острого взгляда, опустила голову.

— Не бойтесь, госпожа. Я ненавижу женщин. Неделю назад сюда привезли откуда-то женщин — красивых, молодых. Но бая Досьо — так меня зовут — женщины не интересуют. У него своя жизненная концепция. Есть хотите?

— Да, — сказал Казак.

— Тогда пошли.

Он подтолкнул их ко входу в пещеру — небольшому отверстию в синих скалах, — вошел первый, включил карманный фонарик. Яркий луч вел их все глубже и глубже в недра горы, сворачивал, затем двигался, казалось, в обратном направлении, пока в конце концов не привел в зал величиной с сельское гумно, устланный досками и циновками. В двух углах были сложены одежда, половики, на стенах висели солдатские котелки. Посреди пещеры еще тлели угли в куче пепла.

— Ну, располагайтесь, борцы против коммунистов! Завтра я вас Караосману передам. Это он занимается коммунистами, а я понемножку собираю золото, чтобы, когда уеду куда-нибудь — может, в Австралию, а может, в Канаду, еще не решил, — было на что книг накупить. Смысл моей жизни в науке, а не в борьбе с коммунистами, господа. Бастурмы или брынзы?

— Что есть, — сказал Казак.

— Много чего было, да банда Караосмана целую неделю тут околачивалась, все подмели. Вот, перекусите, отдохните, а после потолкуем. Впрочем, имена и фамилии ваши меня не интересуют — это дело Караосмана. Слушайте, а вы мне нравитесь! — вдруг сказал он солдату. — Люблю смелых и искренних. Я вам советую, отправьте-ка свою жену в Болгарию. Зачем она вам здесь?

— Вы мне поможете? — спросила Асина, протягивая к куску брынзы руку, все еще дрожащую.

— Я это сделаю не ради вас, а ради солдата, — высокомерно произнес бородатый. — Может, будет лучше сделать это, пока не вернулась караосмановская шайка. Как напьются — а это случается каждый раз, когда они возвращаются, — безобразничать начинают. Боятся только Караосмана, но его они редко видят.

Казак слушал, смотрел на бородатого и пытался понять, что он за человек, откуда и какую роль играет здесь, в логове бандитов. То ему казалось, что это какой-то скомпрометировавший себя ученый, то — больной. Но проглядывало в нем что-то человеческое, оставшееся, может быть, от прошлых времен. Он был загадкой, случайностью — исключительно, счастливой случайностью, которая была им сейчас так необходима.

36

В конце августа в Краснове началась невыносимая жара. Сарыдере и ее притоки обмелели. В глубоких омутах собиралось столько форели, что дети мешками тащили ее домой. Все село в эти знойные дни пропахло рыбой: в Киримовой корчме жарилась рыба, под стрехами сушилась рыба. Решив положить конец всеобщему увлечению рыбалкой, Пармак созвал всех жителей на собрание. Но если вопрос о рыбной ловле был им по плечу, то поднять воды реки, чтобы снова завертелось колесо электростанции, чтобы опять осветилось село, на то была воля всевышнего, которому никто уже не молился. А не молились с тех пор, как узнали, что ходжа, верный сын аллаха и его представитель на земле, убил свою дочь Фатиму и сжег ее труп в печи. Это чудовищное преступление было раскрыто подпоручиком Заниным на другой день после убийства урядника Славеева.

Настроение у всех было подавленное: засуха сжигала табак. Но вот как-то под вечер, в воскресенье, подул сильный ветер, зашумели сосны, по улицам понеслись клубы пыли, которые поднимались высоко над горами и смешивались со свинцово-серыми тучами, идущими с северо-запада. И наконец крупные капли дождя упали на улицы, застучали по крышам домов, из желобов потекла вода — мутная и холодная.

Глядя в окно кабинета, капитан Игнатов с минуты на минуту ждал звонка с пятого поста, с которым еще не было постоянной телефонной связи из-за начавшейся реорганизации и строительства новой линии.

«Кто эта женщина? — думал он. — Асина или «Арие»? Наша Чайка не вернулась бы, не предупредив нас, тем более что завоевала там доверие и присылает исключительно важные сведения. Если Асина — что стало с остальными, которые увезли ее? Какова судьба Казака? Все могло бы кончиться иначе, если бы этот тип, Славеев, остался жив. Он, верно, многое знал. Почему его убил подпоручик? Чтобы спасти солдата? Или раз и навсегда заставить Славеева замолчать? Почему этот царский офицер не убежал с места происшествия, а ехал на мотоцикле до лесосеки и лишь тогда исчез, вооруженный автоматом Славеева и парабеллумом мотоциклиста? Да, так кто же эта женщина, появившаяся, как призрак, перед патрульными на самой пограничной полосе?»

Телефон прервал его мысли. Он взял трубку.

— Слушаю… Ясно… Посадите ее на коня… Три человека охраны. Измените дорогу. Держать в полной тайне ее имя! Хорошо, жду.

Капитан сел в кресло, откинулся, закрыл глаза — он всегда делал так, когда хотел собрать в единое целое разрозненные факты. Вернулась Асина? Она могла помочь ему или еще больше все запутать. Впрочем, никто в селе не знал и не должен был знать, где она: якобы гостила у своих родителей. В протокол о ее задержании впишут фиктивное имя, которое вскоре узнают красновцы.

В дверь постучали. Вошел Тимчо, доложил, что в школе собрание и что Пармак просит капитана прийти. Игнатов посмотрел на своего «адъютанта» из-под нахмуренных бровей, кивнул, попросил сесть. Долго смотрел на мальчика, будто бы видел впервые, и потом устало сказал:

— Любишь военную профессию?

— Люблю!

Приближалась осень, новый учебный год, и мальчик боялся, что командир отправит его к матери, чтобы жил дома и ходил в школу. Глазенки Тимчо испуганно моргали. «Что же делать с этим мальчуганом, — думал Игнатов, — с этим умным, находчивым и жизнерадостным парнишкой?» Он не имел права держать его в части. В шутку взял его связным, а сейчас вот должен серьезно подумать о его будущем. Внимательно оглядев мальчика от сапог до фуражки, командир спросил:

— Хочешь учиться?

— Нет, — отрезал Тимчо.

— А я хочу, — усмехнулся капитан. — Хочу, чтобы ты учился в военном училище.

— Ой, там хочу! — так и подскочил «адъютант».

Игнатов подмигнул ему, улыбнулся и скомандовал:

— Кру-у-гом!

— Есть! — Солдатик бросился к дверям.

Капитан проводил его добрым взглядом. Он вспомнил о последней встрече с Али и будто воочию увидел его на диване в своем кабинете. «Али, ты пил?» — «Нет, не пил, господин капитан…» Сердце Игнатова сжалось. Он снова откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

Был час ночи, когда в дверь постучали.

— Войдите.

Вошел Занин, а за ним — Асина. Она выглядела измученной, неузнаваемо похудевшей, бледной, с коричневыми тенями под ввалившимися глазами. Одета была в широкие прямые брюки с заплатами на коленях и куртку из зеленой ткани. Игнатов подал ей руку, глядя в глаза.

— Я не спрашиваю, где вы были, и не надо говорить. Отдохните. Подпоручик, проводите Асину домой, — сказал Игнатов.

— Я не хочу туда! — сказала Асина, и губы ее задрожали.

— У Наны ей будет лучше, господин капитан, — посоветовал Занин.

— А это, пожалуй, идея, — согласился Игнатов. — Но говорить всем одно и то же: вы гостили у своих родителей. Понимаете? И еще: за вашим домом мы установим на время наблюдение. Имейте это в виду.

— Не стоит, господин капитан. Я и вправду завтра уеду. У меня никого больше нет в этом селе. — Асина непроизвольно повернула голову к Занину, но тут же низко ее опустила. — Не ищите меня больше. Что нужно было сказать, я сказала.

— Понимаю ваше состояние, Асина. Если вы действительно так решили, не станем вас задерживать. Но будем надеяться, что и там вы останетесь нашей.

Пожав Асине руку, Игнатов задержал ее в своей.

— Она сообщила чрезвычайно важные сведения, господин капитан, — вмешался Занин. — Я доложу.

— Эх, Асина, Асина, по-другому все должно было бы сложиться.

Капитан замолчал, видя, что печальные глаза женщины наполнились слезами.

Асина понимала: Игнатов переживает, думая, что она в чем-то его обвиняет. «Я не сержусь на вас, — хотелось ей сказать, — не вы и не подпоручик провели меня через этот ад, я сама прошла сквозь него, оставив там свое прошлое. И знаю точно: навсегда порвала с ним и не боюсь больше ни Караосмана, который, конечно, будет меня искать, ни его людей. Я вступила в опасную игру, желая помочь одному человеку, которого полюбила с первого взгляда… У меня не хватает сил превозмочь это чувство, но, наверное, нет смысла оставаться в Краснове, и я уезжаю в надежде, что исцелюсь там, у своих родных». Слезы душили Асину, и, опустив длинные мокрые ресницы, она чуть слышно проронила:

— До свидания, господин капитан…

37

За Эньовой могилой, там, где граница образовывала дугу, на болгарской территории ее пересекла древняя Римская дорога. После маленькой седловины, где дорога спускалась по южному склону горы, стоял огромный, очень старый, сожженный молнией дуб. С двух его сторон, к востоку и к западу, по ту сторону границы больше чем на километр простиралась ровная полоса земли, огороженная двумя рядами колючей проволоки.

Ничейная, заросшая бурьяном и усеянная противотанковыми и противопехотными минами полоса — нестертое пятно прошедших лет — была сейчас под особым наблюдением. По сведениям, полученным от Асины, именно через минное поле банда Караосмана переправлялась на нашу территорию, используя специально расчищенный для этой цели проход. Капитан устроил засаду. Уже вторые сутки ждали здесь, замаскировавшись, солдаты и унтер-офицеры. В этот капкан — так назвал его Занин, — представлявший собой подкову, открытая сторона которой упиралась в два конца минного поля, должны были войти Караосман или его люди — человек десять, скрывавшиеся в пещере по ту сторону границы. Руководил операцией лично Игнатов, помогали ему Стефанов и Занин.

После прошедшего дождя потеплело, и ночь, тихая и ясная, благоприятствовала скрытому наблюдению. Опершись спиной о старый дуб, Игнатов мечтательно смотрел вокруг — на тихое теплое небо, усеянное крупными звездами, на очертания горизонта, похожие на волны зеленой лавины, которая, залив окружающие хребты, сползла по ним и застыла. Впереди, на расстоянии одного броска, притаилась смерть, врытая в землю, вплетенная в низкие колышки с тонкой ржавой проволокой. Над ней тихо звенела убаюкивающая песня сверчков. В эту волшебную ночь Игнатов не мог бы уснуть, даже если бы хотел. Он не боялся ни Караосмана, ни его банды, боялся, что взрывы спугнут эту тишину, и все живые существа, уснувшие в своих дуплах и гнездах, разбегутся, оборвется песня сверчков, и пограничная полоса превратится в безжизненную зону, пропахшую порохом…

Ровно в час ночи на другом конце минного поля показалась тень. Постояв некоторое время, человек исчез в зарослях. Мгновение спустя появился другой — пригнувшись, он тоже скрылся в бурьяне. Игнатов подтянул к себе автомат, залег, приготовился. Через минное поле, как призрачные тени, медленно двигались четверо. Едва они достигли середины полосы, на левом фланге, словно давно притаившаяся птица, вспорхнула и, зашипев, распустилась красная ракета. Подкова взорвалась, и огненные стрелы обрисовали ослепительную дугу. Ракеты вспыхивали одна за другой, освещая попавших на минное поле людей, которые, пытаясь вернуться назад, уже не выбирали дороги. Раздался адский грохот, и над местом, где из стороны в сторону шарахались бандиты, взметнулся огненный столб, который медленно раскрывал серый дымный зонт, подобный обгоревшей кроне старого дуба. В ветвях деревьев зашумели комья земли и стальные осколки.

Залегший около дуба капитан мог только ждать, издали наблюдая смертоносное зарево.

— Поручик, зеленую! — приказал он наконец.

В небе рассылался зеленый, букет. Потом наступила напряженная тишина. «Кто-то подорвался на мине», — подумал Игнатов и попытался встать, но новый выстрел с соседней территории заставил его прижаться к земле. Из седловины, с той стороны границы, мигнул свет, через минуту снова в снова. Как ни напрягал командир зрение, больше ничего не было видно. Пахло порохом. Со стороны долины подул холодный ветер. Звезды мерцали совсем низко над землей. На востоке стал виден горизонт, небо светлело. По веткам обгоревшего дуба прыгали ранние воробушки.

И на этот раз среди четверых бандитов, подорвавшихся на мине и изрешеченных пулями, Караосмана не оказалось.

38

Через два дня после успешной операции возле Эньовой могилы Занин приехал в Липину. Разбросанные по склонам домишки с прогнившими деревянными крышами видны были не только от границы, но и с соседней территории. Римская дорога, которую обозначали только мелкие камешки, утонувшие в диком чебреце, минуя село, поднималась вверх, к Эньовой могиле.

Подпоручик спешился у здания общины, отдал солдату поводья и, взбежав по лестнице, вошел в кабинет, полный людей. Громко говорили о какой-то лесосеке. Эмин, молодой кмет — веселый, улыбчивый черноусый мужчина, — прекратил разговоры, махнув рукой односельчанам, чтобы расходились. Он сердечно встретил пограничника.

— Ну вот, наконец-то и о нас вспомнили, господин подпоручик! — воскликнул он. — Я уж начал думать, что вы нас забыли. Проходите, садитесь, рассказывайте, какие новости.

Занин был в хорошем настроения, и его смуглое лицо светилось. Сев напротив кмета, он достал сигареты. Закурили.

Эмина подпоручик знал с самого начала службы в этом крае. Много ночей провели они около границы. Оба были уверены, что в Липине у Караосмана очень активный помощник, обнаружить которого пока не удавалось.

— Что за стрельба была наверху прошлым вечером? — спросил Эмин. — Мне показалось, стреляли с той стороны.

— Делать им больше нечего, вот и стреляют.

— Давно что-то не слышно об этом мошеннике.

— Хорошо свое дело знает. — Подпоручик, смяв окурок в черепаховой пепельнице, спросил: — За сколько времени ты можешь собрать своих людей?

Эмин посмотрел на него смущенно, ответил:

— За полчаса. Сегодня пятница, все в селе.

Кмет тут же вышел, поняв, что это приказ.

Занин знал Эмина по процессу против мясника Касима, осужденного на двадцать лет тюрьмы за нападение на пограничный пост у Шилы. В том нападении участвовал и брат Эмина, которого он сам поймал и передал властям. После процесса Эмин стал кметом Липины и командиром группы содействия. Занин полностью ему доверял. Однако при организации засады, устроенной у Эньовой могилы, он решил ничего не сообщать липинцам: хотел проверить результаты одной маленькой и в общем примитивной уловки.

Липинская группа содействия славилась своей дисциплиной — все двадцать пять ее участников собрались меньше чем за полчаса, построились перед зданием общины и ждали приказа. На правом фланге стоял вытянувшийся в струйку кмет с «манлихером» через плечо. Только у него и была такая винтовка, у остальных же — охотничьи двустволки разных калибров.

Занин медленно спускался по лестнице, разглядывая строй. Эмин шагнул навстречу.

— Очень быстро. Но слишком хорошо одеты! — сказал подпоручик. — Надо будет оставаться в засаде двое-трое суток.

— А мы-то в мечеть собрались! — усмехнулся Эмин, осматривая строй. — Подумали, что это просто учебная тревога.

Посмеявшись, разошлись переодеваться.

Эмин жил недалеко от здания общины, около мельницы, он вернулся первым — в галифе из серой домотканой шерсти, поношенных, но еще крепких, и в старой куртке. Занин предложил ему закурить, но вдруг увидел на галифе, над коленом, узкую белую полоску масляной краски, еле заметную. Рука подпоручика, протянутая к Эмину с сигаретой, дрогнула.

В ту ночь, во время операции у Эньовой могилы, Занин велел натянуть, через овраг, на дне которого пролегала тропинка, бечевки, смазанные белой краской. Эта хитрость помогла бы выяснить, кто из Липины ходит ночью к границе. И вот оказалось — сам Эмин, кмет! Подпоручик закурил, поднес огонек кмету и заговорил о приближающемся охотничьем сезоне.

— Стадо кабанов появилось, — сказал Эмин. — Картошку нашу всю перерыли. Нужно бы устроить облаву.

— Где зла не ждешь, там оно и появляется, — многозначительно сказал Занин, но Эмин, конечно, не уловил скрытого значения его слов. — Действительно, нужна облава.

Разведчик ждал, когда соберутся остальные, чтобы посмотреть, нет ли еще у кого белых пятен на одежде. Он был растерян, и какие только мысли не приходили ему в голову.

— Построить их? — спросил Эмин, когда все явились.

— В одну шеренгу, — кивнул подпоручик. — Я проверю оружие.

Двигаясь вдоль строя, Занин внимательно осматривал людей, но ни у кого не увидел ни белых полосок, ни пятен масляной краски. Эмин шел за подпоручиком и шутил, когда тот осматривал допотопные ружья на конопляных веревках вместо ремней:

— Когда нажмешь на курок, Хари, отворачивайся: если что и оторвет, то хотя бы бороду, а не голову! А из твоего ружья, Азо, и разу выстрелить не удастся. Выброси его.

— Ладно, отпускай людей, — сказал Занин. — Сегодня день молитв. Идите молитесь.

— Будем молиться за то, чтоб вы нам оружие дали. Скорее бы по Караосману панихиду отслужить! — прервал его, улыбаясь, Эмин.

— И об этом молитесь, только по-настоящему, — ответил подпоручик и, простившись с каждым, направился к привязанным под сосной коням.

В эту пятницу, в день молитвы, Занин сделал в Липине большое дело.

39

В два часа ночи Казака разбудили, сказав, чтобы собирался в дорогу. Это была единственная и последняя спокойная ночь, проведенная не в подвале желтой приземистой постройки, охраняемой американскими солдатами, а на морском побережье, в роскошной вилле. Он все еще не мог понять, поверили ему или нет. Но видимо, поверили, потому что отправляли в Болгарию с особым заданием, назначив срок выполнения и место, где он должен будет перейти границу. Разумеется, посланец Занина не считал это крупной победой: его возвращали, а он так и не узнал, где Караосман, где его логово, кто находится в его окружении. Люди, которые спаслись из ловушки на минном поле у Эньовой могилы и нашли его в пещере, всю дорогу до базы американской разведки молчали, а после он уже и не видел никого из болгар. Был, правда, один — по имени Анастасий — пожилой, ссохшийся, хитрый полицай, который забирал его из подвала и водил на допросы к майору Грейсу. Но и тот молчал — никто никогда не упомянул имени Караосмана.

Итак, он отправлялся в Болгарию как их агент, и задание, которое он должен был выполнить и которое Грейс называл особым, может быть, было еще одной проверкой — главной в плане хромого американского разведчика.

Выехав из города, «виллис» помчался по шоссе к северу. На заднем сиденье тряслись Станислав и Казак, рядом с шофером важно восседал Анастасий. Казак не знал, кто такой Станислав, но это его уже не интересовало. Бандит дремал или притворялся, что дремлет, зажав между колен «томпсон». В том, что он бандит, Казак не сомневался. Были ли Анастасий Анастасией, а Станислав Станиславом — этого Казак не знал, и не в том была суть. Сжавшись в углу, он думал об Асине, которую они вдвоем, с бородатым чудаком отвели до пятого поста, о встрече с Заниным и об увольнении, которое ему предстояло. Погруженный в свои мысли, Казак не заметил, когда «виллис» свернул с шоссе. Внезапные крики и выстрелы, заставили его пригнуться — машина, дернувшись, заметалась. Но вскоре крики остались позади, хотя пули еще свистели над головами. Анастасий стрелял в нападавших из автомата, а Станислав даже не пошевелился, будто продолжал дремать. Казак подумал, что его убили, испуганно толкнул в плечо — тот, пробурчав что-то, снова задремал.

Наконец стрельба утихла. Анастасий велел шоферу ехать побыстрее. Местность вокруг была лесистая, по реву мотора Казак понял, что дорога поднимается в гору.

— Жулики! — возмущенно сказал Анастасий.

Он, видно, крепко перепугался: рука его, сжимавшая дверцу, дрожала.

— Кто это был? — спросил его Казак. — Они вроде бы в форме?

— Хорошо, что обошлось, — пробормотал агент. — Плохо могло кончиться наше путешествие.

— А, шкуры! — прогнусавил Станислав, растирая лицо широкими ладонями. — Чего они хотели?

— Пули!.. — запнулся Анастасий.

— У тебя же они есть. В машине старший тот, кто сидит впереди. Он должен не просто в воздух палить, но и целиться! — продолжал издеваться Станислав.

— Это не снимает ответственности с вашей милости, — резко повернулся к нему уязвленный Анастасий.

— У каждого строго определенные задачи: вы сопровождаете нас до границы, мы находимся под нашей охраной. А уж там я беру на себя охрану господина Янкова. Так ведь, парень?

Казак молча смотрел на восток — небо светлело, звезды растворялись в синеватом полумраке. «Виллис» рычал, продираясь сквозь кусты, объезжая поваленные буки. Вдали синели острые хребты.

Станислав снова откинулся на сиденье, закрыв глаза. Анастасий, озлобленный его подначками, не прочь был продолжить разговор, но, видя, что тот снова спит, отвернулся. Он отлично знал своего приятеля: Станислав хотя и был палачом поразительной жестокости, но поддразнивал его сейчас беззлобно.

— Знают, мерзавцы, что, пристукнув нас, могут несколько лет жить на наши деньги, — произнес Станислав, не открывая глаз.

Казак почувствовал, как по спине у него поползли мурашки: его сумка была набита деньгами. Из-за них его бы убили, и никто бы о нем не узнал. А тот, который дремал, говорил о самом страшном — о смерти — спокойно, тоном превосходства. Этого непоколебимого спокойствия Казак не заметил у Анастасия.

— Закурите? — Станислав достал из пачки сигарету и, небрежно щурясь, протянул ее Казаку. — Привыкайте к подобным мелочам.

— Спасибо. Говорите, «мелочи», господин Станислав? — Он через силу улыбнулся. — Да они же нас пристукнуть хотели, как собак, мы бы даже сопротивления оказать не успели. Действительно, господин Анастасий открыл огонь, но их было человек пять или шесть.

— Могли! — согласился Анастасий и обернулся, признательный Казаку за поддержку.

— Могли, — согласился и Станислав, впившись взглядом в лицо солдата. — Могли! — повторил он, зажав в зубах сигарету.

«Виллис», выбравшись на ровное поле, ехал теперь по буйной траве, но впереди подымалась новая горная цепь, и вскоре машина снова поползла по серпантинам.

Сморкалось. Выло так красиво и тихо вокруг, а сердце Казака сжималось от боли: граница извивалась наверху, и скоро он должен был увидеть Болгарию — синие скалы Белтепе, под которыми притаилось Красново, где он должен будет предстать перед Заниным и сказать ему: «Я ничего не сделал…»

Въехали в густой лес, через километр остановились перед огромной поваленной сосной.

— Сожалею, господин Анастасий, — пожал плечами шофер.

— Дальше — на своих двоих, — сказал Анастасий, выходя из машины. — Приготовьтесь в дорогу, господин Станислав.

— Испугались трех паршивых деревьев, — шутливо бросил бандит, выходя из машины. — Давай, парень. Слышал, что наш начальник сказал? — Он повел солдата за собой, обернулся и бросил: — Езжай по прямой дороге, начальник, мимо «Яхты» мадам Биснер!

— Оставьте свои советы при себе, господин Станислав! Сами держитесь прямого пути! — крикнул им вслед агент, которого «виллис» уже увозил обратно.

Станислав шагал впереди, стараясь не сбиться с тропки, которая то появлялась в буйных зарослях папоротника, на полянках, то исчезала в зеленом ковре черничника. Станислав очень легко и ловко пробирался вперед сквозь заросли, и расстояние между ними все увеличивалось. Бандит был вооружен — автомат, новый парабеллум, наган, на широком ремне десяток гранат. В сущности, даже вооруженный таким образом, этот человек не был ему страшен — Казак мог бы подкрасться к нему сзади, выстрелить из автомата и продолжать свой путь. Но от этого ему никакой пользы не будет — бандам должен был довести его до границы и оставить на болгарской земле. Один он мог заблудиться, нарваться на какую-нибудь банду вроде той, что обстреляла их машину. Он спросил:

— Господин Станислав, а вы уже переходили через границу?

— Мое дело — проводить личностей вроде вас! — ответил тот и спросил: — Все хотите знать?

— Да я просто так, — смутился Казак.

— И я «так»! Иди себе и помалкивай!

Они продолжали пробираться сквозь заросли, спустились в глубокий овраг и пошли наверх уже по хорошо заметной тропинке. Казак старался не отставать. Тишина, чистый воздух пьянили его, он задыхался, а ведь столько ночей мечтал о такой вот тишине и таком воздухе! Здесь как будто никогда и не было никого: со всех сторон их подкарауливала тишина, только тишина.

40

Уже скоро, через какой-нибудь час, солнце должно было скрыться за острым горным хребтом на западе, и поэтому Станислав спешил к пятому посту. Оттуда лучше всего видны были крайние дома Липины. После короткой передышки солдат немножко пришел в себя и уже не отставал от своего проводника. Они перевалили через голый гребень хребта и остановились — поста не было. Видны были только развалины. Сев на землю, Станислав достал из рюкзака бинокль и поднес к глазам: развалины, кучи соломы, балки… Только пестрая пограничная собака ходила около уцелевшей печи.

— Даже собаки не хотят подчиняться красным командирам! — злобно проговорил Станислав. — Стоит себе на посту, не боясь, что ее расстреляют за дезертирство из новой части! Пошли.

Около четверти часа шли они по гладкому дну оврага, становившемуся все у́же и мельче. Выйдя на полянку, свернули к маленькому холмику, поросшему кустами шиповника. Бандит выбрал удобное для наблюдения место, снял рюкзак и, встав за кустом усеянного ягодами терновника, смотрел на север: и без бинокля его родное село Коларе видно как на ладони — восемнадцать опустевших домов и мечеть. Справа за белыми обрывами виднелись дома верхнего квартала села Липина. А еще дальше, за синими скалистыми плечами горы, было Красново.

— Иди сюда, парень! — обернулся Станислав. Он подождал, пока солдат подойдет, и добавил: — Видишь вон те дома, за белыми обрывами?

— Да.

Станислав вернулся к рюкзаку, сел.

— Сядь отдохни! Тебя ждет долгий путь. — Он достал бутылку виски, отвинтил пробку и жадно глотнул. — Тебе не предлагаю, — сказал он и поставил четырехгранную коричневую бутылку на рюкзак. — Эта отрава тебе сейчас не нужна. В селе — видел, на самом краю? — Римская дорога. Когда ее перейдешь и свернешь по улице вправо, увидишь мельницу. Запоминай.

— Слушаю, господин Станислав.

— Слушай и запоминай — не в гости идешь. Будь начеку, иначе ляжешь в деревянную кровать и — наверх, к вашему господу! — Он снова потянулся к бутылке, отпил. — Люди на этой мельнице могут быть, могут не быть, но хозяин должен быть там. Если его нет, пойдешь по реке вверх, к селу, и войдешь в первый дом — только он сложен из камня и оштукатурен. Перед домом — высокая сосна с крюками для овечьих шкур. Другого такого дома в селе нет. Войдешь, не спрашивая, не стучась. Тебя встретит высокий такой парень, зовут его Эмин. Скажешь ему: «Я за ягненком». Запомнил?

Казак кивнул.

— Повтори!

— Найду Эмина, скажу: «Я за ягненком».

— Идти будешь только по реке, с камня на камень, до подвесного моста. Там всегда засада. Обойдешь его, но только со стороны луга. Увидишь мост — и ползком! Когда перейдешь дорогу, иди прямо через сосновый лесок, оттуда выйдешь на Римскую дорогу. Дальше знаешь!

— А что с Эмином? — спросил Казак.

— Он тебя дальше отправит. Ну, помоги тебе аллах!

Маленькая серна появилась откуда-то и остановилась на холмике. Станислав, осторожно достав из кобуры наган, прицелился. Серна стояла и смотрела на него, будто позируя, уверенная, что он не будет стрелять.

— Эх, животинка! В плохом месте ты мне попалась! — вздохнул Станислав. Он положил оружие на колени, проследил взглядом за серной, гордо скачущей к пограничной полосе.

Наган у Станислава был уникальным. Старый трофей, подаренный майором Грейсом, он мог стрелять и единичными выстрелами, и очередями; регулировать это можно было с помощью рычажка на перламутровой рукоятке. Подробно объяснив Казаку, как пользоваться наганом, он вдруг спросил шутливо:

— Дать его тебе, а?

— Неплохо бы такой иметь, — ответил Казак, перекидывая с ладони на ладонь неизвестно где и когда сделанное оружие.

— Заслужить надо! — сказал, ложась на спину, Станислав. — Дай-ка! — Он вложил наган в кобуру, как всегда не закрыв ее, чтобы можно было быстро выхватить при случае. — Если выполнишь задание и, бог даст, вернешься, шеф, может, и тебе подарит что-нибудь подобное. А пока не нужно тебе оружия. Отдыхай.

Казак лег рядом со своим проводником и устремил взгляд в небо — синее и чистое, оно как будто давило на него. Через час или два он будет у Занина, и придется сказать ему, что он не оправдал доверия.

— Когда спустишься вниз, помни: эта ложбина охраняется, но патруль приходит туда только к полуночи, в четыре уходит. Ты поторопись, чтоб войти в Липину до девяти.

— А если все-таки наткнусь на патруль?

Интересно было, что же ответит господин Станислав на этот вопрос.

— Этого не должно случиться!

— А если меня схватят?

— Таблетка, мой мальчик. Не забывай о ней, если хочешь, чтобы тебя не сожгли живьем. Только за то, что Караосман сопровождал тебя до границы.

Казак не слышал, что говорил дальше этот человек, «господин Станислав». Кровь шумно ударила ему в голову, как будто кто-то включил механизм крутящегося стула у Грейса, на котором его пытали. Закрыв глаза, он расслабленно опустился в траву.

Караосман гнусавил, казалось, он где-то очень далеко:

— Тебя сто раз повесят. Тебе ногти клещами будут выдирать, если узнают, что Караосман…

— Да-да, надо быть осторожным. Ваши советы… Да, действительно, это очень опасно.

Казак приподнялся, несвязно бормоча, осознавая лишь главное: около него сам Караосман, гроза всего пограничного края. Внешне он почти не имел сходства с тем бандитом, которого Занин показывал ему на фотографии, — выглядел гораздо старше, был меньше ростом, с заросшим лицом, почти жалкий.

— Да, верно, — повторил Казак, — если меня схватят…

— Думай о том, как выполнить задание, а не о том, что будет, если тебя схватят! — проворчал Караосман. — Давай, пора.

Казак впился взглядом в торчащую из кобуры перламутровую рукоятку. В одно мгновение — пока бандит лениво потягивался — он выхватил наган и, нажав на спуск, выстрелил ему в грудь. Караосман вскинулся, попытался вытащить парабеллум, но, переведя рычажок, Казак несколькими очередями пригвоздил бандита к земле. Тот попытался сказать что-то, но захлебнулся, и голова его откинулась на траву.

Казак взял парабеллум, «томпсон» и бросился вниз, в ложбину. Время от времени он оглядывался на горы — там его ждал подпоручик Занин.

41

Приближалась зима, а солдаты жили в землянках. Игнатов объезжал заставы, точнее, места, где они были обозначены, так как реально они еще не существовали. На вершине обрубленной сосны развевается болгарский трехцветный флаг, внизу — солдатские палатки, врытые в землю; походная кухня — тоже в земле; покрытая досками артельная — тоже. Эти заставы объезжал комендант новой Красновской комендатуры капитан Игнатов, выслушивая их начальников, — у каждого находились насущные вопросы. Он регулярно объезжал села, собирая людей, не только разъясняя им пограничные проблемы, но и рассказывая о происходящих в Болгарии социально-экономических переменах, о внутренней политике народного правительства, о международном положении. Говорил командир увлекательно, приводил много примеров, люди понимали его, любили и всегда приглашали в гости — он был мировым судьей, первым человеком на больших торжествах, ему первому посылали приглашение на обручения и свадьбы. Зная, что у него язва желудка, собирали целебные травы, передавали лесной мед и по почте возвращали деньги, которые он посылал. Случалось, когда непредвиденные обстоятельства не позволяли ему пойти на собрание, а возможности известить об этом не было, крестьяне ждали его всю ночь, дремля за школьными партами или на стульях в корчме. Сейчас, перед наступающей зимой, эти люди снабжали пограничников дровами, привозили продукты и сено, строили новые здания застав и охраняли границу вместе с солдатами. Навсегда ушло прошлое, когда офицеры и солдаты грабили население, стреляли по минаретам мечетей, когда каждый местный должен был замереть, вытянувшись в струнку, если мимо проходил офицер.

Стоя около окна своего кабинета, Игнатов смотрел на покрытую молочно-белым туманом вершину Белтепе. С каждым прошедшим днем обстановка усложнялась. Полученные от Чайки сведения подтверждали, что готовятся новые бандитские группы для переброски в Болгарию весной будущего года. После неудавшегося бегства доктора Кабакова с Саиром и Асиной за границу, после предательства Рашко Славеева он заметно пал духом. Только Занин мог как-то его развлечь.

Смеркалось. На плацу маршировали солдаты — подпоручик Пеев готовил их к торжеству в честь праздника Свободы. На улице показался Занин, которого Игнатов посылал отвезти в Софию детей покойного Али.

— Разрешите, господин капитан? — Подпоручик устало сел, достал сигареты и посмотрел на капитана. — Можно курить?

— Курите, подпоручик. Докладывайте.

Командир подошел, сел напротив.

— Приняли обоих. Нужно сообщить Найде.

— Значит, Тимчо и Дими уже суворовцы? — радостно спросил Игнатов. Он встал, взял с письменного стола бутылку мастики, две рюмки. — Нужно отметить это событие, подпоручик! Найде приходила уже два раза. Спрашивала, вернулся ли ты.

— Тимчо отлично себя показал, — сказал Занин, поднимая рюмку. — Дими немножко раскис. Уперся там один поручик: он ребенок, он маленький. Я ему говорю: «Ну и что ж, что ребенок! Пусть ребенок, господин поручик, но он — балканский горец!» Приняли и его, сразу повели их снять мерки для мундиров.

— На здоровье! — Игнатов поднял рюмку.

Дверь распахнулась, в кабинет влетел поручик Стефанов.

— Господин капитан, в районе пятой заставы задержан какой-то парень. Ничего не хочет говорить начальнику и заявил, что скажет, кто он такой, только подпоручику Занину.

Занин вскочил.

Зазвонил телефон. Игнатов взял трубку.

— Да, я. Ничего не понимаю. Говорите спокойнее. Да… Откуда идет этот молодой человек?

Занин вслушался, голос в мембране сказал:

— В сумке у него много денег.

— Оружие?

— Английский автомат, парабеллум, и наган. Нет, только с Заниным.

Игнатов подал трубку своему помощнику.

— Давай, раз хотят говорить только с тобой.

Занин взял трубку.

— У телефона подпоручик Занин. Где находится этот молодой человек, как он выглядит? Да… Ясно… Как это не знаете? — Подпоручик посмотрел на Игнатова. — Придется немедленно ехать туда, на пятую.

— И я думаю, что надо, — ответил Игнатов.

Он подошел к вешалке, снял фуражку.

Два взмыленных коня неслись по проселочной дороге к огромному холму, похожему на зеленую черепаху, в складках которого находился теперь пятый пост, переименованный сейчас в пятую линейную заставу. За Игнатовым скакали двое солдат с автоматами. Мрак сгущался, но кони неслись вихрем, и в тишине хорошо слышен был цокот подков.

Казак с синяком под левым глазом лежал в новой, еще не оборудованной землянке. Руки его были связаны. Рядом с землянкой стоял солдат с «манлихером».

Временно исполняющий должность начальника заставы унтер-офицер Никелов никому не разрешал входить к задержанному. Он сам принес ему еду.

— Встаньте! — приказал сурово. — Я развяжу вам руки. И предупреждаю: на улице часовой. Побежите — он пулю всадит, ясно? Откуда вы знаете подпоручика Занина? Можете мне сказать? Ну и номера! Узнал о каком-то офицере Занине — и давай: «Хочу разговаривать с Заниным!» Нет, к ножу не тянись. Я сам хлеб нарежу. Так откуда эти деньги? Ограбил банк?

— Целых два! — ответил Казак, поднося ко рту ложку ароматной фасоли — он давно уже ее не пробовал, и сейчас ему казалось, что управился бы и с двумя котелками.

Часовой стукнул в дверь землянки носком сапога, и унтер-офицер вышел навстречу капитану Игнатову и подпоручику Занину.

— Вольно! — махнул рукой Игнатов. — Давайте-ка посмотрим. Где он, тот, который не хочет, говорить?

— Пожалуйста, господин капитан. Он уже заговорил. Вон там, в землянке первого отделения. Ест.

— Заговорил?! — удивился Занин.

— Что же он сказал? — Игнатов приостановился.

— Ну… Спрашиваю его, какой банк он ограбил, что у него столько денег, а он мне: «Целых два!» Похоже, он немножко того…

Услышав на лестнице шаги, Казак встал, выпрямился. Сначала он увидел капитана и, смеясь, бросился ему на шею.

Игнатов крепко обнял солдата. Никелов наблюдал эту сердечную встречу и, все еще недоумевая, чувствовал себя неловко.

— Господин капитан, — сказал Казак, — разрешите обратиться к подпоручику Занину!

Игнатов кивнул, нетерпеливо ожидая как можно скорее услышать то, что солдат мог сказать только ему. Казак подошел к подпоручику, поднял руку к виску и сдавленным голосом произнес:

— Приказ выполнен, господин подпоручик! Кара… — Он бросил взгляд на лестницу и, увидев, что Никелова нет, закончил: — Караосман мертв!

На глазах у него выступили слезы. Занин стоял неподвижно, потом раскрыл солдату объятия и, прижав к себе, почувствовал, как сильно бьется его сердце.

— Кандидат в унтер-офицеры Иван Казак, кру-у-гом! — прогремел голос капитана.

У Игнатова не было такого права — оно принадлежало командиру сектора, но он под свою ответственность повысил солдата в звании. И снова обняв его, как родного сына, поцеловал.

— Значит, Караосман…

— Так точно, я его ликвидировал, господин капитан!

— Где он сейчас? — спросил нетерпеливо Занин.

— Наверху. Восточнее пятого поста есть один холмик.

— Свидетели?

— Я… и он! Если бы, конечно, он мог говорить!

Казак улыбнулся; и Игнатов подумал: «Самый красивый солдат в подразделении…»

— Вы уверены, что никто не видел?

— Так точно!

— Господин капитан, — сказал Занин, — придется инсценировать перестрелку именно там, около холма.

Необходимы несколько ракет, легкий пулемет, два автомата.

Игнатову совсем нетрудно было догадаться, зачем Занину нужна эта перестрелка. Он сказал, дружески глядя ему в глаза:

— Мои самые сердечные поздравления, господин подпоручик! Вы прирожденный разведчик!

42

На одиноком холме, усеянном низкими кустиками терновника, возникли три силуэта. Труп Караосмана, распростертый на траве, в сгущающейся темноте походил на кучку сена, которое полежало под снегом уже почернело. Бандит, казалось, принял свою любимую позу, как на медвежьей шкуре в подвале урядника Славеева, и только его широко открытые глаза смотрели не в проеденные червями доски, а в черное звездное небо, руки были раскинуты. Яркий луч карманного фонарика осветил бледное, ссохшееся, обросшее лицо, застывшее в минуту отчаянной, невыразимой злобы. Казак стоял, направляя луч то на голову, то на выцветшую от дождей расстегнутую куртку, под которой видны были висевшие на старом офицерском ремне гранаты. Он скользнул лучом фонаря по трупу, но как будто бы не видел его, чувствуя отвращение, руки его все еще дрожали. Ему казалось, что все происходит во сне, кошмарном сне, прерванном выстрелами нагана с перламутровой рукояткой.

— «Неуловимый», — сказал с торжествующей иронией Игнатов, присевший, чтобы получше рассмотреть лицо человека, принесшего столько горя людям и в течение двух лет державшего в напряжении весь пограничный район. — Значит, все-таки встретились!

Занин тоже нагнулся к трупу, молча его рассматривая.

Казак не сводил с Занина восхищенного взгляда. В невыносимые минуты в камере Грейса он не обвинял подпоручика, но тогда ему казалось, что красновский разведчик слишком наивно построил план ликвидации Караосмана и его банды. Сейчас он думал о Занине иначе — сильный и обаятельный человек.

Над холмом, заросшим терновником, взвилась красная ракета. Затрещали автоматы, взлетела еще одна ракета, застучал пулемет. Эхо долго носилось над притихшей пограничной полосой и растворилось наконец в долинах.

Трое, всадников выехали к реке, перешли ее вброд и направились к Краснову. Цоканье подков по камням заглушал шум воды в ущельях и грохот водопадов. С двух сторон поднимались отвесные скалы. От напоенного смолой воздуха дышалось легко, полной грудью. Казак мечтал о сне, ему хотелось, как только они доедут до штаба, спрятаться потихоньку куда-нибудь и сразу же заснуть. Занин уже плыл по бурным волнам новых планов, посматривая на своего земляка, кандидата в унтер-офицеры Ивана Казакова, которому на роду было написано стать не адвокатом, а солдатом невидимого фронта. Покачиваясь в седле, подпоручик с болью вспоминал об Асине, о ее трагедии… Перед ним снова вырастал из мрака большой дом Саира. Посреди двора, накинув на ночную рубашку парчовую накидку, Асина высоко поднимала фонарь, звучал ее тревожный голос. Сейчас, когда все было кончено и она навсегда уехала, он чувствовал, что эта необыкновенная, странная, но очаровательная женщина оставила в его сердце много любви и тепла.

В эту ночь Игнатов ехал на Месте, неспокойной кобылице, привезенной с северной границы. Время от времени она нервно вздрагивала, но капитан крепко держал поводья, глядя на бледные очертания хребта. В тишине, под этим звездным небом, в этом глубоком ущелье, ему казалось, что они движутся между двумя гигантскими крепостными стенами с тысячами боевых башен, разделенных широким каменным руслом реки, около которой, точно змея, извивается в скалах узкая дорога. Большой, но кратковременной была его радость. Недолго согревала она его сердце. Опять начались тревожные мысли: Караосмана уже нет, банда его разгромлена. Но где-то там, в школах диверсантов и шпионов, готовят новых караосманов…

Игнатов тяжело вздохнул. Граница — это тревожная, беспокойная, бессонная служба, подвергающая испытаниям столько человеческих судеб!

Он тревожился сейчас и о Чайке, засланной на ту сторону разведчице, которая должна была скоро вернуться.

Выехали на перевал. Сверху Красново было видно как на ладони. Месяц, только что взошедший, выглянув из-за скал, волшебным сиянием осветил Белтепе.

Длилась тихая пограничная ночь.